Нарисуй мне глаза

Кто знает, сколько жить тебе осталось?

Когда настигнет судный час?

Кто знает, сколько ты заплатишь:

Сколько медяков, прикрас;

Страданий, горя, мук.

А может, жизнь отдашь,

Другую, не губя.

Что если, такова цена?

Конец XIX века.

Казалось, в этот день весь мир погрузился во тьму, и никогда уже не выберется из нее. Ливень хлестал непрочные крыши, все чаще и чаще раздавался адский треск грома, кое-где вонзались белоснежные молнии. Люди безостановочно копошились вдоль маленьких улочек, меся со своими ногами грязевые реки. В суматошной вселенной, плотно прилегающих друг к другу, двухэтажных домиков, только редкие крошечные окошки были освещены тусклым светом. Но в этом доме, все окна излучали какой-никакой свет. На первом этаже в гостиной умирала старуха, на втором, в спальне — рожала женщина. Одна жизнь сменяла другую.

Уже который час женщина с ужасными криками пыталась вытолкнуть из себя ребёнка. Скрипели половицы, стучали каблуки. По всему дому суетились кудахтающие горничные. Мужчина угрюмо стоял в дверном проеме, с ужасом, глядя на рожающую жену. Время от времени его пихали снующие туда-сюда девушки.

Внизу было тихо. Со второго этажа доносились лишь приглушенные звуки, и невозможно было разобрать, что происходит. На первом же, вдали от людских глаз сидела старуха. В комнате освещенной лишь камином невозможно было разглядеть её лица. Ночной холод уже успел охватить её тело. Она знала, что жить осталось недолго. Еще чуть-чуть и жизнь покинет её дряхлое тело. Она ждала рождения ребенка. Только бы он успел появиться на свет… Только бы успел до ее конца… Но с другой стороны — или она или ребёнок. Таков был уговор. И никто не даст его нарушить.

Наконец-то шум стих. Вместо беспрерывного топота и крика, раздался плач ребенка. Тело старухи начала потихоньку остывать. Но никто этого не заметил. Уже прошло несколько часов. Женщина, увидев мертвое тело матери, разрыдалась. Но она знала, что это рано или поздно должно было случиться. Чем ближе подходили роды, тем сильнее она увядала старуха.

Раздался стук в дверь. В дом вошел человек с фотоаппаратом. Приготовления были закончены. Все члены семьи уже были при полном параде.

Закрыв глаза и слегка наклонив голову, старуха расплылась в кресле. Рядом на стуле сидела женщина с младенцем на руках. За ними стоял высокий мужчина.

Щелчок. Вспышка. Небольшое облачко дыма взмыло к потолку.

Едкая темнота безжалостно раздирает глаза, залезая под кожу, вызывает ледяные мурашки. Тишина, настолько глубокая, отзывается в ушах диким гулом. Не слышно даже дыхания, лишь бешеный бой сердца по ребрам, напоминающий лязг паровоза, говорит, что ты еще жив, ты еще здесь. Внезапно мрак прорезала ослепляющая вспышка света. Глаза медленно привыкают, и уже можно различить желтые, а потом и оранжевые лепестки пламени. Уже можно различить очертания камина. Все та же знакомая гостиная. Все на своих местах, кроме кресла. Оно стоит непривычно далеко от огня. В нем всегда кто-то пытается согреться, но сейчас, и кресло, и комнату окутал морозный туман. Вдруг, старинные заржавевшие пружины скрипнули, кресло едва заметно дернулось. К свету потянулась сморщенная фигура, но, казалось, тьма уже никогда не отпустит её.

— Подойди ко мне, — прохрипело нечто. — Дай взглянуть на тебя.

Фигура, что есть мочи, подалась вперед. Сморщенная, обвислая кожа на лице, при свете огня, ставшая пепельно-коричневой. Некогда прекрасные черты лица, беспощадно истерзало время. Впалые, обвислые щеки, скрюченный нос, изборожденный морщинами лоб, и закрытые толстыми веками глазницы. Судорожно дернулась худощавая рука. Из-под дряхлого одеяния, старуха извлекла массивную деревянную рамку с фотографией. Секунду помедлив, протянула вперед.

— Сколько лет я сижу по эту сторону, а тебя все еще не видела. Знаю твой голос, твой смех. Узнаю твою поступь и бег. Лишь личико твое не видать. Возьми, нарисуй мне глаза. Дай, на тебя поглядеть.

Фото-рамка выскользнула из рук старухи, и с оглушительным треском разбилась о пол.

Все домашние слышали звон. Тут же все сбежались на звук в гостиную, кто — со свечей, кто — с кочергой. На полу, у кресла среди осколков стекла, сидела девочка с угольком в руках.