Искушение

«Я почитал ваше произведение, и, честно говоря, не впечатлился. Сюжет вялый, мало динамики. Нам же нужны остросюжетные фантастические и приключенческие романы с захватывающим, динамичным сюжетом.

Что вы скажете на предложение написать такой роман.

Двое авантюристов с подругами отправляются искать сокровища исчезнувшей инопланетной цивилизации, попадают на какую-то планету, после различных приключений находят разрушенный дворец, где должен находится клад давно угасшей могучей цивилизации, начинают блуждать по подземельям, вступают в схватки с роботами, оставленными для охраны, встречают обитателей этих подземелий, вступают с ними в схватки, и т.д.

Главное — чтобы книга захватила читателя настолько, чтобы он забыл, где находится, и мог читать книгу даже утром в вагоне метро.

Как вам это предложение?

Если согласны, пришлите план книги (подробный)»

Монахов удивился.

Ничего подобного в своём почтовом ящике он обнаружить не ожидал. Письма от издателей приходили чрезвычайно редко. Как правило, молчание означало отказ. Послания же его содержали.

Первым и вполне естественным побуждением было немедленно набрать и оправить ответ, исполненный открытого ехидства и тайной горечи. Предложение представлялось Монахову отвратительным. Недостойным его пера. Пера пусть и малоизвестного… в узком кругу… но всё-таки, автора интеллектуальной прозы.

Да и бог с ним со мной! Монахова передёрнуло. Объективно, — и этого уж нельзя отрицать, — предложение являлось недостойным любого пера вообще.

Пальцы хищно метнулись к клавиатуре, яд, которому предстояло вылиться в печатные строки, уже закипал на языке, вставшая за плечом Монахова муза приготовилась подавать разящие стрелы. Но…

Ответ в таком духе, конечно же, не стоил ни труда, ни даже потраченного на доставку трафика. Монахов получил предложение, которое мог либо с благодарностью принять, либо отвергнуть также молчаливо, как издательства отвергали его рукописи. Tertium non datur.

Письмо следовало отправить в корзину. Вот, и всё.

Тем не менее, странный, неугомонный бес, которого Монахову зачем-то выдали в комплекте с музой, — якобы всем писателям положен такой бес, — настойчиво умолял подумать. Подумать лишний раз никогда, никогда не вредно, напоминал чертёнок.

А ведь он не умён, совсем некстати отметил Монахов. Этот редактор. Нелогично предлагать сотрудничество автору, чьим произведением ты «не впечатлился». Стоило бы начать с лести, продолжить сетованиями на конъюнктуру рынка, а уж потом… И скверно пишет. В одном коротком абзаце слова «цивилизация» и «схватка» без нужды использованы по два раза. «Угасшей», «оставленными для охраны», «этих подземелий»! Ужасный, уродливый язык.

— А какое тебе дело до его ума? — шепнул бес. — Это — работа.

— Нет.

— Известность…

— Изыди!

Слава автора такого романа Монахова определённо не прельщала. Да и о какой славе можно было бы говорить после выхода тиражом три тысячи, — ну пусть десять тысяч! — экземпляров, книги, которую умный человек никогда не купит?

Смешно.

— Но это вызов! — внезапно зашёл с другой стороны бес. — Вызов твоим способностям! Не каждый… Не перебивай! Вот, именно такое-то сможет написать далеко не каждый. Неважно что, и для кого неважно, а важно как ты напишешь. Разве не приключенческие романы писал Александр Дюма? Но его помнят до сих пор! «Приключения Геклберри Финна» — разве не детская книга?

— Но я не Марк Твен! — дрогнул Монахов. — Из такого конфетку сделать, здесь талант нужен, гений великий! А у меня всего лишь недурные способности! И только!

Встревоженная муза, приобняв, чмокнула автора в лоб.

— И что с того? — пожал плечами бесёнок. — У других-то вообще способностей нет. А публикуются много.

— Глупости!

Бес не ответил, демонстративно повернувшись спиной.

****

Настало утро, но странное послание не отпускало. Выйдя из дома, бледный и не выспавшийся Монахов направился к лоткам и, изрядно поддержав отечественного производителя, скупил там все книги российских авторов, творивших в соответствующем пожеланиям издательства ключе. Таковых набралось девятнадцать. Беглое, — а читать подряд всё это оказалось невозможно и ненужно, — ознакомление с материалом заняло около двух суток. Захлопнув последний том, потрясённый до глубины души Монахов впал в задумчивость.

— Теперь понял, почему издательство, вовсе тебя не зная, отвергнув, — но, таки, прочитав! — единственную рукопись, сразу предлагает тебе работу? — пискнул бес.

Монахов кивнул.

Вопреки утверждению чертёнка, трое-четверо писателей способностей отнюдь не были лишены и прекрасно справлялись с поставленной задачей. Опустив планку до уровня щиколотки, они раз за разом — не без лихости, с выдумкой, с огоньком и непременным задором, — перепрыгивали через неё. Но большинству не удавалось и этого. Удручающее убожество замысла дополнялось и подчёркивалось вызывающей аляповатостью исполнения. Ко всему прочему, казалось ещё, что половине авторов русский язык — не родной, что они владеют им лишь «со словарём», и что словарь сей, судя по объёму, — карманный разговорник.

— Понял? Существует устойчивый спрос на такого рода… литературу. В кавычках. А хороших писателей… Да, что там! Нормальных, средних, годных писателей, — и тех мало! Издатели напропалую печатают всё, что хоть куда-то, хоть как-то. И сто тысяч графоманов уверены будто это не так, просто потому, что они ещё… Вот, представь себе! Ещё хуже! А ты можешь, ты…

Да! Он мог. Конечно, Монахов мог так… О-го-го! Он мог ещё и не так! Ох, как бы он мог…

— Конечно, так я могу. Но так, ведь, не надо!

— А ты сделай, как надо, — посоветовал бес. — Чем тебе мешает сюжет? Пусть будет второй смысловой слой, как ты любишь. И третий. Пусть будут аллюзии и полунамёки, как пища для пытливого ума. Можно же и зомби разрезать пилой с глубоким психологизмом! И пусть лабиринт, по которому герой с плазмоганом пройдёт, отразит хитросплетения его внутреннего мира.

— Выйдет прямой коридор без дверей, — огрызнулся Монахов. Валяющиеся вокруг книги в ярких обложках позволяли ему составить вполне определённое впечатление о красоте и богатстве внутреннего мира типичного героя с плазмоганом.

— А это всё потому, что авторы не умнее своих «авантюристов с подругами». Но ты-то…

Напугав музу плачевным рыком смертельно раненого зверя, Монахов кинулся ловить беса, но не поймал, и последующие три часа, стенать не прекращая, употребил на написание подробного плана романа. Идей не было просто-таки ни одной! Но он уже понимал, — не нужны здесь идеи. Не просит же издатель «придумай, Монахов», ибо всё давно придумано, множество раз опробовано в деле и зарекомендовало себя наилучшим образом. Всё! И «какая-то» планета, и разрушенный храм с подземельем, и не способные с трёх раз попасть в упор по герою роботы, мать её, угасшей цивилизации, — уже тридцать веков ржавеющие, но неистребимо исправные, и с почему-то не севшими батареями.

И подруги, само собой. Монахов отчётливо видел этих подруг, представляя в мельчайших деталях особенности сложения, каждую мысль, настолько непритязательную к условиям, что способную придти даже в их головы, каждое ещё не произнесённое ими слово. Благо, во всех прочитанных им романах подруги всегда были одни и те же, слегка различаясь между собой только степенью стервозности, цветом волос и происхождением. Среди девиц попадались андроиды, замаскированные драконы и принцессы.

Монахов так и решил. Пусть будут три «подруги»: робот, драконесса и принцесса-киллер. Из купленной в качестве образцов литературы явствовало, что киллера нельзя пропустить, киллер положен по уставу. Обязательно нужен, мать его, хоть один киллер! Но тратить на столь унылую и безнадёжную тривиальщину отдельный характер, пусть и предельно схематичный, всё-таки, не хотелось.

Разумеется, среди авантюристов присутствовали вампир-вегетарианец (Монахову казалось, что это будет свежо), агент спецслужб допризывного возраста и обычный такой паренёк. Избранный.

Отослав план, всего через неделю, — фантастически быстро! — Монахов получил ответ издательства.

А затем пришёл и аванс.

****

Прошёл месяц. Потом, другой. Дело же с написанием романа продвигалось ни шатко, ни валко. Проблема заключалась не в сюжете, не в действии и не в персонажах. Здесь затруднений не было, и быть не могло. Творчество уподоблялось сборке головоломки. Изорвав ткань повествований предшественников на отдельные «паззлы», Монахов перемешивал полученные элементы, — архетипы массового сознания, — и пригоршней выбрасывал их на чистый лист, получая новый узор, неповторимый и, хотелось надеяться, чарующий. Если же неповторимость оказывалась под вопросом, любой из паззлов, просто, выворачивался наизнанку. И — voila — появлялся эльф, страдающий ожирением. Пусть кто-нибудь скажет, что Монахов не оригинален.

Насколько он понял, наиболее успешные авторы приключенческой фантастики применяли именно такой метод. И наименее успешные тоже его применяли. Но неосознанно. Не ведая, что творят, они перебирали и раскладывали, словно пасьянс, засевшие в их сознании картинки из фильмов и книг. А, додумавшись повернуть любую их них вверх ногами, приходили в бурный восторг от дела рук своих.

У самого Монахова толстый эльф восторга не вызывал. И не только он один. Создание литературного произведения — тяжёлый, кропотливый труд. И очень плохо оплачиваемый, нужно отметить. Утешением автору может стать лишь удовольствие, извлекаемое из самого процесса. Но никакого удовольствия Монахов не получал. С таким же успехом он мог бы грузить уголь.

Монахову никогда не приходилось грузить уголь, но ему казалось, что ощущение было бы в точности то же.

Матерился он, с кряхтением поднимая и громоздя друг на друга абзацы, во всяком случае, как настоящий грузчик.

Ни о каком втором смысловом слое даже говорить не приходилось. Хотя бы потому, что второй слой подразумевает наличие первого. Смысл же — любой! — даже не глубокий, а просто здравый, — казался на страницах рождающегося романа элементом чужеродным. Смысл отрицал сохраняющие работоспособность в течение тысячелетий ловушки. Он был враждебен принцессе-киллеру. Он не гармонировал с вампиром. И, вообще, только мешал, снижая динамичность повествования.

Монахов очень хотел, чтобы смысл был. Но и не видеть того, что без смысла лучше, проще, веселее, свободнее, он тоже не мог. Смыслом приходилось жертвовать, заменяя его муляжами разной степени непотребства: псевдологическими объяснениями режущих глаз несообразностей и глубокомысленным цитированием отрывков из учебника по физике за седьмой класс.

Не складывалось и с внутренним миром героев. Не складывалось, — и всё. Причём, не потому, что такового у них не могло быть. Яркие, выпуклые характеры, глубокое раскрытие которых потребовало бы времени и труда, просто, представлялись излишеством. Так, о вампире и Монахову, и читателю, было вполне достаточно знать, что он — вампир. Сама по себе принадлежность к племени готичных кровососов говорила о персонаже если не всё, то многое. Обширнейший пласт штампов, связанных с ней, подробно освещал детали.

Промучавшись ещё месяц и осознав с ужасом, что пишет он в итоге именно то, что ему заказали, — не больше и не меньше! — Монахов хотел уже бросить начатое.

Но так и не бросил.

А ещё через месяц ему внезапно полегчало. Может быть, планеты заняли нужные позиции на небосводе. Или ветер переменился. Или роль сыграло то, что наступила весна, — традиционное время обострения психических заболеваний, к числу которых относится и графомания. Но длительный творческий запор сменился творческим же поносом.

Несло Монахова так, что за две недели он наверстал отставание от графика, и, в бездумном азарте барабаня по клавишам, летел теперь куда-то в туманные дали впереди собственного замысла. Муза стала являться к нему сразу голая и не с лирой, а с М16. Сам же Монахов писал такое, что иногда пугался даже бес.

— Помилуй! Ну, на кой нацистам во льдах Антарктиды атомный холодильник?! Если бы ещё энергетический реактор для отопления…

Монахов только отмахивался. Причём здесь холодильник? Сама Антарктида вместе со льдами и нацистами вылезла непонятно откуда, — изначально в плане её не было. Тем не менее, пингвины оказались как нельзя более кстати.

Оговоренные авторские листы стремительно подходили к концу. Внезапно подкрался финал. Окружённый врагами, дикий и страшный, маниакально посверкивающий линзами очков, Монахов кромсал и прижигал калёным железом шипящие и извивающееся сюжетные линии. Буквально в последний момент успел он, демонически хохоча, перестрелять героев из пулемёта в руках главного гада, самого негодяя взорвать холодильником, а секретную базу утопить в бездонной морской пучине к чёртовой матери.

— Лёд не тонет! — только и взвыл бес.

— Знаешь… — Взъерошенный Монахов смахнул капли пота со лба. — Не только лёд.

****

Опасался он не напрасно.

В редакции остались довольны Антарктидой, но сказали, что база — и хрен с ней, а героев и их основного антагониста придётся выловить и вернуть к жизни, минимум, ещё на две книги. Отделаться удалось лишь от жирного эльфа, которого Монахов с наслаждением затоптал бешеным слоном ещё в середине повествования. Под конец про него все забыли.

А роман — вышел.

С трепетом приподнимая твёрдую, разрисованную каким-то недоноском от живописи, обложку, Монахов попытался постичь, какие же ноты преобладают в симфонии обуревающих его чувств. Гордость или стыд? И к своему величайшему стыду вынужден был признать, что гордости — больше.

То, что он написал, было ужасно. Ничего хорошего не удалось ему привнести в текст, тогда как всё скверное, всё, что не нравилось ему в других подобных книгах, процветало в его творении, принимая гипертрофированные, ошеломляющие формы.

Те же немногие крупицы разумного, доброго, вечного, которые с неимоверным трудом Монахову сохранить удалось, смотрелись настолько чужеродно и нелепо, что лишь портили общее впечатление…

То есть, портили бы, если б оно, вообще, могло стать ещё хуже. Ну, а поскольку хуже быть уже не могло… пожалуй… Да. Что-то в этом есть, решил Монахов. Роман — словно грязный боров с золотыми серьгами в ушах.

Впрочем, как выяснилось, в издательстве серьги вырвали с корнем, истребив несвойственную периоду полового созревания рефлексию тайного агента, глубокие рассуждения вампира о метафизической сущности пустоты и сложный внутренний конфликт девушки-андроида. Откровенно говоря, Монахов вздохнул с облегчением. Он был бы признателен, если б редакторы заодно устранили бы и постоянный, изнуряющий окружающих насморк драконессы. Но именно его-то и оставили. Наверно потому, что других черт характера у бедняжки не было.

Конечно же, жестоко огорчили критики. Отчасти тем, что замечания их были совершенно справедливы. Но более всего Монахову досаждал тот факт, что лишь один иллюстрированный журнал, вообще, снизошёл до упоминания о книге, между делом отметив, что в ряду прочей никчёмной макулатуры роман занимает вполне достойное место.

— Да. Обделался ты на всю улицу, — удовлетворённо хмыкнул бес. Слово не сам подначивал и втравил в этот позор! — Но, никто же этого не заметил. Подумаешь, пять тысяч малолетних дятлов прочтут эту ахинею и забудут в тот же день.

— Тогда, зачем?! — возопил Монахов.

— За деньги, — объяснил бес, махнув на конверт с гонораром.

— Деньги?! Разве это — деньги?

— Ну, это, допустим, не деньги. Ты прав, — согласился бес. — Но договор на две новые книги… Вот, это — уже деньги.

— Деньги! — Монахов схватился за голову. — Год! Год моей жизни. Целый год я буду прикован к столу, вырабатывая это… это…

— Не выражайся, — пресекла безнадёжно голая муза.

— Год? А что бы ты сделал за этот год? Если хочешь писать в свою заветную синюю папку, пиши. Но забросил ты её давно. И не нужна она никому. Сам знаешь.

— Это, потому что ты — бездарь, — доступно объяснил бес.

— Бездарь? Я? Да, они… — возмутился Монахов, протирая дрожащие длани к куче книг, сваленных в углу.

— И они — бездари. Нет среди них ни Марка, ни Твена, ни Аркадия, ни Бориса. Через десять лет никто и не вспомнит об этих книгах. Даже авторы. Только ты-то меньшей бездарью не становишься, оттого что в своём несчастье не одинок. Но другие-то хотя бы не догадываются в своём убожестве, либо смирились с ним. Тебе же прощения нет.

Монахов хотел заплакать, но вместо этого оказался перед монитором. Девственный вордовский лист распахнулся перед ним. И писатель понял, что эту альпийскую белизну он сию минуту должен испохабить текстом.

Нет пути!

— Если существует Ад для графоманов…

— Есть такой, — авторитетно заверил бес. — Думаешь, кто я, и зачем здесь? А теперь работай, давай, — добавил он, тыча вилкой Монахова в свитер. — Arbeit macht frei.

****

Ещё через несколько лет Монахов стал известен. Романы выходили дважды в год, как по часам. Литературный труд теперь отнимал всё его время, свободное от интервью, встреч и читателями и поездок на конвенты. Писатель завёл оживлённый блог с преданными хомячками, располнел и отпустил бороду. Бес почему-то считал, что с бородой и пузом Монахов похож на Хемингуэя. Не трудясь, впрочем, отрицать, что сходство этим одним и исчерпывается.

А ведь некоторые люди годные книги пишут, иногда ещё отстранённо вспоминал Монахов. Можно же и важное издать, можно сказать что-то. Да, трудно! Но можно!

Эх! Жаль, времени нет. Работа, работа…

Читатель ждал, издательство торопило, пальцы шелестели по клавиатуре со скоростью сто сорок знаков в минуту. Знаки привычно складывались в слова, Слова, следуя отточенным, вбитым в подкорку правилам, выстраивались во фразы. Фразы — в захватывающую бессмыслицу. Каждые шестьдесят строк, чтобы не дать читателю заскучать, Монахов вставлял гэги, многоразовые, как Space Shuttle. Действие катилось с торжествующим грохотом, как пустая бочка вниз по ступеням подвала. Лихо закрученные сюжетные линии свивались в кукиш.

— А, ведь, неплохо, неплохо, — хихикал бес, перебирая отпечатанные листы. — Совсем неплохо. Нет! Хорошо!

Со временем Монахов и сам начал так думать.