Свой среди чужитх, чужой среди своих

Свой среди чужих, чужой среди своих

VLADIMIR NABOKOV

ЭССЕ

1

Владимир Владимирович Набоков родился 22 апреля 1899 года в Санкт-Петербурге. В это время за тысячу верст от столицы в далеком сибирском селе Шушенском известный в узких революционных кругах Владимир Ильич Ульянов вместе с законною супругою Надеждой Константиновной Крупской, которая почему-то после заключения законного брака и церковного бракосочетания не приняла фамилию мужа, и с тещей скромно отметил свое двадцатидевятилетие. Друг о друге они, конечно, ничего не знали. Набоков и Ульянов-Ленин.

Но если бы Владимир Ильич и знал бы о существовании такого писателя, то никогда бы в жизни не стал его читать. А если бы и стал, то уже с первой строки грязно ругался и плевался. А вот для его маленького тезки Владимир Ильич всегда останется антиподом, исчадием ада, который круто изменит его судьбу и станет виновником того, что он состоится не только как русский, но и англоязычный писатель. В штатах он в списке американских писателей прошлого века. Американцы не поверят, что он русский писатель. К тому же он много писал на английском языке.

В Германии, охваченной нацистским безумием, жизнь становилась невыносимой, и писатель с большим трудом уезжает сначала во Францию (в 1937 году), а затем, в 1940 году, в США.

В сущности, он всегда знал, чего он хочет, и решительно шел к своей цели, разрушая трафаретный образ русского писателя-бессребреника, оставляя профессору Пнину (из одноименного романа) рассеянность и беспомощность в практических делах. Набоков — чистый образец буржуазного писателя, уверенный, что его литературный труд должен приносит ему прибыль.

В последние годы жизни Набоков предпочитал относить себя, как видно из переписки, к американским, а не русским писателям. Он был уверен, что займет место именно в американской истории литературы. Это, наверно, единственный удачный русско-американский литературный «гибрид», имеющий право претендовать на роль классика литературы XX века. Набокову доставляло удовольствие ощущать свое необычное место. В этом отношении он был уверен, что он неповторим.

В этом одиночестве формировался его характер, его представления о достоинстве. Главным достоинством писателя он считает его непохожесть на остальных. Недопустимо идти за кем-то вослед.

Его презрение к искусству как социополитическому феномену было безграничным. Поэтому большой список русских, да и не только русских, писателей, оказались в его черном списке.

Ему претил безумный, с его точки зрения, гиперморализм русской литературный традиции, то есть прямолинейный нравственный пафос.

Свое внимание он сосредоточил на раскрытии трагизма существования личности — героя гамлетовского типа, индивидуалиста, оказавшегося на положении эмигранта, осушающегося себя в непрестанной борьбе с напором примитивной цивилизации, с неумолимой судьбой, но мечтающего обрести утраченную Аркадию. Россия ли это? Скорее всего, нет. Это страна, явившаяся в грезах, рожденная мечтаниями.

Эту проблематику Набоков решал, объединив приемы реалистического психологизма с изощренной стилистикой и литературной игрой (запутанный сюжет, переплетение в структуре повествования реальной сферы с мистическо-иррациональной, стилизации и реминисценции и т.п.). Книги Набокова требуют весьма подготовленного читателя.

Отвлекусь. В сельской библиотеке (а ее фонд почти 13 тысяч, что для села неплохо) я не нашел ни одной книги Набокова. Ни единой! Писателя, который считается классиком XX века! Может быть, у нас его не издавали? Ничего подобного. Со второй половины восьмидесятых годов прошлого века Набокова печатали как никого. Вышел на русском языке четырехтомник его сочинений (Москва., 1990). Книги о нем. Исследования. Но ничего этого в рядовой библиотеке вы не найдете.

В чем же феномен Набокова «своего среди чужих и чужого среди своих»?

Он выломился из русской традиции. Не потому, что он был экспериментатором, придумывал разные игры с читателем, в чем стал предтечей литературы постмодернизма и компьютерной прозы. Такие были. Кто-то потом бросал эти «забавы», кому-то они принесли явную пользу. Но дело не в этом.

Русская литература выросла из патристики. Первыми литературными произведениями на Руси оказались жития святых и подвижников. Даже «Слово о полку Игореве», которое любил Набоков и перевел (и вероятно, это лучший перевод) на английский язык. Набокова этот древнерусский литературный памятник привлек новаторством стиля, его богатством, даже какой-то изощренностью. «Слово» в этом плане стоит особняком в древнерусской литературе. Но главная идея, мотив, ради которого создавался этот шедевр, звучит ясно и недвусмысленно: «Князья! Прекращайте между собой междоусобные распри! Этим вы губите русскую землю. Сила Руси в ее единстве!»

Художественная литература выполняет три функции: воспитательную, развлекательную и эстетическую. Все это мы найдем и в русской литературе. Но с самого рождения, возникнув из житийной литературы, слов благодати, русская литература прежде всего выполняла первую функцию. И это отвечало духу, менталитету русского народа, для которого Слово прежде всего было Божьим Откровением. А не игрой.

Западный художник должен был в первую очередь усладить слух, сделать привлекательной картину, которую он описывал. Посмотрите, какое разительное отличие европейского и русского эпоса. Что есть «Илида»? Почитайте ее в полном, а не адаптированном переводе для детей. Голливуд отдыхает. Бесконечные сцены насилия, убийства, с натуралистическим описанием физиологии убийства. И подобные сцены растягиваются на многие страницы. Читатель убаюкивается, читатель привлекает, его не страшат и не отвращают эти сцены. Так римляне приходили семьями вместе с детьми на гладиаторские бои. Кровь не отвращала, а вызывала в них восторг. Вот это эстетическое наслаждение от картин убийства! Причем, «на войне как на войне». Многие ахейские герои зачастую ведут себя как последние подонки. Им неведома жалость, сострадание, они могут обмануть, преступить клятву. Какую бы подлость они не совершили, всё оправдывается принципом «победителя не судят». Наша знаменитая троица: Илья Муромец, Алеша Попович и Добрыня Никитич на фоне ахиллесов, гераклов, агамемнонов выглядят просто святыми. Вы не найдете в былинах картин, где бы подробно описывалось, как герои потрошат своих врагом, как сладострастно рубят их на кусочки, наслаждаясь их мучением.

Для западного человека эстетика выдвигается на первый план. Всё может удовлетворять твой эстетический вкус: насилие, физиологический акт, любая непотребность. Всё лишь зависит от того, как это подать. Главное мастерство. А всякое воспитание («и чувства добрые я лирой пробуждал») — это пошлость. Поэт — не пророк. Он Кутюрье, мастер дизайна, ландшафта, психоаналитик.

Набоков стал представителем западной традиции. Его творчество чуждо глубинных русских начал. Да, он виртуоз, новатор, экспериментатор, стилист, блестящий психоаналитик. Но в коренных основах его творчество остается чуждо русскому человеку.

2

Его презрение к искусству как социополитичеему феномену было безгранично. Ему претил гиперморализм русской традиции, то есть прямолинейный этический пафос.

За отсутствие нравственного начала его порицали в эмигрантских кругах и в советской прессе, для которой он был к тому же идеологически чуждый писатель, враждебно относившийся к коммунистическим идеалам.

Если сейчас на Западе к Набокову относятся спокойно, а скорее всего даже вяло и равнодушно, то в нашей стране не малая читательская аудитория буквально «болеет» Набоковым. У набоковской прозы учатся не только ясному русскому языку, но и душевному благородству, утонченности, богатству духовного мира, неприятию всякой пошлости. Это не простой интерес к некогда запрещенному у нас писателю, но скорее интерес к подлинным литературным ценностям.

Читатели делятся на три группы, точнее их назвать видами). Первый вид, на который ориентируются успешные (в финансовом отношении) писатели, поставившие на поток детективы, фэнтэзи, юмористическую литературу, любовные и дамские романы, где существует целая индустрия, функционирующая по своим законам, далеким от подлинного художественного творчества.

Главное здесь сюжет. Нужно постоянно держать читателя в напряжении, чтобы он ждал, что же будет дальше, терялся в догадках и предположениях, не отрывался от книги. Кто-то считает такую литературу низкосортной. Это не совсем так. Хотя в подавляющей массе именно так. Но подлинный талант может показать себя и в этом сегменте. Здесь есть немало талантливых произведений, интересных авторов. Кроме того, штампы читателю приедаются и нужно поискать придумывать что-то новое. Но всё же это конвейер, отрасль индустрии развлечения, которой противопоказаны всякие изыски, тонкости, глубина. Эта индустрия развивается по своим законам, мало имеющим общего с настоящей литературой. Главная и конечная цель ее — получение прибыли. Всё, что не соответствует этому, отбрасывается.

Этот вид литературы можно назвать ширпотребом. Но тот, кто будет кривить губы и презрительно фыркать, не прав. Всякая литература имеет право на существование, кроме той, которая запрещена законом. Большинство людей, живущих на Земле, не ездят в эксклюзивных автомобилях, не ходят в костюмах от личного кутюрье и не живет в замках, построенных по оригинальным проектам архитекторов. Конечно, духовная, к которой мы причисляем литературу, и материальная сфера имеют разные ипостаси. И развиваются они по разным законам. Конвейеризация литературы и вообще художественной сферы — это, конечно, не благо. И прямой путь к деградации духовной жизни.

Второй вид литературы самый древний. Его можно было бы назвать прагматическим, если бы не утилитарный смысл этого слова. Создатели этой литературы видят свою задачу, чтобы помочь читателям, оказать на них воздействие, изменить их, научить чему-то. Коротко суть этой литературы сформулировал Чернышевский «Литература — это учебник жизни». Конечно, уже в XIX веке литература отказалась от познавательной роли. В основном. Оставшись моральным учебником жизни.

В XIX веке появляется лозунг «Искусство для искусства», который дает жизнь новому виду литературы, отвергающему морализм литературы, ее социальную роль. Главное: выразить, найти такие средства, которые бы подействовали на читателя. Самое важное и единственное — это средство.