Предисловия, часть1,2

Предисловие

Милый мой читатель!

Ты держишь в руках мою книгу. Понравится она или нет, будет интересна, или ты закроешь её на первых страницах, я не знаю. Но я постараюсь сделать ее как можно лучше. Я очень хочу, чтобы история моей жизни была полезна.

Может быть, кто-то увидит в ней частичку себя, похожую ситуацию, найдет ответ на больной вопрос. А больных вопросов в нашей жизни, к сожалению, ох как много. В их разрешении, так же как и в моей жизни вообще, живейшее участие приняла Надежда Константиновна Майорова — психотерапевт, специалист высочайшего класса, просто удивительный человек, посланный мне Богом. Благодаря ей в моей душе наступил покой, а вместе с появившейся уверенностью в себе родилась идея поделиться «секретами» психологического здоровья. Насколько получится книга — судить не мне, но я вложу сюда всю мою душу, все силы и энергию, мысли и чувства.

Самый часто задаваемый вопрос и, значит, самое распространённое опасение, которое возникает у людей, узнающих, что я занимаюсь у психолога — это зависимость. Есть ли она? Зависимость от его мнения, зависимость, которая выражается в потребности с каждой мелочью бежать к нему и огромный, огромный страх, что именно психолог обладает или, правильнее сказать, владеет чем-то таким, что заставляет меня ходить к нему снова и снова. Как колдовство что ли?

Я могу ответить, что мной движет интерес. И, пожалуй, я отвечу «да», я нахожусь в зависимости, но в зависимости от своего интереса, а не от психолога. Как только исследования самой себя мне наскучат, как только я потеряю интерес к этим занятиям — я прекращу работу. Но привычка анализировать: что я делаю? зачем? что я при этом чувствую? — останется. Я продолжу жить осознанно. А это и есть цель наших занятий.

Что дали мне мои занятия? Они дали мне точный ответ, что я иду по Своей дороге. Каждый человек идет по своей дороге. И посмотрев на людей, не сравнивая их, я поняла, что перестала завидовать. Это оказалось легко, когда я прошла сложный путь наших занятий. Есть люди, которые так и живут всю жизнь, живут легко и счастливо. А есть люди, которые живут так, как жила я, стараясь быть хорошими и правильными, но почему-то при этом, не испытывая счастья.

Мне хочется поделиться знанием, которое осветило мой Путь.

Достижение гармонии с самой собой — это высокая цель наших занятий. И я понимаю, как маленькими шажками я шла сюда, в это ощущение. Умение принять людей такими, какие они есть, увидеть разнообразие мира, и принять это разнообразие. При этом научиться любить и прощать саму себя, чтобы любить и прощать других.

Часть 1

Лёня — любовь моя

Это — история, без которой вся цель моего рассказа будет искажена. С нашими двоюродными братьями мы были знакомы в основном понаслышке и фотографиям. Росли мы в разных городах. Мы, это я и моя младшая сестра Инна, в маленьком провинциальном городишке в Туркмении, а они в "Огромном и Прекрасном", с мировой историей, Ленинграде. Каждый год, летом, мы с мамой отправлялись в путешествие к бабушке, которая тоже жила в "Огромном и Прекрасном"… только в коммуналке.

Братьев мы как-то сторонились. Почему-то было ощущение, что они какие-то особенные, да ещё и мальчишки…. Что с ними делать?

Однажды мы получили официальное предложение поехать к ним на дачу, где мы и встретились…. По моим понятиям, это была классическая дача — заросшая крапивой, мокричкой и ещё какой-то лебедой. Навстречу нам вышло всё семейство моей тети: пожилая еврейская пара и, как-то бочком, вышли оба брата. Общались мы больше с младшим — Алёшкой, рыжеволосым, шустрым мальчишкой. А вот со старшим было сложнее. Он больше пропадал где-то с компанией. Светловолосый семнадцатилетний парень с огромными серыми глазами…

Я испытывала зависть к непонятной взрослой жизни, которую вёл Лёня. И ощущение его превосходства одновременно пугало и притягивало меня. Я наблюдала за ним краешком глаза. Грациозный, умный и немного стеснительный. Он мне очень нравился. Мне было тогда тринадцать.

В то лето Лёня с Алёшкой пришли провожать нас на вокзал. Перед самой отправкой поезда мы стояли на многолюдном перроне, смеялись, шутили, и одной из маминых шуток была фраза, адресованная Лёне: «Поцелуй даме ручку на прощание».

Я, много раз смотревшая исторические фильмы, кокетливо протянула Лёне руку, просто уверенная в том, что это шутка, и ничего за этим не последует… так, пожмет, может быть.… Но он наклонился и нежно коснулся моей руки своими мягкими, нежными губами.

Не электрический ток, а настоящая молния в миллион вольт пронзила мою руку и остановила сердце! Когда сердце забилось вновь, я поняла, что в это несовершенном мире есть Принцы, и один из них — Лёня!

Поезд унёс меня с поцелуем на руке и любовью в сердце. Эта любовь захватила меня целиком и полностью. Сначала я просто страдала, а потом занялась подготовкой к семейной жизни. Я с удовольствием училась шить, занялась аэробикой — ведь Принцесса должна быть красивой. Соседка учила меня печь заварные булочки… вдруг Лёня любит печёное? Старательно училась в школе, так же старательно сдавала экзамены. Учила билеты весь июнь и думала: "Лёнечка, я учу билеты и мучаюсь, совершенно так же, как ты четыре года назад"

В Ленинград! К любимому Лёне! Пусть в училище, где учат на озеленителей, но там же дают прописку и жилплощадь. Я была одновременно и счастлива, и горда. Я буду жить самостоятельно, так как захочу. А хочу я быть счастливой. Меня не пугал большой город, он меня тянул и манил. Да, я мечтала о нём, потому что в нём жил Лёня! "Я не боюсь оставаться здесь без мамы, одна, потому что здесь живёшь ты!"

Я незаметно втягивалась в жизнь самостоятельную. Хотя на выходные с удовольствием уезжала из своего "военного женского монастыря". Так я стала называть училище, когда узнала его распорядок. Например, по утрам у нас была или зарядка, или пробежка… да и на завтрак мы ходили чуть ли не строем. А вечером, если хотелось сходить в кино, надо было брать увольнительную. Перед сном тоже была линейка, на которой нас пересчитывали и выдавали письма. Поначалу это было довольно смешно, но потом мы все привыкли.

Так вот, уезжала я или к бабушке, или к тёте Ларе — Лёниной маме. На самом деле я больше ехала к Лёне, хотя знала одну тайну моей тёти Лары: она мечтала иметь дочку, а у неё два сына, поэтому где-то я надеялась восполнить такой пробел.

К тому времени я уже начала сочинять стихи и однажды дала почитать свои произведения Лёне, предварительно заколов скрепочками страницы, где было его имя. Я запретила открывать эти скрепочки…. Утром он вернул мою заветную тетрадочку, но скрепочки были на новых местах, так что я была теперь уверена — он знает о моих чувствах. Я сделала вид, что ничего не заметила….

Мне было довольно трудно бывать в семье Лёни по одной, но очень сильно мешавшей мне, причине. Всё было бы ничего, но как только я видела Лёню, я начинала странно нервничать и у меня начинали дрожать пальцы. Я не могла одной рукой держать чашку, я старалась не есть при нём суп, чтобы не проливать его из ложки. Эта странная дрожь проходила через час, полтора. Я будто привыкала к нему. Но на следующую неделю всё повторялось. Это было проблемой!

Видимо, он тоже что-то испытывал ко мне, но также скрывал свои чувства. Помню, как мы однажды остались одни в квартире, и был уже поздний вечер. Я вертелась перед зеркалом и примеряла черную фетровую шляпу, которая, видимо, уже лет сто валялась в шкафу. А Лёня помогал мне: то натягивал эту шляпу поглубже, то заламывал поля.… Он поворачивал меня перед зеркалом, обнимая за талию. А я таяла от этих прикосновений, от этого близкого счастья. Мурашки бежали по коже. "Сейчас он покрепче обнимет меня, поцелует…." А дальше? Что дальше? Как-то в общих чертах я представляла, что меня, видимо, надо раздеть. НЕ-НЕ-НЕ! Аню раздевать нельзя. Аня милая, порядочная девушка, тем более что она сестра. Как красиво, "правильно" и правдоподобно. На самом деле, внутри сидел стыд за ужасное нижнее бельё — застиранные трусики и старенький лифчик. Милый Лёня, не дай Бог, ты потянешь вверх футболку. Я буду корчить из себя недотрогу. Что-то, видимо, боролось и в Лёне. Он ходил кругами, потом даже прижал к себе, но я сделала вид, что с интересом смотрю в окно…

В конце октября у моего дяди день рождения. У мамы был еще один брат, старший, дядя Рома. И мы поехали к нему в гости. Я любила бывать у них — гостеприимная семья с идеальным порядком в доме и всегда накрытым столом к приходу гостей. Жил дядя в Гатчине, и ехать надо было на электричке. Мы купили подарок — букет огромных хризантем — и вошли в практически пустой вагон. Где-то на другом конце дремала старушка. Было зябко, на улице собирался пойти снежок, дуло в щёлки плохо закрытых окон. Я жалась к Лёне, грела руки в его ладонях. Это было так здорово, держать какое-то общее родное тепло, чувствовать его силу — он может меня, слабую, обогреть. Мы о чём-то разговаривали, нам не было скучно вдвоём. Это было какое-то обыкновенное тихое счастье. Даже когда мы молчали, мы молчали вместе, и молчание не было в тягость. Я грелась душой об эти мгновения. Как ни холодно было на улице, в вагоне, на душе становилось всё теплей. "Лёня! Это так здорово, что мы здесь, рядом. Я буду мёрзнуть рядом с тобой в электричке, главное, что с тобой. Я пойду на край земли, ты только позови". Мягкие губы коснулись моих губ, я закрыла глаза, и погрузилась в пьянящий туман. "Лёня, Лёнечка, скажи мне, наивной маленькой девочке, что мне делать? Как это делать? Как надо тебя целовать?" Но я молчала.

Поезд подошёл к промёрзшему перрону, грохнул дверьми, и мы остались вдвоём на платформе. Ночная осенняя Гатчина. Изредка навстречу нам попадались запоздалые прохожие. Они равнодушно поднимали на нас глаза и торопились домой, в тепло. Пошел мягкий пушистый снег, огромные хлопья кружились в свете редких фонарей. Они падали Лёне на рукава его чёрного пальто и не таяли. Я взяла его под руку, горделивое чувство разлилось то ли по душе, то ли по телу. Мы шли, не торопясь, а мне хотелось, чтобы эта дорога не кончалась. Мне казалось, что вся Гатчина с завистью провожает нашу пару.

"Лёня, смотри, как я подхожу тебе. Я чувствую себя твоей женой. Я буду с гордостью нести этот титул. С той гордостью, с которой я иду сейчас по улице. Я иду, я счастлива. Я хочу, чтобы этот вечер не кончался, я хочу любить тебя всегда!

«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!»

— Я хочу, чтобы вечер не кончался.

Лёня наклоняется ко мне, чтобы лучше расслышать мои слова. Мне кажется, что он тоже счастлив.

Однажды летом я попросила его приехать ко мне в общагу (я уже работала после училища) починить мне магнитофон. Он приехал на велосипеде, посмотрел на мою раздолбанную технику и сказал, что её надо забирать. Отдала ему мою "развалюшку" и пошла провожать его на крыльцо. Он совершенно неожиданно обнял меня и стал целовать, целовать, целовать…. Своим языком он раскрыл мне губы и стал засовывать его мне в рот. Я растерялась. Что это? Зачем? Я подобрала язык внутрь и застеснялась.

— Где твой язычок? — спросил Леня, и я растерялась ещё больше.

Так я поняла, что даже в таком деле как Любовь, видимо, тоже нужен опыт. А я неопытная. Поэтому какая-то второсортная. Хочу быть первого сорта. Хочу быть первой! Чтобы быть любимой Лёней, надо стать опытной. Надо стать опытной, научиться всему. И он женится на мне. Это будет самый прекрасный момент в моей жизни! "Лёнечка, я буду гордиться тобой, ты будешь самый прекрасный жених на белом свете. Откроются двери Дворца, и по огромной красной дорожке мы войдём в зал под звуки марша Мендельсона. Все будут смотреть на нас и завидовать!" От этих внутренних слов у меня даже слёзы наворачивались на глаза, такой счастливой я себя представляла. Огромное шуршащее белое платье, длиннющая фата, которая будет волочиться по полу. Вхождение в длинную, где-то трудную (но мы— то сильные!), новую, счастливую жизнь символизирует кольцо, надетое тобой, Лёня, мне на палец…. А по утрам я буду готовить чай или кофе, печь дымящиеся булочки и будить его к завтраку. А вечерами будем сидеть у мерцающего камина (мы обязательно купим его), обнявшись или просто соприкасаясь плечами. Я буду вязать тебе свитер, а ты — читать вслух какой-нибудь роман. А потом у нас родятся дети, светленькие и кучерявые, как ангелочки. Они будут играть, ссориться, шуметь, может быть, даже иногда драться, когда-то болеть, а мы будем вместе заботиться о них, воспитывать и веселиться вместе с ними. "Лёнечка, только бы это сбылось. Но ты мой брат, как это ужасно. Ах, если бы ты им не был…. Но я всё равно буду любить тебя. Так же, как люблю сейчас".

Все разрушилось так нежданно и негаданно. Безвозвратно. Мы были в гостях у моей, вернее нашей, бабушки — бабы Лиды. Так мы все привыкли её называть. И это обращение перешло из детства во взрослую жизнь. Мы пили чай и разговаривали о какой-то ерунде. На столе горела настольная лампа, которая отбрасывала на скатерть яркие полосы света и тёмные тени между ними. Свежезаваренный чай остывал в моей чашке, а Лёня пил чай из стакана, так же, как и баба Лида….Вопрос прозвучал — как выстрел:

— Можно я задам вопрос, очень важный. Как вы смотрите на брак двоюродных сестры и брата?

Я замерла. Сердце забилось, как бешеное. "Это про нас. Он думает об этом! Это подтверждает все мои догадки, что он тоже любит меня". Кажется, я забыла даже дышать.

Второй выстрел — убийственный твёрдый голос — был ответ:

— Плохо. Этого делать ни в коем случае нельзя. Родятся дети— уроды.

— Но ведь в еврейской среде это принято. (Рядом сидела его мама — моя тётя, по национальности еврейка)

— Нет!!!

Это "НЕТ" было как оглашение приговора. Я повернулась к Лёне одними глазами, и мне показалось, что он весь съёжился и замер. А в моём мире выключили звук, я оглохла и погрузилась в какой-то туман. Мозги отказывались воспринимать реальность, тогда я ещё не понимала, что несут за собой её слова. "Лёня, что с тобой? Я же всё равно люблю тебя…. Мне больно!!!"

Он отодвинулся от меня. "Так не может быть! Я же люблю его, моя любовь сильнее всего…. Я буду любить его, всё должно быть хорошо. Я ведь люблю его настолько сильно! Мы…. Мы…. Что делать? Я никогда не предам тебя, буду лучше, я всему научусь. Я буду любить тебя всегда!

Что делать? Я такая неопытная…. А баба Лида запретила… Я всё равно люблю тебя!"

Виталик

Окончив училище, я пошла работать. По специальности я озеленитель. Это вроде как дворник, только с красным дипломом. Работу свою я любила. С удовольствием сгребала скошенную траву, сажала цветы, копала. Не любила только полоть!

Однажды, когда я грациозно помахивала метлой, у дороги остановился желтый "рафик". Из него выскочил худенький солдатик и, улыбаясь, подошёл ко мне. Мы познакомились, и он спросил:

— А можно я буду к тебе приезжать?

— Зачем? — спросила я, так как он мне не очень-то и понравился. Маленького роста, ушастенький, и глазки навыкате.

— Просто так — ответил он. "Ну, если просто так….", подумала я и ответила:

— Приезжай.

И он стал приезжать…. Приезжал он только тогда, когда я была на работе. Он здесь, в Ленинграде, служил, и поэтому особо свободного времени у него не было. Он находил меня на участке, ставил свой "рафик" и выходил поболтать со мной. А я, соответственно, с ним. "Рафик" светился через любую зелень своим оранжево-желтым цветом. И моя бригадирша периодически оглашала участок истошным криком, что я не работаю. Да, частенько, опершись на лопату, я слушала интересные истории, происходящие в воинской части. Я немного стеснялась его, его внешности — он не был Принцем. А ещё он не был Лёней…. Ждала от него чего-то сногсшибательного, какого-нибудь поступка, который затмит Лёню. Но он ничего такого не делал. Он только катал меня на своём "рафике". Потом мы останавливались в каком-нибудь отдалённом уголке парка, он сажал меня на колени, и мы целовались, целовались и целовались. Очень скоро я стала слышать фразу: "Я тебя люблю". "Лёня, это весело. Этот милый мальчик в меня влюбился. Это весело!"

Правда, довольно скоро, так называемое веселье, стало вызывать у меня чувство тупиковости этой ситуации. Он меня любит. Он мне об этом сказал. Да, это, наверное, хорошо. А дальше что? Он живёт на Украине, в Донецкой области. Но я-то туда не собираюсь!!! И вообще, я люблю Лёню.

Он оказался очень настойчивым. Он приезжал каждый день. А во мне росла тревога. Что делать? Наши разговоры всё больше заходили в тупик, нам особенно не о чем было говорить. Мне было довольно трудно находить темы для разговоров, хотя мой "язык и без костей". Как мне казалось, я читала ему всё чаще мораль. А он смотрел мне в рот с благоговением. Это льстило и позволяло ударяться в философию жизни с новой силой. "Мне надо сделать так, чтобы он от меня отказался". Я чувствовала практически безграничную власть над этим мальчиком, и это ощущение почему-то вдохновляло меня на пакости. Во мне просыпался садист. Под эти действия я "подстилала соломки", чтобы усыпить совесть — надо что-то сделать такое, чтобы человек сам от меня отказался. Как-то, сидя у него на коленях, я прижала с нежностью его голову к своей груди и, ласково так, с очень мерзким смешком, сказала:

— Ты моя большая игрушка!

Я знала, что обижаю…. И он обиделся, попросил никогда так не говорить. Что-то во мне кричало, причём очень громко: "Ты поступаешь плохо, ты влюбила в себя невинного человека. Он хороший парень, а ты — сволочь. Ты поступаешь нечестно. Ты делаешь ему больно, вернее ему будет больно потом. В том, что он не Лёня он не виноват".

А бедный Виталик всё старался завоевать меня. Он повёз меня в Луна-парк. Мы катались на каруселях, а я всё пыталась внушить ему свою мысль: "откажись от меня", рассказывая свои жизненные планы, как я выйду замуж за сына академика (так как академик сам-то стар), у которого будет квартира, машина, дача и плюс — минус яхта. У него, Виталика, этого всего не было, и он не был сыном академика. Меня "несло". Я боялась саму себя и, самое главное, понимала, что я со своей любовью к Лёне не смогу жить с этим милым мальчиком. Я всю жизнь буду доказывать ему, что он не Лёня, и, тем более, не Принц, и — самое ужасное то, что мне это с блеском удастся.

Я твёрдо решила освободить его от себя. Ему будет больно, но это лучше, чем мучиться всю жизнь. Но как? Сначала я начала "шнурковаться" от него на работе. Я пряталась, как партизан по кустам. Я просила девчонок в общежитии говорить, что меня нет дома. Но когда ухаживания дошли до подарков — а подарил мне Виталик дорогую туалетную воду «Флер а Флер» — я поняла, что всё слишком серьёзно.

В какой-то «чёрный» момент я набралась храбрости и решила с ним поговорить. И я созналась, я рассказала о своём положении, о Лёне. "Пойми, я люблю двоюродного брата!"

И Виталик исчез. Он не звонил и не приезжал. Я вздохнула, что всё к лучшему. Хотя на душе скребли кошки. Совесть — это такая штука, от которой не спрячешься. А через месяц пришло письмо, маленькое, на пол тетрадного листа. В первый раз я увидела его почерк — кругленький и мелкий, прямо-таки бисерный.

"Я не нашёл к тебе того единственного ключика…. Ты всегда была на голову выше меня…. Я всегда говорил не то, что думал. Но знай, что на свете есть человек, который тебя очень любит".

Над последней фразой я разрыдалась. Мне было очень стыдно и больно, но я понимала, что уже ничего не изменишь. И надо перетерпеть, и так будет лучше. Лучше для него. "Прости меня, Виталик". Лекарство не бывает сладким. Эта горечь — лекарство, оно лечит.

"Лёня! Лёня, какая я с одной стороны сволочь, а с другой — сильная личность. Я всё сумела рассказать про тебя".

***

Отчаянье и реальность.

Как трудно начинать главу, в которой будет много слёз и разочарований. Может быть, она поможет кому-нибудь увидеть что-то похожее, и он рискнёт не жить так, как жила я. Прежде чем написать эти строки, я выдрала четыре листа. Никак было не начать. Много всяких эпизодов, которые придётся выкинуть, выкристаллизовать самое главное.

Так начиналась долгая дорога в моё болезненное состояние. Я осознаю, что своими руками, но и не без помощи своего мужа, я копала себе яму и заталкивала в неё себя.

Мы жили в одном общежитии, он был сыном моей бригадирши. Кудрявый мальчик, младше меня на год, он как-то с явным интересом посмотрел на меня. Я заметила этот интерес. Да и папашка его частенько подшучивал, обращаясь к своей жене:

— Лена, а давай их поженим.

Звали его Витя. Мы отпраздновали (совершенно случайно) Новый Год вместе и стали встречаться. Слово "встречаться" — это громко сказано. Он приходил ко мне в комнату. И тут я хлебнула отрицательного отношения. Со мной начала борьбу моя бригадирша. Это была скрытая "кухонная" борьба. Моя соседка по комнате, возвращаясь с мест великих сражений — кухни, делилась со мной всеми тонкостями ведения дальнего боя.

— Знаешь, что про тебя Лена рассказывает? Что ты (Танька делает театральный жест, будто распахивает халат) своей п-ой перед Витей вот так крутишь.

Я была поражена, так как до сих пор не позволяла Вите опуститься у меня ниже пояса. Это был позор, которому меня публично "всекухонно" подвергли!!! Это было унижение! Оскорбление. Говорить то, чего не было. Я была впервые поражена тем, что, оказывается, за спиной можно говорить всё, что угодно. И главное кто? Его мать.

Странное чувство охотника, у которого пытаются отобрать добычу, вызвало во мне противоположное желание: эту добычу не отдавать. Причём мне под эту историю надо было подстелить какое-нибудь красивое объяснение, почему так поступаю. "Милый мой, Лёня, я не могу быть с тобой, я такая неопытная, а Витя младше меня, и поэтому я попытаюсь с ним набраться этого опыта. Это как-то не страшно".

В голове откуда-то выплыла фраза, и я сама не заметила, как она стала удобно укореняться, и будто лозунг развернулась над моей головой: "Уж лучше грешной быть, чем грешной слыть!" Вот так! Так как Вы, Елена Тимофеевна, говорите, я там делаю?

На носу был мой день рождения. Мы с Витей получили ключи от квартиры его бабушки и дедушки. Мне исполнилось девятнадцать лет. Я пригласила гостей, в том числе и Лёню. Он обнял меня и шепнул: "Ты сегодня — прелесть!" Сердце забилось, и в какой-то момент я почему-то подумала: что же мне делать, если Лёня сейчас предложит уехать с ним? Но он не предложил….

"Моя судьба — это Витя, вон мы даже живём в одной общаге, мы встретили Новый Год вместе. Это судьба. А от Лёни надо отказаться. А ещё я хочу, чтобы он — Лёня — меня позвал, отнял, отобрал, чтобы Лёня сказал, что Витя мне не нужен. Я, может быть, его и позвала для того, чтобы Лёня отрицательно оценил мой выбор". Но Лёня молчал, и когда я его спросила:

— Ну как?

— Ничего, парень как парень.

Мы праздновали мой день рождения в квартире, которая может стать моей, если я выйду замуж за Витю. Я чувствовала себя очень умной, какой-то даже ушлой. Вот как я сумела, из общаги — и сразу в двухкомнатную квартиру.

Мы провели вместе великолепную ночь, полную ласк и страсти. Витя был нежным и внимательным. Это было здорово, как полёт в космос. И то, чего я так ждала от Лёни, я получила от Вити. Вот так, оказывается, бывает. Ну что ж, пусть будет Витя.

В семь утра, когда мы спали совершенно безмятежным сном, раздался звонок в дверь. Есть мелодичные звонки, издающие звуки колокольчиков или пение птичек — но здесь же звук — мёртвого поднимет. Мы подпрыгнули, будто ошпаренные.

— Кто?

— Что это? Кто это? Сколько времени?

В дверь буквально влетела его мамаша. Распихивая нас ещё в прихожей, она внеслась в комнату:

— Аня спала с тобой! А почему не поставили кресло?

Через две недели я обнаружила, что беременна. А ещё через неделю Витю забрали в армию. Я осталась его ждать. У меня ещё с училища была подруга — Ольга, и я, естественно, поделилась этой новостью с ней. Через неделю об этом знали все. Будущая свекровь подпрыгнула от этой новости:

— Делай аборт.

— Не буду. Мне мама говорила, что делать первый аборт нельзя, можно остаться без детей.

— Вон Танька сделала, и ничего. И Валька, и Любка….

— А я не буду.

— Делай!

На самом деле я опять спряталась за "правильную мысль". Делать аборт — это надо сегодня — завтра идти в консультацию, позориться, терпеть какие-то процедуры, а рожать во-о-о-н когда. Аборт — страшно, а про роды лучше не думать.

Три яблока.

Я думаю, что этот маленький эпизод стоит описать. Это хорошая характеристика моей свекрови, на тот момент, будущей, конечно. И вообще, он просто довольно яркий.

Я хоть и была беременна, но на солёненькое меня не тянуло. Тянуло меня на сладенькое. В огромных количествах я уничтожала конфеты, пирожные, а иногда — тортики. И вот как-то с Украины моей будущей свекровке пришла посылка, привёз её — эту посылку, её племянник. И она позвала меня, чтобы угостить. Девчонки из соседних комнат даже повысовывали свои любопытные носы:

— Бери больше, Анька, не стесняйся.

Говорилось это с язвительной интонацией, будто им хотелось через меня отомстить ей за всё.

— Я возьму, возьму, и вас угощу тоже.

Несколько смущаясь, я двинулась к ней в комнату. В прихожей, которая и так была крошечной, стоял огромный мешок с яблоками, на столе были выложены пакеты с творогом, стояли банки со всякими солениями и варениями.

— Я дам тебе творога.

— Спасибо, но творог я не люблю.

— Тогда бери солёные огурцы.

— Меня на солёное не тянет, я ем сладкое. (Я с вожделением посмотрела на варенье)

— Тогда бери яблоки, хотя тебе же нельзя красные. (Мне можно) Тогда выбирай зелёные.

Она раскрыла передо мной мешок, но там были сплошные красные, огромные яблоки. Только я протянула руку, как она торопливо оттолкнула меня:

— Зелёные…, зелёные…, сейчас, мы тебе их найдём.

Перекопав полмешка, она добыла три маленьких зелёных яблочка, сунула мне в руки, и я как человек воспитанный, ушла, сказав — буркнув дежурное «спасибо». Я шла по коридору, держа в руках эти 3 яблочка. Я не знала, то ли плакать, то ли смеяться. Любопытные рожи по новой высунулись из дверей.

— Это всё?

— Всё.

Была просто немая сцена.

Когда я была уже на 6 месяце беременности, моя свекровь как-то завела довольно странный разговор. Как-то криво улыбаясь, с интонацией фальшивой заботливости, она меня спросила:

— А где вы будете жить, когда Витя вернётся из Армии?

А так как мы обсуждали этот вопрос, я простодушно ответила:

— На квартире.

Никогда не видела её в такой ярости. По-другому это нельзя назвать. Она схватила около печки кочергу (М ы все сидели, и грелись в бытовке на работе. Был ноябрь, поэтому уже топили печку)…. Так вот, схватив кочергу, она замахнулась на меня:

— Ни за что! Я пропишу туда свою мать! Только чтобы не досталась тебе. А тебя… тебя звездану так, что мёртвого родишь!

От этих слов мне стало действительно страшно. Руки похолодели, а от лица — я это почувствовала — отлила кровь. У меня был уже довольно приличный животик, и я подумала, что если она меня сейчас действительно ударит, то мне даже особенно не согнуться, а уж увернуться, точно не удастся. В ход пошли ближайшие стулья. Она швыряла их мне под ноги, поднимала и снова швыряла. Я встала и вышла. Ноги были как ватные, а руки тряслись. На улице был уже морозец, и я почувствовала, как в лёгкие втекает холодный воздух. Я втягивала его полной грудью. "Спокойно, Аня, она же тебя не ударила". В этот момент я ненавидела её, ненавидела, и чувствовала, как я бессильна.

Очень скоро я ушла в декрет и, не прощаясь с ней, уехала к маме в Ташауз. Беременность ходила тяжело, особенно последние два месяца — очень болела спина. А когда пришло время рожать, то уже вместе с мамой я снова вернулась в Ленинград. Но жила уже у бабушки, и в общагу ехать настроения не было никакого. Родила третьего марта в три часа ночи девочку, весом три килограмма девятьсот пятьдесят граммов.

Свадьба

Господи! У всех до, а у меня после. Расскажу сначала, милый мой читатель, свою мечту, "голубую", "сверкающую", для того чтобы было понятней, что я испытала.

Так вот. Мечта! Свадьба — это такое событие, когда девушка, а в данном случае я, может побыть той самой ПРИНЦЕССОЙ. Огромное пышное белое платье…. Фата! Настолько длинная, что она будет волочиться по земле…. Я буду идти по красной ковровой дорожке в огромном зале гордой поступью, приподнимая своей изящной ручкой, в длинной перчатке, шуршащий подол. Невзначай гости будут видеть шикарную белую туфельку…. Нет, она будет не хрустальная (в хрустале трудно ходить), мне достаточно мягкой кожи.

Красная ковровая дорожка будет олицетворять вступление в новую жизнь. Новую, счастливую! А что такое счастье? Счастье — взаимопонимание на "полную катушку", забота друг о друге, радость быть вместе каждый день. Обручальное кольцо, надетое мне на палец, было бы гордостью — символом любви, моей любви к тому, единственному, ради которого хоть на край света. Маленькая желтенькая полоска на безымянном пальце, моя и только моя. Я буду целовать это колечко — символ моего нового положения. Положения замужней женщины!

Как я хотела свадьбу! Подготовка, причёска, шикарное платье, предварительные покупки, примерка колец…. Боже! Боже! Как я этого хотела! Розовые лепестки под ноги, взгляды родных и подруг…. И я смотрю на них сквозь слёзы — слёзы счастья! И долгий марш Мендельсона. Бесконечно долгий! И ощущение полёта! Это и есть какая-то часть общего СЧАСТЬЯ!

А потом я проснусь с ним в одной постели. И мне не надо будет торопиться увидеть его — только повернусь — и смогу прижаться к любимому плечу. Лёниному. Сколько раз я смотрела на эти плечи и мечтала класть голову на них, прикасаться, пусть невзначай…. А когда ты, Лёнечка, сидишь утром на кухне, в шортах, растрёпанный после ночи, пьёшь чай и читаешь газету…. Эти минуты…. Разве можно их не любить? А мыть чашку за тобой, разве это не счастье? Ты самый родной! Каждое дело, которое некоторые женщины называют каторгой, кажется мне в удовольствие, ведь я делаю его для тебя, Лёня!

Негативная она, эта свадьба (?)

 Но реальность оказалась, как во сне. Я в третий раз начинаю писать про свою реальную свадьбу и никак не могу подобрать нужные слова. Это почему-то сложно, негативная она — эта свадьба.

Я родила и для регистрации брака вызвала Витю из армии. Когда он приехал, то не сразу даже пришёл ко мне, сказал, что боялся разбудить меня. Но мне как-то не очень верилось….

Подготовка к свадьбе выглядела так: взяв приглашения, мы поехали в "Юбилей". Это был большой магазин на берегу Невы, в котором жениху и невесте позволялось купить атрибутику. У нас было очень мало времени, так как дома осталась маленькая Вика, которую надо было кормить. Мы, как угорелые, носились по этому магазину, быстро купили Вите туфли, а мне фату. Расплачивался за всё Витя, и перед всеми покупками он меня предупредил: "Деньги матери, так что не будем их сильно тратить". Мне пришлось выбирать фату самую маленькую и дешевую. Там были очень красивые, и была даже "джульетка" — маленькая плетёная шапочка…. Но она была дорогая. А так как уже с самого начала всё было как-то не так, как я мечтала, то я выбрала самую дешевую.

Платье мне принесла подруга, узенькое, с гипюровым верхом. А белые туфли у меня были. Кольца куплены тоже не были, их с пальцев сняли его родители.

В ЗАГС мы ехали на соседском зелёном "москвиче", на котором была привязана большая розовая кукла. Эта кукла на капоте выглядела более нарядной по сравнению со мной.

Первый раз я столкнулась со странным обычаем "выкупать" невесту. Нашей машине перегородили дорогу, поставив трактор, и пришлось Вите отнести им бутылку водки, чтобы проехать. Это было единственное довольно забавное событие в нашем вечере. В руки мне дали букетик тюльпанов, перевязанных какой-то жалкой ленточкой. Меня особенно никто ни о чём не спрашивал, всё проходило само собой. Я крутилась перед мамой и дядей Ромой, они взяли с собой фотоаппараты. А официального фотографа никто не заказал, не додумались.

Всё торжество происходило не в парадном зале Дворца бракосочетаний, а в небольшой комнате на четвертом этаже. Заведующая ЗАГСом включила где-то под столом кнопку магнитофона, и мы были осчастливлены звуками марша Мендельсона. Было всё довольно быстро, так как за дверью, на скамейке, лежала завёрнутая в два одеяла маленькая Вика. Мы надели друг другу кольца, после довольно странно звучавшего вопроса: "Согласны ли Вы стать мужем и женой?" Поцеловались, и гости стали нас поздравлять. Среди них был и Лёня.

"Прости меня, ты же видишь, что это не всерьёз, это как-то понарошку, как-то само собой… Лёня! На самом деле я хочу, чтобы ты сейчас позвал меня с собой. Позови меня! Скажи, что я нужна тебе! Скажи! И я сейчас сниму и швырну под ноги кольцо. И уйду с тобой".

Но он не слышал моих мыслей и ничего не сказал. Всё продолжалось правильно, и как должно было быть. Правильно…. Внешне это правильно. Ведь я выхожу замуж за отца моего ребёнка. А этот ребёнок, уже вот — готовенький, лежит в коридоре.

Довольно забавная сценка была, когда мы поехали на стрелку Васильевского острова фотографироваться. Вышли из машины, разделись на несколько минут — 15 марта, ещё снег лежит, поэтому я была в пальто. Сфотографировала нас мама. И тут, на огромном, сверкающем автобусе подъехали иностранцы. Высыпали, по-своему залопотали, стали нас на камеры снимать. Ну, мы им помахали, конечно, и пошли к машине, из которой достали Вику. Иностранцы заверещали громче, и немой сцены не получилось. Но я испытала какое-то радостное чувство и, может быть, ещё чувство гордости. Мы удивили их. Знай наших!

Празднование этого знаменательного события происходило в общаге. Мы с Витей совершенно не пили. Он — по примеру своей сестры, а я как кормящая мама. Интересно было наблюдать за проистечением застолья, за его динамикой. Сначала все чинно сидели за довольно богатым столом, смотрели на нас, рассматривали салаты и наряды друг друга. Но потом выпили раз, два, радостно прокричали "Горько", а дальше было уже интересно. Все разделились на небольшие кучки и принялись за обсуждение различных проблем. Закусывали эти проблемы салатиками, свежими огурцами и жареной курочкой, иногда в промежутках хотелось выпить, и тогда вспоминали про нас: "Горько!" И в ход снова шли салатики, курочка и рыбка под соусом…. Сведения дебета с кредитом. Золушка так и не превратилась в Принцессу…. Душа свернулась калачиком и затихла.

Ташауз — родительский дом

На этом году моей неприметной жизни я хочу сделать ударение. Без этого звучного ударения не будет эха, идущего звучными колоколами на всю мою последующую жизнь.

После родов и моей "великолепной" свадьбы я улетела с мамой домой в Ташауз. Занималась маленькой дочкой и бесконечными домашними делами. У меня были заняты руки, но отнюдь не голова. В ней роились, рождались и множились мысли и были они об одном. Я гордилась! Гордилась, что я хорошая хозяйка, что замечательная мать, что вышла замуж и не осталась « в девках». А такая замечательная я — я должна любить своего мужа. Ну, конечно, конечно, я его люблю. В голове в рядок выстраивались "правильные" мысли, вытесняя неправильные. Вспоминалось только хорошее, и воздушные замки возводились один за другим в безоблачных мечтах.

Прошло полгода. Запись в дневнике:

3 июля 1989 г. — понедельник

Давно не приходилось разговаривать с собой. От Витьки уже целый месяц нет письма. Что у него там? Я понимаю вроде умом слова, сказанные мне мамой, что теперь мы муж и жена и обижаться друг на друга не имеем права. Но тут же закрадываются сомнения, а вдруг…обиделся? Вдруг я написала что-то обидное для него?

Ходила как-то, заказала переговоры на 29 июня, а "абонент не явился"! Что это может быть? Ума не приложу. Скорее всего, учения. Не может же такого быть, чтоб прирезали.

10 июля 1989 г. — понедельник

 Недавно наконец-то пришло письмо от милого моего Витюши. Почему-то мне как-то странно называть его так. Хотя «Витенька» мне, откровенно говоря, не нравится.

Боже мой, как я хочу быть с ним! До сумасшествия! Когда ложусь спать, обнимаю подушку и вспоминаю наши ночи. Как мне не хватает твоей ласки! Витя — видимо, для меня идеальный партнёр.

А сколько раз я просила повторять, что любишь меня. И это для него были не просто слова. Он говорил их всякий раз не для того, чтобы просто сказать. А сказать, что действительно любит.

— Я люблю тебя, Анечка.

— Ещё!

— Люблю тебя.

— Ещё!

— Люблю тебя.

— Поцелуй меня.

И мы долго-долго целовались.

11 июля 1989 г. — вторник

Сегодня хочется снова вспомнить Витьку и пофантазировать. Стояла, смотрела вчера на себя в зеркало и думала: "Что стоит между нами — мной и Витькой?" Просто во мне сидит гвоздь, что мужчины — не люди.

Сейчас у меня в мыслях Витька другой, идеалистический, и с ним мне легко, но стоит посмотреть в глаза тому — на фотографии и всё: у меня появляется стыд. За то, что, думая о нём, придумываю всё новые и новые постельные игры. А ведь в жизни я не видела голого мужчины; 20 лет, родила, была с ним под одеялом, а голого Витю не видела. Даже в мыслях не в силах перешагнуть этот барьер….

Дорогой мой, иногда страшно, просто физически не хватает тебя, Витя. Почему Судьба так наказывает меня? Хороший мой, мне нужны твои руки, твои губы. Я теперь люблю тебя!

24 июля 1989 г. — понедельник

Витенька, я часто разговариваю с тобой. Примеряю, как мы переставляли бы мебель в квартире. Конечно, я постараюсь, чтобы она была намного уютнее.

Странно, как-то я читала, что ни муж, ни жена не должны видеть, как каждый совершает утренний туалет. Например, жена не должна видеть, как муж бреется. Это вроде как отталкивает. А мне вдруг сейчас захотелось увидеть, как Витя бреется. Это у меня вызывает ощущение, что он — мужчина. Не мальчик, не парень, а именно мужчина. Витька — мужчина!

14 декабря 1989 г. — четверг

Я ненавижу себя и, как ты думаешь, за что? Последняя моя жизнь состоит из постоянного желания Витьки. Мама видит в этом только плохое. По всей видимости, я придумываю себе нового Витьку, с которым безумно счастлива. Чертовский настрой лезет в душу. Я стала нервной, срываюсь по пустякам. А вдруг на Витьку так…. А он не сдержится? Хочу отдыха! Ложась в постель, просто не могу не представить Витю рядом. По многу раз представляю, как могло бы быть с Лёней…. Я идиотка, неумеха! Неумеха…. Хотя…. Теперь поздно жалеть.

Ненавидя Лёню в последний отъезд, я продолжаю любить его. Почему? Что это такое — ЛЮБОВЬ? Хотя нет. Я не люблю Лёню. Я люблю того выдуманного Принца, который был назван Лёней и спрятан под его лицо. Это двойственность любви к реальному человеку и к какому-то духу раздирают мою душу.

15 декабря 1989 г. — пятница

Встала в семь часов. Вику уложила в пол-одиннадцатого. Постирала, помыла полы. Потом, когда она спала с полтретьего до полпятого, сшила шторы на входную дверь, так как очень уж дует, если кто-то входит или выходит. Когда вешала — загадала, если успею повесить до Викиного пробуждения, то от Вити придёт письмо. Так и случилось. Получила наконец-то!

Радость была через край. Вот, теперь надо отвечать. Чтобы сбывались мои мечты, надо сейчас "заложить программу". Он тогда будет что-то помнить дословно, а что-то назовёт своим, будет считать — это его идея.

А мечтаю я вот о чём. Хочу, чтобы, если я буду стирать или мыть посуду, он подойдёт, обнимет меня. Я строго, но в шутку скажу: "Не видишь, я занята". А он будет, вернее ты, мой родной, будешь тереться об мою шею, щёку, плечо…. А я буду стоять, замерев с бельём в руках или с намыленной тарелкой, и купаться в счастье.

Часть 2

Семейная жизнь

О, история моей семейной жизни — это бесконечно — многообразное стечение обстоятельств, качеств характера, целый калейдоскоп событий — и всё это, вместе взятое, отражено в гигантском кривом зеркале Злого Тролля. И всё, как в сказке, отражалось в нём не так, как надо. Чёрное становилось белым, белое — чёрным, доброе — злым, а правильное — неправильным. Вступление у меня, милый мой читатель, получилось больше смахивающим на правило в учебнике. Только учить его не надо.

На дворе цвёл май 1990 года. Я въезжала в свою семейную жизнь на "белом коне", груженом, как вьючный верблюд, мечтами и планами. "Уют в доме и бесконечное счастье" — было начертано на флаге, развевающемся над головой. Въезжали мы в квартиру бабушки и дедушки моего мужа. Они уже давно умерли, и квартира несколько лет пустовала. Очень многое осталось в нетронутом виде после смерти бабушки — и клубочки пряжи, и нитки — иголки, и её многочисленные платья в шкафу. Даже запах стоял особенный, ведь в каждом доме есть собственный неповторимый дух. А мне хотелось своего, нового дома. Я надеялась на то, что мне наконец-то удастся обрести свой собственный дом. Но не тут-то было! Я наткнулась на серьёзный барьер со стороны Вити:

— Зачем!? Зачем, и так неплохо!

Уговорить удалось на новшество только в нашей кухне. Там стены были просто элементарно покрашены омерзительной масляной краской болотно-зелёного цвета. Это кошмар! Я возмущалась и плевалась ядом на эту окраску так сильно, что Витя согласился на обои.

Шёл 1990 год. Полки в магазинах были довольно пустыми. Выбор моющихся обоев в хозяйственном магазине состоял из двух видов: жёлтые в крапинку и зелёные в полосочку. Витя купил жёлтые. Я, хоть и не любила этот цвет, — смолчала, тем более, что уже куплены.

Клеили вместе, засучив рукава, перетаскивали из стороны в сторону мебель, мучились с выбором клея, вымазались в этом клею…. Было даже весело.

Ощущение новой жизни, ощущение нового дома, СВОЕГО — это было так здорово. Я была счастлива оттого, что человек рядом со мной так же хочет жить в уютном доме, так же хочет изменить жизнь к лучшему. Когда есть совместная цель — то так здорово идти к ней вместе. И первый совместный результат — это наша кухня! НАША!!! Я так гордилась мужем, гордилась кухней, гордилась тем, что наконец-то, вопреки всему, я буду счастлива.

Меня просто распирало от радости, на душе всё пело, а за спиной росли крылья! Что? Что такого — этакого можно сделать, чтобы порадовать мужа? Ведь если каждый будет делать что-то приятное другому, то мы оба будем становиться богаче, богаче на капельку, на капельку счастливее. Ты мне, а я — тебе. Ты мне больше, а я тебе ещё больше. И чем больше отдаёшь, тем больше получаешь. Так чего бы такого сделать, чтобы порадовать Витю? А, дай-ка, сделаю я ему настоящих домашних пельменей. Точно! Настоящих пельменей!

Я собрала Вику, она больше походила на большой воздушный шарик — в пуховике с меховой оторочкой на капюшоне, посадила её в коляску, и мы двинулись на рынок. Дул холодный ветер, а на проспекте Стачек, так и вообще сносил с ног. Вика втянула свои маленькие ручонки в рукава, но не хныкала, не пищала.

"Мы сейчас съездим на рынок, вернее сходим; купим мяса и будем делать папе пельмени. Будут вкусные пельмени, и папа будет рад, правда?" — всю дорогу я разговаривала так с Викой.

Купив мяса, его ещё надо было прокрутить на мясорубке, которая была чертовски старая, и ни фига не хотела молоть его. Целый день был потрачен на то, чтобы сделать пельмени. Я с удовольствием месила тесто, ведь это будет для Вити радостью. Пусть с маленькой Викой это трудно, но я преодолевала трудность с мыслью, какая я замечательная жена, как я умею приносить радость, какие замечательные маленькие пельмешки у меня получаются. Гордость распирала изнутри, вот какая я!

Вечер. Открывается дверь. Приходит Витя. Раздевается. Я накрываю на стол. Вот! Смотри, попробуй мои замечательные пельмени.

— Ты знаешь, я сегодня решила сделать тебе приятное. Я очень старалась и сготовила тебе пельмени. Мы с Викой уже поели, а к твоему приходу я сварила ещё. Попробуй!

— А я не ем пельмени. Сделай мне лучше яичницу, раз больше ничего нет.

У меня опустились руки, чуть тарелка на стол не упала. Ну и номер! Столько трудов, и всё коту под хвост. Слёзы полились от обиды сами собой: "Ну вот, не угодила. Не угадала. Старалась, старалась, а всё зря. Ну, как же так? Хотела как лучше, а получилось как хуже. Идиотка! Плохая жена. Я — плохая!"

Поплакав с полчаса на кухне, я не выдержала больше, и пошла подлизываться. Я не хочу быть плохой. Это тяжело. Лучше прийти в спальню, опустить виновато голову на колени к Вите и попросить подтверждения, что он меня — дуру и неумеху — всё-таки любит:

— Ты меня любишь?

— Да.

— Скажи, что ты меня любишь.

— Люблю.

— Полностью скажи, что ты меня любишь. Пожалуйста.

— Я тебя люблю.

— Поцелуй меня.

Поцелуй один, другой, третий плавно переходил в кое-что большее и я, убеждённая, что даже моя вина с пельменями не помешала меня любить, успокоенная, засыпала.

Запись в дневнике:

27 октября 1991 г. — воскресенье

Сижу на кухне. Вечер. Витя уехал на свою проклятую рыбалку. А я опять сижу дома одна. На душе скребутся кошки, и в голове крутятся мерзкие мысли. То ли их вызывают "кошки", то ли мысли заставляют, скрестись кошек? Вспоминается позавчерашний день. Вроде бы день, как день. Правда с каждым днём становится всё холоднее и холоднее, всё-таки конец октября. Накрапывают бесконечные дожди, а вездесущие ветра так и просачиваются во все щели нашего дома. Всё более насущным становится вопрос о заделке окон на зиму. А окон в нашей квартире более чем достаточно — 5 больших и одно маленькое в ванной. Иногда так бывает, что ни с того, ни с сего появляется вдохновение что-нибудь сделать, и ты, засучив рукава, бросаешься, как говорит моя мама, "совершать подвиг". Моё позавчерашнее "совершение подвига" было — мытьё окон. В нашей центральной комнате, самой большой в квартире, есть три окна, расположенных под некоторым углом. Они создают красивый "фонарик" — эркер, в нём у меня почти ботанический сад. Это очень красиво, когда вьющиеся растения свисают со стен или по ниткам тянутся к самому потолку. На фоне уже голых деревьев мой уголок даёт ощущение жизни и лета.

Люблю мыть окна! Стёкла становятся чистыми, как слеза. Сначала я мою стёкла просто водой, уже довольно горячей, так как на улице холодно и стынут руки. Потом брызгаю "Секундой" и вытираю чистой тряпочкой. Тереть приходится долго, стёкла потеют из-за комнатного тепла, зато и результат — как слеза! Бережно закрываю их с ощущением удовлетворения от сделанной работы. Три окна за утро — это много. Осталось два, одно в кухне, одно в спальне, а в ванной я не считаю. Их можно вымыть позже (а значит и закрыть), потому что основное тепло выходит через эркер. Здорово! Скоро в доме будет тепло.

— Витюша, окна я вымыла в большой комнате, можешь их заделывать.

Для затыкания щелей куплен специальный поролон, который уже нарезан на ленточки. Его надо проложить между рам и рамы закрыть на шпингалеты. Вот в принципе и вся работа, которую должен сделать Витя.

Забираю дочку и ухожу в магазин, чтобы она не мешала папе работать. Радуюсь и горжусь, что мы делаем одно дело, но я его женскую часть, а он — мужскую. Мы с дочкой ходим почти полтора часа. А когда возвращаемся, то я вижу картинку: папочка заделывает второе окно. Странно, только второе…? Приношу продукты на кухню и тихо обалдеваю — заклеено немытое кухонное окно, а на грязном внешнем стекле нарисована уродливая рожа. И всё это заделано! Эка радость! Но это оказывается не весь сюрприз. На внешних стёклах моих чистых окон жирным пальцем тоже нарисованы рожи!

— А что? Оно запотело, я и нарисовал.

Боже мой! Боже мой! У меня нет слов….

— Зачем ты заклеил грязное окно на кухне, я же его ещё не мыла?

— Я не смотрел, что оно грязное. Я решил начать с кухни.

— Но я же даже сказала, что вымыла окна в большой комнате.

— Я не слышал. И вообще, какая разница, какие окна закрывать — грязные или чистые. Не нравится — вообще не буду закрывать!

Это что? Умственная отсталость? Или он меня дразнит? Как это какая разница чистые окна или грязные? А нарисовать на буквально вылизанных стёклах жирным пальцем рожи? Это совершенное неуважение к моему труду. Я же старалась….

Мне стало в очередной раз обидно за свой труд, стало обидно, что человек даже не понимает разницы между грязным и чистым, или я даже не знаю, как это назвать. И самое обидное, что этот человек — мой муж. Даже не столько обидно, а стыдно и досадно. Мой муж — человек, чьи поступки вызвали во мне такую волну досады…. Он что, идиот? Мой муж идиот?!

Я расплакалась. Ушла в угол и расплакалась. Пришёл:

— Ну почему, почему что бы я ни сделал, всё не так?

— Так, так (Как я могу объяснить, что ты идиот? Тем более, что объяснять идиоту, что он идиот, бесполезно).

— Я слушаю не ту музыку, которую надо слушать. Но если мне нравится металл! Я включаю, а ты закрываешься на кухне. Ну ладно, согласен, что курить вредно для здоровья. Ну не могу я бросить, не получается. Окна стал заделывать и то не так.

— Это ты не так жену выбрал!

Сказала — и испугалась собственных слов…. А потом, прежде чем обвинять кого-то, надо посмотреть на себя. А может быть, это я не так выбирала мужа. Это я дура! Я сама виновата, что смотрела не туда. Поэтому сейчас начинаю расплачиваться за этот неправильный выбор. Вот уж действительно дура. Дура и сама в этом виновата! Виновата я, раз человек так ко мне относится. Я не смогла себя поставить так, как надо. Так мне и надо, видимо….

Я уже искренне хотела своего прощения; теперь, подумав, я даже знала за что. Да и прежде, чем просить заделывать окна, надо было, видимо, вымыть все. А проще было заделать самой, вообще бы ничего не было. Но вот насчёт другого, ну не могу я сказать: "Кури больше" или "Пей каждый выходной пиво" или "Слушай этот идиотский "Сектор газа"".

— Вот вас не было (нас с Викой), я слушал металл, а вы пришли — я выключил.

Подумав, что же мне делать? — я попросила прощения и, плача, пообещала поменьше бывать дома, чтобы не стеснять его.

— Хорошо, хоть на работе ты не контролируешь меня и не придираешься ко мне.

Да, я уже растоптана в пух и прах. Я не хочу быть обузой. Не хочу! Уж лучше я буду мёрзнуть по вечерам на улице, делая вид, что гуляю с ребёнком, чем буду мешать тебе, Витя, жить. Мешаю жить! Я, вроде как любимая жена, мешаю жить!

Мне нет ничего больней, чем знать, что ты, Витюша, возвращаешься домой со страхом. Нет. Я этого не хочу.

20 декабря 1991 г.

Мне надо боятся его, только бояться. Подчиняться. Но в то же время я хочу любить его. А если я буду бояться, то не смогу любить. А если я не буду бояться, то он бросит меня.

Сегодня Витюша пришёл днём, сунул мне букетик гвоздичек. Но это только после вчерашнего разговора, когда я сказала, что он сам никогда мне не подарит цветов. А теперь сижу и плачу, вытирая накрашенные глаза несчастным кусочком бинтика. Плачу, потому что во-первых — обидно, что цветы подарены под мою диктовку, во-вторых — я не смогла сдержаться и вообще завела этот разговор. Это моя слабость. Я не смогла быть послушной. Так, теперь мне надо составить список, что мне можно, а чего нельзя. Господи! У меня от всех этих мыслей плавятся мозги, а перед глазами бегают букашки.

Список:

• 1. Бояться.

• 2. Быть исполнительной.

• 3. Молчать, заткнуть свою пасть, наконец-то.

• 4. Быть предупредительной, стараться угадать его желания.

• 5. Забыть о постельной любви — просить её стыдно.

• 6. Бояться, ещё раз бояться.

• 7. Отрабатывать деньги (я не работаю, а «сижу» с ребёнком).

• 8. Скрывать всё — мои мысли никому не нужны.

Семейная жизнь, в моём понимании, — это вся моя предыдущая жизнь плюс огромное количество ласки. Я — ласковое существо, я люблю ласкаться, люблю ласкать другого человека. Люблю получать эти ласки…. А ещё, я достаточно общительный человек, я люблю поговорить о том, что произошло со мной сегодня, о том, что я думаю на данный момент, обсудить, что сказали по телевизору интересного или же помечтать вслух, построить планы….

Почти сразу после того, как мы начали жить вместе, я столкнулась с тем, что моему мужу этого не надо. Мне это было непонятно. Разве можно жить молча? Я рассказываю о чём-то, а он вдруг обрывает меня и говорит:

— Хватит болтать, дай спокойно поесть.

На полуслове я обрываю свой рассказ и понимаю, что всё, что я с увлечением пыталась донести, служило лишь раздражающим фоном.

Вскоре он занялся чтением детективов. Я не против чтения, но когда оказалось, что я мешаю, не только есть, но и читать….

— Нам уже не о чем разговаривать, — сказал он однажды.

Для меня эта фраза была вынесенным приговором. Я не спала всю ночь, предавалась раздумьям, что же делать? Что делать, если людям уже не о чем говорить. Зачем он это сказал? Он хочет, чтобы я что-то предприняла. И я поняла — надо уходить. Но куда? Сначала поеду к бабушке. Я собрала основные вещи в сумку, написала записку, что я ухожу, и если я нужна всё-таки, чтобы позвонил. Взяла на руки Викушку, на плечо эту огроменную сумку и двинулась в свой поход. Приехав к бабе Лиде, переделав кучу дел, я всё-таки решилась на разговор о цели приезда.

Что началось! Баба Лида никогда не кричала, она только перешла на какое-то полушипение и стала мне выговаривать: «Если ты вышла замуж, то уже нечего возмущаться, надо терпеть. Ты теперь мужняя жена, у вас ребёнок, и поэтому уже поздно что-то решать, раньше надо было думать. А сейчас собирай вещи и поезжай домой, и больше ко мне вот так не приезжай. Просто так — можно. А жить я тебя не пущу! Жена должна жить с мужем. Так что терпи и живи».

Во мне всё оборвалось. Растерянность и в то же время сожженный последний мост. ВСЁ! Мне некуда деваться. Оттуда я ушла, а отсюда — гонят. Спасительный звонок из дома остановил душевные метания:

— Приезжай. Я подумал и решил, чтобы ты вернулась. Да, я хочу, чтобы ты вернулась.

Это была соломинка, брошенная с другого берега. И с "одного" гнали, а на "другой" звали. Вернулась я домой, скинула с плеча сумку и поняла: та соломинка, по которой перешла я с одного берега на другой — сгорела. Обратной дороги нет. Путей к отступлению нет.

Запись в дневнике:

27 февраля 1991 г. — среда

"Милый, дорогой домашний цветок в горшке! Выслушай хоть ты меня. Больше говорить некому. Я больше не могу…! Я никому не нужна. Я чужая. Чужая! Я — ЧУЖАЯ! Я ненужная мусорная вещь, ни на что не годная. Если посмотреть со стороны, то у нас всё чертовски хорошо. Есть отдельная квартира со всеми удобствами, Витя ко мне не пристаёт с упрёками в чистоте квартиры, ест почти всё, что я готовлю. Правда мне достаётся за мои слёзы. А они-то как раз и не редкость.

1 марта 1991 г. — среда

Боже! Я не могу понять, что со мной. Я медленно схожу с ума. Я то люблю тебя, Витя, безумно люблю, люблю до такой степени, что хочу раствориться в тебе. То ненавижу тебя так, что остаётся только непреодолимое желание упасть на пол, сжаться в комок и плакать, плакать…. Видимо, мне надо снова начать анализировать все мои действия. Во всём я виню только свою внешность. Моя худоба, некрасивое лицо, волосы, руки и ноги. Это всё, в чём я имею изъяны. Когда Витя смотрит телевизор, то обязательно скажет, когда показывают красивую девушку:

— Смотри, смотри какие ноги! Какая грудь!

А я понимаю, что у меня такого нет. И я проигрываю. А если бы я была красивой, то он боялся бы меня потерять и "не вытирал об меня ноги". Да и понимаю я тебя: хочется, чтобы рядом была красавица, а не такое уродство, как я. Тебе было бы не стыдно выйти на улицу с "супер — кошечкой", и чтобы парни на улице завидовали. Как мне хочется бать такой!

17 марта 1991 г. — воскресенье

Я медленно умираю. Видимо, я не должна иметь собственного мнения, я просто должна подчиняться (но вспомни, насколько ты сам не желаешь подчиняться). А мне надо подчиняться, молчаливо носить в себе всё, ничего не выливая наружу. Только слёзы. Вот и вчера у меня был весь день в слезах. Я не считаю себя виноватой, и извиняюсь перед тобой только за свои слёзы и за те переживания, которые я доставила своими слезами. Чертовски больно всё это!

Я никак не могу понять, чего ты, Витя, хочешь? А этот твой ужасный вопрос: "Ну? Что теперь случилось?", отбивает у меня все чувства, заменяя их страхом. Страхом, который я ощущаю, как нечто материальное, но которое невозможно объяснить и невозможно прогнать. Этот вопрос заставляет меня сжаться, как от палки, занесённой над головой. В этот момент меня начинает трясти, как в лихорадке, причём сначала мелкой дрожью, а потом и крупной. Я пытаюсь сдержать новый поток слёз…. Раньше такого не было! Я думаю, что мне нужно время, чтобы прийти в себя. Мне очень одиноко, мне кажется, что я совсем не нужна, что я только раздражаю Витю…. Я боюсь! Я боюсь, боюсь! А эти сны…. Страшные сны, в которых какие-то ужасы, какая-то мерзость.

Как поздно что-либо переделывать! И что я могу переделать, если я НИЧТО.

22 июня 1991 г. — суббота

Господи! Этот безумный, безумный мир. За что ласкаешь и за что бьёшь меня, жизнь?

У меня всё есть…. У меня всё хорошо. Только во мне, как злой червяк, всё точит и точит душу эта безумная и вредная любовь. Но, может быть, она и дарит ту полноту жизни и чувств?

Надежда! Вот что даёт мне силы жить. Надежда на то, что я буду счастлива.

Витюша, в моей жизни ты занимаешь то место, которое ты и должен занимать. Лёня давно знает о том, что я люблю его. По — настоящему, той, чистой любовью. Витюша, я завидую тебе в том, что в тебе слились Первая (платоническая) и Вторая (физическая) ЛЮБВИ ко мне. Мне повезло меньше, моя любовь взращена из всех бед, неурядиц и ссор.

Лёня! Это имя для меня: будто две краски слить — красная и чёрная. Как две реки — навстречу и, столкнувшись, они перемешались, забрав в себя капли другого цвета. Боль, которую олицетворяет чёрная краска, всё-таки носит в себе остатки безумной нежной любви, упрятанной так глубоко.

Нет, мне ничего не нужно от тебя. Мне достаточно тех слёз, которые ты заставляешь литься из моих глаз. От тебя мне достаточно того, что наполняешь душу страданием, это действительно страдание, оно доказывает, что я — жива. Я как вода, со злостью бросающаяся на камни. Я тоже бьюсь об ПУСТОТУ. Если бы ты мог хотя бы услышать меня….

28 июня 1991 г. — воскресенье

Не знаю…. День на день не приходится, и я сегодня, чертовски много передумав и пережив, начинаю возвращаться с небес на землю. Моя душа тушит этот огонь любви ненавистью. Я начинаю ненавидеть тебя за ту девчонку, которая сидела у тебя, Лёня, сегодня. Да, я ревную. И начинаю любить Витюшу.

Он сегодня сидел и смотрел мультики, как-то это странно, но…. И вот я видела, как светилось его лицо. И вот я уже безумно жалею его, если всё то же самое, но со знаком минус. Для меня эти редкие минуты счастья казались настолько драгоценными и самое интересное, что я была уверена, что создала их я.

Страх переполняет меня. Страх за чужое счастье, что зависит от меня. Только я могу изменить всё. Или оставить всё как есть. Есть страх всё испортить и оказаться виноватой. Но хочется уже что-то сделать, сломать, взбаламутить устоявшееся болото.

Помоги мне, Господи, избавиться от любви к Лёне. Мешает она мне. Никто не поверит, что любовь может мешать. Это, видимо, грешная любовь. Я ведь должна любить Витюшку. Должна. ДОЛЖНА! Мне хочется какой-то панацеи от любви, от этой больной, болезненной любви. Нельзя уйти от неё даже в браке.

22 июля 1991 г. — понедельник

Я начала путать дни недели. Странно, но мне очень-очень одиноко, пусть я и с Викой. Я устала, устала от слёз, которые я скрываю; а Витя, видимо, старается — нет, делает вид, что не замечает. Я молчу, а он не спрашивает. Я уже с трудом понимаю саму себя. Постоянная усталость, которая навалилась на меня, и я всё волоку и волоку этот воз.

Прошло полгода.

23 декабря 1991 г.

Мне трудно объяснить, что это такое, но иногда на меня накатывает такое чувство…, чувство…. В общем, я люблю смотреть на падающий снег. Что-то завораживающее есть в этих пушистых хлопьях. Они кружатся и кружатся в свете фонаря, и тогда мне кажется, что даже всемогущее время остановилось…. Или вдруг резко меняют направление полёта, как стая испуганных рыбок, и несутся, и бросаются в другую сторону. Чья-то невидимая рука управляет этим загадочным танцем. Хочется угадать следующее па, но мне это так и не удаётся. Что говорят мне снежинки? Какую тайну хотят открыть? И я смотрю и смотрю в окно. Снежинки — это загадка. Это тайна. Откуда они берутся? Если выйти на улицу и смотреть прямо вверх, то видишь, как из чёрного неба возникают эти белые "мушки".  

Да причём тут физика? Какая кристаллизация воды в слоях атмосферы? О чём вы говорите! Это чудо. А разве не чудо, когда шумит за окном сильный дождь, или танцует пламя у свечи…. Это завораживающие танцы стихий! Что-то схожее есть в индийских танцах, там поворот пальца или направление взгляда что-нибудь означает. И вот, смотришь на танцовщицу и не понимаешь…. А ведь что-то значит! И в шуме дождя есть сплетения звуков, на которых он пытается говорить со мной. Может быть, он пытается успокоить меня, а может быть вместе с моей мятежной душой "просит бури…. Как будто в буре есть покой".

Это созерцание даёт душе что-то такое…необъяснимое словами. То ли богатство, то ли силу. Но это — потребность души. Вот. Но вот только есть одно "НО". Если ночью смотреть на снег, то утром очень спать хочется. И, к сожалению, некоторым людям невозможно объяснить, зачем я это делаю. Зачем?

Лёня! Милый мой Лёнечка! У меня чистая, богатая, но очень несчастная душа. Когда-нибудь ты придёшь и увидишь эту душу. Путеводная твоя звезда вспыхнет на небосводе и покажет путь ко мне. Если б ты только знал, как я тебя люблю и как хочу к тебе!

24 января 1992 г. — пятница

Сегодня и плакала, и смеялась, и была счастлива! Счастлива была оттого, что сегодня вечером, когда Витюша лёг спать, а я подошла поцеловать его на ночь, он мне вдруг сказал:

— Я люблю тебя!

Я в этот момент как-то меньше всего ждала этой фразы, и было счастье оттого, что она (эта фраза) была сказана самим Витюшей, а не по моей просьбе.

Спасибо тебе, мой золотой! Временами я очень благодарна тебе за твою душу. Она, может быть, искалечена отсутствием воспитания, но иногда ростки её прорываются наружу, и я люблю их.

Любимый мой Витюша, и теперь мои страдания покидают грешную душу. Спасибо тебе за всё, за то, что ты есть! Конечно, тяжело, что ты не помогаешь мне физически, но я прощаю тебе это. Прощаю! Прощаю все наши ссоры!

Вчера смотрела фильм «Человек со свалки». И там была беседа священника с одним мужиком. Священник хорошо сказал:

— Прошёл день — прошла жизнь.

А ведь действительно, как мы проживаем день, так мы проживаем жизнь.

«Упал — встань, снова упал — снова встань».

«Сколько же можно так падать и вставать?»

«Всю жизнь».

Благодарю тебя, Господи, что ты можешь любить меня, что ты хочешь помочь мне.

Хочу сто раз сказать «Благодарю»,

Благодарю за то, что я ещё жива,

Благодарю за то, что я тебя люблю,

За то, что у тебя любимою была.

Благодарю тебя, что душу согревал,

Произносил слова, которых лучше нет.

Пусть плакать иногда меня ты заставлял,

Но к счастью путь лежит через пороги бед.

"В нашем мире появился Омерзительный сосед"

 Это был отец моего мужа. "Удивительный" мужичок — невысокого роста, довольно хлипкого телосложения, с плешкой на макушке и огромной любовью к водке. Впрочем, и пиво он тоже уважал.

Появился он у нас, а точнее — в своей квартире, довольно внезапно. Его приезду предшествовал звонок жены, то есть моей свекрови:

— Я его выгнала, а вы не пускайте.

Сказано это было почему-то мне. Квартира осталась от его родителей — Витиных деда и бабки, и, соответственно, раз он был тут прописан, то, видимо, имел полное право тут жить. Мне очень не хотелось, чтобы в нашу жизнь ещё кто-то вливался, но выбора не было.

— Вить, матушка сказала, чтобы мы его не пускали.

— Как же мы его не пустим, это же его квартира.

— Но ведь здесь живём мы….

— Ну что поделать!

Где-то очень глубоко что-то грызло и царапало — так не должно быть…. Но я не дала мыслям выйти наружу. Что поделать. Вначале я приняла его как отца моего мужа. Усаживала за стол, угощала всем, что ели мы сами. Он долго всегда отказывался, я даже иногда думала, что он брезгует есть моё. Ел странно, будто воровато. Так мы прожили месяц, а потом после очередной зарплаты, он расставил все точки над "И":

— Обедаю я в столовой. За квартиру платим напополам. И за стирку я тебе, Аня, плачу.

Сначала я просто обалдела от этого дикого, совсем не родственного отношения к нам. Вроде как папа, а вроде как сосед. Может, я чего не понимаю? Если бы приехал мой папа, то всё было бы по-другому. Так я думала до первой грандиозной пьянки. Напился он с утра. Сильно пошатываясь и хватаясь за косяки, чтобы как-то удержаться на ногах, он появился на пороге. Ноги тряслись и подкашивались, но кое-как он добрался до своей комнаты, плюхнулся там, на диван и закряхтел, завздыхал, "заох-ох-охал". Не прошло и получаса, как занавеска его комнаты распахнулась, и раздался злобный вопль:

— Где посуда из серванта? Ты её всю покрала!!!!!

Я настолько опешила, что в первую секунду, а может быть и минуту, не могла выговорить ни слова.

— Я ничего не брала. Всё тут как стояло, так и стоит.

— Воровка!

— Посмотрите сами, вот сервант, вот посуда, куда я, что могла покрасть? — начинала всхлипывать я.

— Знать ничего не знаю, только зачем мне что-то смотреть, если я знаю, что ты покрала!

— Ничего я не крала, — ревела я уже почти в голос.

— Покрала, сволочь !

Два часа меня трясло, и я не могла найти себе места. Что делать? Как доказать, что я ничего не брала? Почему человек так плохо думает обо мне? Почему меня можно обвинять в том, чего нет?

Через каждые три дня пьянки повторялись. В следующий раз я уже "покрала" постельное бельё. Никто и никогда не оскорблял меня так. Я не думала, что можно произносить столь необоснованные фразы.

— Витя, он оскорбляет меня, он говорит, что я всё здесь покрала, — плакала я, когда муж возвращался с работы.

— Не слушай его — он пьяный.

— Но он говорит это мне, значит, он так думает.

— А ты не слушай.

— Поговори с ним, я больше не могу.

В один прекрасный день ко мне в гости приехала подруга. Он выполз из своей "берлоги" и завопил, чтобы она убиралась прочь. А вместе с ней и я с Викой, так как мы здесь не прописаны. Заодно вылетел за дверь и родной сынок, он тоже не был прописан. Почему мы должны убегать, уезжать? Почему бы ему ни объяснить, что к чему? А всего-то — тряхнуть разочек бы….

Но Витя идёт ночевать в ментовскую общагу, а я еду либо к Ольге, либо к бабе Лиде. Потом мы возвращаемся, и какое-то время живем, как ни в чём не бывало…. До следующей пьянки.

Я стала тихо ненавидеть наш (а может быть, и не наш вовсе) дом. Мне не хотелось туда идти ни с прогулки, ни из магазина.

14 апреля 1992 г. — понедельник

Ничего невозможно изменить, всё случилось так, как должно было, видимо, случиться. Осталось одно — моя любовь к тебе. И если я останусь без неё, то не смогу жить. Ты был для меня всегда недосягаем, как небо, как солнце…. Ничего в моей душе не изменилось. Попыталась любить не тебя, но у меня не получилось. Выбить клин клином не удаётся. Да, Лёнечка, я живу с этим человеком. Но я не чувствую с его стороны всепожирающей любви. И я хочу тебе сказать, что я сейчас, когда всё больше трудностей наваливается на меня, как никогда чувствую важность тебя в моей жизни. Лёнечка, моя безумная, безудержная любовь! Мне трудно! Мне невозможно трудно и пусто без тебя. Я, как цветок с оторванным бутоном, пустой стебель с листьями, у которого есть корни, но нет самого главного — ЦВЕТКА.

 Временами он менял свою "пластинку" на другой вопль:

— Ты ему не жена!

Когда Витя вернулся из армии, ему в военкомате при выдаче паспорта забыли проставить штамп о браке. И, в действительности, при просмотре паспорта он вроде как женат не был.

— Убирайся вон, раз ты не жена.

Иногда эти сцены были и при Вите, и тогда всё выглядело с немного переставленным акцентом:

— Пусть убирается, она тебе не жена!

— Жена она мне, жена.

— У тебя в паспорте нет штампа!

— Есть штамп или нет, она моя жена.

Потом он (свекор) уходил в свою комнату, долго вздыхал о трудностях своей бренной жизни, а потом шёл звонить своей любимой тётке:

— Шурочка, никто меня почему-то не любит. Все женщины — твари, одна ты у меня осталась.