Зарисовка

Я еду, не зная куда. Тихое купе. Пустое. Это хорошо. Сейчас мне меньше всего нужны попутчики. Сижу, подобрав ноги и откинувшись на твердую и прохладную стенку. Сквозь тонкую майку она приятно холодит тело. За окном проплывают бесплодные пустынные земли. Я просто сижу и смотрю.

Как-то очень быстро рассвело. Густой сумрак посветлел, растаял облачками тумана, солнечным сиянием окрасил бескрайние пески. Я притянула к себе рюкзачок, в котором лежала смена белья, старые джинсы, пара любимых книжек и кое-какие деньжата (хотя какой толк в них сейчас, когда вокруг все мрут как мухи!). Ещё там лежала железная кружка и нож. Хотя жрать было нечего, я положила их на стол. Просто так. Для уюта. На данный момент моим домом было это купе. И не хотелось думать о том, что осталось позади. Но невольно думалось.

За спиной остался закрытый на замок дом, сдвоенный холмик в саду, на большом камне, поставленном в изголовье (ну и намаялась я, пока приволокла его с другого конца сада!) черным маркером змеится надпись:

ЗДЕСЬ ПОКОЯТСЯ ЛЮБЯЩИЕ РОДИТЕЛИ

ДОБРЫЕ ЛЮДИ

И

НЕСОСТОЯВШИЕСЯ БАБУШКА С ДЕДУШКОЙ.

И снизу маленькими буквами короткая приписка:

Мама, папа, простите!

В городе, откуда я уносила ноги, жителей почти не осталось. А однажды, проснувшись, я обнаружила уже остывших родителей в постели. Они казались такими спокойными, мама чуть улыбалась. У папы отвисла челюсть и я подвязала её кусочком бинта. Потом долго сидела и молилась у постели. Не плакала. Никогда не умела оплакивать мертвых. Даже когда Макс и наш первенец, которому исполнилось всего три недели, умерли в самом начале эпидемии. Мать Макса, почерневшая от горя, со следами начинающейся болезни на лице, обозвала меня бесчувственной сукой. Что ж, в чем-то она была права. Горе делает меня слишком спокойной. Наверное, это ненормально. Но всегда помогало мне не сойти с ума.

Я завернула родителей в чистые простыни и одеяла, и по одному погрузив на тачку, отвезла в сад. Там выкопала большую могилу под ореховым деревом, опустила в неё тела с помощью переброшенных через толстую ветку ореха постромков и забросала землей. Вернувшись в дом, поставила чайник и пока он закипал, быстро ополоснулась в душе. Кофе показался мне безвкусным. Я пила и смотрела на старое фото родителей. Рядом с ними в рамочке с жуками (Макс дарил когда-то на 8 марта) фотография мужа и сына. Лицо Макса светится от счастья. У малыша оказались такие же бирюзово-голубые глаза, как у него.

Из рассказов оставшихся в живых, и новостей, передаваемых по спутниковому каналу, я знала, что эпидемия расползлась по всему миру. В крупных городах не успевают кремировать трупы. В мелких люди хоронят покойных уже не на кладбищах, а поблизости от собственных жилищ, либо просто сжигают. Поезда всё ещё ходили, хотя самолеты и автобусы давно пылились на своих стоянках. Только люди предпочитали умирать у себя дома.

Кончив пить кофе, я помыла посуду, неторопливо, тщательно прибралась в доме, вымела со двора тушки мертвых воробьев (ни птиц, ни животных эпидемия не щадила) и закончив работы по дому, снова приняла душ. Переодевшись в чистые шорты и майку, побросала смену белья и некоторые необходимые вещи в рюкзак и вышла. Ключ в замке ни в какую не хотел поворачиваться и в конце концов сломался. Что ж, оно к лучшему. Я отошла шагов на двадцать и обернулась. Дом стоял, аккуратный, ухоженный, в зеленых пышных объятиях палисада, обнявших его с одной стороны. Он словно прощался со мной, гладил, как маленькую девочку, только не по головке, а по сердцу. В тот момент, глядя на старый дом, где родилась моя мать, где появилась на свет я сама, я почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Упав на колени посреди пустынной улицы, я рыдала взахлёб, прощаясь с миром, с домом, с родителями…и с самой собой. С той, прежней Алисой, инфантильной и эксцентричной, где-то доброй, где-то злой. С детством, со счастливыми днями, проведенными в этом большом саду, где так весело было объедаться черешней летом и кормить воробьев зимой. Я оплакивала детство и тех, кто подарил мне его. Маму, отца, которые приняли бы меня несмотря ни на что, даже если бы я украла, убила, соблудила. Дом, который всегда был открыт для меня. Мужа и сына, которые были со мной так мало!

Почему я бежала? Просто как кошка, уходящая умирать далеко от дома, я инстинктивно стремилась оторваться от того, что было мне дорого. Когда у тебя нет ничего, кроме сердечной боли, уйти легче легкого.

В дверь постучали и я сказала: «Войдите!», хотя не жаждала ничьего общества. Вошел высокий мужчина в потертой джинсовой паре. Красивое лицо, темные кольца волос, серые с прозеленью глаза. По спине у меня побежали мурашки. Я вообще довольно чувствительна в отношении людей, в том смысле, что иногда ощущаю их эмоции, страхи, боль. Но от этого человека исходило нечто совершенно другое… мне вдруг стало холодно и очень одиноко.

Мужчина занял койку напротив моей. Его взгляд был устремлен в окно и он даже не попытался заговорить. Просто вошел, сел и всё… Впрочем, я была ему благодарна за это молчание.

Мы проехали солончаки и оказались возле какого-то населенного пункта. Это было довольно странно. Никогда не видела здесь такого, хотя периодически ездила этим маршрутом.

— Странно— пробормотала я, глядя в окно на ряды уютных чистеньких домиков с белыми заборчиками. — Не помню здесь города!

— Его построили недавно— мягко произнёс мужчина. — Очень много людей прибывает. Этот город— и твоя конечная остановка, Алиса.

Я ощутила внутреннюю дрожь, потому что вдруг поняла, кто передо мной сидит. Но в то же время было и чувство облегчения, даже радости.

— Скажите— попросила я, обращаясь к своему спутнику— вам не трудно? В смысле, это, наверное, адская работенка!

Он улыбнулся, и от его улыбки мне захотелось плакать, потому что она всколыхнула самые радостные, самые счастливые воспоминания моей жизни. Чувствуя, как текут слёзы, я встала и шагнула к нему. Он обнял меня и я ощутила дивный, невыразимо чудесный аромат.

Он взял меня за руку и вывел из вагона. Я не обернулась. Даже не вспомнила о рюкзачке, оставленном в купе. Рука моего спутника, сжимавшая мою ладонь, была самым важным, что происходило в моей жизни.

— Тут тебя ждет кое-кто— мягко прошелестел голос над ухом и я увидела ИХ. Кажется, я заплакала ещё сильнее и побежала навстречу. Слёзы текли и текли, унося горе, страх, тоску и отчаяние. Я бежала, чувствуя, как ноги отрываются от земли и огромное, невероятное счастье затопляет душу.

— А где мама? — спросила я, оказавшись в объятиях Макса и прижав к себе сына. Мой отец, помолодевший, стройный, улыбаясь, стоял рядом. Муж кивнул куда-то в сторону.

— Накрывает на стол. Нам с утра сообщили о твоём прибытии.

Я повернулась, глядя на то место, где должен был стоять сероглазый незнакомец, но оно пустовало.

— На самом-то деле— сказал Макс, целуя меня в висок— мы уже заждались! Чувствуешь, как пахнет блинчиками? Пошли!

И мы пошли к хорошенькому домику, где под раскидистым деревом мама пекла блинчики на жаровне.

— Ещё одна— со вздохом пробормотала проводница, накрывая простыней уже успевшее остыть тело. — Скорей бы уж…