Танцующая с фонтаном

В первый раз за много лет её улыбка была такой. Ещё никто, ни мать, ни подружки, ни этот новый город не видели этой её улыбки. Нет, она, конечно, улыбалась и раньше, но те многочисленные улыбки были словно сменяющиеся по погоде платья. Были приветственные, почтительные, снисходительные, саркастические, широкие, закрытые и полностью обнажающие зубы и вытягивающие губы в тонюсенькую нить. Не было только настоящей, такой как сейчас.

Такая улыбка бывает у детей, нередко появляется на лице у счастливых юнцов. Такую улыбку изредка можно встретить у взрослого и почти никогда у старика. Разумеется, и они могут так улыбаться, только когда их никто не видит. Например, увидев, что-то очень хорошее во сне, или вспомнив, что-то очень доброе и любимое, погребенное под толщей других ненужных воспоминаний. Такая улыбка не похожа на все остальные, потому что полностью преображает лицо. С разглаженного лба сползают змейки забот, приподнятые уголки рта пускают добрые лучики, а где-то в глубине глаз зажигаются солнечные фонарики.

Объект, вызывавший её улыбку, лёгким прозрачным ветерком кружился у подножья переливающегося яркими цветами, разбрасывающего брызги тёплой, нагретой за жаркий день, воды, фонтана. Он сливался с разносящейся из динамиков музыкой, будто сам являлся видимым её воплощением.

Венский вальс, перебирая воздушными, обутыми в кроссовки ногами, кружился так быстро, что образовывал подобный смерчу вихрь;

коброй извивалась распоясанная цветастая румба;

брейк, то угловато ломался, то плавно закручивался в узловатую косичку.

Наверное, этот парень танцевал не лучше профессионалов, с отточенными, выверенными сотнями тренировок движениями, может быть, даже не лучше иного любителя, собирающего на себя все взоры зала экстравагантным видом и не менее экстравагантными па. Но здесь, в этом городке, на этой небольшой площади, возле этого поющего фонтана, он был лучшим. Он сливался с музыкой, с потоками изливающейся воды и с плещущимися в ней отблесками огней стробоскопов.

Он появлялся здесь каждый вечер, как только фонтан начинал петь, и был будто необходимая его принадлежность, такая же, как бьющая послушными струями вода, или изливающаяся из динамиков музыка.

Она стояла в первых рядах, собравшейся кружком толпы, рядом с хохочущими перешёптывающимися подружками. Она не смеялась, а просто улыбалась той детской позабытой улыбкой.

Её глаза вцепились в этого танцующего человечка, и казалось, что нет такой силы, которая сможет оторвать этот жадный взгляд. Искрящиеся серые зрачки кричали «это то, что мы искали много лет», подпрыгивающее под лёгким шёлком сердце, шептало «наконец-то», а всё её тело тянулось туда к центру волшебного фонтана.

Это было что-то неподвластное уму, необъяснимое. Одно она знала точно — это что-то очень хорошее, то, что берёт своё начало чуть ниже пупка и расходится по всему телу мягкими блаженными волнами.

Она искала это давно, быть может, с самого детства, искала и не находила. Было что-то похожее, обманчивое, но только не то, что она тщетно старалась найти. Однажды в этих поисках она наткнулась на страшную находку, и сейчас ей даже пришлось скрыться от неё в этом цветущем южном городке.

Здесь было всё по-другому. Там равнина, тут горы и долины, там серые болота, тут благоухающие розы и цветущие каштаны, там карканье тысяч ворон, тут переливное журчание соловьёв. Казалось, в этом самом месте она должна быть счастлива. Но прошёл всего месяц, и ей вдруг стало казаться, что и в этом городке ей всё чаще попадается что-то знакомое из той, серой жизни. Она вдруг заметила, что её новые подружки походят на тех, с которыми она навсегда распрощалась, покидая, ставший ненавистным город. Странно, что в начале не было ничего общего, но, по прошествии времени, она разглядела в них те же черты характеров и даже узрела нечто похожее в самих образах. Все люди, соседи, прохожие, рыночные торговцы, стали казаться ей знакомыми, будто переместившимися вместе с ней из того города в этот. Сердце всё чаще стала покалывать тревожная иголочка. А что, если среди этих знакомых лиц снова окажется то самое. То, от которого она бежала за сотни километров.

Тревога постепенно нарастала и закрашивала цветущие краски этого города серым. Посерели цветные домики, туи, палисадники, верхушки гор. Огромная усеянная розами аллея, по которой она так любила гулять, тоже стала серой. Мир терял краски, и этот город становился точно таким же, как предыдущий.

Она вдруг поняла, что, куда бы не уехала, пусть даже на край земли, серость будет её преследовать. Серые лица, дома, горы, будут перемещаться вместе с ней.

И только здесь, орошённая как увядающий цветок тёплыми брызгами, пробуждённая прекрасной мелодией и этими завораживающими движениями, она снова стала различать цвета.

Она стояла и зачарованно улыбалась, в то время, как лазурные капельки веснушками ложились на лицо, а ветер трепал лёгкое платье. Она стояла час, два, вечность. Небо почернело, вспышки стробоскопов, стали ярче, люди вокруг поменялись, а она продолжала стоять. Куда-то исчезли подружки, которые поначалу хихикали, потом одёргивали её, увлекая прочь, потом говорили, что если так заглядываться на дурачка, можно и самой поглупеть. Он же обыкновенный городской сумасшедший. Кто, как не умалишённый может каждый вечер вытанцовывать возле фонтана, причём совершенно бесплатно. Сначала они смеялись над ним, потом уже над ней, а потом и вовсе пропали, похоже, уже навсегда.

Наверное, он был сильно увлечён танцем, чтобы сразу же её заметить, но со временем, его взгляд стал падать на неё всё чаще. Его привлёк вид этого единственного несменяемого зрителя и в какой то момент он остановился, подошёл к ней и молча протянул руку.

В этот миг она заглянула в его глаза. Они были бесконечно голубыми. В этой голубой бездне не было сложных лабиринтов и перегородок, не было тупика, как в чёрных зрачках, которые она пыталась забыть. Они были распахнуты, бескрайни как небо и глубоки, как океан.

Она вложила свою руку в раскрытую ладонь. Та была очень тёплой и мягкой. Такая ладонь, наверное, должна быть у любящего отца, которого она никогда не знала, такая тёплая ладонь, должно быть у Бога. Эта ладонь как губка впитала в себя остатки её страхов, неуверенность, унылость.

Он притянул её к себе, мягко обхватил за талию и закружил в вальсе. Сначала кружения были медленными, но, со временем, они стали нарастать.

И вот её уже уносит вихрь, она в центре бешено раскручивающейся воронки.

Она хохочет, как крутящийся на карусели ребёнок и её задорный смех, капельками разносится по ночной площади.

Она откидывает голову назад и её каштановые пряди треплют воздушные потоки. В глазах мелькают огоньки фонарей, зажженных окон, светящихся вывесок. Несущиеся вереницей светлячки превращаются в одну светящуюся полоску, похожую на шлейф, оставляемый стремительно проносящейся кометой.

Её ноги внезапно теряют опору, и она испытывает это, перехватывающее дыхание чувство, когда шасси самолёта отрываются от земли. Она летит! Они летят вместе, вихрем, поднимающимся ввысь над уютным городком.

Падающий в пропасть фонтан, на прощание дотягивается тёплой струёй до её лодыжки, и приятно её щекочет.

Фонтан стремительно уменьшается в размерах, как и площадь и весь этот городок, который теперь в лощине гор смотрится как убаюкиваемый в колыбели младенец, играющий светящейся погремушкой.

Они поднимаются над заснеженным горбом горы, прорезают стратосферу и зависают в космической невесомости. В этой черноте никого кроме их двоих, и здесь она снова заглядывает в эти глаза, ныряет в их глубину, самоотверженно бросается в пропасть, где пропадает, превратившись в маленькую песчинку. Там на глубине, её постигает неведомое блаженство. Она наконец-то нашла то, что искала. Она в том месте, куда стремилась всю свою жизнь, и в этот момент у неё больше нет никаких желаний. Даже если она умрёт сию минуту, то готова принять эту смерть, так как уже получила от жизни всё, чего желала.

***

Прошло сто вечностей пока они снова оказались на земле. Её ноги, забывшие чувство гравитации были ватными, подкашивались, а он придерживал её за руки. Она улыбалась своей новой улыбкой и с предвкушением нового величайшего наслаждения обводила взглядом берега его глаз, не решаясь окунуться снова.

«Ты голодна?» — спросил её самый приятный на свете баритон.

«Ещё как! Я так голодна, что съела бы всё, что есть съедобного на этой земле. У меня такая жажда, что я готова выпить все озёра, океаны и моря. Ещё я хочу обнять всех людей и все звёзды на этом небе. Ещё я хочу петь, а больше всего я хочу танцевать. Я хочу всего в этом мире, всего и помногу. Боже, я так давно ничего не хотела, и сейчас возьму своё сполна» — Она кричала и её радостные возгласы проносились эхом над опустевшей ночной площадью.

Он задорно смеялся ей в такт, и бездонные глаза слепили её, заставляя щуриться.

«Знаешь, я тоже хочу есть, но из всех вкусностей могу предложить только жареные каштаны, молодое вино, ну и может быть, если повезёт, овощное барбекю. Это, кстати, самое вкусное. Ты когда-нибудь ела жареные бананы?».

«Нет — засмеялась она. — Какая-то дикость — жареные бананы!»

«И это говорит та, которая хочет слопать целый мир?».

«А я же не отказываюсь! Хочу! — Она топнула ножкой. — Хочу жареных бананов, вина, и чего там ещё у тебя…»

«Это не у меня, а у моих друзей. Они как раз в это время ужинают. Пойдём к ним, это недалеко».

Они шли по пустынному бульвару, держась за руки. Она шагала вприпрыжку, словно дочка, которую отец ведёт в цирк, или в лавку с мороженным, или даже лучше — в магазин игрушек. Он же смешно переставлял ноги, будто где-то внутри его звучал ритм латинской музыки. «Ча-ча раз-два-три…ча-ча раз-два-три…».

Тёплый ветер, погладив верхушки лип, подхватил капли начинающегося дождя и брызнул ей в лицо.

«Ой! — весело закричала она, чувствуя как крупные капли холодными прикосновениями ложатся на открытые плечи. — Дождик…побежали под липы…»

«Зачем? — спросил он невозмутимо. — Надо мной нет дождя…»

«Ха-ха-ха…так не бывает! — закричала она, как маленькая девочка, противящаяся рассказанной небылице. — Когда идёт дождь, его капли падают на всех, потому что дождь не выбирает…»

«А я выбираю! Я выбираю, чтобы дождь на меня не капал. Ещё я выбираю, чтобы ветер дул мне не в лицо, а в спину. — Улыбаясь сказал он. — Не веришь? Прижмись ко мне».

Она прильнула к нему, обхватив руками его талию. И действительно, дождь как будто перестал, а дувший в лицо ветер стал раздувать подол её платья сзади.

Капли падали вокруг, но ни одна не попадала на них. Это было похоже на сломанный душ, который разбрызгивает воду повсюду, только не на тебя.

Она вжалась в него крепче и стала припрыгивать ещё задорнее. Сначала ей хотелось спросить, как он это делает, но потом она передумала. Она поняла, что не хочет знать «как». Она просто хочет знать и быть уверенной, что это есть, что всё это происходит наяву. Она даже ущипнула себя, чтобы убедиться, что всё это не сон.

«Значит, ты никогда не мокнешь под дождём?» — спросила она.

«Иногда мокну, когда захочу…»

«Разве можно хотеть мокнуть под дождём?»

«Иногда мне очень этого хочется, но сейчас не такой момент» — ответил он.

«Почему ты танцуешь у фонтана?»

«Потому что мне это нравится».

«А как ты это понял…как ты вообще до этого додумался? Как это получилось?» — она продолжала быть ребёнком, доканывающим взрослого бесконечными вопросами.

«Я просто гулял по парку в тот самый момент, когда этот фонтан открыли, и он в первый раз запел. Музыка, резвящиеся потоки воды, мерцающие огни, всё это настолько захватило меня, что я просто начал двигаться в такт с этим восторгающим действом. Люди вокруг смеялись и аплодировали, и это придавало моему танцу ещё больше пластичности. Я даже не заметил, как протанцевал весь вечер и полночи, пока фонтан не замолк. Следующим вечером меня потянуло сюда снова. Мне хотелось окунуться в музыку, орошаемую весёлыми светящимися брызгами, мне хотелось быть ближе к веселящимся людям, хотелось стать причиной их радости. С тех пор, каждый вечер я здесь».

«То есть ты-ы хочешь сказа-ать, что никогда раньше не танцевал?» — Остановившись, она пригрозила ему недоверчивым пальчиком.

«Нет» — Он улыбнулся, и ямочка на правой щеке испустила солнечный лучик.

«Врёшь! — топнула она ногой, шутливо сердясь. — Врешь! Так танцевать, как это делаешь ты, можно, только если занимаешься этим всю жизнь и у тебя есть большой талант».

«Вовсе нет! Я тоже так думал, и никогда даже не пытался этого делать, а нужно было просто попробовать. Просто закрыть глаза, забыть про всё и отдаться музыке. На самом деле, все люди умеют танцевать, просто не все это знают. Это точно такая же истина, как и то, что все дети умеют плавать. Когда младенца бросают в воду, он тут же плывёт, потому что не боится и не знает, что может утонуть. Как только у него появляется это знание, он тут же становится камнем. Точно так же маленький ребёнок, лучше любого танцора двигается в такт музыке, до тех пор, пока не узнает, про нормы и правила, пока он не знает таких слов, как «неприлично», «стыдно», «неловко», «нельзя». Точно так же этот маленький человек в своих мечтах может совершать невообразимое, двигать горы и летать как птица, до тех пор, пока не узнает таких слов, как «обязанность», «долг», и «это тебе не по силам».

Полжизни я не знал, что умею танцевать, полжизни занимался нелюбимым делом и был движим только чувством долга. Вот только кому я был должен, я никогда не знал. Однажды это чувство толкнуло меня пойти на войну».

«Война это страшно!» — она прикрыла маленький рот ладошками и её глаза жалостливо засверкали в темноте.

«Война это страшно! — эхом повторил он. — Одних она убивает, других калечит, третьих делает жестокими. Меня же она освободила».

«Война тебя освободила? Разве война может освободить?»

«Не сама война, но малюсенькая её частичка, вдруг подарила мне свободу. Меня укусил железный шмель. Вот сюда… — Он показал пальцем на ямочку в правой щеке. — Его укус был глубоким и проник даже в мой мозг. Очнувшись в госпитале, я тут же понял, что свободен. Моя память была чистой, как безоблачное небо. В ней сохранились только светлые воспоминания, а всё самое светлое бывает только в детстве. Я снова стал ребёнком. Поверь, это чувство — чувство свободы от долга, зависти, чувства вины, самое лучшее, что может испытывать человек. Железный шмель подарил мне чувство свободного полёта. Он подарил мне способность останавливать дождь и разгонять тучи именно над моей головой, он научил меня управлять ветром.

Была только одна маленькая проблема. В этом мире слишком много того, что стоит забывать. Слишком много злости, серости, много тяжести. Я забывал так много, что посторонним людям казалось, что я слабоумный. Я забывал числа, названия, имена, события, и это не позволяло мне найти хоть какую-то работу. Мне не удавалось продержаться на работе и одного дня. Так уж устроен этот мир, что чтобы зарабатывать деньги нужно уметь запоминать и считать. Я попытался устроиться на работу, где не нужно хотя бы уметь считать. Я устроился сторожем в каком — то…(уже не помню в каком), месте. Мне показалось, что я наконец-то нашёл ту работу, которая мне подходит. Может быть, я и продержался бы один день, а может даже и месяц, если бы не эти орлы…»

«Орлы?!»

«Просто…если я вижу парящего в небе орла, всё вокруг для меня пропадает. Я буду смотреть на него всё время, пока он будет кружить, и ни на секунду не отведу от него глаз. А там было сразу два. Два орла! Это была семейная чета, влюблённая пара, которая исполняла свой завораживающий танец в безоблачном небе. Они будто знали, что я за ними смотрю, и исполняли для меня свой танец до самого захода солнца. Когда я наконец-то опустил глаза, то увидел своего нового начальника, который протягивал мне документы, со словами, что такой сотрудник ему не нужен.

Так я и скитался от места к месту, пока не набрёл на этот фонтан. Я знал, что рано или поздно на него набреду, и это было только вопросом времени».

«Точно так же и я знала, что когда-нибудь набреду на тебя» — подтянувшись на цыпочках, она обняла его за шею и поцеловала в губы.

Они стояли, прижавшись друг к другу губами, а вокруг мягко шелестел дождь.

Когда объятья разомкнулись, она сладко облизнулась, будто съела ложку ароматного земляничного варенья. «Никогда не пробовала таких вкусных губ!»

«А я вообще целуюсь в первый раз!» — Он счастливо улыбался, не отводя от неё мерцающих синим глаз.

«Врёшь ведь! — покачала она головой. — Впрочем, я поняла. Ты просто забыл все свои прошлые поцелуи».

В ответ он растерянно пожал плечами.

«Ну что ж…это уже хорошо. Значит, те поцелуи были хуже. А как меня зовут, ты помнишь?» — Её глаза хитро сощурились.

«Н-нет!» — он и в самом деле выглядел растерянным.

«Не помнишь, потому что даже не спросил. Мы с тобой ещё даже не знакомы!».

«На самом деле я знаю, как тебя зовут…»

«И как же…» — насторожилась она, приготовившись вновь удивиться.

«Тебя зовут Настя!»

«А вот и не угадал…» — засмеялась она.

«Почему не угадал. Тебе очень подходит это имя, это звучит у меня в голове, когда я смотрю на тебя, а значит оно твоё. Можно я буду тебя звать Настей?».

«А почему нет? Признаться, мне моё настоящее имя не очень нравилось…»

«Это потому, что оно не твоё!»

«Ну хорошо! Тогда позволь и мне дать тебе имя»

«Только, сделай это, не задумываясь! Просто назови первое слово, которое пришло тебе в голову…»

«Сапфир» — это слово выскользнуло из её рта, прежде, чем она успела зажать его ладонями.

«Ты знала? — радостно воскликнул он. — Откуда ты узнала моё имя?»

«Оттуда же, откуда ты узнал моё. Я просто посмотрела в твои глаза, и это получилось само собой…».

«Тогда давайте знакомиться. Меня зовут Сапфир!» — он протянул ей руку.

«Настя!» — ответила она. Это имя, прозвучавшее в её устах, показалось ей настолько красивым, что теперь она уже ни за что не собиралась от него отказываться. То, старое, звучало совсем не так. Впрочем, она его уже забыла.

***

«Мы почти пришли!» — Он указал в конец аллеи, туда, где чёрные треугольники эвкалиптов подсвечивались отблесками огня.

Круглая, обрамлённая деревьями лужайка, пестрила суетящимися людьми. С первого взгляда ей показалось, что все обитатели странного пикника сказочные персонажи.

В центре лужайки человек в ростовой фигуре огромного белого медведя что-то жарил на раскалённом мангале. Рядом с ним стоял похожий на школьника маленький человек. Лишь приглядевшись, она увидела, что этот человек давно уже не школьник и даже пожилой, просто маленький, не по погоде одетый в строгий костюм, белую рубаху и галстук. Маленький заметил прибывших первым, и локтём пихнул медведя в мохнатый бок. Тот приветливо замахал огромными лапами. Медвежья морда растягивалась в застывшей, похожей на человеческую, улыбку, но медленные движения и тусклый голос, которым Медведь приветствовал гостей, указывали на то, что ему не очень-то весело, скорее даже грустно.

Маленький человек поприветствовал Сапфира скупым кивком и крепким рукопожатием, а затем галантным движением поднёс к лицу её руку и поцеловал. Он был чисто выбрит, а воротник его рубахи резал темноту своей белизной.

Ещё два обитателя лужайки, сидевшие на траве, вскочили, по очереди обняли Сапфира и с осторожной застенчивостью поприветствовали её. Она заметила, что у одного из них, того который был с длинными, забранными в хвост волосами сильно тряслись руки и держал он их как-то несуразно перед собой на весу. Уши у него были заткнуты чем-то, вроде ваты и говорил он очень громко с отчаянной артикуляцией, будто плохо слышал.

Последний из приветствовавших, обладал непропорционально большой головой и очками с невероятно толстыми линзами. В одной руке он держал стакан с вином, во второй заложенную пальцем толстую книгу, на обложке которой была нарисована шахматная доска.

Их пригласили к столу, представлявшем из себя, белую, расстеленную на траве скатерть, которая была уставлена бутылками с вином, блюдами с фруктами и жареными каштанами. Терпкое вино сразу же закружило ей голову. Она смеялась, наблюдая за этими странными людьми, слушая их незамысловатые речи.

Человек с большой головой ухаживал за парнем с трясущимися руками, кормя его с руки и время от времени поднося к его рту стакан с вином. Маленький человек в костюме почти не сидел, он периодически хватал со стола жареный каштан, закидывал в рот и важно расхаживал по поляне, заложив руки за спину. Медведь отходил от мангала только тогда, когда приносил и ставил на скатерть очередную порцию свежеиспечённых каштанов.

Она обнимала Сапфира, прислонив голову к его плечу, а он ласково гладил её волосы. Ночной воздух пах вином и каштанами, тишину нарушали мягкие голоса и трещание цикад. Наблюдая за этой странной вечеринкой, она понимала, что все присутствующие, хоть вроде и находились вместе, но были будто отделены друг от друга. Все: не покидающий свой пост возле мангала Медведь, вышагивающий по поляне маленький человек, большеголовый, кормящий с руки человека с трясущимися руками, были будто отделены от них невидимой перегородкой. Ей казалось, что они смотрят кино про этих странных людей, при этом находясь в самом центре кадра.

«Расскажи мне про своих друзей — прошептала она, едва касаясь губами его уха. — Почему они такие странные.

Почему этот не снимает свой мохнатый костюм, ведь в нём, должно быть так жарко; почему у того так трясутся руки;

почему этот ночью ходит в пиджаке и галстуке;

почему тот в очках такой грустный;

почему они все так не веселы, не смотря на то, что находятся среди друзей и пьют вино?».

«Все мои друзья служат в этом парке. — Тихо отвечал он. — Они развлекают приходящих сюда людей, и казалось бы, должны быть счастливы. Что может быть лучше осознания того, что ты можешь заставить человека улыбнуться, подарить ему хорошее настроение, приятные минуты.

«Почему же они несчастливы?»

«Когда-то давно, они попробовали войти в определённый образ…примерить его на себя. Поначалу эти образы помогли сорвать первые аплодисменты и крики «браво», помогли получить хорошие гонорары, но со временем…— он тяжело вздохнул. — Со временем эти образы приелись, появлялись другие, новые, которые привлекали внимание публики больше. А они…мои друзья, просто застряли в своих старых оболочках и никак не могут их покинуть.

Вот Медведь…— Он улыбнулся и приветливо кивнул головой, суетящемуся у жаровни мохнатому громиле…— в своё время был очень знаменит. К нему тянулись детишки со всех концов этого города. Вокруг него всегда собиралась весёлая гомонящая толпа. Его любили…любили дети, а взрослые щедро кидали в его шляпу горсти монет. Тогда, вечерами он снимал свой костюм, и его полное доброе лицо светилось от счастья. Но, в какой-то момент на площади появились цыгане, которые притащили с собой на цепи настоящего живого медвежонка. С этой самой поры вся любовь и внимание детворы переключилась на того (настоящего) медведя, а о моём друге просто забыли. Теперь он бродил по площади один. И странная штука вдруг произошла с ним тогда. Вместо того, чтобы снять и выбросить этот медвежий костюм, он будто врос в него. Он начал вести себя как настоящий медведь, бегал по парку на четвереньках, рычал, ел овощи, мясо и даже сырую рыбу, которую ему бросали веселящиеся прохожие. Со временем он всё-таки вернул себе часть публики. Но теперь это были уже взрослые, которые по большей части приходят посмотреть на выжившего из ума человека облачённого в медвежью шкуру. А мой друг настолько вжился в этот образ, что уже много лет не снимает этот костюм и даже спит в нём.

Вот этот мой друг…— он кивнул в сторону важно вышагивающего человечка. — он машинист поезда. Только поезд этот маленький, в нём всего пять вагонов, он возит детишек вдоль аллеи и вокруг фонтана. Маршрут его настолько мал, что всё путешествие занимает не больше пяти минут. За день он проделывает около сотни таких маршрутов. Другой бы на его месте устал от этой муторной работы. Любой другой, только не мой друг. Он относится к своей работе, как к чему-то очень серьёзному. Он ведёт этот маленький поезд точно так же, как вёл бы настоящий большой состав, и этот короткий маршрут, должно быть, мнится ему длинным перегоном из одного конца страны в другой. Он относится к своей службе настолько серьёзно, что каждый день два раза бреется, гладит костюм и стирает рубаху. Он очень строг на этой своей работе и не приемлет нарушения правил безопасности. Однажды он отказался вести одного малыша, который решил запрыгнуть в вагон во время движения. Он строго отчитал хулигана и сказал, что ноги того больше не будет в этом поезде. Отец хулигана оказался большим человеком, он пожаловался хозяину парка. Тот вызвал моего друга в кабинет и строго его отчитал. Мой гордый друг вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Покинув парк, он прямиком направился в тепловозное депо. Там ему обрадовались и сказали, что как раз ищут машиниста. Они были готовы взять его на работу хоть сейчас, оставалась маленькая формальность. Его попросили рассказать, сколько лет он работает машинистом, на каких поездах и какими маршрутами ему довелось ездить. Ответ на первый вопрос их полностью удовлетворил, ведь мой друг проработал в парке более десяти лет. Но когда они узнали, что он водил детский поезд и маршрут его простирался от фонтана, до конца парковой аллеи, раздался дружный смех.

В смятении и расстройстве, не помня себя, мой друг бродил по городу пока в сумерках не наткнулся на железнодорожные рельсы. Он подумал, что если настоящий моряк находит своё последнее пристанище в море, то для машиниста такое пристанище — рельсы. Он лёг на эти рельсы, закрыл глаза и стал ждать поезда. Прошёл час…другой, но поезд всё не шёл. Прошла ночь, но поезда так и не было. Тогда мой друг встал и, пройдя несколько метров, обнаружил, что лежал не на рельсах, а на вкопанных в землю, водопроводных трубах. Значит не судьба, подумал он, пошёл в кабак, где крепко напился и этим же вечером вернулся в парк.

А этот мой друг, виртуозный барабанщик. — Он показал на сидевшего неподалёку парня с трясущимися руками. — Эх, видела бы ты, как он управляется с барабанами, знала бы ты, какое у него чувство ритма…»

«Я хочу это увидеть» — прошептала она.

«Лучше бы было, если бы ты увидела это раньше, три года назад, когда он здесь появился. Он был непревзойденным музыкантом, который мог создать музыку при помощи одних барабанов. Палочки в его руках плясали как живые, так быстро, что это было неподвластно взгляду. Невидимые глазу удары, градом сыпались на натянутые перепонки, временами перескакивая на звенящие тарелки. Это было умопомрачительное зрелище, когда он, энергично взмахивая руками, творил эту волшебную потрясающую ритмом парк и его окрестности, мелодию. На эту волшебную игру стекались посмотреть не только местные жители, но и туристы и жители соседних городов. Он был настоящей знаменитостью. Самым его великим даром была быстрота, с которой он мог извлекать звуки из десятка, стоящих перед ним, барабанов. Люди аплодировали этой скорости, люди кричали браво, люди просили «быстрее», люди просили «ещё быстрее».

Однажды он достиг пика своей скорости. Это было похоже на настоящее чудо, на колдовство, когда палочки, казалось, летали сами. Они мелькали, вызывая рябь в глазах у зрителей, и обрушиваясь на барабаны, высекали из них искры.

Это был его пик, а на пике можно продержаться, лишь мгновение. После этого идёт …нет не спад. После пика наступает стремительное падение. Сначала он стал терять палочки. Они вылетали у него из рук и попадали прямо в центр толпы. Со временем он стал замечать, что у него трясутся руки, и он уже не может сжимать палочки, и тогда он стал привязывать их к кистям тоненькими резинками. Но это было уже не то, и естественно, эта фальшь сказалась на высекаемой им мелодии, которая из волшебной превратилась в обычную. Сейчас он в довесок ко всему стал глохнуть и уже не чувствует ритма. Но всё равно уже завтрашним вечером он расставит в центре площади барабанную установку и будет играть.

Этот мой друг — теперь он указывал на большеголового, который, как раз подносил стакан с вином ко рту барабанщика. — гроссмейстер. Каждый вечер он расставляет шесть шахматных досок на окаймляющем цветник бордюре и устраивает сеанс одновременной игры. Правда, соперники у него, детишки, которые только лишь научились играть в шахматы. Некоторые из них ещё путают ферзя с королём, некоторые не знают, как делается рокировка, а кто-то вообще считает, что пешка может ходить вспять. Разумеется, среди таких соперников моему другу нет равных. Раньше он играл по-настоящему и даже участвовал в серьёзных турнирах. Это было давно, в его молодости, когда он познал вкус победы и чувство триумфа. Но он, так же, как и наш Барабанщик однажды прошёл свой пик и с того времени стал только проигрывать. От отчаянья его спасают только детишки, у которых он выигрывает.

Как-то раз, я и сам сыграл с ним несколько партий. Хоть играю я и неважно, но две партии из пяти всё же выиграл. Тогда, во время нашей игры я заметил одно обстоятельство, которое, как мне кажется, мешает ему выиграть. Он всегда начинает партию одинаково. С кем бы он ни играл, какое бы ни было у него настроение, какой бы ни был день недели, время года и сам год, что бы ни случилось, он делает один и тот же ход. Затем, независимо от того, как сходил соперник, он делает второй повторяющийся из раза в раз ход, а за ним третий. С четвёртого хода, он начинает действовать по ситуации. Но я считаю, что всему виной эти три первых заученных хода. Нельзя всё время начинать одинаково…

«Хм…это же так просто! — Она пожала плечами — Нужно только лишь объяснить шахматисту про его ошибку. Он будет начинать партии по-разному и станет выигрывать не только у детишек. Это сразу же сделает его счастливым…»

«Я тоже думал, что это просто…— он грустно улыбнулся. — Думаешь я не говорил шахматисту про его ошибку;

думаешь, не уговаривал Медведя снять шкуру,

не просил барабанщика сбавить темп,

не объяснял машинисту, что он может быть хорош и на любой другой работе,

что если он захочет, может не бриться, носить футболку и шорты и продавать сахарную вату, или мороженое,

что от этого он не перестанет быть самим собой,

что он, это не галстук и не белоснежная рубашка,

что он, это не паровозик, тянущий за собой маленькие вагоны,

что его имя не Машинист…».

Мои слова не вызвали у друзей ничего, кроме обиды, а Медведь, тот вообще год со мной не разговаривал, после того, как я ему сказал, что он не медведь. Не всё и не всем можно объяснить словами. Ты говоришь одно, а человек может слышать совсем другое. Когда ты неумело задеваешь то, что касается его личности (о том, что он считает своей личностью), ты можешь сильно его ранить. Мои друзья находятся в плену, в ловушке из которой могут спастись только сами, но почему-то не хотят этого делать. И всё же, это не мешает им оставаться хорошими и добрыми людьми».

Он вдруг вскочил на ноги, поднимая стакан с вином и задорно крича.

«Я хочу выпить за всех вас, мои любимые друзья!

Обитатели поляны сгрудились вокруг них. Даже Медведь покинул свой пост и косолапо приковылял к пьющим, чтобы поддержать такой прекрасный тост. Они осушили стаканы до дна и тут же налили ещё по одному. А потом ещё и ещё.

Всем стало необычайно весело. Гроссмейстер рассказывал анекдоты, Медведь хохотал, время от времени падая на спину и суча в воздухе лапами (то есть ногами). У Барабанщика перестали трястись руки и теперь он забывшись и веселясь вместе со всеми сам ловко подкидывал каштаны и ловил их ртом. И даже Машинист на время забыл, что он важный человек, обличенный серьёзной должностью. Теперь он не выхаживал по лужайке, а радостно прыгал и махал руками, превратившись в самого настоящего мальчика.

Она смеялась взахлёб, до слёз, до покалывания в животе. Последний раз она так смеялась, наверное, ещё в юности, до того, как поймала на себе взгляд чёрных глаз. Изнемогая от смеха, она утыкалась в мягкое плечо Сапфира и с жадностью вдыхала исходящий от него запах свежего ветра. Веселье продолжалось, до тех пор, пока наполненные вином бутылки не превратились в сиротливые прозрачные сосуды, пока не опустели все тарелки, пока угли в жаровне не испустили голубоватый дух. Когда поляна побелела, от опустившегося на неё молочного тумана, а чёрное небо стали разрывать отблески восходящего солнца, ей стало грустно. Рассвет говорил, что всё хорошее заканчивается, и эта сказочная ночь не может длиться бесконечно.

«Уже светает…наверное мне пора…» — Пропела она, тонким обречённым голоском.

«Я тебя провожу» — ответил он, грустно улыбаясь.

Они попрощались с обитателями поляны и медленно пошли по длинной аллее, держась за руки. Сотни пробуждённых птиц, руководимые невидимым дирижёром, начинали исполнять прекрасную симфонию. Упоённые этой музыкой, они неспешно плыли по утопающей в тумане аллее. Ей казалось, что она идёт по облакам за руку с самим Богом. Он молчал, но это молчание не было неловким и неприятным. Это молчание было уютным и тёплым, где то в его глубине, как в тумане, было всё, что она хочет услышать. Она уже знала, что он скажет, когда прервёт это молчание.

«А ты не хотела бы навсегда остаться со мной?»

Они остановились окружённые туманом и теперь смотрели друг другу в глаза.

«Хотела бы…я хочу! — Радость, уже было начинавшая подниматься снизу живота, вдруг остановилась. В её глазах появилась растерянность. — Только…»

«Я понимаю тебя! — улыбнулся он. — Чтобы остаться здесь, нужно попрощаться со всем, что было там…»

«Да! Просто если я этого не сделаю, прошлое станет частичкой меня. Я ведь не умею забывать, как ты» — она прижалась к нему изо всех сил.

«Скоро ты этому научишься. Ты права, чтобы забыть что-то, нужно навсегда с этим распрощаться. Сходи туда в последний раз и возвращайся!»

«Я боюсь!» — она всё сильнее вжималась в него, будто хотела стать с ним одним целым.

«Чего?»

«А вдруг я не смогу вернуться. Вдруг меня не отпустят!»

«Если ты по-настоящему захочешь вернуться, никакая сила не сможет удержать тебя там…».

Она смотрела в его глаза и сквозь накатившие слезинки видела чуть колышущуюся гладь голубого озера и плавающую в нём луну.

«Иди и скорей возвращайся! Я буду ждать тебя здесь, у фонтана!»

Она зажмурилась, а когда через мгновение открыла глаза — вздрогнула.

На неё смотрели чёрные зрачки.

***

«Ты опять за своё…— сказал железный чужой голос, а затем назвал её чужим именем — Ты же мне обещала больше так не делать. В следующий раз ты можешь просто не вернуться».

Несмазанный заржавевший голос гремел, отражаясь от белых стен, чёрные глаза заканчивались тупиком.

«…обещай, что больше так не будешь…— он снова назвал её чужим именем. — Обещаешь?».

Она прикрыла глаза, и он, как обычно, сочтя этот знак за обещание, довольно кивнул, поднялся со стула и вышел из комнаты.

Оторвав от подушки тяжёлую голову, она приподнялась на локтях, затем села на кровати.

Окинув взглядом стены опостылевшей тюрьмы, он вдруг ухмыльнулась. На этот раз она пойдёт до конца, ведь она вернулась для того, чтобы попрощаться раз и навсегда. Взгляд вцепился в белый шкаф. Там, за стеклянной дверцей есть всё, что нужно для побега. Сначала она проглотит находящуюся в бутылке зелёную змею, потом её ужалит в вену железный комар и напоследок, она запустит к себе в желудок сотню маленьких ядовитых букашек. Сейчас всё будет наверняка.

Протянув руку к стеклянной дверце, он вдруг замерла.

Она вспомнила шахматиста. Шахматист, который каждый раз начинает партию одними и теми же ходами. Шахматист, который всегда проигрывает. Сколько раз она уже делала эти три хода и куда они её привели. Туда…

Её голова непроизвольно повернулась к двери в спальню. Все эти ходы неизбежно ведут туда…они приводят её к мату.

Чтобы разорвать этот круг, чтобы выиграть эту партию, нужен новый, свежий ход.

Её взгляд упал на открытое окно с колышущимися от ветра занавесками.

Она широко улыбнулась. Она увидела ход!

Она подошла к зеркалу и улыбнулась отражению. Ей показалось, что у него (у отражения) изменился взгляд. Из него вдруг исчезли витиеватые лабиринты.

Она расчесала слежавшиеся волосы.

Она накрасила губы.

Она подвела глаза.

Она надела свои лучшие украшения и самую красивую одежду.

Убедившись, что полностью готова к путешествию, она влезла на подоконник.

Ни секунды не сомневаясь, она сделала глубокий вдох и прыгнула в чёрную пустоту.

***

Уже через мгновение под её каблуками хрустнула подёрнутая инеем трава.

Она пересекла лужайку, распахнув ворота тюрьмы, вышла на улицу, и уверенно цокая высокими каблуками, направилась к дороге. Она чувствовала себя человеком, который скинул медвежью шкуру.

В первый раз её походка была такой уверенной, в первый раз она точно знала куда идёт. Она направляется на вокзал, откуда поедет в ближайший южный город. Она разыщет там парк с поющим фонтаном, а если не найдёт, поедет в другой город. Она объездит все южные города, пока не найдёт тот самый. Там в парке, возле фонтана её ждёт Он.

Когда она появится на любимой аллее, та будет светиться от оплетающих её гирлянд. Через всю эту аллею будет прокинута красная ковровая дорожка, в конце которой праздничным салютом её встретит фонтан. Там в отблесках ярких огней будет стоять он. Он обнимет её и прошепчет, что очень скучал. А потом…потом они будут танцевать. Они растворятся в весёлых брызгах и вместе с ними взлетят над площадью, срывая бурные овации.

Пока же, её каблуки цокают по грязной серой мостовой, и в этом цоканье она улавливает знакомый ритм. Раз-два-три ча-ча-ча…раз-два-три ча-ча-ча.

Она вспомнила, что умеет танцевать. Она умела это всегда, только забыла, как это делать, но теперь уже ни что и никто не заставит её забыть. Теперь она может многое. Она может делать так, чтобы льющий стеной серый дождь не проронил на неё ни одной капли, она может приказать ветру, чтобы тот дул ей только в спину. Ещё она научилась тому, что каждую партию нужно начинать с нового хода. И ещё…

у неё теперь новое имя!

15.05.2022 Олег Механик