Рандеву

Рандеву

Рыба не клевала. Река бурно текла в южном направлении, уволакивая в далекое и неведомое море всякую нечисть вроде сломанных веток, листьев, травы, и дохлых насекомых. А поплавок донной удочки прирос к одному месту и служил лишь посадочной площадкой для стрекоз и бабочек. Иногда проплывавшие веточки задевали его, вызывая лёгкую рябь на воде, и только лишь.

Летнее солнце припекло основательно, и назойливые комары несчетным роем носились вокруг. Старый Ах-Дуин, казалось, дремал, даже не пытаясь отогнать кровососов. Кожа за то столетие, что он прожил, задубела, покоробилась, и комариному жалу было не под силу пробить ее. А, может быть, просто с течением времени затупились ощущения старого охотника.

Поплавок слегка качнулся и старик напрягся. Правая рука начала еле заметно опускаться к лежащему на песке концу удилища. Поплавок ещё раз дернулся и замер. Ах-Дуин разочарованно вздохнул и расслабился. Эта тихая заводь, образованная раскиданными по бурной реке валунами, совершенно не кормила его.

День становился невыносимо жарким и старик решил смотать удочку. В хибаре оставалось немного вяленой лосины. Лося он подстрелил случайно. Животное, такое же древнее, как окружающая его чащоба, запуталось рогами в сплетении змееподобных ветвей, за многие часы борьбы за свободу основательно обессилело и издавало жалобные звуки, отдаленно похожие на вой зимнего ветра, заплутавшего в лесу. Ах-Дуину не испытал ни малейшего сожаления, втыкая свой длинный нож в горло зверя, стараясь, правда, не смотреть лосю в глаза. Он не любил смотреть в глаза умирающим животным. Не потому, что боялся увидеть в них боль или упрёк. А что зверь видит в этот момент в его глазах? Жажду крови или сожаление, азарт охотника или тоску голодного?

Что-то проплывавшее в воде приковало к себе его внимание. Ах-Дуин даже приподнялся, чтобы внимательно разглядеть предмет. Даже огромная рыбина не вызвала бы такой интерес старика, как этот небольшой кусок ткани. На тысячу вёрст лесов и справа и слева от охотника, и впереди, где немыслимой кучей темнели вершины гор, и позади, где вековыми корнями уходила вглубь мира тайга, Ах-Дуин был единственным разумным существом. Эта часть планеты никого не интересовала, и потому никто не искал здесь ни золота, ни драгоценных камней, а дичь встречалась так редко, словно всё живое на земле постепенно стало вымирать. И эта проклятая рыба в воде не хотела кормить охотника.

А этот кусок материи не мог свалиться с неба. Его кто-то обронил, намеренно или случайно, — это уже не важно. Главное, что эта тряпица уже стала частью жизни Ах-Дуина. Что же могло привлечь в эти края людей? Ведь если есть ткань, значит, есть и тот, кто её потерял.

Старик вскочил с места с такой живостью и так энергично выловил из воды тряпицу, что дать ему сто лет было бы просто немыслимо. Впрочем, Ах-Дуин не был уверен в точности своего возраста. Досужими ночами у очага в своей хибаре он подолгу рассуждал о своих годах. Если дело было зимой, он судил о своем возрасте по количеству прожитых зим, а весной вспоминал, сколько раз расцветала зелёным огнём лиственница перед хибарой. Конечно же он мог пропустить одну-две, а может, больше лет. Однажды он проболел неведомой лесной болезнью множество лет, и чуть было вовсе не лишился памяти. Болезнь была странная, она не мешала ходить, сидеть, есть, спать, но из памяти Ах-Дуина стали улетучиваться названия. Все. И предметов, и деревьев, и реки, и гор. Он забыл предназначение всего, что окружало его. И тогда он стал голодать, потому что потерялся в этом огромном мире, где никто не мог напомнить, кто он. Но, как ни странно, голод ему помог, Ах-Дуин выкарабкался. Правда, ему казалось, что всё же он что-то забыл, и иногда вид каких-то предметов ему ни о чём не говорил, но и это вскоре прошло.

Старик внимательно осмотрел тряпицу, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся платком, аккуратно выжал его и сунул за пазуху.

Смотав удочку и забросив за спину лук, он двинулся вверх по течению реки. Лук он носил с собой по привычке, и стрелы не покидали колчан иногда месяцами. Зоркость и меткость Ах-Дуина пропадали зря в этом лишённом зверей мире.

Река была узкой. Она текла из гор и уходила куда-то далеко вглубь тайги не одно тысячелетие, но её берега на несколько десятков шагов по обеим сторонам оставались голыми. Это вселяло надежду, что того, кто уронил платок, легко можно будет отыскать по следам на рыхлой земле. Ведь хозяин платка никогда не уйдёт далеко от воды. Река кормит, поит, а иногда и оберегает любого человека. И уйти от неё далеко, значило бы обречь себя на верную смерть. И старый следопыт Ах-Дуин шёл наверняка.

Шёл день. Шёл два дня. Мир вокруг не менялся, — всё те же горы впереди, тайга за спиной, и стена леса по обоим берегам.

Старик ночевал прямо на берегу, благо по ночам было ещё тепло, Он не рыбачил и не доставал стрелы из колчана, потому что чувствовал приближение к своей цели. Впервые он решил закинуть удочку на третий день путешествия, когда вяленое мясо в котомке закончилось, и голод стал донимать старика. Он нашёл тихую заводь меж низкими острыми камнями на воде и остановился.

Удочка основательно запуталась. Протянутая вместо лесы толстая жила того самого убитого лося была крепкой, но от жары обмякала и принимала самые причудливые формы и остро заточенные костяные крючки запутывали её. Наконец, весь вспотевший от напряжения, Ах-Дуин распутал лесу, присел на небольшой валун около самой воды и закинул удочку в воду. Не успел старик поудобнее примоститься на тёплом валуне, как поплавок несколько раз нырнул. Ах-Дуин рванул вверх удилище, и рыбка с ладонь величиной засверкала в солнечных лучах в своей чешуе.

Старик удовлетворенно крякнул, снял с крючка добычу и вновь закинул удочку. Он не стал тратить время на приготовление, ведь рыба-то была небольшой, а поплавок, видимо, сегодня не обещал спокойствия.

Ах-Дуин никогда не брал от жизни ничего лишнего, о чём свидетельствовал его аскетический образ жизни. С полдюжины рыбьих голов и хвостов остались на месте его пиршества, а он сам, перекинув за плечо кукан с двумя десятками еще живых рыбёшек, неспешно продолжал свой путь.

Темнота здесь наступала плавно, неспешно роняя солнце за верхушки дальних деревьев, словно позволяя человеку довести свои дневные дела до конца.

Старческий сон короток и за час до рассвета он прошёл немалый путь.

Будь это лет двадцать-двадцать пять назад, даже зов чужого человека, не то, чтобы какой-то платок, не заставили Ах-Дуина пройти столько вёрст для удовлетворения любопытства.

Но старик чувствовал приближение смерти, и тяга к людям сделалась невыносимой. Иногда по ночам он видел во сне образ какой-то женщины. Проснувшись, он не мог вспомнить её лица, но что-то щемяще знакомое было в этом облике. Но что? Ах-Дуин не помнил ни матери, ни других женщин из своего племени, он не помнил, что такое прикосновение женских рук или звучание женского голоса. Когда-то, наверное, в нём жила и любовь к женщине, и печаль от разлуки, но эти чувства умерли и больше никогда не давали о себе знать. Он не помнил, почему ушёл от племени. Иногда казалось, что он чем-то болел в юности, и племя предложило ему просто уйти.

И Ах-Дуин ушёл. Он всегда уходил, когда ему становилось тоскливо и страшно от одиночества. Он поменял десятки хибар, и каждая из них строилась им всё дальше и дальше от тех краёв, где жило его племя, пока однажды внезапное ощущение старости не застало его на той поляне, где нынче стояла его последняя хибара. Столько лет одиночества затупили его чувства, оставив место только инстинктам. Несколько раз он даже пытался разговаривать сам с собой, но доказательств тому, что это нормальный человеческий язык, он не нашел...

Он так и шёл вдоль реки навстречу её истокам, останавливаясь иногда чтобы перевести дух, порыбачить или поспать.

Старую обувь из лыка он обернул шкурками убитых зайцев, благо эти зверушки всё чаще и чаще стали попадаться на глаза и были совершенно непугаными.

Как же он раньше не забрёл в эту местность? Ведь здесь было всё для его сытой и обеспеченной жизни. Рыба сама бросалась на крючки, зайцы водились в невероятном количестве, а несколько раз он пересёк оленью тропу, ведущую на водопой.

Лишь только раз за всё время своего путешествия он услышал то ли вздох, то ли стон на том берегу. Но это был саблезуб, и Ах-Дуин это знал точно. Это громадное животное много лет подходило к берегу реки неподалёку от того места, где жил старик. Усевшись на камни, зверь не отрывал взгляда от рыбачившего Ах-Дуина. Первое время старик был в панике от того, что саблезуб может переплыть реку и растерзать его на кусочки. Но потом он успокоился, потому что вряд ли даже саблезуб мог одолеть бурный поток реки. К тому же оба берега были защищены грядами острых камней.

Видимо, саблезуб тоже знал об этом, а потому особой агрессии, кроме яростного рыка, наводящего ужас на старика, он не проявлял.

В прошлую ночь Ах-Дуин услышал шумный всплеск воды. Саблезуб пытался перебраться на этот берег.

На рассвете картина мира оставалась той же, что и вчера — берег, лес в двадцати шагах от берега и река, которая становилась всё шире и шире. Единственной новинкой стало то, что по другому берегу уже мерно ступал саблезуб, не отводя глаз от старика.

Ах-Дуин несколько раз вскидывал лук, но зверь, видимо, не был знаком с этой штукой. Один раз натянуть тетиву до предела я ещё смогу, подумал Ах-Дуин. — но для этого нужно убойное расстояние. Он тяжело вздохнул. Подпустить зверя на несколько шагов близко к себе означало верную смерть.

После нескольких коротких передышек старик обнаружил, что рыба на кукане провоняла. Он скинул ношу с плеча и, выбрав удобное место, закинул удочку.

Ах-Дуин понял, что все последние годы своей жизни с того дня, когда почувствовал наступление старости, он провел не там. И это "не там" означало в данный момент для него всё — частый голод, отсутствие страсти к жизни, унылое существование в ожидании смерти. Но здесь, в этом новом мире он уже не хотел умирать, потому что здесь ещё можно было жить.

Но охота на этот раз послужила причиной единственной войны в его жизни. Он с огромным трудом вытащил из воды крупную рыбу, длиной с его руку, и это насторожило саблезуба на том берегу. Зверь, до этого момента спокойно лежавший на сухой невысокой траве, насторожился. Он вскинул голову и в упор посмотрел на старика. Потом саблезуб привстал и медленно направился к воде. Он упрямо боролся с течением, относившим его всё ниже и ниже по реке, но с каждым движением приближался к заветному берегу. Он ступил на землю в полу-версте от места рыбалки Ах-Дуина, отряхнулся, разметав в разные стороны мириады капель воды, и направился к своему старому знакомому.

Ах-Дуин никуда не убежал, не пытался влезть на дерево, что напрашивалось само собой. Во-первых, вряд ли он смог бы залезть настолько высоко, чтобы саблезуб не достал его. Во-вторых, старик не знал, умеет ли этот зверь сам лазить по деревьям. И в-третьих, а это самое главное, саблезуб лежал бы под деревом до скончания времён, пока Ах-Дуин не рухнет с высоты прямиком в его объятия.

Он принял единственное правильное, на его взгляд, решение, которое старик обдумал еще в первые дни знакомства с саблезубом. Он оставил большую рыбину на берегу, а сам спрятался за валуном в нескольких шагах от своей добычи. Ах-Дуину даже было немного жаль её, ведь такую большую рыбу он не ловил ни разу за свою жизнь.

От такого спутника, как саблезуб, надо было избавляться. Он думал об этом каждое мгновение, пока натягивал тугую тетиву, выцеливая глаз животного, пока тот расправлялся с рыбиной. Саблезуб чувствовал охотника. За многие годы он на расстоянии изучил своего врага и знал наверняка, на что тот способен. Но этого он не ожидал. В тот миг, когда зверь поднял голову, тонкая, но твёрдая стрела вошла в глазницу саблезуба, прорывая все преграды перед собой и устремившись к мозгу.

Ах-Дуин не промахнулся, но и подобной удачи от себя он не ожидал. Могучий зверь бился в конвульсиях, а старик торопливо покидал поле боя, перекинув лук на спину и крепко зажав в руках драгоценную удочку. Вслед ему ревел саблезуб злым рёвом, наполненным болью и жаждой мести. Он ревел безостановочно несколько минут, что показалось Ах-Дуину странным.

Последний раз он услышал далёкий рык раненого зверя, когда солнце уже скрылось за деревьями, и наступила прохладная темнота. Зверь никак не умирал.

Удача пришла к старику, когда он обнаружил, что в одном месте реки он, ступая по камням в воде, легко может перейти на другой берег, чем старик незамедлительно воспользовался.

Еще пять дней и ночей Ах-Дуин слышал вопли саблезуба, но иногда ему казалось, будто он сам выдумал эти крики, этот ужасный рёв, потому что животное не могло выжить, а если и выжило, то наверняка умерло от голода или от боли в черепе. Лишь на шестые сутки Ах-Дуин обнаружил, что больше не слышит саблезуба.

И именно в этот день старик увидел вдалеке маленькую точку. Лес всё дальше и дальше ушёл от берега, чуть ли не образовав степную равнину у реки, и эта равнина приближала его к неведомому.

За несколько сотен шагов Ах-Дуин уже различал обломки чего-то огромного, очень похожего на огромную блестящую птицу, благо они изредка пролетали над его жилищем, издавая в вышине размеренный и гулкий рокот. Вначале эти птицы испугали его, но потом они стали предметом его жалости. Ах-Дуин знал, что такие большие и тяжелые на вид вещи не должны летать, они неминуемо сорвутся на землю. Орлы в небе казались более естественными и предназначенными для полёта. Но огромным рокочущим птицам не было дела до Ах-Дуина, а Ах-Дуину не было дела до них.

Мертвая железная птица разбилась вдребезги, и тем самым надёжно упрочила теорию старика. Обгоревшие знаки на теле птицы ни о чем ему не говорили, а множество трупов, разбросанных окрест, огромное множество, пугающее множество, выгнали на его лицо слёзы из глаз. Те самые слёзы, которых не было столько долгих лет.,

Рискуя собственной жизнью, поставив всё на то, чтобы убедиться в собственном существовании, Ах-Дуин был разочарован. Здесь он встретил смерть чужую, но такую близкую, что пришло ощущение собственной неумолимой и недалекой кончины.

Он опустился над обезображенными телами и стал петь. Он пел им на одном себе понятном языке, уверенный, что это язык его родителей и предков и всех других живущих на земле людей. Он пел о том, как юношей поселился в этих местах, как изо дня в день всё больше и больше забывал лица людей, и в его памяти они остались искаженными, потому что Ах-Дуин видел отражение собственного лица только лишь в реке и, конечно же, это отражение не отличалось четкостью. Ещё он пел о том, что мечтал снова увидеть людей, так как не знал, есть ли ещё жизнь на земле или она давным-давно кончилась. Он и сейчас не уверен в том, что кроме него эту землю кто-то ещё населяет.

Ведь когда-то его изгнало племя. Прошло много лет, и никто из племени не искал его, а он не искал своих соплеменников. Может быть, некому было искать, и некого было искать.

Одной унылой зимой ночной восток озарился вспышками далёкого пламени. Это пламя горело потом несколько ночей. Оно было огромным и страшным и, казалось, что поглотило весь остальной мир, где не было Ах-Дуина.

Нельзя умирать, потому что никто после тебя не будет жить той жизнью, которую прожил ты, и делать то, чему ты посвятил все свои годы.

День клонился к закату, а старик все еще пел трупам.

К закату следующего дня он похоронил все трупы в вырытой могиле и только троим из них он выкопал отдельную. Эти трупы неплохо сохранились, видимо, огонь и катастрофа не тронули их. Мужчина, с обгоревшей спиной намертво обнял сиденье, и под его телом покоились тела ребенка и женщины. Наверное, он как-то хотел их спасти.

Ах-Дуин работал без устали, не замечая, что практически ничего не ест и пить воду ходит к реке, хотя старая погнувшаяся фляга валялась где-то возле обломков. На сон старик уделял редкие часы, он боялся, что тела разложатся, но тела не разлагались. И это тоже было странным, потому что Ах-Дуин знал, что всем трупам положено начинать разлагаться через несколько часов после смерти. Из всего, что он вынес за годы своей жизни, и после всего виденного он решил, что наступил конец света.

Закончив свою работу, он отложил в сторону кусок металла, служивший ему лопатой. Он сел на землю рядом с маленькой могилой и начал долгожданный разговор о своей жизни, одному ему известной и одним им прожитой.

Голод не смущал его, и вообще ничто не интересовало, даже появившийся неподалеку силуэт раненого саблезуба.

Октябрь-ноябрь 1995 года

Стерлитамак