После дождя

Григорий был из бедной семьи. Родился еще до манифеста об отмене крепостного права. Так получилось, что два его брата и сестрёнка умерли еще во младенчестве. Отец погиб во время русско-турецкой войны. А от голода и нищеты умерла и мать. На пути его семье всегда попадались дурные люди. Чаще это были люди из благородных, хотя и своих барыг было много. То ли у народа разум помутился, то ли что другое, но даже знакомые купцы — выходцы из крестьян — брезговали помочь копеечкой али чем иным, ибо, видите ли, выгоды им не было. Это очень обижало Григория. Со взрослением всё больше злоба овладала им. И даже крестик на шее не смущал мужика.

Еще мальчиком он сблизился с Трофимом — местным главой хулиганов и мелких бандитов, каковым тогда был. Мальчику казалось, что только Трофим в этом мире единственный человек чести, бескорыстный герой, отнимающий деньги у богатых и дающий им правильный ход. А Трофим пользовался доверием мальчишки, используя его как своего прислужника. Мать ничего не могла сделать. Отец совсем не знал об этой «дружбе». Не было силы, которая могла бы объяснить хлопцу, что бандит — не хороший человек. Вот и получилось так, что после смерти родителей у Григория остался только Трофим. И всю полноту своих жизненных сил Григорий отдавал только этому бандиту, который к тому времени заделался уже более солидным преступником. Поговаривали даже, что на нём была смерть какого-то грешного барина. Своему Гришке он пытался втюхивать, что они делают благое дело — карают злых людей, как тому подобает. Григорий из-за того души в нем не чаял. Думал, что добру служит. Посылали его на кражи разные и на хулиганства мелкие. Но однажды Трофим поручил ему одно дело.

— Графинька тут есть одна. Душегубка. Деньжат у нее не счесть. Завтра поутру возьмёшь с собой ребят, заберете у неё наше добро. — Говорил разбойник.

Григорий, конечно, согласился.

Мужик настроился и пошел с утра вместе с сообщниками на безлюдную аллею, где должна была проезжать карета графини. Выждали. Напали. Кучера сразу по голове и одного лакея тоже прибили. Заглянул Григорий внутрь — сидит старица с испуганным лицом и прижимает к себе толстый кожаный чемодан.

— Отдай по хорошему! — раздалось обращение.

— Не дождёшься, бандит! — смело ответила графиня.

Во время совершения преступления было палящее солнце.

Бандитская рожа бесновалась. В нем появился задор. Ему понравилось грабить. Он силой отобрал у старушки чемодан, заглянул в него, увидел связки ассигнаций, понюхал их, как голодный пёс и отдал «коллегам».

— Берите чемодан и убегайте. А я тут с графинькой побазарю. — Злостно рыкнул Григорий и полез в карету.

— Отдайте эти деньги, они нужны для… — графиню перебил удар по голове металлическим прутом.

— Собаке смерть собачья! Змея! — прошипел Григорий и отправился к себе, сгорая от ненависти к графине.

Вечером следовало дать отчет Трофиму обо всем. На улице была духота, какая бывает перед дождём. Мужик отчитался. Преподнёс деньги на золотом блюдечке, так сказать.

— Ну молодец, Гришка, братец! Ну молодец! А денег-то сколько! — радовался главарь.

— И не благодари, Трофимушка.

— Про тебя уже в газетах пишут. Глянь. Везде заголовки пестрят! Графиня при смерти, графиня при смерти! — бандит дал Григорию газету.

— Ты чего, я ж читать не умею.

— А-а! Олух! Забыл я!

Трофим радовался, никак не мог успокоиться.

— Только вот я не понимаю, чего это эта графинька-то везла свои деньжата в чемодане. Да еще и так много сразу. Благородные ж не возят обычно их так. — Поинтересовался Григорий у Трофима.

Тут показал свой нос ещё один прислужник главаря — Митька, ныкающийся и пригибающий свою спинку под каждого, лазящий по жилищу Трофима как домовой. Не смотря на раболепие того, главарь посвящал его в разные подробности и тайны, которые не рассказывал даже Григорию.

— Да она их в сиротский приют везла! — как-то невзначай пискнул Митяй.

Лицо Трофима так и изменилось. Казалось, он сейчас съест этого Митьку. Но главарь постарался не подать виду.

— Как же это так, Трофим? Ты же говорил, что она душегубка, что деньги на зло распускает! — нахмурился мужик.

— Да это Митяй перепутал. — Попробовал отвертеться глава, но Григорий не поверил.

— Не-не, ты мне тут голову не морочь, Трофимушка! — Гришка грозно привстал. — Я на невинных руки не подниму!

— Тебе ясно сказано было, в сиротский дом она везла, ой тьфу! — выпендрёж у разбойника не вышел. — То есть, нет! — Трофим плюнул, злой сам на себя.

— Так значит… — всё в голове у Григория перевернулось, застыла какая-то пустота. — Я из-за тебя ни в чём не повинного человека прикончил?

— Ну, то что прикончил — это твоё дело. Сам стукнул её по голове. Я тебя не просил. — Начал говорить на чистую главарь. — И вообще, ты мне уже надоел своими поучениями! Я сказал ограбить — значит ограбить! А твоё дело не думать, а выполнять!

Состояние графини, на самом деле, было не утешительное. Врачи говорили, что скорее всего она умрёт.

— Я на простых людей не нападаю! Мы же только душегубов бьём, Трофим!

— Да плевать мне, кто простой, а кто нет! Все они душегубы! Что сиротский дом, что не сиротский, какая разница! Всё равно везде душегубство! Надо только с них побольше денег, чтобы мучались! — кричал в ярости главарь.

Григорий побледнел. Для него вдруг стало понятно, что всё, чем он жил и на что уповал — было ложным, что он, Гришка, был не спасителем добрых сердец, а бандитом, что он грабил обычных людей, а Трофим всё это время только пользовался им. Волна злости накатилась на него и он кинулся на главаря.

Только прислужники Фимки смогли оттянуть его от своего хозяина, а тот дал Гришке по лицу кулаком.

— Вышвырните эту дрянь! Чтоб духу твоего здесь не было больше, иначе не сдобровать тебе, Гришка!

Обманутого выбросили на ближайшую дорогу да слегка поколотили по пути. На улице теперь шёл ливень с грозой. Григорий тяжко встал и, шатаясь, медленно поплёлся к городу. На него проливался дождь, капли которого, словно пули, пронзали мужика до костей. Он шёл, как брошенная собака, и плакал.

— Что я за скотина? Как я жил? Что я натворил! Господи, какая ж я скотина! Я великий грешник! Я душегуб! Я вор и убийца! Бес меня своими цепями опутал! — рвалась душа Григория.

Он бормотал горестные слова то вслух, то мысленно. Он ощущал себя летящим в бездну без возможности за что нибудь зацепиться и спастись. Пропащий, разбойник, ничтожество, горящий в аду на Земле. Всё, во что он верил раньше, рухнуло и оказалось, что всё это было дьявольским.

— Господи, прости меня, дурака! Господи! — просил Григорий навзрыд. Воистину говорят, что душевные страдания намного мучительней, чем физические.

Так он добрёл до города. На улицах не было никого. Ливень ведь. Это серое одиночество ещё больше усугубляло состояние Гришки. Он был предательски обманут всеми теми, кому верил. Но какая же он всё-таки, выходит, скотина, бандит и злодей!

На встречу ему из какого-то здания (из какого, Григорий не разобрал, так как ему было плевать на всё) вышел человек в жандармской форме.

— Чего, пьянь, ходишь тут?

— Я душегуб! Меня казнить надо! — убивался мужик.

Полицейский решил, что Гришка напился и забрал его в участок. А Григорий только и бормотал, что он убийца, что душегуб. Через время полицмейстер тут уж понял, что человек не с пьянства чепуху мелет. А может и не чепуху? Мужиком заинтересовались. Григорий свою вину не отрицал, только подтверждал. Вызвали батюшку. Тот исповедал человека и утешил, чем смог, рассказав про то, как правильно жить и про другое. Гришу признали виновным, да ещё и по его показаниям всю шайку арестовали и деньги, что были украдены у графини — нашли.

Скорее всего, Григория должны были осудить на каторгу, но стали дожидаться смерти графини. Долгими были для него те дни ожидания. Его душа терзалась — да и то понятно, ведь её смерть должна была означать начало кары, которую Григорий хоть и готов был принять как должное, но всё же боялся её. Ему было горько, что он-де дурак так поздно понял, чем занимался. Целыми днями он сидел и был в глубоких раздумьях. За решёткой лил тот же серый дождь без конца и без края. Промозглая погода, сырость — всё так, как в душе у Гришки. Разные были мысли… Его Бог хоть и простил (а это самое главное), а каторги-то не избежать. А как бы хотелось начать жизнь заново. Жить бы где нибудь в тихой деревеньке, в избушке у озера, охота семью завести, детишек голубить. Да нет, теперь уже нет. Не будет этого. Содеявший должен понести то, что заслужил. Хотя, может быть Гришка — это маленькое исключение?.. Что за вздор!

Однако наперекор всем графиня выздоровела. Григория ещё долгое время держали в неведении — пока графиня была ещё слаба. Ей родственники всё рассказали. Когда она смогла говорить и немного двигаться, её навестил обер-полицмейстер и подробно обо всём рассказал: о том, что преступника поймали, и что тот даже сам покаялся. Последнее старушку очень заинтересовало и она уговорила того привести Гришку к себе. Полицмейстер сначала упрямился, мол, опасно и так далее.

— Но вы же сами сказали, что он сам покаялся. Так чего уж нам боятся его?

— Ну, покаятся-то он покаялся, но...

— Если уже так упрямитесь, то можете и своих солдат при нём оставить. Я не буду против.

— Раз так, то, пожалуй, я смогу устроить вам эту встречу. — Сдался полицмейтер перед графиней и на следующий день выполнил своё обещание.

Утром в камере мужика распахнулась дверь.

— Григорий, подъём! — полицмейстер сам зашёл забрать Гришку. — Не знаю почему, но графиня, на которую ты напал, благоволит говорить с тобой.

Гришка посмотрел на него детскими глазами, а через секунду он робко, но с радостной ноткой вымолвил:

— Я смогу попросить прощения у её сиятельства?..

Полицмейстер был поражён.

Когда Григория вели по раскошному коридору, обделанному драгоценными камнями и материалами, он чувствовал себя крайне неловко, ему было стыдно. Он представлял, как будет просить прощения у человека, который, скорее всего его не простит. Да ведь и он — Григорий — не достоин никакого прощения… Настало время собирать камни. От этого мужику становилось ой как несладко!

Наконец конвой с полицмейстером во главе остановился возле центральной двери. Глава постучался и, видимо, объявил графине, что привели Григория.

— Так, ну всё. Пропускайте этого. — Приказал полицмейстер.

Двери отворили и туда, чувствуя себя похлеще, чем на эшафоте, ступил Гришка. Один жандарм хотел было идти за ним, но обер-полицмейстер остановил его рукой.

Неизвестно, что говорила графиня Григорию, что говорил он ей. Беседовали они очень долго. Наконец дверь открылась и в ней появился мужик. Он был как бы вне себя в хорошем смысле. Одному из жандармов даже показалось, что на глазах у него были слёзы.

Тогда же графиня сделала заявление:

— Я прощаю Григория и прошу не наказывать его за содеянное в виду его искреннего раскаяния.

Когда мужика вывели из дома графини, он увидел, что дождь закончился и засияло солнце.

Григория осудили только за мелкие кражи и хулиганства. Через два года он вышел в мир и стал жить по правде, по совести, а часть своих доходов каждый месяц жертвовал сиротскому дому.

Дожди в его жизни закончились.