Пока дышу

Глава 1. Дыши.

Вдох-Выдох. Вдох-выдох. Раз-два. Еще раз. Вдох-выдох. Каменный купол давит на спину. Они опять смеются! Господи, помоги мне! Раз-два.

Вдох-выдох, вдох...

4:03 на часах.

Задыхаюсь. Короткий судорожный вдох. Не могу… не могу выдохнуть. Стараюсь опереться о старую, прислоненную к стене прикроватную тумбочку. Густая темнота давит на плечи, мешает еще больше. Ну же, выдыхай. Буквально выдавливаю из себя протяжный выдох вместе с паром и хрипами. Что-то мешает внутри. Уговариваю саму себя. Успокаиваю. Молю.

Ингалятор должен быть где-то под подушкой. Шарю рукой по кровати, одновременно пытаясь еще раз выдохнуть и мечтая о том, что приступ сейчас прекратится. С трудом вспоминаю: ингалятора у меня нет. А приступы стали приходить чаще. Слишком много приступов за последний год.

4:05 на часах.

Накатывает тошнотворный страх. Слишком много...

Дыши.

Это все сон. Страшный сон, и только. Про себя не называю их иначе. Страшно. Мутные до головокружения, дикие — до боли в покрытых липким потом висках— непонятные видения, навязываемые воспаленным мозгом. Почти реальность.

Зябко. Драное древнее одеяло где-то на полу. И мокрая насквозь от холодного пота дешевая белая футболка липнет к спине и груди.

Осторожно, словно боясь нарушить оглушающую тишину и все ещё придерживаясь за злосчастную тумбочку, опускаю босые ноги на потрепанный временем ковер. Кровать жалобно скрепит. Выпрямляю спину. Сознание выхватывает из реальности, кружащей вокруг меня мерцающими звездочками, какие-то глупости. Мелочи. Осыпавшаяся с потолка штукатурка. Голые стены. Сквозняк пробирает до самых костей. Писк мышей за тоненькой стенкой. Я все это знаю. Видела миллион раз. Больше не увижу.

Вдруг зашлась в приступе раздирающего мучительного кашля. Это надолго, никак не меньше получаса. Сегодня я больше не усну.

Господи. Дыши.

4:07 на часах.

Глава 2. К чему ведут снежинки.

Глубокий протяжный, такой сладкий вдох. Когда я могу так дышать, я снова и снова, словно заново открываю для себя самую чудотворную и обнадеживающую истину: жизнь необыкновенно, удивительно прекрасна. Особенно сегодня. На какое-то время перестает иметь даже самое крошечное значение тот факт, что я уже год совсем одна.

Кому нужна Припадочная? Так меня называют. Прямо в глаза. За глаза еще хуже. Я знаю.

И смеются. Женщины тыкают в меня пальцами и обещают лишить детей сладкого, если тем вдруг придет в голову даже заговорить со мной. И дети, на радость родителям, кричат мне вслед обидные по их меркам слова, корчат рожи. Иногда бросают камни в сгорбленную спину, размышляя свои детским, но таким чудовищным разумом, как сделать еще больнее.

Бабушки, протирающие свои цветастые юбки на лавках у покосившихся от времени заборов, смотрят на меня, провожают взглядом. А потом все громче и громче начинают перетирать мою жизнь. Снова, и снова, и снова.

Им весело. Мне больно. Но я молчала до сих пор.

Иду не спеша по заснеженной улице. Легкие хлопья снежинок кружатся в размеренном медленном вальсе. Затмевают красотой и серое хмурое небо, и сосновый лес вдалеке. Ведь, правда, этим танцем можно любоваться вечно? Тепло, и ветра нет. Снежинки ложатся на дорогу, провода, крыши нищих домов и домов богатых. На редких невыразительных прохожих. Их лица, плечи. Не различая, красив ты или нет, умен или глуп. Эти снежинки словно тянет приземлиться на мои ресницы. Я не буду им мешать.

Белоснежная дорога привела меня к не менее белоснежной старой Церкви. Очнулась от своих мыслей ни-о-чем перед закрытыми новыми воротами. Уже вторую минуту хочу развернуться и уйти подальше, куда глаза глядят. Топчусь у железной решетки этих чугунных кованых ворот, теперь хочу решиться. Так надо. Я ведь все продумала, да? Вдох. Скосив взгляд на колокольню, сжав мокрые почему-то ладони в кулаки, заставляю себя сделать шаг к калитке. Выдох. Тело пробивает дрожь, настолько сильная, что, кажется, будто это дрожит земля под моими смешными дырявыми сапогами. Да, я боюсь.

Я еще не забыла свое первое появление в этой Церкви.

Глава 3. Переглядки.

Помню, как будто это случилось только вчера.

Помню много слез на каменном полу. Озера. Моих соленых слез. Моих горьких слез. В них я вижу отражение моего собственного детского лица, изуродованного гримасой боли. Я напугана. Я не могу дышать. Дикий хохот одноклассников. Дьявольский хохот в святом месте. Разносится под сводами, отражается гулким эхом от золотых стен, украшенных ликами мучеников. Оглушает меня. Сбивает с ног. Почему настоятель стоит? Почему не поможет? Почему тоже смеется? Он же служитель божий!

Господи. Вдох-выдох, раз-два… Как мама учила. Вдох-выдох. Поднимись же с колен.

Дети бывают так жестоки. Дети не слышали о бронхиальной астме.

С тех пор я и стала для них Припадочной.

Перекрестилась, как учила мама.

Медленно, словно оттягивая момент, открываю калитку. Та протяжно скрипит. Не скрипи. Уже захожу.

Наконец-то. Кажется, в глубине души я давно этого ждала. Не в первый раз ведь прихожу к этой Церкви. Словно магнитом тянет. Как пчелка к меду. Рассмеялась тихонько, украдкой, представив себя на секунду перепончатокрылым. Тише. Вдруг заметят? Год со смерти мамы ходила вокруг да около, словно голодный волк, не заходила. Смешно? Жутко...

Озноб пробивает. Холодный липкий пот покрывает тело. Каждая клеточка словно источает его. Что хочу себе доказать? Нужно уметь прощать.

Господи! Черт.

Вернуться скорее обратно. Забыть о том, что задумала сделать. Только сны будут напоминать...

Как бы ни так. Ноги не слушают тревожных звоночков в мозгу, посылов нервных клеток. Несут аккурат к гигантскому входу. Ноги отдельно, я отдельно, так бывает? И я снова задыхаюсь.

Дыши же.

Чуть ли не приплясывая, несу свою грешную душу вперед по прямой мощеной, а теперь скрытой снегом, дорожке.

Останавливаюсь перед дубовыми дверьми. Снова крещусь, присаживаясь в бесподобном, на мой взгляд, реверансе. Хочется хохотать. От души. В меня вселились бесята. Это нервное.

Неожиданно для меня створки распахиваются. Медленно.

Раз-два. Вдох— выдох.

Успеваю досчитать до десяти, когда в проеме показывается древняя старуха. Я ее не знаю. Но, кажется, она меня знает. Меня все здесь знают. Звезда местного масштаба, аттракцион и клоун в одном лице.

Господи! Черт.

Беззубый рот открывается, чтобы прошамкать удивленно: "Припадочная!".

Могу поклясться чем угодно, так и должно было произойти. Не ждут меня здесь. Припадочная в той самой Церкви, вот так сюрприз.

Вот первые звуки падают на землю под ее ногами гулко, тяжело. Но что такое? Я стою. Не двигаюсь. Не дышу. Бабуля захлопывает челюсти, так, что я слышу стук десен друг о друга. Вскидываю брови. Продолжай! Что же ты молчишь? Что увидела во мне, тощей Припадочной, а? Вдоль позвоночника пробегают мурашки. Хорошо!

Черт.

Симпатичный крошечный диалог.

Мне стало все это надоедать. Смотрю на несчастную бабулю в упор. Строго в ее старческие, подслеповатые, слезящиеся глазки. Эти глаза мечутся. Туда-сюда. Прыгают по моему лицу.

Вдох-выдох.

Но она не отводит взгляд. Словно пришпиленная. Бабочка. В моей голове носятся разные мысли, бьются о черепную коробку изнутри. Ищут выход из спутанных в клубок мыслей.

Ноги замерзли, и кончик носа чешется невыносимо. Но взгляда своего не отведу первой. Я ищу ответы. В этих глазах. Что в них плещется, переливаясь за край? Что Вы, Уважаемая, хотите мне сообщить? Дайте же свой ответ.

Тишина звенит в ушах, удары сердца сотрясают меня всю с ног до головы. Пар вырывается изо рта. И волосы дыбом на затылке. Шевелятся. Что за чертовщина? С непосильным трудом отвожу глаза, которые начало дергать от напряжения. Больше не смотря на старую женщину, не здороваясь, обхожу ее стороной, толкаю всем телом огромные дубовые двери.

Глава 4. О вере

— А что если все неправда? — я с детства была прагматичным ребенком.

— Хочешь доказательств, милая? Но вера в них не нуждается. Верят слепо. Хотя не нужно во всем полагаться на веру. Береженого Бог бережет. Но вера дает нам самое главное, — мама замолчала.

— Что дает?

— Надежду, милая. Не надежда умирает последней, а вера. Вера в Бога, в друзей. В себя.

Вот только не спасла тебя твоя вера. Хорошие люди имеют обыкновение быстро отчаливать на тот свет, не успев пожить толком. Бросая любимых.

И потому нет ничего удивительного в том, что автобусы с паломниками терпят крушение по пути к Иерусалиму, Мекке и Ватикану.

Но мама, ты ошибалась. Так сильно ошибалась. Я теперь знаю правду. Не вера дает надежду. Всего лишь дыхание.

Dum spiro, spero. Великие слова.

Мама верила. Я не верила по-настоящему никогда. Сейчас не верю совсем. В себя не верю. В друзей не верю. Не верю в Него.

Я стою. Не двигаюсь. Не могу пошевелиться. Задыхаюсь.

Вдох-выдох.

Кто-то должен заплатить за это. За мою незаслуженную боль, от которой не сбежать. Которую не победить.

Здесь все по-прежнему. Те же лики. Те же свечи, те же каменные своды над головой. Время словно остановило свой ход. Немного, и, кажется, снова раздастся дьявольский хохот. Разрушит успокаивающую тишину. Дрожу, захлебываясь переполняющими меня эмоциями. Ноги подгибаются, часто смаргиваю, пытаясь унять панику, скрыть застилающую глаза пелену.

Черт.

Накрыло с головой. Вдох-выдох. Еще раз.

Что я чувствую?

Обиду? Да.

Боль? Да.

Унижение? Да, естественно.

Злобу? Да, конечно.

Ярость? Несомненно.

Могу я быть честной сама с собой? Да. Целый год кружила вокруг этой церкви. Год со смерти мамы ходила вокруг да около, словно голодный волк, не заходила. Смешно? Жутко...

Черт. Дьявол.

Едва могу сфокусировать взгляд на неспешно приближающемся человеке. Да, это он. Постарел наш настоятель, но не сказать, чтобы сильно. Не то, что я. Удивленно разводит руками. Мягко улыбается. Узнал меня.

Он идет. Я не двинусь с места. Поздно отступать. Кто-то должен заплатить. Зажимаю в трясущихся, мокрых и липких от пота руках свой единственный кухонный нож. За спиной. Снова прошибает. Я сейчас разрыдаюсь. И снова слезы буду чертить дорожки по моим щекам, заливать каменный пол. Стоя на коленях.

Вдох. Выдох. Черт. Дьявол.