Новые сны Елены

Мы наиболее близки к пробуждению, когда нам снится, что мы видим сон.

Новалис.

Трое в черных куртках мялись у остановки — словно из-за какой-то лени или холода они не встали в очередь, а стояли там купой, как робкие лани. Фонарь поймал облако вращающегося снега. Я смотрел на машины: всматривался в поток, точно этрусский гаруспик в потроха жертвенных животных, и вот он — этот белый большой. В голове чиркнул болью недосыпания скрип тормозов. О, как я ждал этот скрип! Он принёс мне сон, и вместе с машинами этот сон помчит меня по дороге. Вот уже водитель нетерпеливо наматывает на палец ленту, чтобы порвать на кусочки-билеты. Я толкаюсь — скорей! — на ступеньках в проходе. Захлопывается дверь. Жёлтый свет салона зовёт меня. Останавливаюсь за второй дверью, опускаю спинку кресла и тону в мягком сиденье.

Под журчание мотора амброзический сон окунает всё глубже — туда, где медуз колышет теченьем. С ужасом засыпающего вспоминаю, что на мне нет акваланга, но как-то странно: я всё же с трудом, как бы в полвдоха, дышу. На дне, где вода уже тёмная, вижу огни. Плыву к ним. Постепенно выходит контур: у него две мачты без парусов, в середине большая труба, корма слегка заужена и занижена; в противоположность — тупая носовая часть выдается массивным форштевнем. Иллюминаторы выдают имя: «Обербургомистр Хакен». Щекоткой по сердцу — о, я нарвал чужие яблоки! — пробежал холодок. Там пьют чай и о чём-то говорят, выпуская пузыри изо рта, пассажиры. Их тонкие галстуки повязаны на белые рубашки с воротниками-стойками; у некоторых под пиджаками жилеты. Играет граммофон. Я с трудом разбираю обрывки тенора, песню о мокрых бульварах Москвы. Встаю на палубу. Возможно, это прозвучит странно, но идти по ней почти также легко, как по земле, несмотря на течение. У самой кормы двое мужчин ведут увлечённую беседу. Один из них сидит на скамейке, широко расставив ноги, полы его пальто с меховым воротником слегка колышет течением. Я не вижу, но чувствую, как он улыбается в густые ницшеанские усы. Рядом второй: на нём жилетка с галстуком, поверх небрежно наброшено пальто, он что-то рассказывает, жестикулируя. Я подхожу близко, но они продолжают разговор, словно не замечая меня.

— Троянцы никогда не простят нам Елену.

— Люди простят. Поживут и забудут. Или умрут и предания после совсем не оставят. Но уже не троян и ахеян свирепствует битва, ныне с богами сражаются гордые мужи данаи. Вспомните, Иван Александрович, как надменный Диомед поднял меч на Киприду. Как, спешно покинув сраженье на брегу Бериспонта, она, стенящая, пала к коленям Дионы.

— Говоря по правде, Сергей Евгеньевич, тому виной была Афина. Она возжигала Тидида. После Паллада богиня сама же разила Киприду, дерзнувшую выйти на помощь Арею.

Они замолчали.

— Вам не кажется, Сергей Евгеньевич, что война слишком затянулась?

— Разумеется, Иван Александрович, и начинается не с начала. Словно нет этой войны, или война эта и не война вовсе.

— Этика бесконечно отстала от техники. Новые орудия сбивают спускающихся с неба богов-олимпийцев, но ахейцы боле не плачут по своим героям — тщетна их доблесть. Патрокла тайно они хоронили, гася погребальный огонь, когда тот разгорался.

— А что же дети Приама? Они захотели свободы: может ли быть кто-нибудь столь безумным! Агамемнон тогда же со сном повстречался кошмарным, братом возлюбленным смерти. Из страха отправил он корабли на берег Трои песчаный. Так началась война, подняла свою страшную голову Распря. Мало кто из троян ожидал, что Арес обнажит меч, защищая древние стены. Но у богов как всегда был свой план.

— Позвольте, так Арес же его первый нарушил!

Внезапно мне на плечо упала тяжёлая рука. Всё поменялось. Большим и указательным пальцем я протер глаза, залез в карман нижнего века, достал оттуда песок (должно быть со дна). «Напомним, в среду глава Данайской Федерации подписал указ о возвращении Елены в родную гавань», — донеслось из кабины водителя.

— Ваш билет, молодой человек.

Выковыривая последние песчинки, я поднял взгляд — надо мной склонилась пожилая женщина в бордовом жилете с бейджем «Мострансавто».

— Ваш билет! — с раздражением повторила она.

«Плеер, телефон, ключи… Как же хочется спать»! — я лезу в маленький карман джинсов, достаю скомканную бумажку, протягиваю. Она берет её, медленно разворачивает, рисует что-то там ручкой.

— Добро пожаловать в мой мир, сука!

— Что, простите?

— Я говорю, тоже хотела бы поспать, — улыбается контролёрша.

Наконец она исчезла в глубине салона, я поворачиваю голову к окну и вижу его: худощавого, высокого, почти старика, в каком-то странном плаще. Во сне я не заметил, как рядом со мной оказался ещё один пассажир. В груди кольнуло это странное чувство, когда просыпаешься, а рядом чужой человек. Его лицо кажется мне смутно знакомым: высокий лоб, глубоко посаженные глаза, тонкий нос, тонкие губы…

— Не мучат кошмары, Фаустус?

Говорит с приблатнённым ахейским акцентом.

— Ты меня с кем-то путаешь, меня не так зовут.

— А как же?

Я пытаюсь вызвать воспоминание, но оно не приходит. Проскальзывает. Делаю так ещё, и ещё, и ещё раз — бесполезно. Вероятно, я всё ещё сплю. Нужно во что бы то ни стало вспомнить, как меня зовут, иначе мне не проснуться. Должно быть, мне удастся это сделать в следующем сне, как случается с повторяющимися снами.

— К чему имен звучание тому, кто низко ценит так язык? — очень кстати приходит мне в голову.

— Ты знаешь, скоро начнётся война.

— Знаю.

— Данайские чёрные корабли уже отплыли от беспечного брега Эвксинского Понта.

— Ты думаешь, они смогут забрать Елену?

«Конечная остановка. Освободите, пожалуйста, салон», — раздаётся искажённый динамиками женский голос.

— Увидимся! — подмигивает незнакомец.

— А тебя как зовут? — спрашиваю, но он не оборачивается, спускается по ступенькам и растворяется в дверном проёме.

Я на Выхино: залитый светом асфальт с гнойными плевками, окурками, дымный запах шаурмы и пыли, как в Маракайбо; наспех курящий мужичок, тётечка с тележкой, девушка в платье. Ныряю из автобуса в липкий от зноя воздух. Вдоль забора гирляндой лезвий тянется колючая проволока. На «своём месте» стоит на коленях старушка, перед ней пакет с кусочками талантов и иконой Афины Паллады, держащей в руках младенца Эрихтония. Я понимаю, я точно знаю: мне надо ей что-то сказать, что-то очень важное, но я прохожу мимо (некогда)!

У метро поют ветераны, на барабане надпись: «Консолидация сил Фив. Не дадим себя забыть». Их обветренные лица из зарубок морщин сплетаются в гнёзда печально-суровых взглядов. Инвалид-колясочник сиплым голосом заводит:

Another head hangs lowly,

Child is slowly taken,

And the violence caused such silence…

Поднимаюсь на платформу, где в несколько рядов стоят люди-силуэты. Солнце выжигает краски одежды, но им всё равно. Это солдаты, готовые к бою, они молча переносят слепящий свет. Синяя морда поезда высовывается из норы депо; она приближается, мигая фарами, точно озлобленный кот. С грохотом открываются двери, положив начало сражения за места.

«Так за овном устремляются овцы, с паствы идя к водопою», — я несколько раз повторяю (приглашение из другого сна), человеческая река затягивает меня в поезд, и, как это часто бывает во снах, всё вокруг меняется, вагон пропадает. Я оказываюсь на работе в пустой столовой, сижу за столом, передо мной пластиковый контейнер с сэндвичами и томатный сок. Листаю ленту Твиттера:

• За Горловку трижды хватал шлемоблешущий #Гектор #Патрокла;
• #Спарта отправила в Трою новый #гум-конь-вой;
• В конгрессе #США одобрили поставки блестящих доспехов #Гефеста.

За моей спиной приоткрылась дверь.

— Ну, посмотри, Катюха, как мне ногти сделали.

— Красота!

Чеканно отмеривая шаг, в столовую заходит женщина с короткими каштановыми волосами. Следом за ней коллега — блондинка с золотыми кольцами на пухлых пальцах.

— Да, раньше у меня тут все такое себе было, так мне в салоне выскребли!

— А не больно?

— Больно, но ты не представляешь, как хорошо там девочка поработала!

— Ты знаешь, когда у меня воды отходили — вот это была боль!

— Ой, да я тебе больше скажу, когда я Сережкой лежала…

Снова открывается дверь, в столовую заходит мужчина в джинсовой куртке с длинными седыми волосами.

— Ну чё, девчонки, оказывается, это тевкры Афродиту бомбанули! Сегодня по телеку показывали. Эксперты всё объяснили: троянская авиация атаковала дочь Урана, когда та спускалась с Олимпа.

— Да с чего ты взял, Коля, может это американцы? — возражает блондинка.

— Слышь, Конадько, тебя кто спрашивал? У тебя троянская фамилия, верно? Ты же сраная пергамлянка!

— Я вообще-то родилась в Москве.

— А это неважно.

— Что-то ты сегодня разошёлся! — вступилась подруга.

— Чё разошёлся? Да ты посмотри на эту Андромаху! Она на своей голодовке только больше жиреет. Рожа вон какая! Все троянцы твари! Все без исключения!

Складываю еду обратно. Вверх по лестнице, прохожу узкий коридор с металлическими колоннами (как в «DOOM»), и вот она — моя дверь. Я сажусь за стол, беру мышь, компьютер выходит из спящего режима. На вкладке браузера мигает оповещение Facebook: «сообщение от Елена Аргивская». Кликаю его и соцсеть выбрасывает новостной пост: «Строители начали возводить опоры стены на морских участках». Из ленты бегу в окно чата:

<EA> привет ты сегодня вечером занят?

<EA> давай встретимся! я угощу тебя пивом.

<me> Привет! А давай)

<me> Тесей тебя отпустит?

<EA> он ждет корабли меднобронных ахейцев(

<me> что сделает твой герой, когда Агамемнон высадит ахеян у Трои?

<EA> вступит в единую трою, наверное))

<EA> это ему уж точно поможет))

<me> Фетида тоже так думала, когда окунала в неё рушителя стен Ахиллеса

<me> но что-то мне говорит, что Харону не долго осталось сушить вёсла

<EA> поживем-увидим. кораблей кудреглавых ахеян пока ещё нет на горизонте

<me> Ты каждый день ходишь на стены?

<EA> да

<me> слушаешь трели соловьев?

<EA> нет. не радуют меня соловьиные песни. и чаек только крик стоит в ушах!

<me> ничто не пленило тебя в опоясанной башнями Трое?

<EA> здесь мило, но пора возвращаться в Пелопоннес. я подала заявку на грант в спартанском университете и если боги будут мне благосклонны, крылатообутый Гермес вышлет положительное решение

<me> никогда не был на Пелопоннесе

<me> как там?

<EA> сейчас… вот смотри!

Мне приходит какой-то невнятный мигающий URL (рваные цифры, как на полу-севших электронных часах). Перехожу по ссылке, открываю глаза, вижу сквозь кроны высоких акаций, как по небу плывут кудрявые облака. Я лежу в спальнике на берегу ручья, который бежит в полноводный Днестр. Под головой полено. Вокруг разбросаны дрова. Нащупываю пальцами предметы в карманах: большой медный компас, загранпаспорт. Открываю компас, нахожу восток. По солнцу сейчас где-то часов семь-восемь, скоро вечер.

— Ну как спалось? — спрашивает сухой бородатый парень, разогревающий что-то на костре.

— Спасибо, Миша, хорошо спалось. Правда, сон странный снился — как будто я на войне.

— На какой войне, дружок? — смеясь, говорит Миша.

— Троянской.

— Так она же давно кончилась.

— Да? И кто победил?

— Слушай, тебе точно в дровах нормально спалось? Может, больше не будешь там заваливаться?

— Хорошо. Как скажешь. Это вчера случайно вышло!

— Скоро чаёк будет, отведаешь?

— Что — седьмая пуэра?

— Нет, вторая.

— Отлично, давай!

Чай из котелка пролился струёй в железную чашку, измазанную в золе. Я посмотрел внутрь — чёрная жидкость, как в колодце, угрожающе скрывала свою глубину.

— Миша, ты вечером пойдёшь на большой костёр?

— Вечер покажет.

— Приходи, там увидимся! — говорю и, поднявшись, ставлю чашку на пень.

Солнце село. В широком овраге вдоль троп битым стеклом светятся пни-гнилушки. Над лесом висит рыжая луна. Ночь, и все ключи бьют сильнее! Я лежу на дне ручья. Моя душа притворятся, словно она тоже бьющий ключ. В журчание воды вплетается металлофон. Лицо луны меняется. Я понимаю, что настало время. «Ом… гате… парагате… парасамгате… бодхи… сваха», — доносится из леса. Эта музыка заставляет шевелиться деревья, она могла бы заставить остановится воды ключей!

Во тьме играет шумный огонь, я уловил его запах. Вокруг него силуэты поют эти старые мантры. Я уже с ними, сижу у костра. Что-то неладно. Моргающий свет вырывает зелёное платье, черты её тела: руки от локтей до предплечий оплетают волнистые браслеты из золота, на талии поясок с узорами. Она смотрит на меня (её чёрно-синие глаза)!

— Привет, — говорю.

— Привет! — радостно отвечает она, и садится рядом.

— Как ты добрался?

— Да как-то добрался. Я слышал, тебя ранили.

— Где ты мог слышать об этом, мой дорогой? — прелестно улыбаясь, говорит мне дочь Эгиоха.

— В прошлом сне. Ты знаешь, что мне сейчас снишься?

— Так что же ты думаешь, это сон? — спрашивает она, не сдерживая слегка странный, но всё же весёлый и радостный смех, — я очень рада видеть тебя, сновидец, и знаешь — у меня для тебя есть подарок. Дай-ка руку!

Она берёт мою ладонь, смыкает тонкими перстами, поместив что-то внутрь, и так говорит мне:

— Я знаю, кого ты ищешь.

Я смотрю в её глаза, глубокие как ночное небо.

— Кого?

— Ты знаешь, — коварно улыбаясь, говорит Киприда — ты же читал Гераклита.

Ну конечно, я помню: всё новые воды и течения сменяют друг друга, но у реки то же имя. Раскрываю руку, в ней лежит капсула с надписью «МН17». Сон снова меняется. Звёзды и луна гаснут. Огонь разгорается сильнее. Сквозь кроны деревьев к небу летят кривые быстро-красные искры костра. Из глубины леса выходят люди с головами животных. С ними маленькая девочка без маски. Люди-звери о чём-то шепчутся. Это не сон! Это очередной кошмар! Костёр разгорается так сильно, что обжигает мне лицо и колени через джинсы. Девочка, отстранившись от разговора со слоном, поворачивается ко мне и строго так, заговорщически, говорит: «Зря ты не подал той выхинской нищей»!

Бросаю пламень, выхожу из леса — в поле, где алые лучи сквозь туман прошивают воздух. Снопы сена горят в них, как варёные свёклы. «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос», — припоминается. Одинокая злая тропа ведёт меня к трассе. Я оборачиваюсь на утреннюю зарю ещё несколько раз и чуть ли не падаю.

Голосую на трассе. Останавливается бортовой грузовик. За рулем сидит крепкий парень в рубашке без рукавов.

— Тебе куда?

— До моста.

— Тут есть чуть-чуть.

— К восьми успею?

— Пешком не дойдёшь. Садись — довезу. Только я не еду прям до границы, высажу рядом. Тебе надо будет пройти одно село.

— Спасибо! — запрыгиваю в машину.

— Как тебя зовут? — спрашивает он.

— Я не помню. Ты знаешь, во снах так бывает. Может, ты мне скажешь?

— Как тебя зовут, я не знаю, знаю только, что я Теламонид Аякс.

— Но ведь не зря ты меня подобрал, ты же хотел что-то сказать.

— Я расскажу тебе как проснуться.

— Вспомнить свое имя?

— Нет. Закури.

Он вынимает из бардачка пачку «Ляна» и протягивает мне.

Я смотрю внутрь, там несколько сигарет без фильтра и зажигалка. Пытаюсь прикурить, но сигарета не прикуривается.

— Когда она задымится, ты своим сном сможешь управлять, и тогда сам из него выйдешь.

Время покорёжилось и съехало, как игла с дорожки винила. Пейзаж за окном изменился. Поле исчезло, появились пузатые белые хаты.

— Смотри, вот уже цыганское село — тебе выходить. Будь аккуратнее, тут может случиться всякое.

Я вышел. Аякс немного отъехал и остановился.

— Таблетка, которую тебе дала Афродита — это книга! — крикнул он в окно.

Иду дальше, дорога раздваивается (и где тут федеральная трасса?). Из села доносится лай собак. Он приближается. Из-за пригорка на меня вылетает стая лохматых псов. В груди кольнуло тревожное: «и всё же кошмар»! Бегу назад. У развилки сворачиваю в другую сторону. Собаки настигают, но не бросаются, не хватают меня за штанины. Мы бежим как в одной дикой стае. Под бесшабашный лай бежать так весело, так легко! Впереди показывается мост с шестью опорами. Собаки, как по команде, останавливаются на погранпереходе возле него. Я, глубоко дыша, захожу в КПП — внутри никого нет — так прохожу первую границу.

У меня под ногами шумит темноводный Днестр. Я подхожу ближе к ограде моста, смотрю вниз на быструю воду. Из реки выглядывают рыбьи спины: они там кишат, они выплывают, открывают пасти, жадно глотают воздух. Вместо голов у них человеческие черепа. У некоторых ещё видны остатки плоти: обрывки истлевшей кожи, глазные яблоки с мутными зрачками, губы, или что-то вроде губ. Меня мутит. Я стараюсь тормозить толчок, но не помогает. Нагибаюсь через ограду и извергаю рвоту в Днестр. В воду шлепками падает вместо рвоты чёрная свернувшаяся кровь. Её глотают, за неё дерутся эти рыбы-призраки. Я смотрю на них, меня рвёт ещё сильнее, толчок, ещё… В желудке уже ничего нет, и бесполезные спазмы отдают головной болью. Я отхожу от края, дышу, стараюсь и не смотреть туда, вниз, в реку. «Но не утробою должно ахейцам крушиться о мёртвых», — вертится в голове новая мантра. Я повторяю её много-много раз, это помогает собраться. Постепенно уходит тошнота, оставляя лишь металлический привкус крови во рту.

На втором КПП меня встречает усатый пограничник в форме вооруженных сил Трои. Я молча протягиваю загран. Он смотрит в паспорт, потом на меня, листает страницы, внимательно изучает визы-сны.

— Цель визита?

— В гости. К Фредди Крюгеру.

— Что в сумке?

Я снимаю с плеча небольшой вельветовый мешок с эмблемой солнца. Кладу его на стол. Он вынимает компас, сигареты и книгу. Берёт её в руки, читает название: «Scientia mirabilis».

— Какая интересная у тебя книжка, да и сумка как у пастуха. Может ещё и дудка есть? — смеётся.

— А если есть? Будешь плясать под неё?

— Сейчас твой автобус приедет, и ты проснёшься. Я не пущу тебя в следующий сон!

Мы смотрим друг другу в глаза, лицо пограничника расплывается, усы как пластилиновые размазываются по щекам, нос вытягивается. Тут оказывается, что на меня смотрит кондуктор.

— Добро пожаловать в Трою! — недобро смеётся она.

Я открываю паспорт на странице с визой. Там печать с эмблемой коня.

— Спасибо, — говорю (спасибо, не сука).

Городские ворота. Я подношу загран к замку, как написано в той интересной книге, — он щёлкает и ставни открываются.

В центре площади стоит советский танк «Т-34», на меня смотрит в упор его дуло. Из чёрных граммофонов, развешенных по столбам, играет арфа. Я замечаю вывеску на двери дома: «Отель Троя». Иду туда. В узком подъезде старые стены с облупившейся штукатуркой, пахнет сыростью. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж.

— Мне нужен номер.

— Разве у тебя нет? — смеётся администратор на «ресепшн».

Это тот пассажир из автобуса, который исчез на Выхино.

— Я тебя узнал, Джон.

— А ти щось довго. Все шукаєш свою Лу Саломе?

— Отвези меня.

— Добре, підемо до мене в тачку, подкину трохи.

— Разве у тебя есть права?

— Нема, але я брав уроки.

Мы садимся в грязный седан с помятым крылом. Он открывает банку пива «Theriaca», делает несколько глотков, и протягивает мне.

— Бажаєш?

— Дякую, не треба.

— Розмовляєш троянською мовою?

— Я брав уроки.

Мы проезжаем автомобильный мост над оврагом. По обеим сторонам, как водоросли, тянутся вверх тополя. Их кроны осыпаны круглым кустарником-паразитом с тёмно-зелёными листьями, похожим на гнёзда гигантских птиц. Проезжаем мост над извилистой речкой, сворачиваем в лес. Долго едем грунтовкой по жёлто-зеленому сосновому бору. То тут, то там из-за деревьев показываются игрушечные животные. Вот переполз дорогу старый плюшевый ёж, похожий на крысу, тут же — на ветке — светит диодными глазами филин. Замечаю, как роют яму несколько чучел лисиц. Красные глаза Джона внимательно следят за дорогой.

— Не высыпаешься?

— Нема часу.

— Блажен тот, кто имеет сон. Эту единую для всех монету, эти единые весы, равняющие пастуха и короля…

— Може тобі вилку увіткнути в коліно?

Джон останавливается у входа в летнюю турбазу с деревянными домами. Я выхожу из машины.

— Дякую велике.

— Дев'ять, десять: ніколи не спи, Фауст!

На втором этаже одного из домов горит свет, я поднимаюсь на веранду. Запах сосен добавляет в вечер и его честный синий цвет оттенок нереальности. Встречаю Елену. Она встаёт из-за стола, подбегает ко мне: «Я соскучилась по тебе, милый». Вдыхаю запах волос, беру её лицо в свои руки, карие глаза с коварной прелестью говорят мне: «Смотри на меня. Я твоя любовь. Ты видишь мои сны. Я коснусь твоей кожи. Я почувствую твою боль».

— Так каким пивом ты хотела меня угостить?

— Тем пивом, для которого уже созрел хмель! Тем пивом, для которого уже подошли дрожжи! Тем пивом, которое хочет вылиться весёлой пеной из бутылки и облить мне руки! — я в смущении опускаю глаза.

— Ты мне снилась.

— Да? Это мило.

— Рассказать?

— Давай сначала я расскажу тебе сказку. Ты же любил когда-то слушать перед сном сказки.

— Давай.

— Однажды, давным-давно, жила в Москве белочка. Она играла со своими подружками и друзьями белками, они тусовались в клубах, ели орешки и ягоды, занимались сексом, развлекали туристов. Но эта белочка была не такая как все, потому что у неё были чувства. И эти чувства ей говорили: скоро придёт зима, будет холодно и не будет еды. Тогда она нашла большое дупло в старом дереве. Белочки продолжали играть и скакать в парке, а она складывала ягоды и орешки в своё дупло. Лето прошло. Вроде и быстро прошло, а вроде и не быстро. Туристов стало меньше, а вместе с ними — ягод и конфет. «Ууууу… я не хочу больше тусоваться в этом парке, мне это надоело, тут так мало ягод и орехов», — говорили другие белки. Тогда наша белочка пригласила их к себе в дупло: они играли, ели ягоды и конфеты, занимались сексом. А потом снова развлекали туристов. Так было в сентябре, октябре и ноябре. Но за ними пришла большая зима в своей холодной безмолвности. Серые тяжёлые тучи закрыли солнце от земли. У белочки закончилось всё съестное, к ней больше не приходили друзья и подружки. И уже в феврале, когда в парке промёрзли даже горькие рябины, она умерла одна в своём дупле от холода и голода. Так вот, мой милый, не будь этой белочкой.

Солнце на моей сумке село и взошла луна. Последние слова повисли в воздухе. Её лицо и глаза изменились, взгляд стал блестяще строгим, пугающе тёмным. Ах, этот её фатальный шарм!

— Так что там твой сон?

— Кажется, мы пили вино в надвратном храме Диониса. Не помню сам храм, но только его атмосферу: было весело и как-то даже смешно. За окном лежало пространное поле и морской берег, увенчанный на горизонте горами. Стоял ясный день. Это было поле троянских сражений, и хотя уже не лежали на нём трупы, но залита кровью была вся земля. И там же, на берегу Бериспонта, стояла страшная леса громада — чёрный уродливый конь. Ты подмигнула мне и радостно так сказала: «А знаешь, мне нравится тут! Много чаек. Я люблю их крики». К нам подошла официантка, девушка с лазурными очами, и чудовищным, нечеловеческим голосом проговорила:

— Если вы думаете, что выберетесь живыми, вы заблуждаетесь!

— Ты ли это, Афина Паллада, дочь Эгиоха? В тело вошла ты девчонки из Трои?

— Да, это я — богиня ужасная мне отвечала.

— Ты меня не обманешь, жребий двоякий меня приведет к гробовому пределу! И облеклась уж Фетида одеждой печали, черным покровом, чернейшим из всех у неё одеяний! — так я сказал ей, внутри содрогаясь.

— Скоро умрёшь ты, смотря по тому, что вещаешь. Высоко ты забросил свой камень, но на тебя упадет он, или, как минимум, рядом. Скоро за сыном Прима конец и тебе уготован! — гневно сверкая очами, богиня мне отвечала.

— Хоть бы вина принесла! — насмешливо ты бросила ей в след.

Дальше во сне были крики и грохот — я посмотрел в окно — там троянцы по полю коня волочили. Грозен тот конь был, как бог Эниалий. Я достал из сумки аяксовы «Ляны», мы закурили. Ты закрыла свои прекрасные глаза. Конь был так близко! Из-за брёвен на меня уже смотрели Парки. «К смерти тебя всемогущие боги призвали, и судьба, наконец, постигает», — они мне говорили.

— Разговариваешь с конём? — ты опять раскрыла глаза, о, Елена, невероятная!

Я бросился к тебе, но брёвен громада уже въехала в город. Гривой задев, она сломала храм; и, в череп ворвавшись, с кровью смешала мой мозг древесина.

«Конечная!» — гулким эхом растёкся в салоне крик водителя. На часах восемь. Собравшись, я встроился в поток чёрных курток и вышел на улицу.

Серое февральское утро. Метель прекратилась, но ветер ещё сильный, с порывами. Дорожную развязку с мостом блёкло освещает зимнее солнце. Пейзаж, как в старых компьютерных играх: пиксельные дома, брутальная архитектура. В массиве многоэтажек горит надпись: «Котельники».

Дистиллятом переживаний в душе осел странный сон.

Я надеваю шапку, перчатки, попутно стараясь удержать отрывки воспоминаний. У входа в поземку старушка протягивает газету «Метро». Читаю заголовок: «Война закончилась». Улыбаюсь ей, беру газету и пробегаю подзаг: «Война производителей сухих и моющих пылесосов закончилась». Засовываю газету в карман, прохожу через турникет, и бегу на платформу к поезду.

Егор Лавренчук