Код красный

Сегодня аншлаг, такое часто бывает по пятницам. Народ, вхламуставший, расслаблено заваливается в наш гастро-паб туснуть. У нас играет живой джаз и вообще атмосфера очень приятная. Я обслуживаю сразу несколько столиков. За одним из которых как раз сейчас выслушиваю недовольства девушки.

«Коть, тут чеснок, скажи, пусть заменят. Я не ем чеснок, ты ж знаешь». Её котя, даже усами не ведёт: «Замените», — он поднимает тарелку и словно фризби, она скользит по поверхности стола в мою сторону. Ловлю. Его взгляд скользит по её декольте. Понимаю, что ей он простит любой каприз. Оставляю их ненадолго и спустя пару минут возвращаюсь с новой тарелкой. Каприза воротит носом: «Чёт я уже совсем расхотела этот салат. А можно сразу к сладкому? Хочу что-нибудь вкусняйшего». Я чувствую жар. Тарелка ещё горячая. Улыбаюсь. Мама говорила — надо быть добрыми.

Как можно более спокойно и невозмутимо спрашиваю: «Что бы вы хотели? ». «Ты десертную карту-то нам дай», — шипит из-под усов котяра. — «Сами выберем. Лапуль, что бы ты хотела? ». «А пускай мальчик посоветует на свой вкус», — вульгарно облизывает она свои губы. Хмырь переводит взгляд с её пухлых губ на мой бейдж. «Слышал, Антоша…». Молча улыбается ей. Я молча улыбаюсь ему: «Боюсь, что мой вкус отличается от ваших предпочтений». «Ты чё попутал штоли? Совсем нюх потерял, или хочешь вылететь отсюда? Не можешь ткнуть в сраный тортик? ». «Коть, ну не ругайся», — слащаво и довольно течёт тёлка под маскулинным самцом. — «Пойдём лучше потанцуем. А мальчик принесёт мне вкусненькую пироженку на свой вкус. Да, Антоша? ».

Я уже хотел было уйти, провожая взглядом гандона в модных скетчерсах, на такие я только облизывался, как он сейчас на девку. Но смахивая крошки со стола, заметил на стуле выпавший портмоне, по-видимому, из заднего кармана. Они ведь ушли танцевать… значит, по факту они ушли… я собираю посуду, не знаю как… сгрёб кошелёк… закрывшись в подсобке вытаскиваю из него все купюры… закрываю… снова открываю и оставляю пару купюр. Мама говорила — надо быть добрыми.

***

После полной смены я ещё всю ночь левачил на тачке, буквально на автопилоте оказался в кровати. Помню, что засыпая, солнце уже светило в моё окно. Отрубаюсь я так, что не разбудит даже взрыв атомной бомбы. Я, накрывшись с головой, всё-таки реагирую на душе-раздирающуюся “Smackmybitchup” входного звонка… стягиваю со спинки дивана шорты и в одном тапке, пришаркивая, иду до двери. Не смотря в глазок, проворачиваю дважды ключ, и в распахнутую дверь влетает сначала фраза: «Привет, бро, выручай… тут кароч такой кипиш…»… «Мммм…. », — цежу я и сквозь полудрёму и вскрики не менее вздроченного, чем у солиста группы Prodigyузнаю голос своего кореша. «Даблинмоя меня тянет на Кипр», — тараторит, разуваясь и бесцеремонно не дождавшись приглашения, заваливаясь в комнату, продолжает он. — «Пофотаться на пляже ей вздрючилось, ну и вот… я хочу типа рисануться… Тока тут загвоздка небольшая, мой ж стухся, да и ваще кринжовый он какой-то. А у тебя офигенский Никон, и я тут подумал…»

Я жмурюсь из-за пробивающихся сквозь жалюзи всполохов света, вхожу вслед за ним в комнату и потираю кулаком глаза. «Может ты одолжишь, ааа, бро… тебе ж он не нужен? ». Понемногу очухиваясь ото сна, отвечаю: «Ну почему ж не нужен… Как раз собирался походить по лесу пофотать дупла, если ты понимаешь о чём я», — открываю створку шкафчика и достаю коробку. — «На вот… там даже плёнка вроде бы должна быть. Давай поезжай». Друг радостно хватает обеими руками коробку. Я же продолжаю: «Аренда три штуки, отдать можешь щас или как вернёшься, мне не упёрлось». «Тычё? Рил? », — он таращится на меня. «Ну да… не сильно дорого, думаю», — я, окончательно проснувшись, нахожу второй тапок и засовываю в него ногу. «Мы ж друзья…». «Да», — не дав ему договорить, вставляю: «И поэтому я даю тебе беЗвоЗмеЗно свою вещь». Мама говорила — надо быть добрыми.

***

Мы лежим после бурного секса на моём диване, она водит ручонками по моим волосам, наматывая мои длинные пакли на свои паучьи лапки. Мой дизайнер лепечет о каких-то макетах и углах наклона… она клёво рисует, но ещё клёвее трахается. Конечно, я понимаю, что через пару недель мы расстанемся. Она чуть приподнимается на локотках и заглядывает в мои глаза: «Ну и что ты решил? Мы сойдёмся… ну… будем жить вместе? ». А я не хочу ничего решать и не хочу ничего выбирать. «Нет», — так же смотря в её большущие голубые глазюки, отвечаю. «Меня устраивает то, как у нас сейчас». Я не вру, ведь я и правда её люблю, зачем же обнадёживающе гладить по шёрстке. Моя кошечка тотчас же щетиниться, вскакивает и, схватив трусики, босиком убегает в ванную. Под звуки воды слышу всхлипы. Ничего. Зато так правдиво. Мама говорила — надо быть добрыми.

Через пару минут слышу, как хлопает дверь. Она ушла. Возможно, навсегда.

Я сижу на диване, свесив босые ноги на пол. Смотрю в никуда, и слёзы застряли как сухой мякиш хлеба. Если вы думаете, что боль может иссушить, вы ошибаетесь. Она как медленно заживающая рана. Она волком выеденные ваши внутренности. Она всё и НИ Ч ТО.

Жалость к себе к такому несчастному сменяется злым оскалом к окружающим. Нежность к проявлению заботы и участию от окружающих сменяется безразличием и полным отвращением к себе. Всё на сообщающихся сосудах. Мы то, что мы проецируем. То, что мы видим, то отражается в нас. Всё просто.

***

Мама шевелит губами, я наклоняюсь над ней. Мама. Моя сильная волевая смелая Мама. Сейчас в этих трубках, обвешанных вокруг её тела, как щупальца спрута, она выглядит такой слабой и очень несчастной. Тяжелее всего смотреть в глаза. Знаете, как умирает человек? Загляните в его глаза — в них сидит страх. Никто не хочет умирать. Даже самый отчаявшийся хочет жить. Любить. Творить. «Сыграй! », — шепчет. — «Мою любимую».

Я стаскиваю с прикроватной тумбочки скрипку, вспоминаю уроки в детстве… касаюсь смычком струны. То, что заложено в нас с детства остаётся с нами. Нежность заполняет палату. Доброта всегда будет в нас как бы жизнь не пыталась переубедить в обратном.

Входит док, — «Аааа… вы приехали. Ну что ж…», — он протирает свои очки, даже не подойдя к маме. «Принесли? ». Музыка обрывается, выдернув из лиричных мелодичных фантазий в прозаичную грубую реальность. Его слова испугом отразились на мамином лице: «Давайте выйдем». — Я тепло и успокаивающе, как могу, смотрю на маму и выхожу с ним.

В коридоре он снова повторяет: «Принесли сумму? ». Я сжимаю кулаки и разжимаю их перед его носом. «Сколько? ». «Сколько вы сказали». «Хорошо. Значит, завтра готовим её к операции».

Он опускает руку в карман и, расплывшись, как пятно на кафеле, растворяется.

Я смотрю ему вслед. Открываю дверь и вхожу к маме, улыбаясь. Беру в руки скрипку:

— Помнишь, мам… до ре ми — надо быть добрыми.

Мама улыбается мне в ответ.