В пурге

Я мысленно назвал пургу сумасбродной идиоткой, окончательно рехнувшейся в путешествиях по унылой пустыне тундры, и она, явно услышав это, взвыла с такой истеричностью, словно была опытной, поизносившейся под клиентами девкой, трудовой стаж которой закончился ввиду полного усыхания половых органов. Она дыхнула так свирепо, что наш коренастый широкостопый вездеходик едва не перевернулся. Но этого ей оказалось недостаточно, и милая деваха, словно хвастаясь своей вездесущностью, принялась настырно проникать в наше хлипкое убежище, приняв обличие мелкой снежной пыли.

Как красив снежный покров тундры, искрящийся и отливающий голубизной (в смысле цвета, конечно!)! Но как же стремительно он теряет свою привлекательность, просачиваясь во все щели и норовя юркнуть за воротник! Да разве может быть на свете что-либо более противное и мерзкое, чем это хрупкое и невесомое состояние небесной влаги!!?

Шёл четвёртый час вынужденного сидения, и наши тела покидали остатки тепла. Нет, не так. Тепло беззастенчиво вылетело из нас ещё на первом часу ожидания, и теперь все органы, готовясь к анабиозу, охлаждали себя до нужной для этого температуры, а она, по-видимому, должна была иметь отметку окружающей среды, то есть, где-то градусов пятнадцать-двадцать по шкале мудрого Цельсия, но, увы, со знаком минус. И, может быть, вы мне не поверите, но оптимизма этот факт нам не приносил, хотя, нет, был один аспект, скорбно радовавший нас: главное, что наши бренные останки не испортятся, и потомки, обнаружившие их, смогут в полной мере насладиться героическим видом скромных, неунывающих топиков!

Леденящий внутренности ветер покачивал наш маленький тырчик, словно заботливая мамаша колыбельку, и мне это навевало мысли о тёплом и уютном купе поезда, с которого начинаются все наши путешествия, бросающие нас в широко распростёртые объятия превратностей судьбы, искусно подготовленных заботливыми руководителями…

…Дорога предстояла не далёкая, но именно это и настораживало. Конечно, приятно путешествовать втроём в купе, пусть и забитом под завязку багажом, но здесь всё дело в спутниках — вернее, в их состоянии и настроении. В этот раз мне выпала честь ехать бок о бок с двумя инженерами, что само по себе уже событие первой звёздной величины! И, будь эти инженеры немного больны или деморализованы морально, то душа бы моя пела и плясала. Но где там! Два представителя касты изобретателей (так, кажется, переводится с латыни слово инженер) находились в наивысшей степени боеготовности — веселы, бодры и энергичны! И я понял, что поговорка о том, что покой нам только снится, будет нынче подтверждена в очередной раз. Хотя, забегая вперёд, отмечу, что даже во сне я этого покоя не обнаружил, как, впрочем, и самого сна!

Едва симпатичные молоденькие проводницы смахнули пот со своих пухлых щёчек, выступивший вследствие помощи нам при расталкивании богатого скарба по полкам и рундукам, как больший из инженеров изрёк:

— Ну что, так и будем ехать на сухую?!

Хотя этот вопрос и был несколько нелогичен, поскольку мы ещё не проехали ни метра, всё же он вонзился в плодородную почву, коей явился инженер второй, меньший габаритами:

— Но мы ведь не похожи на идиотов!

С этими словами он взглянул в зеркало, словно спеша убедиться в этом. Что отразилось в безупречно оттёртом стекле, я передавать не стану, лишь замечу, что именно в тот момент идиота я там не увидел. А зря! Идиот там всё же был и имел он моё обличие!

— Хорош коньячок! — уважительно почмокал губами инженер больший.

— В смысле, пора переходить на водку? — оживился было инженер второй, которому коньяк всё время пытался встать поперёк глотки, и лишь героическими усилиями изобретателю удавалось справиться с солнечным напитком.

— Нет, юноша, — отрезал первый, хотя разница в годах между собутыльниками была так же неуловима, как грань между гениальностью и безумием, — водку пить мы начнём лишь в том случае, если настанут трагические времена! Водка — напиток скорби!

Ему самому так понравилось это, неожиданно вывернувшееся из теснин логики определение, что он довольно наморщил лоб, одновременно походивший и на сократовский, и на неандертальский, и улыбнулся.

Второй инженер задумался. Это выразилось в снимании им очков с мясистого носа и в неторопливой их полировке лоскутом туалетной бумаги. Когда выпуклые стёкла стали тоньше на одну миллионную часть микрона, губы его разжались и выдали:

— Водка может стать напитком скорби только в одном случае — когда она заканчивается!

Инженер первый это оценил мгновенно и пожал руку визави:

— Ну, за это и выпьем!..

Через пару часов мне перестал быть интересным диалог двух интеллектуалов. Он никак не мог удержаться в конкретных рамках и постоянно вилял из стороны в сторону, как самая неверная жена при самом тупом муже.

Коньяк не кончался, но и в этом была некая особенность. Я бы, находясь на месте моих спутников, взял сразу несколько бутылок и не дёргался по пустякам при каждом усыхании тары. Но как же, это ведь так примитивно! Гораздо изобретательнее горестно сокрушаться после каждой опорожнённой бутылки, искренне удивляясь, что выпивка закончилась так неожиданно! А потом, покачиваясь, как трезвейшие моряки на палубе клипера при мёртвом штиле, пройтись по вагонам, отдавливая ноги пассажиров и узнавая от них так много нового о себе и своих родителях!

Один раз, правда, веселеющие больше и больше инженеры, попытались отправить меня за очередной порцией лекарства от скуки.

— Хорошо, но я принесу сразу целый ящик!

— Нет-нет, — замахали они руками и затрясли бородами, — что мы станем с ним делать?! Нам же нужно всего по чуть-чуть!

— Ну, тогда сами и идите, — жестоко отрезал я и полез на верхнюю полку, чтобы нырнуть в пахучее болото жёлтой прессы.

Инженеры пожелали мне спокойной ночи, хотя день был в самом разгаре, и почопали по подробно изученному маршруту, состоящему исключительно из створных линий и имевшем только один угол поворота — в самом конце трассы.

Я всё же задремал на какое-то время. Проснулся же резко, как от пинка, и в первые мгновения яви не сразу понял, что меня пробудило. И в самом деле, в купе стояла тишина, разбавляемая лишь монотонным постукиванием вагонных колёс. Но что-то в этой деловитой тишине всё-таки происходило.

Снизу, там, где засели инженеры, вдруг послышалось какое-то сопенье, тут же перешедшее в продолжительный стон. Я вздрогнул, и пот холодной волной окатил мой затылок, потому что точно такие звуки издавала моя давняя подружка, когда ей со мной становилось очень хорошо. В голове моей мгновенно высветилась жуткая картина того, что происходит внизу! А стоны тем временем стали чаще и страстнее. Любопытство во мне, наконец, победило, и я осторожно повернулся на полке и глянул вниз. Слава Богу, там не происходили олимпийские игры по сексуальным извращениям, а совершался всего-то поединок по армрестлингу. Потные инженеры, сцепившись волосатыми ладонями, гипнотизировали друг друга остекленевшими взглядами. Лица их были красны, словно вот-вот обоих изобретателей хватит удар.

Поединок длился, вероятно, уже очень долго, но пирамида, сооружённая из передних конечностей, была крепка, как Хеопсова гордыня, и ни разу так и не качнулась ни вправо, ни влево. Может быть, спортсмены позабыли, что необходимо не просто сидеть, устрашая противника взором, но ещё и пытаться его побороть? Как бы там ни было, но мне это нескончаемое постанывание надоело, и я подал голос:

— Всё. Ничья. Победила выпивка!

Услышав знакомое слово, инженеры расцепили руки и заулыбались. Больший же изрёк:

— Воистину верно! Наливай!..

В Череповце стоянка была долгой, и я вытащил собутыльников на свежий воздух. На перроне стояли несколько ларьков, предлагая пассажирам самые необходимые в дороге товары — пиво и сигареты. Больший инженер тотчас же побрёл к одному из них и подпёр его своим могучим телом, явно разглядев в хлипком сооружении правнука Пизанской башни, и решив, во что бы то ни стало, не допустить необратимой катастрофы. Возможно, ларёк подумал о добровольном атланте то же самое, и они, надёжно подперев друг друга, замерли изящным архитектурным ансамблем.

Люди наслаждались тёплым осенним вечером, а моё внимание почему-то привлекли рельсы. Их оказалось три. Причём, третий рельс был намертво привинчен к бетонным шпалам и шёл в обе стороны сантиметрах в тридцати от ближнего к нам.

— Интересно, — произнёс я вслух, — а почему здесь три рельса?

Всё, спокойная идиллия созерцания привокзальных достопримечательностей закончилась, и все, кто находился поблизости, уставились на этот третий рельс. Даже проводницы позабыли свои прямые обязанности и озабоченно смотрели под колёса вагона. Конечно же, инженеры не могли остаться равнодушными к такому замечательному явлению. Пизанский ларёк был позабыт, и два изобретателя, поддерживая друг друга, прищурясь, вглядывались в стальные полосы.

— Наверное, это запасной рельс, — выдал первую гипотезу инженер меньший.

— Нет, — с сомнением покачал головой больший. — Тут, вероятно, совмещение обычных путей с узкоколейкой.

— А зачем? — задал естественный вопрос какой-то мужик.

На это оба инженера дружно пожали плечами, а меньший пробормотал:

— Это же Россия!

Когда мы вернулись в купе, я не стал дальше оскорблять своим недостойным трезвым видом пьющих и потопал в вагон-кафе.

По возвращении я понял, что произошли глобальные изменения, заключавшиеся в начале ухода большего инженера из жизни, вернее, из той части её, что зовётся реальностью. Он сидел, низко склонив голову, а очки его, отцепившись одной дужкой от багрового уха, вот-вот готовы были слететь и со второго. Я их снял и попытался перевести изобретателя в горизонтальное положение. Но это оказалось делом сложным, потому что внутри того находился какой-то механизм — вероятно, гироскоп. Стоило мне уложить тучное тело на ложе, как оно мгновенно поднималось и делало это абсолютно независимо от сознания. Тогда я решил действовать поэтапно: вначале я перевёл инженера в полулежачее положение и зафиксировал его в нём. Немного порыпавшись, он успокоился. Тогда я всем своим хилым весом прижал изобретателя, и он неожиданно легко сдался. Теперь оставалось лишь закинуть ноги на постель. Правая конечность поддалась сразу, а вторая долго артачилась, не желая вытягиваться. Мне надоела тупая борьба со слишком уж самостоятельной ногой, и я перевернул инженера на живот, предоставив полную свободу действий всем его конечностям.

Второй инженер наблюдал за моими героическими усилиями молча и равнодушно, но, когда я закончил работу, выдавил:

— Он не хочет спать… — голос его прервался, и я решил, что это было всё, что он хотел высказать, но продолжение последовало: — лёжа.

— Если бы ты это не сказал, я хрен бы догадался!

— Вот видишь, и ты не всё знаешь! — с чувством глубочайшего удовлетворения констатировал инженер и, ухватив бутылку с остатками коньяка за горлышко, посмотрел её на свет.

Посудина была ещё наполовину полна, и этот факт инженера явно обрадовал:

— А давай тяпнем по чуть-чуть! — оптимистично-наивно предложил он мне.

— Знаешь, если у меня и был малейший намёк на желание выпить, то вы мне его добросовестно придавили!

Инженер не въехал в суть моих мыслей, но неожиданно вспомнил об одном деле:

— Кстати, где документы? Мы же должны передать их ребятам!

— Ты бы лучше поспал, а я всё сделаю сам.

— Ты сделаешь! Ты же проспишь Вологду! Нет, я лично передам!

Я лишь пожал плечами:

— Да ради Бога…

Документы были удачно переданы, и лишь тогда меньший инженер успокоился и улёгся спать.

Глубокая ночь властвовала вовсю, но сон ко мне не шёл. Вернее, он пытался придти, но всякий раз его уверенно прерывали то богатырские всхрапы инженеров, то их беглая, но малопонятная речь — видно, очень они переживали за предстоящую работу. Или каялись в совершённых грехах?..

В Котласе нам предстояло пересесть в другой поезд, а для этого необходимо было перетащить все вещи на вокзал. Глядя на своих спутников, я понял, что не они мне станут помогать, а я им должен буду оказывать посильное содействие. Так и получилось.

— Счас, мы всё перетаскаем! — подхватил самый большой рюкзак инженер меньший и тут же свалился, придавленный им.

— Нет уж, — отобрал я рюкзак, — ты пойдёшь со мной на вокзал и будешь охранять вещи. А я переношу их один.

— А я? — подал голос инженер больший, даже не попытавшийся не только что-то перенести, но и вообще встать со своего места.

— А ты охраняй вещи здесь!

Конечно, не очень-то здорово десять раз бегать от поезда к вокзалу и таскать на хребте тяжести, но иного пути не вырисовывалось.

На вокзале, блаженствуя возле кучи багажа, я полностью расслабился. До поезда было часа три, и дрёма нежно обнимала моё изрядно поработавшее тело. Но опять объятиям не суждено было свершиться. Кто-то осторожно потряс меня за руку. Я открыл глаза и увидел меньшего инженера. Вид его был растерян, а сам он стал каким-то взъерошенным, словно воробей, чудом выскользнувший из цепких кошачьих лапок:

— Меня менты повязали.

— И правильно сделали, — одобрил я действия членов внутренних органов, — давно пора.

— В общем, нужно сто рублей.

Я молча достал деньги, молча отдал их инженеру и громко взмолился:

— Господи! Ну неужели это всё никогда не кончится!!!

…На несколько мгновений ветер сбросил обороты, и во мне почти засверкала искорка надежды на перемену погоды, но, увы, это было лишь коварной уловкой затасканной уличной девки. Серебряная снежная пыль горизонтальными смерчами зазмеилась по корявой корке наста, стремительно уносясь в плотную серую пелену.

Позади меня раздался грустный вздох-стон. Я не обернулся, ведь и так было ясно, что это гордый сын гор, Пилял, скромными телодвижениями пытается донести до нас с Саней, как же ему холодно и неуютно. Но я не стал утешать доброго карачаевца, ведь не его одного посетили эти гостьюшки.

— Нэт, надо ехать! — всё же не выдержал Пилял.

Саня газанул и обернулся к горцу:

— Давай, показывай направление.

— Туда! — ткнул скрюченным от холода пальцем Пилял.

— Куда туда? — поинтересовался я, всматриваясь в темноту, как-то незаметно окружившую нас.

— Совсэм нэ выдишь?! Вон, туда!

Свет маленьких фар нашего вездеходика проникал в пургу метров на десять-пятнадцать, а потом сумасшедший воющий ветер подхватывал его и уносил в тундру, разметая по бесконечному пространству. Пилял показывал именно в то место, где свет растворялся.

— Нет, Пилял, это тебе не горы, — с лёгким сарказмом пробубнил Саня, закуривая очередную сигарету, — здесь, куда ни взгляни, всюду будет — туда! Ты лучше глянь, не осталось ли чего в термосе?

— Думаешь, если я туда дэсять раз гляну, там чай появится?! — не на шутку разволновался Пилял. — На, сам смотри!

Но Саня лишь отмахнулся, не проявив никакого желания исследовать ёмкость.

— Вот, шакалад ешьте! — ткнул нам горец по куску деликатеса.

Я взял кусочек белого шоколада и отправил его в рот. Там словно ледышка оказалась, и в тело влилась очередная порция холода. Саня же с Пилялом грызли шоколад настоящий, чёрный, ибо они ещё не были отравлены им, да и всей жизнью так, как был отравлен я!..

…Весьма довольные выполненной работой и тем, что успеваем к Новому Году домой, мы залезли в купе и приготовились весело провести двое суток, необходимые для преодоления дороги от Усинска до Питера.

Нас было трое, и мы почти размечтались, что на четвёртое место никто так и не предъявит претензий, но…

Сначала в купе влетел высокий парень со сложенной детской коляской, дико покосился на нас, запихнул коляску на багажную полку и стремительно скрылся. Минуты три ничего не происходило, а потом дверь робко откатилась и перед нашими напряжёнными взорами предстала особа весьма молоденькая, державшая на руках запакованного в многочисленные тёплые одёжки младенца. Особа смущённо улыбнулась и одарила нас сообщением, что её зовут Света. Мы так же скромно обозвали себя, грустя в душе, потому что прелести дороги отныне ставились под сомнения. Эх, где нам, наивнякам, было знать, каким кошмаром всё обернётся!

Света ловко распаковала ребёнка, и мы увидели симпатичного пацанёнка, мгновенно потянувшегося руками к самому бородатому из нас. Но самый бородатый был ещё не совсем в духе, так как пиво ему только предстояло продегустировать. Он лишь пощекотал малыша по затылку и тут же свалил в тамбур покурить. Второй мой спутник, молодой и шустрый, оказался более склонным к общению с детьми. Он ловко подхватил ребёнка и принялся что-то ему сюсюкать.

— Его зовут Паша. Ему четыре месяца. — Радостно проинформировала молодого Света.

Я не разделил её радости, а под ложечкой у меня что-то неприятно заворочалось, словно здравый смысл, оказавшийся почему-то именно там, попытался сделать ноги. Но, к сожалению, это ему не удалось…

— Глоток пива, Света? — дежурно предложил Бородатый.

Та мгновенно вытащила из недр объёмистой сумки большую кружку и невинно улыбнулась:

— Разве что, глоточек.

Когда я буду лежать на смертном одре, если, конечно, смерть предоставит мне этот вариант, а не придавит беспощадно и коварно, переодевшись коллегами по работе, первое, что я вспомню с ужасом, — будет эта невинная улыбка!

После третьей кружки девушка вдруг заволновалась:

— Что-то пиво горчит, не месячные ли у меня?!

Я от этой неожиданной откровенности проглотил большой кусок колбасы не жуя, и она с тугим скрипом поползла по пищеводу.

Бородатый же на миг задумался, прокручивая в уме зависимость между вкусом пива и ежемесячным женским кровоизлиянием, и с сомнением покачал головой:

— Вряд ли. Пиво и должно горчить. Тем более что в нём девять градусов.

— Это уже не пиво! — хмыкнул я, а Молодой, пока ещё не сделавший ни глотка, меня поддержал:

— Это брага!

Вообще-то, он бы тоже выпил с удовольствием, но знал, что это обязательно приведёт его к тропке, разветвляющейся на три дороги, а на камне перед развилкой будет надпись: «Налево пойдёшь — в ментовку попадёшь. Направо порулишь — от зарплаты будет шиш. Прямо пошагаешь — от поезда отстанешь». К тому же, я прилагал все возможные усилия, чтобы пивная речка пронесла свои потоки мимо его рта. Делал я это интеллигентно и ненавязчиво — каждые пять минут совал к носу Молодого кулак и грозил всеми карами, как небесными, так и административными. Пока это срабатывало, но я уже осознал всю тщету своих потуг. Уход Молодого вдогон за Бородатым и Светочкой был предрешён!

Поезд притащился в Печору, где нам предстояло ждать формирования состава около семи часов. Вагоны оттащили в тупик, и мы оказались в тишине и полумраке, так как дело происходило поздно вечером, и освещение работало в дежурном режиме.

Эти условия быта обычно располагают ко сну, но, увы, дегустаторы пива почему-то обрели небывалую энергичность. К тому же, пробудился грудничок, поспавший часа два, и принялся требовать повышенного внимания к своей персоне. Но мама его, занятая с Бородатым чрезвычайно важным разговором о проблемах пивоварения, постепенно скатывающимся к потребительскому спиртопроизводству, лишь отмахивалась рукой от своего чада. И мне пришлось заняться развлечением малыша, ибо Молодой ещё час назад вышел покурить и в купе так и не вернулся.

Тёплый и уютный зимний вечер как-то вдруг, без предисловий, перерос в кошмарную ночь. Ребёнок орал от недовольства, Бородатый от перепития, Света от широты натуры, оказавшейся сексуальной и нетерпеливой, а я орать не мог, потому что башка моя раскалывалась от боли на тысячи маленьких звенящих кусочков. Мне пришлось почти одновременно и заниматься младенцем, и выслушивать пьяные откровения друга по работе, и отпихиваться от горячего тела молодой мамаши, явно решившей в эту ночь зачать ещё одного ребёнка. Если бы она была трезва, я б и сам попытался проявить инициативу для теснейшего контакта с ней, но теперь! Она одним пивным дыханием своим убивала во мне не только какое-то влечение к ней, как к женщине, но и вгоняла все мои члены в ступор, заставляя их атрофировать.

А тут ещё нарисовался Молодой, обзаведшийся в поезде интересным другом. Мне этот друг сразу показался подозрительным — движения его, жесты, слова и интонации речи как-то уж явно отливали голубизною. Но Молодой, когда я намекнул ему на это, лишь отмахнулся:

— Да нормальный мужик! Он прораб, в Усинске церковь строит.

— И что, это гарантия его традиционной сексуальности?

— Конечно! — раззявил рот до лопаток Молодой, и я понял, что он уже изрядно тяпнувший!

— Ну-ну, только не ори потом, если на заднице больно сидеть будет!..

Дорога до самого Котласа, где мне нужно было делать пересадку на питерский поезд, превратилась для меня в один сплошной кошмар, в котором были и истеричные вопли Паши, и непонятные разборки Бородатого с непонятными мужиками, и постоянное исчезание любвеобильной Светки с разномастными кавалерами, и всё более покрывающаяся налётом идиотизма улыбка Молодого, не отлучающегося от голубоватого прораба! У меня не было ни минуты времени, чтобы хоть раз поесть по-человечески, да и еда наша, имевшаяся до Печоры в изобилии, была частью съедена, а частью затоптана в свернувшийся неправильным комочком бордовый половичок. Но было много шоколада, который оказался неподходящей закуской для пьющих, и я его поглощал без меры.

Перед Котласом выяснилось, что милая мамочка Светочка тоже выходит и, больше того, и дальше мне предстоит ехать с нею не просто в одном поезде, а и в одном купе! Но я уже был измучен настолько, что меня напугать могло только окончание существования нашей цивилизации или, по крайней мере, построение коммунизма в нашей стране.

Бородатый и Молодой ехали дальше, до Москвы.

— Ну, бывайте, — стал прощаться я с ними, когда в окне показались окраины Котласа.

— Боже, что со мной такое?! — ужаснулся Молодой, оглядывая своё тело.

А было его тело исцарапано так, словно он провёл ночку в гареме, где десяток страстных женщин пару лет не видали мужика!

— Это я тебя, не бойся! — утешил его Бородатый.

— За что?!

— За всё. Ты что, не помнишь, как с проводником драться ходил?

— И что мы с ним не поделили?

— Ты водку купил в Печоре, а он и обиделся.

— Он что, трезвенник?

— Ну да, вроде тебя. Просто ему стало обидно, что ты купил не у него. А тебе стало обидно, что обидно ему, вот вы и начали драться.

— Так это он меня исцарапал, зараза?!

— Да нет, я же говорю, что это я. Я пытался тебя оттащить, но, так как ты был голый…

— Голый?!

— До пояса. Так вот, хватать тебя было не за что, кроме кожи!

Но я не успел дослушать до конца обо всех приключениях моих друзей, и, помахав им рукой, покинул вагон…

Перед самым Питером я почувствовал, что внутри меня закрутилось торнадо. Я ходко помчался в туалет, и меня там лихо вычистило одним шоколадом. К поганому душевному состоянию добавилась гадкое состояние и в организме.

Вернувшись в купе, где сидела притихшая и трезвая Света, я вытер лицо полотенцем и сказал:

— Всё, пора завязывать!

— Ты ж не пьёшь! — удивлённо округлила глаза молодая мамаша, и даже барахтающийся у неё на руках Паша замер, уставившись на меня.

— Да с шоколадом пора завязывать! — уточнил я и добавил. — И с такими попутчицами — тоже!

Света даже смутилась, но в это время зазвонил мой телефон.

— Слушай, ты ведь прав оказался! — раздался в трубке взволнованный голос Молодого. — Он точно, голубой! Он меня чуть не трахнул, еле отбился!

— Что ж, могу только посочувствовать.

— Спасибо!

— Да нет, я сочувствую, что тот прораб тебя действительно не трахнул!

— Ты серьёзно?!

— Конечно. Может, тогда бы ты хоть немного поумнел!..

…Я очнулся от осторожного, но резкого тычка в бок. Тёплое купе поезда мгновенно испарилось, и холодная гудящая явь властно заняла своё главенствующее место.

— Нэ спи, нэльзя! — строго проговорил Пилял.

— Да не сплю я, думаю.

— И о чём же ты там думаешь? — чиркнул зажигалкой Саня, прикуривая очередную сигарету.

— Да так, о всякой дребедени. Пилял, а вас в горах волки есть?

— Да, есть.

— И как они себя ведут?

— Как волк может сэбя вести?! Ест всех, кого догонит!

— У нас тоже на Вятке их полно, — выпустил Саня длинную и тонкую струю дыма, и она тут же завилась мохнатой спиралью. — А что это ты про волков вспомнил?

— Так просто.

— Нет, ты так просто ничего не говоришь! Думаешь, нам тут каюк?

— Не родился ещё тот каюк, который посмеет к нам придти! — бодро отчеканил я, хотя хорошие мысли в голове уже начинали иссякать.

А Саня, выкинув за окошко окурок, вытащил из нагрудного кармана рацию и заорал в неё:

— Да чёрт меня побери, думает нас кто-нибудь искать или нет!?

— Думают, все только об этом и думают!

— Нэт, надо ехать! — опять завёл Пилял свои страданья.

— Ехай, — зло обернулся к нему Саня. — Бери лыжи и ехай!

Пилял замолчал.

А я почему-то вспомнил, что несколько дней назад видел на Лае волка. Хотя, что значит, почему-то, потому и вспомнил, что сам заговорил об этом. Волк тот был большой, сильный. И ещё я вспомнил, что мы проезжали мимо обглоданных останков оленя, рядом с которыми сиротливо чернели брошенные нарты. Либо ненцы-оленеводы, запив, бросили своё имущество, либо…

И я представил, как рядом с нами, скрытый клубящейся завесой пурги, внюхивается в ледяной ветер матёрый волчара, и запах наших замерзающих тел выбивает у него струи слюны. Он терпеливо выжидает подходящего момента, и момент этот быстро приближается, потому что, если за четыре последующие часа ничего не изменится, то у нас кончится бензин. А потом останется два варианта: либо сидеть в тырчике и замерзать, либо брать лыжи и идти куда-нибудь и, обессилев, замёрзнуть где-то в тундре.

— Да, а вариантик-то получается один! — сделал я оригинальный вывод вслух.

— Ты это о чём? — не понял Саня.

— Да так, вспомнил один анекдот, — увильнул я от честного ответа.

— Расскажи.

— Глупый это анекдот, не стоит и слушать.

— Ну, тогда я расскажу, — Саня закурил новую сигарету. — Пришёл я знакомиться с родителями своей невесты.

— Вай, ты жэнится собрался!? — удивлённо вскрикнул Пилял.

— Да нет, это давно было. Собрала её мать нам на стол, и женщины ушли в другую комнату — так у них было принято. Батя наливает по полному стакану водки, поднимает свой и молча выпивает. Я тоже, не отставать же! Закусываю, а он говорит, мол, после первой не закусываю. Тут же наливает по второму стакану. У меня ещё тот на место не умостился, а тут опять! Но делать нечего, пришлось пить. И опять батя не ест ничего. Ещё наливает! Я уже чувствую, что сейчас отчалю, и говорю, мол, схожу в туалет. Сам же на улице скорей пальцы в рот, чтоб полегчало. Прихожу, а стаканы снова налиты и батя говорит: «Ну, а теперь давай начнём пить по-настоящему!»

Саня замолчал, и я поторопил его:

— И что дальше-то?

— Да ничего. Моя меня насильно утащила. А батю, говорит, никто споить не мог, хоть ведро в него влей.

— Весело, — невесело сказал я, не найдя в рассказе Сани ничего необычного, но тот шумно вздохнул:

— Эх, сейчас бы сюда тот стаканчик!

— Тебе бы, Саня в офис наш.

— Чего я там не видел?

— А я перед отъездом там ночевал, так в холодильнике столько водки — тебе бы точно хватило!

Мы замолчали, думая каждый о своём, хотя все наши разнообразные мысли свивались в конечном итоге в один узор. А я прикрыл глаза, и передо мной явственно возникло большое светлое помещение, в котором располагался наш офис в Питере…

…У меня иногда создаётся впечатление, что некоторые наши сотрудники приходят на работу только для того, чтобы там на халяву пообедать. Хотя, это, конечно, не так.

Интересно смотреть, как все суетятся, что-то куда-то носят, а воздух поминутно разрывается оригинальными звонками многочисленных мобильников. И за этой суетой не читается никакой разумной схемы делопроизводства. Лишь один человек, невысокий, полненький, со щетинистой бородкой всегда знает, что именно ему нужно и где это находится. И если иногда он прихватывает что-то, ему не причитающееся и его застают на месте преступления, всё равно он, путями неведомыми, это себе присваивает! За этим человеком можно наблюдать долго и с восхищением!

В офисе тепло, чисто, светло, и я всегда невольно сравниваю его с нашими верными балками, в которых проходит значительная и главная часть полевой жизни. Да, не всегда сравнение получается в пользу последних!

В комнате, где находится шеф и его заместитель, ничего интересного нет, здесь всегда видишь, что люди занимаются рутинной работой. Редкую тишину постоянно разрывают телефонные трели, и многочисленные абоненты чего-то требуют, просят или предлагают. Я всегда недоумеваю, глядя на шефа, как это можно запомнить не только такое количество народа, но и то, чего они все хотят!

В следующей комнатке очень строго — там пахнет деньгами, а с этим шутить не следует. Да и не похожа на шутницу та элегантная женщина, которая чувствует себя очень легко и непринуждённо, разбираясь во всяких дебетах, кредитах и авизо. Но я уверен, что у неё в делах — полный ажур!

Третья комната сразу поражает своим великолепием! Нет, не в смысле архитектуры или дизайна. Попав сюда, голову начинает кружить от созерцания прекрасных сотрудниц нашей скромной фирмы! Боже мой, это что-то невообразимое! Откуда же, откуда берутся такие прелестницы, сводящие с ума одним взглядом, одной улыбкой, одним жестом! Как же они все хороши, как восхитительны! Но особенно одна! Глядя на неё, сердце моё рушится в бесконечную пропасть, утягивая за собою остатки разума и логики, а глупое воображение рисует щемящие картины, в которых всё так доступно! Но маленькая крошечка разума всё же остаётся во мне и бесстыдно напоминает обо всём том, что я на мгновения забываю:

— Ну ты, старый придурок, утри-ка свои чувственные слюни и не смей даже думать об этой богине! Твой номер в списке — предпоследний, да и поезд, в котором ты пока ещё тащишься, уже вышли встречать на конечной станции!

Всё правильно, хоть и горько!..

А вот и последняя комната, важнейшая, потому что именно здесь совершается самое главное действие каждого рабочего дня — принятие пищи! Тут в основном распоряжается юное прелестное создание. У неё много обязанностей — и как только её изящные хрупкие плечики выдерживают такой груз? Но она всегда мила, приветлива, заботлива. Вот кому-то с женой повезёт!

За огромным столом собираются голодные птенчики и принимаются добросовестно клевать разнообразные и очень вкусные крошки, которыми всегда в изобилии богат холодильник. Но еда, как говорится, дело интимное, поэтому описывать её очень даже бестактно!..

…Я с сожалением вынырнул из уютного тепла офиса, и бесстыдный мороз нагло выдавил из бьющегося без особого энтузиазма сердца последние крошки тепла. Пальцы в тонких кожаных перчатках совсем заледенели, и я, отогнув края перчаток, принялся дуть внутрь. Пальцы быстро согрелись и даже стали сгибаться. Конечно же, у меня были и другие перчатки, тёплые и толстые, заботливо закупленные шефом ещё в Питере, но нам пришлось сегодня несколько раз выкапываться из снежных заносов, и теперь эти шерстяные рукогрейки напоминали ледышки неправильной формы.

— Нет, это никуда не годится! — я всё же понял, что холод не отступит просто так. — Пилял, ты ещё жив?

— Нэ знаю, — послышался сзади такой звук, словно его издавал больной бронхиальной астмой питон.

— Пойдём-ка, погреемся!

— Куда? — питон хрипло взвизгнул, будто попал под наш тырчик.

— В сауну, — пошутил я, но тут же вспомнил, что с Пилялом шутки плохи, в смысле, они не всегда идут с ним на правильный контакт.

Но в этот раз Пилял всё оценил так, как надо:

— Шутишь?

— Насчёт сауны — да, но греться мы с тобой сейчас точно будем!

Саня слушал нас равнодушно, и я думаю, потому, что ему было не очень-то холодно в старом, но тёплом пуховике и в овчинных чунях, ласкавших его ноги в валенках.

— Давай, Пилял, вылезай, будем бегать на лыжах.

— Нэ полезу! — поёжился горец, и я физически почувствовал, как его передёрнул озноб.

— Полезешь! — упрямо посмотрел я на него. — Я ведь старше тебя, поэтому ты должен меня слушаться, а иначе, какой ты, на хрен, сын гор!

И Пилял подчинился, но с такой неохотой, словно ему предстояло в одиночку, без еды и в кратчайшие сроки покорить все известные вершины Кавказа!

Эх, какой же я был идиот, когда взлелеял в себе эту дебильную мыслишку!

У Пиляла хватило сил только на то, чтобы достать из саней лыжи и вдеть в них ноги. Но уже через минуту он залезал обратно в тырчик, изрыгая почти без злобы такие слова, каких, вероятно, и не слыхивали у него на родине.

Я же, по добавочной глупости своей, бодро отбежал от вездеходика по ветру метров на сто и только там осознал, что всё-таки придётся возвращаться, но делать это нужно будет уже против ветра! Короче, когда я опять оказался внутри тырчика, то состояние моё было таково, что мне вряд ли позавидовала бы даже самая синяя курица из морозилки!

— Ну, согрелись? — не упустил возможности поехидничать Саня.

— Да, — кивнул я, — а особенно, лыжи.

— Что?

— Лыжи, говорю, согрелись, а то лежали там, позабытые.

Саня покачал головой, явно решив, что мне пурга выдула последние остатки разума, но я лишь улыбнулся, ибо разум весь потерять нельзя, даже если делаешь для этого всё возможное!..

…Наташка завелась, я это отчётливо понял, когда её рука, как бы случайно, оказалась у меня на том месте, что находится между пупом и коленями. Я, вздрогнув от неожиданности, резко отбросил эту наглую ручку и выскочил из-за стола.

Я вышел на улицу, взглянул на полную луну, с любопытством уставившуюся на меня, и вопросил сам себя:

— Ну и что дальше? Ты этого хотел?

— Да на хрена мне это нужно?! — с возмущением сам себе и ответил.

— Тогда зачем ты её заводил?

— А чёрт его знает! Как-то всё случилось машинально. Я и не думал, что она так вспыхнет.

— Ага, не думал! Баба в расцвете, живёт одна — и не вспыхнет, когда какой-то хрен начинает ей расточать комплименты!?

Луна криво усмехнулась и задёрнулась серой тучей, словно ей было неприятно смотреть на меня.

Что было бы дальше, не известно, но мне помог случай. Правда, иногда случаи — дело рук наших, да и, скорее всего, Наташка оказалась гораздо лучше меня. Она не стала меня преследовать, хотя вначале и предприняла было такую попытку.

Итак, случай заключался в том, что один наш работник взял да и запил ненадолго. А Наташка, нужно сказать, имела некую склонность к такому же хобби. И вот они, чисто случайно, нашли друг друга.

Всем хорошо известно (если не всем, то спросите у меня, я расскажу подробнее), что алкоголь творит чудеса (правда, чаще всего эти чудеса заканчиваются мрачными буднями!). Он легко превращает людей самых заурядных в неотразимых красавцев и утончённых интеллектуалов! Так случилось и в этот раз. Два свежеиспечённых любовничка безоглядно нырнули в сладкую трясину наслаждения, позабыв на время обо всём происходящем вокруг них.

Как раз в эти дни в Котлас пришла наша машина, и мне предстояло съездить за ней и перегнать в деревню, где мы и жили.

В Котласе, когда я с утра осматривал автомобиль, готовясь к выезду, меня настиг неожиданный звонок мобильника:

— Что у вас там происходит?! — рявкнула трубка голосом шефа.

Если сказать, что голос был недовольным, то это — не сказать ничего!

— Да вроде, всё нормально, — я был просто в недоумении.

— Ах, нормально?! Так какого ж чёрта этот идиот мне бредни какие-то гонит?! Он что, пьёт там?

— Честное слово, я не понимаю!

— Чего тут понимать! Позвонил он мне только что и потребовал, чтобы я разрешил ему с его любимой подругой съездить в Котлас и купить ей свадебный подарок!

— Свадебный?! — чуть не упал я, мгновенно представив Наташку в подвенечном платье. — А что, он уже разводится?

— Разводить его буду я! — шеф сбавил голос на тон, но влил в него изрядную порцию металла. — Не свадебный подарок, я не так сказал. День рождения у неё, кажется. Кстати, а кто она такая, и вообще, как из себя?

— Баба как баба, — пожал я плечами, — вполне нормальная.

— Сомневаюсь. Хотя, повстречав такого придурка, она не могла остаться прежней, какой бы ни была. Я её понимаю. В общем, так. Приедешь, скажешь этому уроду, чтоб собирал манатки и срочно ехал.

— Куда? — не дождался я конкретного адреса.

— На хрен! В Грязовец пусть едет. Если сегодня же он не отправится, я его выгоню и жене позвоню, чтоб порадовалась его молодому темпераменту!

Шеф отключился.

В деревне я застал своего донжуанистого друга в состоянии весьма плачевном. Он был помят и взлохмачен, словно только что выбрался из стиральной машины. Столкнувшись с моим взглядом, он лишь кивнул:

— Да знаю я, знаю, что мозги мои неправильной конфигурации.

— Какая конфигурация, на хрен, если мозгов нет вообще!

— Правильно, — оживился он, будто это было свершившимся фактом, всё ставившим на свои места. — Но что же теперь делать? Шеф же меня выгонит!

— Бери телефон и звони ему. Скажи, что ты идиот, придурок, короче, поругай себя побольше.

Через минуту друг вернулся в дом — теперь он был не только прокрученный стиральной машиной, но ещё и отжатый, причём, не в центрифуге, а между двух жёстких валиков:

— Он не хочет со мной разговаривать! Это конец! — и он сунул руки в карманы брюк.

— Вполне возможно, — проследил я за этим движением и подумал о том, что разум очень уж несовершенная штука: чем дольше и настырнее ты его накапливаешь, тем быстрее и неожиданнее он теряется!..

…Хорошо, что в тот раз всё закончилось благополучно. Наташка, правда, осталась ни при ком, но зато у друга в семье полный комфорт.

— Кстати, о семье, — это я уже произнёс вслух, — Саня, Пилял, а вы завещания все написали?

Саня едва не проглотил догоравшую сигарету, а Пилял широко распахнул чёрные глаза:

— Завэщание?!

— Конечно. Ведь если мы тут всё же досидимся до нужной кондиции, надо же родственникам знать, чего мы им завещаем.

Мои сотерпельники глубоко задумались, а я решил подлить масла в огонь, вернее, добавить ещё несколько градусов со знаком минус:

— Я-то давно написал. Правда, завещать-то мне особо нечего. А вот у тебя, Саня, такое большое хозяйство!

— Ничего, как-нибудь поделят! — отмахнулся тот.

— Что значит, как-нибудь? Нужно всё делить по-справедливости! Точно, Пилял?

Но Пилял проигнорировал мой вопрос. Он либо не стал зацикливаться этим вообще, либо уже мысленно раздавал имущество своей многочисленной родне.

— А что ты написал в завещании? — Саня явно заинтересовался.

— Да это, в принципе, завещание не совсем обычное.

— Не понял.

— Это творческое завещание. Больше-то у меня нет ничего.

Саня только повёл плечами, как бы говоря: какая чушь! Но очередную сигарету всё же закурил, хотя предыдущую добил только что:

— Да фигня, Баланюк нас найдёт!

— Конечно, найдёт. Только б кто ему сказал, где нас искать.

— Да что он, нэ поймёт, что мы здэсь сидим? — возмутился Пилял моей бестолковостью.

— Конечно, Пилял, он знает, что мы — здесь. И мы знаем, что мы — здесь. Но было б неплохо нам всем узнать, где же это — здесь?!

Мы немного помолчали и послушали пургу, которая никак не желала петь нам нежную колыбельную, а разрывала пространство ревущим роком.

— Хоть бы кто мимо проехал! — выдохнул Пилял.

— Или пролетел! — поддержал безумное желание Саня.

— Точно, — кивнул я, — на вертолёте. Хотя бы, на ненастоящем!..

…На высоком берегу Сухоны, с которого открывался изумительно живописный вид, и стоял дом, в котором мы жили. Правда, вид мог быть и краше, если бы дело происходило не в самой середине зимы.

Строители уже сидели на хвосте, требуя сдачи трассы, и мы старались, как могли, чтобы ускорить выполнение своей работы. Мужики пропиливали густые таёжные дебри с такой скоростью, что я едва за ними успевал, перетаскивая инструмент с точки на точку.

У нас были две лесопильные бригады, и мне приходилось их поочерёдно выставлять на створы. С первой бригадой было всё нормально — там работали одни асы, которых не нужно было ни подгонять, ни корректировать. Во второй же бригаде оба её члена являлись людьми неординарными и взаимно перпендикулярными друг к другу, как по характеру, так и по мышлению. Их нужно было контролировать чаще, что я и пытался делать.

Когда орлы пропилились уже метров на сто пятьдесят, я проверил правильность выставления последней вешки и собрался было сниматься с точки, чтобы перейти вперёд и там уже, встречая пильщиков, корректировать их. Но, вглядываясь через мощную оптику тахеометра на работающих, я увидел, что они что-то оживлённо обсуждают. Мне стало любопытно, и я присмотрелся к ним, пытаясь вникнуть в ситуацию. По жестам и задранным головам пацанов я понял, что они собрались валить огромное дерево. Более старший и опытный всё тыкал рукой влево, показывая, что дерево нужно валить именно туда, а младший с ним соглашался. Но, исходя из предыдущего опыта, я предположил, что дерево упадёт как раз в направлении обратном. Так и получилось. Опытный лесоруб, выступавший в данном случае как помощник, вдруг вздел руки над головой и резко помчался в сторону. При этом лыжи его поднимались выше головы, которая, несмотря на направления его сваливания от опасности, была повёрнута на падающее дерево. Снег был очень глубокий, но лыжи замелькали так часто, что едва ли успевали проваливаться в него. Лесоруб почти летел, причём, голова его так ни разу и не шелохнулась, словно в ней был вмонтирован гироскоп. Но вот несчастный скрылся из поля моего зрения, и тут же вслед за ним рухнула чёрная и действительно огромная ель. И наступила такая тишина, которая может быть только на самом последнем кладбище самого последнего города на земле после свершения апокалипсиса. Я растерялся, пытаясь сообразить, что же следует теперь делать, но неожиданно тишина закончилась, и до меня, невзирая на дальность расстояния, долетел суперотборный мат, прозвучавший в этой трагической ситуации нежнее слов любимой. Ура! Ещё не придумана та трагедия, что может приключиться с нами, подумалось мне, и я очень пожалел, что невозможно было снять бег на лыжах опытного лесоруба, который вполне мог бы стать пособием выживания в экстремальных ситуациях для школьников и каскадёров!

Несмотря на загруженность работой, свободное время всё-таки имелось, и некоторые его решили использовать по полной программе. В деревеньке имелся клуб, в котором еженедельно происходили танцы, причём, плата за это показалась нам, не изнеженным питерской дешевизною, издевательской — пять рублей! Мы, если честно, даже как-то и позабыли, что есть такие деньги. Итак, клуб существовал, но вот с прекрасным полом было очень напряжённо. Нет, были женщины, в этом глухом местечке, были, но это не тот контингент, с кем можно было поплясать, а, тем более, задуматься о чём-либо большем.

Короче, на всю деревню имелась лишь одна девушка облегчённого поведения, а звали её все — Вертолёт. Сначала мы решили, что она бывшая лётчица или, хотя бы, парашютистка, но всё оказалось прозаичнее. Девушке этой так нравились парни и мужчины, что жизнь без них была для неё кошмаром. Но здесь с этим товаром тоже было глухо, поэтому девчонка и летала по всем близлежащим деревням и посёлкам, выискивая приключения на свои разнообразные части тела. И прозвали её за это Вертолётом!

Наши пацаны, сходившие раз-другой на танцульки, полностью разочаровались в справедливости жизни, подсунувшей им вместо достаточного изобилия женщин лишь одну, да и ту с такой репутацией, что девочки с Тверской по сравнении с нею казались наивными детьми-октябрятами. Особенно возмущался её образом жизни один из нас — опытный и серьёзный:

— Эх, была б она моей дочерью, я б её воспитал как надо!

Но прошла пара недель, и Вертолёт зачастила к нам, правда, сама в дом не заходила, а подсылала какого-то пацанёнка. Мы справедливо решили, что ей хочется кого-либо из нас опробовать на предмет исследования интеллекта, но ситуация оказалась гораздо занимательнее. Оказывается, наш приятель, так горячо сетовавший, что девочка воспитывается не в правильных канонах, уже с нею не только кое о чём договорился, но и кое-что с нею совершил! И, видимо, ей это так понравилось, что она позабыла на время обо всех жителях близлежащих населённых пунктов.

Но наш приятель реагировал на это внимание неадекватно. С одной стороны, ему нравилось женское внимание, и он был горд тем, что Вертолёт выбрала именно его изо всей нашей банды суперменов. Но, со стороны другой, ему всё же не могло доставить это полного удовлетворения, ведь он, несомненно, догадывался о том, какие мысли на этот счёт мелькали в наших головах. Впрочем, возможно, он об этом и не думал вовсе. А мы же, да и вся деревня, только радовались, что наконец-то у этого неуправляемого Вертолёта появился пилот, хотя бы и временный!..

…Меня вывел из раздумий рокот мотора, и в первое мгновение мне показалось, что и правда над нами кружит вертолёт. Но нет, это Саня добавил газу, и двигатель тырчика заработал более шумно.

Пилял вдруг оживился:

— О, у нас вэдь ещё печенье есть!

— Да, печенья как раз нам не хватает, — вздохнул я. — Что ж, давай, погрызём хоть его.

Овсяное печенье промёрзло настолько, что разгрызть его не представлялось никакой возможности. Я едва не сломал зуб и, плюнув, отказался от этого опасного занятия.

Саня не стал подвергать экзекуции органы жевания. Он включил жёлтую мигалку, находящуюся на капоте тырчика, и вдохновенно заявил:

— Теперь нас увидеть будет легче.

Но я с ним не согласился:

— Сомневаюсь, что в такой пурге этот фонарик можно заметить хотя бы с десяти метров.

— Заметят, не заметят, но больше у нас всё равно ничего нет, — обречённо махнул рукой наш тырчикмен.

— А тырчик дарагой? — озаботился вдруг Пилял.

— Конечно, — кивнул я, — он дороже, чем все мы вместе взятые плюс наши инструменты и та работа, которую мы сделали.

— Значит, его-то будут искать?

— Молодец, Пилял, правильно мыслишь! — похвалил его Саня. — Его искать будут и обязательно найдут.

— Вот, — Пилял был явно рад, что Саня сделал именно тот вывод, к которому он и протаптывал тропку, — и нас найдут!

— И нас найдут, — повторил я вслед за горцем, но прибавил: — Только когда это произойдёт, не скажет никто, а мы вряд ли узнаем!

Пилял уставился на меня, явно не увязывая всё сказанное в одну логическую цепочку:

— Как это?

— А так. Кто сказал, что тырчик нужно искать срочно? Он постоит, не испортившись, хоть месяц, хоть год. Что с ним случится?

— Да ничего, — согласно боднул головой воздух Саня. — Если только кто его не утащит.

— Да кому тут тащить? Ты много здесь населения видел?

— Никого. А тут вообще хоть люди-то бывают? Я имею ввиду, нормальные люди, а не топики какие-нибудь.

— Вообще-то должны быть. — Я задумался. — Хотя мне лично только один раз попался какой-то ненец, лихо гнавший на оленьей упряжке.

— Где ты его видел?

— Да давно это было, на Пижме.

— Где?

— На Пижме. Это за Харьягой…

…Целый месяц мы уже не были в бане! Да, туго здесь, на Харьяге, с этим делом! Но в сорока километрах от нас находилась электроподстанция, на которой нам довелось жить в прошлом году. Там имелась приличная баня, да и со всеми дежурными, работавшими по две недели через четыре, мы сдружились неплохо. И решение пришло само собой — нужно ехать туда!

После работы, часа в два дня, когда на небе засверкали первые робкие звёздочки, мы залезли в свой верный автомобильчик, — «копейку», отмотавшую пару жизненных сроков, — и погнали навстречу чистоте.

Серёга, служитель подстанции, конечно же, обрадовался нам и баню приготовил без колебаний.

Поздно вечером, отмытые тёплой водой и отогретые тёплой беседой, мы отправились в обратный путь.

Пока мы занимались банными процедурами, погода успела испортиться, и лобовое стекло резко секла снежная крупа. Видимость снизилась настолько, что дорога, и так-то видимая нечётко, почти пропала из поля моего зрения. Я ехал скорее по наитию, нежели по каким-то ориентирам, и мои спутники это заметили:

— Как ты едешь, интересно? — полюбопытствовал один из них, более взрослый.

— Не глядя, — без раздумий отозвался я.

— А всё же? — взрослый был человеком дотошным.

— Да правду говорю! Я ни черта не вижу! Вот, когда встречные попадаются, то только по свету их фар и ориентируюсь!

— А если мы улетим в кювет? — второму, юному коллеге, тоже стал нравиться наш разговор.

— А где ты кюветы видишь? Всё так заметено, что дорога плавно переходит в тундру, и ойкнуть не успеешь, как в ней очутишься!

— А какого же чёрта ты тогда держишь скорость «90»! — возмущённо вскрикнул взрослый.

— Да тут один хрен, какая скорость. Если суждено, то вылетим с дороги, а если нет, то не вылетим!

Юный только улыбнулся, но взрослый юмора не принял:

— Так, давай-ка езжай по-нормальному!

— Садись и езжай так, как хочешь! — резко затормозил я.

— Но я же не умею ездить! — возмутился тот.

— Тогда сиди и молчи!..

Дома, вернее, в балке, где мы жили, нас ждал сюрприз. Сюрприз улыбнулся и сказал:

— С лёгким паром!

По тону, каким было произнесено это доброе пожелание, мы догадались, что ничего хорошего нас ждать не может.

— Чем хотите завтра заниматься? — широко улыбаясь, произнёс весёлый человек, который на Севере является для нас заменителем не только жён и матерей, но и самого шефа.

Взрослый поглядел в улыбающееся лицо серьёзно и обречённо:

— А это уж ты нам скажешь!

— Правильно, голуби! Завтра вы едете на Пижму! Там вас будут ждать в семь часов.

— Вечера? — ужаснулся я.

— Бог с тобой! Утра, конечно!

Теперь ужаснулись мы все:

— Так сейчас ведь почти полночь!

— Правильно. Поэтому, ужинайте, отдыхайте, сколько влезет, но в семь будьте в Пижме! Это же совсем рядом — километров сорок!..

Если я начну рассказывать обо всех титанических свершениях, кои мы преодолели, чтобы успеть к назначенному сроку в Пижму, то вы, чего доброго, посчитаете нас героями, а это не совсем так.

Пижма — малюсенький рабочий посёлок, состоящий из нескольких десятков балков — встретила нас сонным недоумением. Более того, оказалось, что нам нужна не просто Пижма, а Пижма плюс, а это ещё километров пятнадцать по зимнику.

Но и там нас никто не ждал. Все занимались своими утренними делами, и никому не было дела до трёх замёрзших топиков. Замёрзших потому, что за ночь пурга скончалась, а её место заняла удивительно тихая, но ужасно морозная погода.

В конце концов, после некоторых согласований, нам всё же удалось выяснить, что до места работы нужно ещё ехать и ехать, причём, не на нашей «копейке», а на чём-либо посерьёзнее.

«Урал» -вахтовка больше часа тащился по тундровому бездорожью, гордо именовавшемуся зимником. Всё было бы неплохо, но печка в салоне вахтовки не работала, и этот факт убивал в нас последние крохи тепла и веры в справедливость.

Всё же, работу, оказавшуюся необъёмной и несложной, мы сделали. А в самом конце её я вдруг увидел, что передо мною движутся кусты. Когда я почти уверился, что малость перетрудился, до меня доскакало: это же оленьи рога! И в самом деле, пара красавцев-оленей легко и грациозно мчала по тундре, таща за собою длинные нарты, в которых находился коренной представитель той земли, где мы находились.

— Эгей, смотрите! — закричал я своим коллегам, и они с жадностью дикарей уставились на оленью упряжку.

Вот так и произошла встреча с хозяевами здешних мест.

Правда, было ещё одно рандеву, но это скорее казус.

Две молоденькие ненки, возможно, симпатичные, если их хорошенько отмыть, решили погулять по свету. Гуляли, гуляли, да и наткнулись на балки, в которых жили трактористы да топики. Но топики — народ гордый, интеллигентный, к ним так просто не сунешься! И поселились девушки у трактористов, ибо не были очень притязательны к жизненным удобствам — им бы лишь где, да с кем! Но трактористы — люди невесёлые, с теорией не в ладах, им бы всё практика, да практика. И заскучали неночки, и захотелось им отдушины. Тогда пошли они всё же в балок к топикам. А был там в это время лишь один из них, задумчивый интеллигент, ценитель правильного питания и правильного поведения. Он, как узнал, чего захотелось любопытным молодкам, закатил глаза к потолку, а потом как зыркнет на них стёклышками очков! Так бедным девушкам и не удалось узнать, что же на душе у этих странных топиков и что у них души этой ниже!..

…Я закончил рассказ, а Саня только хмыкнул:

— Был бы я на месте того топика!

— Что, очень неночку хочется приласкать?

— Конечно, лучше бы немочку, но и в неночках свой шарм!

— Ага, — согласился я, — и шарм, и душок ещё те!

Пилял не проявлял желания присоединиться к беседе о прекрасном поле, видимо, он промёрз так сильно, что не хотел уже ничего в жизни!

— Пилял, решил я его хоть немного растормошить, — а ваши женщины красивые?

— Самые красывые, да!

— Хоть бы познакомил меня с кем!

— Как познакомил? У тэбя жена есть?

— Слава Богу, теперь уже нет!

— Тогда харашо. Приезжай, пазнакомлю.

— А меня там её родственники не убьют?

— Зачэм тебя убивать, ты бандыт, что ли?

— Да откуда я знаю, за что там у вас убивают?!

— Э, у нас тихо!

— Ну, тогда приеду! Только у меня калыма нет. Хотя калымить в своё время приходилось.

— Э, дэньги есть, больше ничего не надо!

— И тут деньги, — погрустнел я, — а как же любовь?

Пилял посмотрел на меня так, словно я ему ещё раз предложил побегать на лыжах:

— Какая любов? Тебе жена нужна?

— Нет, Пилял, извини, но жена без любви мне не требуется!

Горец разгорячился этим разговором, закурил и, выпуская струи дыма, вполголоса принялся сам себе доказывать преимущества брака по взаимному расчёту. И то хорошо, что он хоть на время оставил мрачные мысли, всё более угнетавшие всех нас. Но почему-то во мне ни разу не возникло чувство не только какой-то безысходности, но даже растерянности. Я был твёрдо уверен, что всё закончится благополучно!

— Так, ну что ж, сиди, не сиди, а вылезать придётся! — зашевелился Саня.

Я глянул на него непонимающе:

— Что ещё за дела неотложные?

— Вот именно, неотложные!

Я понял, о чём он говорит, и содрогнулся, представив, что ему сейчас предстоит!..

…Если кто-то думает, что отправление естественных надобностей в тундре — дело приятное, то пусть так и думает! Я же хочу вкратце рассказать об этой процедуре или, если более правильно её назвать, операции «П»! П — это первая буква простого русского слова, обозначающего конец всему, это, как бы, завершающая стадия абсолютно всего! Ещё эта стадия иногда не только приходит, но и подкрадывается. Я думаю, вы меня понимаете!

Итак, чтобы провернуть эту операцию в открытой тундре при средней температуре минус двадцать и ветре, умеренном до шквальности, необходимо два фактора: скорость и чёткое выполнение алгоритма, то бишь, последовательности фаз. Это имеет решающее значение!

Подготовка начинается заблаговременно, в балке. Для начала, нужно как можно дольше посидеть возле раскалённой печки, дабы аккумулировать в себе побольше тепла. Далее, на себя вы надеваете одежды столько, чтобы не замёрзнуть в течение пары минут — каждая лишняя одёжка, которую придётся расстёгивать на улице, обернётся лишней минутой, а это — смерти подобно! Теперь вы берётесь одной рукой за верх штанов, а вторая рука зажимает столько туалетной бумаги, сколько её вам необходимо. Ну вот, подготовка и закончена.

Ещё перед выходом необходимо точно определить маршрут броска, чтобы не метаться в ненужных исканиях. Всё, старт! Вы вылетаете на воздух и делаете десяток крупных шагов по намеченному маршруту. На последнем шаге рука, держащая штаны, должна начинать движение вниз, стремясь оголить нижнюю заднюю часть тела ровно настолько, чтобы открылось только рабочее отверстие. В это время ноги начинают сгибаться в коленях, а верхняя часть тела наклоняется вперёд. Как только оголённая задняя часть тела достаточно приблизится к снежному покрову, должно произойти резкое исторжение шлаков организма. После этого ноги начинают выпрямляться, а вторая рука, вооружённая бумагой, быстро и уверенно наводит косметический марафет рабочего отверстия. В это же время первая рука уже водружает штаны на исходную позицию. Именно эта фаза должна быть наиболее правильно рассчитана, ибо сбой может привести либо к небольшому переохлаждению, либо к невытиранию рабочего отверстия, что само по себе не является трагедией, но всё-таки не доставит удовольствия ни вам, ни тем, кто живёт с вами в балке.

В то время как руки чётко выполняют свою работу, ноги должны уже развернуть тело и приготовиться к движению. Движение начинается сразу после вытирания рабочего отверстия, не дожидаясь полного одевания штанов. Да хрен с ними, со штанами! Скорее в балок!

Вот так вот и происходит ежедневное исполнение этого ритуала, в нормальных условиях доставляющего удовольствие. Если я что и придумал, то только в сторону смягчения и упрощения!..

…Саня вернулся промёрзший и злой. Он снова вытащил рацию и принялся орать в неё очень много разных фраз и слов, из которых только одну я могу привести без купюр:

— Да кто-нибудь когда-нибудь будет нас искать или нет!

Конечно, никто ему не ответил, и Саня засунул бесполезный предмет в карман.

А вокруг тырчика тьма была полной, и робкий свет фар делал её жутковатой, похожей на непроходимый барьер. И вот именно в этот момент во мне шевельнулось что-то тревожное, очень неприятное, но я, даже не попытавшись вникнуть в надвигающееся чувство, властно приказал себе:

— А ну, прекрати!

Я изо всей силы захлопал в ладоши, стараясь резкими движениями сбить направление мыслей, но Пилял понял это иначе:

— Замёрз?

— Есть малехо! А у вас, на Кавказе, морозы бывают?

— Да. Но нэ такие.

— А вот у нас в Кирове и под пятьдесят закручивает! — то ли констатировал данный факт, то ли похвастался Саня.

— Ужас! — содрогнулся я. — И куда только Бог смотрит?! А почитаешь Библию — там всё теплынь да благодать!

— Ты Библию читал? — заинтересовался Саня.

— Было дело.

— И как она тебе?

— Здорово! Особенно, первые пять книг, вернее, три.

— А вот я её прочитал сзади наперёд!

— Зачем? — я перестал хлопать руками и захлопал глазами.

— А вот ты прочитай когда-нибудь, сам поймёшь.

— Но что ты понял?

— Нет, ты прочитай, чего я буду рассказывать.

— Да зачем я буду её читать, не зная, что должен понять, и пойму ли что вообще!

— Но я-то понял!

— Что?!

— Ты почитай, сам поймёшь.

— Нет, Саня, не буду я её читать сзади наперёд, потому что, либо ты просто туфту какую-то гонишь, либо мыслишь не так, как мыслю я.

— Ну, вообще-то, у меня крыша уже начала съезжать, когда я читал так.

— Во, это уже ближе к теме! Но моя крыша и без этого висит на одном гвоздике. И если уж съедет, то пусть от чего-нибудь другого!

Пилял нас не слушал, а если и слушал, то вряд ли что понимал, но это и к лучшему. А Саня, поёжившись, вдруг заявил:

— Больше всего сейчас я хочу выпить стакан водки! А ты?

— А я не хочу.

— Не понимаю, как можно не хотеть водки?

— А я не понимаю, как можно хотеть её!

— Но тебе же раньше нравилась она?

— Нет.

— Но ты же пил?

— Да. Но это не значит, что она мне нравилась.

— А чего же пил?

— Дурак был.

— А счас поумнел?

— Вряд ли.

— Так почему выпить не хочешь?

Я уставился на Саню недоумевающее:

— Ну, не хочу и всё! Что мне теперь, застрелиться от этого?!

— А сколько ты уже не пил?

— Тринадцать.

— Месяцев?

— Часов! — зло бросил я. — Отстань ты с этой темой!

— А интересно, — хрена с два он унялся! — Что должно случиться, чтобы ты напился?

— Да ничего.

— Ну ладно, если захочешь когда-нибудь выпить, приезжай ко мне, я очень хотел бы на это взглянуть!

— Если б ты знал, сколько десятков человек мучаются таким же желанием!

— Я их понимаю.

— А я — нет! Разве интересно смотреть на пьяную рожу?

— Интересно. Ведь те, кто долго не пьют, потом начинают догонять!

— Это те, кто себе не позволяет пить.

— А ты позволяешь?

— А я никогда и не запрещал.

— Так чего ж не пьёшь?

Я глубоко вдохнул воздух в грудь, приблизился к Саниному лицу и заорал:

— Не-е-е-хо-о-о-чу!!!..

…По расчищенному зимнику уверенно катил «Кировец», таща за собою гружёные сани. И сидел за рулём этой машины немолодой, но весёлый татарин. Он что-то довольно напевал, радуясь хорошей морозной погоде и прекрасному настроению.

Дорога, миновав ручей, выскочила на горочку, и татарин увидел два балка, стоявшие на обочине. И решил он зайти, потому что в тундре народу немного, а пообщаться с кем-то так хочется.

Жили в балках этих весёлые топики, только что закончившие полевые работы и собиравшиеся вскоре уезжать. Были они не только весёлые, но и гостеприимные.

Ахмет — так звали татарина — напился у них чаю, покурил вволю, разговорился. И стало ему так хорошо и тепло!

— Жаль, выпить нечего, — посокрушался один из топиков.

— А я не пью, — заулыбался Ахмет и замахал руками, — уже двадцать три года не пью!

— Молодец, — порадовались топики.

Ахмет ещё посидел минут десять и поехал дальше, поблагодарив хозяев за тёплый приём.

Ехал он, ехал, а настроение почему-то стало портиться. В чём дело?

Скоро Ахмета тормознул какой-то мужик и попросил выручить соляркой.

— Да бери, ради Аллаха, — заулыбался татарин.

Мужик сцедил из безразмерного бака «Кировца» пару вёдер топлива, а Ахмету протянул свёрток.

— Что это?

— Водка. Бери, от души!

И взял Ахмет водку, но не поехал дальше, а вернулся назад, к весёлым топикам:

— Вот, выпейте, ребята, от души!

— Как же мы без тебя будем? Нехорошо! — заскромничали те, но языки губки уже облизнули.

— Да ладно, и я с вами! — решился Ахмет.

И никто не стал его уговаривать, мол, подумай, Ахмет, ты же двадцать три года не пил, зачем тебе всё это?

Весело и шумно стало в балке, и все — и Ахмет, и топики напялили на свои рожи маски пофигизма и довольства!..

Смотали по домам протрезвевшие топики, а Ахмет всё ездит на своём «Кировце», но теперь и настроение у него невесёлое, и голова как чужая, но, зато, а кабине есть несколько бутылок, а компаньонов найти всегда можно! Да плевать на те двадцать три года размеренной жизни! Да плевать на жену, привычно ожидающую ласкового мужа с вахты! Главное, что повстречался Ахмет с весёлыми и радушными людьми, которым для гостя ничего не жалко, даже его жизни!..

…Я взглянул на часы: прошло ровно четыре часа, как мы остановились в ожидании спасателей. Но, видимо, спасатели не очень-то торопились, а, может быть, просто не знали, где же находятся эти придурки, сумевшие заплутать на ровном месте.

— Нэт, надо ехать! — Пиляла заглючило намертво.

— Поехали, — махнул я рукой.

— Куда? — Саня в готовности включил пониженную передачу, на которой, в отличие от некоторых гонщиков, он всегда ездил по тяжёлой местности.

— Пилял покажет, — и я повернулся к горцу, — какой, говоришь, азимут нам держать надо?

— Какой азымут? — возмутился тот так, словно я ему предложил изменить основам ислама.

— В общем, Саня, едем так, чтобы ветер нам дул справа и сзади.

И мы поехали. Тырчик медленно, будто принюхивающаяся к теряющемуся следу гончая, полз по плотному насту тундры. Сейчас мы находились на некоторой возвышенности, и это делало езду почти идеальной, но что будет, когда путь наш пойдёт через низину? Впрочем, представить это несложно. Тырчик нырнёт в мягкую перину снега, и нам с Пилялом придётся вылезать в свистящую и стонущую пургу и откапывать вездеходик, утопая почти по грудь в снегу, вспоминая при этом своих и чужих родственников, а так же тех, кто послал нас сюда, ехидно пожелав бодрости духа!

Мы проехали минут десять, и нам пока везло — тырчик ни разу не провалился. Тревожило лишь одно: правильно ли мы сделали, что вообще тронулись с места? А вдруг, направление выбрано неправильно и, вместо того, чтобы приближаться к трассе, мы от неё удаляемся?! Хотя, если судить по ветру, ошибки быть не должно — он просто не мог кардинально изменить направление за эти несколько часов.

Видимость была так ограничена, что казалось, будто мы находимся в вечно ночных глубинах океана на батискафе, бесстрашно исследуя самые неизученные места на планете. Но там было бы тихо. Здесь же пурга во всю глотку орала пьяные песни, а маленький, беззащитный вездеходик пытался ей подпевать. Но голос его был так робок!

Саня упёрся лбом в стекло, напряжённо всматриваясь в перевивающиеся снежные потоки, пытаясь хоть что-то разглядеть, но толку от этого было мало. Я подумал, что если б он закрыл глаза, эффект был бы точно таким же.

— Еду по приборам, — словно услышал меня тырчикмен.

— А какие у тебя приборы? Альтиметр, кренометр?

— Нет, у меня только амперметр да хренометр!

— Ну, тогда мы точно доедем!

— Да. Только вот куда?!

— Как куда? — возмутился Пилял. — Мы домой едем!

— Нет, Пилял, это ты едешь домой, а мы просто катаемся! — подзудил горца Саня.

Тот хотел что-то благородно возразить, но в этот момент заскрежетала рация, висевшая у меня на воротнике.

— Стой! — крикнул я Сане, сжал рацию в руке и заорал в неё: — Эй, кто там?! Вы люди или это пурга шизует?!

Из динамика послышался хрип, перешедший в неопределённой частоты визг, а потом выпали несколько слов, из которых было понятно лишь одно:

— Свет… Гасите… Смотрите…

— Так что делать? — посмотрел на меня Саня. — Гасить свет или не гасить?

— Гаси.

В кромешной тьме, мгновенно накинувшейся на нас, едва погасли фары, мы в первое мгновение не увидели ни хрена. Но вот впереди и чуть слева что-то тускло блеснуло, и я решил, что это в глазах моих прыгают зайчики ожидания. Нет, свет точно был, мне не показалось! Да и Саня его тоже увидел:

— Вон они! — и он, дав полный газ, рванул на этот маячок спасения.

Зря он это сделал, зря! Тырчик, промчавшись метров сто, вдруг заупрямился и стал зарываться в снег.

— Что случилось? — вопросительно посмотрел я на тырчикмена, но тот и сам был в недоумении:

— А я знаю?

Пришлось вылезать. Но теперь, когда помощь была близка, ни холоду, ни ветру нас было не взять! Оказалось, что от быстрого хода перевернулись сани, и именно это и тормозило нас.

Прицепить дышло саней — дело десяти секунд, но это в обычных условиях. Находясь же в пекле пурги, да ещё испытывая тряску в руках от бессистемно колотящихся сердец, мы быстро осознали, что сцепка — дело почти невозможное! Мы едва не плакали от досады, но стопор ни в какую не желал исполнять свои обязанности по зацеплению и от всей души посылал нас в места самые интимные! А рация, не умолкая, голосом мудрого Баланюка вещала:

— Смотри свет, смотри свет! Я вас вижу!

— Да ё-моё, мы тебя тоже видим, — заорал Саня, и разинутый рот его тотчас же забило снегом.

Стопор, видимо, уже достаточно насладился нашим отчаянием или ему просто стало нас жалко, но, как бы там ни было, он взял да защёлкнулся — легко и элегантно.

— Ну и какого чёрта ему было нужно?! — взвыл Саня, запихивая замёрзшие пальцы в рот.

— Издевался! — я свои пальчики, по примеру альпинистов, засовывал в другое место, не менее тёплое, но более сухое.

— Там снэг попал! — Пилял пальцы не грел нигде, а стоял, скрюченный и корявый, похожий на обгорелую стланиковую берёзку.

Спасительный свет уже был виден отчётливо и совсем близко — до него метров двести. Тырчик опять рванул, но теперь уже не так резво.

Когда осталось метров пятьдесят, Саня остановился.

— Опять что-то не так? — озабоченно взглянул я на него.

— Да нет, всё нормально. Просто хочется оттянуть приятное мгновение.

— Ехай быстрее, — взмолился Пилял, — я совсэм замёрз!

А в рации раздался чистый и бодрый глас Баланюка:

— Тырчик, ко мне!

Я нажал кнопку и весело ответил:

— Есть, сэр!