Слова

Он совсем не умел прощаться. Когда нужно было сказать «счастливого пути», он говорил «возвращайся скорее», а вместо «прощай» постоянно выходило «до встречи». Он пытался научиться прощаться на других языках, но получалось то же самое — слова прощания не желали произноситься, на их месте все время оказывались другие.

Он огорчался из-за этого, ведь уметь прощаться очень важно, особенно если тебе или кому-то другому действительно нужно уйти надолго. Слова прощания — это ключ к двери, за которой начинаются новые дороги, к двери, которую иногда нужно открыть, даже если совсем не хочется. Просто потому, что иначе нельзя, иначе будет неправильно. Но ключ не давался ему в руки, и это было тяжело.

Люди считали его вечным оптимистом, очень добрым, очень сильным, а главное — приносящим удачу, ведь те, с кем он не мог попрощаться, всегда возвращались, а он знал, что они ошибаются, но не мог объяснить так, чтобы поняли. Поэтому он продолжал пытаться поймать этот ключ, эти слова, хотя бы их отголосок, но все оставалось по-прежнему.

Он бродил по улицам, по паркам, по дорогам, повторяя про себя «до свидания», «прощай», «счастливого пути», но вслух, как и раньше, получалось «возвращайся скорее», «до встречи», «увидимся». Его слова плыли вокруг, невесомые и неслышные, и та удача, которую ему приписывали, оседала на землю. Он шел и шел, не замечая, что желтые и красные листья уже стали белыми хлопьями, эти хлопья ложились ему на плечи и волосы холодным покрывалом, которое согревало его, пока он делал очередной шаг и очередную попытку произнести слова, которые не желали произноситься. Он постепенно забывал, что его ждут, забывал, что кто-то стоит у окна и смотрит в крутящуюся белую мглу, забывал, что обещал вернуться к чаю, но ноги все же принесли его к дому, словно вся память ушла в шаги, и шаги знали, куда нужно идти.

Он открыл дверь и шагнул через порог, в тепло, но снег на его плечах и волосах не таял, а руки были прозрачными и ледяными. Он подошел к столу, на котором уже давно остыл чай, и тот, кто ждал его у окна, обернулся, услышав шаги, но никого не увидел. Он сел за стол и закрыл глаза, и снег начал таять, стекать на пол ртутной лужицей. И тот, кто ждал его у окна, наконец, увидел, и подошел, и взял за руки, чтобы согреть дыханием, прикосновением, сердцем, но его ладони и пальцы не хотели переставать быть прозрачными. А он просто смотрел на того, кто ждал его у окна, и молча улыбался, потому что слова остались в снегу, в крутящейся белой мгле, на дороге, в шагах и шорохе фраз, которые не хотели произноситься.

Тот, кто ждал его у окна, принес плед и укутал его, и он закрыл глаза, прислонившись к плечу того, кто ждал его у окна. «Прощай», хотел сказать он. Но получилось: «увидимся», ведь он совсем не умел прощаться. И тот, кто ждал его у окна, сел рядом, чтобы ждать, когда они снова увидятся, и тоже закрыл глаза, и обнял его — вдвоем ждать всегда лучше, даже если ждешь друг друга. И ртутная лужица на полу проросла ледяными иглами, которые оплели их, укрыли, укутали, и остывший чай на столе стал фарфоровым льдом, и часы на стене застыли в ожидании, когда же он и тот, кто ждал его у окна, увидятся снова. И дом рассеялся в белом крутящемся мареве, и дверь, которая должна была отвориться, нарисовалась, выступила из темноты, и вихрь ударил в нее, распахнул и растворился за створкой. «Увидимся», тихо прошелестели белые хлопья, когда дверь бесшумно закрылась, и темнота вновь поглотила ее, чтобы снова нарисовать, когда он и тот, кто ждал его у окна, скажут друг другу «привет».