I. Тихие воды (часть 2)

В особняке на Парковой аллее нас встретил сам мистер Коппинг. Высокий статный мужчина проводил нас в модно обставленную гостиную, и теперь нервично ходил кругами по комнате. В любое другое время, я уверен, он обладал бы внешностью довольного жизнью бонвивана, но сейчас даже кончики его пшеничных усов над капризно очерченной губой горестно повисли.

— — Это такая трагедия… я узнал о смерти Ульриха только вчера, когда вы прислали записку… газеты почему-то не написали об этом...

Эйзенхарт подтвердил, что до сих пор в целях расследования полиция не хотела афишировать смерть барона.

— — И подумать только, в тот день мы ужинали вместе… если бы я только знал!.. Я бы ни за что не отпустил его...

— — Хотите сказать, что вы видели лорда Фрейбурга в среду?

— — Он заглянул ко мне домой около шести, — рассеянно сообщил мистер Коппинг, вертевший в руках каминные часы. — Миссис Рождерс, принесите господам чаю!

Появившаяся в дверях гостиной домоправительница поспешно удалилась.

— — Вы договаривались с ним о встрече?

— — Да, мы собирались обсудить скачки. На следующей неделе начинается новый сезон… если бы я только знал!..

Мистер Коппинг упал в кресло и в отчаянии обхватил голову руками. Мы молча ждали, пока хозяин дома придет в себя.

— — Простите, я никак не соберусь… Ульрих был для меня как брат, которого у меня никогда не было, и потерять его...

— — Это большая утрата. Я понимаю вас, мистер Коппинг. И все же, если бы вы смогли ответить на несколько вопросов, вы очень помогли бы нам найти его убийцу.

— — Разумеется, разумеется, — мистер Коппинг потер покрасневшие глаза и крикнул. — Миссис Роджерс, да когда же будет этот проклятый чай?!

Он снова встал и начал ходить кругами по комнате.

— — Что бы вы хотели узнать?

— — Вы сказали, что барон Фрейбург был у вас в среду. Во сколько он ушел от вас? — спросил Эйзенхарт.

— — Я не помню… быть может, около восьми? Я знаю, что к тому времени уже стемнело и пошел дождь, если это вам поможет.

Насколько я мог вспомнить, в тот день ливень прекратился только на время между четырьмя и восьмью часами вечера. Я сообщил это Эйзенхарту, и он, кивнув мне, продолжил допрос.

— — Он говорил вам, куда собирается направиться после этого?

— — Нет. Я предложил ему остаться на ужин и постелить ему в гостевой спальне, но он сказал, что у него еще назначена встреча на девять.

Виктор, казалось, удивился.

— — Вы часто предлагали ему подобное?

— — Да. Ульрих… — мистер Коппинг замялся, — у него были некоторые проблемы финансового плана… иногда у него бывали проблемы с его домовладельцами… и не только.

— — И вы таким образом помогали ему?

— — Да.

— — Но вы не помогали ему напрямую деньгами, верно?

Мистер Коппинг поднял глаза и посмотрел на Виктора.

— — Вы намекаете, что Ульриха убили из-за его долгов, и в случившемся есть и моя вина, потому что я не помог другу, когда тот в этом нуждался? — его взгляд потемнел. — Возможно, так оно и есть. Мы дружили с Ульрихом, но я ничем больше не мог ему помочь. Мой отец способен вытерпеть сына-бездельника, развлекающего себя мыслями о том, что его стихи когда-нибудь оценят по достоинству, но если бы я начал давать Ульриху деньги в долг, который, как мы все знаем, он бы никогда не вернул, отец прекратил бы мое содержание.

В комнате воцарилось неловкое молчание. Даже если Эйзенхарт не хотел давить на свидетеля, он был должен был узнать все детали жизни барона Фрейбурга, и теперь ему приходилось пожинать последствия этого поведения: атмосфера в гостиной изменилась, мистер Коппинг, теперь остановившийся у кресла, отстранился, и весь его вид говорил о неприязни и недоверии к нам.

— — Барон Фрейбург говорил, с кем он собирается встретиться после разговора с вами?

— — Нет, — холодный тон мистера Коппинга указывал на то, что он не собирается больше откровенничать с полицией.

Эйзенхарту было необходимо придумать другую тактику, если он хотел узнать что-то стоящее. Методично постукивая карандашом по листу с записями, он тяжело вздохнул и решился пойти напролом:

— — Мистер Коппинг, мне очень неприятно говорить об этом, но кто-то подмешал в питье вашему другу снотворное и, пока тот находился в забытье, без всякого сожаления отпилил ему голову — еще при жизни барона, — не обращая внимания на то, как меняется от его слов цвет лица мистера Коппинга, детектив продолжил. — После этого преступник хладнокровно сбросил тело барона в реку. Мы до сих пор не знаем, каким образом он избавился от головы: ее все еще не нашли. Возможно, она все еще в реке, и лицо барона служит теперь кормом для рыб. Поэтому как бы вы не относились ко мне и к моим вопросам, если вы считаете барона Фрейбурга своим другом, ваш долг помочь нам найти убийцу и наказать его.

Судя по всему, эта речь произвела на мистера Коппинга определенное впечатление. Несмотря на сквозившее в его позе презрение, он все-таки соизволил ответить.

— — Когда Ульрих упомянул о встрече, мне показалось, — Коппинг на секунду замешкался, — что здесь была замешана дама, если вы понимаете, о чем я...

Мы подтвердили, что понимаем.

— — Вы знаете, кто бы это мог быть? — спросил Эйзенхарт.

Мистер Копинг снова замкнулся в себе.

— — Как вы знаете, Ульрих обручился с леди Эвелин Гринберг, — сообщил он нам.

— — Мы также знаем, что барон Фрейбург не был большим поклонником моногамных отношений, — отозвался Эйзенхарт. — Если вы скрываете что-то из попыток сохранить его репутацию, вы только делаете хуже.

— — Я ничего не скрываю.

— — Но все же вы не думаете, что барон планировал встретиться в среду вечером с леди Гринберг, — предположил Эйзенхарт.

Выражение лица мистера Коппинга подтвердило его слова.

— — Я не знаю, с кем собирался встретиться Ульрих тем вечером. Возможно, и с леди Гринберг. В конце концов, нет ничего странного в свиданиях между людьми, которые собирались пожениться...

— — И все же вы сомневаетесь в этом.

— — Да, я сомневаюсь. Леди Гринберг, безусловно, очаровательна, — на лице Эйзенхарта отразилось сомнение, — но я всегда думал, что для Ульриха она была только деньгами. Способом оплатить долги и привычный образ жизни.

Коппинг прервал свой рассказ. Дверь в комнату медленно отворилась, и в гостиную вошла служанка с нагруженным подносом.

— Почему вы так считали? — вежливо, но настойчиво, Виктор попросил его продолжить.

— — Когда Ульрих рассказал о помолвке, я очень удивился. Леди Гринберг была совершенно не в его вкусе, он всегда предпочитал женщин другого типажа. Но, полагаю, деньги остаются деньгами независимо от того, как выглядит их обладатель.

— — Какие женщины нравились барону?

Коппинг пожал плечами.

— — Блондинки. Такие, знаете… — он провел в воздухе волнистую линию, отдаленно напоминающую очертания женской фигуры, — где есть на что посмотреть. Сколько себя помню, его привлекали именно такие.

В этот момент нас отвлек звон разбившейся посуды, и мы все обратили внимание на горничную, расставлявшую на кофейном столике чашки. Одна из них теперь лежала неровной горкой фарфора на оттоманском ковре.

— — Миссис Роджерс!

Покрасневший от злости хозяин особняка звал домоправительницу. Я же посмотрел на девушку, опустившую глаза в пол и едва вздрагивающую от страха. Светлые волосы закрывали от нас покрасневшее лицо, а форменная одежда пыталась скрыть миловидную фигурку, но даже так я был готов поспорить, что она была красавицей и ее красота относилась к только что описанному Коппингом типу. Могло ли быть, что?..

Разговор прервался, пока домохозяйка распекала служанку и с ковра сметали осколки. Когда беспорядок был ликвидирован, мистер Коппинг вновь повернулся к нам.

— — Я прошу прощения за этот конфуз, — извинился он, но в голосе его слышалось раздражение. — В наше время так сложно найти нормальных слуг! Последняя приличная, если в наши дни еще можно сказать так о прислуге, горничная в этом доме уволилась несколько месяцев назад, и с тех пор агенство присылает таких… — он взмахнул руками. — Боюсь, скоро придется убрать всю мало-мальски ценную посуду в сервант, иначе все равно ее лишусь. Понятия не имею, где их обучают...

Заметив, что третью чашку взамен разбитой так и не принесли, мистер Коппинг опять позвал домопавительницу, в раздражении раз за разом нажимая на висевшую у камина сонетку.

— — Миссис Роджерс! Ради Духов, разлейте хоть вы этот проклятый чай! И позвоните в агенство, скажите, чтобы прислали новую горничную!

— — Вы говорили о том, что сомневаетесь, будто у барона была назначена встреча с леди Гринберг в вечер среды, — напомнил ему Эйзенхарт.

— — Ах да. Но это только мои подозрения. И я все равно не знаю, кто это мог быть кроме нее.

— — Вы не разговаривали с ним на эту тему? Некоторым мужчинам свойственно обсуждать с приятелями свои… связи.

— — После его помолвки это было бы неловко, как вы понимаете, — последняя часть фразы должна была указать на то, что мистер Коппинг сомневался, способны ли мы уловить подобные тонкости этикета.

— — Тем не менее, он не упоминал в последнее время никаких имен? Женских имен, я имею в виду.

Мистер Коппинг ни на секунду не задумался.

— — Только одно, Мари.

— — Когда он его упомянул?

— — В последний месяц, пожалуй. Я не помню точно.

— — И вы не спрашивали его, кто это?

— — Зачем? — он удивленно посмотрел на нас. — Ведь было ясно, что речь шла о леди Гринберг.

— — Прошу прощения? — ничего не понимая, я встрял в разговор. — Разве леди Гринберг зовут не Эвелин?

— — Ее полное имя — Мария Доротея Эвелин Гринберг. — объяснил мне Эйзенхарт; мистер Коппинг кивнул. — Я не слышал, чтобы ее так называли, но барон Фрейбург вполне мог сократить ее имя подобным образом.

Поблагодарив его за пояснения, я пригубил чай — к слову сказать, совершенно отвратительный, — и задумался. Я не верил в виновность леди Гринберг, но до сих пор слишком много фактов указывало на нее.

— — Я могу рассказать вам еще что-то о том вечере, детектив? — услышал я, как спросил Коппинг.

— — Пожалуй, что нет. Но вы могли бы рассказать мне о самом бароне. Насколько я понимаю, вы хорошо его знали? — снова увидев на лице мистера Коппинга отчуждение, Эйзенхарт добавил. — Это не праздное любопытство, поверьте. Иногда знание личности жертвы становится ключом к разгадке.

— — Так получилось, что мы с Ульрихом выросли вместе… — нехотя начал Коппинг. — Мой отец купил в свое время земли по соседству с замком Фрейбург, он и до сих пор живет там, когда дела не зовут его в город. Конечно, мать Ульриха не слишком была рада продаже этих земель, и тем более тому, что их купили люди другого социального класса, но у нее не было большого выбора: баронат Фрейбург уже давно не приносил денег. Со временем она свыклась с нашим присутствием по соседству и стала даже наносить нам визиты.

— — И тогда вы подружились.

— — Да. В Фрейбурге Ульрих был единственным ребенком, полагаю, поэтому леди Фрейбург разрешила наше общение. К концу первого лета я стал проводить в замке больше времени, чем у нас дома. Мы тогда облазили его сверху донизу, — успехнулся воспоминаниям Коппинг. — Все искали на чердаках привидений… Фрейбург, знаете ли, был ужасно заброшен. Такой простор для воображения! Нам все казалось, что в каждом углу, за каждым гобеленом прячется если не сундук с потерянными сокровищами, то какой-нибудь призрак, пылающий жаждой мести. Глупо, конечно… Но для детей это было удивительное место. Потом наступила осень, и нас разослали по школам. А на зимние каникулы мой отец пошел на ответную услугу и пригласил Ульриха к нам в городской дом. С тех пор так повелось, что все свободное время мы были неразлучны.

— — Каким он тогда был? — как мне показалось, с искренним интересом спросил Эйзенхарт.

— — А какими бывают дети? — ответил вопросом на вопрос Коппинг. — Непоседливым. Любопытным. Совершенно задавленным своей матерью, — но я за это его не виню, леди Фрейбург была совершенно ужасным существом, да упокоится она в мире Духов. Постоянно несла что-то о титуле, и долге, который он с собой несет. О том, как должен вести себя барон, о предках, чье имя Ульрих ни в коем случае не должен был посрамить, о том как Фрейбурги правили над этой землей какое-то несметное количество веков, и прочий архаичный бред. Как будто там было чем править! — Коппинг издал сухой смешок. — Не говоря уже о том, что времена феодалов, которые обязательно должны были карать провинившихся крестьян и плодить побольше сыночков для поддержания династии, давно уже миновали.

— — Значит, барон Фрейбург мало походил в детстве на себя, каким он был незадолго до своей смерти?

Мистер Коппинг незаинтересованно пожал плечами.

— — Все мы взрослеем, детектив.

— — И все же, некоторые из нас не меняются настолько сильно. Когда это случилось? Была ли какая-то особая причина?

— — Боюсь, я не смогу вам точно сказать. После школы я отправился в саббатикал и провел около двух лет на материке. Когда я вернулся… скажем так, к тому времени, Ульрих стал тем человеком, который вам известен.

— — И вас это не удивило? Вы никогда не спрашивали, что с ним случилось за эти два года?

— — Нет и нет, детектив. Я могу быть вам еще чем-то полезен?

— — Сколько слуг работает в вашем доме?

Мистер Коппинг удивленно посмотрел на Эйзенхарта.

— — Я хотел бы с ними поговорить, — пояснил детектив. — Если вы часто приглашали барона Фрейбурга переночевать у вас, они могли что-то знать о нем. Возможно, кто-то из них владеет информацией, которая помогла бы расследованию.

— — Я сильно в этом сомневаюсь, но… У меня работают миссис Роджерс, она домоправительница, кухарка, горничная и мой камердинер. К сожалению, вам не удастся опросить их всех. Кухарка недавно сломала ногу, агенство как раз подбирает замену, — он потемнел лицом. — Право, с этими слугами такая морока!..

Выслушав положенные в этом случае слова сочувствия, он дернул за шнур сонетки и велел миссис Роджерс помочь нам. Вскоре мы оказались за кухонным столом, напротив нас сидели миссис Роджерс, мистер Малкольм Тейт, которого нам до того не доводилось видеть, и горничная, все еще с покрасневшими щеками.

— — Что бы вы могли сказать о бароне Фрейбурге? — спросил Эйзенхарт, переписав их персональные данные в блокнот.

Ответила нам за всех экономка, занимавшая благодаря своим должности и характеру, главенствующую позицию реди слуг дома.

— — Он был другом хозяина, сэр, — сухопарая дама неодобрительно посмотрела на него, показывая своим видом, что больше ей нечего сказать. Несмотря на приказ хозяина ответить на вопросы полиции, она явно не собиралась раскрывать никаких секретов.

— — Кто-нибудь из вас говорил когда-либо с ним?

— — Барон Фрейбург был из другого класса, сэр. У него не было никакого резона общаться со слугами, если только ему что-то не требовалось. Но это едва ли можно назвать разговором.

Горничная попыталась заикнуться о чем-то, но миссис Роджерс смерила ее суровым взглядом.

— — При всем моем уважении, нам совершенно нечего сказать о бароне полиции. Кроме того, что барон был настоящим джентельменом.

Эйзенхарт задумчиво посмотрел на нее и согласился. Миссис Роджерс прошла еще старую школу, в ее присутствии не стоило ожидать откровений. Я даже позавидовал мистеру Коппингу: в наши дни было сложно найти столь преданную прислугу.

— — Что насчет вашей кухарки?

— — Миссис Симм? Она сейчас у родных в деревне, мистер Коппинг был настолько добр, что не стал ее увольнять. Там она сможет получить достойный уход и лечение.

— — Я бы хотел допросить и ее тоже.

— — Уверяю, она также ничем не сможет вам помочь, — оскробленно произнесла домоправительница.

— — И, тем не менее, я должен услышать это от нее. Я верю вам, — Эйзенхарт улыбнулся пожилой женщине, — но мое начальство должно знать, что расследование проводилось добросовестно.

— — Я дам вам ее адрес, — отозвался камердинер. Покопавшись в кухонном шкафу, он достал адресную книгу и переписал из нее данные.

— — В таком случае, у меня больше нет вопросов.

Эйзенхарт попрощался со слугами, и мы вышли на Парковую аллею. Завернув за угол квартала, он остановился и показал мне жестом сделать то же самое.

— — В чем дело? — спросил я. — Вы кого-то ждете?

Посмотрев на хитро улыбающегося детектива, я заметил, что тот забыл у Коппинга свою шляпу. В тот же момент позади нас раздался цокот женских каблучков, и девичий голос позвал Эйзенхарта:

— — Сэр! Подождите!

— — Я хотел поговорить с ней без миссис Роджерс под боком, — сказал он и обратился к девушке. — Лиза, не так ли?

— — Да, сэр, — она сделала неловкий книксен.

— — Вы хотели что-то сказать там, на кухне. Что?

— — Он ведь все равно меня уволит, да? — девушка посмотрела на нас, ожидая ответа.

— — Мне очень жаль.

Она вздрогнула.

— — Так и думала. Никто после Этты у него долго не задерживался. А я мало того, что перед гостями его опозорила, так еще и вторую чашку за день разбила.

Ее кончик носа слегка покраснел, словно она собиралась заплакать.

— — Его друг, барон Фрейбург, он… не был джентельменом, — она с трудом подбирала слова, как будто ей было неловко говорить на эту тему. — Он… хотел от горничных большего.

Эйзенхарт посуровел.

— — Он приставал к вам?

— — Да, — еле слышно прошептала Лиза, сжимаясь от страха. Румянец на ее щеках проступил еще сильнее. — И не только ко мне. Предыдущая служанка мне рассказывала. Она из-за этого сама ушла, не стала дожидаться, пока хозяин уволит.

— — Как ее звали?

— — Анни, сэр.

Не Мари.

— — Мистер Коппинг часто увольняет горничных? — задумчиво спросил Эйзенхарт.

— — В последние месяцы да, сэр. В агенстве уже ходят слухи, что чуть ли не шестеро с Этты сменилось. Это включая меня, сэр.

— — Кого-нибудь из них звали Марией?

— — Я не знаю, сэр, правда. Вам нужно спросить в агенстве, — предвещая вопрос, она продолжила. — "Эдвардс и Харпер", сэр. Это в центре, у Семи лестниц.

— — А эта Этта? Откуда вы о ней знаете?

— — Миссис Симм рассказывала о ней. Она ее порекомендовала хозяину, все жалела, что та ушла. Они с ней сработались, как-никак не один год вместе прослужили.

— — Миссис Симм не рассказывала, из-за чего она уволилась? Возможно ли, что тоже из-за барона?

— — Нет, сэр! Этта собиралась замуж, то ли за какого-то бакалейщика, то ли за зеленщика. Миссис Симм все переживала, что из господского дома, да в жены торговца, вот я и запомнила, — Лиза горько улыбнулась.

— — Спасибо, — поблагодарил ее Эйзенхарт и, покопавшись в карманах, выудил оттуда свою визитную карточку. — Если у вас будут проблемы с поиском работы, обращайтесь, — протянул он ее девушке, — я постараюсь найти вам место.

Проводив горничную взглядом, я повернулся к Эйзенхарту.

— — Похоже, разговор с мистером Коппингом принес вам неожиданные результаты, — заметил я.

— — И ни одной зацепки, — кивнул детектив, — если не считать еще нескольких фактов, которые можно трактовать против вашей дражайшей леди Гринберг.

— — Вы все еще думаете, что это она убила барона?

Увидев мой скептический настрой, Эйзенхарт рассмеялся.

— — Нет, хотя и не отрицаю такой вероятности. На самом деле, я бы сказал, что то, что рассказал нам мистер Коппинг, свидетельствует скорее в ее пользу. Во-первых, имя Мари. Коппингу было неизвестно о соглашении между леди Эвелин и бароном, но если оно существует, то я сомневаюсь, что барон Фрейбург стал бы называть ее ласковыми именами. Во-вторых, время свидания. Не зря же выражение сinq Ю sept [9] стало в нашем обществе нарицательным. Женщине круга леди Гринберг было бы гораздо удобнее назначить тайное свидание перед ужином, с пяти до семи, когда ей положено наносить визиты или прогуливаться по магазинам, и ее отсутствие пройдет незамеченным. В девять обычно назначают свидания те женщины, которые не будут против, если кавалер останется у них на ночь.

— — Поэтому вы собираетесь искать таинственную Мари среди уволившихся служанок? — с сомнением поинтересовался я.

— — Должен же я с чего-то начинать. Я не могу сросить каждую Марию в Гетценбурге, спала ли она с бароном и не с ней ли он собирался встретиться перед смертью.

— — Знаете, что меня беспокоит? — спросил я спустя какое-то время. — Все следы до сих пор вели к женщинам: сначала к леди Гринберг, теперь к этой неизвестной Марии. Хотя женщина могла обезглавить барона, особенно если тот находился под действием наркотика, мне трудно представить, что бы она стала делать с ним дальше. Дотащить труп до реки, а тем более довезти — как бы она смогла это провернуть?

— — Я знаю, — согласился со мной Эйзенхарт, — это выглядит пока не слишком правдоподобно. Но, возможно, ей не пришлось его никуда везти. Вы готовы продолжить нашу экскурсию на пленэре, доктор?

Эйзенхарт выступил на проезжую часть и замахал извозчику, чтобы тот остановился.

Реддингтон-парк располагался на границе старого города и района, находившего свое место в разговорах между людьми среднего класса и выше только как "тот берег". Берег трущоб и работных домов, бездомных и наркоманов, коптящих фабрик и мусорных свалок. И все это благолепие было отделено от остального Гетценбурга только рекой и узкой полосой болотистой почвы, названной в честь генерала Реддингтона. Городские власти сделали все, что могли, пытаясь облагородить парк и заставить жителей забыть, что скрывалось за ним. Но, глядя перед собой, я признавал, что их старания ни к чему не привели. Из-за особенностей почвы вымощенные тропинки местами просели, из фонарей — ради экономии электричества или по неизвестной мне другой причине — были выкручены лампы, а в воздухе висел дымовой туман от фабрик по другую сторону Таллы, чей запах смешивался с неповторимым гнилым ароматом старых листьев.

— — Специфическая здесь обстановка, верно? — спросил Эйзенхарт, когда мы добрались до набережной-променады.

Я согласился и заметил, что в одном месте заросли камышей были поломаны, словно там вытаскивали из воды что-то тяжелое. Земля поблизости была испещрена следами ботинок.

— — Это здесь нашли тело барона?

Эйзенхарт кивнул.

— — За деревьями, вам его сейчас не видно, доктор, находится мост. В народе его давно прозвали Мостом утопленников. В центре города в воду не спрыгнешь — решетки, высокие ограды, да и полицейские патрули часто ходят. Здесь ничего этого нет. Поэтому и идут сюда, что с этого берега, что с того. Проигравшиеся в пух и прах картежники и нищие, не способные больше выносить тяготы жизни, страдающие из-за несчастной любви романтичные девушки и постаревшие проститутки, которых сводник выкинул из борделя, страдающие от сплина, невылеченных болезней или от наркомановой ломки… Все надеются, что обретут покой на дне реки, а вместо этого мы вылавливаем их в камышах, — Эйзенхарт закурил и предложил мне сигарету. — У Таллы темперамент коровы на выпасе, все вскоре к берегу пристают. Но мне не хотелось бы, чтобы вы обольщались, доктор, — он внимательно посмотрел на меня. — Как говорится, тихие воды глубоки и полны опасностей. И с тихими провинциальными городами так же.

— — Не понимаю, о чем вы.

Я поежился, избегая встречаться взглядом с Эйзенхартом. Разумеется, я прекрасно понял его предупреждение. После долгих лет жизни в зоне военных действий, мне никак не удавалось воспринимать жизнь в Империи всерьез. Я видел города с фотографических открыток, выстроенные в ряд пряничные фасады домов, но не замечал их оборотной стороны, преступности и насилия. Это обескураживало и дезориентировало, но никакие до сих пор усилия с моей стороны не помогли мне поверить в то, что в пасторальном городке на краю Империи было не менее опасно, чем на войне, где судьбы обрывались каждую секунду.

— — Просто подумал, что Гетценбург должен сильно отличаться от вашего обычного места жительства. Было бы жаль, если бы вы попали в неприятности только из-за того, что неправильно оценили его, — Эйзенхарт улыбнулся, чтобы разрядить атмосферу. — Тело барона вытащили из реки здесь, но я привел вас сюда не за этим. Тут уже все осмотрели, и нам искать нечего. К тому же, я обещал вам место преступления, помните? И благодаря вам я его, кажется, нашел.

Мы поднялись по ступеням моста, и я задержал взгляд на пляшущем пламени свечей в стеклянных футлярах, то тут, то там жавшихся к парапету. К одной из них, прислоненная, стояла фотография молодой девушки с перьями в волосах. Под ногами хрустели зерна овса; должно быть, перед дождем их рассыпали вокруг фотографии. Самоубийство — один из немногих актов неповиновения Судьбе и Духам, которые мы можем себе позволить. Но плата за него высока: никто не похоронит тело самоубийцы, никто не насыпет на гроб зерна, чтобы облегчить ему переход в мир Духов, понтификс не проводит их души в последний путь. Вместо этого тела самоубийц, навсегда отрубая им дорогу на тот свет, сжигают, как и тела преступников… и бездушников.

Я устыдился своих мыслей и поспешил за Эйзенхартом, уже не останавливаясь у мерцавших в смоге огоньков. Пройдя гребень моста, я отметил, что фотографий и свечей становилось все меньше и меньше, и, чем ближе мы подходили к берегу, тем отчетливее среди дыма и едких химикатов чувствовался другой, тошнотворно-сладковатый запах. С каждым шагом эта новая вонь все сильнее забивала промышленные выхлопы, вызывая в моей памяти картины из прошлого.

— — Сигарету, доктор? — предложил мне Эйзенхарт, вновь доставший из кармана портсигар.

Я с благодарностью ее принял. Приправленный вишней табачный дым на некоторое время унял рвотные позывы, и я задышал, стараясь, впрочем, не вдыхать полной грудью.

— — Что находится за мостом? — наконец спросил я.

— — Большие Шлахтгаусы. Последняя скотобойня, оставшаяся в черте города. К сожалению, она же и самая старая. Держитесь, скоро станет легче.

Обогнув стену из старых, кое-как нагроможденных камней, мы двинулись по набережной к подъездным воротам.

— — Полиция, — постучал в небольшую дверь рядом с ними Эйзенхарт, — открывайте.

Привратник, худой лупоглазый парень лет двадцати, посторонился и пропустил нас внутрь. Вид у него был настороженный, как и у рабочего-синду, стоявшего рядом с ним.

— — Мне нужно увидеть управляющего, — потребовал Эйзенхарт, показав им полицейский значок. — Скажите ему, что это срочно.

Сторож поклонился и побежал докладывать о нашем приходе. Я же сделал глубокую затяжку и осмотрелся. Во внутреннем дворе фабрики, как ни удивительно, дышалось легче, вероятно, теперь мы находились не с подветренной стороны. Из-за вечернего времени людей было немного, только пара рабочих в запачканных фартуках курила на крыльце одного из зданий, и синду, отошедший к машине-холодильнику, посматривал изредка на нас из-под густых ресниц.

— — Мистер Глет примет вас.

Сторож вернулся и попросил нас пройти за ним. По его уже откровенно испуганному виду у меня создалось впечатление, что ему есть что скрывать — как от хозяина, так и от полиции, но, вероятно, моя подозрительность объяснялась общением с Эйзенхартом.

В кабинете управляющего было душно и сильно пахло мужским одеколоном. Похоже, что, чтобы избавиться от вони, он выливал на себя не меньше половины пузырька в день. Я не мог его винить за это: на его месте я тоже предпочел бы запах духов стоявшему на скотобойне смраду.

— — Вы, — с ходу накинулся он на Эйзенхарта, — как вы смеете!

— — В чем, собственно, дело? — спокойно поинтересовался тот. — У вас какие-то претензии?

— — Претензии?! Мы сообщаем вам о краже, а что делает наша доблестная полиция?

— — Что? — с любопытством спросил Эйзенхарт.

— — Ничего! Проходит три дня, и наконец полиция заваливается ко мне и спрашивает, какие у меня претензии! — управляющий, маленький круглый человечек в дешевом костюме-тройке, кипел от возмущения.

— — Три дня, вы сказали? — переспросил детектив. — Кража произошла в среду?

— — В ночь со среды на четверг, — подтвердил коротышка и тут же вновь взорвался. — Как будто вы это сами не знаете!

— — Не знаем. Мы из другого отдела, — Эйзенхарту вновь пришлось продемонстрировать свой значок. — У нас есть основания полагать, что на вашей территории произошло убийство.

— — Убийство?! — управляющий поперхнулся. — Ничего подобного! Ничего такого у нас не происходило! Почему вы...

— — Мы считаем, что жертву обезглавили одной из ваших пил, — перебил его Эйзенхарт.

Мистер Глет спал с лица.

— — В среду… нас обокрали… вскрыли шкаф с инструментами… — запинаясь, он достал из нагрудного кармана платок и начал промокать лицо.

— — У вас есть список украденного?

— — Сейчас… мы напечатали три экземпляра… один в полицию… один в страховую компанию… один остался у нас… вот, держите, — я забрал протянутый управляющим листок дешевой бумаги, взглянул на неровно отпечатанный на машинке список и передал его Эйзенхарту.

— — Четыре пилы, два тесака, ножи… баранья туша и касса с дневной выручкой. — Эйзенхарт нахмурился. — Список выглядит довольно случайным. Сколько денег было в кассе?

— — Немного, десять шиллингов с мелочью. Все деньги, поступившие до пяти часов, я завожу в банк по дороге домой. Если водитель не успевает развезти все заказы и вернуться до этого времени, то он оставляет полученную плату и квитанции в моем кабинете.

Эйзенхарт кинул еще один задумчивый вгляд на список.

— — Значит, кража произошла ночью, и вы обнаружили пропажу всего этого в четверг утром?

— — Так точно, сэр.

— — Разве территория по ночам никак не охраняется?

Мистер Глет смутился.

— — Боюсь, на это нам не хватило бы денег. Да и не надо это, — горячо заверил он нас, — за всю мою работу здесь не было ни одного проишествия кроме этого. У нас есть привратник, он приходит к шести утра и уходит в полночь.

— — И он ничего не видел?

— — До того, как пришел утром, нет. Утром он увидел развороченные замки и сразу же вызвал меня.

Я удивился. Либо кража на скотобойне не имела отношения к убийству (что было бы одним из самых странных совпадений за мою жизнь), либо я, вместе с полицейским патологом, ошибся во времени смерти. И то, и другое казалось мне маловероятным.

— — Мне понадобится допросить его, — сообщил Эйзенхарт управляющему.

— — Разумеется, — подобострастно согласился мистер Глет. — Это тот самый человек, что привел вас. В ту ночь была его смена. Что-нибудь еще?

Эйзенхарт повернулся ко мне.

— — Скорее всего, барона убили прямо в шлахтгаусе, где лишнее пятно крови не обратит на себя внимание, — тихо сказал он. — Мы можем как-то доказать это, доктор?

— — Нет, — я с сожалением покачал головой. — Современная наука способна дифференцировать человечскую кровь и кровь животных по размеру кровяных телец, но этот метод работает только на свежих, еще не высохших, образцах.

— — В таком случае нам больше ничего не требуется, мистер Глет. Но если вы вспомните что-то еще, мы будем вам крайне признательны.

Эйзенхарт отдал управляющему визитную карточку, и мы вышли во двор.

— — Эй, — позвал он сторожа, — как тебя зовут?

Парень подошел к нам, испуганно поглядывая то на меня, то на Эйзенхарта.

— — Джек Нолби, сэр.

— — В ночь со среды на четверг была твоя смена?

— — Да, сэр.

— — И ты первым увидел следы взлома?

— — Да, сэр. Ворота были открыты, я сразу побежал в "Три метлы", это кабак рядом, и позвонил оттуда господину Глету.

— — Что сделал мистер Глет по прибытии?

— — Наорал на меня, сэр, — Джек неуверенно улыбнулся. — Потом вместе со мной прошелся по бойне, проверял, что исчезло.

— — И отправил кого-то за полицией, я полагаю?

— — Да, сэр. Меня и Сэма, он как раз приехал.

— — Сэма?

Сторож подозвал к нам синду, все еще копавшегося в грузовике.

— — Тебя действительно зовут Сэмюэлем? — уточнил Эйзенхарт, оглядывая его с ног до головы. — Странное имя для чистокровного синду.

Тот только белозубо улыбнулся.

— — Саиб привез моих родителей из колоний. Я родился уже здесь, — сообщил он. В его речи причудливым образом смешивались местный акцент и по-синдийски растянутые гласные. — Можно сказать, что я больше имперец, чем синду.

— — Что же случилось с твоим хозяином, что ты оказался на скотобойне?

— — Разорился, — синду равнодушно пожал плечами. — Хвала Духам, что предки до этого не дожили. Но здесь даже лучше, еще пара лет и накоплю денег на гражданство.

— — Ты работаешь здесь водителем?

Синду кивнул.

— — И это тебя управляющий послал за полицией в четверг?

В темных глазах появилась настороженность.

— — Послал он Джека, а мне велел его отвезти. Чтоб быстрее обернулись.

Эйзенхарт посмотрел на обоих свидетелей.

— — И кому из вас пришла в голову идея не сообщать в полицию о краже? — медленно поинтересовался он.

Джек Нолби побледнел как мел. Признаться, для меня этот вопрос тоже оказался неожиданностью.

— — Мы сообщили в полицию. Нам сказали, что пришлют кого-нибудь, если у них будет время, — заявил Сэмюэль, смерив Эйзенхарта насмешливым взглядом. — И вот вы приехали. Разве нет?

— — Нет, — ответил ему Эйзенхарт. — Я думаю, все было иначе. Кто-то из вас решил по дороге, что будет лучше развернуться, не доезжая до участка, и отбрехаться тем, что система правосудия у нас окончательно загнила, на жалобы жителей не реагирует, работать не работает. В конце концов, все сейчас на это жалуются, верно? А второй согласился. И я очень хочу знать почему.

— — У вас есть какие-нибудь доказательства? — в почти безмятежном тоне синду с трудом угадывалось напряжение.

— — Пока нет. Но когда я съезжу в районное отделение полиции, я узнаю, что в книге посетителей ни один из вас не записан. И тогда у меня будут доказательства, а у вас статья за соучастие в убийстве.

— — Убийстве?! — прокудахтал вконец перепуганный Нолби. — Каком убийстве?!

— — Украденные у вас инструменты использовались при убийстве, совершенном той же ночью, — вновь пояснил Эйзенхарт. — Так как, будете стоять на своем?

Недолго думая, привратник вышел вперед.

— — Вы правы, сэр. Мы не были в полиции. Сэм, — он сглотнул, — прикрывает меня.

— — Джек… — предостерегающе обратился к нему синду.

— — Это я попросил его солгать про полицию, сэр, — храбро доложился Нолби.

— — Почему же?

— — В ту ночь… Сэм вернулся часов в восемь, да, Сэм? — синду кивнул. — Мы были на бойне одни, смена заканчивается в шесть, господин Глет уходит еще раньше, и я предложил ему сходить пропустить по паре кружек в "Метлах".

— — Полагаю, вы уже не первый раз так делали?

— — Да, сэр. Я думал обернуться за час-другой, никто бы и не заметил, но...

— — Но что? — спросил Эйзенхарт после паузы.

— — Но он напился, — хмуро сказал Сэмюэль. — Ради Духов, Джек, если уж начал говорить, то говори все! — он повернулся к Эйзенхарту и продолжил рассказ. От раздражения его речь ускорилась, и теперь по голосу его было не отличить от коренного лемманца. — Какая-то дура его бросила, и он решил, что это достойный повод. Через час его уже так развезло, что мне пришлось тащить его на себе наверх...

— — Я снимаю комнату над "Метлами", — вставил пунцовый от стыда Нолби.

— —… ну, я бросил его на кровать и поехал к себе. Думал, проспится, утром завтра отопрет бойню, никто и не заметит. А на утро — — на тебе!

— — И это все? — поинтересовался Эйзенхарт.

Парни утвердительно кивнули.

— — Я побоялся, что если купы [10] копать начнут, узнают, что меня той ночью на бойне не было, — признался привратник. — И не видать мне тут больше работы как своих ушей. Вот и уговорил Сэма подыграть мне, дескать купы нас отшили. Ну кто же мог подумать, что именно в эту ночь такое случится!

Эйзенхарт задумчиво согласился.

— — Действительно, кто...

В понедельник дела забросили меня в городской морг. Проведя первую половину дня за осмотром невостребованных тел и отбирая среди них подходящие для танатологических экспериментов, чтобы отправить их в дальнейшем в университет, к обеду я обнаружил, что нахожусь в непосредственной близости от Главного полицейского управления. Дело барона все еще не шло у меня из головы: я не мог вообразить, как Эйзенхарт по столь мизерному количеству не связанных между собой фактов, которые он смог обнаружить в моем присутствии, сможет его распутать. Поэтому я решил воспользоваться предоставившейся мне возможностью и узнать у него, продвинулось ли расследование.

Найдя его кабинет, я с удивлением посмотрел на детектива. На Эйзенхарте был все тот же костюм, в котором я видел его в субботу, лицо заросло двухдневной щетиной. В кабинете царил разгром: на всех горизонтальных поверхностях (столе, подоконниках, стульях для посетителей и даже картотечном шкафе) стояли грязные кружки, по полу приходилось идти крайне осторожно, чтобы не наступить на разложенные по нему стопки бумаг, а в углу на вешалке висел ворох несвежих сорочек.

— — Вы выглядите так, словно не покидали участок тех пор, как мы виделись в последний раз, — поприветствовал я его. — Разве у вас вчера был не выходной?

— — Выходной? — рассмеялся он. — Что такое "выходной"?

Эйзенхарт устало потер глаза и продолжил:

— — В поселении беженцев случилась небольшая потасовка. Шестеро убитых, сорок человек в больнице — включая нашего присяжного переводчика, бедняга словил нож в спину, до сих пор без сознания, — и полсотни зачинщиков распихана по камерам. Держать их там дольше двух суток без допроса мы не имеем права, а переводчика из столицы пришлют только в среду. Так и живем, — Эйзенхарт хлебнул холодного кофе и взглянул на меня более осмысленным взором. — А вы с чем ко мне пожаловали, доктор?

— — Думал пригласить вас на обед, — с сомнением предложил я. — Но, как вижу, я немного не вовремя...

— — Ни в коем случае! — заверил меня Эйзенхарт, поспешно натягивая пиджак, — Обед — это именно то, что нужно. Только… — он с сомнением ощупал свой подбородок. — Вы не будете против, если я покажу вам нашу столовую? Боюсь, у меня немного неподходящий вид для ресторана.

— — Есть какие-нибудь новости по делу барона Фрейбурга? — спросил я, расправившись с горячим.

— — Если под новостями вы подразумеваете личность убийцы, то нет, мы его не обнаружили, — в отличие от меня Эйзенхарт взял двойную порцию десерта и отказался от кофе. Через минуту я понял, почему.

— — Возьмите лучше чай, он не так страшен на вкус, — сочувствующе посоветовал он мне. — Из храма все еще не прислали никаких вестей. Если с вечерней почтой ничего не придет, завтра наведаюсь к ним с ордером. Мы опросили всех девушек из агенства "Эдвардс и Харпер", но ничего там не обнаружили: у всех есть алиби, отсутствет мотив и ни одну из них не зовут Марией… Из всех горничных мистера Коппинга осталось найти только Этту — кстати, ее фамилия Дэвидсен. Миссис Симм, его кухарка, прислала письмо с ее адресом, но она давно уже съехала оттуда. Поиски, судя по всему, затянутся: в Гетценбурге проживает десяток ее полных тезок, а еще Анетты, Генриетты, Алуетты, Бернадетты, Розетты, и прочая, и прочая. Районный отдел занимается поиском свидетелей по делу о краже со взломом, но, насколько я знаю, пока безрезультатно. Управление также объявило о смерти барона и предложило плату за сведения о последнем вечере его жизни, но никто не спешит нам помогать. Если только в ближайшее время не случится прорыв, через неделю-другую мы отдадим тело барона в Храм и признаем дело барона долгостроем. Нет, мне это тоже не нравится, — Эйзенхарт перехватил мой взгляд и поспешил объясниться, — но на мне висит еще шесть дел, и на остальных в отделе не меньше. И по новому поступает каждые сутки. Так что бароном мы заниматься будем, но… в фоновом режиме, если можно так сказать. Надеюсь, вас не слишком разочаровала суровая полицейская реальность, доктор?

В какой-то степени он угадал. Впервые столкнувшись с загадкой преступления в жизни, я ожидал более динамичного расследования, я жаждал узнать, кто же убийца. То, что для Эйзенхарта было рутиной, мне казалось ярким приключением, и, видимо, я позволил себе… не нафантазировать, будучи подопечным Змея я мог с чистой совестью признаться в полном отсутствии воображения, но перенести на реальную жизнь ожидания от бульварного романа. Устыдившись своего поведения (могу поклясться, что раньше за мной не наблюдалось подобной склонности к эскапизму), я поднял глаза и по насмешливому, хотя и сочувствующему взгляду Эйзенхарта понял, что тот в который раз прочел мои мысли.

От неловкого молчания меня спас Брэмли, влетевший в столовую и вытянувшийся перед нами по стойке "смирно".

— — Что случилось? — флегматично поинтереовался Эйзенхарт, отпивая чая.

— — К вам пришла дама, сэр. Она велела не беспокоить вас, но я подумал, что вы захотите узнать...

В глазах Виктора на секунду мелькнуло непонятное мне чувство.

— — Лидия?

— — Нет, сэр. Я не спросил ее имени...

— — Как она хотя бы выглядела, сержант?

Собравшись с мыслями, Брэмли выпалил:

— — Словно ее сбила машина, сэр.

Мы с Эйзенхартом переглянулись. Удивленно вскинув бровь, он заметил:

— — В таком случае, не стоит заставлять ее ждать. Я надеюсь, вы не обидитесь, доктор, что мне опять придется прервать наш обед?

Я заверил его, что это ни в коей мере меня не расстроит.

— — Я мог бы пойти с вами, — предложил я. — В конце концов, я еще в состоянии оказать первую помощь.

Эйзенхарт горячо поддержал мое предложение, и мы отправились обратно в отдел убийств. Первым вошел Эйзенхарт, но тут же вернулся и подвел сержанта к двери.

— — Брэм, — в его спокойном голосе появились угрожающие ноты, — хорошенько запомни эту леди, будь добр. Если ты ее еще хоть раз оставишь одну в моем кабинете, я уволю тебя, и что бы не сказала на это моя матушка, тебя это не спасет, — он распахнул дверь и посторонился, пропуская меня вперед. — Проходите, доктор.

— — Ну же, детектив, не будьте столь суровы! — донесся из комнаты смешливый голос. — Доктор Альтманн, как я рада снова вас видеть!

Леди Эвелин устроилась за письменным столом детектива и в тот момент, когда мы зашли, промокала ссадины на ногах влажной салфеткой. Увидев нас, леди Гринберг выбросила ее, неспешно опустила юбку вниз на колени и поднялась, чтобы поприветствовать нас.

За время нашего отсутствия беспорядка в кабинете прибавилось. На вешалку кто-то кинул сверху пальто, находившееся в плачевном состоянии, на стол было вывалено все содержимое аптечки, лежавшие на полу документы какая-то добрая душа смела в угол, а на корзине для бумаг висели вконец испорченные чулки.

— — Знаете, леди Гринберг, я предпочел бы, чтобы вы не разбрасывали предметы своего нижнего белья у меня по кабинету, — пробормотал Эйзенхарт, со страдальческим видом разглядывая прошедшие с комнатой метаморфозы. — Так что с вами случилось? Брэмли сказал, вы попали под машину?

— — Скорее наоборот, — успехнулась леди и повернулась ко мне. — Вы как раз вовремя, доктор, я никак не могу понять, как накладывать повязку одной рукой, — она продемонстрировала расшибленный в кровь локоть. — Не поможете?

Я собрал со стола бинты и попросил леди Гринберг пересесть к окну.

— — Так что случилось? — повторил свой вопрос Эйзенхарт.

Леди Эвелин внимательно всмотрелась в его лицо.

— — Кажется, меня пытались убить, — призналась она. — А еще у меня украли обручальное кольцо, — добавила она и тут же дернулась. — Доктор, неужели нельзя обойтись без йода?

Я посмотрел на ее руки. Действительно, старинное кольцо, хищно сверкавшее гранями бриллиантов при нашей предыдущей встрече, исчезло.

— — Нельзя, если не хотите получить заражение крови, — я затянул повязку на ее руке и перешел к ногам, на которых и живого места не было. — Как вас так угораздило?

— — Я бы тоже хотел это узнать. — добавил Эйзенхарт.

После заявления леди Гринберг он ненадолго забыл о своем неприязненном отношении к ней и даже принес чашку чая.

— — У меня не будет никакого заражения! — запротестовала леди. — И я сама не знаю, что произошло. Последнее, что я помню — я шла по улице, и меня кто-то окликнул… После этого я очнулась в карете. В салоне никого не было, я дождалась подходящего момента и выскользнула из него.

— — На полном ходу? — спросил Эйзенхарт, намекая на ее потрепанный вид.

— — А что, мне надо было дождаться остановки? — возмутилась она. — Это была не больничная карета. И сомневаюсь, чтобы на козлах сидел какой-то милосердный незнакомец, решивший доставить меня к врачу.

— — Но, скорее всего, все так и было. А вы вместо этого напридумывали себе страстей, — отмел ее сомнения Эйзенхарт.

— — А кольцо?

Эйзенхарт фыркнул.

— Потеряли. Забыли утром надеть. Специально сняли, чтобы добавить вашей истории драматизма.

— — Почему, что бы я вам ни рассказала, вы никогда не встанете на мою сторону, детектив? — поинтересовалась задетая его недоверием леди Гринберг.

— — Потому что я вижу, что вы утаиваете от меня информацию.

— — Если вы хотите, чтобы люди вам все рассказывали, вам стоило выбрать другую профессию. Психоаналитика, например, — едко заметила леди и подняла руки в пораженческом жесте. — Хорошо, хорошо. Клянусь своей душой отныне и во веки веков отвечать вам — и отвечать правду — на все вопросы кроме одного… нет, двух. А вы в качестве ответной услуги пообещаете не вести себя со мной так, словно я ваш личный враг, и доверять мне. Такой расклад вас устроит?

— — Что за вопросы? — живо поинтересовался Эйзенхарт, на что леди Гринберг только рассмеялась:

— — Нет, детектив, так мы не договаривались. Если вы узнаете вопросы, то узнаете и ответы, — посерьезнев, она добавила. — Но я могу пообещать вам, что они не связаны с убийством Ульриха.

Эйзенхарт задумался, на его лице четко отражалась борьба любопытства и того странного напряженного отношения, которую он по непонятной мне причине испытывал к леди Гринберг. Леди Эвелин же дала ему время на размышления и взяла в руки чашку, но, едва поднеся ее к губам, поморщилась и отставила ее на стол. Поскольку с перевязками на ногах я к тому времени уже закончил, а к глубокому порезу на лбу леди запретила прикасаться, я обратил на это внимание.

— — Все в порядке? — спросил я у нее. — Я знаю, что здешним кофе можно выколачивать добросердечные признания у преступников, но чай вроде бы не так плох.

— — Нет, чай замечательный, — улыбнулась леди Эвелин. — Просто… — она рассеянно провела пальцами по губам. — Да нет, ерунда.

Я взял ее за подбородок и присмотрелся к губам.

— — Детектив, — тихо подозвал я Эйзенхарта, — посмотрите.

Он подошел к нам.

— — Похоже, это все же был не милосердный незнакомец. Видите эти ожоги?

Мгновенно посерьезнев, он кивнул:

— — Хлороформ?

— — Он самый.

— — Это меняет дело. Я согласен на ваше предложение. Рассказывайте все, что помните, — велел он леди Гринберг.

— — Я шла по Монетному переулку, когда меня окликнули… будто я обронила перчатку или что-то в этом роде...

— — Вы видели нападавшего?

Леди Эвелин покачала головой:

— — Я даже не успела обернуться.

— — Голос был женским?

— — Нет, — леди Гринберг даже удивилась, — мужской.

— — Какие-нибудь отличительные способности? Акцент, что-то еще?

— — Ничего.

— — Ладно. Что было потом?

— — Я пришла в себя в закрытой карете. В салоне никого не было, шторы были задернуты, поэтому я не видела, куда еду. Я выскочила у Угольного, мне повезло, что там старая брусчатка, шумно, трясет, и он не заметил, как я открыла дверь, — леди потерла раненый локоть, вспоминая произошедшее. — Оттуда переулками добежала до Диагонали и поймала там извозчика, чтобы приехать сюда.

— — Удивительное везение, — согласился Эйзенхарт. — Вы не рассмотрели, как выглядела карета, в которой вас везли?

— — Обычный наемный экипаж. Черный, без каких-либо опознавательных знаков. Возницу я рассмотреть не смогла, — в голосе леди Эвелин сквозило сожаление.

Эйзенхарт задумчиво потер подбородок. В этот момент в дверь просунул голову Брэмли, все еще находившийся под впечатлением от полученной взбучки.

— — Вечерняя почта, сэр, — он протянул детективу стопку конвертов.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание. Эйзенхарт просматривал полученную корреспонденцию, отправляя одно письмо за другим в корзину для бумаг. Леди Эвелин, демонстрировавшая удивительное в свете случившихся событий спокойствие, закурила. А я попытался собрать мысли воедино: какая-то деталь не давала мне покоя. Я не слишком хорошо знал Гетценбург, но был готов поспорить, что...

— — Угольный рынок находится недалеко от того берега, верно?

— — В двух кварталах от Моста утопленников, если вы про это, — отозвался Эйзенхарт. Какое-то из писем привлекло его внимание, и он снова и снова его перечитывал.

— — Вы думаете...

— — Я знаю, — Эйзенхарт протянул письмо мне.

— — Что там? — спросила до этого не проявлявшая большого интереса к обсуждению леди Эвелин.

— — Ваше признание в убийстве барона Фрейбурга на почве ревности, — я пробежался глазами по строчкам. — А также предсмертная записка, в которой говорится, что вы не способны вынести груз вины и решили оборвать свой жизненный путь там, где совершили преступление.

— — Какая чепуха! — леди Гринберг отобрала у меня листок. — Как будто кто-то может поверить этой подделке!

— — Вообще-то написано неплохо, — заметил Эйзенхарт. — Хорошая речь, ни единой ошибки… Письмо отпечатано на машинке, поэтому установить авторство по почерку невозможно. Думаю, если бы вы сегодня не спаслись, у нас не было бы оснований сомневаться в том, кто написал это признание.

Девушка недовольно фыркнула.

— — В таком случае я думала о полиции лучше, чем она того заслуживает. Как я могла бы напечатать это, — леди с брезгливым видом помахала письмом, — если у нас в доме одна пишущая машинка, и она в идеальном состоянии, а здесь половина букв выпадает из строки? Не говоря уже о том, что любой член моей семьи может подтвердить вам, что текст совершенно абсурден.

— — Это вы о том, что если бы убили беднягу барона, спокойно жили бы дальше?

— — Уж точно бы не стала бросаться с моста. Никак не могу понять, — задумчиво добавила леди Гринберг, — на что рассчитывал убийца? Он не мог обезглавить меня — тогда никто бы не поверил в суицид. Но если бы он просто утопил меня, что если бы Духи вернули меня с того света? Тогда бы вся эта инсценировка оказалась бесполезна.

— — Только не Канарейка, — возразил Эйзенхарт, вскрывая последнее письмо. На конверте я успел разглядеть храмовую печать. — Элайза никогда не возвращает погибших. Так что тут он был в безопасности, или, по крайней мере, считал так.

Все это время я пытался вспомнить, что напоминало мне это признание. Когда леди Эвелин упомянула выпадающие из строки буквы, я понял.

— — Подождите, — вклинился я в их разговор. — Детектив, у вас остался список похищенных со скотобойни предметов?

Эйзенхарт удивленно посмотрел на меня, но отрыл его среди бумаг и передал мне.

— — Леди Эвелин?

Девушка подошла и заглянула мне через плечо.

— — Что вы хотите… Святые заступники! Они отпечатаны на одной машинке, верно?

Совместив оба текста, я мог без сомнения сказать, что они были созданы на одном аппарате.

— — Определенно. Если вы посмотрите на маленькую букву "н"… или на букву "Г" здесь...

— — Где вы это взяли?

— — В Больших Шлахтгаусах, — хмурый Эйзенхарт присоединился к нам. — Интересно… Леди Гринберг, вы не согласитесь проехать с нами по одному адресу? После этого обещаю доставить вас домой.

Мы одновременно подняли на него глаза.

— — По какому адресу? — вопрос тоже прозвучал в унисон, но если в моем голосе было больше настороженности (в отличие от леди Эвелин, я уже успел испытать на себе последствия просьб Эйзенхарта), то в голосе леди Гринберг была слышна готовность к действию.

Детектив улыбнулся нам одними глазами.

— — Узнаете.

Машина доставила нас в Гласис, недавно застроенный доходными домами. За время дороги на улице успело стемнеть — сказывался поздний ноябрь, — и дождь вновь забарабанил по крыше. Эйзенхарт настоял на том, чтобы оставить автомобиль у границы квартала, и теперь уверенно петлял в пятиэтажном лабиринте новостроек.

— — Нам сюда, — запрокинув голову, он посмотрел на горящие в сумерках окна. — Брэм, подождешь снаружи.

— — И как вы собираетесь попасть вовнутрь? — поинтересовался я. — Вряд ли здесь есть портье.

Эйзенхарт лишь улыбнулся и продемонстрировал мне черный футляр с разнообразными крючками.

— — Беру свой вопрос обратно, — пробормотал я.

Леди Эвелин с любопытством наблюдала за работой детектива.

— — Разве полиции можно пользоваться отмычками?

— — Нельзя, — признался Эйзенхарт. — Но пока мы найдем владельца дома или управляющего, мы можем их упустить. Так что если что, — замок щелкнул, и он приоткрыл дверную створку, — дверь была незаперта.

Длинный пустой холл производил мрачное впечатление. Света от единственной лампы, висевшей высоко под потолком, не хватало, и обе лестницы, парадная и черная, тонули в полумраке. Быстро осмотрев антре, Эйзенхарт попросил леди Гринберг подождать нас недалеко от черного входа.

— — Почему у меня такое ощущение, что вы хотите использовать меня вместо приманки? — задумчиво спросила та, закуривая очередную сигарету.

— — Не знаю, — пожал плечами Эйзенхарт. — Мнительный характер?

Леди Эвелин смерила его недовольным взглядом.

— — Я спрошу иначе. Вы хотите использовать меня как приманку?

— — Возможно. Надеюсь. Это что-то меняет?

Леди Эвелин могла отказаться. Я бы на ее месте после подобного признания так и поступил. Но вместо этого она слегка качнула головой.

— — Вы пообещали доверять мне. Полагаю, будет только честно, если и я доверюсь вам. Удачи, детектив, — она шутливо отсалютовала нам. — Буду ждать вас на этом посту.

— — Зовите нас, если увидите кого-нибудь, — Эйзенхарт кинул ей полицейский свисток.

Мы поднялись по узкой винтовой лестнице на четвертый этаж, после чего Эйзенхарт стал сравнивать номера квартир с переписанным адресом. Найдя нужную, он постучал, и доносившиеся из-за двери голоса тут же стихли.

— — Полиция! — крикнул он. — Открывайте!

В квартире раздался грохот, словно упало что-то тяжелое, и голоса возобновились. Эйзенхарт вновь забарабанил по двери.

— — Открывайте!

Дверь слегка приоткрылась. Через порог мы увидели молодую женщину на последних сроках беременности. Симпатичная блондинка с встревоженными голубыми глазами, она стояла, опираясь на стену, и нервно теребила переброшенную через плечо косу.

— — Что-то случилось?

— — Мы полагаем, что в вашей квартире может скрываться преступник. Вы живете одна?

— — Что? Я… да, конечно...

Где-то недалеко захлопнулась дверь. Женщина побелела и схватилась за косяк.

— — Я должен проверить. Доктор, проследите за мадам, в ее положении нельзя так волноваться.

Эйзенхарт ужом проскользнул мимо нее в квартиру, оставив нас одних. Лицо хозяйки залила уже болезненная бледность, и я, волнуясь за ее состояние, провел ее в гостиную, где усадил за обеденный стол.

— — Все в порядке, здесь никого нет, — отчего-то довольный детектив вернулся к нашему обществу. — Я заметил, что вы забыли запереть дверь к черному ходу на кухне, и позволил себе сделать это за вас. Боюсь, мы живем уже не в те времена, когда можно было оставлять все двери нараспашку. Пообещайте, что не будете больше подвергать себя и ребенка опасности.

— — Конечно… спасибо… — женщине, казалось, было все равно, что ей говорили, в мыслях она была далеко отсюда.

— — Позвольте представиться. Детектив Эйзенхарт, Главное полицейское управление. Со мной доктор Альтманн, можете считать его нашим консультантом. А это, доктор...

Я не дослушал Эйзенхарта, потому что в тот момент раздался — и внезапно оборвался — женский крик, а последовавшую за ним тишину сменил звук выстрела. Женщина сдавленно ахнула и лишилась чувств.

— — Как вовремя… — пробормотал Эйзенхарт, бросаясь к двери. — Доктор, умоляю вас, не спускайте с нее глаз!

Детектив сломя голову сбежал по крутой лестнице и обнаружил внизу Брэмли, заламывавшего руки арестованному. Из раны на плече того, задетом пулей по касательной, сочилась кровь.

— — Напал на леди и попытался ее задушить, сэр, — доложил состояние дел Брэмли.

Эйзенхарт обернулся к леди Гринберг.

— — Я в порядке, — хрипло проговорила она. — Если только поможете мне подняться на ноги...

Эйзенхарт выполнил ее просьбу и спросил:

— — Это тот человек, который напал на вас ранее?

Она дернула плечом:

— — Не знаю, — слова все еще давались ей с трудом, дыхание шло с присвистом. — Но это определенно тот человек, который напал на меня сейчас.

Леди Эвелин помассировала шею, на которой уже скоро должны были проступить синяки.

— — Вы не отвезете меня домой, детектив? Думаю, двух нападений за один день будет для меня достаточно.

Пока Эйзенхарт ловил извозчика для леди Эвелин, я оставался при хозяйке заинтересовавшей детектива квартиры. Она все еще не приходила в сознание, что меня изрядно беспокоило, но приказ Эйзенхарта не спускать с нее глаз оставлял меня с весьма ограниченным набором средств для приведения ее в чувство.

В который раз за последние минуты хлопнула дверь, и Эйзенхарт вернулся.

— — Вы сумели поймать того, кого хотели? — спросил я, считая у женщины пульс.

Детектив кивнул и пересказал мне случившееся.

— — Значит, мы закончили дело и можем уходить? — поинтересовался я после его рассказа.

— — Машина придет за нами минут через двадцать, не раньше. В этой я послал Брэмли и нашего злоумышленника, — ответил мне Эйзенхарт, с довольным видом перекатывая последнее слово на языке. — К тому же, мы сделали только полдела.

Женщина, которую я перенес на шенилловую кушетку, тихо застонала.

— — Вы уже приходите в себя, какая радость, — Эйзенхарт отнял у меня стакан с водой и передал его ей.

— — Вы его взяли? — слабым голосом спросила она.

— — Да, мэм, и даже живьем. Вам не стоило так пугаться выстрела, — на лице женщины отразилось облегчение. — Насколько я помню, нас прервали, как раз когда я собирался представить вас доктору, и теперь он изнемогает от любопытства, — я собрался было прервать его, чтобы сказать, что это не так, но следующие его слова выбили почву у меня из-под ног. — Доктор Альтманн, позвольте представить вам вдовствующую баронессу Мариетту Фрейбург, в девичестве Дэвидсен.

Женщина на кушетке подобралась.

— — Судя по чемоданам, вы куда-то собираетесь? — обратился к ней Эйзенхарт.

Таинственная Мари, над чьей личностью я ломал голову все выходные, сглотнула и затравленно посмотрела на детектива.

— — Газеты написали об убийстве мужа, и я решила уехать. Я испугалась, а вдруг те люди, которые убили Ульриха, решат навредить и нам, — она дотронулась до своего живота.

— — Не думаю, что в этом есть необходимость, — посоветовал ей Эйзенхарт. — Ведь мы уже схватили убийцу — по крайней мере одного из них.

Ее ресницы испуганно затрепетали.

— — Вы думаете, у него был сообщник?

— — Я уверен в этом, — заверил ее Виктор.

— — Но ведь это невозможно! — воскликнул я, встревая в их диалог.

— — Что именно?

— — Вместе с телом… вы прислали мне медицинскую карту барона. Я видел: незадолго до совершеннолетия барон переболел паротитом. Болезнь протекала тяжело, лихорадка длилась больше недели и была осложнена орхитом. После излечения домашний врач барона поставил диагноз, который после не раз подтверждался другими специалистами: impotentia generandi. Барон не мог иметь детей.

Глаза Эйзенхарта весело блеснули:

— — Разумеется. А иначе зачем, вы думаете, было необходимо заставить барона жениться на мисс Дэвидсен сейчас, вместо того чтобы подождать окончания его договора с леди Гринберг? И зачем надо было его убивать? Сядьте! — бросил он леди Фрейбург, порывавшейся что-то сказать. — Так как вы думаете, доктор?

Поскольку он ждал моего ответа, я стал размышлять. Даже если ребенок был не его, у Мариетты всегда был шанс обмануть барона. Многие из наших внешних черт наследуются в порядке, кажущемся человеку, не изучавшему пристально генетику, случайным, и Духи здесь тоже играют не самую малую роль. Во множестве пар мужья воспитывают не своих детей и искренне верят, что цвет волос или глаз достался тем от бабушек и дедушек жены. Если барон так желал ребенка, что поверил в то, что случилось чудо и его любовница забеременела от него, он бы с легкостью повелся и на эту уловку. Если только не… Если только внешние отличия можно объяснить таким образом. Я вспомнил синду, которого Эйзенхарт допрашивал на скотобойне. Водившего автомобиль, в котором можно незаметно перевезти тело. Имевшего доступ к кабинету управляющего и печатной машинке, на которой было отпечатано фальшивое признание леди Эвелин. Обладавшего, как и весь народ синди, смуглой кожей и темными глазами, внешностью, контрастно отличающейся от облика сидевшей на кушетке женщины — и барона, судя по фотографиям, светлоглазого блондина. Сэмюэль, вспомнилось мне его имя.

— — Виктор, кто был человеком, которого вы арестовали? — нетерпеливо спросил я, одновременно желая и страшась услышать ответ.

— — Именно тем, на кого вы подумали, — Эйзенхарт перевел взгляд на леди Фрейбург.

— — Я не знаю, о чем вы говорите, — тотчас возразила она.

— — А я думаю, знаете. Как и знаете, что я нашел в ванной комнате, пока осматривал квартиру.

Эйзенхарт протянул мне завернутый в платок флакон темного аптекарского стекла.

— — Не прочитаете нам, что на нем написано, доктор?

— — Это хлороформ.

Эйзенхарт кивнул.

— — Моя сестра сейчас тоже ожидает ребенка. Первый триместр беременности был ужасен, и я ей горячо сочувствую, но благодаря нему я теперь знаю, что в последнее время хлороформ нередко назначают принимать внутрь при рвоте. Он сейчас, можно сказать, Ю la mode — как и все лекарства, недавно допущенные до рынка, — вернув себе пузырек, он тщательно проверил, насколько плотно тот закрыт, и положил его в карман. — У вас был мотив и была возможность, мисс Дэвидсен, — обратился он к обвиняемой, — поэтому в любом случае вас будут судить, независимо от того, что вы скажете или не скажете. Но судьба вашего ребенка, как и судьба вашего сообщника, человека, которого, как я подозреваю, вы любите всем сердцем, зависят от ваших дальнейших действий. Подумайте об этом по дороге в управление.

Я сомневался, что Сэмюэлю Судьбой написано что-то кроме суда и казни и что Мариетта сможет на это повлиять, но промолчал.

В полицейской машине никто из нас не проронил ни слова. Все так же молча я раскланялся с Эйзенхартом в дверях управления и больше его не видел до четверга. После обеда в доме Эйзенхартов мы с Виктором вышли на застекленную терассу, чтобы покурить (обрадованная накануне запиской о рождении своего первого внука леди Эйзенхарт категорически запретила прикасаться к сигаретам в доме), и тогда убийство барона Фрейбурга вновь всплыло в разговоре.

Я стоял у балюстрады и смотрел на темно-серую воду, медленно идущую мимо нас, когда Виктор сам поднял эту тему.

— — Они во всем признались. Оба, — сообщил он мне, без результата щелкая зажигалкой. Я протянул ему свою.

— — Зачем вы мне это говорите?

— — Потому что вы хотите узнать, чем закончилось дело, но ваше воспитание считает такой интерес неприличным, — он усмехнулся. — Не отрицайте, доктор. Просто сделайте вид, что мне нужно перед кем-то выговориться, а вы, как вежливый человек, не можете мне отказать.

Он затянулся и начал рассказывать:

— — Мариетта Дэвидсон, Этта, как ее все звали, приехала в Гетценбург из деревни. Ее выписала сюда миссис Симм, дружившая в молодости с ее покойной матерью. У Коппинга тогда как раз овободилось место горничной, и она пообещала, что у нее есть на примете замечательная девушка, способная продержаться в доме мистера Коппинга дольше двух недель.Так и оказалось. Этте нравилась работа в городе: она было неизмеримо легче жизни в деревне, характер хозяина ее тоже не пугал, у ее отчима он был куда хуже. В один прекрасный момент она встретила Сэмюэля Брауна, который привозил на кухню мистера Коппинга мясо. Пока слуга ходил за деньгами, миссис Симм нередко поила парня чаем на кухне, и постепенно между ним и Мариеттой возникла взаимная симпатия. Они начали встречаться, потом стали планировать свадьбу и совместную жизнь после нее, Сэмюэль рассказал, что они даже нашли подходящую квартиру, оставалось только скопить денег на церемонию в храме. В конце концов, думаю, они бы поженились и жили бы долго и счастливо, но не сложилось. Мистер Коппинг не особо замечал горничную, если только она не допускала в своей работе ошибок, — в отличии от своего друга. Тому Этта сразу приглянулась, и если какое-то время ей удавалось избегать его притязаний, то около восьми месяцев назад ее везение закончилось.

— — Он изнасиловал ее, — прошептал я.

— — Нет. Возможно, это назвали бы изнасилованием, если бы Этта была его круга, а не прислугой. А так барон просто удовлетворил свои потребности, — на лице Эйзенхарта промелькнула горькая усмешка.

— — Это ужасно.

— — Это жизнь, — Эйзенхарт приоткрыл окно и бросил окурок в реку. На терассу влетел порывистый зимний ветер, заставляя нас поежиться от холода. — Я не смог узнать, кому из них пришла в голову идея убийства. Каждый забирает авторство себе, выгораживая другого. В любом случае, когда Этта узнала, что ожидает ребенка, они поняли, как им следует поступить.

Барон воспитывался своей матерью, женщиной суровой и придерживающейся старомодных взглядов. По ее мнению, главная ценность ее сына была в его наследниках, и она тщательно привила барону эту точку зрения. Когда волею Судьбы барон стал бесплоден, он оказался совершенно бесполезен. То, что он сам это знал, было достаточно тяжелым ударом, но вдобавок его мать, по которой случившееся ударило не меньше, замкнулась в себе, удалилась в поместье и отказывалась видеть своего сына. Она отказалась от него, и это ранило барона еще больше. Вы говорили, что я зря думаю, будто у каждого отклонения от нормы есть причина, но я так не считаю. Я считаю, что мы, вырастая в обществе, впитываем его правила. И причина отказа от этих правил, выражающемся в отличном от них поведении, или склонности к саморазрушению всегда кроется в какой-то трагедии, заставляющей нас верить в то, что мы более не подходим для этого общества. Случай барона только подтверждает мою теорию. Усвоенные с дества нормы внушили ему мысль о его никчемности, ненужности, и он начал действовать соответственно. Мистер Коппинг никогда в достаточной мере не интересовался своим другом, поэтому не понял причины перемен, произошедших с бароном. Этта оказалась куда прозорливее. Когда она пришла к барону и сообщила о своем положении, тот был рад убедить себя в правдивости ее слов. Любой больной хоть раз, но мечтал о том, что доктор ошибся, верно? Он был так счастлив стать, как он считал, отцом, что был готов жениться на матери своего ребенка, пусть она и была простой служанкой. Но необходимо было исправить ошибки. На Фрейбурге висело столько долгов, что он не мог позволить себе даже оплатить свадебную церемонию, а ведь он должен был в будущем обеспечивать семью. Леди Гринберг попалась ему как нельзя кстати. Выплачиваемых ею денег хватало на аренду квартиры для Мариетты и ребенка, их содержание (вполне достойное, я уверен) и оплату долгов.

Время шло, и возлюбленные начинали нервничать. До сих пор они получили неплохую сумму, но главной целью их затеи были совсем другие деньги. По их плану, барон должен был умереть до рождения ребенка, оставив им титул и все свое состояние. Но для этого нужно было завещание — или хотя бы свидетельство о браке. Фрейбург отказывался от женитьбы до последнего, опасаясь, что леди Эвелин, узнав о нарушении их договора, разозлится и моментально перекроет ему денежные поступления, но Этте удалось его уговорить. Барон не хотел, чтобы его первенец родился бастардом, и две недели назад они втайне обвенчались.

Теперь настала пора приводить в действие главную часть плана. В среду вечером барон отправился к Этте. Та накормила его ужином и в завершение поднесла ему рюмку отравленной сливовой настойки. Они хорошо рассчитали дозу, барон не умер, но впал в коматозное состояние, что как нельзя лучше подходило для их дальнейших действий. Сэмюэль в это время должен был подпоить привратника Шлахтгаусов и удостовериться, что тот заснет в своей постели и на бойню этой ночью не вернется. После кабака он взял автомобиль, но отправился на нем не домой, а на квартиру к Этте. Перетащив барона в машину, он вернулся на скотобойню, где довел запланированное до конца. Попутно он смыл кровь в слив, имитировал следы взлома, напечатал в кабинете управляющего обличающее леди Гринберг письмо и захватил для отвода глаз еще пару предметов. Думаю, он сбросил украденное — почти все — в реку, вместе с телом барона.

После этого Этта должна была затаиться. Чтобы никто не связал ее с бароном раньше времени, было необходимо найти в квартире барона брачное свидетельство, единственное, что могло вывести полицию на ее след. Мы проверили записи портье и выянили, что в четверг Сэмюэль Браун из Больших Шлахтгаусов привез в пятнадцатую квартиру баранью ногу — помните ту тушу из списка, доктор? — якобы заказанную мистером и миссис Вэзерли. Те, разумеется, о ней и понятия не имеют, находясь в отпуске на побережье. Боюсь, когда они вернутся на следующей неделе, их будет ждать неприятный сюрприз. Портье, отлично знавший Сэмюэля, поверил в то, что Вэзерли решили вернуться пораньше и попросили заранее наполнить холодильный шкаф продуктами — думаю, подделанный бланк заказа ему в этом помог. Он дал Сэмюэлю ключ от черного хода и не стал следить за ним, решив отсидеться в теплой консьержной. Забросив ногу в пятнадцатую квартиру, Сэмюэль спустился к барону и открыл дверь его ключами, вынутыми из кармана перед убийством. Именно он устроил там разгром, который я пытался свалить на леди Эвелин.

Прошло два дня. Наши заговорщики ждали в газетах объявления об убийстве барона, чтобы приступить к следующим действиям. Они полагали, что либо о трупе, найденном в Талле, еще не сообщили в полицию, либо что перед приездом полицейских кто-то обчистил тело барона, и полиция все еще пытается установить личность жертвы. Выжидая действий полиции, они были крайне удивлены нашему приходу в Шлахтгаусы — никто из них не думал, что что-то может связать скотобойню с делом барона. И тогда они поняли, что необходимо срочно отвести от себя подозрения. С самого начала они собирались подставить леди Гринберг. Несчастная невеста, которая пошла на убийство своего возлюбленного из ревности, должна была покончить со своей жизнью на мосту, а полиция должна была получить ее признание вины и растиражировать его по всем газетам. Никто бы не усомнился в вине леди Эвелин, а через некоторое время в городе бы объявилась баронесса Фрейбург, способная предъявить свидетельство о браке и фамильный перстень барона, якобы подаренный ей в честь свадьбы, и получить наследство барона. Продав титул и оставшиеся земли, Мариетта Фрейбург бы вновь исчезла, вероятно, объединившись с мистером Брауном в одной из колоний.

Но все пошло не так. Леди Эвелин сопутствовало поразительное везение, а преступникам наоборот неудача. Сэмюэль Браун бросился искать леди Гринберг сразу же после нашего ухода, но та уехала на выходные за город. По ее возвращении он начал за ней слежку, и в какой-то момент ему повезло настолько, что он смог застать ее врасплох и усыпить. Он снял с ее пальца обручальное кольцо, намереваясь потом продать его в ломбард, и засунул ее в заранее арендованную карету, но, прежде чем он сумел сбросить ее бессознательное тело в воду, леди Эвелин сбежала. Справедливо предполагая, что леди Гринберг сразу же отправится в полицию, он бросился к Мариетте. Между возлюбленными произошла ссора, но все же ему удалось уговорить Мариетту бросить все и немедленно бежать из Гетценбурга, чтобы укрыться от правосудия. Но в самый разгар сборов — честное слово, им как будто сам Пех [11] палки в колеса ставил — к ним является полиция. Сэмюэль исчезает из квартиры через выход на кухне, надеясь переждать наш визит на лестнице и вернуться, но когда я запираю дверь на кухне и отрезаю тем самым обратный путь в квартиру, он понимает, что стоит только полицейским проверить черную лестницу, как он окажется в западне. Он решает попытаться ускользнуть через черный ход, но когда спускается вниз, обнаруживает там леди Эвелин, женщину, которая привела полицию к ним.

— — Там, внизу, вы сказали, что надеетесь использовать ее как приманку, — вспомнил я.

Эйзенхарт кивнул.

— — Я действительно надеялся, что в отчаянии он набросится на нее. Мы вряд ли смогли бы доказать его участие в первом нападении на леди Эвелин. Она не сумела бы его опознать, а ее обручальное кольцо мы могли у него и не найти. Теперь же нам и не нужно ничего доказывать.

Я внутренне ужаснулся: на мой вкус, подобная практичность граничила с бесчеловечностью. Если бы сержант Брэмли не подоспел вовремя, леди Гринберг могла бы погибнуть, по глупости доверившись детективу, а он думал только о доказательной базе.

— — Сейчас, когда я об этом размышляю, кажется, что в их плане было множество прорех, — произнес я после непродолжительного молчания.

— — Это естественно, — Эйзенхарт открыл портсигар, и я почуял знакомый запах вишневого табака. — Они ведь не наемные убийцы, а всего лишь отчаявшиеся люди.

— — Мне их даже жаль, — признался я. — Если кто и виноват, то это сам барон. Но наша судебная система такова, что его никогда бы не привлекли к ответственности. Можно сказать, что общество само подтолкнуло их к убийству.

— — В какой-то степени это так, — согласился со мной Виктор. — Я могу понять, почему они решили отомстить барону. Но убить другого человека, чтобы свалить вину на него — это решение лежит полностью на их совести. И это преступление я ни понять, ни простить не могу.

Между нами снова повисла пауза, прерываемая только звуками осеннего дождя, стучавшего по стеклу террасы.

— — Что с ними теперь будет? — спросил я. Эйзенхарт помолчал, прежде чем дать мне ответ.

— — Мистер Сэмюэль Браун был признан виновным и отправлен на гильотину сегодня утром. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно.

— — А Мариетта? — с замиранием сердца спросил я.

— — Ее оставят в тюремном лазарете до рождения ребенка. Как только он появится на свет, она будет казнена. Ребенок будет помещен в государственный приют под другой фамилией.

— — Какой кошмар, — меня передернуло. Пролезающий сквозь оконные щели холод, казалось, добрался и до меня.

— — Это жизнь, доктор, — повторил детектив. — Жизнь, в которой ни вы, ни я не способны ничего изменить.

[1] — фр.; т.н. холостяцкое жилье; квартира-студия, иногда без своей ванной комнаты

[2] — в данном случае: наука о смерти и воскрешении

[3] — от нем. Geist; в данном случае вид крепкого спиртного напитка на основе ягод с низким содержанием сахара

[4] — фр.; дословно "ужасный ребенок"; в т.ч. человек, компрометирующий своих близких бестактным или нетрадиционным поведением

[5] — раздел светской хроники в местной газете, освещающий самые громкие скандалы гетценбургского света

[6] — фр.; в данном случае — филиал

[7] — особое условие договора или завещания

[8] — от англ. heart balm; компенсация за ущерб от разрыва помолвки

[9] — франц.; дословно означает "с пяти до семи". Также использовалось в светских кругах как для обозначения интервала времени для встреч с любовницами/ками

[10] — куп, медяк — сленговое название полицейского в Лемман-Клив

[11] — от нем. Pech — неудача. Старое суеверие, до сих пор упоминается на севере Империи. Нелюбимый брат Судьбы, запутывающий ее пряжу и тем самым приносящий людям несчастья и неудачи. В некоторых местах также считается прозвищем Ворона