Тартарские барашки

— …тартарские барашки, — произнёс руководитель, искоса поглядывая на застывшую меня возле экспоната. — Умирают, когда съедают стебель, на котором росли. Совершенно нежизнеспособный вид. Задокументированная насмешка над теорией эволюции.

— Ужас какой, — тихо произнесла я, глядя на крошечных барашков со слегка поредевшей от долгого хранения в музее шкуркой. — Но разве они не могут передвигаться, когда съедят свой стебель?

— Они же от него и питаются, — пожал плечами руководитель (вернее, молодой аспирант, временно заменяющего нашего преподавателя). — Когда они съедают весь стебель, на котором растут, они больше не могут получать необходимые для собственного существования полезные вещества, а их пищевод просто не способен усваивать другую травяную пищу. И это я не говорю о том, что их ноги слишком слабы, чтобы ходить по земле, к которой они с самого рождения так активно стремятся… В общем, ничего удивительного, что они вымерли; странно, что они вообще могли появиться.

— Вымерли… — тихо произнесла я, не отводя взгляда от информационной таблички возле одного, самого милого и наименее потрёпанно выглядящего ягнёнка:

«ТАРТАРСКИЙ БАРАШЕК

(лат. Agna tartarius)

Появились на территории Тартарии (сов. Центральная Евразия) и жили до 1662 года, пока путешественник Джаккомо Честини не сорвал последних из них, чтобы принести в дар Виктории делла Ровере. Найдены многочисленные останки на территории… Шерсть тартарских барашков использовалась для…».

Ну, вот я и заплакала.

Я быстро заморгала и лихорадочно стёрла набежавшие слёзы, благо, их было не так уж много: не очень-то хочется мне реветь перед целым классом. Я боюсь даже не насмешек, которые непременно будут от одного-двух наших школьных дебилов, чтоб им пусто было, — как раз наоборот, куда больше меня бы сейчас смутили взволнованные вопросы «Ой, а чего ты плачешь?», монотонные разбирательства и утешения — ну, дескать, «не плачь, всё хорошо, ну да, они давно умерли, ну пойдём на кого-нибудь ещё посмотрим»…

Ну уж нет, лучше идти как-нибудь позади и делать вид, что всё нормально. Оставляя напоследок внимательный взгляд, прикованный к стеклянной витрине, за которой стоят игрушечно-маленькие чучела крошечных барашков с растущим из пупка толстым пластмассовым стеблем…

***

Вечером я неохотно делилась впечатлениями от похода в музей с мамой. Да, всё понравилось. Не знаю, что больше. Да, единорогов видели. И мантикору. И кэтоблепаса. Этого? Нет, не видели… а-а-а, да, было, было, я просто забыла. Нормально съездили, да. Кто больше всех понравился? Ну, не знаю. Ну, наверное, эти, как их… не помню. Мама вздохнула, обменялась с папой ироническими замечаниями о том, что современную молодёжь ничего не интересует (а вот папа из музея, например, днями напролёт не вылезал!), и мы пошли есть мороженое в Макдональдсе. Я не стала говорить ни про свои слёзы, ни тем более про впечатливших меня тартарских барашков — а зачем? Не то чтобы я не доверяю своим родителям и не думаю, что им будет неинтересно слушать про мои интересы, просто…

Не знаю, почему я не хочу им об этом говорить, но вообще-то не хочу. Даже сама мысль, что кто-то может узнать об этом, сильно пугает меня.

Дома я вместо уроков клею куски ваты на бумагу, рисую маленькие овечьи головы, ножки и гибкий зелёный стебель, растущий прямо из животов импровизированных барашков. Он пока ещё целый, и листья у него не обглоданные (и почему-то напоминают плющ, хотя, если верить информационной табличке в музее, то они росли из хлопчатника, а там ведь совсем другие листья), а барашки… Барашки просто висят, беспомощно болтая в воздухе крошечными ножками и смотрят грустно-грустно, как будто бы понимая, что никуда им не деться: им в любом случае придётся умереть от голода. Или же какой-нибудь венецианский путешественник сорвёт их, лишит дома, чтобы подарить своей королеве, а те умрут в пути, поскольку за такими барашками нужен аккуратный уход — их желудочки просто не усваивают никакую другую траву, кроме той, на которой они росли…

Да, наверное, нет ничего странного в том, что они все вымерли. Но это грустно, ужасно грустно.

Я ложусь спать и не выключаю свет настольной лампы. Издалека в полутьме приклеенный к стенке листок с ватой кажется неаккуратной заплаткой, однако я-то знаю, что никакая это не заплатка: это мои тартарские барашки — живые, весёлые и никогда не испытывающие чувства голода.