1.2

Дверь поддалась неожиданно легко, — словно убрали преграду. И, влетев в дом, мужчина запнулся о порог и оглушительно рухнул на пол. Он уткнулся носом в грязный пол. На спину давил рюкзак, — слишком тяжёлый для уставшего человека.

Несколько раз он попытался встать на ноги, но был столь слаб, что не смог даже приподняться. Ему смертельно не хотелось двигаться, — просто закрыть глаза и уснуть.

"И будь что будет, — думал он, — мне уж всё равно".

И даже холодный, промозглый ветер, продиравший до ломоти в костях, не мог его вразумить. Незнакомая и глубокая усталость сковывало дряблое и слабое тело.

В какой-то момент, из-за неясной прихоти, человек приподнял голову и взглянул во внутрь дома. В неясном, лунном свете, мужчина увидел длинную комнату; с одной стороны стол, приставленный к самому окну, да опрокинутые рядом стулья; а с другой стороны печь.Он уставился на кирпичную, потрескавшуюся печь: огромная, чуть ли ни в половину дома длиной.

Мужчина закрыл глаза, попытался уснуть, но не тут-то было! В его уставшем, воспалённом уме возник образ, как он сидит перед открытой топкой и подставляет огню дрожащие руки. В его воображение этот образ был столь правдоподобным, что мужчина перестал слышать посвист ветра, — его внутренний слух только и слышал потрескивание дров, да шум огня.

Он пытался торговаться с собой, убеждал себя, что это просто выдумка и только. Но всякий раз, настойчивая и назойливая мысль возвращалась и продолжала терзать его: "Там… в печи… там наверняка тлеют угли. И если что-нибудь подкинуть… хоть что-нибудь… обогреюсь!" И эти обрывочные, лихорадочные мысли совсем скоро полностью овладели им.

Забыв об усталости и желании спать, мужчина стянул с себя лямки рюкзака, и, покачиваясь, зашагал к печи. Его дрожащие руки, как в ужасное похмелье, тянулись к железной дверце. Он был уверен, — там тлеют угли, — слепо верил, что дверца горяча, и что нужно быть осторожным. И, чувствуя, как кожу обожгло, быстрыми движениями, открыл дверцу.

Внутри были только махонькие, прогоревшие угольки. И ни намёка на тот жар, который приводил в трепет его взволнованный ум.

Какое-то время, чувствуя разочарование и тоску, мужчина ходил кругами, пытаясь сообразить: "Чем же растопить печь?" — и всякий раз не находя чего-то нового, начинал осмотр снова. Только в какой-то момент, случайно услышав странный звук, заглянул между стеной и печью. Там был скромный короб и немного берёзовых полешек.

Кто бы мог подумать, как обычные дрова могут обрадовать взрослого, почти здравомыслящего человека? Он, обдирая бересту, почти не замечал боли, — только приглушённо стонал, если заноза попадала под ноготь.

Он пытался быть разумным, говорил себе: "Дров мало. Лучше топить понемногу, но часто", — только руки не останавливались, пока не забил в печь столько дров, что даже бересту получалось подкладывать с величайшим трудом.

Слабые, непослушные и одеревеневшие пальцы ломали спички. Мужчина зажигал спички и торопливо подносил их к бересте. Не сразу сообразил попытаться это сделать сразу в топке, но когда это случилось, огонь быстро разбежался по всей бересте и начал охватывать полешки.

"Ох, хорошо! — думал он, подставляя руки, и приблизившись лицом к огню. — Благодать!"

И всё бы было хорошо, да только он совершенно позабыл о задвижке. И в то время, как он благословлял огонь, в печи скапливался дым. Дым заполнил печь, пробежался по трубе и уперевшись в стальную задвижку, ринулся обратно — в единственно доступный выход.

— Славно-то как! — прошептал мужчина за мгновение до того, как на него хлынул поток едкого дегтярного дыма.

Он сидел у стены, пытался проморгаться и откашляться, а сам думал: "Как это подло! — обращался он к судьбе. — Низко и коварно!"

Задумавшись, чувствуя слабость и усталость, вновь пытался торговаться с собой, говоря: — Да и пусть дымит, мне тут не помешает! — дым, в самом деле, проходил стороной и выходил в настежь распахнутую дверь. — Посплю немного, а уж там… там видно будет.

Только почувствовав тепло, расслабившись, он больше не мог спокойно усидеть. Его влекло к тому живительному жару, к приятной расслабленности. И, пересиливая слабость, он поднялся на ноги.

Обойдя печь, нашарил в темноте задвижку и стал пытаться её высвободить. Только железо прихватило ржавчиной. И, ругаясь, бубнил себе под нос: — Двигайся, железяка! Давай же, шевелись! — он толкал и тянул вьюшку. В какой-то момент услышал хруст.

— Вот же, родимая, можем ведь! — говорил он железяке.

Взявшись за дело всерьёз, решил приложить все силы разом. Наскоро отдышавшись, рванул задвижку на себя. Ржавчина отлетела. Железяка, которую он так старательно хотел вытащить, выскочила из трубы и мужчина, не понимая происходящего, падал. Весь мир кругом точно замедлял свой бег, а он всё никак не мог понять: "Что же происходит?" Точку в этом поставила дощатая перегородка, — ощутимо ударившись спиной, мужчина упал и крепко приложился головой об пол, и… так сказать, нежданно уснул.

Очнувшись, мужчина с замиранием сердца глядел на распахнутую настежь дверь: рассеянный дым, как туман, пропитывался лунным сиянием и не спеша выходил на улицу.

С болезненной ломотью, ощущая острую потребность в тепле, человек заставил себя подняться на ноги. Проходя по комнате запнулся о стул. Кое-как устояв, он со злобой вытаращился на стул. Вначале он хотел его разломать, но, промедлив, увидел образ как он сидит на нём перед огнём — и это ему понравилось.

Деревянные ножки скрежетали по полу, только человек не замечал этого — ему было совершенно безразличны такие мелкие и незначительные неудобства.

Мужчина присел у печи. Пламя шумело. Дым с явно слышным шумом вырывался в трубу. Замёрзший и уставший человек, вновь приблизился к огню и пытался обогреться.

Спереди его пригревало, но со спины ощутимо тянуло ночным холодом. Мужчина пытался усидеть, старался не замечать, но… ветер со свистом начал задувать в дом. Ругаясь, мужчина соскочил на ноги:

— Треклятый холод, треклятый свитер, треклятый ветер!

И, захлопнув дверь, запер дверь на задвижку. По дороге назад, к теплу и огню, мужчина стянул с себя тяжёлый, насквозь мокрый шерстяной свитер.

Он провалился в сон удивительно легко — даже не заметив этого. Уснул спокойным, тихим сном без сновидений, сидя всё на том же стуле перед открытой топкой. Серая, не выбеленная рубашка, почти высохла и согревала его, а свитер продолжал лежать на полу. Тогда и раздался застуженный, старческий голос:

— Пришёл, набуянил, а теперь спит себе… ну и что мне с ним делать?