Пролог

Цветастая мантия колышется от осеннего ветра, короткие кудрявые волосы, цвета ореха с редкой сединой, чуть развеваются, впитывая последнее тепло осеннего солнца. Уже староватый по человеческим, но всё ещё молодой по эльфийским меркам полуэльф шагает по мостовой, периодически оборачиваясь к человеческой фигурке за его спиной. Собравшаяся толпа обывал и мещан шикает, приохивает, но тихонько обсуждает никогда невиданного ими ребёнка.

Насупившись, человеческий мальчик по имени Айвор молча плелся в тени мантии отца. Он думал о том, что ждёт его впереди. И почему мама не пришла его проводить. Светлое лицо, суровое не по годам, казалось почти застывшим. В голубых, как Драгонлотское море, глазах Айвора затаилась злоба. В спокойные дни осени море особенно голубое, но каждый моряк знает, что этот покой — обманчив.

С застывшей много зим и лет назад добродушной гримасой, полуэльф машет рукой толпе, открывает дверь расписной эльфийской кареты, усаживая сына, а затем, не сказав ни слова, удаляется прочь. Кучер ворчит на шумную толпу, но затем лишь устало вздыхает, трогаясь в путь. Полуэльф идёт сквозь толпу, скрываясь за их фигурами, так и не обернувшись. Деретиан, так звали местную знаменитость, не удостоил сына даже прощанием.

Прощальный взгляд Айвора скользнул по отдаляющейся фигуре отца, и в его мыслях всплыли слова…

"Ненавижу тебя"

Я смотрю в маленькое оконце кареты со страшным желанием закричать. Но лишь шепчу, сам не слыша своих слов. Я закрываю глаза, чувствуя, как карета медленно пересекает границы Гартунга. Всё, что я оставляю позади, горит во мне глухим, тлеющим пламенем. На мучительную секунду всплыла мысль, которая меня немного погодя ужаснула. "Когда-нибудь я вернусь. Вернусь — и сожгу это место дотла."

Деретиан Аурхейр, он же Дерет Спаситель, почётный член великой семейной четы Аурхейров, чьи корни уходят глубоко в эльфийскую историю к самому Ауруму, одному из первых эльфов, родившихся на побережье далекого и забытого Мегаконтинента.

За свою весьма нескромную для полуэльфа жизнь он успел совершить много важных и не очень дел. Прежде всего, он прославился как всенародный герой. Тот, чьё имя успело побывать всюду — от задымленных комнатушек с иродивыми обывалами, до величавых королевских залов. Только глухие никогда не слышали этого имени, и только немые не произнесли его.

А что до меня? Какую роль играю во всём этом я? Неведомо откуда взявшийся ребёнок без имени и прошлого. Случайная находка, пополнившая коллекцию его диковин, теснящихся в залах ненавистного мне поместья и безмолвно простенавшаяся в них до своего шестнадцатилетия.

"Нас ждут с тобой великие дела, только дай себе подрасти и набраться сил. И помни — я никогда тебя не брошу, нет, никогда… Я буду с тобой в каждый великий день твоей жизни..." — говорил он мне однажды, когда мы стояли под ночным, осыпанном звёздами небом на окраине города.

Я буду с тобой...

В каждый...

Великий…

День.

— Через шесть часов будет первая остановка, если вам будет что-то нужно, просто дайте мне знать, мастер Айвор, — голос едва доходил до моего сознания. Он принадлежал молодому лесному эльфу, которому было суждено однажды пробиться на пост научного советника. Веснушчатое подзагорелое лицо улыбалось, но то была искренняя улыбка, таящая жалость к несчастному созданию, затаившемся в углу кареты. Этим созданием был я. Солнце игралось с тенями на его зеленоватой коже, он увлечённо глядел на просторы, дожидаясь, когда из виду скроется город.

Олейран — друг семьи, эльфийский странник, по слухам, далёкий родственник отца, неизменно небрежный и легко усмехающийся. Я знал его с детства: он часто бывал у нас в поместье и рассказывал мне удивительные истории о чужих землях и странных народах, о далёких городах, лесах и реках, названия которых звучали так, будто их проговаривают на ветру. Но только сейчас я начал замечать, сколько морщинок появилось у него в уголках глаз, как обветрились его руки, знакомые с дорогами, солнцем и ветром.

Всю дорогу до графских границ он много болтал. Но я почти не слушал. Холодные руки, сжатые в кулаки, словно пытались удержать те проступившие слёзы, что я так долго томил в себе.

"Прощай, Гартунг". Шептал мой голос.

"Прощай, Айвор". Шептал мне в ответ голос города.

Олейран тихо посвистывал, каждые пять минут тыча пальцем на очередное дерево, булыжник или, реже, на проезжающие мимо повозки. Он ведал о всевозможных старообрядских знаках, разбросанных по дороге и вещающих о святости этой земли. Говорил и о знатных людях, спешащих в город на встречу в Совете.

— Ну ты погляди, не иначе, как сам экралонский граф наведаться решил… — на сей раз я всё же взглянул наружу кареты, чтобы краем глаза зацепить промчавшуюся мимо нас богатую карету. — Ух! как спешит! Мастер Айвор, вы же бывали однажды с отцом на приёме у этого господина?

— Бывал, — безучастно ответил я, а затем поторопился добавить; Прескверный старик.

Эльф изумленно взглянул мне прямо в глаза. Лёгкая одобрительная ухмылка мелькнула на его строгом лице. Он был согласен со мной, хотя его положение не позволяло выражать это вслух.

— Говорят, — продолжил он, — Наш достопочтенный король, да хранит его Сенктум, Страж покоя и закона великого, узаконил права хазиров на священной земле Абиттера…

— Слышал. Все говорят об этом. Давно пора. — мой тон всё так же не отражал никакой заинтересованности в беседе.

— Далеко не все, однако, с этим согласны, — Олейран закинул ногу на ногу, задумчиво уставившись на свою вытянутую руку — множество колец сверкнули тёмным серебром в солнечном свете, — Сначала двери Сиин-Гоахской академии стали открыты для всякой ноги, отличной от человеческой или эльфийской, затем признание Гаагал`Оша, в связи с чем были отданы распорядительства о проектировании строительства города вокруг горы, на которой этот самый Гаагал'Ош, брат самого ужасного дракона за всю историю Оодвудских Земель, вот уже сто пятьдесят лет оставляет своих сородичей без ответа на их молитвы…

— Сто тридцать. — поправил я.

Место моего итогового прибытия — Сиин-Гоахская Академия Магических Искусств и Наук имени Лидианы Просветленной. Сиин-Гоа сам по себе является городом-государством, окруженным снежными хребтами и страшными ветрами магического происхождения. Если Гартунг — своеобразная столица с точки зрения торговли, то Сиин-Гоа — это столица науки, магии и просвещения. Городом управляет совет верховных магов, находящихся под покровительством короля, хоть и имеющих полный контроль над властью в этом оторванном от мира куске горного плато. Академия является крупнейшим образовательным учреждением на всём континенте, и главной достопримечательностью Сиин-Гоа. Помимо старинного замка и роскошных садов, стены вокруг академии хранят и именитую библиотеку, по преданиям, спасенную и перенесенную прямиком в Сиин-Гоахские подземелья стараниями знаменитой эльфийки-волшебницы, таким образом спасшей утерянные сотни лет назад эльфийские бесценные знания.

Лидиана, одна из основательниц академии, проложила путь смертным к магии...

Сиин-Гоа… На первый взгляд это величественный город, который учит уму и магии. Но для таких, как я, он становится клеткой — огромной, светлой, завораживающей, но всё же клеткой. До недавних пор политика совета архимагов жестко ограничивала не только доступность поступления в Академию, но и доступ к городу и его окрестностям в принципе. Столетиями город не пропускал через свой единственный портал кого-то, кроме людей и эльфов.

Гаагал'Ош. Я усмехнулся. Один из самых старых драконов, и единственный известный дракон на Глотке Ночи. Вот уже второе столетие его сознание бороздит другие миры, пока тело находится в глубоком сне на самой высокой точке Глотки Ночи. Даже в таком состоянии он продолжает представлять собой полубожественную сущность, которой поклоняется и которую почитает большая часть абиттеровских драконидов.

Мотнув головой, чтобы прогнать нежданно нагрянувший поток исторических фактов, я уставился на полуэльфа. Не обращая внимания на мою поправку, он продолжил.

— А теперь это… Народ, похоже, не готов к… — Олейран замялся, поводя плечами.

— Чужеземцам? — отрезал я, устало глядя на мелькающий лес.

— Верно. Странная пора наступает, ушла эпоха войн, и все в одночасье захотели мира и благодати. Каждый отхватил свой кусок от королевского снисхождения доброй воли. Хорошо ли это? Пожалуй, что так… — эльф тоскливо вздохнул, переводя взгляд с вида из окна на меня. — Ох, и чего это я! Право, прошу простить меня за мою болтливость. Нынче не приходится выбирать, с кем обменяться хоть парой слов. Надо признать, не смотря на ваш юный возраст, для человека ваш ум острее эльфийского кинжала, мастер Айвор! И за то время, что я находился в разъездах, вы заметно его наточили.

— Прошу тебя, оставь этот напыщенный этикет для магистратских залов, где, в общем-то, ему и место. — мой голос прозвучал неприкрыто холодно.

Эльф мрачно улыбнулся, кивнув мне в ответ, и не проронил с того момента ни слова, покуда мы не миновали Гартунгские земли.

***

Путь из Гартунга до Сюрона — это как первая глава книги, которую я долго держал в руках, но никак не решался открыть. Я оставлял родные земли, едва понимая, чего ожидаю от этого путешествия. Только сейчас, после долгих лет, проведённых в поместье, я оказался на пороге другого мира, который всегда простирался за пределами моих окон, за садами и тёмными башнями Гартунга, остававшимися позади.

Иногда, особенно по ночам, меня охватывало странное чувство — словно кто-то или что-то ждало меня впереди. Это был не страх и не трепет, а нечто тёмное, глубокое, таинственное, как силуэт за облаком. Когда мы на второй день пути проезжали под тенью одинокого утёса, я заметил, как странно светил серп нирны — его свет был почти зеленоватым, нереальным, словно сама тень богини пыталась донести до меня некое послание. В этот миг я почувствовал странное тепло, исходящее откуда-то изнутри — не из тела, а словно из самого сознания. Оно исчезло так же внезапно, как появилось, оставив за собой неосязаемый след. Все эти знаки тревожили моё воображение, донося неведомые ранее предчувствия, рассыпающиеся холодным ознобом по телу и мыслям.

Нашей первой долгой остановкой был Данверрон, небольшой, но шумный город, расположившийся на пересечении торговых путей. Мы прибыли туда под самый вечер третьего дня, когда над крышами уже вился голубоватый дым, а люди сновали между лавками, закупаясь на ужин. Город запомнился мне прежде всего таверной, встречающей путников на самом въезде — она располагалась в старом каменном здании, выложенном из необработанного камня, и тянулась вверх узкой башенкой, на которой висел фонарь, словно приглашая всех заблудших путников войти. Внутри таверна была тёплой и шумной, с запахом пряностей и жареного мяса.

Олейран рассказывал, что именно здесь чаще всего останавливаются купцы, пилигримы и наёмники, что странствуют через главный тракт на пути к Гартунгу. За соседними столами нам попадались люди самых разных мастей: кто-то хвастал проделанным маршрутом, кто-то рассказывал небылицы о горах и подземных туннелях, ведущих к руинам древних и тёмных рас. Меня же больше всего заворожила женщина, старый тифлинг, сидящая у очага: она пела старинную песню на странном наречии, и словно сами всполохи пламени отзывалась её голосу.

Олейран улыбнулся, заметив мой взгляд.

— Это наречие мерхоянских тифлингов, — пояснил он. — Они кочевники, и их культура почти утрачена. Но в Абиттере они ещё иногда появляются, как вечерние тени. Кто знает, сколько этому языку лет — возможно, он древнее самого королевства.

Следующим пунктом стал Синдерион, столица, поражающая своими размерами и величием. Я бывал здесь и раньше, сопровождая отца на различных встречах и приёмах, но никогда не смотрел на город иначе, как через холодные линзы аристократических формальностей. Теперь же я мог видеть его другим — живым, дышащим, полным шумной, кипящей энергии, от которой кружилась голова.

Мы въехали в город через массивные ворота, украшенные барельефами, изображающими победы и завоевания давно ушедших имперских колонизаторов. На каждом углу стояли стражники в ярких синих плащах, а толпы местных горожан и чужестранцев теснились на площадях, обсуждая свои дела. Слышались разговоры на сотнях разных наречий, словно сама столица впитывала в себя звуки со всего континента.

Олейран поведал о политических интригах, что плетутся за дверями дворцов Синдериона, о влиянии богатых семей, которые, несмотря на отдалённость Империи, всё ещё держат королевство Абиттер в верности далёкому Императору. «Синдерион — это сердце королевства, но его кровь течёт далеко на север, через Великй Океан, в земли, где живут те, кто называет себя его истинными наследниками,» — задумчиво сказал он, и я запомнил его слова, хотя в тот момент едва ли мог до конца их понять.

Отец всегда говорил, что знание — это сила, и что только через познание можно обрести истинную власть. Но, глядя на эти дворцы и суетливую роскошь Синдериона, я не мог избавиться от ощущения, что эта сила коренится в чём-то более осязаемом, чем просто знания

Глазэль был совершенно другим — городом высокой культуры и утончённых искусств. Его строения возвышались как тонкие, изящные шпили, каждая башня, каждый мост был украшен каменными орнаментами и статуями. Именно здесь, как говорил Олейран, собирались поэты, учёные и философы со всего Абиттера. В отличие от громоздкого и суетливого Синдериона, Глазэль был погружён в тихую, меланхоличную задумчивость.

Мир глазэльцев был для меня слишком чужд и изыскан, словно сама реальность под их взглядом подчинялась искусству и точности мысли. Мы с Олейраном успели попасть на собрание философов под открытым небом. Они стояли на мраморных ступенях и обсуждали такие отвлечённые вещи, как "смысл любви" и "суть света". Мне показалось, что это собрание — одно из самых красивых и безумных зрелищ, которые я видел: люди говорили о высоком, почти не замечая, как они стояли босиком на прохладном камне, под яркими лучами послеполуденного солнца.

— Это и есть суть Глазэля, — сказал Олейран, когда мы удалялись от площади. — Место, где слова значат больше, чем золото. Но будь осторожен, Айвор. Любое место, где люди говорят слишком много о свете, скрывает тьму где-то в глубине.

Эти слова запали мне в душу. Я начинал понимать, что Абиттер — это королевство парадоксов. Чем больше я узнавал его, тем больше тайн оставалось за его тщательно выстроенным фасадом.

Мы остановились в доме, где нам предложили посмотреть на коллекцию древних манускриптов, принадлежавших одному из великих хронистов Империи. Когда я держал эти древние страницы, пожелтевшие и покрытые витиеватыми письменами, мне казалось, что они дышат и шепчут тайны, пережившие столетия. Олейран с лёгкой улыбкой наблюдал за мной, словно понимая, что для меня это — не просто пыльные страницы, а нечто гораздо большее.

Казалось, что страницы шепчут мне тайны на забытых языках, их поверхности мерцали, словно дышали. На мгновение я ощутил дрожь в пальцах — это были не просто страницы, а древние фрагменты чужой мудрости, готовые раскрыться лишь перед тем, кто рискнёт прикоснуться к их тайнам.

Путь к Кантору был долгим и трудным: дорога пролегала через редкие рощи и пустоши, под тяжёлыми облаками. Кантор встретил нас запахом мокрой земли и сырого дерева. Здесь было тихо и пустынно, местные жители казались меланхоличными и погружёнными в собственные заботы. Дома Кантора располагались вдоль тёмного озера, в котором отражались чёрные ветви деревьев, склонившихся к воде, словно в вечном трауре.

Заброшенные сады и полуразрушенные строения наполняли Кантор печальной, призрачной атмосферой. Олейран рассказывал, что когда-то этот город процветал, но теперь от былого величия осталась только тень.

«Здесь как будто живут воспоминания, а не люди,» — тихо сказал он, когда мы проходили мимо старинного особняка, окружённого бурьяном. Я уловил в его словах скрытую печаль, словно Кантор напоминал ему о чём-то из его собственной жизни. "Не позволяйте этим местам затуманивать ваш ум, мастер Айвор. Меланхолия Кантора заразительна, но истинное знание рождается не в печали, берегите своё сердце от этих теней."

Это действительно было то место, где тишина говорила громче, чем любой шум. Горожане рассказывали мне, что местные камни имеют свой «голос», который можно услышать в тишине горных ночей. Ночью я проснулся от того, что сквозь стены домика, где мы остановились, словно доносился шёпот. Утёсы, виднеющиеся из окна, казалось, говорили на языке, который я ещё не мог понять, но который, как мне казалось, я знал где-то глубоко внутри.

Палагниус встретил нас звоном колоколов и серебряным сиянием храмов. Здесь была столица Аббатства и место рождения Сенктума, легендарного паладина, который обрёл статус почти божественного существа. В каждом доме можно было найти его сердобольный лик — будь то бюст, статуэтка или даже иконописный портрет, его имя звучало в молитвах горожан, а его символы были выбиты на каждой стене. Мы зашли в один из храмов, где прихожане возлагали свечи и цветы к его статуе.

Я ощутил странное волнение, стоя перед этим изваянием. Его строгое, но вместе с тем какое-то по особенному безмятежное лицо было обращено к небесам, а глаза, казалось, видели что-то далеко за пределами нашего мира. Олейран и раньше рассказывал о нём. Сенктум совершил множество великих для человечества подвигов, спасая королевство от многих чудовищных нашествий, а затем поднялся к звёздам, оставив после себя аббатство и веру, которая живёт и спустя столетия. Но мне было трудно поверить в то, что обычный человек мог достичь столь высокого идеала. Я почувствовал к нему странное, необъяснимое сродство — ведь и мне иногда чудилось, что меня влекут неведомые силы.

Глядя на лицо Сенктума, я пытался понять, что делает человека таким. Может ли его сила крыться в одном лишь стремлении к идеалу? Или всё это — легенда, красивая сказка, чтобы люди не видели слабости своих героев? Смогу ли я стать хотя бы тенью того, кем он был? Смогу ли я выдержать этот путь? И если смогу, куда он меня приведёт?

Наконец, после мигом пролетевших дней дороги, мы достигли Сюрона, крохотного городка, окружённого мрачными лесом. Здесь был конец нашего с Олейраном пути — и начало моего нового путешествия. Сюрон был полон странников: в тавернах сидели маги и учёные из разных земель, они говорили о древних артефактах, о тайных знаниях, о запретных заклинаниях. На каждом шагу можно было услышать обрывки речей о великих открытиях, которые скрыты за вратами портала. Портала, коим прославлен был этот сокрытый в чащобах город.

На стене таверны я заметил фреску, изображающую фигуру, уходящую в сияющий круг. Это был не просто человек — скорее тень или дух, шагнувший в мир, полный звёзд. Я задержал взгляд на этом изображении, чувствуя, как нечто внутри меня отозвалось, словно я уже был на этом пороге. И ведь действительно — был. Резкое осознание отозвалось в сердце лёгким уколом, а мысли наполнились моментами, которые я пережил в этом коротком путешествии. Я замер, чувствуя, как дрожат мои плечи.

"Помнишь, когда ты был ещё ребёнком, и я показывал тебе старинные трюки с исчезающими монетами?" — я почувствовал прикосновение его лёгкой, но твёрдой руки, призрачная фигура отца дышала мне в спину неясным видением. — "Как же ты смеялся тогда. Важно сохранить в себе это детское удивление, даже когда идёшь на встречу великим знаниям..."

"Уйди." — сказал я никому, сжимая кулаки.

Оставалось дождаться, когда наступит нужный час, и портал, ведущий в Сиин-Гоа, откроется. В ту ночь я стоял на холме, глядя на звёзды. Они светили ярче, чем когда-либо прежде, но их сияние казалось мне не просто светом. Это был зов. Как если бы древние огни пытались напомнить мне о чём-то забытом. Во мне зарождалось что-то новое, неведомое. Это было начало — моего пути, моего пробуждения, моего бремени. И хотя я не знал, что ждет меня за вратами Сиин-Гоа, я чувствовал: назад дороги больше не будет. Олейран не вмешивался в мои мысли — он чувствовал, что я должен сам сделать последний шаг. Он стоял в стороне, словно тень, как всегда готовый проводить меня и снова исчезнуть в дорогах, что стали его единственной настоящей родиной.

В ту ночь, на пороге новой жизни, я ощутил нечто похожее на трепет — словно древняя сила, дремавшая внутри меня, готовилась пробудиться, открывая душу и разум навстречу новым истинам.

Следующим утром Сиин-Гоа поднялся передо мной, как олицетворение чего-то одновременно возвышенного и пугающего. Его башни, высеченные из чёрного камня, уходили в туманную высь, словно сами небеса были лишь частью грандиозного свода, под которым прятался этот город. Каждая стена, каждый мост, каждый шпиль казались древними и вечными, как само время. Огоньки магических фонарей мерцали в вечерней дымке, бросая призрачные отблески на гладкие поверхности улиц, а порывы холодного ветра приносили ароматы неведомых трав и металла.

Здесь всё дышало силой — не живой, но древней, почти осязаемой. Я почувствовал странное давление в груди, словно тяжесть, как если бы сама земля под ногами пыталась что-то мне сказать. Неужели я правда принадлежу этому месту? Мне ли здесь учиться, стоять под сводами, где знание хранится тысячелетиями?

Я вошёл через массивные ворота, за которыми начинался другой мир. И хотя внутри я ощущал себя почти ничтожным, этот город будто шептал мне: «Добро пожаловать. Ты здесь не просто так».

***

Первые месяцы в Академии пронеслись для меня вихрем — оглушительно, ярко, словно я очутился в центре бури. Всё здесь было новым, удивительным, ошеломляющим. Стоило мне ступить за порог этого древнего, окутанного легендами места, как я почувствовал, что вхожу в совершенно иной мир. Это была другая реальность, не похожая ни на что, что я знал прежде.

Первые недели я жил в непрерывном возбуждении, ощущая себя словно на пиру, где все угощения были диковинными, редкими, и я мог вкусить их лишь раз в жизни. Каждый день мне открывались вещи, о которых я мог только мечтать: огромные залы, уставленные книжными стеллажами до самого потолка, кабинет алхимии, пропахший крепкими травами и дымом, астрономическая башня, чьи телескопы смотрели далеко за пределы обыденного мира. Казалось, что Академия сама по себе была живым существом, затаившим в себе загадки и тайны, скрывающим древнюю мудрость под каменными сводами.

С огромным волнением я знакомился с преподавателями, каждый из которых был для меня, юного, жаждущего знаний искателя, не просто наставником — скорее, воплощённой легендой. Профессор Фэйдромар, старый драконид с глазами, сияющими в полутьме, как раскалённые угли, не просто разгуливал по аудитории — он носился, размахивая длинным хвостом, распаляясь всякий раз, когда его лекция касалась временных аномалий и древней магии света. Его лекции были полны огня, энергии, почти сумасшедшего восторга, и каждый урок с ним был похож на магическое представление, где он, как искусный жонглёр, крутил в воздухе клубки волшебства, от которых то и дело захватывало дух. Каждый раз, когда он взмахивал когтистой лапой, воображаемые временные линии вспыхивали в воздухе, превращаясь в клубки света и тьмы. "Магия времени — это не просто наука," — его голос гремел, будто дракон завывал в горном ущелье. — "Это поэзия незримого, но вечного движения!"

А потом была госпожа Келлианн, эльфийка с серебряными волосами, преподавательница мистицизма и до сих пор непонятной мне дисциплины — эмпатии. Её голос звучал так, словно его донесло ветром из другого мира, а каждая пауза в словах казалась наполненной невысказанным знанием. Она не смотрела в глаза ученикам, будто избегала встречаться с тем, что она могла бы увидеть в них. Но однажды её серебристые глаза остановились на мне, и я почувствовал, как лёгкий холод пробежал по моей коже. "Каждая душа — это тайна," — сказала тогда она, — "Но есть тайны, от которых лучше держаться подальше". В её присутствии все вокруг стихали, внимали её словам с каким-то благоговением, и я тоже не мог не поддаться её спокойной силе. Она говорила о магии как о древнем океане, который скрывает в себе тайны жизни и смерти, и каждый её урок заставлял меня чувствовать, будто я прикасаюсь к чему-то невыразимо большому, таинственному и холодному.

Я восхищался этими людьми, этим местом, этим ритмом жизни, где каждый день приносил что-то новое и неизведанное. Но вместе с восторгом и радостью что-то тревожное и горькое поселилось во мне. Каждое моё открытие, каждый новый шаг вперёд очень скоро начали казаться мне горьковатыми на вкус, как будто к каждой победе примешивалась едкая капля сожаления, растекающаяся по моим мыслям, когда я оставался один.

Каждый вечер, перед тем как уснуть, я чувствовал, как во мне снова и снова загорается глухая боль — тень воспоминаний о том, кого я оставил за пределами этих стен. Отец. Дерет. Его образ будто размывался, когда я пытался его вспомнить, и всё же его силуэт маячил в глубине моего сознания, нависая надо мной, словно незримый надсмотрщик, тихий и холодный, как и всегда.

Я пытался отгонять эту мысль, пытался убедить себя, что Академия — это всё, что мне нужно, что теперь я обрёл новый дом, но часть меня не могла не возвращаться к нему, к нашему дому, к тому, что осталось далеко позади. И главное, к его словам. К странным, порой пугающим речам, в которых он говорил о судьбе, об избранных путях, о тайне, которую я, по его словам, носил в себе. Он всегда держал меня на расстоянии, как будто я был для него не сыном, а скорее книгой, в которой он искал ответы.

И это чувство отчуждения, которое я в детстве не мог понять, теперь всё отчётливее врастало в меня. Я не мог отделаться от ощущения, что всё, что я делаю здесь, каждое своё усилие, каждый изученный свиток, каждый урок — это нечто, что он предначертал для меня. Словно его тень тянулась сюда, в Академию, контролируя мои шаги, и я был не более чем исполнителем его воли.

Эта мысль жгла меня, как яд, и вместе с тем я не мог её отпустить. Почему он так настаивал, чтобы я был здесь? Что он знал обо мне, чего я сам не знал? И почему он не мог объяснить, сказать мне прямо? Меня раздирало это мучительное противоречие: я чувствовал благодарность за то, что он, возможно, дал мне путь, возможность, силу… и в то же время ненависть за то, что он обращался со мной, как с какой-то абстрактной надеждой, как с ключом, которым можно отпереть загадочные двери. Его загадки и полуслова поселили во мне страх перед моим собственным предназначением.

Сколько бы я ни углублялся в магию, чем больше я узнавал, тем яснее мне становилось, что с каждым днём я подхожу к какой-то грани, к какой-то черте, за которой откроется правда, — и я не был уверен, хочу ли я её знать.

Меня не покидало ощущение, что отец отправил меня сюда, в Сиин-Гоа, как в некую «ссылку», в том числе просто избегая всякой ответственности перед понятиями отцовства и воспитания в принципе.

Я снова поднял в мыслях этот образ добродушного и добродетельного полуэльфа, вобравшего все качества народного героя — о да, он был рождён им стать, и дело даже не в тех бестолковых пророчествах, которыми он был одержим. Само его существование не имело ни большего, ни меньшего смысла — спасать нуждавшихся, карать провинившихся. Порой я действительно задумывался о том, материален ли этот полуэльф, есть ли в нём хоть что-то от живого разумного существа?

Страх.

Каково же мне было однажды осознать, что за всем его добродушием все эти годы крылся самый настоящий страх. Чего? Я не знаю, спросите его самого при встрече, благо, его можно застать где угодно, только дайте ему повод. Не знаю… отберите конфетку у ребёнка, или, скажем, откройте портал в Подземье.

Куда больше меня всё равно беспокоил его статус, в тени которого мне приходилось иметь дело с самой настоящей травлей.

В первый же день, когда я вошёл в столовую, разговоры вокруг мгновенно стихли. Я слышал, как один из студентов, не скрываясь, прошептал: "Гартунгский бастардыш, ты погляди на него, думает, что может ходить тут с важным видом". Смех пробежал по комнате, будто холодный ветер. Я сел в дальнем углу, пытаясь не смотреть в их стороны, но это не помогло. Кто-то специально уронил поднос рядом со мной, кто-то толкнул плечом в коридоре. Я знал, что это случится — ведь я, как и мой отец, не мог просто существовать в чьей-то тени. Моя тень тоже вызывала раздражение.

Травля и пренебрежение моими правами студента, однако, не помешали мне относительно быстро завоевать доверие лучших преподавателей и заполучить почётный статус «студента века», что, разумеется, тоже отразилось на отношении окружавших меня сверстников. Конкуренция была жестокая и беспощадная.

В детстве я пропустил большую часть опыта социального взаимодействия, поэтому мне было трудно заводить знакомства и обретать союзников, не говоря уже о друзьях, которые мне бы очень пригодились в это время. Таковым, однако, совершенно случайным образом стал абсолютно бестолковый и своенравный тифлинг по имени Галеон. Ему тоже приходилось очень несладко с аналогичной борьбой с демонофобией и травлей. Однако у него была сила, был прочный стержень борьбы за свою правду, он мог постоять за себя самым агрессивным образом — и делал это без всякой опаски, чем не мог похвастаться я.

Я часто замечал Галеона ещё до того, как мы познакомились. Впервые то случилось на второй месяц моего обучения. Он стоял в центре толпы студентов, сверкая рогами, и смотрел на окружающих так, будто готов был пронзить каждого взглядом. "Что, страшно?' — его голос, глубокий и насмешливый, эхом разнёсся по залу. "Я ношу имя корабля, бороздящего пески, Галеон — так называли меня хашиты, пока я прозябал свои дни в их плену!". Мне доводилось слышать это имя, хотя гораздо чаще мне приходилось наблюдать его в списках нарушителей дисциплины. Такой список еженедельно обновляли старосты, и висел он в главном зале у всех на виду. Галеон часто устраивал драки и перепалки, отстаивая своё мнение и честь. Тифлингская горячая кровь давала о себе знать. И хотя он всегда выходил победителем, уважения старших это ему не прибавляло. В учёбе он был слаб, и даже я иной раз задавался вопросом о том, что он вообще здесь делает. Но он никогда не боялся ничего и никого. В этом мы были полными противоположностями.

Но однажды, когда он увидел, как один из студентов кинул мне под ноги заклинание, заставив меня споткнуться, он вдруг подошёл ко мне, поднял меня резким движением за руку и бросил на обидчика разряженный пламенем взгляд: "Тронешь его ещё раз — я тебе все зубы пересчитаю, тремя руками" — он взмахнул рукой, угрожающим жестом формируя волшебный кулак у самого носа студента. Так было положено начало нашей странной дружбы.

Тем же днём я заметил его в библиотеке, погружённого в чтение. Груда древних фолиантов возвышалась вокруг него, как стены крепости. Он даже не заметил меня, погружённый в страницы, словно искал ответ на вопрос, который давно его терзал. Свет вечноламп вырезал тени на его изнурённом лице, будто его мысли прожигали его изнутри. Я вдруг понял, что он так же одинок, как и я. Его крепость из фолиантов — это его способ спрятаться, как мои длинные прогулки по пустым коридорам. Но, в отличие от меня, он не боится показывать свою уязвимость. Может, именно это меня в нём и зацепило.

Я не знал, что он искал, но почувствовал, что это связано с чем-то тёмным и опасным. Но похоже, что он не мог найти то, что его интересовало. Уже тогда я предвкушал какое-то воображаемое дельце, которое нас однозначно свяжет крепкими узами дружбы. Сентиментально, но, как оказалось, я был тогда даже по-страшному близок к правде.

— Что-то сложное задали? — спросил я тихонько, не смея больше терпеть своё любопытство.

— А? — он поднял голову с толстенной книги, раскрытой где-то на последних страницах, и злобно зыркнул в мою сторону, — Не твоё дело, — угрюмо ответил он.

— Как скажешь… — я сидел в пол-оборота, и разглядывал груду собранных им книг, которая занимала добрую четверть стола, за которым и расположился недружелюбный в тот момент тифлинг.

Большая часть из них представляли из себя эпос сомнительной исторической ценности — преимущественно восточный. Легенды, сказки, пророчества и летописи увядшей когда-то под гнетом солнца пустынной империи — таков был предмет его интереса.

Некоторое время тишина разбавлялась шелестом страниц и шаркающими где-то в глубине стеллажей студентами, пока время работы библиотеки не достигло момента, когда делать здесь было уже явно нечего — скоро отбой, а затем и обход. Сомнительное сочинение, над которым я работал последние три часа, было закончено, и мне оставалось лишь поставить толком неиспользованные книги по истории магии на заросшее паутиной место.

Тифлинг всё это время продолжал с упорством изучать какую-то тему, разочарованно вздыхая каждый раз, когда он захлопывал очередную бесполезно пролистанную книгу, чтобы затем взяться за другую. Когда я задвинул стул, и было собрался унести книги, он неожиданно шикнул меня:

— Пс, слушай, ты ведь большая голова, да? — злобу его как рукой сняло.

— Что ты имеешь в виду?

— Ой, не прикидывайся дурёхой, Зазнайвор. О тебе только и говорят, но мне плевать на слухи. Мне нужна твоя помощь. И поверь, я этого не забуду, если ты согласишься, — он говорил медленно, вышептывая каждое слово, и при этом глядя мне прямо в глаза — в какой-то момент мне даже пришлось опустить голову — и даже тогда он не перестал высматривать дыру в моём лбу своим адским взглядом. Слова его, однако, заинтересовали меня в тот краткий миг горячего любопытства. Когда он закончил, я ещё помолчал некоторое время, ожидая, что он продолжит, но он лишь молча таращился на меня в тихой, пропитанной запахом старых страниц полутьме. Для меня было совершенно очевидно, что помощь ему нужна не с уроками.

— Я бы хотел сперва узнать твоё имя...

Я не успел договорить — он поднёс палец к моим губам, призывая к молчанию. Его бровь нервно дёрнулась, когда он оглянулся вокруг, словно в поисках скрытых наблюдателей. Кожа его лица, покрытая едва заметными чешуйками, казалась тусклой в свете свечей, но глаза пылали, полные напряжения. Только слабый свист ветра за витражными окнами напоминал о том, что время идёт, а жизнь не застыла в ожидании того, когда он ответит на мой вопрос.

— Галеон, — прошептал он, убирая палец от моих пересохших губ, — Галеон Фахури, и я настаиваю на том, чтобы ты запомнил это имя раз и навсегда, — закончил он, гордо сомкнув на груди руки в недоверчивой позе.

— Полагаю, мне представляться не нужно, — ответил я, ставя свою стопку книг на его стол, — Так что же ты ищешь средь всех этих книг? Могу лишь предположить, что какая-то легендарная байка не даёт тебе покоя? Как та история о великом городе, где всё было из золота...

— Слишком быстро судишь, умник. Тебе это может однажды боком выйти, — ответил он беззлобно, жестом приглашая присесть напротив, — Тебе известно что-нибудь об элементалях? В смысле… что-нибудь, о чём вряд ли толкуют на уроках.

Мысль явилась нежданно, звонко пронзая мои воспоминания, да так, что у меня сбилось дыхание.

— Э-элементали?.. — едва выдавил я на выдохе.

Слово "элементали" вызывало во мне что-то смутное, болезненное, что-то, что я давно пытался забыть… или вспомнить? Я быстро перепроверил свою сознательную библиотеку, надеясь уцепиться хоть за что-нибудь. Тщетно! Я ищу не там! Сердце вдруг сжалось, ноги одеревенели, в ушах раздался невыносимый стук сердца, качающего кровь.

Глаза дёрнулись куда-то в сторону темнеющих стеллажей. Дальние углы сгущали вечернюю тьму, создавая неведомые мне образы, будто бы и в каком-то моменте знакомые, но всё ещё скрытые где-то в… точно! Подсознание! Я должен проверить там! Думай, Айвор, думай...

— Ты чего?.. — донесся будто издалека голос тифлинга, но я не ответил, будучи погруженным в раздумья.

— Просто задумался, — ответил я через пару мгновений, проглатывая ком в горле, — Мне кажется, что однажды я что-то слышал, не припомню только от кого, да и что именно я слышал, может и вспомню позже. Извини, — слова слетали с моих губ сами собой, пока я всё ещё петлял в чертогах своего разума в поисках нужных мне ответов.

— Досадно… — вздохнув, ответил он, закрывая книгу, — Может, тогда ты помог бы мне найти хоть что-то? Здесь, в этих, песочными гоблинами забытых, книгах мало чего сыщешь, да ты и сам знаешь. Мне отец и то больше рассказывал сказками, чем эти бесполезные хроники...

Слово "элементали" продолжало распалять сознание, словно вспышками света в тёмной комнате. В памяти мелькнул образ отца, стоящего у окна в нашем поместье, его голос звучал негромко, но чётко: "Существа, хранящие истинную энергию… те, кто сотворил жизнь из хаоса". Я тогда не понимал, о чём он говорил, но теперь эти слова ожили, пробуждая во мне тревогу, которую я не мог объяснить.

— Мой отец, Дерет, он иногда говорил них, но меня не посвящал в это. Он в принципе мало во что меня посвящал… — последнее было явно лишним. Благо, тифлинга интересовали лишь элементали.

— Слыхал я про него. На Родине моей его считают героем, да и по факту именно благодаря ему я нахожусь здесь сейчас. Разумеется, что он что-то знает о них, — с серьёзным лицом отвечал он, пока я приходил в себя.

— Зачем тебе это? В смысле, почему ты интересуешься ими? — спросил я неосторожно. — Так или иначе… нам ведь поведают о них больше уже во втором полугодии.

— Долгая история, пока что тебе незачем это знать, — он сразу опешил меня, но затем неожиданно обрадовал моё любопытство. — Но мне всё равно не помешает твоя помощь, а тебе — кто-нибудь, кто отвадит от тебя всех этих завистливых мух. В полночь, рябистая аллея, я буду ждать тебя, Айвор.

С того вечера моя жизнь в Академии начала стремительно меняться. Я ещё не знал, что Галеон станет ключом к тайнам, которые перевернут всё, что я знал о себе, о мире и о том, почему я оказался здесь.