Глава вторая

На главную площадь, кроша брусчатку шипастыми гусеницами, выползла уродливая агитмашина. Она немного покрутилась по площади, высекая искры из старинной мостовой в поисках наиболее удачной позиции. Найдя подходящее место, машина раскорячилась, подобно огромной бронированной жабе и замерла. С гулким звоном вонзились в мостовую стальные колья упоров и из нутра агитмашины со скрипом воздвиглась над площадью мачта с круговым рупором, похожим на две сложенные тарелки. Рупор напугал еще сильнее и без того перепуганных птиц, издав продолжительный скрежет и свист, переходящий в ультразвук, после чего начал вещать. Бездушный механический голос раз за разом старательно выговаривал слова:

— Жители города! Ваши прежние правители погрязли в разврате и коррупции! Прогрессивные слои вашего общества обратились к Властителю с просьбой о помощи, не в силах терпеть более произвол ваших развращенных элит! Всеблагой Властитель не смог не откликнуться на ваши мольбы, ибо он по сути своей — ярый борец за справедливость и защитник обездоленных. Мы здесь ради того, чтобы спасти вас. Мы пришли с братской помощью и протягиваем вам нашу руку. Те, кто угнетал вас, будут сурово наказаны. Мы призываем вас к сотрудничеству. Не оказывайте сопротивления. Помогайте нашим миротворцам.

Рупор захрипел и зашипел. Прокашлявшись, он исторг из себя скрипящие ритмичные звуки, в которых присутствующие на площади солдаты моментально распознали гимн своей страны. На минуту деловитое копошение вокруг замерло — все встали, повернувшись к источнику важных звуков, и прижали правую руку к груди в том месте, где у нормальных людей бьется живое сердце. Тысячи темных стекол на вздернутых вверх безликих лицах смотрели на рупор и только на западном краю площади панцирник, упершись массивной башкой в угол, где наглухо сходились стены пекарни Тука и городского театра, продолжал мерно шагать. Судя по довольно глубоким бороздам в газоне, что успели пропахать буксующие на месте металлические башмаки, он занимался этим довольно давно. С визгом вращались стволы гатлинга, раздавались частые звонкие щелчки бойка — патроны давно закончились.

Ближайший офицер, о важном звании которого говорила фуражка с высокой тульей и кокардой в виде золотого ока, обернулся к нарушителю порядка и несколько секунд наблюдал за его нелепыми действиями. Выработав для себя мнение о ситуации, офицер вскинул руку в черной перчатке, в которой был зажат массивный револьвер устрашающего калибра. Раздался гулкий выстрел, на свежую побелку стены плеснуло черной жижей. Оценивающе глянув на подергивающееся обезглавленное тело и дыру от пули размером с кулак в стене, офицер равнодушно отвернулся и вновь поместил руку к левой стороне груди,

Гимн закончился, и рупор вновь стал вещать. Голос скрипел теперь, казалось, уже более деловито и строго.

— Уважаемые жители Города! Преступления ваших правителей были столь ужасающи, что они отравили само место, где происходил этот шабаш вседозволенности и деспотии. Они не избегнут наказания! Мудрый Властитель в милости своей принял решение стереть с лица земли не только их самих, но и всю память об их страшных злодеяниях, миазмы которых пропитали почву, отравили воды и сделали воздух зловонным. Город будет подвергнут санации. Но не волнуйтесь, уважаемые жители! Для вас уже подготовлен новый город! Всещедрый Властитель не пожалел сил и средств для того, чтобы вы не в чем не нуждались. Вы все теперь — возлюбленные чада его и вас ждут комфортные просторные жилища, новая интересная работа — всех вас, даже самых обездоленных, которые были вынуждены влачить здесь жалкое существование. Никто не будет обижен или обойден — вас всех ждет новая счастливая жизнь! Поэтому оставьте все старое. Соберите личные вещи, которые необходимы вам на первое время. Не берите ничего лишнего, вас обеспечат всем. Узнавайте у офицеров, которые всегда готовы помочь вам, места ближайших сборных пунктов и организованно отправляйтесь туда. Не мешкайте! Город будет подвергнут санации и оставшиеся неминуемо пострадают.

Подобная машина была не одинока — механические голоса говорили в унисон, и казалось, что по городу гуляет скрипучее эхо. Агитмашины стояли на всех площадях и больших перекрестках города, и после того, как весь манифест был произнесен, играл гимн, и все начиналось заново. Из окон уцелевших домов начали осторожно выглядывать измученные горожане. В руинах также началось шевеление — выжившие прислушивались к звучащим вновь и вновь словам. Бывшие граждане уже несуществующего счастливого города неуверенно выходили из развалин, неохотно и скорбно соглашаясь со своей новой судьбой.

Большинству было уже все равно, что с ними будет дальше. Дни непрерывного артобстрела, мучительного ожидания гибели навсегда наложили темную печать на их некогда светлые лица. Для них главным было, что проклятые линкоры замолчали — после непрерывного грохота наступила благословенная тишина. Многие выносили своих раненых, матери вели детей. Мужчины исподлобья смотрели на абсолютно спокойных теперь солдат, сжимая в бессилии кулаки и пытались закрыть собой своих жен. Плакали дети.

Откуда-то появились люди, которые явно не были горожанами, но в то же самое время сильно отличались от солдатни. Это были люди в черной форме без ставших уже привычными противогазов. Они деловито расхаживали среди собирающейся толпы жителей города, сопровождаемые группой пехотинцев, время от времени останавливаясь. Довольно скоро до всех присутствующх дошел смысл этой инспекции.

В первую очередь инспекторов — будем называть их так — интересовали раненые. Тех, кто не мог стоять на своих ногах, грузили на носилки подоспевшие санитары. У многих горожан еще стояли перед глазами страшные цинковые баки и зарождались вполне обоснованные опасения относительно судьбы раненых близких. Кое-кто пытался спорить и даже стаскивать больных с носилок обратно — именно для этих случаев с инспекторами были пехотинцы. Особо буйные без затей получали пулю в голову и их кошмар о цинковом баке становился явью. С более спокойными инспектор проводил разъяснительную беседу о том, что их родственников доставят в наилучшие госпиталя, они поправятся и вскоре встретятся в новом и светлом городе. Большинство горожан давали себя убедить и с некоторым даже облегчением прощались со своими больными и ранеными. Те, все понимая, подыгрывали. Но глаза и отбывающих и остающихся выдавали все — они прощались навсегда.

Из развалин, беззвучно открывая рот, выползла седая старуха — перебитые ноги бессильно волоклись по кирпичному крошеву. До прихода посланцев Властителя она, вероятно, была уважаемой матроной — изгвазданное и порванное платье было дорогим на вид даже в теперешнем плачевном состоянии. Прерывисто и сипло дыша, она подползла к стоящим солдатам. Стоящий ближе всего мужчина — портной Михель — дернулся было к ней на помощь, но застыл, огромный, но не нашедший в себе сил вырвать рукав своей куртки из побелевшего кулачка жены.

Солдат медленно опустил вниз стекла своего противогаза, когда сухая старушечья рука коснулась его сапога. Также медленно поднялся приклад его винтовки. Удар с глухим треском положил конец мучениям несчастной с первого раза, но солдат, похоже, был педантичным типом и привык все делать основательно — еще четыре чавкающих удара прозвучали в страшной тишине. Шестой раз он ударить не успел, и перед тем, как осесть грудой тряпья на изуродованную мостовую рядом со своей жертвой, имел сомнительное удовольствие полюбоваться на острый конец арматурины, который вылез у него из груди, с треском прорвав прорезиненный брезент куртки. Позади стоял молодой Бак Монт, который за мгновение до этого с хриплым клекотом сорвался с места, где стоял. С горячностью цветущей юности он не в силах был безучастно наблюдать за происходящим.

Люди, жмущиеся друг к другу у развалин своих жилищ, встретили поступок соотечественника глухим гулом одобрения, но триумф начинающего башмачника был недолог. На ближайшем механотроне с визгом раскрутился гатлинг и в толпу ударили раскаленные капли металла. Безжалостный огненный дождь кромсал тела горожан без разбора, и трое стоявших в непосредственной близости солдат разделили их участь. Через несколько секунд огонь стих, но этого крошечного отрезка времени хватило на то, чтобы еще дюжина человек пополнили своими именами список павших жителей города.

Один лишь молодой Бак стоял среди обломков и кусков плоти невредимым. Как это ни удивительно, но судьба пощадила молодого человека — он не получил и царапины. Впрочем, в подобной ситуации и мудрец не сможет сказать наверняка — пощадила или наказала, ведь из всех соседей остался в живых лишь он, тот, кто вольно или невольно стал виновником произошедшей экзекуции.

Монт был белее мела, он мелко дрожал, не в силах даже закричать, и в его до предела расширенных неподвижных зрачках отражался пышущий жаром механотрон, с грохотом приблизившийся к результатам своей работы. Усеянная заклепкам раскаленная броня замерла в двадцати сантиметрах от сведенного судорогой и похожего на гротескную маску лица Бака. Волосы пышной шевелюры башмачника затрещали от жара, но он не смог даже пошевелиться. Возможно, это сохранило ему жизнь. На данный момент…

С брони механотрона сыпанули в разные стороны уродливые карлики. Плотно обтянутые черной резиной, они резко, по-птичьи, крутили круглыми головами по сторонам, озирая округу черными блестящими шариками глаз. Нелепо переваливаясь на коротеньких ножках, они засновали по развалинам, сгребая непропорционально большими руками останки людей и волокли их к замершему механотрону.

Плиты толстой брони на корме механотрона разошлись и открыли полыхнувший багровым жаркий и ненасытный зев, в который уродливые служители стали старательно сгружать свои жуткие трофеи. Мелькнули и исчезли в жаркой пасти окровавленные седые волосы, следом отправилось тело в болотной форме. Рука одного из уродцев запуталась в ремнях, которые обтягивали торс мертвого солдата. Тварь пронзительно заверещала, разевая похожую на мягкий клюв жарко-алую треугольную пасть, усеянную мелкими и острыми как иглы зубами. Тело солдата замерло на краю, ногами погруженное в пекло, безвольными же руками касаясь мостовой. Это был непорядок — вмиг подскочившие к телу карлики поднажали и верещащая тварь, не успев выпутаться, отправилась вслед за телом. Остальные служители механического монстра продолжали свой суматошный труд.

Цепкая рука ухватилась за широкую штанину башмачника и мягко, но настойчиво потянула Бака в сторону кормы танка. Служитель механотона сидел у ног Бака и глядел снизу вверх немигающими черными глазами. Он потягивал за грубую ткань рабочих штанов все настойчивее, как маленький ребенок, тянущий взрослого к объекту своих детских желаний; тянул все сильнее, и в этом мягком потягивании ощущалась сила, способная разом сбить человека с ног.

Это вывело молодого человека из ступора — он дернулся и захрипел. Вся команда карликов моментально замерла, и в несчастного уперлось множество выпученных глаз, черных, как ночь в преисподней. Из груди Монте вырвался придушенный всхлип и Бак попытался освободить штанину, судорожно дернув ногой. Тварь не отпускала, и, склонив круглую голову набок, теперь смотрела на свою жертву, как казалось — изучающе. Бак по праву считал себя мужественным человеком, но сейчас он почувствовал, как по ногам побежали горячие струйки. Штанина набрякла, намочив лапу карлика, на что тварь никак не отреагировала, продолжая гипнотизировать своим неподвижным взглядом.

Откуда-то сверху на гибком металлическом щупальце опустился багровый шар, размером примерно с апельсин. Покачиваясь, он застыл на уровне глаз Бака — механотрон принял решение лично рассмотреть причину остановки работ. Молодой человек завороженно уставился в огромный зрачок так, как обреченный кролик смотрит в глаза удава. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, он титаническим усилием остатков воли сопротивлялся багровому пульсирующему омуту, куда затягивало его сознание. Бак знал, что стоит ему упасть — черный карлик незамедлительно продолжит свою работу, и он разделит участь Михеля с женой, седой старухи и всех остальных.

Отловить и заточить сущность, которая настолько сильна, чтобы управлять танком, способны Алмагистры рангом не ниже Повелителя Боли. Но даже они не в силах объяснить того, что происходит в темных глубинах сознания кадавра. Механотрон изучал Бака не более пяти ударов сердца, растянувшихся для изнемогающего башмачника на пять мучительных веков, после чего око отпрянуло от лица человека и, покачиваясь, скрылось в чреве танка. Повинуясь неслышимой команде вся уродливая обслуга танка стремительно метнулась обратно на броню, побросав недотащенные останки где попало. Механотрон взревел, жар усилился и, обдав полуживого Бака каменным крошевом из-под гусениц, бронированное чудище сдало назад. Крутанувшись вокруг себя с искрами по мостовой, механотрон прибавил ходу и с грохотом исчез в проулке. Бак, после пережитого и сам подобный безвольной кукле, которую влечет вперед лишь чувство самосохранения, на негнущихся ногах и в полубреду доковылял до развалин, где и канул, с благодарностью, во тьму спасительного забытья.