Озеро Забвения. Часть 2. Стыд и вина

Озеро Забвения. Часть 2. Стыд и вина

Корни деревьев змеятся под ногами. Змеи, готовые ужалить, выпрыгивают из груди вместе с прерывистым, горячим дыханием. Она бежит. Потом бредет. Спотыкается, падает, встает и бредет снова. Колени и ладони уже ободраны в кровь, на лице следы крови и грязь. Грязь внутри и грязь снаружи. Боль и стыд. Горячие слезы жгут лицо. Больше сил нет, и шаги замедляются. Потом и вовсе тишина. И вокруг вековые деревья, и они шумят, как кровь в ушах, и этот приговор. И ненависть. Я ненавижу их всех. Это предательство, так ведь? Стыд, вот что это.

Я не знаю ничего и ничего помнить не хочу. Забыть все нужно, для этого я и иду к Озеру.

Дом внезапно выступил из леса. Темный силуэт ограды. А здесь не страшно, просторно, воздуха много. В лесу тоже сыро было, но здесь от воды дух другой совсем. Вот и калитка.

— Кто здесь? — голос вдруг.

— Я… пришла?

Его темная фигура на фоне серого неба. Сегодня пасмурно, туман, скоро дождь пойдет. Но тепло, как всегда в это время и в этом месте. В этом месте мне будет тепло всегда. Не прогоняй только. Я не знаю, зачем я пришла. И больше не знаю, кто я.

— Откуда ты?

Невнятный взмах рукой в сторону деревни. Она так далеко, кажется. Хотя совсем не далеко, на самом деле, я просто заплутала, пока шла сюда. Слезы душат опять, горло сдавило, дышать нечем. Почти падаю, но он такой суровый, и так многое зависит от того, оставит он меня сегодня, или нет.

Ей вид лет пятнадцать, не больше. И глаза какие-то… безумные, что ли? Серые и пронзительные, и голос хриплый, как от погони. Кто за кем гнался, позволено ли будет узнать. Что за детские выходки.

— Так ты из деревни. Бежала? Что-то случилось?

— Да. Нет. Ничего, просто…

— Если ничего, то иди домой, у меня нет времени на глупости.

— А что такого вы делаете, что у вас времени нет?

Серые глаза блеснули вызовом. Ты должен мне. Я не знаю, откуда, но у тебя долг. И у меня. И я не уйду, пока мы не расплатимся друг с другом.

Он высок, просто огромен. В черное одет, почему мрачный такой? С ним— то что случилось?

Вечер близится. Она пришла… А ведь вечерами здесь не так уж сладко. Не говоря уже о ночах. Холодно, с озера тянет сыростью. Вскрикивают ночные птицы, изредка плеснет рыба. Иногда всполохи странного огня над водой. Кажется, что-то пролетает по небу, или кто-то. Всматриваешься во тьму, а тебе недоступно это. Когда-то было, а сейчас нет. Сейчас вот она. Странная тощая девчонка, наглая, неотесанная. Стоит, вся изогнулась. Соблазнить хочет, как будто. Странные мысли.

Так, стоп. Что я обещал себе, когда удалялся в эту глушь? Помогать безвозмездно и безустанно, исцелять не только тела, но и души людские… И вот такая душа стоит и шмыгает носом. Как легко всегда любить людей абстрактно, на расстоянии, а как до дела доходит, так ничего, кроме резкости и раздражения.

Почему такой странный диалог вдруг здесь, у калитки? Как будто я потерял нить рассуждений и вижу сон. А во сне даже здороваться не принято. А я ведь не подумал, что она так бежала, потому что кому-то в деревне нужна помощь. Сразу понял, что помощь нужна ей. И что эту помощь крайне нелегко будет оказать. Поэтому и прогнать сразу захотелось. А ведь я знаю, что резкое неприятие бывает вызвано тем, что ты сам в себе не хочешь видеть.

— Ну заходи, куда тебя девать теперь. Давай посмотрю, что с руками.

— Я упала. И колени еще.

— Не удивительно. Бегаешь, не разбирая дороги. Впрочем, не разбирая вообще…

Дом полон странных запахов. Стол и печка, лежанка за перегородкой. Котелки, какая-то посуда, лампа. Пучки каких-то трав. Это от них такие запахи? Или от стен самого дома? Или от него?

— Вымой руки. Садись. Возьми. Промой раны. Сама, да. Осторожней. Вот этим смажь теперь. Посмотри на меня. Воды хочешь? Голова не болит?

Пожала плечами. Какая-то маленькая стала, на улице казалась выше. Сидит, как птенчик, нахохлившись. Глаза в пол, вот-вот заплачет.

Прошел кураж побега. Сердце успокоилось, вспыхнула боль от разодранных коленок и ладоней. Еще и юбку порвала, хороша красотка. Ну и дурацкий же у меня вид, наверное. И зачем я затеяла это все? И почему именно сюда, когда можно было в город? После того, что случилось, только туда и дорога. Но дорога привела сюда.

Он стоял в каком-то странном оцепенении. Не мог решить, за что браться. То ли ужин готовить, как хотел, когда она вдруг дернула колотушку у калитки, то ли на столе разобрать это, то ли… Ее присутствие вдруг перевернуло все и смешало. В тусклом свете лампы, прикрепленной к потолку, девчонка вдруг показалась брешью, чужеродным элементом жизни, выстроенной в этом доме. Но как яркая деталь на нейтральном фоне, она сделала картину завершенной. Вдруг возникло странное ощущение, что так было всегда, и будет всегда, и должно быть.

Итак, девушка. Да, скорее девушка, не девчонка. Сколько же ей лет, все-таки? И как зовут? Вот я вежливый, конечно. А что я говорил себе? Не раздражаться, не проявлять нетерпения, отказаться от высокомерия и ранящих слов. И нарушаю ведь эти зароки не так уж часто. Она меня выбила из колеи просто. Пришла так неожиданно, а ведь они приходят только с утра обычно. Под вечер по лесу ходить боятся, суеверные, темные какие-то. Деревня, одним словом. Стоп, опять. Да, вот она — из деревни. И ей нужна помощь. И я, вместо того, чтобы любезно пригласить войти и оказать помощь, начал говорить какие-то резкости. Как будто испугался сильно, и сразу потерял все свое самообладание.

Вылезло во всей красе всепоглощающее желание одиночества, бегство от всего. Все, что угодно, лишь бы она ушла, не разрывала нити продуманной судьбы. Так, без паники. Будем считать, что я сделал все по правилам. Я пригласил войти, дал обработать раны. А она сама хороша. Прибежала, как будто гонится за ней кто-то, вся в грязи, юбка порвана, зареванная. Никаких других следов на теле, вроде, нет на первый взгляд. Но странная у меня была на нее реакция, очень странная.

— Так. Расскажи, будь любезна, что случилось. Почему ты всю дорогу бежала? Тебя кто-то преследовал?

— Нет. Тогда бы я, наверное, не сюда бежала, а домой.

— Хорошо. Тогда почему бежала? И почему именно сюда?

Молчание. Если бы я сама знала.

Все знают, что он отшельник. Добровольный, конечно. Пришел из города. Не из ближайшего даже, а из большого. Был в походе, искали что-то вроде «сильного места», что ли… Говорят, где-то здесь есть что-то. А мы-то знаем, что ничего в этом проклятом лесу нет, кроме нечести. И вечно светится что-то, то над озером, то на другом берегу. Туда и не ходил никто ни разу. И те двое не дошли. Вернулись, прошли опять через деревню, ничего не рассказывали, вообще не разговаривали почти. Досадно им было, вроде.

Ушли, а через два года он вернулся. Сказал: я врач, могу лечить. Можете обращаться, если будет нужно. Сказал, в двух часах ходьбы от деревни есть заброшенный дом на самом берегу Озера. Ребята сходили, проверили. Правда, дом стоит, неизвестно, кто построил. Пустой почти, но чисто там, как будто живет кто. Но некому там жить. Вот он жить и стал. Дали ему кое-что из домашней утвари, самое необходимое. Он в город потом ездил иногда, привозил что-то. Только вот все реже и реже. Не тянуло как-то, и необходимость отпала совсем. В общем, поселился, наладил хозяйство. Лечить он, впрочем, брался редко. Обычно за осмотром следовали простые советы. Если дело касалось травм, он мог делать перевязки, даже переломы срастались под его руководством. Но много на себя не брал. Либо отправлял за лекарствами в ближайший поселок, либо прямо говорил: везите в город, и как можно скорее. Слушались, и не зря. Однажды еле довезти успели.

А подростки приходили просто так. Они всегда ходили с этой стороны озера, здесь как-то загадочно, манит что-то. Лес такой… особенный. Хотя взрослые запрещают им сюда ходить. Но если нельзя, то очень хочется. Вот и она знала, видимо, как сюда добраться.

— Давай сварим суп, поедим, а ты мне пока расскажешь.

Протянул ей нож, показал на овощи: чисти. Я пока за водой схожу.

Ловко и быстро задвигались руки, убирая со стола все лишнее. Тонкие изящные пальцы, длинные, ногти чистые. Она перевела взгляд на свои, и сразу захотелось спрятать руки за спину.

— Что так смотришь?

— Чудно… Никогда не видела, чтобы мужчина сам суп сварить умел.

— Да уж. Ваши мужчины там только…

Так, стоп в десятый раз.

— Поживи так один, еще не то научишься делать.

— А зачем вы здесь один живете?

— Сложный вопрос. Видишь ли, в жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда приходится переоценить все, ранее очевидное и само собой разумеющееся. Философы назвали бы это экзистенциальным кризисом, ну а мы, люди попроще, называем это кризисом среднего возраста…

Боже, что я несу?

Кожура приостановила свое падение. Стального цвета глаза смотрели на него неподвижно, по лицу блуждала странная полуулыбка.

— Чудно вы говорите. Кризис — это я знаю, это когда денег не хватает. А «средний возраст» — это, значит, лет вам… неужели тридцать?

— Кхм. Некорректный вопрос. А тебе, кстати, сколько? И как тебя зовут? Я ведь из деревни почти всех знаю, а тебя, кажется, не видел ни разу.

Еще бы ты меня видел. Я зато тебя видела.

Был тот день, когда она увидела его впервые. А потом каждый раз, когда он проходил по деревне, она пряталась за забором и жадно поглощала глазами его крупную фигуру. И наотрез отказалась сходить позвать Доктора, когда отцу в очередном запое сильно плохо было. «Помираю…», — только и слышно было, а она пожала плечами и отправилась на чердак под проклятья матери, которая боялась ходить через лес, да и Доктора этого бесноватого побаивалась.

А однажды она все-таки дошла до его дома в компании соседских ребят. Они так и называли это: пойти посмотреть на Доктора. Зачем они туда ходили — сами не знали. Ничего смешного или особенного в нем не было, за исключением того, где и как он жил. И не заходили они к нему, и не подглядывали из кустов, а просто делали вид, что проходят мимо. А потом обратно. Дорога одна была вдоль Озера, если это можно было назвать дорогой. Скорее направление, в котором можно идти, и они делали вид, что идут именно в том направлении. А потом стало ясно, что и «посмотреть на Доктора» — тоже предлог. Они хотели именно туда, в том направлении. Что-то манило туда, куда не дошли в тот раз двое из города. Ни до, ни после них, кстати, ни кто туда не ходил, а что они искали — стало известно случайно, один из соседских парней подслушал. Подслушал, да ничего не понял. Казалось, сами ищущие тоже не понимали, о чем говорят и что ищут. А теперь вот пришел черед деревенских ребят ходить, не зная, что ищут, говорить, не зная, о чем говорят, и только Доктор, казалось, мог хоть что-то сказать по этому поводу. Но молчал и он.

— Мне шестнадцать. Семнадцать будет через две недели. А зовут...

А как бы ты хотел, чтобы меня звали? Кира. Ну, пусть так. А тебя ведь Каруна звать?

— Мои родители были люди претенциозные, увлекались древневосточной цивилизацией, вот оттуда и имя такое… кхм… необычное.

— Да нормальное имя.

Обоим вдруг стало спокойно. Суп уже умиротворяюще булькал на плите, свет лампы вдруг вместо бледного стал теплым и желтым.

— А что с вашими родителями сейчас? Они вас не навещают. Они в городе живут?

— Так. Давай обо мне не будем. Не суть. Что там у тебя.

Не отвертишься, все равно отвечать придется. А все заготовки вылетели из головы еще при первом падении в лесу.

Как объяснишь эту странную тягу к противоположному берегу Озера, где она однажды разглядела какое-то странное свечение, непостижимым образом связанное с этим Доктором, одиноко живущим в лесу? И как связать все это с событиями, произошедшими недавно? Ведь то, что смутно мерцало во тьме, теперь стало пробиваться яркими навязчивыми лучами, и это странное тянущее чувство в груди…

— У меня… В общем, меня мать выгнала из дома. Вернее, я сама ушла. То есть мы поссорились, и я…

— Так. Понятно.

Вдруг нахлынула странная усталость, похожая на разочарование. А ведь была как будто надежда, какое-то смутное воспоминание. А оказалось все так просто и банально. Даже на раздражение сил уже не хватало. Но все же.

— Хорошо. Чего хочешь от меня? Зачем пришла?

— Честно? Достало все до чертиков. Мне просто поговорить хотелось хоть с кем-то, тяжело так на сердце. Ноги как-то сами сюда принесли. Может, я хотела, чтобы вы мне про город рассказали? Я бы учиться поехала, так не знаю, что и куда, а родители не помогут ни в жизнь…

— Хорошо. А бежала тогда почему?

Молчание. В глазах опять заблестели слезы, пальцы нервно затеребили испачканную юбку.

Что я привязался к ней? Разве это важно? Обычный подростковый кризис. Вот так. И у меня кризис, и у нее. У всех у нас кризис, похоже.

— Хорошо. Доедай суп, и я провожу тебя до деревни. Уже смеркается. Заблудишься или убьешься насмерть.

Теперь отупение охватило и ее. В состоянии аффекта все казалось таким правильным. Некая неосязаемая связь, буде проявлена, могла разрубить все уродливые узлы на прядомой нити жизни, но нет. Условности и ограничения затмили человеческий разум и оставляют каждого страдать в своем одиночестве, в своей отделенности и изоляции… Ну, что ж, пусть пока так.

— Пойдем. Пока идем, я тебе расскажу все, что тебе интересно знать о городе. А там уж посмотришь сама, что тебе и как. Позже можешь прийти еще, если твои родители не против будут.

Что бы еще сказать, чтобы загладить тот факт, что я ее прогоняю? И почему такое чувство вдруг, что я этого делать не должен, что я делаю что-то неправильное, что приведет к необратимым и недобрым последствиям? Что самое лучшее и безопасное место для нее сейчас — его дом.

Ну, оставлю я ее у себя сегодня. А потом что? Девочка-подросток ночует у взрослого мужчины в доме за тридевять земель. Ее потом мать не то что из дома выгонит, а отец…

— Так что там у тебя с матерью? Может, расскажешь ты сначала?

Они уже шагали под сенью гигантских деревьев. На тропе было сумеречно. Постепенно усиливался ветер, кроны деревьев с шумом двигались над головами. Она прихрамывала, смотрела в землю.

— Нет смысла рассказывать.

А как же я тогда тебе что-то расскажу?

— Ну ладно. Насчет города. Сколько классов ты училась в вашей школе?

Если это можно было назвать учебой. Получается, у тебя совсем нет перспектив. Разве что поехать в ближайший поселок и начать там с училища какого-нибудь, а потом уже…

Невеселая картина. Не те разговоры, не те. Ветер стал порывистым, вот-вот пойдет дождь. Стало так темно, как будто внезапно упала ночь. Лес вокруг начал издавать странные звуки, как будто стоны или крики вырывались из тел этих деревьев, которые никто даже не мог назвать по именам. Ветви трещали и ломались, сплетаясь и разрывая переплетения, один из порывов ветра пронесся по тропе, как по коридору, едва оставив путников на ногах.

Девушка испуганно вскрикнула, прикрыв голову руками. В чаще что-то как будто захохотало и завизжало.

— Это леший! — почти прокричала она, вцепившись мертвой хваткой в руку спутника.

— Не говори ерунды, — ответил тот, хотя самому было не по себе. Это буря, обычная буря. Но таких здесь отродясь не бывало, и звуки, действительно, странные. И тут хлынул дождь, если это можно было так назвать. Вода низвергалась с неба мутными потоками, стояла вокруг стеной. Молнии прорезали небо одна за другой. Стоял такой грохот, что не было слышно собственного голоса. Плохо понимая, что делает, мужчина схватил девушку за руку, и они ринулись, пригибаясь почти до земли, поскальзываясь и падая, к Дому. Благо отошли совсем недалеко.

Захлопнулась дверь за спиной, и захотелось привалиться к ней, чтобы что-то, что, казалось, гналось за ними, не ворвалось внутрь.

Теперь мы оба мокрые и грязные, вот так бывает.

Все еще прерывисто дыша и пошатываясь, он подошел к подобию шкафа, где лежала запасная одежда.

— Снимай с себя все, надень вот это.

Отвернулся и сам стал стягивать промокшую одежду. Постепенно приходило осознание случившегося. Ну что ж. Это стихийное бедствие, непредвиденное обстоятельство, но теперь уже не скрыть, что она была здесь. Можно что-то придумать, конечно. А к чему, строго говоря, оправдания? Ничего дурного никто не хотел. Все произошло случайно. Она гуляла в лесу, заблудилась, началась гроза, а его дом оказался совсем рядом. Вот и хорошо. Давай чай согреем.

Потом они попытались лечь спать, но сон не шел. Буря бушевала до глубокой ночи, Озеро, казалось, вышло из берегов, и самые его волны били прямо в окна. Уступив ей место на лежанке, он постелил себе на полу. Глядя широко раскрытыми глазами в темноту, они пытались уловить в скоплении разнообразных звуков дыхание друг друга. И она решила нарушить молчание.

— А хочешь, я расскажу тебе, почему я решила из дома уйти?

— Давно пора, — тихая, спокойная улыбка осветила его лицо в темноте.

Форс-мажорные обстоятельства, состояние аффекта — вот только это дает нам разрешение на спонтанное проявление себя. В такие минуты, как эта, когда за стенами дома, кажется, светопреставление и небо рушится на землю, только и можно говорить о самом важном, без предисловий и лишних комментариев, просто и понятно, душа к душе.

… Ну вот тогда я и переспала с ним. Да, я сама хотела, и давно. С тем парнем из дома слева, он толстый и добрый такой, его все дразнят, а он хотел бы стать злым, да не может. Он и жениться хотел бы, только у него мама такая, что ужас ужасный. Моя мать ее ненавидит просто. Та у нее парня отбила, что ли, давным-давно. Сама большущая тоже, смеется на всю улицу. Замуж за него так и не вышла потом. Вышла за учительского сына, а он ее бросил с ребенком, с парнем моим, когда ему три года было. В город уехал учиться, и не вернулся. Женился там по новой, живет. Красивый мужик, говорят, волосы белые, кудрявый. Умную себе хотел. А они необразованные все, ты же знаешь. И мой отец, и мать, и она. Теперь муж у нее новый — в тюрьме сидит, вор он. И дочка еще одна, сестра моего парня. Он теперь обеих тянет, и еще бабушка полуслепая с ними живет. Так мамаша-то его инвалид-сердечник, работать сил нет, говорит. На кухне сидит целыми днями, а курит, что твой паровоз. Дышать нечем. У меня дома не лучше, впрочем. Отец курит только.

Да, у меня отец есть, хотя лучше не было бы. И матери тоже лучше бы не было. Мой отец все пьет, а она его то ругает последними словами, то упрашивает. А сама издерганная вся, как собака цепная, орет с ровного места. Его мать тоже, впрочем, орет еще хуже. И только он со мной идти гулять собирался, так у нее сердечный приступ начинается. Падает и синеет вся.

Он к отцу ехать в город хотел, учиться. Я с ним хотела. Бабушка его говорила: «вы — птицы высокого полета». Она из образованных тоже, в деревню случайно попала, по распределению. Должна была библиотекарем стать, да не срослось у нас. Какая нам библиотека, у нас и читать-то половина народу по слогам только умеет. Да, бабушка у него образованная, про город мне рассказывала, про университет. Книжек у нее много под кроватью в ящиках, я все прочла. Подолгу у них бывала, и парень мой читать любил. Мы с ним вместе уйти хотели. А мать его — ни в какую. Сама не училась, и ему теперь не дает. В город только через мой труп, говорит.

А у них сарайчик есть, сеновал типа. И вот мы там с ним. Когда моя мать орет и его, только одно и оставалось. Туда пойти и хоть пообжиматься всласть. Он когда меня трогал всяко, я забывала обо всем, что дома и вообще. А сегодня вдруг его мать узнала как-то, к моей прибежала. Орала страшно, говорит, оторва твоя моего сына отнять хочет. А сыну-то уже двадцать с хвостиком. Она орет, моя мать орет, бить меня принялась на улице прямо, а этот хорош: стоит и слова выдавить не может.

Я давно уже поняла, что бесхребетный он. Так всю жизнь около матери и просидит. Бабушка его тоже на него злиться начала под конец. «Моя жизнь кончена», — говорила, — так хоть ты».

А он тоже еще курить начал, как мать. Она хотела, чтобы он курил, типа мужик. Я его отучить пыталась, он чуть-чуть не курит, а потом как с ней поцапается, так и дымить начинает. А я это дело не выношу просто. Так полгода прошло. Я поняла, что ждать уже нечего. А тут вот этот скандал на всю деревню. И теперь я… это… ну, опозорена, типа. Мать так сказала. Он не женится на мне, а даже если и женится, то зачем он мне такой? Чуть что — и к матери под юбку. А учиться мне сказал, не надо. Куда ты в город поедешь? Ты и здесь-то заблудишься. Хочешь учиться — иди на кухню учись. Это мать его так говорит, и он так же.

Ну вот, я и ушла. Убежала, то есть. Не знаю, куда теперь. И кто я теперь. Ничего не хочу и не помню.

Говорила она это или ему приснилось? Или ей приснилось, что она говорила? Только утром над Озером висела серая дымка, а лес был как после урагана. Деревья были изломаны, те, что помоложе, вырваны с корнем. Казалось, толпа великанов всю ночь топтала землю и выкорчевывала деревья, а потом швыряла их во все стороны. Доктор и его случайная гостья искали тропу к деревне. Только непосильной оказалась задача. Бурелом лежал просто непролазными кучами. Тропа упиралась в ощетинившуюся груду ветвей и стволов, возвышавшуюся метра на три над землей. Вокруг лес стоял стеной. А вдоль Озера — болото, там не пройти. Не вплавь же теперь выбираться отсюда?

А почему бы и нет? Лодка есть.

Что? И ты молчал всю дорогу? Вот ведь, а я уж испугалась насмерть.

А чего испугалась-то? Ты, кажется, сюда только и хотела.

Да я не сюда шла-то. Ты не обижайся, но я только узнать у тебя хотела, как на тот берег попасть. Туда ведь, говорят, никаких дорог нет, одни болота и лес вот такой же непролазный, а что-то есть там. Меня туда прямо манит. Я в одной книге прочитала, ну в одной из тех, что у бабушки той под кроватью, что есть на свете такие огромные птицы, с огненным опереньем, так они его сбрасывают и превращаются в прекрасных девушек…

Ну и что? Сказок начиталась всяких.

Ну не скажи. Я вот однажды ночью над водой видала… как будто летает она, такая красивая, спасу нет, и такая печаль вдруг меня разобрала. Показалось, что слезы у нее из глаз реками текут, и что Озеро наше из ее слез, хотя и не соленое оно, это все знают. И кричала она как будто мне что-то, слово какое-то, какое и не услышать никогда и ни от кого.

Любовь.

Тише. Мы что-то кричим прямо на весь лес. Хотя и говорим шепотом. Нас точно кто-то слышит, и смотрит в затылок прямо.

Так, стоп. Она — молодая экзальтированная девчонка, пережила гигантский стресс. Но у меня-то что за фантазии? Рефлексия у нее на нормальном уровне, и не дура совсем. Ну к лешему, после такой грозы уеду отсюда, все одно не найти ничего тут. И ее с собой возьму, устрою у своих, пусть поучится на рабфаке сначала, а потом…

Так, стоп. Что она только что сказала? Она видела птицу-феникс. Точно видела? Я ведь тоже однажды почти увидел, только я спал, кажется, в тот момент.

Так, вот лодка. Хорошо, что я ее на берег в свое время вытащил, а то не видать бы нам ее. В кустах застряла, но с помощью топора, думаю, вытащим. Надо бы поесть пока, а там и займемся делом.

Как кстати. И припасы почти закончились. Да, терять здесь больше нечего. Видимо, и вправду придется возвращаться. Тем более что тропу-то совсем завалило, теперь ни я в деревню, ни они ко мне. Пропадать и останется только. Огород напрочь размыло, да и не огородник я, честно признаться, так, баловство одно. Пора баловство это заканчивать.

Хлеб, чай, остатки сыра. Можно было кашу сварить, конечно, но не до того.

— Ты знаешь, я уезжаю отсюда. Сейчас поможешь мне вещи собрать. Мы их на лодке довезем до деревни. Там я переночую у кого-нибудь, с твоими родителями поговорю. Пусть думают, что хотят, но ты поезжай со мной. У меня в городе квартира есть, сейчас там родственники живут, но это все решаемо. Не смотри так на меня, отработаешь… ой, да не это я имел ввиду. Ну не смейся! Понимаю, что нервы расшалились, но…

Задыхаясь от неожиданного поворота мысли, она почти упала на скамью, резко села, уронив голову в ладони, и мелко подрагивала.

— Так, берем себя в руки. То есть топор в руки. Я пошел лодку освобождать, а ты приберись тут. Надо дом оставить в человеческом виде, вдруг здесь еще кто-то когда-то жить будет.

Так. Я не буду об этом сейчас думать. Я вообще сейчас не буду думать. Об этом тем более. Страшно, боже, как страшно, что аж дыхание перехватывает.

Да, мне тоже очень страшно. Вдруг, как обухом этого вот топора по голове ворвалась мысль, что смирение постигается не в отшельничестве, а в действенной помощи людям. И вот я эту помощь сейчас могу оказать. И в кои-то веки нет у меня раздражения. Ни на нее, ни на ситуацию эту бредовую, ни на жителей деревни, с которыми я увижусь сегодня, ни на внезапное нарушение всех планов. Впервые не кажутся словами слова про божий промысел, про то, что все, что ни делается, все к лучшему, и все такое прочее. Боже, какая каша в голове, но сейчас надо только сосредоточиться на деле, и не думать, иначе все рухнет.

Впервые я отдаюсь потоку, процессу или как это назвать еще, отпускаю контроль. Есть нечто главное, что я должен сделать, и я должен сделать это для нее, я должен ей что-то, и я могу это выяснить сейчас. Только не думать, потому что с точки зрения здравого смысла…

С точки зрения здравого смысла, Отшельник, само твое отшельничество — нонсенс несусветный. Что ты вообще тут делал все это время?

Мужчина с топором резко обернулся. Голос так ясно прозвучал в ушах, что, казалось, заговорил куст, стоящий рядом. Потому что голос был нечеловеческий. И вообще неживой. Вокруг висела нереальная тишина, как будто все было обернуто войлоком. Сам воздух стал мягким и осязаемым, и Доктору показалось, что он и не дышит совсем. Исчезло чувство земли под ногами, понятие гравитации. Доктор в смятении осматривал свое тело сверху вниз, пытаясь поймать его границы. Состояние, близкое к гипнозу.

А ведь именно этот голос я слышал, когда мне приснилась птица-феникс.

— Люди. Почему вы все время думаете, что вам что-то снится, когда вы видите не то, что собирались увидеть?

— Но ведь я и собирался ее увидеть. Мы специально за этим пришли сюда. Ты знаешь, у меня был друг, духовными практиками занимался. Он, казалось, так много знал, всему мог дать объяснение. Это мало помогало, конечно, но было интересно временами. Читал кучу всего, упражнения всякие делал, на голове стоял, дыхание задерживал. Кхм. Не об этом речь сейчас. Хотя почему нет. Я ему завидовал. Хотел так же уметь, то же знать, но читал, а не понимал, что читаю. Казалось, бред всякий. Но цепляло так, что прямо душу наизнанку вывернуть был готов. Иногда такая боль в груди появлялась, что хоть кричи. Хотелось чего-то, куда-то, идти, узнать, понять. Вечный поиск, неудовлетворенность какая-то.

Так вот. Однажды он позвал меня. Сказал, пойдем в поход. Есть, мол, озеро такое-то, там деревня, от нее пойдем пешком, недалеко, километров сорок-пятьдесят, за два-три дня дойдем. Место силы там, кхм. Скалы типа, похоже на огромные каменные ворота. Вычитал где-то. Говорил, а сам смущался сильно. Вроде, глупости, юношеский романтизм, перерасти пора бы, а вот нет. Сказать кому-то из своего окружения стыдно, а вдруг не найдем.

А я у него что-то типа недалекого поклонника был. Все ходил за ним, книжки просил, а он проповедовал типа. Он на философии учился. А я медик, материалист, куда мне до него. Но как резать начинал тело в анатомичке, так прям с души воротило, как все упрощено, странно, лекарства — это ведь химия сплошная, а человеку не это надо. Я доучился, конечно, фельдшер вот теперь, лучше бы ветеринар. Кхм. Ни там, ни там не преуспел, только перенял у него несколько красивых фраз. Но думал, думал постоянно, а потом сны стали сниться всякие. И тут он с этим предложением.

Я встрепенулся даже. Это сейчас понятно, как испугаться можно было, а тогда — почему нет? Все было тогда по-другому, все удавалось. Мне хоть эти студенческие пьянки не нравились никогда, но там хоть одиночество отступало, пусть и ненадолго, и к девушкам подойти можно было. Нда.

И в походы я много тогда ходил, со школы начиная. У меня родители востоковеды, историки, в смысле, они постоянно куда-то на раскопки ездили, и меня с собой иногда брали, когда я подрос. А потом во время одной экспедиции, я тогда уже школу заканчивал, они нашли что-то, то ли череп гигантский, как человеческий, только раз в десять больше, то ли ритуальные принадлежности, то ли все одновременно. Только все было засекречено, фотографии уничтожены, а родители вдруг стали болеть и умерли один за другим в течение месяца, а мне даже нельзя было к ним в больницу, только созванивались изредка. Очень слабые были, даже не говорили толком. И похоронили их не так, как хотели. Кремировали, а потом урну с прахом выдали. А их ли то прах был — неизвестно. Я с бабушкой жил. Окончил школу и решил идти на врача. Чтобы узнать, что это за болезнь такая была. Думал, может, попаду в ту больницу, где они умерли, и там документы найти смогу. Или просто людей лечить, чтобы не умирали вот так. Я почему-то чувствовал себя виноватым в их смерти. Они всю жизнь что-то искали, чтобы мне передать. Так и говорили. Мы сотворили дитя, а не знаем, что ему дать, кроме жизни и знаний. Мы утратили то, ради чего появляются дети на свет. Мы утратили свет, и должны его вернуть. Не для себя, так для тебя. И вот результат.

Что из этой моей учебы вышло — тоже понятно. Никакого результата. В ту больницу я не пытался даже устроиться, вообще в больницу не пойду работать. Гадко мне от всей этой системы, ложь и бред, а люди верят. Врачам верят безоговорочно. Лекарства глотают, прививки ставят себе и детям, инвалидами остаются потом. И верят, что они — всего лишь тело, а кроме тела ведь еще много чего есть.

Но это я уже как мой друг заговорил. Кхм. Так вот. Позвал он меня с собой, и я пошел. Мне как будто чем-то от родителей повеяло. Как будто это их поиск, их экспедиция, они рядом идти будут. А друг говорил, что сам не знает, что там. Сказал: найдем — хорошо, не найдем — прогуляемся. Ну вот. Не нашли мы ничего. Прошли через вашу деревню, нашли этот дом. Заночевали здесь. Хорошо, не ожидали даже. Потом дальше пошли. Следующую ночь в палатке спали. Так все спокойно было, по плану. Но друг мой встал утром, и как будто сам не свой. «Пошли назад», — сказал просто. Как отрезал. Я не понял ничего, а он прямо злой такой стал, кричать начал. «Ничего ты не понимаешь, — говорит, — и не поймешь. Тебе бесполезно что-либо объяснять. Ты трупы режешь и не морщишься. А я тут бисер перед свиньями… Повел тебя, думал, получится что-то, а ты…». А что я? Я и не знал ничего, куда мы идем, и что нужно делать будет. Как будто я виноват во всем. Он, впрочем, странноватый всегда был. Не от мира сего, так сказать. Эзотерик, оно и понятно. У него отец умер рано. Он сначала на заводе подрабатывал, потом в армию сходил, а потом уж в университет поступил. Искать смысл жизни. Кхм. Вот и искал так. Шаг вперед, два назад. Боялся чего-то до паники. Кошмары ему снились, стихи писал мрачные. Все время будто к смерти готовился.

Так вот, знаешь… Мы когда домой вернулись, он совсем не в себе стал, а потом, не прошло и полгода, в больницу лег, психиатрическую. Я тогда сам чуть с ума не сошел, хотел на психиатра идти учиться, представляешь? Все мне казалось, что из-за меня это, что это я виноват. Он со мной не разговаривал с тех пор ни разу толком, а когда я к нему в больницу пришел, даже не вышел ко мне.

А я диплом защитил и стал думать, чем дальше заниматься. И пока решил поехать сюда. Прошло почти два года, а я так и не смог забыть это место. Остальное ты знаешь.

— Эй, ты что, сам с собой разговариваешь?

— Да нет, просто лодку пытаюсь освободить. Ну вот и получилось. А ты как, все сделала, что нужно?

— Не знаю. Посуду помыла, расставила все. А вещи свои ты сам собирай, я не знаю, что там у тебя и как.

Лодка мягко покачивалась на воде. Туман сгущался, когда они оттолкнулись от берега. В последний раз Доктор кинул взгляд на Дом. Как странно. Вся жизнь здесь, почти год, оказалась обманом, бессмыслицей. И только эта встреча в последний день что-то изменила.

После того, как из-за меня умерли родители и сошел с ума мой лучший друг, я решил продолжать их дело. И найти то, что они найти не смогли. Решил лечить и проповедовать. Но не знал, как и что. Единственное, что для меня, как для врача, оказалось бесспорным, это внутренние ресурсы человека, к которым нужно постоянно взывать. И я думал, что здесь, в глубинке, люди, как нигде, близки к природе и способны жить в счастье, мире и гармонии. И что я буду у этих людей учиться. Но, Боже мой, как я ошибался. В деревне царило еще большее разложение духа, чем в городе. Там это все было еще прилизано внешним лоском образованности и культуры, а здесь…

Но я дал себе слово быть толерантным, видеть в людях только самое лучшее, потому что я сам ведь такой же. Я согрешил, ты знаешь? Я ужасный человек. И у меня ужасный характер. Я решил не возвращаться, пока не изживу в себе все эти позорные черты, свою раздражительность, мнительность, эгоизм и трусость. Да, я трус. Я боюсь всего. Я боюсь темноты, боюсь воды, боюсь…

— Эй, ты куда гребешь?

— Черт. Я не вижу ничего. Мне кажется, мы плывем вдоль берега.

— А мне кажется, совсем не туда. Слушай, мне страшно. Я такой тишины никогда не слышала. Странно я сказала, да? Слышать тишину. Так бывает, разве?

— Слушай, помолчи пока. Я подумаю. Жаль, компаса нет. Но я вижу, вроде, камышовые заросли. Это наверняка болото на подходе к вашему заливу. Сейчас еще немного, и мы что-нибудь увидим.

Весла погружались в воду еще довольно долго. Часов тоже не было.

— По моим ощущениям, прошло гораздо больше, чем два часа. Но, возможно, здесь расстояние больше, чем казалось вначале. Здесь полуостров, и сейчас мы его огибаем. А потом…

— Берег! Ты видишь? Я вижу!

Вдруг вернулись звуки. Плеск воды о борта лодки показался оглушительным. Выглянуло солнце, и туман начал стремительно таять. И чем больше он таял, тем яснее становилось, что они приплыли совсем не туда, куда направлялись. Вместо знакомого высокого обрыва, с которого вниз на проплывающие лодки смотрели домики деревни, показался странный песчаный пляж. Метрах в десяти от кромки воды начинался еще более странный лес с высоченными деревьями. Их вершины, казалось, упирались в небо странного желтоватого цвета. Хотя дело в тумане, должно быть. Или это облака висят этакой золотистой дымкой.

Двое людей, мужчина лет тридцати и девушка-подросток полулежали на золотистом теплом песке. Он снял с себя тяжелые ботинки и носки и удивленно шевелил пальцами босых ног, как бы впервые пробуя на вкус свободу. Она давно избавилась от своих резиновых шлепанцев и весело болтала одной ногой, закинув ее на другую.

— Слушай, а мы ведь собирались в твою деревню. А потом в город. Что же мы здесь делаем?

— Расслабься, успеется еще. И город твой, и деревня эта. Здесь так хорошо!

Девушка поднялась и принялась прохаживаться вдоль воды, помахивая подолом юбки.

— Век бы отсюда не уезжать!

— Ребенок ты еще. А есть захочется? А спать где?

— А ты говоришь, как мой отец. Или даже как дед! Скучно. И есть не хочется совсем. Мы когда ели в последний раз?

— Действительно. Странное чувство.

Не было ни голода, ни жажды, ни усталости. Но не было и энергии, посыла к какому-либо действию. Просто быть здесь казалось единственным правильным решением. Все остальное подождет.

Теперь они лежали навзничь под неярким, приглушенным золотистой дымкой, солнцем. Кира, казалось, уснула, судя по ее молчанию и неподвижности.

— Поднимайся, бери девочку и идите налево, если встанете лицом к воде.

Он даже не удивился, не говоря уже о страхе. Странным сном казалось все, что было до этого. Вся жизнь показалась подготовкой к этому моменту.

— Конечно. Твоя миссия была в том, чтобы привести ее сюда. Без тебя бы это не получилось. Ты молодец, справился. Догадался сделать все, как надо. Оправдал мои надежды. За это ты будешь награжден.

— Ну давай поговорим откровенно, наконец. Кто ты и что хочешь от меня? Всю жизнь я слышал твой голос внутри своей головы. Сначала мне казалось, что это мои собственные мысли. А потом я начал понимать, что такого я не придумаю нарочно. А потом я стал слышать твой голос. Версию безумия я отметаю как выражение отказа от ответственности за то, что происходит в моей жизни. Потому что мой лучший друг отказался от этой ответственности, и теперь лекарства и врачи превратили его в овощ. А это в мои планы не входит. Итак, я жду ответа на свои вопросы.

— Ответа на вопросы? Кто я и что мне от тебя нужно? Это и есть все твои вопросы, человек? Что мне от тебя нужно, ты слышал. А кто я — разве это так важно? Сделай то, что я прошу, и ты сможешь вернуться в общество и жить адекватно. И больше ты моего голоса не услышишь. Хотя тебе это, возможно, не понравится. Как говорят у вас, к хорошему быстро привыкаешь.

— Адекватно? Что ты имеешь в виду?

— А разве ты хорошо адаптировался в социуме? Все время был изгоем, даже твой так называемый лучший друг держал тебя за посмешище. А твой единственный опыт серьезных отношений с женщиной — чем он закончился? И даже сейчас ты мучаешься вопросом, а не беременна ли эта девочка, не придется ли отправить и ее в клинику, прежде чем начать жить с ней в позорном партнерстве, покупая ее только потому, что она — деревенская простушка, и сделает все, чтобы зацепиться в городе? Зачем тебе это? Ты сможешь жить и общаться с людьми на их языке, не посягая на то, до чего не дорос пока, что выше твоих сил. У тебя будут друзья, нормальная работа по специальности, сможешь жениться и позволить, наконец, женщине стать матерью. Потому что становится матерью от такого, как ты сейчас, это, мягко говоря, себя не уважать. Ах да, и еще одна немаловажная деталь. Ты забудешь все, что происходило здесь. Вспомнишь только, как жил какое-то время в заброшенном доме на берегу забытого озера, а потом решил вернуться к нормальной жизни. Так как? Разве не этого ты хотел, разве не этого ты просил, валяясь тогда в слезах на полу в своей посредственной квартирке, после того, как твоя партнерша собрала вещи и ушла? И правильно сделала, потому что ты в свои неполные тридцать все еще был не готов стать отцом!

— Да, я принимаю все, что ты сейчас говоришь. Я допускаю, что ты — внутренний голос совести, представительство Бога в душе…

— Не вдавайся в размышления о том, что тебе недоступно, еще раз тебе повторяю, это неэффективно и нецелесообразно.

— И что же мне недоступно? Понимание Бога?

— Его присутствие в твоей жизни. Он недоступен тебе после всего, что ты сделал. Ты сжил со свету родителей. Это из-за твоей невыносимой никчемности они бежали из дома, бросая тебя на бабушку при первом удобном случае. И невыносимое напряжение походной жизни необратимо подорвало их здоровье! Ты же знаешь это из курса медицины. Синдром психосоматического сгорания. Когда человек не хочет жить и жить ему незачем. Ты сгубил жизнь женщины, которая любила тебя, ты убил собственного нерожденного ребенка. Так что тебя еще удивляет? И даже на отшельничество ты оказался неспособен. При первом удобном случае ты сбежал из своего загородного домика и захотел комфортной жизни в городе, который ненавидишь, используя эту девочку.

— А что тебе нужно от нее? Куда я ее поведу и что с ней потом будет?

— Она сможет перейти в новый план существования. Получить посвящение в высшие сферы бытия. У нее есть сверхспособности, которые она в себе еще не открыла. Если ты повезешь ее в город, она сойдет с ума, так же, как твой лучший друг. Он ведь не зря искал это место. Он интуитивно понимал, что только таким способом он мог спастись. И не смог. Ты не смог ему помочь, хотя должен был, как и в этот раз, быть проводником. Подумай. Эту девочку ты можешь спасти. Иначе ее ждет сначала операционная, потом психиатрическая лечебница, а потом тебе выдадут очередную урну с прахом.

— Что мне нужно делать?

— В полукилометре отсюда вы найдете большую поляну, на которой будет портал из камней. Ни с чем не спутаете. Там ты объяснишь девочке, не знаю, как ты это сделаешь, что ей нужно войти в этот портал. Одно обязательное условие: она должна сделать это добровольно. И быстро, как только появится желтый коридор. Иначе все усилия пропали даром.

Приподнявшись на локте, Каруна разглядывал лицо своей спутницы. Она и в самом деле спала. Грудь мерно отображала процесс дыхания, щеки и губы порозовели, откликаясь на нежную полуулыбку. Вся ее поза и выражение лица были расслаблены, одновременно невинны, как у ребенка, и чувственны, как у взрослой женщины.

Правда ли то, что он только что услышал? Безусловно. Но правда также и в том, что недоступно оказалось этому нечто, с которым слишком часто в этой жизни приходилось беседовать. Помимо моментов стыда и вины, которые так часто прижимали его к самому полу, заставляя изливаться потоки жалостливых слез, бывали и другие моменты. Моменты, в которые он звал то лучшее, что было в нем, звал по имени, которое забыл сейчас. Оторвав взгляд от лица девушки, Доктор пристально всматривался в озерную гладь, силясь вспомнить. А потом он вдруг, неожиданно для самого себя, повернулся обратно, склонился и поцеловал, едва касаясь губами, ее закрытые веки.

Глаза широко распахнулись в удивлении, губы приоткрылись, дыхание сбилось. Она резко села и оттолкнула его.

— Ты что делаешь?

— А ты не спишь?

— Вроде нет. Задремала чуть-чуть. А ты уже приставать ко мне вздумал? Я так и знала. Ты специально меня на этот берег затащил, а теперь мне от тебя не отделаться!

— Думай, что говоришь. Если бы я хотел что-то с тобой сделать, я бы это сделал, когда ты ко мне в разодранной юбке ввалилась, а потом когда мы ночью в доме лежали, а ты мне про своего хахаля все выболтала.

Внезапное воспоминание отрезвило ее.

— Ой. Прости. У меня что-то нервы расшалились. Слушай, а как мы домой попадем? Меня ведь мама с папой ждут? Они ведь думают, что я в лесу сгинула в той грозе. Что же делать? А сколько времени?

Оба повернули головы к солнцу. Оно было на том же месте, что и тогда, когда они пристали к этому берегу.

— Чудно. Вроде, мы так давно здесь, а кажется, что время остановилось.

— Слушай. Я тебе все расскажу сейчас. Есть один способ попасть домой сразу и быстро. Я изучал этот вопрос, и мой друг мне все рассказывал. Мы приплыли именно к тому месту, которое мы с ним тогда искали. Здесь есть портал. Ну, это что-то вроде места перехода с одного берега Озера на другой. Мы сейчас его найдем. Я прочитаю одно заклинание, и появится коридор. Потом ты должна сказать: «хочу оказаться около моей деревни!», зажмуриться и прыгнуть туда. Поняла?

— Вот ничего себе. Ты правда колдун, как у нас говорили? А ты прыгнешь тоже, и мы окажемся вместе в деревне, и я скажу всем нашим, что это ты меня спас! А потом никто нас не будет ругать, потому что это будет чудо!

Возбужденно болтая, она поднялась на ноги и затанцевала в нетерпении.

— Ну пошли скорее!

Каруна поднялся с большим трудом. Что-то знакомое придавило его к земле. Но на этот раз он был ведом желанием выбить клин клином.

Это все ради тебя. Тебе так будет лучше. Ты мне еще спасибо скажешь.

Кому он уже так говорил? Некогда думать.

— Надо идти на запад. Это туда.

Он показал рукой налево. Кира побежала в том направлении, даже не обратив внимания на то, что ее спутник не взял рюкзак со своими вещами.

Через несколько минут быстрой ходьбы по нежному песку они вышли на большую поляну. Посередине возвышалось невероятное сооружение из грубого камня: ворота высотой два-три метра, иссеченные какими-то неизвестными знаками. Вокруг опять повисла нереальная ватная тишина.

— Ого! Жалко, никто этого не увидит кроме нас! Так, что теперь?

— Погоди. Давай поговорим еще минутку. Мы все успеем, солнце еще высоко совсем.

— Ну давай. Здесь и правда хорошо так… Что тебе сказать?

Они снова сели, на этот раз на траву. От травы, от самой земли исходил дурманящий запах.

— Вот ты мне про своего парня рассказывала, с которым ты… ну ты поняла.

Кира покраснела и отвела глаза.

— Ну.

— Почему ты? То есть ты что-то чувствовала к нему? Может, хотела понравиться или получить восхищение? А может, хотела командовать им потом, чтобы он виноватым себя чувствовал? Или ты просто так сильно хотела… ну… этим делом заняться, что тебе все равно было, с кем?

— Глупый ты.

Стальные глаза смотрели с разочарованием, даже с какой-то долей жалости.

— Я ведь его люблю, хоть и дурак он.

Потемнело в глазах, потемнело, казалось, само солнце. Дымка над Озером стала более плотной.

— Любишь?

— Ну, любила, вроде, сейчас-то нет уже. Сейчас я уйти хотела, что-то новое искать. Хотя говорят, что, когда любишь, то ничего нового не ищешь. От добра добра не ищут, так говорят.

— А что ты вообще знаешь про любовь?

— А что там знать? Просто все. Вот меня даже мамка с папкой любят, и я их тоже, и они друг друга любят, хоть и убить готовы друг друга иногда. Глупая она, любовь-то. Не тех выбирает всегда. Не тех родителей, не тех детей, не тех мужчин и женщин… Только вот ты правильно сказал. Я сильно хотела, да. Но ведь это, говорят, тоже любовь? Когда одно тело любит другое.

— Но ведь человек — это не только тело?

— Оно и правда. Но кто его знает? Вот та птица, про которую мы говорили, у нее и тела, кажись, не было, а про любовь говорила.

— А ты в Бога веришь?

— Не знаю. Надо, вроде, но как-то не получается. Ни у кого не получается. Говорят, в городе больше людей верят, потому что образованные. Я ведь еще и из-за этого учиться хотела. Чтобы понять. А то не хватает чего-то, ума, наверное. А ты веришь?

— Я тоже не знаю. Это трудно очень. Столько потерь приходится нести.

— Ты знаешь… Я тоже тебе кое-что сказать хотела. Зря ты выдумываешь все. Себя жалеешь только, стонешь, в общем. Никакой вины нет не тебе. Все, что было, и с родителями, и с другом — это все случайность, несчастный случай.

— Но ты не все знаешь обо мне.

— Ну и хорошо. Но про это тебе точно могу сказать.

Тишина опять нестерпимо сдавила уши, туман начал наползать от воды.

— Давай, читай заклинание, а то мне страшно опять.

— Сейчас. Надо сосредоточиться.

— Ну что ж, мы готовы.

— Отлично. Ты оправдал мои ожидания.

Мужчина подвел свою спутницу почти вплотную к порталу. За ним уже начинал вырисовываться коридор, очертания деревьев поплыли, как в знойном мареве.

И вдруг, прямо сверху в голову, как водопадом, рухнули воспоминания. Обо всем, что говорили родители. Обо всем, что проповедовал друг. И все-все, прочитанное в его непонятых книгах. Все вдруг выстроилось в стройную цепочку с нерушимыми звеньями, и он все понял.

— Так. Слушай меня внимательно. Я пойду первым. Если все будет хорошо, ты пойдешь за мной, но сначала досчитаешь до ста. Медленно. Поняла? А когда будешь шагать туда, громко скажешь: «Во имя того Бога, который меня создал, а имя ему — Любовь». Запомнила?

— Во имя того Бога, который меня создал, а имя ему — Любовь. Запомнила. Навсегда запомнила.

Золотой коридор достиг максимума своей четкости и ватная тишина вокруг начала сжиматься и гневаться в нетерпении. И, сказав те самые слова, он оттолкнул девушку на шаг назад и сам быстро прошел в коридор. До последнего он боялся, что золотой свет вытолкнет его, но этого не произошло.

Девушка зажмурилась, настолько невероятным ей показалось все происходящее. Она медленно, как можно медленнее считала до ста, а когда открыла глаза, то никакого золотого коридора не было. Были просто камни, поставленные друг на друга в виде арки. Доктора тоже не было. Не было и тумана, и ватной тишины. Были обычное озеро и обычный берег, обычный лес. Пространство одновременно расслабилось и вошло в обычные рамки.

— Нда. Колдун, да не совсем. У самого все получилось, а мне теперь как до дому добираться?

Неверными ногами она дошла до того места, где причалила лодка. Она была там же, там же был и рюкзак с вещами Доктора. Да, хорош он, нечего сказать. Ушел и все оставил.

— Что ты можешь знать о нем, дитя?

Кира обернулась, повернулась вокруг себя, но никого не увидела.

— Ты знаешь, от чего он тебя спас, и чем он ради этого пожертвовал?

— Спас? Пожертвовал? Не понимаю ничего.

— Ты теперь виновата перед ним в вечности. Перед ним и перед Богом, которого вы тут всуе поминали совсем не вовремя. Какие вы непростые все-таки. Кажется, живете всю жизнь, и можно к вам подойти с любого бока, а как наступает серьезный момент, то самое вспоминаете. Ну хотя бы его мы получили, хотя он тоже мог не заходить в портал. Это ваше стремление жертвовать собой, отдавать что-то, чтобы что-то взамен получить. Купля-продажа, да, на это вас легко можно взять. А тому самому, кстати, это не нужно. У того самого все есть всегда и безвозмездно.

— Виновата перед ним? И перед Богом? Но ведь он сам это сделал. Ему так трудно жить было, не получалось ничего, все было не мило. Вот он и решил… А что он решил? Куда ведет этот коридор?

— Не твоего ума дело. В тебе нет ничего святого. Согрешила кругом и всюду, а хорохорится.

— Я не грешила. Я любила. А ты знаешь, что это такое? Понимаешь разницу?

— Нет. И слава Богу, впрочем. Оставайся. Потом можешь в город поехать, если хочешь. Вообще, делай что хочешь. Но его ты никогда не забудешь. И будешь вечно искать. Но о том, что здесь произошло, лучше помалкивай, а то в психушку загремишь.

— А зачем ты мне вообще про все это говоришь?

— Видишь ли, есть такое понятие: дело чести и условия, которые нужно соблюдать. Я могу забирать души, только с условиями. Одно из них: души должны пойти ко мне добровольно. И еще одно: говорить правду и давать полную информацию, если сознание готово и задало правильный вопрос. Вот и все. К счастью, правильные вопросы я слышу совсем нечасто. Теперь все. Прощай. Мы встретимся еще.

Девушку нашли на следующий день. Вернее, ее прибило к берегу. Она лежала без сознания в лодке, которая неведомо как выплыла из густого и плотного тумана, который появился после бури и беспросветно окутал Озеро и окрестный лес.

Когда она пришла в себя в доме своих родителей, не смогла ответить ни на один вопрос. Ни куда шла, ни где ее застала гроза и как она переждала ее. Само упоминание грозы вызвало легкую тень на ее лице, но не более. Не знала она и того, как оказалась в лодке и что это за лодка вообще.

С тех пор девушка стала еще более молчаливой и замкнутой, про город и учебу как будто тоже забыла. Ее бывший парень и сосед уехал в ближайший городок, окончил сельскохозяйственный техникум и остался там жить. Женился. Бабушка его умерла, и Кира забрала себе все ее книги. Никто не возражал. Все свое время она проводила либо с этими книгами, перекладывая их с места на место, воображая себя библиотекарем, либо сидела на берегу Озера и вглядывалась вдаль. С ней никто не мог сказать более двух слов, да и не хотелось. Как ни тяжело было признать это ее родителям, но что-то у нее после той грозы случилось с головой. Бывают же такие случаи, и в газетах пишут. Стоял человек под деревом, и в него молния ударила. Ну и вот. Подробности ее возвращения домой забылись и обрели в воспоминаниях родителей удобную форму. Другие жители деревни вообще об этом не вспоминали. Забылась и гроза, и Дом, и тот, кто там жил. И никто больше не пытался найти дорогу на противоположный берег.