Пролог

Медленно, глухо заскрипев, приоткрылась дверь в просторный темный зал. Освещенное лишь парой огоньков, где-то у рельефной стены, и тусклым лунным светом, пробивающимся через плотные шторы, помещение выделялось высокими потолками и старинным убранством. От двери — глухой, явно опечаленный молодой голос произнес коротко и тихо на совершенно незнакомом, диковинном, шипящем наречии:

— Закончилось.

Недалеко, в глубине комнаты, отозвавшись, тихо шевельнулся серый силуэт, слабые огоньки лишь прорисовали полы тонкого плаща, спустившиеся с большого кресла.

— Еще долго многие будут мечтать оставить после себя столько же, сколько оставил он, — ответил другой, более хриплый и зрелый голос, с утомленной, но все же усмешкой.

— очень многое еще нужно сделать нам...

— да. И очень многое предотвратить, — напряженно кашлянул старший, — но это должно получиться.

Две пары странных глаз, отразив слабый свет, встретились, обменявшись друг с другом настороженностью и усталой силой.

В другом же помещении, спрятанном недалеко от темного зала, в отличие от последнего, царила теперь пронизывающая тишина. Пространство здесь было гораздо меньше, но светлее. Три больших бумажных фонаря под потолком освещали комнату. Она, заставленная шкафами, книгами, скульптурами, чучелами, картинами в огромном количестве, и странно поросшая местами пышными зелеными мхами и плющом, оставляла лишь немного места для стоящей посередине высокой кровати. Там, на холодно белоснежном белье, лежало бездыханное тело. Худой старик, спокойно, даже гордо поднявший голову, ровной струной растянул тело… Лицо старика удивило бы вас, пожалуй, более всего: заметно вытянутое, с острыми скулами, покрытое короткой шерстью, блестящее еще влажным кожистым носом, украшенное крупными глазами, навсегда уже закрытыми — более всего напоминало морду какого-то диковинного животного. Под черными тонкими губами, обрамляющими контур приоткрытого рта, проглядывали кончики зубов, желтых и острых. Одна рука старика была опущена на впалую грудь, другая — лежала вдоль тела, прямая. Обе они были покрыты короткой кремовой шерстью, черные разорванные полосы украшали шкуру. На самых кончиках пальцев блестели серые тупые когти. Одет старик был в длинную белую рубашку, с широкими рукавами, сшитую тонко, высокий ворот ее окружали витые узоры, ткань стелилась по остывшему телу ровно и плавно.

Не было в тесной комнате ни страха, ни сожаления, ни злости. Под светом трех фонарей царили тишина и долгожданный покой… И все в усопшем теле, лежащем средь белоснежного цвета, лишь подтверждало уверенность в этом. Лишь одно, одна крошечная деталь здесь несла другую атмосферу и другую роль… Посреди живота старика, пробившись сквозь ткань рубашки, вытянул два молодых, маленьких листочка новорожденный росток.