Охотник

В доме готовились к обороне.

Тишина, только шарканье шагов и короткие вздохи. Застывшие в испуганных масках лица, глядящие в ночь. Пальцы, творящие магические пассы. Защитницы тщательно проверяли печати, чтобы не осталось и щели, в которую может просочиться враг.

Охотников я ненавидела еще с прошлой войны, которая оставила рваные шрамы на моей жиле, тридцать пять трупов и ворох комплексов из-за предательства соплеменников. Ненависть эта росла и крепла, несмотря на перемирие и вежливые улыбки, которыми мы ежемесячно обменивались с убийцами.

Ненависть я научилась прятать.

Скрывать эмоции на самом деле не сложно, если суметь абстрагироваться и думать о полезном. Проверить входную дверь. Обвести защитным контуром окно. Запечатать черный вход.

Выдохнуть, подавить растущий страх. Расходовать кен бережно, чтобы не выплеснуть лишнего.

Экономить Влад учил меня с детства, как и охотиться. Я до сих пор помню наши вылазки. Иногда мы делали это прямо в центре города, среди толпы прохожих, тренируясь при этом напускать морок и избегать нежелательных взглядов. Мы прятались в кустах городского парка, как нашкодившие дети, и у меня плохо получалось сдерживать смех, а Влад строго смотрел в лицо и укоризненно качал головой.

О тех случаях я мало что запомнила — рядом с Владом всегда душно и шумит в ушах. Думать о ясновидцах не получалось. У меня вообще мало о чем получалось думать, когда Влад рядом.

Сегодня его рядом не было. Почти никого не было из воинов, и это пугало. А еще защитниц катастрофически не хватало, и я с трудом понимала, как мы сможем покрыть защитой трехэтажный старинный особняк.

Когда охотники напали на скади в прошлую войну, у нас было много воинов, и это нас не спасло. Поэтому я не верила, что мы выстоим сегодня.

Мне досталась почти половина второго этажа — девять комнат и окно в пролете, над которым я колдовала с особой тщательностью. К этому окну ведет пожарная лестница, и охотники первым делом полезут в него. Если пробьются.

Я еще раз проверила окно в собственной спальне. Пожалуй, тут и подожду — родные стены помогают, а я чувствую, как дрожат колени. Это плохо. Паника — главный враг хищного.

План Полины до сих пор казался сумасшедшим. Авантюрным, как она сама, но если раньше она уходила из дома и дралась с врагами один на один, то сегодня Эрик доверил ей скади. Всех нас.

Безумие! Я, конечно, все понимаю, она его жена и сильная воительница, но охотники придут армией, вряд ли она одна справится. И воины, которые у нее в распоряжении, не прикроют.

Полина хотела пустить охотников в дом. Оставить входную дверь без защиты. А когда они войдут, собрать их ауры и заключить в восковые фигурки. Заклинание закроет их там до момента, когда жрец проткнет фигурки ножом.

Кроту.

Древний ритуал. Темный. И беспроигрышный. Если есть возможность коснуться охотника и отдать слепок ауры черному воску. Или, если умеешь собирать ауры, подтягивая отпечатки из воздуха. В этом Полина ставила на Майю. Сомнительный план, учитывая, что главным оружием у нас была маленькая девочка. Если Майя не справится или охотники убьют ее раньше, все мы погибнем.

Полина тоже боялась, но держалась хорошо. Указания давала четко, пресекала любые проявления паники, подбадривала нас и уверяла, что все получится.

Эрик верил в нее.

Перед уходом брат обнял меня, хотя он делал это редко — скупость на ласки появилась после смерти мамы.

— Вы справитесь, — уверил он меня и взъерошил волосы.

— Ты совершаешь ошибку, — сказала я, хотя и понимала: напрасно. Когда Эрик так смотрит, он все уже решил и не отступит. Но все же попросила: — Останься.

— Не могу. Охотники выберутся немалой компанией, и в их штаб будет проще попасть. У Альрика было много полезных вещиц, они пригодятся нам очень скоро.

Альрик был предводителем охотников, древним манипулятором и вообще козлом. Наверное, если бы не последствия, я даже радовалась бы, что его убил сумасшедший фанатик. Однако, радости от бесславной кончины Альрика оказалось ничтожно мало — он единственный сдерживал охотников от нападения на нас и сохранял хрупкий мир. Теперь никто и ничто не убережет от разъяренной толпы убийц.

— Будь храброй, — велел Эрик и поцеловал меня в макушку. Поцеловал впервые с того самого дня, как я умирала на грязном полу в Лондонском штабе охотников с надорванной жилой. Но тогда я не умерла — выжила.

Выживу ли сегодня? Я не настолько безумна, чтобы держаться на энтузиазме и голых лозунгах.

Но Эрику сказала:

— Хорошо.

Влада я обняла сама. Мне вообще по статусу положено — мы с детства близки, и порочные желания легко прятать за дружеской улыбкой. Во всяком случае, долгие годы у меня получалось это прекрасно. И до недавнего времени этого хватало.

Мне хотелось прижаться, втиснуться в него всем телом, сделать что-нибудь неприличное, но я, конечно же, не стала. Я никогда не выхожу за пределы френдзоны, да и мысли у него сейчас все равно не о том. Его мысли и желания я с детства определяла точно. И научилась соответствовать ожиданиям.

Они ушли, и дом опустел. Будто густым туманом, наполнился тревогой и дурными предчувствиями. Тишина раздражала, от периодических шушуканий защитниц разило страхом и отчаянием. В гостиной готовили ритуальные фигурки и обсуждали планы обороны дома. Подбадривали Майю.

У нее, конечно же, получится. Если воины смогут оградить место ритуала, потому что иначе...

О всяких «иначе» думать не хотелось. Глубокое, размеренное дыхание всегда помогало взять себя в руки. И я взяла. Что бы там ни думал Эрик и остальные, я его сестра, и это мой дом. А значит, я сделаю все, чтобы он сегодня выстоял.

Ожидание было долгим. Минуты тикали медными стрелками старинных часов на комоде. Отсчитывались громкими выдохами, которые прорывались, несмотря на попытку их сдержать.

Час. Другой...

Третий.

Пустая комната, ставшая вдруг огромной. Замершие шторы, едва прикрывающие окна. Они впускали сквозь прозрачное стекло ночные страхи и сомнения.

— Порядок?

Вопрос заставил резко развернуться. Надо же, я и не заметила, как вошла Алиса. Глаза защитницы горели предвкушением, и я подумала, что это как-то неправильно, когда защитница и воин в одном флаконе. Когда ей хочется драться, я проверяю надежность выстроенной стены между мной и врагом.

Защитницы призваны оберегать, воины — драться. Дар определяет жила и кен, который рождается в ней. И странно, что жила Алисы позволяла ей две вещи сразу. Впрочем, от защитницы в ней было мало. И пользовалась даром она редко.

— Да, — кивнула я. Потерла озябшие кисти рук — когда нервничаю, они всегда коченеют, независимо от времени года и температуры воздуха.

— Охотники уже здесь! — радостно сообщила она и прикрыла дверь. — Скоро начнется.

В голосе Алисы послышалась завуалированная досада. Ей хотелось быть там, внизу. Драться. Убивать. В этом они с Эриком похожи — в битве брат становился неуправляемым. Мог, улыбаясь, сворачивать шеи.

— Да смилостивятся над нами боги, — прошептала я на автомате молитву тем, в кого почти не верила.

— Да ниспошлют нам победу, — продолжила Алиса и улыбнулась. Она мне часто улыбалась — понравиться хотела, видать. Надеялась, наверное, что мое расположение поможет ей заполучить Эрика. Наивная! В этих делах он в советах не нуждался. — Если что, я рядом.

Я кивнула, и она вышла.

Комната снова опустела. Тени стелились по полу, подступали к ногам, нагнетая. Теней я не боялась — они бесплотны. Те, кто внушал страх, были вполне осязаемы. Но страх я научилась подавлять.

Снова ожидание. Пленка защиты, которую я чувствую и стараюсь не упустить малейшей дырочки, которой могли бы воспользоваться враги.

Когда-то такое уже было. Война. Охотники. Скади в запертом доме. Чужеродные ауры ворвавшихся внутрь охотников. Крики. Звук рвущейся одежды и хриплые просьбы пощадить.

Тогда мы тоже пытались бороться. Проиграли. Я проиграла...

Вспоминать об этом бессмысленно. Я понимала это и, чтобы отрешиться, мяла широкие манжеты блузы. Шелк был податлив. Прохладен. Приятен на ощупь.

И чтобы разбавить духоту, я распахнула окно…

Первый вскрик послышался с первого этажа — еле различимый и далекий, но я вздрогнула. Второй, пусть и раздался ближе, но не застал врасплох. Поэтому, когда открылась дверь, я была готова. И пальцы сложились в защитном пассе у жилы.

Охотник был высок. Статен. Двигался плавно, будто перетекая сквозь пространство. Мягкие шаги. Тихий щелчок закрывающейся двери, будто обозначающий, что я в ловушке.

За спиной только мне слышимым звуком дребезжала, почти звенела недавно поставленная защита.

— Ну привет, блондиночка, — сказал охотник.

Голос у него был низкий, грудной. А взгляд — пронизывающий. Будто он хотел вскрыть меня, расковырять, вывернуть наизнанку мое нутро. Добраться до сокровенного и вырвать с корнем.

Он был зол. Дышал глубоко, глаза щурил, словно хищник, готовящийся к прыжку. Для него я была дичью. Впрочем, он, кажется, не брезговал с дичью играть.

— А ты симпатичная.

Охотники умеют смотреть, будто раздевают. И представляется, что сначала, сгорая, осыпается пеплом одежда, падает к ногам, и ты стоишь, будто нагая, перед врагом, не в силах ни пошевелиться, ни закричать. Цепкие, шершавые щупальца трогают жилу, и та звенит, морщится, стараясь увернуться от смертельного оружия.

Затем слой за слоем острый, как скальпель, взгляд обнажает душу. И голос — шелестящий, насмешливый — шепчет в самое ухо:

— Дарья...

Этот молчал. Он не знал моего имени, скорее всего, и не спросит. Подходил медленно, заставляя меня пятиться к кровати. А когда я остановилась, приблизился настолько, что я ощущала запах его дыхания — табачно-мятный — будто он жевал жвачку после того, как покурил.

— Мне повезло, что я влез через третий этаж, — выдохнул он мне в лицо, и я застонала — живот скрутило болью, острой, ослепляющей.

Охотники редко задумываются, прежде чем причинить боль. Цепляя щупальцами наши жилы, они делают нас беспомощными что-либо изменить, повлиять на ход событий. С прошлой войны я хорошо помнила их повадки.

Но тогда я была одна — растерянная слабая, а теперь...

— Эрик...

— Сейчас не здесь. В отличие от нас.

Охотник был прав — мы были одни. Несмотря на шум за дверью, на напрасные попытки защититься, спрятать жилу.

И совсем все не как тогда, на войне. Хуже. Тогда у нас был шанс. В этот раз они пришли нас убивать, а не договариваться.

Никто не придет меня спасать. Не сейчас.

От этого почему-то стало легче. И привычные маски, которые я всегда держала под рукой, не пригодились. С ним не придется играть роль, притворяться кем-то другим. Перед смертью всегда просто быть собой. Считать вдохи и выдохи, гадая, сколько тебе еще их отмерила судьба.

Этот убивать не торопился. Смотрел только, и внутри меня росло ощущение беспомощности. За последнее время я от него отвыкла.

— Я частенько думал, каково это будет — тебя убить, — сказал охотник, и щупальца сжались сильнее, заставляя меня прогнуться. — Приятно, наверное. Несколько лет мечтал, и вот мы здесь. Ты и я.

— Мечтал? Я тебя знать не знаю!

— Меня нет. — Он провел тыльной стороной ладони по моей шее, откидывая волосы назад, словно вампир, готовящийся укусить жертву. Он так и выглядел — бледный, глаза блестят, а когда улыбается, видно удлиненные клыки. — Ты знала Мишеля.

— Он был…

— Этот город был его! — яростно перебил охотник. — Пока ты не прикончила его.

Я? Он что, серьезно?

Мишеля я помнила хорошо. Худощавый, пепельно-русые волосы, глаза цвета стали, сдержанность и некая отрешенность от мира. Он был смотртелем Липецка несколько лет. Древний охотник. Сильный. Достаточно умен, чтобы держать город в страхе без бессмысленных казней. И, наверное, я даже в какой-то мере восхитилась бы его талантами, однако… Мишель ненавидел Влада, потому я ненавидела его. Но убить при всем желании не смогла бы — боги наградили меня даром защитницы, а не воина.

В серо-зеленых глазах охотника не было и намека на шутку. Он верил в то, что говорил.

— Я не убивала Мишеля.

Последняя попытка спастись. Глупая, но других у меня не осталось.

— Ты — нет. Альрик его убил. И где теперь твой покровитель? — Он приблизил свое лицо к моему настолько, что мы соприкасались носами. — Где? Говори!

— Мертв, — простонала я, закрывая глаза, будто если зажмурюсь, страх уйдет, а сам охотник испарится.

Я делала так в детстве, если боялась. И потом, когда Эрик свихнулся…

То время я не любила вспоминать.

Молчание брата. Сомкнутые губы и безумие в глазах. Крики из подвала. Я закрывалась в спальне и пряталась под одеяло с головой. Там затирались звуки, и казалось, что я в безопасности. Никто меня не заметит и не обратит внимания. Я старалась слиться с обстановкой комнаты, раствориться в воздухе. Исчезнуть. Лишь бы не видеть больше брата таким.

Впрочем, Эрик тогда на меня почти не обращал внимания. Наверное, я полностью исчезла с радаров, и он на время вообще забыл, что у него есть сестра.

Забавно, но для охотника сейчас я была чем-то важным. Особенным. Единственным, что его волновало в эту секунду. А он — единственным, что волновало меня. Как странно играют с нами боги, распределяя роли, двигая фигурки по доске.

И если противник готов съесть твою фигуру, смысла бояться нет. Эта партия, как на ладони, у тех, кто ее начал.

Нужно быть смелой, сказала я себе. И открыла глаза.

Охотник, конечно же, не исчез. Отстранился и нагло улыбался.

— Наверное, я смогу убивать тебя долго.

Холодный голос. Злой. В нем ненависть и обида. А еще торжество, но последнего меньше — очень мало, чтобы убивать с наслаждением.

Кем приходился ему Мишель? Наставником? Кумиром?

— Он ведь тоже немало трупов оставил, — выдохнула я ему в лицо. — Древними так просто не становятся.

— Он был мне как отец! — его рука сжала мой подбородок. — Вы убили его. Рассказать, что вы, звери, сделали с моей сестрой? А с чужими братьями и сестрами? Матерями, отцами? Что делаете вы, когда касаетесь нас? Поверь, убийство по сравнению с этим — милосердие.

— Чтобы выжить, нам…

— Нужно калечить других. Понимаю, своя рубашка ближе к телу. Скольких выпила ты?

Немало. Оттого ответить ему нечего. И в глаза смотреть оказалось невероятно трудно. Он был из тех, кого мы лишаем кена. Из тех, кто от нашего прикосновения сходят с ума. Бывший ясновидец, он сумел подняться выше, выпросив себе силу убивать хищных. И, наверное, его гнев был оправдан, только вот… я хотела жить.

— Молчишь, — подытожил он и ослабил хватку щупалец. — Боишься ответить или все же стыдно?

— Мне не стыдно, что я родилась такой, — ответила я спокойно. Главное правило в переговорах с врагом — никогда не терять самообладания. — В отличие от тебя, я не просила богов сделать меня убийцей.

— Верно, не просила. Они сами сделали. А убивать ты научилась потом.

— Защищаться, — поправила я.

— Неважно. Итог все равно один.

Итог один. Мы — враги. И власть сейчас у него. Глупое желание воззвать к справедливости того, кто пришел сюда забрать жизнь. У него, наверное, свое понятие справедливости. Мертвый друг. Свихнувшаяся сестра. Не суть, что я к этому никакого отношения не имею. Но и оправдываться… В чем? Что я родилась такой, а он — нет?

И чего он медлит. Смотрит снова. И будто ждет этих оправданий. Серьезно думает, мне есть, что ему сказать? Что я настолько глупа, что начну молить его о пощаде?

А щупальца у него гибкие, но боли не причиняют. Оглаживают жилу, будто примеряются, как лучше ее порвать. И сделать больнее.

— Жаль, что ты такая красивая, — сказал он задумчиво. — Наверное, поэтому Мишель и хотел тебя. Никогда не понимал этого. До сегодня.

Он что, серьезно… клеется ко мне? Сейчас, когда внизу умирают мои соплеменники? Когда моя жила все еще ноет от прикосновений его щупалец? Когда он сказал все эти вещи…

Неприятно. Будто он считает себя выше других лишь из-за того, что из его жилы растет оружие, способное меня убить.

Хотя, возможно, действия его к красоте моей никакого отношения не имеют. У охотников есть еще один способ нас убивать — довольно… пикантный. Много девушек скади погибло так в прошлую войну. Никто еще не выживал от межвидовых соитий. Когда охотник находился на пике наслаждения, благодать выплескивалась, и сердце хищной переставало биться. Секс в этом случае, поговаривали, приносил охотникам еще больше удовольствия, чем просто убийство.

Впрочем, теперь он смотрел совсем не зло, скорее с любопытством. Бесстыдно разглядывал меня и ухмылялся.

А потом сделал то, чего я точно ожидать не могла.

Его губы были мягкими и настойчивыми. Язык — горячим. И дыхание…

Мята.

Я задохнулась. На секунду растерялась. А потом уперлась руками ему в грудь в попытке отодвинуть, отстраниться, вырваться.

Тщетно. Он прижал меня еще сильнее, прикусил нижнюю губу, положил ладонь на затылок, лишая возможности вертеть головой.

Ну вот. Так я и умру. Здесь есть кровать, и дверь закрыта. И не страшно почти… наверное. Я ведь давно ни с кем не целовалась, обидно будет, если этот окажется последним. Кто бы мог подумать, что убийцы умеют так хорошо целоваться…

Свобода обрушилась на меня неожиданно. Меня перестали целовать, и жилу больше не сжимали цепкие щупальца. Только взгляд буравил — туманный, обжигающий. И большой палец поглаживал шею — ласково, щекотно.

— Странные у тебя способы убийства, — прошептала я и замолчала. Дерзость сейчас — не лучшая стратегия. Эффективнее было бы молчать и ждать помощи. Мое отсутствие заметят и придут, значит, просто нужно тянуть время.

— Это не он. Не способ, — ответили мне хрипло.

— Прелюдия?

— Предсмертный подарочек тебе от Мишеля, — охотник опалил дыханием мою щеку, но в голосе почему-то не было угрозы. Растерянность была. Отголоски обиды. Усталость еще — я-то знала, мои слова часто звучали так же, когда хотелось все бросить и сбежать, но не позволял долг.

Ему долг не позволял меня отпустить.

— Убери от нее руки или клянусь, я тебе их оторву!

Наверное, мне стоило выдохнуть с облегчением, ведь Полина сильна. Она убила немало охотников, а этот, пусть и сильный, но молодой. Ему достаточно будет одного удара сольвейга, чтобы уснуть навсегда. И для меня это было бы избавлением. Местью за тех, других, с войны, которые навязали хищным свою власть и правила. Которые чуть не убили меня однажды.

Было бы. Но в тот момент я почему-то испугалась. Вздрогнула. И посмотрела на него.

Высокий. Стоит в пол-оборота и усмехается. Глупец. Скольких таких может убить сольвейг?

Отчего-то стало его жаль. На секунду, может, на две — хищные ведь не должны жалеть охотников. Даже тех, которые тоже умеют сбрасывать маски. Которые смотрят на тебя, как на личность, и, как от личности, требуют ответа. Пусть и за преступление, которого ты не совершала. Которые смотрят на тебя не как на пустое место. И выплескивают на тебя свою боль — как ушат холодной воды.

В конце концов, если бы он хотел меня убить, не стал бы ждать так долго. И точно уж не полез целоваться!

— Ты шла мимо, вот и иди, — расслабленно ответил охотник, делая шаг к Полине. И стал на один шаг ближе к смерти.

— Я бы попросила тебя удалиться, но очень хочется прибить. Так уж и быть, оставайся.

Она открылась. И развернула ладони в его сторону — маленькие, с замысловатой вязью линий. Смертельное оружие сольвейга — я не раз видела его в действии. Впрочем, убивали не они, а то, что копилось в жиле — белесый ароматный кен. Энергия, способная сжечь дотла, испепелить на месте.

Полина тоже шагнула к нам и покачнулась. Устала. Было видно, как вымоталась — наверняка там, внизу потратила немало, и теперь была на грани. Возможно, она его и не убьет. Ранит только, и у охотника получится сбежать, пока не вернется Эрик.

Потому что если не получится…

Я помнила все, будто это случилось сегодня. Полумрак и сырость подвала. Толстые цепи, они жалобно звенели, когда пленник шевелился. Стол, залитый кровью, а на нем аккуратно разложены орудия пыток. Они тоже в крови, и весь воздух, казалось, пропитался сладким, удушающим ее запахом.

Повисшая на цепях фигурка — муха, угодившая в паутину. А рядом паук. Безумец с горящими от ненависти глазами. Он берет острый, продолговатый нож и подносит лезвие к огню свечи.

Охотник дергается, снова звенят цепи. Я дрожу, не в силах совладать с собой. Не в силах уйти или же, наоборот, показаться, чтобы Эрик понял, что я здесь. Прекратил. Стал снова моим Эриком — ласковым и понятным. Таким, как был до смерти отца.

Я знала, мама тоже боялась. Думала, он окончательно свихнулся.

В итоге Эрик выкарабкался. Сумел. Однако, ненависть к охотникам в нем живет по сей день — уж я-то знаю.

— Вот как? — Охотник улыбнулся. И от меня отошел, а я машинально поставила перед жилой защитный пасс. Привычка. Поймала одобряющий взгляд Полины, шагнула к стене — туда, где, мне казалось, он меня не достанет. — А я думал, все совсем наоборот.

Наверное, он привык убивать. Не то, чтобы долго это делал — чувствовалось, что еще молод и неопытен. Щупальца гибкие, мягкие и почти не оставляют царапин. Однако он был силен. Настолько, чтобы понять: жертв было не десять и даже не двадцать.

Больше? И если да, то насколько? Знала ли я кого-то из них?

Была война, и охотники порезвились на славу. Многие племена уничтожили. От многих остались крохи былого величия.

— Ты ошибался!

Полина ударила резко, я не успела зажмуриться. Не то, чтобы мне стало страшно, но видеть, как горит охотник, отчего-то не хотелось.

Все же, Полина потратила больше, чем я думала. Охотника едва задело. Даже не его — одежду, и мне стало досадно. Ему шла эта куртка, а теперь придется выбросить — от рукава почти ничего не осталось, и сквозь рваные дыры теперь просматривалась покрывшаяся волдырями ожогов кожа.

Наверное, ему было больно, но он даже не поморщился. Удивился только. Во всяком случае, выражение лица у него было удивленным.

— Да сколько вас таких? — спросил он совершенно искренне.

— Клянусь, если Андрей погиб, ты умрешь мучительно! — прошипела Полина и снова выставила ладони вперед — опасный знак. Ему бы бежать, да вот только… куда?

— Ты — та блондинка! — Лицо охотника озарила догадка. И азарт, будто только что он нашел жертву поинтереснее испуганной меня. Хотя обо мне он не забыл — повернулся и подмигнул, как старой знакомой. — Извини, ошибся. Но мне понравилось.

Все чудесатее и чудесатее. Наверное, это можно было счесть комплиментом, не будь мы теми, кто мы есть. И мне было бы приятно, если бы не внезапная догадка, омрачившая один из немногих подаренным мне комплиментов.

Охотник решил, что я — Полина. Пришел за ней. И целовать, следовательно, полез ее.

От догадки этой почему-то стало обидно.

— Богдан! — Путанные мысли прервал еще один охотник — невысокий, коренастый. Он ввалился в комнату и буквально упал на соратника. Его трясло, а на широком, выпуклом лбу выступили бисеринки пота. — Что-то происходит.

— Сдохните уже! — зло сказала Полина.

И, будто по волшебству, коренастый с грохотом свалился на пол — прямо под ноги Богдану.

— Какого… — Он опустился на колени, взял обмякшую руку упавшего охотника. Прощупал пульс. Поднял глаза на Полину. — Как ты это сделала?

Кроту, догадалась я. Черный воск, ритуальный нож. И ауры охотников, мастерски собранные рукой Майи Тепловой. Значит, сработало. И внизу гостиная полна трупов… Все мертвы. Повезло Богдану, что он решил войти через третий.

— Не я, — устало сказала Полина. — Но так будет с каждым, кто придет в мой дом убивать.

Сегодня она выглядела тут хозяйкой. Сильной, уверенной в себе. Воинственной. Не то, что тогда, когда пришла сюда впервые.

— Ты пуста, я чувствую.

Он больше не выглядел насмешливым. И комплименты, по всей видимости, у него кончились. Серьезное лицо, острый взгляд и решимость на лице. Обо мне и думать забыл — смотрит на Полину и, наверняка, прощупывает жилу. Напрасно. Ее жила надежно защищена — Эрик еще после возвращения из кана обновил печать, и если Богдан попробует ее порвать, погибнет на месте.

Почему это плохо, я понимала смутно. И на всякий случай напомнила себе, что он — враг.

— Посмотрим, успеешь ли ты среагировать, пока ритуал убьет и тебя, — выплюнула Полина ему в лицо.

— Его не убьет, — сказала я. Все же она должна знать — мы из одного племени и на одной стороне. В отличие от Богдана. — Он влез через третий.

Третий этаж защитой мы не покрыли — не хватило людей. И сил. После войны скади так и не оправились, тогда погибло много защитниц. У атли дела обстояли еще хуже.

— Она права, — подтвердил охотник. — Поэтому умрешь сегодня ты. Жаль, мне бы хотелось, чтобы ты посмотрела на казнь.

Единственного охотника, который был Полине близок, захватили свои же. Если честно, я думала, он давно мертв, и не особо надеялась, что его удастся спасти. Особенно, если учесть, как Эрик относится к их виду. Он не станет тратить силы, чтобы вытащить врага. Влад — возможно. С Андреем они плодотворно сотрудничали несколько лет и помогали друг другу, если это не касалось нарушения законов.

Если правильно расценивать слова Богдана, Андрей до сих пор жив. Полина тоже это поняла, и на ее лице отразилось облегчение. Только вот… она устала. И к стенке прислонилась, видимо, чтобы не упасть.

Однако сдаваться не собиралась. Усмехнулась едва заметно и сказала тихо:

— Попробуй.

И я поняла, что сейчас это случится. Он попробует и… погибнет. Наверное, это и к лучшему, потому что он убийца. И никогда не изменится.

Губы горели. Сердце все еще стучало быстро, как у загнанного животного. Пульсировало в висках. Ныла потревоженная жила. И в ушах гудело от напряжения.

Я снова была в стороне, обо мне забыли. И правильно, наверное, защитницам нужно уметь отойти в сторону и не вмешиваться, когда действуют воины.

В сторону. Как обычно. У меня там забронирован пожизненный номер — на обочине. Если только…

— На ее жиле печать Арендрейта.

Я сказала это, и воцарилась тишина. Звенящая, напряженная.

Недоуменный и осуждающий взгляд Полины жег кожу. Я и сама себя осуждала. Зачем сказала? Если бы промолчала, Богдан был бы мертв, и все закончилось бы.

Наверное…

Только мне отчего-то не хотелось, чтобы заканчивалось. И, похоже, я сошла с ума, если считаю, что он передумает и перестанет убивать подобных мне. Исправится. Охотника нельзя исправить, им движет благодать. Прошедшему ритуал назад дороги нет. Однако Богдан был честен со мной. Открыт. Обидно будет, если он погибнет вот так глупо, подставившись. Другое дело, если в битве, в пылу ее, во власти адреналинового коктейля. Но не в девичьей спальне с бледно-розовым покрывалом и пышными шторами.

Богдан обо мне тут же вспомнил. Посмотрел — с недоверием и опаской. Ну уж нет, больше помогать ему я не стану. И убеждать в правдивости тоже. Если он настолько глуп, чтобы проверить, то, наверное, так ему и надо.

Охотник глупым не был. Скользнул ненавистным взглядом по Полине, рванул к окну и выпрыгнул вниз.

Он переломает себе ноги, подумалось мне. Подумалось устало, и я зевнула. Напряжение отпустило, мысли двигались плавно, в такт занавеске, которая покачивалась так же неспешно. Из окна на меня смотрела ночь.

— Какого черта ты ему сказала?! — разочарованно спросила Полина и выглянула в окно, будто ожидая, что охотник зацепился за ближайшую ветку, и его можно будет достать. Добить. И предъявить Эрику трофей.

Отчего-то совершенно расхотелось придумывать себе оправдания. И я просто сказала:

— Он хорошо целуется.

В конце концов, я не соврала, а капля правды в конце тяжелого дня еще никому не вредила.

Тогда я так думала.