Одинокий путник - 18

18

Лешек, привязанный к столбу, старался не висеть на веревках, а хотя бы изредка переносить тяжесть на затекшие ноги. Веревки глубоко впились в тело, и малейшее движение причиняло ему страдание.Авва и Дамиан давно улеглись спать и погасили свет, оставив над головой Лешека тусклую лампадку, и в ее свете ему мерещились колышущиеся, пугающие тени. Он закрывал глаза, но тени все равно колыхались вокруг, окружали со всех сторон, и он чувствовал на лице движение воздуха. Они оплетали его, словно махровые водоросли на дне реки, шуршали зыбкими, широкими одеждами, а Лешек не мог дернуть головой, чтобы прогнать их прочь. Он тонул в этих тенях и чувствовал, как воздуха вокруг становится все меньше: они душили его, стискивая круг тесней и тесней. Что ж, пусть они задушат его совсем — ему станет только лучше.Но внезапно тени расступились в стороны, и на Лешека дохнуло прохладным свежим воздухом. Он открыл глаза и увидел темную фигуру, приближавшуюся к нему со стороны окна. И это был не Дамиан и не авва. Сердце его забилось, и он недоверчиво шепнул:- Охто?- Да, малыш. Я на минуту.- Охто! — на глаза набежали слезы. — Охто, не уходи! Не уходи никогда!- Тише, малыш. Я пришел сказать тебе: я знаю, что ты меня не предавал. И тебе вовсе необязательно умирать, чтобы сообщить мне об этом.- Охто, я не сумел унести крусталь, я… я ничего не могу без тебя!- Можешь. Ты все сделаешь как надо, я знаю. Прощай, малыш, ты теперь один, но это не так плохо, поверь мне.- Охто, не уходи! Слышишь? Не уходи!- Я буду ждать тебя на Калиновом мосту. И надеюсь, что встретимся мы нескоро. Не торопись умирать, малыш.Зыбкая тень повернулась к Лешеку спиной и направилась к постели Дамиана, постепенно растворяясь в темноте, а через некоторое время Лешек услышал, что архидиакон тонко стонет во сне и стоны его понемногу превращаются в хрип.А потом все стихло, дыхание Дамиана выровнялось, и Лешек понял, что колдуна в доме нет. И зыбкие тени снова сгрудились вокруг него, как махровые водоросли на дне реки. Он почувствовал тяжесть воды, давившую на грудь, хотел вдохнуть глубже, но не мог.Тихий скрежет у двери заставил его проснуться. Сон? Это был всего лишь сон? Или видение? Или Охто на самом деле приходил к нему? Явь впилась в тело веревками, затхлый неподвижный воздух избы нисколько не походил на дно реки, а в дверь кто-то тихо скребся, словно пес, который робко просит его впустить. Лешек прислушался — звук был таким тихим, что не разбудил ни Дамиана, ни авву, но вскоре стало понятно: это медленно, но верно в сторону ползет засов, запирающий дверь изнутри.Прошло несколько минут, прежде чем дверь приоткрылась на миг, — дуновение холодного ветра быстрой птицей впорхнуло в избу и притаилось в ее противоположном углу. Шаги человека, вошедшего внутрь, были неслышными, как и его дыхание. Лешек стоял к двери спиной, не видел движущейся тени и, как ни прислушивался, так и не смог понять, откуда знает о чужом присутствии.Между тем он нисколько не удивился, когда острое лезвие беззвучно перерезало веревку на его шее, даже не зацепив кожи. Человек не позволил веревкам со стуком падать на пол, осторожно подхватывая их руками и опуская вниз, и вскоре Лешек почувствовал, что заваливается вперед, потому что путы больше не держат его у столба, а ноги гнутся и не слушаются. Но его спаситель — и спаситель ли? — нагнулся и подставил спину, обрезая последние веревки на ногах, и Лешек опустился к нему на плечо, словно мешок с репой, который тот легко поднял над землей, распрямившись, и понес к выходу.Дверь снова распахнулась лишь на миг, чтобы тут же беззвучно захлопнуться, и морозный воздух хлынул в легкие: Лешек едва не закашлялся и задержал дыхание. У крыльца в снегу неподвижно лежали два дружника Дамиана, но Лешеку не показалось, что они мертвы, — он умел отличать живых от мертвых. Человек молча вынес его со двора на темную улицу, прошел мимо десятка домов, прежде чем стал слышен храп коней и нетерпеливые приглушенные голоса.- Поехали, пока нас никто не видел, — сказал его спаситель и поставил Лешека на землю.Но стоять Лешек не мог — тело затекло, и теперь внутри бегали колющие мурашки, руки ныли и кружилась голова. Тогда кто-то из конных сгреб его под мышки сильными руками, поднял вверх и боком усадил перед собой на переднюю луку седла.- Ногу-то перекинуть можешь или помочь? — ворчливо спросил всадник, но спаситель, не дожидаясь ответа Лешека, закинул его ногу на спину лошади и похлопал по ляжке.- Ничего, оклемается, — усмехнулся всадник, накрыл Лешека плащом и двинулся вперед тряской рысью.Лешек еще не вполне понял, что с ним произошло (хотя от свежего воздуха в голове немного прояснилось), когда увидел впереди, в темноте, знакомые ворота княжеского двора. Вместе с ним ехали пятеро всадников, включая его спасителя, — надежное сопровождение, даже если по дороге им встретятся несколько монахов. Ночь была пасмурной и темной, ступали кони негромко, и, скорей всего, никто не догадается, кто украл Лешека из-под носа самого Дамиана.На этот раз князь принял его в тереме: от его надменности не осталось и следа. Одет он был просто, по-домашнему — в расшитую красными нитями рубаху, похожую на те, что вышивала Лешеку матушка. Просторную теплую комнату, куда привели шатающегося Лешека, освещали масляные лампы, и горел открытый очаг — редкость и роскошь для морозных зим северной земли. Его усадили на лавку и сунули в руки кружку горячего меда. После кагора, привкус которого до сих пор сохранился во рту и вызывал отвращение, меду Лешеку вовсе не хотелось, но он пригубил немного из уважения к гостеприимству князя.- Никто не видел? — спросил князь у его спасителя.При свете Лешек смог его разглядеть — это был тот самый дружник, который четыре дня назад привел женщину, чтобы перевязать его раны.- Обижаешь, Златояр, — хмыкнул воин.- Горыня у нас лучший лазутчик, на корабли к свеям пробирался, пленных брал и ни разу не попался, — объяснил князь Лешеку, — любой запор откроет, в игольное ушко влезет. Это он моего коня, что я тебе отдал, у постоялого двора приметил и хозяина о тебе расспросил. Где они тебя изловили?- У Невзора ждали… — пробормотал Лешек. Он не хотел ничем быть обязанным князю, но понимал, что тот спас его от неминуемой и лютой смерти. И никто, кроме князя и его людей, сделать бы этого не смог, даже если бы и захотел.- Вот как? Нашли, значит, логово старого волка… Я этого не ожидал, — вздохнул князь.- Почему… Зачем ты меня спас? — угрюмо спросил Лешек.- Велемир приходил ко мне… Он обещал простить меня, если ты останешься в живых. И потом… Знаешь, я хочу услышать, как ты поешь. Просто поешь, а не обвиняешь и не изливаешь обиду и гнев.Лешек вздохнул — в горле першило от кагора, и настроения петь не было совсем: пустота и безучастность овладевали им все сильней.- Нет-нет, — тут же оговорился князь, — не сейчас. Потом, когда-нибудь потом. Я понимаю, сейчас тебе не до песен. Ты хочешь есть? Лешек покачал головой — желудок скрутило узлом, едва он подумал о еде. Чего бы ему хотелось, так это воды, простой воды — чистой и холодной, но просить князя он не стал.- Ты, наверное, хочешь отдохнуть? Сейчас, — князь повернулся к двери и крикнул: — Ждана! Ждана, иди сюда.На его зов немедленно явилась старушка, чем-то напоминавшая матушку, — тоже белая, аккуратная и мягкая.- Уложи юношу спать, — он снова повернулся к Лешеку: — Мы поговорим завтра, хорошо? Лешек кивнул и встал на ноги — качать из стороны в сторону его не перестало, но идти он теперь мог сам. Старушка, едва достававшая ему до плеча, взяла его под локоть, распахнула перед ним дверь и повела наверх — терем Златояра был высоким, и, как оказалось, топили его сверху донизу. Комната, чистая и освещенная множеством свечей, показалась Лешеку очень уютной: несмотря на размеры, терем князя напоминал дом колдуна — чистотой, решетчатыми окнами, светом и теплом. Впервые за последние два месяца Лешек увидел мягкую постель, и ему стало неловко ложиться в нее, не сходив в баню.- Что? Не нравится? — удивилась старушка.- Нет, очень нравится. Просто я грязный. И вши у меня…- Ничего, не бойся. Все выстираем, завтра в баню сходишь, Умила тебе настойки от вшей даст. Ложись, милок.Старушка помогла ему раздеться (совсем как матушка) и укрыла одеялом, погладив по плечу. Лешек смутился и растрогался от ее ласки.- А можно мне кружку воды? — робко попросил он.- Конечно. Сейчас я принесу. Тебе теплой?- Нет, лучше холодной. Во рту горько.Когда он наконец утолил жажду, а старушка, задув свечи, оставила его одного, Лешека охватила тоска: он стиснул руками мягкую подушку и уткнулся в нее лицом. Никогда. Никогда больше он не проснется в своей постели. Никогда не увидит в окно проблеск реки и старую иву. И какой бы мягкой ни была чужая кровать — она останется чужой.Сколько времени он сможет гостить у князя? День? Два? Месяц? Получив крусталь, Дамиан не станет искать его с тем же рвением и быстро забудет о его существовании. Вот тогда можно пробираться на север, на Онгу, к матушке и Милуше.Лешек вжался в перину и почувствовал, что засыпает. Теплая и уютная постель, после стольких мытарств, баюкала его и увлекала в головокружительную, счастливую сказку, где спать его укладывала матушка, где колдун будил его по утрам, где светило солнце и в печке трещали дрова, где топилась баня, а рядом бежала Узица. В этой сказке под окном храпели кони, в подклете мычала корова, пахло хлебом и молоком.Монастырь же виделся ему огромными жерновами, перемалывающими в муку все, что сумеют в себя затянуть, и Лешек чудом выскользнул из этих жерновов.И внезапно Лешек понял, что остался жив. Что ему больше не грозит смерть от мучительных пыток, он не будет визжать и умолять Дамиана о пощаде, он найдет матушку, он станет волхвом, как его дед, он научится играть на гуслях. Жизнь распахнула перед ним широкие ворота, и будущее заиграло впереди ярким солнцем. Охто сказал ему: не торопись умирать. Жизнь! Все живое стремится жить! Невзор-то, оказывается, был прав: крусталь, Дамиан, месть за колдуна — все растворилось в этом солнечном свете впереди: жизнь! Большая, светлая, наполненная песнями. Пусть он проиграл, пусть он не смог отомстить, но он свободен, монастырь остался позади — страшным сном, унылым воспоминанием.Радость залила его до краев, Лешек сел на постели, но не смог удержаться на месте и подошел к заиндевевшему окну. В ромбической мозаике стекол мороз нарисовал вычурные фигуры: остроугольные листья, вихрящиеся струи ветра, огромные снежинки. Жизнь! Такая же прекрасная, как этот самоцветный морозный узор. В ней будет все: любовь, смех детей, прохлада летних ночей и предрассветный птичий гомон, прозрачность воды и полуденный жар, и ручьи по весне, и осенние краски. В ней будет все! Как же он на самом деле хотел жить, только не подозревал об этом! Это монастырь, с его назойливым устремлением к смерти, погасил в нем жажду жизни, он успел забыть, как это хорошо! Лешек дохнул на одно из стекол и потер иней рукой — в окно светила луна. Небо снова стало ясным, и завтра будет солнечно, и снег заблестит кругом, и ударит мороз. Как хорошо жить…Словно короста, слой за слоем, с Лешека слетало монастырское уныние, и кошмары растворялись в лунном свете, и непрерывное ожидание страшной смерти отпускало, разжимало сжатый кулак. Лешеку хотелось петь и смеяться. Он жив! Он свободен! Что еще нужно для счастья? Его дед из могилы протянул руку помощи, чтобы Лешек мог продолжать его дело.Он пробудет у князя несколько дней, не больше, чтобы из гостя не превратиться в нахлебника. Он будет петь, заработает себе на коня и поедет на север. Он все начнет сначала.И, может быть, на его век хватит земли, не занятой церковью? Нет, не хватит. И когда-нибудь преемник аввы поймает его в рассеянный лунный луч, а он и не заметит, что душа ему уже не принадлежит. И колдун напрасно будет ждать его на берегу Смородины: Лешек не придет к нему, а прямой дорогой отправится на страшный суд.Радость, только что трепетавшая в груди, опустила отяжелевшие крылья, сникла, завяла, как сорванный цветок на жарком солнце.Завтра будет ясно, и авва с Дамианом поедут в Пельский торг. И Гореслав выполнит любое приказание Дамиана, и авва заберет души у Лели и двух светлоглазых мальчиков, правнуков Велемира.Лешек вздохнул и опустился на пол — озноб охватил его внезапно, словно, затаившись в темном углу, ждал подходящей минуты. Лешек обнял руками плечи и притянул колени к подбородку.Неважно, остался он жив или нет. Это ничего не меняет. Ведь крусталь теперь у аввы. Почему Лешек не сказал своему спасителю, что надо прихватить с собой и крусталь тоже? Но тогда… Тогда крусталь достался бы Златояру, а чем он лучше Дамиана? Он тоже захочет славы и власти, несмотря на то, что стар. Авва тоже стар, и Невзор стар, а живут они так, словно впереди у них вечность.И завтра князь начнет расспрашивать Лешека о том, почему Дамиан преследует его с таким остервенением. Что тогда ему ответить? Рассказать о крустале, чтобы они подрались между собой? Никакой разницы, кто из них победит. Ни Дамиан, ни Златояр не пострадают в этой схватке, за них будет умирать люд попроще. Так зачем устраивать бойню на ровном месте? Даже если у аввы не будет крусталя, вся жизнь Лешека станет бесконечным бегом, напрасным старанием выскользнуть из-под тени монастыря. За Онгой стоит Оленец — там каменных храмов не меньше, чем в Удоге. Клирики придут и туда. Но тогда — тогда! — Лешек сможет им противостоять. Как это делал его дед, как это делал колдун! Он понесет людям правду о злом боге, расскажет им о родных богах, он не станет бесполезным! А если у аввы будет крусталь, жизнь теряет смысл. Что толку наслаждаться ею, вдохновляя своим счастьем других? Словно Серапион-Столпник, бессмысленно растратить силу, дар, свой короткий век на самого себя, чтобы в конце не получить ничего, кроме страшного суда? У аввы не будет крусталя. Лешек поднялся и поискал глазами одежду. Крусталь будет лечить людей, как этого хотел колдун. Он остановил мор, спас жизнь Лешеку, поднял на ноги дедушку Вакея. У аввы не будет крусталя.Лешека трясло так сильно, что он не мог попасть ногой в штанину. Он не станет рушить монастырь, не станет убивать Дамиана. Крусталь будет лечить людей. Лешек теперь один, и — кто знает — может быть, это не так уж плохо, как сказал колдун?- Охто, — шепнул Лешек в окно, за которым занимался рассвет, — Охто, я сделаю все так, как хотел ты. Я сделаю все правильно.

* * *

Подслушав разговор Дамиана и Авды в надвратной часовне, Лешек вернулся в спальню и встретил на входе Лытку, который отчаялся его разыскать и теперь просто всматривался в темноту двора, надеясь на чудо. Лешек вышел из-за угла, потому что крался к дому послушников вдоль стены обители, чтобы не выйти из тени и не дать Дамиану даже случайно себя обнаружить.Лицо Лытки просияло, но Лешек приложил палец к губам и за руку втянул его в темный коридор.- Лешек, Лешек, прости меня, — шепнул Лытка, — я не должен был так говорить. Я не должен был тебе напоминать…- Да нет, Лытка. Я сам виноват, я первый начал, — ненависть все еще клокотала в нем, и руки дрожали от пережитого напряжения.- Ты замерз?- Нет. Я подслушал разговор Авды и Дамиана. После Крещения они поедут в Пельский торг, опробовать крусталь.Лешек не смог заснуть до утра, глядя на стоявшего на коленях Лытку: тот молился за неисполнение желаний Дамиана и за заблудшие души язычников Пельского торга. Лешек задыхался от бессилия и страха: он понимал, что должен что-то делать, но мужество вдруг покинуло его. Его мечты о подвигах, убийстве Дамиана и аввы, сожжении настоятельского дома — все это оказалось ерундой, детскими сказками, обманом самого себя. Он никогда не сможет осуществить ничего подобного, а если попробует, его остановят так быстро, что не найдется повода его убивать, достаточно будет просто высечь плетьми на снегу, и он навсегда забудет о своих отважных замыслах.Никаких подвигов, достойных колдуна, он не совершит. Дамиан отправится в Пельский торг вместе с крусталем, и авва из палантина, стоящего на ковровой дорожке, заберет души всех, кто там живет. И если Лешек встанет у них на пути, они отмахнутся от него, как от назойливой мухи, не более.Убийца! Убийца колдуна будет жить и здравствовать, будет усмехаться, расстилая перед аввой ковровую дорожку, будет отдавать приказы беспомощным поселянам. Лешек сдерживал стоны, чтобы Лытка не заметил, что он не спит, — ему не хотелось ни с кем говорить.Утром, стоя на клиросе, он тщательно прятал опухшие от бессонницы глаза: если Дамиан хоть раз заглянет в них, он увидит его ненависть. Ненависть и страх. Что он сделает тогда? Сейчас иеродиакон словно забыл о существовании Лешека, и если смотрел в его сторону, то только с презрением. И, наверное, это презрение Лешек заслужил — от страха за свою шкуру он ни разу не подумал о мести, у него не нашлось сил даже ненавидеть убийцу колдуна. Он предал своих богов, он поет хвалу Юге и боится, боится показать, как ему это противно. Он принял послушание, чтобы никто не догадался о его намерениях сбежать, дождавшись лета. Вот все, что он может, — сбежать, дождавшись лета! Бежать, спасаться, прятаться — подвиг, достойный зайца. Заячья душонка, трусливая и мелкая.Лешек подумал вдруг, что в словах Лытки есть своя правда — он и есть червь, который почему-то решил, что должен себя за что-то уважать. А уважать-то ему самого себя не за что! Он смешон и гадок в своих попытках хранить достоинство и гордость. Какое достоинство? Что толку пыжиться, задирая подбородок, если им управляет страх за свою заячью шкуру? Он никогда, никогда не решится на месть, он будет спокойно смотреть, как Дамиан поедет в Пельский торг, он не сделает и жалкой попытки его остановить! Отчаянье и бессильная злость мучили его до воскресенья. Крещенье приближалось неумолимо, а Лешек все отчетливей понимал, что ничего так и не предпримет.В ночь на понедельник ему приснилась мать. Он снова был маленьким приютским мальчиком, замученным сверстниками и воспитателями, презирающим себя за трусость и зовущим маму прийти к нему хоть на минутку. И она пришла, села к нему на кровать, обняла, прижала к своей груди и сказала:- Мой бедный Лешек…- Мамочка, я трус, я ничего, ничего не могу с собой поделать!- Нет, сынок, — она ласково погладила его спину, — ты вовсе не трус. Вспомни: разве Охто кидался на монахов, когда они крестили село? Разве он лез на рожон? Нет, он действовал осторожно. Он тоже мучился, страдал от бессилия, но не от трусости вовсе. Ты просто осторожен, так же как Охто. Подумай, что ты можешь сделать? Умереть — это просто, ты попробуй остаться в живых.Она долго утешала его и говорила о том, какой он на самом деле сильный, и бесстрашный, и добрый, о том, как он не побоялся прыгнуть в колодец за мальчиком, он не сдался, не стал поклоняться чужому богу, не превратился в червя. Просто он один, а за Дамианом стоит и дружина, и братия, и авва. Разве можно его победить? И наутро, в крещенский сочельник, Лешек проснулся совсем другим. Надо-то было всего лишь подумать, что он может сделать. Убить Дамиана? Нет, у него нет даже ножа. Он, конечно, знает, где у человека находится сердце, но вовсе не для убийства он изучал строение человеческого тела. Чтобы убить одним коротким ударом, надо знать, как это делается. Да у Лешека трясутся руки, когда надо сделать неглубокий разрез на человеческой коже! Убийство — не его стезя: в самый решительный миг он испугается и погубит себя, так ничего и не добившись.Сбежать — вот все, что он может.Нет, не сбежать: уйти. Он не может забрать крусталь силой, но почему бы не попробовать его украсть? Дамиан сказал, что хранит его у себя в келье. Лешек умеет быть тихим и осторожным, ему удалось подслушать разговор в надвратной часовне, и никто не заметил его присутствия.Зима. Куда он уйдет в куцем подряснике, шерстяном плаще и огромных лаптях? Да он замерзнет через несколько часов!- Послушай, Лытка. Ты не знаешь, что делают с мирской одеждой, в которой насельники приходят в монастырь? Лытка посмотрел на Лешека подозрительно — они шли умываться, и подобного вопроса тот никак не ожидал.- Вообще-то она хранится у келаря, — нехотя ответил Лытка.- Правда? А зачем?- Ну, вдруг пригодится… Иногда их поселянам отдают, которые к празднику в Богородицкую церковь приезжают.Лешек кивнул довольно, но на расспросы Лытки отвечать не стал. Он и сам еще не вполне понимал, на что рассчитывает. Даже к вечеру, когда замысел начал потихоньку созревать в голове, Лешек и то не был уверен в серьезности своих намерений. Впереди у него были всенощное бдение и непрекращающиеся службы весь следующий день — в ночь на седьмое января братия будет спать так же крепко, как и после празднования Рождества. Лучшего времени для ухода выбрать нельзя. И потом, кто знает, что означают слова Дамиана «после Крещения»? На следующее утро? Или через неделю? По уставу кельи братии не имели запоров, но вдруг для отца ойконома сделано исключение? Вдруг дверь его кельи окажется запертой изнутри? Что тогда? Ни сломать ее, ни открыть у Лешека не получится. А главное, как он узнает, какая из келий настоятельского дома принадлежит Дамиану? Ведь он никогда у него не был! Он знал келью отца Паисия, знал келью аввы — на самом верху, — но в настоятельском доме живет и благочинный, и еще несколько важных иеромонахов.И снова его выручил Лытка, указав на окно Дамиана — под кельей аввы.Перед всенощной Лешек неожиданно подумал, что в дороге он может пробыть несколько дней и ему нужно взять с собой какой-нибудь еды. Вынести что-то из трапезной можно было попробовать, но после однодневного поста и завтрак, и обед обещали быть праздничными, не унесет же он в пригоршне сладкой каши с маслом или рыбной похлебки? Только хлеб. Лешек отдавал себе отчет в том, что после суток голодания и кислый монастырский хлеб покажется ему манной небесной, но сколько хлеба он сможет взять? Три куска — за завтрак, обед и ужин. Что в них толку! Осмотревшись по сторонам, он прошел мимо входа в зимнюю церковь, обогнул летнюю и свернул к настоятельскому дому. В темноте никто его не увидит. Поварня примыкала к братским кельям, настоятельскому дому и трапезной — печи там топили несколько раз в день, и тепло по хитрым дымоходам расходилось по всем трем постройкам.Ужин давно прошел, и в поварне было совсем темно. Лешек осторожно прикрыл за собой дверь и подождал, пока глаза привыкнут к мраку. В детстве он бывал в поварне и немного представлял себе ее устройство. Сначала его потряхивало от волнения, но потом он подумал, что даже если попадется, ничего страшного не произойдет и замыслов своих он не выдаст. Скажет, что хотел украсть немного еды, — за воровство, несомненно, накажут, но не убьют же! Однако ему все равно хотелось покинуть поварню как можно скорей, поэтому Лешек схватил огниво, лежавшее перед печью, набрал в узелок крупы, на ощупь похожей на пшено, и, оглядываясь и пригибаясь, поспешил назад, в зимнюю церковь. Узелок, спрятанный в полах подрясника, сильно мешал, но вернуться в спальню Лешек бы не успел. А потом всю ночь думал, какой он дурак: с таким риском пойти на воровство, чтобы набрать в дорогу сухой крупы! Впрочем, огниво стоило куда дороже — с ним он сможет разжечь костер, если придется. Пока он не наткнулся на него в темноте, мысль об огне даже не пришла ему в голову.Лешек понимал, что после всенощной надо выспаться — кто знает, когда он в следующий раз сможет хотя бы подремать, — но сон не шел, и волнение, смешанное со страхом, все сильней сотрясало его тело. Он пробовал отвлечься от мыслей о побеге, считал про себя удары сердца, но от этого оно бежало вскачь. Лытка несколько раз спрашивал, что с ним происходит, но Лешек махал рукой и отмалчивался: если Лытка узнает о том, что он задумал, то будет долго отговаривать его, и Лешек даже знал, какие доводы Лытка приведет. А Лешеку вовсе не хотелось слышать этих доводов. Он и так дрожал от ужаса, думая о том, как откроет двери в келью Дамиана, как будет искать в темноте крусталь, как его поймают за этим занятием и… «Давайте его сюда и разводите костер».Он задремал за несколько минут до того, как било позвало насельников к исповеди.Две литургии вымотали Лешека не столько духотой и скукой, сколько ожиданием: руки и ноги его непрерывно дрожали, он старался успокоиться и не мог. После обеда он собирался идти к келарю, за мирской одеждой, и понимал, что врать надо правдоподобно, иначе всем его замыслам придет конец, и конец весьма печальный.И все равно, добравшись до кладовой, Лешеку пришлось постоять на морозе несколько минут, успокаивая дыхание и дрожь в руках.- С праздником, — учтиво поклонился он келарю, — меня прислал отец Паисий.- И тебя с Крещением Господним, — келарь посмотрел на Лешека подозрительно, отчего тот снова начал дрожать и волноваться.- Он велел мне забрать мои мирские вещи… — Лешек постарался улыбнуться.- Что так? — хитро прищурился келарь. — Решил с поселянами поделиться? Лешек выдохнул с облегчением: он все сделал правильно, он нашел те самые слова! Он скромно кивнул келарю, и тот повел его в кладовую.- Выбирай, которые тут твои, — келарь показал рукой на сложенную одежду: отдельно — штаны и рубахи, отдельно шапки, отдельно шубы, только сапог не было видно.Лешек без труда нашел свои вещи и робко спросил:- А сапоги?- А сапоги-то зачем? — удивился келарь.- Ну как зачем? — Лешек смиренно опустил голову. — Сапоги людям очень нужны. Нехорошо все отдать, а сапоги себе оставить.И тут Лешек не соврал — нехорошая примета оставить свою вещь там, куда не хочешь возвращаться. Оберегов, конечно, никто ему не вернет, но и в обители их хранить не станут — слишком уж богопротивная вещь.- А… — согласился келарь и распахнул перед ним двери в маленькую каморку, — вообще-то сапоги мы для братии бережем, но если ты так решил, забирай.Лешек осмотрелся в полутьме: его сапоги, которые сшил колдун, ни у кого таких не было! Да если бы кто-нибудь из братьев посмел их надеть! Он бережно взял их в руки и прижал к себе.- Жалко отдавать-то? — сочувственно спросил келарь.Лешек покачал головой — правдоподобно, — как и положено послушнику, отринувшему от себя мирскую жизнь навсегда.- Хорошие сапоги, заметные: увидишь на ком — дом вспоминать станешь. Уж лучше с глаз долой, — келарь вздохнул.Лешек не осмелился принести вещи в спальню, когда послушники собирались к вечерне, и долго ждал, спрятавшись в густых елях, отделявших кельи схимников от монастырского двора. От одежды пахло домом. У насельника обители была только одна собственность — нательный крест, кроме него ничего своего иметь не разрешалось. Лешек прижал к щеке жесткий сапожный мех — больше у него не осталось ничего, к чему прикасалась рука колдуна, ни одной вещи, которая бы напоминала о нем. И если замысел его провалится, он лишится и этой малости.За опоздание к вечерне полагалось сорок поклонов Божьей матери, что Лешек и исполнил, едва войдя в церковь, не дожидаясь замечаний благочинного, и увидел его милостивый кивок. Лешек подумал, что неплохо изображает смиренного послушника! Праздничные службы тянулись до полуночи, и чем ближе время подходило к решительной минуте, тем отчетливей Лешек понимал, как ему страшно. Настолько страшно, что язык присыхает к нёбу и мешает петь. Паисий даже взглянул на него несколько раз укоризненно. Настолько страшно, что не осталось сил для дрожи и волнения. Настолько страшно, что он не замечал духоты и головной боли.- Устал? — спросил Лытка, когда они вышли из церкви.Лешек покачал головой.- Ты такой бледный, Лешек. Может, ты заболел?- Нет, Лытка, просто душно было. Сейчас, я немного прогуляюсь, и все пройдет.А он-то думал, как сможет обмануть друга, когда придет время выйти из спальни? Это хорошая отговорка — подышать свежим воздухом, разогнать туман в голове! У него промелькнула мысль, что он может уснуть и проспать все на свете, если ляжет в постель, но он тут же откинул ее: какое там уснуть! Главное, чтобы никто ничего не заметил! Лешек тщательно притворялся, что спит. Вскоре послушники угомонились, засопели, Лытка встал на колени перед распятием (и не надоело ему сегодня молиться?), а Лешек обмирал от ужаса. Его поймают, в этом нет сомнений. Поймают и убьют. И, наверное, убивать его станут долго. Тело словно сковало морозом, руки и ноги не желали подчиняться, когда он понял, что пора идти.- Лытка, зачем ты молишься? — спросил он шепотом и сел на кровати. — Мы же больше суток непрерывно молились?- Мы пели хвалу Богу все вместе, а сейчас я говорю с ним наедине, — шепотом же ответил Лытка. — А ты куда?- Голова болит. Я пойду погуляю немного, тут душно.- Только недолго, ладно? — улыбнулся Лытка. — А то я буду за тебя волноваться.Лешек кивнул и натянул подрясник. Тщательно завязывая онучи, он подумал, что в сапогах было бы удобней и тише, но решил не рисковать.Пока он ждал, когда монастырь заснет, поднялся ветер, но не принес с собой тепла, как обычно. Напротив — он был ледяным, обжигающим, морозным. Лешек посмотрел на небо — его потихоньку затягивали тучи, и бежали они по небу быстро, как волны по озерной глади. Под монастырской стеной слышалось завывание, а посреди двора ветер гнал перед собой юркую поземку. Вот и хорошо. Его следы заметет, и никто их не увидит. Лешек ступил на крыльцо настоятельского дома и тут же шагнул обратно. Нет, в лаптях нечего и думать о том, чтобы пройти по деревянному полу бесшумно. Лешек снял их и оставил возле крыльца, слегка припорошив снегом.Он не трус. Он не побоялся прыгнуть в колодец, а ведь мог умереть и знал об этом, когда нырял туда вслед за мальчиком. Почему же тогда ему не было страшно? Потому что он не боится смерти, он боится Дамиана. Боится с детства, и страх этот не имеет ничего общего с трусостью. Лешек вдохнул: он не трус. Трус тот, кого страх останавливает, мешает действовать. А он ведь не остановится? Глаза привыкли к темноте, когда он поднялся по лестнице и вошел в длинный коридор настоятельских келий. Он рассчитал точно: дверь Дамиана пятая от лестницы. Лешек прижал палец к стене и осторожно двинулся вперед. А если она заперта? Что тогда? Тогда он уйдет без крусталя? Или попробует ее открыть? Пятая по счету дверь отворилась с тихим скрипом, и Лешек присел от испуга.Архидиакон спал с оглушительным храпом. Лешек нарочно нагнулся над ним, чтобы убедиться в том, что не ошибся кельей. Нет, не ошибся, Дамиана трудно было с кем-то перепутать. И где находится крусталь, Лешек тоже понял сразу: в маленьком сундучке, около кровати. У колдуна он тоже хранился в сундучке. Лешек не дыша попробовал открыть сундучок, но тот был заперт. Ничего, колдун тоже запирал крусталь, и открыть махонький замочек труда не составляло. Лешек поковырял его ногтем и потянул крышку на себя — все очень просто. Дамиан не сомневался в своей безопасности — мимо его кельи иеромонахи боялись даже проходить, да ему и в голову не могло прийти, что кто-то посмеет его обокрасть! Лешек взял крусталь в руки — в первый раз. Колдун никогда не давал его никому, даже подержать. Он оказался тяжелей, но меньше, чем Лешек думал. Лешек не стал закрывать сундучка. Злость заставила его скрипнуть зубами: пусть Дамиан и дальше презирает его, пусть считает подарком Паисию, словно он зверек, словно породистый щенок из хорошего помета. Пусть Дамиан проснется утром и сразу поймет, кто его обокрал.Лешек стиснул крусталь в кулаке и, не сильно таясь, вышел из кельи, прикрыв за собой дверь и едва удержавшись, чтобы ею не хлопнуть. Все. Теперь переодеться — и бежать. Бежать куда глаза глядят! Он забыл про лапти, оставленные у крыльца, но и в онучах добрался до дома послушников без приключений. Все. Теперь нет смысла таиться от Лытки. Лешек вошел в спальню, громко протопал к своей кровати и откинул тюфяк, под которым прятал одежду.- Лешек? Ты чего шумишь? — Лытка оглянулся на него удивленно.- Все, — радость кипела в нем. — Все, Лытка. Я ухожу.- Куда? Лешек, ты сошел с ума? Лешек рассмеялся, и довольно громко, так что из разных углов на него зашипели сонные голоса.- Лытка, я ухожу насовсем, — он сел на кровать и размотал онучи, оставив на ногах только теплые портянки.- Лешек! — Лытка вскочил с колен. — Куда! Что ты такое говоришь!- Посмотри, — Лешек раскрыл ладонь и показал другу крусталь. — Они не поедут в Пельский торг после Крещенья.Лытка опустился на кровать, от изумления раскрыв рот. Лешек спокойно натянул сапоги и потопал ногами по полу, проверяя, хорошо ли они сели.- Лешек, — на глазах Лытки блеснули слезы, — и ты ничего мне не говорил? Ты… ты не доверял мне? Я же видел, что с тобой что-то происходит, но я и подумать не мог…- Лытка, я боялся, что ты станешь меня отговаривать. А теперь все позади. Я ухожу.- Погоди! Но куда же ты пойдешь? Зима, ты замерзнешь, тебя поймают, едва заметят исчезновение крусталя! Над кроватями поднялось несколько голов, прислушиваясь к их разговору.- Пусть попробуют! Метель начинается. Они даже не поймут, в какую сторону я ушел! И тут Лешек впервые подумал: а в какую сторону он пойдет? Но тут же отбросил эту мысль — за воротами будет видно.- Лешек… Я пойду с тобой.- Нет, Лытка. Не надо. Я много лет жил в лесу, я умею прятать следы, я умею ходить неслышно, а ты? Вдвоем нас поймают быстрей, а один я как-нибудь выскользну.- Что, бежать собрался? — раздался голос с кровати Иллариона.Лешек посмотрел в его сторону и криво усмехнулся: Илларион-то точно его не остановит.- Я всегда знал, что ты нашего Бога не любишь, — прошипел Илларион в ответ на его усмешку. — Миска, эй, Миска! Проснись! Алексий бежать собрался, а ты дрыхнешь! В ответ на его слова проснулись все послушники, кроме Миссаила, и некоторые повскакали с постели. Лытка поднялся и неспешным шагом подошел к двери.- Отсюда никто не выйдет до рассвета, вы поняли? Никто, кроме Лешека.- Да? А если я сейчас начну орать? — захохотал Илларион. — Весь монастырь сбежится.- А тебе я уже говорил — выгребные ямы будешь чистить. До конца дней, — Лытка угрюмо приподнял верхнюю губу.Илларион скривился и изрядно толкнул Миссаила в бок:- Просыпайся, надзиратель хренов!- Что тебе надо, ублюдок? — Миссаил открыл глаза, сел на кровати и осмотрелся вокруг.- Он уходит! Он из монастыря убегает! А ты дрыхнешь!- Да пусть идет куда хочет, все равно замерзнет, — Миссаил зевнул и хотел лечь обратно.- Да ты что! Нас завтра всех под плети положат за то, что не донесли! — Илларион снова пнул его в бок.- Тебе полезно, — многозначительно сказал со своей кровати высокий послушник, имени которого Лешек так и не узнал.- Ребята, да вы что! Он нас всех подставить хочет, а вы тут сидите и молчите? Он Бога нашего не любит!- Да, не люблю, — Лешек вдруг поднял голову. — Ненавижу вашего бога, слышите? Он рванул в сторону застежку подрясника, и хлипкая ткань лопнула, обнажив его грудь.- Илларион, да успокойся ты, наконец, — подал голос еще кто-то, — пусть он идет, что тебе, жалко, что ли? Плохо ему здесь, неужели не видно?- Да видно, видно! — прошипел Илларион. — Нам, значит, здесь хорошо, а ему плохо! Чем он лучше нас, а?- Так собирайся и с ним иди, кто тебе мешает? — зевая сказал Миссаил. — Оба и замерзнете.Лешек до конца разорвал ворот подрясника и скинул его на кровать, брезгливо морщась.- Лешек, — вдруг позвал его Ярыш. — Лешек, ты правда ненавидишь нашего Бога?- Правда, — с улыбкой ответил тот.- Но почему? За что?- За то, что он ненавидит жизнь.- И ты совсем его не боишься? Лешек рассмеялся — радостно и спокойно.- Совсем. Он ничего мне сделать не может. Вот, смотри, — он рванул с груди бечевку с крестом и швырнул на пол.Послушники ахнули в один голос, крест звякнул об пол, и Лешек припечатал его сапогом — мягким, удобным сапогом, который сшил ему колдун.- Он убил не всех богов на небе, и там есть кому за меня заступиться, — усмехнулся он и потянулся за рубашкой, вышитой изображениями зверей и птиц.В гробовой тишине он оделся, подпоясался, натянул на голову треух и привязал к поясу узелок с крупой и огнивом, не выпуская крусталя из руки.- А смотри-ка… — разочарованно протянул Ярыш, — никакого грома…- И вправду, — удивленно посмотрел на потолок Илларион. — Может, Исус ждет, когда он на двор выйдет?- Прощайте, ребята, — улыбнулся Лешек. — Никакого грома не будет.Он подошел к двери, около которой замер Лытка.- Лешек, — тот пожал плечами, — я буду молиться за тебя, слышишь?- Не надо. Лытка, ты… Ты для меня как брат. Я всегда любил тебя и всегда буду любить. Прощай.- Прощай, — тихо сказал тот, сморщившись словно от боли, — никто не выйдет отсюда до рассвета. Иди спокойно.Они обнялись, коротко и крепко.Метель закружила Лешека, как только он открыл дверь. Никто не найдет его следов. Куда теперь? Домой? Лешек на секунду представил себе, что за поворотом Узицы увидит не теплый дом с освещенными окнами, а пепелище, присыпанное снегом… Нет. В Пельском торге его начнут искать прежде всего. Он пойдет совсем не туда, где его ждут. Он пойдет к Невзору, на юг. Старый волхв знает, что делать.Ветер с Выги распахнул тяжелую калитку ему навстречу, едва Лешек отодвинул засов, словно приглашая идти вперед. Обитель спала, и никто не видел, как он шагнул через ее высокий порог.