Глава 2

Жизнь течет, дни сменяются днями,

Приучая к глухому покою,

Но порою тревожными снами

Ты бежишь темной, страшной тропою,

Дрожь по телу, и сердце на части,

Каркнет ворон в сплетении веток —

Ты вдруг видишь себя настоящим...

Только все исчезает с рассветом.

С погодой в тот день нам неожиданно повезло. Солнце наконец спряталось за облака и перестало бить по глазам и грозить всем и каждому солнечным ударом. Стало немножко легче, потому как тридцать пять градусов жары — это уж слишком. Особенно для меня. Но выбраться в отпуск удалось только в жарком июне, потому что одно дело ехать в одиночку, когда выбор времени и места зависит только от тебя, а совсем другое дело — компанией.

Мы собирались в поездку давно. Мы — это я и две мои школьные подружки. Как ни странно, поступление в разные ВУЗы не развело нас, как часто случается со школьными друзьями, хотя жизнь и внесла свои коррективы. Ольга получила диплом бухгалтера, и в ее жизни появились балансы и отчетность, от которых она из милого и нежного существа периодически превращается в автомат, отвечающий на телефонные звонки междометьями и фразами из серии «давай после двадцатого, а?», так что порой приходится составлять график встреч и созвонов с учетом сроков сдачи бухгалтерской отчетности. Ленка же незаметно превратилась в ведущего юриста крупной компании, а оборотной стороной высокой зарплаты стали бесконечные суды и тяжбы, отнимающие массу времени. Так что иногда она ворчит, что заработанные деньги некогда тратить. Но ворчит не всерьез — работа ей нравилась. Впрочем, как и моя — мне.

Родители прочили мне карьеру врача, и я послушно не представляла себя в какой-то иной сфере, кроме этой. Мама, папа, бабушки и дедушки с обеих сторон были врачами, и во мне неистребимо засело уважение к людям в белых халатах. Поэтому, сколько себя помню, подразумевалось, что я пойду по той же стезе. Но я семейных надежд не оправдала. Еще с детства меня мутило при виде больничных стен, а самая скромная царапина вызывала приступ паники. И все же химию и биологию в старших классах я учила исправно и даже посещала подготовительные курсы при медицинской академии. Но моей настоящей страстью стало изучение иностранного языка, и, в большей мере, это явилось заслугой преподавателя немецкого в старших классах, в которого тайно были влюблены все наши девочки. Моя любовь быстро переместилась с преподавателя на предмет. Не последнюю роль в этом сыграло то, что преподаватель был женат, а я с детства знала, что соседка тетя Зина встречается (о, ужас!) с женатым мужчиной и «это безнравственно и аморально», и с ней даже здороваться нужно быстро, не глядя в глаза, потому что «когда-то у дедушки была вот такая же бесстыжая аспирантка, и счастье, что твоя бабушка — мудрейшая женщина, а то и тебя бы, Наденька, не было». Эта житейская мудрость засела во мне намертво. Так что, даже став взрослой, я смотрела на мужчин с обручальными кольцами как на некие эфемерные существа без пола. Потому что — табу. Потому что по вине бесстыжих аспиранток и тетей Зин может не быть каких-нибудь Наденек, Коленек, или же они будут, но будут очень-очень несчастными.

А второй причиной, не менее важной, а, может, и более, стало то, что уже в том юном возрасте мое сердце было прочно занято соседским мальчишкой и так просто расставаться с объектом любви не собиралось. Хотя любовь была не просто смешной, она была хронически односторонней и за почти десять лет вылилась только в тонны наивных стихов, пару-тройку дневников с подростковыми переживаниями и вечер, о котором вспоминать до сих пор было стыдно. Объект моей неземной любви, кстати, благополучно поступил на лечебный факультет Медакадемии, а я экзамены не менее благополучно завалила. И, пережив цунами негодования от семьи: «И как можно было не сдать химию… А все потому, что нужно было не по дискотекам бегать, а за учебниками сидеть… Вся в отца — тот тоже со второго раза поступил…», я каким-то чудом отстояла свое право на выбор профессии. До сих пор не понимаю, как так вышло. Не иначе как родственники дружно решили, что на иняз я вовеки не поступлю, а значит, прилежно пойду сдаваться в Медакадемию на следующий год.

Но случилось чудо, и спустя пять лет я стала обладателем красного диплома лингвиста-переводчика. И вот уже несколько лет убеждалась в том, что мне несказанно повезло — провалиться на экзаменах и не стать врачом. Несмотря на то, что родители теперь ворчали, мол, пропадаешь на работе днями и ночами, молодая девчонка по командировкам да в чужой стране — в их поколении почему-то прочно сидел этот страх «чужая страна», — мне нравилась моя работа. Нравилось просыпаться в отелях, слышать чужую речь, понимать ее, пробовать местные блюда, смотреть спектакли и мюзиклы в оригинальных постановках. Я была довольна своей жизнью. С одним маленьким «но», о котором я предпочитала не вспоминать.

Собираясь в этот самый отпуск, мы с девчонками копили деньги, так, чтобы тратить их направо и налево, не задумываясь о целесообразности покупок — ну, понравилась эта каменная черепашка, и все! А что с ней делать? Да что угодно! Любоваться, например… — выбирали место отдыха, подгадывали время, чтобы совпали отпуска у всех троих. И вот, наконец-то! Свобода! Две недели ничегонеделанья. И девчонки все время рядом. И чувствуешь себя, как в школьные годы, когда без причины начиналось хихиканье, а головы сами поворачивались за красивыми мальчиками. Со стороны мы, наверное, походили на трех ненормальных, но нам было все равно. Мы давно не собирались вместе вот так — без причин и помех. Пожалуй, с самого выпускного, когда непривычные платья и прически делали нас похожими на праздничные портреты самих себя и казалось, что перед нами лежит целый мир — огромный, неизведанный — только руку протяни. Это было почти восемь лет назад. И вот сегодня мы снова втроем. Мы молоды, привлекательны, обеспечены… И все же за этими избитыми формулировками и старательными попытками построить карьеру угадывалась пустота. Потому что не семьями мы отдыхали и даже не парами — втроем. Это и было то самое маленькое, но существенное «но», о котором каждая из нас молчала.

В то утро мне не хотелось идти на пляж. Я устала от пассивного отдыха — тело требовало движения. Но на всех интересных экскурсиях мы уже успели побывать, поэтому программа на оставшиеся дни стала довольно однообразной. Я смотрела на серое небо сквозь пыльные жалюзи, вертела в руках Ленкины солнечные очки и думала, что неплохо было бы сейчас оказаться дома и написать хотя бы пару страниц. Во сне у меня выстроилась чудная сцена, а, как показывала практика, я точно ее забуду. Хоть срывайся в интернет-кафе. Я вздохнула. Мысли витали где-то там — в параллельном измерении, где существовал город-застава Свирь.

— Долго тебя еще ждать? — Ленка нетерпеливо притопнула в дверном проеме.

Ольга уже приставала к хозяйской псине, что-то ласково втолковывая под окном бедному блохастому созданию.

— Идите без меня, а? Мне что-то лениво.

— Подъем! Лениво ей! И так уже четыре дня осталось. Дома на диване наваляешься. Быстро-быстро!

Ленка была очаровательным хрупким созданием метр пятьдесят ростом, но, если ей что-то было нужно, с легкостью могла построить всех ровными рядами и заставить ходить по линеечке. Однажды увидев ее в суде при исполнении, я поняла, что противники бывают деморализованы по всем фронтам именно вот этим несоответствием формы и содержания: в хрупкой девушке сложно было заподозрить такой напор. Вот и я со стоном отлепилась от дивана и побрела к выходу.

Так мы оказались на пляже. С трудом отыскав относительно свободное место среди кучи поджаривающихся тел, девчонки побросали вещи и, не прекращая спор о ценности мужчин в нашей жизни, направились к морю. Я в дискуссии участия не принимала. Просто потому, что спор изначально был тупиковым. Задиристая Ленка звонко доказывала всегда спокойной и рассудительной Ольге, что в одиночку современной женщине гораздо легче, что мужчина — это тормоз карьеры и личностного роста и тому подобную феминистскую чушь. Причем сама не верила в это ни на секунду. И я, и Ольга это прекрасно понимали. Дело в том, что любовь всей Ленкиной жизни внезапно оказалась подлецом, который, узнав о ее беременности, «взял тайм-аут подумать», как он это назвал. Пока он думал, Ленка ребенка потеряла. Официальный диагноз — замершая беременность. Винить, вроде бы, было некого, но никто из нас не сомневался, что нервное напряжение того периода сыграло в этом не последнюю роль. Они расстались. Неземная любовь не пережила этого удара. А Ленка стала циничной напоказ. Ольга же, в противовес ей, оставалась нежной и мудрой — эдакой пушкинской Татьяной — несмотря на то, что ее Онегин никак не желал влюбляться. Так и тянулись их непонятные односторонне-романтические отношения уже третий год. Может, поэтому свою точку зрения в споре с Ленкой Ольга отстаивала негромко, грустно и как-то обреченно? А я? Я просто слушала их и думала: «Где же эти пресловутые настоящие мужчины? Куда пропали? Неужели вымерли?».

И ведь не сказать, чтобы мы не привлекали мужского внимания. При всей самокритичности, взращенной с детства завышенными требованиями («…посмотри на отца, мать, дедушку, бабушку, Валентину Павловну, Петра Сергеевича…») и неистребимым стремлением соответствовать родительским стандартам, я все же осознавала себя в меру симпатичной. Нескромно признать себя сногсшибательной красавицей мешало то, что в детстве я была нескладным ребенком, жутко стеснявшимся своих острых коленок и курносого носа. Почему-то мои нос и веснушки умиляли всех родственников без исключения, что выработало во мне стойкое понимание: все это — недостатки, а родственники таким образом просто пытаются меня поддержать. С возрастом эти комплексы поблекли. Пожалуй, толчком к этому послужила любовная записка, подброшенная в наш почтовый ящик, когда я училась в пятом классе. К ней был приложен мой портрет. Если быть честной, неизвестный художник нарисовал меня не очень похоже, но невозможно порадовал тем, что не уделил особого внимания ни носу, ни веснушкам. А значит, не такими уж приметными они были. Зато он старательно прорисовал глаза и даже раскрасил их в зеленый цвет. Это была единственная цветная деталь на портрете. Тогда я долго рассматривала себя в зеркало и наконец решила, что я, пожалуй, симпатичная. А веснушки? Ну, что веснушки?.. Бывает. И даже фраза, так любимая противным двоюродным братцем «Опять через дуршлаг загорала!», перестала казаться такой уж обидной. Зато у меня были большие глаза. Впрочем, не такие уж зеленые. А еще все говорили, что у меня красивые волосы. Правда, мне вместо жестких и вьющихся всегда хотелось иметь мягкие и прямые, как у Ольги, но что есть, то есть. Я, вообще, была неким усредненным вариантом: русоволосой, среднего роста, и телосложение у меня было вполне себе средним. Активный образ жизни делал свое дело — мама при виде меня каждый раз заключала, что я морю себя диетами и жизнь без присмотра до добра меня не доведет.

Впрочем, ее выводы были совершенно беспочвенны. Да и продиктованы были не испугом при виде моей мнимой худобы, а скорее желанием иметь больше влияния на мою жизнь. Именно поэтому я с такой радостью съехала от родителей сразу же, как начала прилично зарабатывать. Бесконечного контроля и неудобных вопросов о личной жизни мне хватало с лихвой на воскресных обедах с семьей: обязательных мероприятиях, которых удавалось избежать, лишь отправившись в командировку или, как в этот раз, на отдых. Впрочем, все хорошее имеет тенденцию заканчиваться: уже через четыре дня мы будем в Москве, и на следующий же день меня ждет воскресный обед.

Я вздохнула и побрела в сторону моря. Купаться по-прежнему не хотелось. Какое-то непонятное томление то и дело заставляло замирать, не закончив движения. Возможно, дело было в неприятной теме, затронутой девчонками, или же в мыслях о возвращении в мою жизнь семейных обедов. Как бы то ни было, в тот день я была рассеянной, растерянной… или же просто предчувствовавшей? Я поправила лямку платья и, поудобнее перехватив матрац, шагнула в прохладную воду, еще не зная, к чему приведет этот шаг.

С моей везучестью, в первый же день отпуска я обгорела на солнце, поэтому сегодня лежала на надувном матраце в длинном легком платье, купленном на местном рынке. Наверное, это выглядело нелепо, зато мне не нужно было каждый час мазаться кремом и переворачиваться с боку на бок. Я могла спокойно отплыть подальше от берегового шума и наслаждаться плеском волн, ловить их ладонью, смачивать матрац под щекой и млеть от приятной прохлады. Мне было хорошо. Я подставила лицо солнцу и закрыла глаза. Если бы еще тугой комок недоброго предчувствия, обосновавшийся где-то в районе желудка, куда-нибудь исчез...

Ветер поднялся внезапно. Я резко дернулась, замочив ногу, и обернулась в сторону берега, испугавшись, что мой матрац унесет в море. Запоздало вспомнились слова Ольги о прогнозе погоды «…возможны дожди с грозами». Сердце застыло, а потом понеслось вскачь. Берега не было. Наверное, я задремала, убаюканная мерным плеском волн. Я ведь отчетливо помнила перекличку с девчонками. В какой момент она прекратилась?

Постаравшись подавить панику и начать рассуждать здраво, я попыталась устроиться поудобнее, чтобы не свалиться в мигом ставшую холодной воду. Так. Спокойно. На дворе двадцать первый век. Не средневековье какое-нибудь. Меня будут искать. Меня непременно будут искать. Я чуть не заорала. Кто? Девчонки? Мы же здесь дикарями! Ни в одном отеле мы не зарегистрированы!

Спокойно! Девчонки остались на берегу, а они, когда нужно, кого хочешь достанут. Меня уже наверняка ищут. Сейчас над головой раздастся гул вертолета, и ко мне спустится такая славная веревочная лестница. Как в кино. Все хорошо. Все хо-ро-шо!

Гула вертолета не было, как и славной веревочной лестницы. Некстати в голову пришло высказывание кого-то из юмористов о том, что каждый год одних и тех же рыбаков уносит в море на одних и тех же льдинах. Ведь знала же, что опасно отплывать от берега на матраце. Теперь же никаких сил не хватит доплыть, борясь с волнами. Вот только всегда кажется, что беда — это то, что происходит с другими. Со мной — нет. Никогда. Про несчастные случаи рассказывают в новостях. А я ведь — просто я, а совсем не девушка из телевизора.

А еще я так и не отредактировала последний перевод про ледники. Вроде бы было не срочно, а теперь… Да и рассказ на ноутбуке запаролен. Ну, кто меня просил паролить рассказ? Вдруг бы мне премию дали… посмертно.

«Стоп! Хватит! Я сильная, отважная. Я ни за что не поддамся панике».

Уговаривала ли я себя минут сорок или целую вечность, я не знала. Начал накрапывать мерзкий холодный дождик, и платье, спасавшее от жары, стало тяжелым и неудобным, а еще холодным до ужаса. В первый раз в жизни меня накрыло волной глухого отчаяния. Дождь усилился. Скоро начнет темнеть, и меня никто никогда не найдет.

Лежа на матраце, которому волей судьбы предстояло стать местом моего погребения, я пыталась думать о приятном. О доме. О родителях. И семейные обеды вдруг перестали быть такой уж кошмарной перспективой. Мама здорово готовила, а бабуля, когда не учила меня жизни, была прекрасной рассказчицей. Я вызывала в памяти лица родителей, Лешки Степанова — моей школьной безответной любви, других мужчин, которые мне когда-либо нравились… Я даже о своем табу позабыла, начав отчаянно цепляться за образ еще одного человека, о котором запрещала себя даже думать в последние годы… Но почему-то в голову упорно лезли мысли об акулах, десятках метров глубины под жалким матрацем и о том, что меня никто никогда не найдет. И какими же мелкими и незначительными показались мне все мои прежние страхи и проблемы. Последний перевод, который из-за сжатых сроков вышел весьма неудачным и лишил меня шанса поехать на конференцию в Стокгольм… А ведь как я страдала от того, что могла бы стать самым молодым переводчиком на этом мероприятии. Мне ведь так этого хотелось! А теперь…

Так странно. Всю жизнь куда-то стремиться, напрягаться, бежать, торопиться. И оказаться в итоге в нереальной ситуации — посреди моря на холодном матраце под струями ледяного дождя. Благо, ветер стих. Но легче от этого не становилось. Тело закоченело настолько, что я его почти не чувствовала. Будет мне анестезия, на случай появления акулы. Попытка вспомнить, водятся ли акулы в Черном море, результата не принесла. Нужно было лучше учиться в школе.

Ночь наступила внезапно, как бывает только на море. Минуту назад пространство вокруг было просто серым, и вот оно уже чернильное, как будто кто-то невидимой рукой нажал на выключатель. Я с детства панически боялась темноты. Мне всегда мерещились чудовища в углах комнаты и сумеречных очертаниях предметов. Если до этого я думала, что хуже уже не будет, я ошибалась. Невидимые в темноте капли дождя шуршали, стучали по воде и шлепали по закоченевшему телу. Я не знала, что именно в тот момент удерживало меня от того, чтобы оттолкнуться от матраца и позволить ледяной тьме поглотить меня и утянуть в глубину. Наверное, где-то на краю сознания билась мысль, что это все ненастоящее и происходит не со мной.

Сорванные связки нещадно драло. Перед тем как в первый раз крикнуть «помогите», я еще раздумывала. Это же так унизительно и… как в кино. Потом мне было уже все равно. Но мой голос был гораздо тише шума волн и дождя. Какое-то время я молча прислушивалась к стуку собственных зубов. А потом проговорила, сама не зная, к кому обращаюсь: «Пусть что-нибудь случится. Пожалуйста. Я больше так не могу. Я согласна на все». Стоило моему шепоту стихнуть, как во тьме появилось пятно. Пятно было странным — каким-то расплывчатым и покачивающимся. Но это был… свет. Свет — это значит люди. Это значит тепло, спасение. Ну, конечно, это спасательная лодка. Меня сейчас подберут. Ничего не закончено! Все в порядке!

Эйфория уступила место панике. Тусклый свет приближался, но кто сказал, что на лодке меня увидят? Это же море. Оно бескрайнее, и в нем каждый год пропадают сотни людей. Сколько из них вот так, перед смертью, задыхались от надежды, до последнего не веря, что спасительное судно пройдет мимо, попросту не заметит?! Я снова попыталась закричать, но перетруженные связки выдали лишь едва слышный хрип. Попытка привстать едва не закончилась падением в воду. Мне оставалось только молиться, чтобы этот тусклый покачивающийся свет не исчез и не прекратил приближаться.

Я никогда не думала, что буду на что-то смотреть с такой надеждой и верой, шепча про себя: «Пожалуйста… Пожалуйста… Иди сюда… Я здесь…».

Огонь приближался, не меняя направления. Он будто слышал и двигался точно на меня. Но вдруг, невзирая на отчаянную надежду, в мой затуманенный усталостью и страхом мозг пришла первая тревожная мысль: «Почему не слышно мотора? Спасательный катер не может идти бесшумно». Впрочем, я тут же попыталась себя успокоить: вероятно, они выключили двигатели. Я ведь не была сильна в судоходных вопросах и спасательных операциях: кто их знает, как оно должно быть? Но неясная тревога не отступала. За первой мыслью пришла вторая: «Свет движется не от берега». Я не разбиралась в морском деле, но какое-то чувство подсказывало, что земля в другой стороне. Внутренний голос пытался остудить подозрительность, но что-то не давало покоя. И мгновение спустя, я поняла, что: свет подрагивал. Не мягко покачивался на успокоившейся глади воды, а именно подрагивал. Как будто он… не электрический. Вспомнились фильмы про древних мореходов. И отчего-то факелы.

Спустя еще мгновение я подумала, что зря так опрометчиво умоляла этот огонь приблизиться, потому что ужас сковал меня почище холода. Из темноты, разрезая килем редкий туман, тихо шла… деревянная лодья. С поднятых весел слетали капли воды, а мутный свет, еще минуту назад дававший надежду, выхватывал из темноты оскаленную морду какого-то чудовища, украшавшую нос. Мой мозг попытался найти логичное объяснение увиденному — от сна до поклонников ролевых игр, забравшихся слишком далеко от берега, — когда я услышала жуткий визг. И не сразу поняла, что он мой.