Третья глава

Я максимально легко взбежал по лестнице, всей кожей ощущая слежку. Встал на краю крыши какого-то из ресторанов, вгляделся в морскую даль. Внизу бушевала туристическая набережная — туристы сгребали втридорога то, что полетит в первые же две недели после отпуска в мусорное ведро. Кто-то пел, кто-то завлекал народ в рестораны, кто-то играл на музыкальных инструментах. Какофония звуков внезапно прекратилась и я оказался в тишине. Внутри меня шуршало море, шшшш-шшшшш… Если уж Вселенная решила обратиться ко мне, то она выбрала максимально неподходящий момент: преследователи, должно быть, были совсем рядом. Но молочная тишина не хотела меня отпускать, я вдруг почувствовал мощь бушующих волн внутри меня, силу окружающей меня тишины. Я был всесилен. Я находился в точке равновесия. Вокруг и внутри меня была безграничная Сила. Без условий. Без усилий. Без напряжения. Просто текущая во всех направлениях сразу, извне и внутрь, Сила. Внутренним зрением я посмотрел на двух моих врагов, карабкающихся по лестнице, чтобы убить меня. Они выглядели как две красные точки у меня на внутренней карте. Я легко сделал ладонью взмах и они покатились по лестнице. Сразу после этого моя молочная тишина разорвалась громкими звуками с набережной, я даже услышал стоны тех двоих — видимо, они нехило сгрохотали вниз. Мне стало странно все равно, что до них, что до моей безопасности, что до моих новых способностей. Если бы у меня был плащ, я бы запахнул его и, гордо взмахнув головой, ушел бы в туманную даль. Но вместо этого я вздохнул, поднялся еще на один пролет лестницы среди огромных деревьев и пошел по узенькой улочке между двух отелей. Мне хотелось перекурить, но я не курил, поэтому я пошел пить кофе. Кофе — такая же дурная привычка, но она не убивает. В основном, это привычка светлых. Замена всех существующих дурных привычек сразу. Мы не можем пить и курить, не говоря уже о наркотиках, кофе— единственная дурная привычка, которую без относительных последствий мы можем себе позволить. Кофе нас не убивает (в умеренных количествах, разумеется). Кофе нас бодрит. Я сел за столик, состроил умоляющие глаза кота из Шрека, принесли мою пол-литровую лоханку кофе как постоянному клиенту. Они еще в прошлый раз не нашли мне подходящей кружки, и, кажется, эта посудина в прошлой жизни была салатницей или кастрюлей для каши. Мне было все равно. Официанты похихикали надо мной — а мне было по фиг, я любил кофе, кофе был единственным моим грехом, моей тайной страстью, моей подушкой, в которую я мог выплакать все мои мужские невыплаканные слезы, моим другом, готовым всегда выслушать, моей ежедневной отдушиной, моим Эверестом. Мысли мои уносились во всех направлениях сразу и я не в силах был их остановить.

Иногда небо дает нам Любовь, которую мы не в состоянии удержать, пронести, вынести, сохранить. Мы даже не в состоянии насладиться ею. Любовь похожа на хрупкий хрустальный шар — одно неверное движение, и вот вы уже рыдаете над осколками. Любая попытка склеить обречена на провал — вы же видите следы от клея «Момент». Там, где раньше был свет, сверкающие грани, торжество красоты и невесомости — сейчас уродливые коричневые липкие склейки. И вы понимаете, что легче выбросить то, что вы пытались склеить, но фишка в том, что вы никогда. никогда. никогда. не сможете забыть, как великолепен был тот невыразимо прекрасный хрустальный шар, и как фатально вы его разбили на тысячи мелких кусочков.

Небо посылает хрустальные шары в наши кривые слабые руки. Разбив один такой, на следующий вы уже будете бояться дышать. И вот это самое верное, что вы можете сделать — беречь этот подарок небес изо всех ваших человеческих сил. Разумеется, когда зарастут все кровавые раны и все выдранные куски мяса встанут на место. «Когда»… у кого то заменится на «если»..

Я пил кофе и думал о своих хрустальных шарах. Небу было нечем меня вознаграждать — я был в самом конце списка в очереди на Любовь. Я разбил уже парочку хрустальных шаров. Об этом можно было продолжать страдать, продолжать думать и мучиться, но я предпочитал запихать эти воспоминания об этом горьком горе в самый дальний угол памяти, не думать совсем, не мучиться, забыть, забыть. Только работа. Только война. Темные стеной, идущие на тебя — разве это не развлечение? Этого должно хватить до самой смерти. Пей свой кофе и молчи. Молчи, душа, молчи. Иначе эта чашка кофе не примет столько слез.

Если бы я мог только повернуть свою жизнь вспять, ооо…Но мы стоим в нашей жизни как у края горной реки, никто из нас не сможет войти в эту воду дважды. Мы все обречены на бесконечное выуживание из памяти счастливых моментов и на горькое сожаление о них же, прекрасно осознавая, что река жизни давно уже унесла их за тысячи тысяч миль от того места, где мы стоим, бросая в воду желтые осенние листья. Я решил подсластить свою жизнь и положил ложку сахара в кофе, начал размешивать и увидел, как от ложечки расходятся черные волны по моей лоханке с кофе. В моей чашке жило море. Я посмотрел, как волна от ложечки идет к краю чашки и меня вмиг унесло. Я стоял по щиколотку в горячем песке. Обжигающий ветер целовал мою кожу на лице, я чувствовал, как она иссушена и выжжена его страстью. Совсем рядом где-то шумело бесконечное синее соленое море. Все мое тело, каждая клеточка его ощущала Её взгляд, Её глаза, неотрывно глядящие на меня задолго до того как я поднял на Нее свои. Её глаза были размером с небо. Она смотрела в меня насквозь, Она была в каждом уголке моей души. Во мне не было даже миллиметра свободного места, которое бы не занимала Она. И Она это знала. Мне некуда было деваться — позади меня было море, впереди бесконечная пустыня, посреди всего этого — Её глаза. Это было похоже на ловушку, капкан, выверенный тысячелетиями план по захвату моего бедного сердца. Она молча смотрела на меня. Я же подумал, что прямо сейчас умру. Умирают ли от любви? Просто оттого, что пришла любовь и заняла каждую клеточку твоего тела. И тебя прошлого не осталось. Ты больше не принадлежишь сам себе. Она руководит тобой. Она правит балом. Все что я мог — это смотреть на Неё. Я представлял собой жалкое зрелище. Я больше не принадлежал сам себе. Я был полностью, целиком в Её власти. И Она это знала. Она знала.

Я вздрогнул от резких звуков и очнулся. В кафе зашли те двоё темных. Покоцанные при падении с лестницы, но еще вполне живые, и, к сожалению, дееспособные. Злые. Причина их раздражения ясна — им дали задачу последить за мной, возможно, припугнуть слегка или сразу грохнуть — плевое дело, учитывая мой уровень, а вместо этого они позорно скатились с лестницы на виду у всей набережной. Ай — яй. Стыд и позор. Не хорошо. Совсем не хорошо. Зная нравы темных, я отлично сознавал, что свои над ними будут издеваться и подтрунивать еще как минимум год. Мда, им можно было только посочувствовать. Темные злопамятны и злорадны — всегда радуются промашкам их.а кто они им? коллеги? приятели? друзья? товарищи? Нет, нет и нет, темные могут спасать только свою задницу, у них отсутствует чувство локтя, чувство дружбы и тд. И нам этим не грех воспользоваться. Была у меня одна мыслишка — в закрытых помещениях у нас не так много способов для сражения, мы же не Джеймсы Бонды в конце-то концов. Но за все время службы я ни разу не опробовал огненные лианы. Честно скажу вам — мое изобретение, еще не запатентованное в наших кругах, так, новая разработка «для своих». Меня часто прижимали к стенке, и я не любил сражения в помещениях — всегда неудобно, не знаешь где засада, боишься зацепить людей, не найти выход, нечаянно разрушить здание. Я всегда неуклюж в таких случаях, мама бы покачала головой и сказала: «Как слон в посудной лавке». Я и был большую часть жизни этим слоном. Ну и потом, как биться? Любые фаерболы, любая перестрелка или даже, казалось бы, невинная драка на мечах неминуемо заденет людей или здание или еще что-то. Я, честно сказать, боялся. И придумал свой способ отхода — самонаводящиеся огненные лианы. Выборочно душат врагов, пугая их и заставляя задуматься о срочном бегстве. Ты просто представляешь огромные огненные канаты толщиной сантиметров пять-десять, свисающие с потолка. Они выстроены в хаотичном, понятном только тебе порядке. Даешь команду примерно трети из них начать душить твоих врагов (разумеется, лицензии на убийство у светлых нет, поэтому только придушивать). Не до смерти. До хрипоты. До легкого чувства страха. Самосохранение у темных никто не отменял. Пока треть лиан делает свое дело, ты берешь в руки самую ближайшую, она перекидывает тебя до второй, та подхватывает — и до третьей. Легкими движениями буквально в несколько секунд ты оказываешься у дверей, и даже если выход закрыт, огненные лианы знают что делать: любой замок вскрывается в считанные секунды. Что еще особенно важно: каждая лиана обладает своим собственным «мозгом», они автономны. Даже если врагам удастся навести на мой мозг туман или что-то в этом роде, лианы будут действовать автоматически( туман на них не действует), и не только меня вынесут из здания, но и продолжат самостоятельно крушить врагов даже после того, как я покинул поле боя. Я любил их, если честно. Я хотел показать шефу, мечтал о премии. Но мне сказали: «Давай в другой раз, сейчас другая повестка дня». В итоге я услышал, что этим способом уже вовсю пользуются коллеги, и презентовать шефу уже как то поздно. Жаль, конечно, я очень хотел премию. Премию в виде оплачиваемого отпуска — только я, удочка и чистейшие озера Карелии. Это ли не прекрасно? Но даже в мире светлых на планете Земля случаются несправедливости. Это же не рай. Надо терпеть. Тьма в нескольких метрах от меня сгустилась — темные нашли меня взглядом, навели непрогляд. Идиоты. Самое глупое, что можно сделать в здании, сейчас я сделаю откачку и им обратно прилетит в глаза тот же самый черный туман, заставляя ошибаться и нападать на кого угодно, кроме меня. Плавали — знаем. Я отвел непрогляд, отправил его им обратно в глупые и злые зенки, приправив немного солью — не удержался. Просыпался во мне в самый разгар боя некий озорник, Эмиль из Лённеберги, всегда готовый надеть супницу на голову: себе, врагам, в общем, кому попадет. Я знал, что он живет внутри меня, но кроме самых жарких моментов в сражениях он больше никак в жизни и не проявлялся. Возможно, его дикие безумные смешные выходки придавали мне сил: если я был способен на такое в самую страшную минуту боя — значит, я был очень даже жив. Очень даже. Вот и сейчас, сыпанув соли врагам в глаза, он довольно хихинул, и унырнул обратно в глубь моей необъятной души. Я вызвал свои огненные лианы. Ну и что ж, что не запатентовано и никто не знает, что это я, я гений — изобретатель. На нашей планете вся слава принадлежит небесам, глупо перетягивать одеяло на себя. Небо меня на это вдохновило, а я один, что ли, буду пользоваться? Ну и пусть пользуются другие — на общее дело ничего не жалко. Огненная лиана послушно подставила ступеньку, я кинул деньги на стол — нехорошо улетать на лиане, не заплатив. Мы, светлые, никогда этим не занимаемся. Даже если огонь сражения застал нас за обедом в кафе, всегда пытаемся сначала заплатить, а потом уже крушить врагов. Ибо если в конце боя придется использовать портал, мы уже никогда не найдем ни этот век, ни этот год, ни этот день. Я накинул немного непрогляда на посетителей кафе и официантов и максимально красиво перенесся с одной лианы на другую, попутно отправив парочку душить моих гамадрилов, которым как раз удалось протереть себе глаза. Между тем, меня подхватила третья лиана, мягко поднеся меня к четвертой, которая с явным напряжением держала дверь, все норовившую захлопнуться. На дверь было поставлено вражеское заклинание на закрытие, но в спешке и суете не договорили его до конца, оставалась прореха, за эту то прореху и уцепилась лиана и удерживала ее в открытом положении. Ах, ты ж умница моя! Умница — разумница! Я вылетел на лиане в дверь, слыша за спиной стоны придушаемых и выстрелы в воздух: ага, смогли достать все-таки табельное оружие, но никак не могут попасть по лианам: еще бы, с их-то скоростью и гибкостью… Меня отнесли к морю, положили прямо на гальку. Я отключил непрогляд и от меня сразу же шарахнулось несколько чаек. Этот пляж был пустынным, в самом начале набережной. Да и мне, если честно, видеть никого не хотелось. Как говорила моя бабушка, когда я приходил из школы без сил, падал на диван и засыпал, а мама ворчала на меня: «После боя солдату нужно отдохнуть, чтобы набраться сил для следующего боя». Бабушка всегда меня поддерживала. Она была моим якорем, моим маяком, моим Человеком Силы. Всегда и везде, где бы я ни был, как бы больно не упал, я всегда знал, что ее мягкие морщинистые теплые руки поддержат меня и поставят заново на ноги. Как бы я не сопротивлялся. Потому что бабушка очень меня любила. Ее любовь стояла вокруг меня как непробиваемый стальной щит. Никому невозможно было пробить его: ни врагам, ни друзьям — предателям. Я знал это. Я был непобедим. А потом как то внезапно и тихонько бабушка умерла. В больнице. Одна. Мне даже родители не сказали — резко и внезапно отправили меня в пионерский лагерь. А я знал! Я чувствовал, что что — то непонятное происходит. Мои способности тогда были на нуле. Нет, ну наверное зачатки какие то были. Но тут дело не в этом. Любовь дает глаза, которые могут видеть за тысячи километров, сквозь пространство и время. Я видел, что ей было нехорошо в больнице. Мы всей семьей приходили, приносили апельсины. Ей было совсем нехорошо. А в ту ночь, когда это случилось, я знал что ей совсем плохо. Меня рано утром собрали в пионерский лагерь — внезапно, неумытого, непричесанного, с затолканными кое — как в чемодан вещами. У мамы были глаза на мокром месте, но она отчаянно делала вид, что это аллергия, капала себе что-то в нос. А потом я приехал в лагерь, даже уже с кем то подружился, кого-то наметил, чтобы подраться и успел получить по щам от самой красивой девочки отряда, и на третий день она мне приснилась. Светлая. В длинном белом платье. Молодая. Светящаяся. Сидела на берегу реки, заплетала косы, а вокруг — лютики, ромашки и такой сумасшедший запах от трав, какой бывает только в июле после жаркого счастливого дня. Я как увидел ее, подбежал, упал на колени и стал почему-то рыдать. А она меня гладила по голове, утешала и просила заботиться о маме и папе. Сказала, что в жизни никогда такой счастливой не была, как сейчас, у этой реки. Я посмотрел ей в глаза. И поверил. И проснулся. Я смахнул соленые капли с моего лица, бормоча себе под нос: «Это море, это море, это море». Хотелось лечь в эти камни и никогда не проснуться. Но я не мог себе этого позволить — мы, светлые, даже в минуту слабости не можем себе подумать о таком выходе из жизни, потому что это не выход, а прямой портал в ад. Потому что за вашим левым плечом сидит некто, кто запихивает вам эти мысли в левое ухо, как мясо в советскую мясорубку — без устали, сна и отдыха: «Ну давай же, спрыгни с крыши, шагни в пустоту, затяни на шее потуже веревку, порежь себе руку и ложись в ванну и все муки закончатся». Спешу вас разуверить — настоящие муки только начнутся, вы миллиарды раз об этом пожалеете, в вечности будет много времени на раздумье, особенно, когда вашу душу будут выворачивать наизнанку, причиняя бесконечные и неизмеримые боль и страдания. Мы все очень хорошо знали об этом. Я не помню, кто это сказал, но смысл такой: «Ад невозможно сделать приятным местом, потому что место сие отвратительно и ужасно, поэтому темные придумали сделать путь в ад приятным и привлекательным». Мой папа всегда говорил: «Если тебе легко, значит, ты стремительно катишься вниз». Я был полностью согласен с ним, путь в гору всегда невыносимо тяжел. Дыхание сбивается, мышцы ног болят, спину ломит, рюкзак давит на плечи — но ты знаешь, что твоя цель — Эверест, а не новая пачка чипсов с пивом на диване. Мне было тяжко в этой командировке. Тяжко. Наконец я признался сам себе. Без связи с Центром, в чужом городе, терпя постоянные нападки темных. Можно самому себе признаться, что ты проходишь сложный период своей жизни, ничего страшного в этом нет. В этом нет пресловутой «женской» слабости, какую русские мужики не могут позволить по отношению к себе априори. Нет. В этом была сухая констатация факта. Если же ты собрал все свои мысли в кучу, определил кто ты и зачем ты в заданном отрезке времени и места, то ты фактически наполовину победил ситуацию. 50 % победы зависит от того, как мы правильно распределим силушку. Кому то нужно вылежать 33 года на печи и только после этого пойти крушить врагов и завоевывать славу на весь мир. И в этом нет ничего такого. Все бы было хорошо, но сейчас у меня не было печи и времени, чтобы лежать на ней, и темные вышли на меня, чтобы убивать здесь и сейчас. Было бы странно, если бы я вышел к ним и сказал: «Обождите, мне тут 33 года полежать нужно, сорян, ребята» и демонстративно лег на печь посреди Красной площади.

Я лежал на голых камнях набережной Сочи, глядя в синее небо и размышляя, на сколько меня хватит. Пока я априори сильнее тех двоих, кого практически замочили мои лианы в моем кафе: полупридушенные, они сейчас ползли с докладом к своему шефу, не проявляя больше никаких желаний связываться со мной. Но что будет завтра? Этих я победил, а вот если они выставят кого сильнее? Я убрал свои огненные лианы на ночь в гараж, поставил на подзарядку. Поцеловал их на прощание — молодцы, девочки, отлично сработали. Одна из них лизнула меня в щеку: ох уж эти нежности. Я подумал, что, скорее всего, темные будут совещаться и сегодня уже можно не ждать нападений. Ну что ж. У меня есть еще одна ночь. При слове « ночь», я увидел Её огромные карие глаза, распростертые на все небо. Она смотрела на меня призывно, неотрывно. У меня перехватило дыхание. Я потерял дар речи. Все что я мог — молча смотреть в ответ, погружаясь в Её зрачки. Меня засасывало в этот омут с дикой силой, я не мог даже пошевелить рукой. Я был Её раб, люмпен. Она прекрасно осознавала это. Она практически вобрала меня в себя, когда мимо пробегали какие-то дети и один из них стукнул пластмассовым совком мне по колену. Я взвыл от боли и мгновенно обрел способность двигаться и соображать. Я не знаю, что это было, я согнулся в позе эмбриона, схватившись за коленку, одновременно испытывая физическую боль и дичайшую, огромную, великолепную эйфорию и прилив сил во всем теле. «Должно быть, так и умирают, — с горечью подумал я, — от любви». Хотелось вообще взять какую то умную старую книгу мудрого и талантивого чувака, который жил за несколько веков до моего рождения и прямо сейчас получить вопрос, как он справился с расставанием с любовью всей своей жизни. Как он, блин, пережил это, как не сдох? Или сдох в мучениях? Я хотел знать! Я хотел получить гребаную инструкцию — что делать, если тебя, куда бы ты не шел, преследуют огромные карие глаза в пол-неба?! Что делать то вообще? Ась? Куда бежать? Как спасаться? Как спасти свою шкуру? Свою душу как спасти? Как не чокнуться? Как сохранить мозг? Вопросов было много, но ни один ответ ко мне так и не пришел. Я встал и пошел по кромке берега, ловя на себе взгляды отдыхающих. Было во мне что то, чего я никак не мог исправить, чтобы быть полностью конфиденциальным. Это что то было не в одежде: я одевался по всякому, пытался притвориться безалаберным москвичом — туристом, «стилягой» местным, незаметным понаехавшим из Новосибирска — нет, все равно на меня останавливались очумевшие взгляды, никто не признавал меня за своего, я был чужим, чужим среди своих. «Ауру не спрячешь», — глубокомысленно сказал Михалыч в моих мыслях, вкусно сдувая пенку с запотевшей кружечки пива. «Как будто из другой жизни», — подумал я. Как будто все это — шеф, ребята, планерки, такая выверенная распланированная жизнь — все это было не со мной. Как будто я живу на два города — Сочи и древний Самарканд уже несколько тысячелетий. Эти карие глаза проехали по мне, как танк. Эх. Я вздохнул и купил пакетик барабульки. Это конечно, что то новенькое — когда рыбу тебе продают в упаковке букета цветов. Так и хочется кому-нибудь вручить «от сердца и от почек дарю я вам цветочек». Еще соус дали впридачу — но это уже было извращением, непонятно было, как есть барабульку, между прочим, с косточками, на ходу, ну и у меня, как ни странно, не было третьей руки чтобы держать соус. Ох уж эти европейские штучки в российских реалиях. Тот иноземец, кто придумал этот пакет для закусок, явно не предполагал что «эти русские» запихают туда барабульку!

Третья рука так и не появилась, поэтому вышел на берег и сел на пустой шезлонг. Откуда ни возьмись, как из автомата выскочил мужик, из тех, что приезжают в Сочи на сезон из Новосибирска за красивой жизнью и пафосно заявил, что шезлонги платные, я молча сунул ему рубли, он быстро заткнулся и так же быстро растворился в воздухе. Я ел барабульку и смотрел на море. Соус тек по моим пальцам, мне было все равно. Море дышало со мной в унисон, море зализывало мои раны. Мы молча смотрели друг на друга — я и море. Нам было хорошо вдвоем. Говорят, что чувства обостряются, когда ты находишься на краю смерти. Я знал, что именно сейчас, в эту секунду идет совещание темных о том, как бы получше грохнуть меня. Они строят планы, чертят на карте мой график передвижения, мониторят меня online. Думают, как бы получше меня убрать, стараются. А я сижу на берегу и жру барабульку. Ни капли страха, лишь недоумение: как можно тратить эту, такую прекрасную жизнь на попытки подставить, насолить, погубить, убить? Неужели это прекрасное синее море, это закатное солнце, пение птиц, зеленые деревья, это прекрасный, созданный Богом мир способствуют этому? Наоборот, это свидетельствует лишь о том, что счастья хватит на всех. Так откуда же пролезает зло в человеческие души, расцветая там махровым цветом, если с первого же взгляда на окружающий мир становится понятно, что все — все могут быть в нем в одинаковой степени счастливы? Понятно, что не одним способом, но одинаково по уровню счастья. Естественно и логично, что счастье для всех разное (что русскому хорошо, то немцу — смерть), но и глядя вокруг, становится ясно, что мир существует во всем многообразии форм. Бери — не хочу. И будь счастлив. Но нееет же нет. Кто, кто внушил людям, что для того чтобы быть счастливым самому нужно подсидеть товарища? Навредить, украсть, убить? Почему многим так важно не свою хату довести до ума, а чтобы соседская сгорела? Что за несусветная чушь? Это бесконечный путь в прямо противоположном направлении, с гостеприимно распахнутыми порталами в ад, по обеим сторонам от которых стоят бесы с рушниками. Нет, где то все же человечество свернуло не туда, раз зло в таких размерах пробралось в наш мир. Где то мы, ребята, крупно накосячили…

По сути, мне больше нечего было делать здесь, в Сочи. Я не понимал ни своих целей, ни своих задач. Я был один: вряд ли я могу держать линию фронта между нашими и темными. Я не обладал выдающимися способностями и беспрецедентной силой. Я не был самым лучшим светлым воином, я не был маршалом наших войск, вряд ли я мог своей решимостью поднять всех в сражение, к бабке не ходи, наверное, я был никудышным воякой. Совсем глупо с моей стороны было бы признать, что сосредоточение всех темных сил в Сочи в это время года происходило исключительно из-за меня. Но я не нашел никаких светлых вспышек, из-за которых бы темные могли так конкретно напрячься. Не было ни съездов, ни конференций, ни обмена опыта штаб— квартиры с регионами. Да что там, тут даже не жили пострадавшие в битвах светлые. А ведь в том же Краснодаре, я чувствовал, были наши. Да, для темных не было вообще никакого смысла выволакивать сюда, в этот небольшой курортный город, половину своих мировых сил тупо из-за меня. Я был вроде мышонка, для которого организовали рейс «Титаника», чтобы он один утонул. Чушь какая. Можно сделать вид что, ты продал билет для мыши но невозможно ее заставить забраться по трапу. Можно было бесконечно гадать, с какой стати я тут вдруг оказался. Можно было строить миллион гипотез, зачем и почему сюда приволокли лучшие силы темных. Я ни на йоту не мог приблизиться к разгадке, потому что я был дурак. Дурак дураком. Я жил свою маленькую жизнь с моими маленькими событиями, радовался, когда попал к светлым, радовался моей тихой и незаметной должности, радовался, когда попал в командировку в Сочи. Радовался, когда влюбился (идиот). Бежал по своим маленьким мышиным тропам и радовался каждому найденному орешку. Пока в один прекрасный день мне не собрали мой маленький чемодан и посадили на «Титаник». Зачем? Почему? Кому была нужна моя мышиная возня?

Внезапно небо почернело, мой вопрос остался немым воззванием к небесам. Подул резкий ветер, кинув мне пригоршню песка прямо в лицо. Я гневно отплевывался: «Как обычно, на самом патетическом месте». Наверное, начиналась гроза. Да, такой как я, погруженный в свои мысли, даже не сразу мог бы сообразить, что же происходило. Все всегда смеялись надо мной и только море знало, что мы с ним на одной волне. Крупная теплая капля упала мне на нос. «Дождь», — догадался я и заспешил прочь с пляжа.

Я так и не приблизился к разгадке. Беда зависала надо мной как эта гроза. Беда, как черная туча, висела над моей головой. И как бы быстро я ни бежал, она следовала за мной по пятам. Я не был идиотом. Я знал свое место. Я не высовывался, я не выпендривался. Я придерживался исконно русской линии поведения — сиди тихо, и тебя не убьют. Будь тише воды, ниже травы. Я бежал по своей маленькой тропиночке, и хихикал от своего маленького счастья, как те ёжики которым травка щекотала пузики. Может быть, я был рожден для того, чтобы долго в продуктовом выбирать хлеб, определяя качество, вдыхая сводящий с ума запах свежеиспечённых батонов через пакетики. Может для того, чтобы сидеть в кофейне, вдыхая волнующий запах секунду назад сваренного кофе и наблюдая мир через огромное панорамное окно. Может быть, чтобы носить в сумке заветный пакетик и кормить бездомных кошек. Я не был создан чтобы вести войну против сил зла, это точно. Внутри меня все завыло. Ну почему я? Почему вечно я?? Я так хочу проживать свою маленькую жизнь, спокойно уже хотя бы раз, хотя бы в этой вечности родиться, радостно пожить и нормально умереть, но нет же, нет! Я опять скачу впереди войска с флагом и подо мной умирают кони! Пачками! Кто решил, что это мне подходит? Кто придумал, что я смогу? Я же сам ни хрена, ни хренашечки не соображаю. Я не стратег, я не тактик, я не священник, я не святой. Почему я? Мне бы со своими грехами справиться, почему параллельно я должен справляться с грехами человечества, если само человечество с ними справиться не может? Если они ему нравятся? Если ему в кайф? Человечеству в кайф и оно продолжает грешить. Ну причем тут я то? Я бегу по своей маленькой тропинке и трава щекотит мой животик. Давайте, кто-нибудь другой поведет дивизии в бой, а? Небо молчало. Я почувствовал себя несчастным. Никто не выдает инструкции к этой планете каждому младенцу, только что явленному на свет. Никто не пытается разжать розовые кулачки и впихнуть ему инструкцию с точным описанием той роли, что он должен исполнить на земле. Все это покрыто мраком. Я подумал, что некоторые нюансы не знают даже ангелы. Никто не знает, кроме того, Кто придумал этот мир.

Солнце расслабляло. Оно поджаривало беспечных отдыхающих снаружи, а меня еще и изнутри, вскрывало мозг, насаживало на огненный вертел мои глупые мысли, следило за степенью прожарки безумия. «Мне, пожалуйста, с кровью, средней прожарки!», — кричал я, но меня уже никто не слышал. Мое мнение здесь никого не интересовало. Я был просто придаточной частью к происходящим событиям, я был здесь вписан и прописан самой судьбой. Как же неотвратимо будущее надвигалось на меня. Я знал, я понимал, что извернуться или сбежать с тонущего корабля шансов никаких не было. Меня отправили сюда, чтобы я мог завершить свою миссию. Ох, если бы хотя бы точно знать, в чем она заключалась! Хотелось тупо сосредоточиться и собрать все события, все нити воедино. Что привело меня сюда, в Сочи, что изначально требовалось, куда я мог сгодиться, куда не мог, где были основные расстановки сил. «Если нет уверенности в победе в мозгу, значит, ее нет и на поле боя», — передо мной замаячило одно из крылатых высказываний Михалыча, да прямо перед глазами, да красными буквами на транспаранте! «Я знаю, я все знаю», — пробормотал я, — «я никудышный боец, но я стараюсь». Тьма закрывала город, жар спадал к вечеру, оставляя сиреневую похмельную дымку, солнце давало красную ковровую дорожку на море, щедро обещая нас сварить как раков завтра от 30ти градусной жары. Я поежился. Идти мне кроме, как спать, было некуда. Для построения стратегических планов мой мозг не соображал. И я отправился искать кофе точку. Кофеманы тянутся к источнику кофе всякий раз при принятии трудного решения. Кофе не смотрит на тебя презрительно, как высший и дорогой сорт зеленого чая с цветком, вытащенным из задницы капибары, кофе нежно обнимает тебя. Вспотел ли ты в Сочи при 30ти градусной жаре, или твои руки замерзли и еле могут открыть термос на Эвересте — кофе обнимает и спасает тебя. Я не знаю, может в моем мозгу есть разъем который подзаряжается только через кофе? Мне принесли огромную чашку кофе, я смотрел в его темноту. На дне лежала моя трусость, моя лень, мое уныние и нежелание жить. Я провел рукой над кофе, все рассеялось, кроме тайминга принятия решений. Эта сука тикала, не давая мне спать, в любое время дня и ночи. Возможно, это единственное, что хоть как то организовывало меня. Небо было в курсе моих слабостей, небо было в триллионы раз мудрее меня, оно не позволяло мне окончательно попасть в ловушку моих грехов. Било больно, но аккуратно. Куда мне было до него «в лаптях за паровозом», я всегда удивлялся высшему разуму, который лепил из меня и моей жизни нечто героическое, хотя, ту безвольную массу из которой состоял я, даже приблизительно нельзя было назвать примером для подражания. Среди всех материй и планет я был песчинкой, которую случайно задуло ветром в это чистилище, каплей кофе, которую пролили на стол, пером птицы, случайно попавшему в турбину самолета, криком одинокого кита, дающего позывные в вечности не на той частоте. Словом, я был случайностью. Про которую все решили, что именно она — кара небесная. Странно, что меня не могли уничтожить. Я все еще был жив. И все еще толком не умел обращаться с оружием. У меня было горькое ощущение, что я никогда не научусь. Я подбадривал себя тем, что некоторые вон, и с 30го раза не могут сдать на права, а я же все таки сдал. Со второго. Необходимо регулярно давать себе пить, даже если ваша душа так долго ползет по пустыне, не встречая людского одобрения, что может подумать, что ей не нужна вода. Нужна, еще как нужна. Нужно вспомнить про все свои победы, свои успехи и всю любовь, которую дарило вам небо и сказать себе, что я точно дотяну до оазиса. Что осталось недолго. Что все будет хорошо, буквально несколько метров, еще чуть-чуть, и я найду оазис. Нельзя не подбадривать себя самому, даже если весь мир выстроился против вас. Себя нужно любить и жалеть, как любит и жалеет само небо, создавшее вас. Никогда луч света, полный нежности и любви, ниспадающий с неба на человека всю жизнь, не сможет прерваться от козней врагов, от ненависти бывших друзей, от яда завистников, и даже от уныния и отчаяния самого человека. Любовь никогда не перестает.

Моим оазисом была Она. Я видел Её карие глаза, глядящие на меня с неба. Она была моим светом, моей мукой, моей тайной, моим вдохновением, моим горем. Мне было понятно, что, мы, видимо, никогда больше не встретимся. Я не хотел об этом думать. Мысль об этом неотвратимо вгрызалась в мое сердце, ела мою плоть, пила мою кровь. Со стороны неба было достаточно жестоко дать мне Её и тут же отнять. Мысль о Ней была моим наваждением. Я плохо владел собой, когда это наваждение приходило. Мой разум затуманивался, я ничего не видел и не слышал. Даже если бы я собрал все свои силы воедино, напряг разум, я не смог бы снова провалиться в ту же реальность, где была Она. И даже если смог бы, найти Её снова было бы там нереально. Почему все самые грустные мысли приходят после заката? Почему неотвратимость горя приходит, когда солнце уже село? Почему становится понятно, что все попытки тщетны и уныние и грусть поселяются в душе людей, когда темнеет за окном? Нас как будто перестают охранять. Власть ночи простирается от горизонта до горизонта. Она не щадит никого, особенно тех, в ком много света. Она пытается потушить светильники душ неспящих, поглощающих литрами кофе, нервно курящих в ночи. Каждый знает об этом. И каждый надеется, что и в эту ночь он выдержит и его светильник не потухнет. О, как важно спать сном младенца в эти ночи… О, как редко это получается… Каждый, чья душа светлее тьмы, должен стоять на посту. С трех до четырех ночи происходят самые важные битвы. В двенадцать ноль-ноль все посвященные слышат гонг начала сражения. До полуночи еще можно успеть набраться сил и доделать все самые важные дела. После — тьма вступает в свою силу. Поберегись, прохожий, если в тебе недостаточно света! Тьма в курсе наполнения твоей души. Один неловкий шаг, и ты поскользнулся на крыльце, сигарета выпала из рук, и ты, выскочивший из барного чада в полночь покурить, уже никогда не вернешься в свой кабак. Сиди тихо, делай движения четко. Будь размерен. Следи за теми, что чрезмерно любезен с тобой, равно как и за теми, кто искренне тебя ненавидит. Избегай тех и других. Делай свое дело. Не жди результата сразу. Борись. В первую очередь сам с собой. Ты же знаешь, как часто тьма ложится на дно души и делает вид, что она тут всегда была, протягивая серые нити, чтобы управлять тобой. Гони ее прочь! Ее здесь никогда не было! Пусть твоя чистая душа управляет тобой, а не алкоголь, сигареты, страх, гнев, чувство вины, жалость к самому себе. Не жалей. Ты идешь через огонь — одежда по любому загорится, простись с ней заранее. Но ты выстоишь. Ты выстоишь, ты и не такое переживал, и не через такое проходил. Ты выстоишь, небо поставило на тебя, у тебя нет других вариантов, ты выстоишь. В глаза смотри не всем, а только любимым. Радуйся жизни, даже сидя в окопе под артобстрелом. Шквальный огонь людской ненависти не должен тебя лишить радости жизни. Не тебе судить, кто на каком уровне в этом чистилище. Те, кто ненавидит все и вся находятся, вполне возможно, совсем на дне черного огромного котлована — их можно только пожалеть. А ты храни свое пальто чистым, следи за собой, не допускай ни пятнышка, суд будет справедлив, все что найдут — учтут. Не будь ветрен. Служи своей идее. Не забывай целовать детей на ночь. Храни себя от бед. Эти маленькие истины вылетали в мой мозг как зайцы на поляну. Быстро осматривались, прижимали уши и скрывались в чаще леса. Я не знаю, кто вложил мне в мозг эти установки. Вполне возможно, страховочная версия. Ведь я предался унынию. Самое страшное, что может произойти со светлым. Уныние — это тот стальной канат, что связывает руки и ноги, после которого человек не может и не хочет ничего делать, а кто то и жить. Идеальное оружие против светлых людей — главное, вовремя нашептать что все зря и все напрасно, и вот — человек лежит в луже собственных слез, связанный по рукам и ногам и не отсвечивает. Нет человека — нет проблемы. Все гениальное просто. Я знал, что я был предрасположен к унынию. Поэтому я и не мог жить в Питере. Я просто знал, что я не переживу ни позднюю питерскую осень, ни глубокую зиму. Я знал, что уныние в черном плаще придет за мной, скажет собирать свои вещи, и что я после этого? Пойду топиться в Фонтанку? Не-не-не, уж лучше помереть от сумасшедшего темпа жизни, чем от уныния. Все трудоголики смогут сказать после смерти: «По крайней мере, я старался». А что скажут пребывающие в депрессии? «Я так страдал что не мог ничего делать»? Не-не-не, мне ближе первый вариант. Не хочу растечься лужей на полу. Стыдно.

Мне всегда было стыдно, ребята. Стыд — единственное, что двигало мной в подростковом возрасте, и почти единственное, что двигает мною сейчас. Только это стыд не перед людьми, а перед собой и небесами. Мне почти каждый день бывает за себя стыдно, да не по разу. Как хороший родитель пакостливого ребенка, я краснею и бледнею по нескольку раз на дню. На что я надеюсь? На милость небес. Я так несовершенен, что не могу править сам себя. Я хочу, чтобы меня правило небо.

Я взял себя в руки и приплелся домой. Слежки не было, я несколько раз проверил. Я не был никому нужен. По крайней мере, не нужен врагам — уже хорошо. Надо везде находить свои маленькие плюсы, ведь черные мысли накинуть петлю на шею не появляются вдруг, они роют подкоп к тебе годами, десятилетиями. Я знал, что есть то, чего делать в этой жизни никак нельзя, если не хочешь быть обреченным на вечное мучение. Как глупо думать что после того как ты убьешь свое тело на этой планете, твои мучения окончатся. О нет, они только начнутся. И все что ты испытывал здесь, покажется тебе раем. Душа то твоя бессмертна, она и есть самый лакомый кусочек для темных, то, за что они бьются тысячелетиями. То, что отбиваем у них тысячелетиями мы. Не будьте идиотами, это не конец. Это только начало, взмах ресниц, наша жизнь — микроскопический момент в масштабах Вселенной, порожек, который нужно переступить, чтобы прийти к вечности. Вот только некоторые на нем застревают навсегда. Я закинул вещи в стиралку, постоял под душем. Мыться не хотелось. Почему то в душе всегда приходят самые философские мысли. Их бы думать, покуривая трубку, вечерами в кресле перед камином, не торопясь, вальяжно, закатывая глаза. Но нет. Они приходят в тот момент, когда я включаю воду погорячее. В итоге я застываю в раздумии и спохватываюсь уже тогда, когда кожа моя краснеет и сморщивается, и я вылезаю из ванны вареный как рак. Ничего с собой не могу поделать — этот фокус сознание проделывает со мной каждый раз, как я лезу под душ. Я набодяжил себе опять чашку кофе, завернулся в махровый халат, выполз на балкон. Остывающий лиловый вечер обнимал Сочи, где то невдалеке был слышен треск цикад. Моя голова раскалывалась. Я был никчемен. Потерян. Разбит. Но не сломлен. Наверное, во мне осталась сопротивляться последняя нервная клетка, вот уж она то планировала наверняка показать всем моим врагам, где раки зимуют. Остальная моя нервная система послала меня глубоко и надолго. Вот бы оттуда вернуться загоревшим и с магнитиками, но нет. И я, поколебавшись минут пять, пополз спать. «В конце-то концов», — ворчал я про себя, впихивая легкое летнее одеяло в дурацкий пододеяльник с прорезью на боку, — «в конце концов, пусть спасает мир сегодня ночью кто-нибудь другой. Им что, некому доверить спасать мир? Хм, да народу до фига! А я что? Я маленький человек. Я люблю кофе. Ненавижу пододеяльники. Я ошпариваюсь каждый раз в душе. Разве я на что-то способен? И вообще, у меня перерыв. Шишки-шишки, я на передышке». Пододеяльник такого типа был придуман специально для садомазохистов. Нет, серьезно, у нас были самые лучшие технологи в советском союзе — они придумали для пододеяльника дырку ромбом! И спасли тысячи советских пар от развода! Если бы сейчас мне было с кем развестись, я бы после этого пододеяльника с прорезью в боку, обязательно бы это сделал! Моя последняя нервная клетка угрожала оторваться, когд, наконец, в неравном бою я его победил. Одеяло, измочаленное моей силой воли, наконец, было заправлено. Пододеяльник был разбит, но, чую, замышлял новые планы коварной мести. Я горестно вздохнул, провел рукой по вспотевшему лбу и завалился спать, жалеющий сам себя. Ощущающим себя в чугунной советской мясорубке, из которой выход только фаршем через дырочки. «Почему Ты оставил меня?», — бормотали мои губы. Я спал. Душа моя витала в иных мирах. Но тело свое, как все уважающие себя светлые, оставил бормочущим на минималках. Так очевиднее, что душа на месте, бормочущее сонное тело не вызывает вопросов у темных. Я не хотел палиться, как кошки. Вот уж палевные создания, с их сонным параличом люди стали догадываться, что кошки во сне проваливаются в порталы и шастают по другим измерениям. Надо быть аккуратнее, надо хотя бы оставлять тело храпящим. Ну, чтобы не вызвать ненужных расспросов. В советские годы многие использовали храп для прикрытия. Я бы мог учить начинающих подобным приемчикам, иногда я был очень дидактичен. Сам себя не похвалишь — никто не похвалит. Истина проста — всегда начинайте с себя. Кто-то где-то косячит и вы это видите? Скорее всего, такой же грех за вами, или сделан или планируется, вот и всё. Раскайтесь перед небесами и наваждение пройдет. Наваждение пройдет, тьма рассеется. Всегда сначала думайте, потом делайте. Следите за собой, будьте осторожны. «Будьте осторожны», — на этом функция моего мозга на этой планете встала на паузу. Люблю себе понаговаривать что-нибудь, этакое пафосное, когда засыпаю. Лучше спится. Гордыня сворачивается от удовольствия клубочком. Эго улыбается сквозь лисью шерсть. Красота. Во сне я нашел себя сидящим на ветке дерева посреди огромной оранжевой пустыни. Мне не было ни холодно, ни жарко, на востоке сиял луч восходящего солнца. «Возможно, как только оно взойдет, я умру от жажды», — мелькнула мысль и тут же пропала. Внизу прибежала пустынная лисица. Она задрала морду вверх, внимательно рассматривая меня. Черные — глаза бусинки блестели. Клянусь, она передавала информацию обо мне в online режиме. Возможно, сразу с видео и фото. К ней подбежала вторая лисица, они о чем-то быстро переговорили на своем зверином языке. Обсуждали видимо, когда я устану сидеть, засну и свалюсь вниз. Я вцепился в ветку посильнее. Обе подняли свои мордочки вверх, еще раз просканировав меня. Первая махнула хвостом и поспешила удалиться, что-то тявкнув на прощание. Вторая осталась меня караулить. Я сидел, не шевелясь. Я не мог себе ответить, что плохого могли сделать мне лисицы, которые едва доставали мне до колена. Укусить? Возможно, было бы больно, но не смертельно же. Страх, страх сидел в глубине меня. И тут я увидел их. Песочного цвета тени людей в капюшонах. Длинные бежевые балахоны покрывали все их тело сверху до низу. Я не видел их ног, такое ощущение, что они парили в воздухе. Они двигались мягко, непрерывно, направляя друг друга. Когда они подплыли ко мне чуть ближе, я увидел, что они начали разворачивать достаточно большой экран. Я не слышал ни единого звука, но, готов поклясться, они разговаривали. Они развернули экран передо мной и встали чуть поодаль, в виде почетного караула. Я клянусь, они специально так выстроились, это было не случайно, а так задумано. Один из них взмахнул рукой и экран включился. И тут я познал, что значит выражение «холодный пот». Холодный пот ручьями, потоками, реками тек по моей спине. Я чувствовал, как я седею в реальном времени. Пот струился по мне, хотя было не жарко. Руки, вцепившиеся в ветки, онемели. Я открыл рот в беззвучном крике, но ни одного звука не исторглось из меня, потому что душа, душа моя застыла от ужаса. На экране демонстрировались все мои грехи, начиная с рождения. Четко, без прикрас. Демонстрировались именно те моменты, когда я откровенно грешил. И как разрушающе действовало это на всю мою последующую жизнь и окружающих меня людей. Грех — последствие, грех— последствие, грех… грех… грех…Я задыхался, я задыхался, открывал беззвучно рот и при этом не мог вдохнуть. Дрожь пробирала все мое тело. Пот тек потоками по спине, я никогда так не потел, ни от болезни, ни во время соревнований, ни в самом страшном жару, никогда. Я был мокрый и одновременно дрожал от холода. Зубы мои стучали друг о друга. Ужас обнимал мой мозг. Это было несладко. Не зря не всем людям небо открывает список их грехов, опасаясь, что те от ужаса могут совершить самоубийство, окончательно ввергнув себя в ад. Я не мог предположить, что даже греховные мысли могут так влиять на мою жизнь и жизнь окружающих меня людей. Мне хотелось крикнуть, громко и отчаянно: «Это не считово! Я же только об этом подумал!» Традиционная ошибка всех людей, населяющих эту планету — думать, что этот грех уж точно им не засчитается. Всем засчитается, а им нет. Пронесет. Если бы все люди на планете Земля четко знали, что они на счетчике, наш мир в один момент избавился бы зла. Как бесстрастно ангелы тьмы собирают, записывают и копят наши грехи, как складывают один к одному, чтобы предъявить их, предъявить их все на страшном суде, как трепещет душа грешника, познав, что ничего, ни капли, ни песчинки греха не осталось неподсчитанной. Как просто и как сложно — жить и контролировать каждый свой шаг, зная, что на левом плече тоже сидят, контролируют, считают, записывают, взвешивают, не упускают. Все грехи с младенчества до последних дней промелькнули передо мной. Я беззвучно рыдал. Я рыдал так, что слезы мои скопились перед деревом и там образовалась маленькая лужа. Лисица, караулившая меня, провела по ней языком, и лужа сразу же, мгновенно высохла. Я почему то сразу же успокоился. Как будто она дала мне понять, что все это мне показали вовсе не для моих слез. Тени молча свернули экран и снова выстроились «во фрунт». Они чего-то ждали. Чего-то или кого-то. Лисица настороженно принюхалась к ветру с востока. Я напрягся и внутренне похолодел. Когда человек не знает, чего ждать, он, как правило, ждет худшего. Я сидел, полуголый, на ветке дерева посреди пустыни, только что узревший все свои грехи. Руки мои, вцепившиеся в ветку, одеревенели, я не знал, сколько мне придется просидеть в той же застывшей позе, я чувствовал голод и жажду, я был разбит всей моей никчемной жизнью, показанной мне на экране. Что хуже, чем это, могло произойти со мной? Чем еще моя судьба хотела попотчевать меня? Ей казалось, видимо, личным вызовом, что я все еще жив. Я жив и все еще могу сдвигать горы. Как бы темным не хотелось стереть меня с лица земли, я был все еще жив. Я был жив и я все еще функционировал, как светлый. Да, я был грешен. Но я не поменял свою суть. Отчаяние на мгновение ослабило мертвую хватку и чуть-чуть расслабило руки с моего горла и я тут же, неожиданно сам для себя, крикнул: «Я светлый!». И как мгновенно от молитвы сходит морок, я увидел как черное облако, растущее на западе, резко вспыхнуло и рассеялось, а я шлепнулся на горячий песок. Я летел, зажмурив глаза, и даже когда упал, я держал их закрытыми, и поэтому не сразу сообразил, что меня окружает неестественный шум, не присущий пустыне. Это был шум моря. Я широко раскрыл глаза. Я лежал на белом песке огромного пляжа, море с шумом накатывало на песок, я лежал в тени пальмы, усеянной кокосами, рядом в траве бил родник и я не преминул жадно напиться ледяной воды. Иийууухххуу! Слава Богу, я был спасен! Мироздание было благосклонно ко мне даже на краю погибели. Я лежал около родника в каких-то зарослях и не хотел шевелиться. Все было бессмысленно. Моя жизнь была никчемна и бессмысленна, я это только что понял. Как себя ни контролируй — а все равно грешишь. Хоть в мыслях, да черная дрянь— мысль проскочит, зараза, как себя ни береги. Я закрыл глаза. Я не мог увидеть Её, но я почувствовал. Как легкий цветочный запах, легкий освежающий бриз, дыхание ветра были ее шаги. Её нельзя было увидеть или услышать, но можно было почувствовать. Мое тело немедленно откликнулось, еще до того как я разлепил глаза. Повинуясь теплой волне я откинул назад голову и увидел Её. Она набирала воду в кувшин из источника и еще не видела меня. Она смотрела на море. По ветру развевалось ее дымно— розоватое легкое платье и бирюзовая тончайшая накидка. Она рассеянно придерживала подол, другой рукой держа кувшин, но все еще вглядываясь в море, как будто ждала кого-то. Я застыл в неудобной позе, вывернув шею, и в какой-то момент громко сглотнул. Она вздрогнула, наши взгляды встретились и в то же мгновение, Она вскрикнула, накинув шарф на лицо и мгновенно побежала, расплескивая воду. Я чуть замешкался, вставая, и тоже побежал за Ней. Я бежал изо всех сил и никак не мог догнать ее, Её спина все удалялась и удалялась от меня, пока я не споткнулся о какую то корягу и не полетел о земь.

Я упал с дивана, больно, обидно, тяжело дыша, как будто пробежал стометровку. Горькое осознание, что это всего лишь сон пришло мгновенно. Обескураженный, лишенный всяких сил я сел на пол. На постели пододеяльник и простынь сбились в ком, свидетельствуя, что сон был не без борьбы. Время показывало 6 утра. Я протер глаза, пытаясь сообразить, кто я и зачем я. Поплелся на кухню, включил кофемашину. Утро только еще брезжило над беспечными отдыхающими и хмурыми сочинцами, день еще не собирался заявлять себя в полную силу, отдав власть сиренево — розовому моднику — южному утру. День еще не начался, а я уже был потерян. Потерян и разбит. Я снова видел Её. Во сне. И Она снова от меня ускользнула. Ни надежды, ни светлой мечты. Только мрак разочарования. Снова и снова. Судьба играет со мной как рыжий сытой кот с полудохлой мышкой. Делает вид, что я ей не очень то и интересен, но иногда надавливает лапой на грудь, чтобы убедиться что полудохл, больше мертв, чем жив и не помышляю бежать. А вы пробовали убежать от судьбы? От нее да, старухи в латах, которая стоит со счетчиком, калькулятором и секундомером? Ну и как? Удалось? Или вам только кажется, что удалось? Не забудь подставлять вторую щеку, когда получаешь пощечины от судьбы, вертись на пыточных тренажерах, будь активен. Будь активен и не забывай, что наш путь конечен. Нет более депрессивного человека, чем тот, которого разбудили в 6 утра. Все самое ужасное на этой планете придумали люди, которые не высыпались. Кофе дало мне небольшую затрещину и я почти мог соображать. Это радовало, я думал, что эта функция моего мозга навсегда утеряна. Что мы имели? Она живет у моря и ходит за водой к источнику. Что от меня хотели? Показать мне мои грехи. Зачем? Этот вопрос остался без ответа. Что-то там эти товарищи с лисицами мне явно не допоказывали. И что-то глубоко внутри меня говорит, что к лучшему. Я даже не понял, темные это были или светлые? Кто они вообще? Серые? Хранители времени? «Да, именно так», — ответил какой то глухой голос внутри меня, — «Серые хранители времени. Скоро ты с ними столкнешься еще раз». Холодный пот снова прошиб меня после таких слов. Я снова глотнул кофе, но он уже не помогал, волшебное действие кофе закончилось. Да и кофе не могло справиться с проблемами мирового масштаба, а появление серых Хранителей Времени, пусть даже во сне, обладало именно таким масштабом. «Боже мой, почему снова я?», — причитала моя внутренняя трусливая мышка, пока я собирал табельное оружие, — «Почему я? Разве они не могут разрешить свои мировые конфликты как то без нас? Как то безотносительно вот меня лично? Меня, просто какого-то малозначимого винтика в светлой системе? Отвечающего даже не за весь Сочи, а так, за квартал? Ну почему снова я? Опять я там этому начальству не угодил, что ли?» Мои грустные размышления были прерваны звонком из Штаба — давали разнарядку. Опять мое дежурство в районе Морского вокзала. Место, которое я с одной стороны люблю за красоту, а с другой ненавижу — за многолюдность. Все энергетические следы стираются в то же мгновение. Нужно работать очень четко, да что там, в этом районе нужно просто впахивать, и то не факт, что ты найдешь нашкодивших там темных — очччень легко скрыть следы в толпе туристов. Толпа туристов как отдельное море, сжирающее все на своем пути, все следы, все намеки, все энергетические воздействия. Там легко можно высосать энергию из человека до полной остановки сердца и оставить его там умирать, оставшись незамеченным, и вампиры это прекрасно знают. И мы знаем. Нелюбимое, в общем, это у светлых место — Морской вокзал. Нелюбимое, но пост там необходим. Мы все это знали и дежурили поочередно. До моего сегодняшнего сна, который собрал намеки воедино.

Я вышел на улицу, накинув капюшон на голову. До того момента когда начнется дикий солнцепек это была хорошая защита а потом все равно придется напяливать кепку. Немного потренировался по дороге, делая огненные лассо. Да, пожалуй, против крупного врага не очень то сработает, нужна большая сила чтобы удерживать, но против мелких — вполне. Мы вообще не любили демонстрировать оружие до боя, это даже было где то предписано в правилах и запрещено. Но, видимо, моя усталость и отчаяние начинало работать против меня — я наплевал на правила. Внутри меня жгло и полыхало. Я никогда Её не увижу. Короткие свидания во сне, во время которых Она от меня удирает как подорванная лань — это все, что у меня есть, это все, что у меня будет. Отчаяние накрывало меня с головой. Очень плохое состояние для человека, худшее состояние для светлого. Именно в нем мы делаем максимальное количество ошибок. Надо сосредоточиться. Надо собрать мысли в кучу. Я зашел в ближайшее работающее кафе, заказал двойной американо. Сонные с ночной смены официанты двигались на замедленной скорости. Рядом сидело несколько помятых страдальцев, неспящих в «экую рань». Никто не был свеж и бодр в радиусе 10 метров вокруг меня, никто. Осознание этого почему то произвело заживляющий эффект на мои открытые душевные раны. Всегда приятно, когда вокруг тебя еще кто-то страдает, а не ты один. Ох уж эта русская любовь к горящей хате соседа. Хотя я привык страдать. Я могу пересчитать все моменты истинного счастья, что у меня были с рождения, и мне хватит пальцев на обеих руках. Может, даже парочка останутся свободными. «На свете счастья нет, но есть покой и воля»©, — кто это сказал? В общем, прав ли ты чувак, если в моей жизни счастья не было, но покоя и воли тоже не предвиделось? Я был в роли амебки, разлившегося желе, грустненькой лужицы, такая хорошая иллюстрация к хипстерам, поколению Z и родной, родненькой прокрастинации. А отчего она там появляется то? Оттого что результат недостижим. Я могу быть самым крутым светлым, лучшим воином года, я наверное, судя по вниманию, которое мне оказывают темные, могу разбить их всех в Сочи, но это ни на йоту не приблизит меня к Ней. Она осталась там, на том побережье, в том древнем городе, в параллельной реальности, без шансов, без шансов, без шансов снова с Ней пересечься. Никогда больше до этого я не чувствовал себя таким идиотом. Ошибка небес, точка на несущейся поверхности, микропаззл, который никуда не подходил, кем я был? Для чего я был сделан? Когда все мои достижения можно было перечеркнуть одним нелепым провалом в другую реальность? Тот слой, который мне никогда не догнать, в который никогда не попасть? Зачем все это было? Зачем небо продолжает мучить меня?

Я посмотрел еще раз на ровную гладь кофейной мути у меня в чашке. Я прищурился. Я нырнул. Ничего не могло нарушить моего равновесия. Только я и кофе. И больше никого. Мир лежал под моими ногами. Я нырнул в кофе, я ушел на глубину, я был в нем. «Был в моменте», — как сказали бы современные «гуру», пластиковые одноразовые мальчики и девочки, не нюхавшие пороху, уверенные, что за их инфоцыганные марафоны им никогда не прилетит обраточка от Вселенной. И только такие, как я, знали точно, что уже заряжается и уже в пути. Только такие, как я, умеющие нырнуть в любую поверхность любого напитка в радиусе достижения, знали, что все взаимосвязано и ничто не случайно. В конце концов, видимо, мои страдания были прописаны в схеме моей судьбы при изначальной отправке моего несчастного тельца на эту планету. Это было в программе, что я мог сделать? Предписанное судьбой не изменишь, как ни рыдай, как ни бейся головой об стенку. Надо собраться, подумал я, наматывая восьмой круг по чашке. Внутри было хорошо, внутри было спокойно. Кофе обволакивал мое тело, кофе ласкал мою душу. Не было никого рядом, кто мог бы так обнять и успокоить как кофе — он понимал. Гремел гром, обрушивался мир, я не мог найти точку опоры, но он понимал и находил для меня ее. Я вынырнул свежим, бодрым, веселым. Если нет сил быть таким, нужно притвориться. «Fake it till you make it». И я в этом деле преуспел. Михалыч бы сказал: «Далеко пойдет». Я был суперменом, я владел собой, я владел миром. И только своими чувствами я не владел. Я вздохнул, напялил кепку и солнечные очки и вышел в просыпающийся город. Утренний Сочи сонно потягивался и пах распускающимися цветами. Трудно представить себе более невинное место в качестве арены для битвы темных и светлых. Однако же, оно было таким. Если говорить честно, весь наш мир представляет собой место для битвы темных и светлых. Весь наш мир. Если вам кажется, что в радиусе двух метров от вас ничего подобного не происходит, вы крупно ошибаетесь. Битва идет 24/7, 365 дней в году, на 100% поверхности земного шара. Если вы этого не замечаете, значит, ваши мозги основательно припудрены, значит, кто то постарался сделать так, чтобы вы этого не замечали. «Тем, кто ложится спать — спокойная ночь»©, — как поется в одной небезызвестной песне. Можно очень дорого заплатить за беспечный сон, жизнью например. Душой.

Выход. Я просто искал выход. Можно ли бесконечно действовать на нервы человека, да так, что он забудет самого себя, свою жизнь, свои чаяния и стремления? Можно ли окутать человека туманом неопределенности так, что это высосет из него все силы, истончит его душу? Уверенного, сильного человека, принимающего по работе важные решения. Средней руки светлого, много о себе не мнящего, но уверенно противостоящего темным вот уже несколько тысячелетий? О да, если в этом замешана любовь. Вернее, фейковая сторона любви. «Fake it till you make it»©. Посмотри в глаза своей судьбе, очнись, это всего лишь хитро простроенный лабиринт, по которому ты несешься как подопытная белая мышка, и кто-то наверху кидает кусочки сыра в нужных местах на нужных поворотах, чтобы мышка ускорилась, чтобы мышка побежала туда, куда надо, чтобы мышка никогда не нашла выход. Самое главное, чтобы мышке не пришло в голову, что это фейк, лабиринт, который не имеет выхода, бесконечное ралли, и никто не обещает счастье за поворотом. Будь умной белой мышкой. Включи мозг. Спроси себя, почему кусочки сыра попадаются в определенное время в определенных местах? И почему тебя бьет током, когда ты поворачиваешь в другую сторону? Может быть, просто потерпеть боль, пересилить себя, повернуть туда, куда ты ни разу не поворачивал, потому что боялся боли, может быть, там ждет тебя выход? Выход. Я искал выход.

Время. Время тикало, оно отсчитывало часы, минуты, секунды до. До того самого момента, когда я пойму, как же мне действовать. Время томительно тянулось, и в то же время оно неслось, и я чувствовал его жаркое дыхание на моем затылке. Время невозможно было уговорить, умолить замедлить свой бег, время было стремительным палачом. Одна надежда была, что оно закрутится, запутается в спешке, в поту и мыльной пене, как нерадивая хозяйка на кухне, и отрубит не ту голову. Кем я был? Что я делал? Кому расскажешь — не поверят. А мне и рассказывать то было никому нельзя. Так. Что мы имели? Они пытались выйти на меня через сон. Излюбленный способ. Способ, легко подходящий для 99 процентов землян, кроме тех, кто настолько замордован в битве, что перестал видеть сны. Вернее, видеть не перестал, но ни хрена, нихренашечки уже не помнит после пробуждения. Наверное, для них есть свои способы воздействия, но мне сейчас не вспомнить, какие именно напечатаны в тысячестраничном мануале. Моя жизнь разделилась на «до и после». Линия войны, прожигающая Сочи насквозь, прошлась и по моему жизненному пути. Почему я один защищал этот огненный пункт? Почему? Кем я был? Ни уровня, ни должности, ничего — только странные сны… Туман рассеивался, совсем скоро наступит адское пекло. Совсем скоро решатся последние вопросы плана, острый карандаш проедет по центру карты города и разделит его напополам, оставив одним участь защищаться, а вторым нападать. Я вышел на одну из центральных улиц, двигаясь к Морскому вокзалу. Я смотрел вперед, на дорогу, но всюду я видел лишь Её глаза, бесконечно прекрасные, манящие, глубокие, бархатные, удивительные, волшебные, в них хотелось утонуть. Её глаза преследовали меня всюду, они шли за мной, куда бы я не повернулся, что бы я ни хотел сказать или сделать. Я пытался уйти от наваждения, но даже если я закрывал глаза, я продолжал видеть их. Чувствовал ли я, что пришло мое время? Я не знаю. Единственное, что я понимал — мне нужно идти к центру города и точка. Прямо сейчас единственное, что я мог сделать — идти.

Надо было действовать чуть умнее. Ну, я не знаю, построить огненные защитные щиты около Морвокзала. Ну, меня же этому всему учили. Энергии моей должно хватить, и это не сложно — справится любой ученик последнего уровня. Энергии схавает достаточно, это правда. Могу ли я сейчас ей пожертвовать на эти укрепления? Ах, если бы знать, кого конкретно защищать? Я вышел к морю, справа от меня было хипстерское кафе с дурацкими фигурками бегемотиков из искусственной травы вокруг. Я тоскливо посмотрел на море, пощупал пространство. Ничего, кроме праздношатающихся туристов, планирующих оставить тут все свои бабки, уехав с послевкусием быстро пролетевшего рая. Морской ветер освежал. Не выдержав, я заскочил в эту хипстерскую кузницу праздности и безделья и взял себе вполне себе узнаваемое фраппучино с разноцветными сливками. Да а по фиг уже было, ребята. Погибать — так с музыкой. Это прям основное правило моей жизни. И когда я включаю музыку, погибать уже становится необязательным. Я был хорош. Надо было себя уже похвалить когда-нибудь, да? Я опустил губы в бархатную пенку. А хотелось все лицо опустить куда-нибудь в сливочную пену и забыться. Да что там, всего себя целиком. Сбежать, расслабиться, исчезнуть, раствориться, уйти, пропасть, улететь навсегда отсюда. Если бы можно было исчезнуть от своих мыслей! К сожалению, они летят за мной как черные вороны за самолетом Бритни Спирс. Кофе почти закончился, а мысли не исчезали. Если не защитные сооружения вокруг Морвокзала, тогда что? Ждать нападения с воздуха? Сделать себе над головой огненный микрощит, при опасности сверху, увеличить его на несколько километров по центру Сочи? Это, пожалуй, было лучшим решением. Щит над головой см. 50 в диаметре не займет много энергии, растянуть я его смогу за доли секунды. Если бы у меня были эти доли секунды… Знать, когда враг нападет — непозволительная роскошь для нас. Мы всегда должны быть в боевой готовности. Всегда. Каждый год, месяц, неделю, день, час, каждую минуту. Каждую секунду нашей жизни. Да, это сильно выматывает. Согласен. Но ничего не бывает слаще, чем момент, когда ты понимаешь, что ты их обыграл. Ты поставил шах и мат и перевернул доску. Ты все просчитал. Ты спас своих, ты спас людей, тебе благодарно небо. Разве может быть что-нибудь лучше этого момента? Да ничего! Это то, для чего я был сделан. Защищать. Может быть, я еще плохо справляюсь. Не расторопен. Не самый высокий уровень. Подтормаживаю при распознавании знаков. Но зато, когда мне становится ясна задача, я очень стремителен. Да, да, да, пока сам себя не похвалишь — никто тебя не похвалит. Выглядит, как прописная истина, но на самом деле так и есть. Возможно, кто-то из наших справился бы и лучше. Но ни одного из нас до этого не оставляли в информационном вакууме. Ничего — ни одного сообщения, ни приказа. Барахтайся, мол, как хочешь. Мы тебя, как новорожденного котенка, в море, а ты уж сам там выплывай. И ты барахтаешься, шевелишь лапками, наглатываешься холодной соленой воды на глазах у всего мира. Но самое главное — на тебя смотрят небеса. И ты не вправе их подвести.

Мне бы хотя бы немного мозгов, Господи. Как же я надоел сам себе своей нерешительностью, своим тугодумием, своей вечной тоской на мосту, глядя на берег озера с плакучими ивами! Ведь есть среди нас и ребята посильнее и поюморнее меня! Те, кто не стонут, не страдают, те, кому по барабану! Ну, шквальный огонь, так шквальный огонь! Ну, нападение демонических сущностей, так нападение! Все, о чем они сожалеют — что не успели как следует пожрать перед боем, в сущности, это все! Бравые ребята, о, как мне хотелось быть на них похожим! Почему же я тут один бьюсь как одинокий пахарь посреди поля, и конца и края не видно этой пашне! Ты пашешь, думаешь, вот еще чуть-чуть, чуть-чуть поднапрячься и будет лучше, будет совсем хорошо, и я всех победю, ан нет, смотришь и видишь нераспаханный край и понимаешь, что ты в самом начале. Смотришь в голубое небо, жмуришься от солнца, капля пота ползет по щеке — и ты абсолютно один под этим небом, под этим солнцем, и все, что ты можешь — это пахать, пахать, пока не упадешь, сваленный в ту же пашню, пока небо не смилуется и не заберет тебя уже, грешного, наконец, к себе. Я не был примером, я не был примером даже для самого себя. Сколько я сегодня их убью? 4? 5? 8? Смогу ли защитить город? Дадут ли мне, наконец, подкрепление? Часом, не сошел ли я с ума? А что, легко! Солнце напекло мне голову, и мне кажется, что я один вот уже много дней сражаюсь с многотысячным войском темных, и, что самое удивительное, побеждаю. Вот в чем загвоздка. Я посмотрел внутренним взглядом. Нет. Не сошел. Караулят примерно в километре от меня, передвигаются по параллельной улице в том же темпе что и я. Я немного замедлил ход, потом пошел быстрее. Потом резко встал. И внезапно сорвался с места, побежал. Да, точно, следят за мной. Да и плевать. «Помирать, так с музыкой, запевайте, братцы»©. Сколько я бежал, я и сам не знаю. Сначала, конечно, несся как молодой конь, и кофе бодро булькал у меня в желудке. Потом перешел на рысь. Потом задумался. Потом пошел пешком. Я не замечал никого и ничего, и если бы сейчас на меня напали, я сомневаюсь, что успел бы оставить щит. Я прикрыл глаза. Моя душа кувыркалась на поверхности темной воды старой грязной дачной бочки как желтый высохший листок, и я знал, что еще какие то несчастные несколько минут, и лист намокнет и опустится на дно, туда, где вековая стоялая затхлая вода, там, где тьма, где страх, откуда нет выхода. «Ну и пускай они убивают мое тело», — вдруг отчаянно мелькнуло во мне, — «Душу же не смогут убить. Душа моя им не принадлежит». От этой мысли мне стало легко и свободно. Как будто я сбросил с себя огромный камень, просто кусок скалы со своих плеч. Они ничего не смогут со мной сделать. Пусть убивают, пусть. Это всего лишь тело. У меня будет новая жизнь и новое тело, и я смогу их сокрушить. Я буду перерождаться снова и снова, бесконечное количество раз, беся темных до белой пены у рта, то обморока, то искр из глаз, до изнеможения, я буду их врагом №1, пока не выполню задание от неба. От этих мыслей я стал подпрыгивать при ходьбе, как счастливая второклассница, трясущая хвостиками с бантами, получившая только что пятерку. Я снова был силен. Страх и сомнения больше не сковывали меня. Я был готов к битве. Я зашел чуть левее морского вокзала, там, где были припаркованы яхты местных нуворишей и стояли пару бестолковых кафе. Воздух сгущался, воздух был напоен грозой. «Может, пронесет», — мелькнула во мне спасительная мысль. На тот момент я уже не очень понимал, что может быть для меня спасением. Чуток отвлекся и вздрогнул, увидев себя с чашкой кофе в правой руке: я не помнил, чтобы я покупал ее. Наверное, это произошло на автомате, когда я загляделся на кофейню через пару — тройку метров от меня. Плохо. Светлые всегда практикуют осознанность. Мы всегда должны знать, что и откуда взялось. Ничто не должно быть скрытым за завесой тумана: ни действия противника, ни наши собственные. Ничего не начиналось. Ничего, кроме моего предчувствия. Небо выглядело чистым, лишь пара облачков на горизонте. Никаких черных туч. Ничего, как водится, не предвещало. Я был свободен. Полон сил. Я мог сокрушить любого врага. Я начал подтягивать нити реальности, чтобы понять, где именно находятся темные. Я не думаю, что я был их конечной целью — я не был того уровня, чтобы ставить меня как конечную цель, по крайней мере мне хотелось так думать. Несомненно одно — я был тем, кто им мешал. Определенно, мешал. Был, как кость в горле. Камушек в ботинке. Пенка на молоке в детском садике, которую фюрер-воспитатель заставляет съесть перед лицом всех твоих друганов. Они хотели меня убрать. На всех линиях реальности маячила моя смерть. Убрать, чтобы что? Чтобы что? Я не знал их конечную цель, поэтому не мог опережать их на полшага вперед. Но небо знало. Небо знало. Оставалось отдаться на его волю, отключить мозги, включить интуицию. Я поднял глаза вверх. Я стоял под этим небом: глупый, беззащитный. Тупо пытающийся всех спасти, стоя на краю собственной гибели. Рядом со мной на ветку сел воробей и отчаянно зачирикал, глядя на меня. Я бы сказал: «Не рожаешь, не ори», — но он чирикал так истошно, как будто рожал. Я посмотрел на него еще раз, и вдруг меня осенило: это и был знак, о том, что там, наверху, в курсе моих дел, и мне помогут. Воробей — единственная птица, которая видела Его распятие, и я ему доверял. Ободренный, я вышел перед каким то советским памятником спортсменов и увидел внутренним зрением, как по нитям реальности побежали черные шары. Они были похожи на сгустки ртути — такие же подвижные, вертлявые, живучие и ползучие гады. Я видел, куда они все слетались. Буквально в тридцати метрах от меня на более старых слоях реальности было что-то вроде котлована. Именно туда слетались все эти шары. Видимо, готовился взрыв. Я посмотрел на мощность. Взрыв такой силы, который способен похоронить под собой все Сочи и захватить Краснодар. Мне было не совсем понятно, а на фига. «На фига? Ты хочешь знать? Ты отдаешь нам всю свою силу, а мы оставляем всех этих людей жить», — четко сказал ледяной голос примерно в метре от меня. Я судорожно оглянулся. Обычным зрением невозможно было разглядеть кого-то рядом со мной, рядом было пусто. Я посмотрел глазами души, немедленно увидел его и все мое тело пронзила дрожь от омерзения. «Что, не нравится?», — усмехнулся тот, чье тело составляли щупальцы, шипы, бородавки, на чьем лице было несколько маленьких глаз, а тот, что был в центре лба, со слепым бельмом, источал холод и смерть, — «Привыкай, скоро ты будешь у нас». «Да не бывать этому!», — с омерзением вырвалось у меня. «Тогда все эти люди погибнут», — хмыкнуло то, что не имело рода и возраста. И растворилось в тридцати метрах от меня, там, где сгущалась тьма. Отличная дилемма — отдать силу и спасти людей, тем самым убив себя, либо оставить, принять бой, и, скорее всего, тоже погибнуть. Они умеют шантажировать и искушать, искажать в свою угоду реальность, всегда умели. Безвыходное положение — это их конек. Сделать так, чтобы человек почувствовал себя в тупике, заметался между стенок клетки, прижать его в углу, заставить дрожать — это было их целью всегда, во все века. И, надо сказать, они не плохо справлялись. Не на того нарвались. Я был прост, прост как картошка. Картошка не может бояться, не умеет. Картошка не может цепенеть от страха. Ее губы не могут побелеть от ужаса предстоящих перспектив. Все, что она умеет — это расти и приносить свои плоды. Да, не манго, но однако ж от голода спасла всех во время ВОВ. Я мог бороться. Просто сражаться, не думая ни о чем. Я посмотрел на воробья. Он коротко чирикнул. Явно, одобрял. Я начал закрывать свое тело золотыми доспехами, смотрел, чтобы нигде не осталось ни одного зазора. Все происходило на виртуальном уровне, я мог только контролировать взглядом, как доспехи автоматически защелкивались на мне. Свет и сияние исходило от них — подарок небес. Всегда ими гордился: не у каждого светлого такие были. А у меня да. Есть в жизни приятные моменты, как ни крути. Я почти полностью облачился, как услышал шорох. Шорох Её платья. Она висела в воздухе в паре метров от меня, ноги Её не касались земли. Она смотрела на меня печальным и тоскующим взором и делала какие-то странные жесты вокруг моей головы. «Благословляет», — догадался я и сквозь щемящую боль, разрывающую мою грудь, улыбнулся Ей. Она улыбнулась мне в ответ.

Вдруг я услышал шелест, такой, звук такой приглушенной частой упругой барабанной дроби, как будто бегут сотни тысяч маленьких лапок. И я увидел их. Полчища насекомых: жуков, сороконожек, пауков наводнили Курортный проспект и все близлежащие улицы. Я посмотрел внутренним взором — они все сползались именно к той точке, где был котлован. Разумеется, никто, кроме меня не видел эти полчища насекомых: они были сделаны из сгустков тьмы. Ничего более отвратительного, наверное, за всю мою недолгую жизнь я не видел: пауки налезали на жуков, жуки на сороконожек — эти твари явно торопились к месту взрыва. Я быстро пролистал в своей голове хроники самых масштабных сражений между светлыми и теми, кого выбрала тьма — ничего подобного перед сражениями не случалось. Не взрывчатку же они торопятся заложить, в самом деле», — раздраженно подумал я, — «думай, дуболом, думай», — подгонял я свое охреневшее сознание, надеясь выудить хоть одну светлую мысль, которая бы помогла мне понять, как действовать дальше. В моей голове было пусто. Я почувствовал на себе очень внимательный взгляд черных глазок-бусинок. Я оглянулся: воробей все так же сидел на ветке и внимательно, мне даже показалось, насмешливо, смотрел на меня. Я понял намек. Какой же я идиот, что сразу не догадался. Я вскинул руку, быстро прочитал молитву и клонировал воробья на сотни тысяч огненных воробьев. Огненная стая взвилась в воздух и закрыла солнце. Казалось, что небо состоит из огня. Карающего огня. Я почувствовал сопротивление воздуха (быстро работают, гады), взмахнул рукой и обрушил всю эту стаю на ползущих насекомых. Для ползущих тварей наступил мини-Армагеддон. Противно запахло чем-то жженым, я увидел вздымающиеся вверх на полтора метра трупики насекомых, из которых равномерно исходили сгустки тьмы, вспыхивали и лопались на глазах. Я получил странное удовольствия от созерцания этой мини битвы. Хотя воздух вокруг меня сгущался — вычислили, суки, где я. «Быстро», — ухмыльнулся я. Хотя, впрочем, огненные птицы — это знак нашей конторки, тут уж вычисляй не вычисляй… На светлом горит его меч, как на воре шапка, никуда не денешься — вычислить легко. Была ли сильнее тьма? Нет. Были ли мы сильнее? Да. Почему же мы так часто забываем об этом?

Небо резко потемнело. И я мгновенно увидел «обраточку» — черные ястребы летели с севера, каждый размером со здоровую антилопу, с горящими глазами, нацеливаясь на моих воробьев. Я хлопнул в ладоши и поставил огненный заслон перед моими воробьями, предварительно подпустив ястребов поближе, и я увидел, как быстро они начали втыкаться в огненную стену, не в силах развернуться и затормозить, несущиеся на дикой скорости, клацающие металлическими клювами, жаждущие убить наших воробьев. Черные перья с шипением, искрами, ошметками темного мяса рухнули перед стеной. Я почувствовал запах серы. Не сегодня, дорогие мои, не сегодня. Кофе бодро булькал во мне, я был полон решимости. «Не съем, так понадкусываю»©, как говорится. Я готовился сделать все, что от меня зависело, если надо, положить тут свою голову. Жить без любви мне все равно надоело, а самоубиваться нам нельзя — все жизненные решения мои проще, чем у второклассника. Что там моя жизнь для неба — в Вечности? Один взмах ресниц. А нам тут мучайся, живи, страдай, чисти душу, избавляйся от грехов, бегай от искушений, взращивай добродетели. Столько всего, что мама не горюй. Ворчать нам, кстати, тоже было запрещено, поэтому я перестал. Что мы имели? Насекомых я грохнул с помощью воробьев, ниспосланных всеведущим небом, ястребов грохнул. Что там дальше по плану? Черные ртутные шарики собрались в котловане, наполнив его почти на треть, и это меня беспокоило. Думай, думай, дуболом, чем их нейтрализовать. Мозг отчаянно размахивал розовыми пухлыми ручками — ничего умного, как назло, на ум не приходило. Я чуть-чуть расправил золотые крылья, решил взлететь и посмотреть на котлован сверху. Как выяснилось, это была отличная затея, однако ж, никаких плодов она не принесла. Я увидел сверху, что к котловану тянутся тонкие паучьи нити, тянутся и подрагивают. Очевидно, что по ним намеревались отправить и еще что то. Еще что-то, что сможет подвзорвать эти шары. То есть, эти шары что то вроде топлива. Что-то вроде бомб без фитиля, а фитиль подъедет попозже. Отдельным экспрессом. Хитро. Я вернулся на место и почувствовал, как уплотнился воздух. Возможно, одним из их решений будет просто перетереть меня между слоями реальности, как морковку. Одна из самых неприятных смертей в нашем деле — когда тебя просто прессуют со всех сторон плотной атмосферой, сжатой до состояния свинцовой наковальни, и от тебя даже мокрого места не остается, я не фигурально, я буквально сейчас. Один шанс выбраться — вовремя открыть портал, потому что при сжатии воздуха открыться то он откроется, но в него почти невозможно будет войти. Просто не хватит сил сопротивляться. По крайней мере, даже у сильнейших это редко получается. Я выставил все свои огненные золотые щиты, где смог, до какого расстояния дотянулся, даже сверху. И младенцу было понятно, что, скорее всего, где то в течение получаса непрерывного пресса меня продавят. «Будет больно», — подумал я, — «будет очень больно». Легкий мороз пробежался по моим лопаткам. Да что там мороз, мурашки величиной с лошадиную голову пробежались по моему телу! Но лучше уж тут перетерпеть чуток, чем вечность в аду. Подумал про ад и передернул плечами. Всех, куда по работе туда заносит, половину жизни преследуют адские видения, от которых любой человек немедленно упал бы в обморок, кому, а может, и словил бы инфаркт вместе с инсультом. Ничего более отвратительного ни один человек не видел на земле. Когда говорят, что на земле ад — не верьте. На земле очень даже милое чистилище. Ад внизу и я ни одному врагу не пожелаю там очутиться, поверьте мне.

Что мы имели? Атмосфера вокруг меня сгущалась, воздух уплотнялся, а стоял, как дурак, под всеми моими щитами и ждал смерти. «Не самое лучшее решение для того, из-за которого вся каша и заварилась», — вдруг подумалось мне. Я вспомнил, что нас учили молниями расшивать швы воздействий. Ну, то есть, если несколько колдунов сделали пресс, то между влияниями на вас, между стенами из плотного воздуха есть швы. Они только выглядят единым монолитом, на самом деле, нет, ни фига подобного. Я сделал пару молний, зажал в кулак, нашептал искать швы. И началось. Молнии тут же автономно нашли пару швов и расшили их. Уплотненное пространство, как натянутая резинка в рогатке у веснушчатого мальчишки, отскочило и влетело в того, кто это сделал. Послышался приглушенный стон колдунов. Сработало! Я торопливо сделал еще десятка два молний, руки мои тряслись, как у первокурсника, сдающего экзамен по противостоянию злых сил профессору «Никогданесдадитеиненадейтесьдаже», и отправил их так же расшивать швы пространства. Какой же я был дебил, что собрался так быстро помирать! Молнии делали свое дело, как часы, швы расшивались, пространство возвращало темным их зло обратками (и в эти моменты я не завидовал своим врагам), воздух вокруг меня редел, и не прошло и получаса, как я смог вздохнуть полной грудью. «Хм, странно, — подумал я, — почему они предпочли пресс? Где открытое сражение? Может, они решили, что я так ничтожен, что не заслуживаю отдельного сражения? Или… Или… или… так силен, что они решили собрать всю свою силу и энергию и тупо сдавить меня? Я еще раз посмотрел на шары. Они посерели, покрылись серым пеплом и как будто окаменели. «Деактивировали их», — догадался я. Хм, странно. Намеревались взорвать все живое и вдруг передумали. На них не похоже. «Думай, дуболом, тупая башка, думай! Думай, самый тупой из учеников, думай! Думай, или это может стоить всем вокруг тебя смерти. Думай! Ну же!», — я сжал голову так сильно, что побелели костяшки пальцев. Мне было необходимо срочное решение, промедление могло стоить всем окружающим жизни. Я беспомощно посмотрел по сторонам и увидел абсолютно белый одуванчик, чуть колышущийся на ветру. Есть. Нашел! Я немедленно скатал из слоев реальности белый светящийся шар, вложил туда энергию света, кинул в котлован. Раздалось бурлящее шипение, взметнулись тонны черных сгустков энергии над котлованом. А я думал, не сработает. Нас учили делать деактивацию бомб еще на третьем курсе. Я это умел. Однако, этот шарик был рассчитан на одну небольшую темную бомбу, а не на котлован, в который стекалась вся сила темных полдня сегодня. Однако же, вслед за первыми черными всплесками взметнулись и все остальные, уже намного выше, по размеру самого большого сочинского фонтана. Никто кроме меня и темных не видел этой картины: нефтяные фонтаны черного цвета одновременно взметнулись над Морским вокзалом и закрыли собой солнце. Сработало. Хм. Странно. Сработало. Возможно, потому что они уже успели отозвать часть силы и шары покрылись пепельной дымкой. Или…Или… Или я набрал силу? Такого количества силы не было даже у Семеныча. А он был самым главным по нашему региону. И не схватил ли я ненароком гордыню? Ох, как бы мне сейчас прилетело если так! К бабке не ходи, почище пресса бы меня свои размазали. Потому что проще отрубить ногу или руку чем вся душа подвергнется гниению. И наши это хорошо знали. «Сражение без сражения» — это высший пилотаж. Это то, о чем мечтает всякий уважающий себя светлый. Победить, не воюя. Прижать врага к земле, не развязывая войну. Никаких случайных жертв, ни одного мирного жителя, волею судеб попавшего под пули врага. Чистое устремление, чистый результат. Уважение и легкая зависть своих, белая пена ненависти на челюстях врагов. Бинго. Но по факту мало кто умел, а на практике еще меньше из тех, кто мог. Дело это было сложное и почти невыполнимое, так как темные всегда стремились довести любой конфликт до тотального хаоса и Армагеддона. Чем больше крови — тем лучше. Чем больше случайной крови — тем лучше вдвойне. Война до последнего живого светлого, до руин, до трупов, до сравнивания с землей городов, стран, континентов. Война — хлеб этих тварей, война их развлечение, война их жизнь. И наша смерть. Я не был так горделив и заносчив, чтобы подумать, что именно я являюсь результатом того, что их нападение было деактивировано. Не было в определенном смысле сражения «стенка на стенку», что бы в это понятие любой человек ни вкладывал, не погибло ни одного случайно попавшего на поле боя мирного человека, и даже не осталось ни одной воронки от взрыва, которую было бы видно на всех слоях реальности — все это был проведено настолько идеально, что было сложно поверить, что причиной этого был я. Скорее всего, это походило не на войну, а на тестирование. И тут я похолодел. Эти суки измеряли мою силу. Мою конечную силу, типа, сколько по времени выдержу пресс, качество моей энергии смотрели и как быстро я соберусь и вспомню заклинание, чтобы достать белый шар и деактивировать черные. То есть, кроме силы проверили еще магический интеллект и потенциальные силы. Суки. Просто суки. Нет слов. Я еще раз оглядел небо, землю, пространство перед собой. Не было даже намека на темных. Суки. Улетели обрабатывать информацию. У меня не было слов. Суки, суки, суки. Злой и раздосадованный сам на себя я шел по сочинской улице, куда глаза глядят. Глядели они у меня внутрь себя, я петлял, заворачивая в переулки вновь выходя на прямую. «Продал себя с потрохами, — кипятился я, — выдал себя, как полуторогодовалый ребенок, позволил себя обмануть. Выкатил им все на блюдечке с голубой каемочкой — нате, держите, не подавитесь. Кто я, что я — сам не понимал, но темным с готовностью, радостно, все выдал, разве что не на полотенце с рушниками — проходитя, гостя дорогия. Вот, уровень моей энергии такой, стреляю я вот эдак, приёмчики у меня такие, а убить меня можно вот так», — проще не бывает. Тупой и еще тупее. Я тот, который еще тупее. Было стыдно. Невозможно стыдно. Хотя, что я мог еще сделать, когда они меня полирнули сжатием пространства? Было сложно не поддаться на эту игру в поддавки. Эти черные знали, что они делали. Ладно, фигня война, главное — маневры. Ну, проиграл одно сражение, ну и что? Даже не проиграл, а тупо информацию спалил. Так тоже бывает. Тоже бывает. Мы все тут светлые живые люди, мы тоже ошибаемся. Это у них из живого — только тлеющая кожа, натянутая на оскал зубов, а все остальное внутри — тьма. Главное — допустить свое право на ошибку, иначе твоя же светлая совесть сожрет тебя, светлого. Сделать маленький шаг назад, чтобы сделать много больших шагов вперед. Позволить себе оступиться, пообещав самому себе на будущее впредь внимательнее смотреть по сторонам. Сосредоточиться, собраться. Постараться не слышать противный смех темных в ушах. «Ты даже не проиграл сражение, ты тупо случайно слил всю инфу», — говорил я сам себе, пытаясь успокоить. Ноги мои ускорялись по раскаленному тротуару, чем больше я сам себя ненавидел за оплошность, тем быстрее я шел. Я летел по сочинской улице так быстро, как только позволяла мне моя ненависть к самому себе, пока резко не налетел на внезапное препятствие. Непреодолимое. Невозможное. Невероятное. Это была Она. Её глаза смотрели на меня с нежностью и любовью. Я увидел ее на расстоянии вытянутой руки так внезапно, что резко остановился, как будто наткнулся на стену. Её глаза светились изнутри, они мягко обволакивали мое измученное тело и вопиющую от горечи и раскаянья душу и утаскивали к себе на дно: туда, где светился мягкий янтарь и накатывала бирюзовая волна. Не было ни возражений, ни протестов: Она могла вить из меня веревки, даже не присутствуя в моем пространстве, Ей достаточно было послать ко мне волну, чтобы она в сию секунду достигла меня, Ей достаточно было посмотреть на меня сквозь века и пространства чтобы забрать меня в плен. Я был пленник, я был вечный пленник, раб, пребывающий в кандалах сотнями тысячелетий. Небо знало об этом. Все об этом знали. Я был привязан к Ней, пришит, примотан, пристегнут, я был впаян в Неё. О чем тут можно еще говорить? Моя кровь была Её кровью. Моя жизнь была Её жизнью. Мы были одним целым. На века. Должно быть, я опять провалился в параллельное пространство, потому что опять обнаружил себя на том самом пляже, лежащем на песке. Я еле разлепил глаза, ощущение было, как при самом тяжелом похмелье — болела голова и тошнило. Где то на кромке моря и берега я увидел маленькую женскую фигурку в белом. Белое платье со шлейфом развевалось, фигурка показала рукой наверх. Наверху я увидел огромные горящие огнем буквы: «Ты, Создание мое», как только я прочитал их, они исчезли и появились другие «Я знаю все, что когда либо происходило и происходит с тобой», и эти исчезли и появились новые: «Прекрати укорять себя, воин», а последняя строчка вспыхнула высоким огнем и спустя несколько секунд заискрилась: «Ты близок к победе, как никогда». Я быстро и тяжело дышал. Тело мое тряслось мелкой дрожью. Было ощущение, что я только что пробежал стометровку. Мне всего лишь открылась истина. «Всего лишь». Как же сложно было принять внутрь себя это все. Я бы стал себе говорить, что я не понял этого раньше, но мне запретили укорять себя. Я перевел глаза на кромку моря — женской фигурки больше не было. Я горестно вздохнул, закрыл лицо руками и заплакал, горько, отчаянно, навзрыд, как ребенок. Когда я отнял руки от лица, я понял что сижу в сочинском парке им. Орджоникидзе. Если вспомнить все, о чем небо говорило со мной, можно сказать что об этом же пишут все дурацкие мемы из соцсетей. Можно читать их, не напрягаясь, постигать «истину» в мемчиках для девятиклассников, не хлопотное дельце. Но совсем другое ощущение, когда ты лежишь на морском песке, выдернутый из своей реальности и видишь их, написанными чьей-то Великой рукой огромными горящими буквами в полнеба. В ту реальность, в которую тебя как беспардонно выдернули, не спрашивая, не дожидаясь ответа, просто выдернула Та, которая играет в игры разума с тобой. Когда хочет, выдергивает, когда хочет, возвращает. Вьет из меня веревки. Знает, что сердце мое стремительно несется на небесном лифте вверх, когда я вижу Её. Я почувствовал недоуменные взгляды прохожих, должно быть, их сознание забыли подготовить, а материализовался я здесь достаточно бодро, если не сказать, внезапно. Бабулька на соседней лавочке пристально изучала меня, и по ее взгляду можно было понять, что она готовится звонить в полицию, ну или расчленить меня за вон тем кустом — по взгляду было точно не сказать. С другой стороны на скамейке сидела парочка влюбленных, очевидно целующихся до моего появления, теперь же их глаза были квадратными, и они пялились на меня изо всех своих молодых и влюбленных сил. Вариантов не было: я вздохнул, резко встал и пошел куда глаза мои глядят, чувствуя на спине испытующие взгляды. Эх, вот не люблю телепортироваться среди людей, в общедоступные места, вечно палят на ровном месте, пялятся, как будто никогда не видели. Я вот их в каждой свой жизни вижу, и молчу же, да? А они вечно устраивают вой — ой вы так похожи на того то, ой, я видела вас но не могу вспомнить где. Конечно, идиотка, не можешь. Потому что это было в твоей прошлой жизни, из которой ты, милая, ни хрена не помнишь. Мало кто мог вспомнить в своей настоящей жизни предыдущую. Для этого нужно обладать определенным уровнем Силы. Вспомнить, и от шока не наделать глупостей — на это не каждый светлый способен. Поэтому нам всем предусмотрительно вычищают память. Ну а если уж ты сподобился чести вспомнить прошлую жизнь в этой — держись, что тут скажешь. Это очень почетно, но очень уж горько. Особенно, если дело касается любви.

Особенно, если дело касается любви. Все мы бабочки с обожженными крыльями, всем нам есть о чем поплакать перед концом, нет ни одного не раненного солдата на этой планете. К концу жизни мы приходим истерзанными, с душой, представляющей кучей рваных ран, с телом из кучи костей, с разумом, столкнувшимся с тем, что он так и не смог осмыслить и преодолеть. Только бесконечная любовь неба способна воскресить то, что от нас остается к концу жизни. Ворох разочарований, горечь утрат, сгустки горя, отчаяния, равнодушия и нелюбви, тоски и уныния, горечи и забвения — вот из чего мы состоим к концу пути. Наверное, только тому, кто всю жизнь прошагал, глядя на небо, легче идти. Пусть он бесчисленное количество раз упал, пусть запачкался, замерз от одиночества и смертельно устал — но он смотрел на небо, он видел облака, он стремился ввысь. Каждого, кто еле приполз кучкой руин, кучкой костей и горой бед и скорбей — небо принимает в свои объятия. Небо прощает, небо залечивает раны, склеивает разбитое сердце, да так, что не остается швов, сращивает осколки души, вдыхает жизнь и энергию в то, что казалось мертвым, казалось кучей костей, праха, казалось, не воскреснет никогда — небо делает это вот уже бесконечность веков и будет продолжать делать это до скончания мира, каждый светлый знает это. Я шел по парку, слушал тихое бряцанье моих доспехов — не было времени их снять, а может и к лучшему, ведь никто не знает, что ждет меня за поворотом. По крайней мере, в этом во всем был один жирный плюс — я больше не обвинял себя. Я не смел, я видел огненные буквы в пол-неба, я был не дурак. Лучше погибнуть здесь, чем ослушаться тех приказов, что идут сверху. Нет уж, пусть я погибну здесь от руки полчищ темных, чем ослушаюсь те огненные слова. Я знал, от Кого они были. Проблема с телепортацией оставалась — не то, чтобы мне закружило голову, я делал это не в первый раз, но, по ходу дела, или как то неправильно, или сильно шумно, или толком не выбрал место дислокации — парк Орджоникидзе был переполнен туристами в этот солнечный полдень, и, конечно, здесь я был так же незаметен как кошка с привязанными к ее хвосту банками. Я ловил взгляды на себе, всех встречных — поперечных и никак не мог представить, что же со мной было не так? Не могли же они чувствовать мои доспехи, правда? Да и уровни, позволяющие это прочувствовать, я бы легко заметил. Почему же я был объектом усиленного внимания всех этих туристов, беспечных зевак в разноцветной одежде, с курортным летним настроением, рассекающими по парку? В чем было дело? Я начал заметно нервничать. Неужели это кольцо внимания темных, накинутое на весь парк. Двинулся к выходу, петляя по дорожкам, чтобы понять зону действия. Оно было везде. Я был как мышь, несущаяся по лабиринту к выходу, сожравшая весь сыр и до сих пор не понимающая, где же спасение. Обидно, больно. Жирные вздохи сожаления. Просранная жизнь. Как же я устал, знал бы кто. Я моментально споткнулся и брякнулся на песочную дорожку, пролетев добрых пару метров. Пока летел, видел все те же огненные буквы. Доходчиво. А, главное, с юмором. Больше не захочется себя гнобить, точно. Еле встал, колено было разодрано. Полил минералкой, полез в рюкзак за пластырем, когда поднял глаза, обнаружил, что вокруг столпилась кучка зевак. Они пялились на меня, как бараны на новые ворота. Какая-то сердобольная женщина начала причитать, другая предложила мне салфетки, мужик молча протянул пластырь. Я схватил пластырь, на ходу приклеивая его к колену, и, пятясь, пошел от них к выходу. Создалось впечатление, будто бы они знали, что я упаду и собрались заранее. Странно звучит, да, но по-моему, это все было подстроено. Непонятно с какой целью. Но. Но. Я редко когда не доверяю своей интуиции, а тут она прямо кричала о подставе. Я вышел, наконец, из парка и вздохнул полной грудью. Пошел в сторону набережной, я чувствовал себя, как Добби, который наконец-то получил свой носок. Пресс выдержал — молодец. Вернулся через портал из параллельной реальности — молодец. Да, накосячил. Да, случайно засветил свои способности при прессе. Да, так грохнулся через портал, что привлек внимание всего парка. Да, разбил колено. Споткнулся на ровном месте. Но жив. Свободен. Полон сил. Готов на подвиги. Одна только змея мирно спала, свернувшись клубком вокруг моего сердца, и имя ей было — любовь.

У каждого приличного героя должно быть слабое место. Моей слабостью была Она. От мыслей о Ней подкашивались коленки, мозг окутывала стая звездочек, мой желудок щекотали крылья бабочек, я был типичным влюбленным подростком. Примерно, лет 14-15ти, именно в таком возрасте невозможно понять, что твоя первая любовь разобьет твое сердце, и ты встретишь еще миллион, нет, миллиард новых девушек, с которыми у тебя будут отношения разной степени тяжести. Нет, в 14 лет кажется что вот Она— это точно Та Самая, одна на всю жизнь, та, о которой пишут песни, сочиняют стихи, и ты готов прямо сейчас умереть у ее ног. Но жизнь не требует твоей смерти, она хочет, чтобы ты научился держать в руках хрустальную вазу из тончайшего стекла, беречь и не выпускать из рук. Первую ты разобьешь. Один из осколков вопьется в твое сердце и при всех последующих близких к краху моментах будет отчаянно ныть. Но ты научишься жить с этим. Ты будешь беречь свои хрустальные вазы, как зеницу ока, и в конце концов найдешь Ту, которая уже научилась беречь их так же как ты. Вы сможете держать чистейший горный хрусталь по очереди: когда один устанет, второй будет подменять его, и наоборот. И ваша ваза никогда не разобьется. Но это потом. А пока просто нужно выжить, чтобы тебя не завалило горой осколков. В 14 лет сложно понять, что все еще будет. В 14 лет хочется умереть на коленях любимой, лишь бы не видеть, как все это волшебство исчезнет, закончится, сотрется в труху. В 14 лет хочется, чтобы счастье длилось вечность, безо всяких компромиссов. Я был таким. Я хотел быть с Ней, не важно, в какой реальности. Ну если уж Она заарканила мою душу, так что теперь я могу поделать? Быть рабом Ее сердца — это единственное, что мне оставалось.

В Сочи был все тот же жаркий полдень, было ощущение, что солнце застыло на небе, и время застыло… и все застыло — я вгляделся в прохожих: по ходу дела было нанесено какое то замерзающее заклинание. Я поднял глаза на небо — как раз над моей головой чайки раскрыли свои белые красивые крылья, и одна из них даже выпустила белую пулю, намереваясь скинуть какашку мне на голову, но она застыла в воздухе, не долетела пару— тройку метров. В такие моменты мне приходит шальная мысль сказать «спасибо» за все в моей жизни: не было бы счастья, как говорится… Я пошел вдоль улицы по невыносимо горячему асфальту, прожигающему даже подошвы моих кроссов. Я не мог их видеть, но прекрасно чувствовал. Севернее меня медленно поднималось что-то отвратительно темное и масштабное. Открытый бой? Хм, на них не похоже. Я не задавал вопросов, почему заморозка не подействовала на меня — мне было все равно, я не хотел знать. Если небо оставило меня действующим, значит надо действовать. Я шел, лавируя среди людей, застывших в самых разных позах, хохочущих, что — то бурно обсуждающих, целующихся, понятия не имеющих, какая угроза зависла над ними. Я подумал, что перед концом мира многие будут так же беспечно веселиться, расслабленно утопая в таких приятных и таких страшных грехах, не желая слышать о приближении момента, когда придется дать ответ за все содеянное. Я шел, ускоряя шаг. Если бы от мыслей мгновенно седели, то я за эту дорогу был бы уже весь седой. Потому что, судя по моим ощущениям, они согнали все мировые силы в этот маленький городок на юге России. Чем мы опять не угодили мировому сообществу? Почему опять добро и зло в жесточайшей схватке на нашей территории? Лес рубят — щепки летят. Что бы ни происходило, попадает всегда мирным жителям. Это они — пушечное мясо. Пока главы добра и зла борются за главное место в мире, сотни и сотни тысяч людей просто умирают, не выдерживая энергетического накала. У меня были мысли на этот счет, но меня никто не спрашивал. Мы должны были победить в этой борьбе. Сражение, то затухающее, то снова возгорающееся, шло уже несколько тысяч веков. Мы были все завязаны на эту битву. На светлых была кровь темных, на темных — кровь светлых. Мы были к этому моменту уже по уши в крови. Нам каждый раз чуть-чуть не хватало до победы. Самую малость. Крошечку. Мы успешно держали это противостояние уже несколько веков, нас не в чем было обвинить. Мы держали остатки мира на планете, в тех местах, где мы смогли собрать наибольшее количество светлых среди местного населения, чтобы держать оборону. Там, где произошли прорывы инферно — случились самые настоящие войны, и это наша боль. Мы ничего не смогли поделать с этим. Ничего до определенного момента, который описан в трех главных книгах трех главных религий всего мира. Я чувствовал, как напряглось пространство. «Ну, вот и пришел тебе конец, Бонифатий Пафнутьевич», — почему то мысленно сказал я сам себе. В такие минуты даже попытки рассмешить самого себя — фатально провальны. Я даже не улыбнулся уголками губ, было понятно, что я в полной жопе. «Эх, умирать так с музыкой»©, — сказал я сам себе и ринулся к тележке с мороженым, над которой удивленно застыла продавщица с пухлыми красными губами, очень похожая на девицу из советского мультика, распевающую в море на сундуке: «Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем»©. Я вытащил мороженое у нее из под носа и бросил мятую сотку на блюдце. Очнется — найдет. Ничто не бывает вкуснее клубничного пломбира за секунду до Армагеддона. Я вгрызался в него так отчаянно, как будто пачка мороженого могла спасти меня от неминуемой смерти. Нет, спасти, конечно, не могла. Но это мороженое напомнило мне вкус советского пломбира, из детства. Когда со мной были живы папа и мама, когда они любили и баловали меня, и всегда покупали пломбир, когда я хорошо вел себя. Я старался хорошо вести себя, но кто же знал тогда, кто я и зачем я? Мне не прилетело письмо из Хогвардса, я должен был догадываться сам. Как жаль, что до меня дошло только в таком позднем возрасте! Сколько лет, потраченных впустую. Если ты не присоединен к небу, ты проживаешь свою жизнь зря. Это просто трепыхание биологической оболочки до момента смерти и полного распада. Никакого смысла такая жизнь не несет. Любой верящий и верующий человек даже в самые тяжелые минуты всегда знает, что он не один, и, если не сбиться с Пути, то он достигнет цели. Так просто и так сложно одновременно. Мы все с разной скоростью шли к Свету, и даже самый медленный из нас заслуживал уважения, ведь были те, кто просто лежали на месте или те, что стремительно спускались во Тьму. Я никого не укоряю, полагаю, что это самое сложное на планете Земля — душе определиться с верным направлением и успеть доползти туда вовремя, успеть до момента физической кончины тела. Со всех сторон ярмарочные зазывалы зовут неокрепшие души в двери ада, припорошив перьями голубей и шкурами ягнят. Но красные рога предательски торчат из под нимбов — для вас не составит труда раскусить их. А раскусив раз, вы будете это успешно делать всю оставшуюся жизнь, это не слишком то трудно. Труднее не идти на поводу у внутренних демонов — страстей, дурных привычек, привязанностей. В каждой цепи всегда есть слабое звено, нужно лишь как следует надавить — и вот вы на свободе. Будьте такими же умными, как змеи. Будьте такими же простыми и неискусными с любящими вас, как голуби.

Это не так сложно, как кажется. Это помогает делу спасения души. Собственно, единственное дело, ради которого все эти миллиарды людей на планете Земля и собрались. Мы можем все. У нас все получится. Да. Эти слова я себе повторял как мантру, пока пломбир нестерпимо жег холодом мой рот и мягко проваливался в желудок. Пристрастие к мороженому в моменты паники — это единственное, что я могу себе позволить. Зачем темным знать, что я паникую. «Ешь мороженое и молчи», — вот все, что я твердил себе как полоумный в эти секунды. Я видел, как нарастал с севера этот огромный черный ком. По движению энергетических волн от него я понимал, что мне тупо не справиться. Больше скажу — если сейчас по тревоге вызвать весь наш отдел, включая Михалыча, мы бы не справились. У меня было ощущение, что они собрали вообще все темные силы, когда-либо воплощенные на планете Земля. Было обидно. Я был словно майский жук перед танком — еще жужжал, но и ежу было понятно, что это ненадолго. Моего запала тут недостаточно, здесь нужна Сила. Даже не так — Силища. Они планировали меня убивать силой. Просто тупо собрали силу отовсюду и решили меня подмять под этот многотонный «танк», чтобы от меня даже мокрого места не осталось. И вот тут мне стало обидно. Не для того меня мама в муках рожала. Не для тебя, темный, ягодиночка росла. Мне захотелось сделать что-то такое, чтобы они на фиг меня долго помнили. Чтобы в кошмарах я им снился. Чтоб они веками икали при упоминании моего имени. Что-то такое, что позволит отомстить им всем за невинно пролитую кровь всех светлых. Моя голова наполнилась золотистым светом: никогда, ни до, ни после я так быстро не соображал.

Мои руки ослабли и я выронил остатки пломбира, мелькнула мысль: «Эх, жаль, он был вкусный». Я увидел, как тень от моего тела стала золотистого цвета, и я стал увеличиваться в размерах. Я рос вместе с ней, и никогда в жизни, ни до, ни после, я не ощущал себя так комфортно, тепло. Я чувствовал какую-то Силу. Мощь. Я наливался этой Силой изнутри. Ничто не могло сокрушить меня, я был всесилен. Я не знаю, кто накачивал меня Силой изнутри, но, пожалуй, не было на планете Земля никого сильнее Его. Ни разу в жизни я не обладал такой Мощью. Ни разу в жизни. Я молча наблюдал, как мое энергетическое тело наливается золотистым светом и растет. На уровне размера с пятиэтажный дом я вздохнул и посмотрел вниз. Там все так же замершими букашками стояли люди, даже не подозревая о нависшей над ними опасности. Темный шар с севера уже был в пределах черты города, я видел его, видел, как он неторопливо двигался ко мне: как кот, который заприметил свою добычу. Еще несколько минут назад я надеялся, по возможности, достойно умереть. Я мог сопоставить свои и силы врага — шансов не было, это понял бы и светлый ребенок нулевого уровня. Но сейчас. Но сейчас. Я не знал, какой это был уровень, я видел свое тело гигантским, на уровне 9 этажа и оно продолжало расти! Я накачивался этой силой, я владел ею. Я собирался биться до последнего. Я не видел никого. Никого. Никого. Никого из светлых хорошего уровня в радиусе черты города, кто бы мог помочь или подстраховать меня. Что было очень странным. Такое ощущение, что всех просто эвакуировали, зная об этой битве. То есть всех светлых эвакуировали перед битвой, а меня сослали из Москвы. Найс. Весело. Но у меня не было выбора — то, что надвигалось на город, явно не шутило и готовилось меня стереть с лица земли. Навсегда. Сейчас, когда меня накачали Силой под завязку, мне стало вдруг ясно, что их целью был я. Да, невысокий по уровню, маленький, неказистый, сотрудник светлой конторы. Счастливчиком меня, правда, даже с большой натяжкой, назвать нельзя. Видимо, я как то странно внезапно повысил свой уровень, когда ко мне из параллельной жизни пришла Она. Видимо, через Нее я стал лакомым кусочком для темных. Видимо, было что-то такое, о чем я даже не догадывался. Любовь активизировала вокруг меня глубокие слои реальности, я то выпадал из первого слоя, то впадал во второй. И, по ходу дела, как то незаметно поднял свой уровень. И теперь меня стало возможно накачать Силой под завязку. Я не знал, не понимал, кто это может быть такого уровня, чтобы залить меня такой Мощью по самую макушку. Но я и не хотел знать. Судя по масштабу происходящего, это могли быть ангелы, а нам их не рекомендуется видеть в любой ситуации. Они тоже не всегда довольны тем, чем мы занимаемся на Земле, а лишний выговор никому не охота получать. Я остановился расти примерно на уровне 20ти этажной высотки. Вот уж воистину планировался бой какой-то там гориллы с динозавром. Colombia pictures отдыхает. Видимо, я выступал в роли гориллы. Ждал, в кого превратится этот шар. Я начинал чувствовать темный пресс задолго до его проявления на финишной прямой. Хотел поотбиваться, но какой-то внутренний голос сказал: «Терпи». И я терпел. Даже когда обстоятельства против вас, и вы хотите начать мельтешить и отбивать их ракеткой, со скоростью Андрэ Агасси, всегда есть возможность просто потерпеть удары меча о ваше тело. Да, это больно. Да, это неприятно. Обидно, да. Останутся синяки. Возможно, кровоподтеки. Но зато вы не потратите ни капли своей энергии, останетесь «над боем», при этом вычислив уровень сил противника. Иногда удары жизни летят в нас так быстро, что у нас не остается сил отбиваться, есть возможность просто терпеть. Терпение собирает ваши силы воедино. А если вы еще наденете сферу невнимания на все эти удары врагов — вы просто перестанете их чувствовать. Рассказывать это легко, радостно улыбаться в камеру и трындеть о тренинге « Успех на миллион» — что может быть проще? Но на деле я чувствовал, как сплющиваются все слои у моих доспехов, как идет волна темного пресса, неостановимая, все сметающая на своем пути. Решили начать с пресса, значит. Что ж, излюбленный прием, как всегда, без фантазии. Как я должен был на это реагировать? Что я должен был делать? Я чувствовал, как они пытаются продавить все мои слои защиты, проткнуть ореол моих щитов, залезть под мой огненный скафандр. Я подпустил их поближе, зачем — я не знаю сам. Собрал всю тьму, что они уже успели направить на меня, все-все темное дерьмо, все удары разрывных бомб, все зло, что они мне прислали — развернул и отправил это все им обратно. Темные ошметки энергии, обмотанные струями мощного светлого огня вперемежку с искрами полетели обратно. Я никогда такого не видел. По темному шару пошли всполохи огня. Если бы я был кардинально несведущ в этом всем, я бы сказал, что это ад прорывается наружу, но нет, я знал, что это рвутся связи между каналами, заряжающими и направляющими удары. Это было и ежу понятно — я нанес им разрушения. Хм, понять бы еще какие. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким всесильным, таким воином света, который мгновенно отражал удар и мог перенаправить его в противника, да еще и нанести разрушения! Я чувствовал себя героем. Я был им. Все, что было в прошлом, было неважно. Все, что будет в будущем — тоже. Существовал только этот бой, и ничего больше. Только реальность, в реальности моя аура на 20 этажей и противник в виде сгустка мирового зла, собранного за тысячелетия. И ни одного светлого в радиусе доступности, способного меня поддержать. Найс. Мило. Это то, чего я хотел. О чем мечтал. Час честной битвы. Некоторые светлые только ради этого и живут. А я все-таки, еще хотя бы раз хотел увидеть Её глаза. Но для этого мне требовалось всего ничего — остаться живым. Всего лишь. От мирового зла, накопленного тысячелетиями. Ха-ха. Но ничего не попишешь, мы можем принимать решения на поворотах судьбы, но сами развилки мы не выбираем. Если небо решило, что я справлюсь, значит — я справлюсь. Без «всяких — яких». В жизни каждого наступает момент, когда становится просто некуда отступать. Все карты— на стол. Курок взведен. Фитиль горит. За спиной — стена. Отступать некуда. И ничего не попишешь. Ты — светлая военная единица. Воин Света. Хочешь — не хочешь, а должен участвовать в Битве. Той, что с переменным успехом ведется уже несколько тысячелетий. Мы не вольны выбирать момент, когда нас призовут. И если нас уже призвали, мы не имеем права бежать с поля боя. Все, что нам остается — стоять лицом к врагу. Сражаться до последней капли крови. Стоять на нашей линии фронта, не смотря на шквальный огонь. Молиться, взывая к небу. Защищать близких. Не унывать. Пусть враг унывает, ей — ей, а мы еще потанцуем! Я еще станцую с Девушкой Моей Мечты фокстрот в тени цветущей черемухи, я еще зажму розу в зубах, и приглашу ее на танго, мы еще станцуем вальс посреди ромашкового поля, да! Все еще будет. Все еще будет. У меня просто нет права сдаться или умереть. У меня просто нет такого права. Я должен победить это дерьмо. Я должен выжить. У меня дела, понимаете? У меня еще до хрена дел на этой планете. «Чо стоишь?», — сказал какой-то строгий голос мне на ухо. Я обернулся, но никого, конечно же, рядом не было. Я внезапно вспомнил медвежонка Винни— Пуха, который в детском садике после вкусного обеда, или когда был очень голодным, активно гладил свой живот по часовой стрелке. «И ты делай так же», — бросил голос. Я, не задавая лишних вопросов, активизировал свой центр солнечного сплетения и увидел, как от него пошли золотые волны, пронизывающие пространство вокруг меня: высотки, дворы, улицы и скверы. «А теперь иди», — продолжил голос. Я пошел по направлению к шару. Я видел, как от солнечного сплетения внутри меня расходятся золотистые круги, которые становились все больше и больше. Я видел, как от каждого из кругов взлетают развоплощенные черные души темных и сразу же, отскакивая, проваливаются в землю. Видимо, эти волны были способны развоплощать прямо на ходу. Я не чувствовал ничего. Я понимал, что меня кто то накачал энергией под завязку, самой светлой из тех, каких я когда либо чувствовал, видел и знал. Кто это был — я не имел понятия. Способен ли я был сейчас победить? Я не знал. Все, что я мог, на что я был способен — это идти, исторгать из себя и разводить по кругам волны света, развоплощающие силы тьмы буквально на ходу. Нам бы семь таких огромных, каким был сейчас я, и мы бы победили на этой планете раз и навсегда. Всего ничего — вера размером с горчичное зерно, и вот мы уже победили. Я приблизился настолько, насколько я смог. Передо мной и вокруг меня стояла плотная завеса из спрессованной тьмы. Темные давили по старинке прессом. Моя золотая оболочка не протиралась, не прогибалась, не истончалась. Я не чувствовал, что кончаются мои силы, в принципе, мог бы и дальше идти. Но голос велел встать. Я встал. Шар не шевелился. На нем не было нарисовано глаз, но клянусь, тысячи, сотни тысяч, миллионы, миллиарды наполненных ненавистью глаз смотрели сейчас на меня. От одного такого взгляда я бы немедленно, в сию же секунду умер, если бы не ниспосланная мне небом защита. Я ощущал важность момента всей кожей. Всем сердцем. Мозгами. Душой. Я понимал, что сейчас или никогда. Пан или пропал. Что если я сейчас что-то не сделаю, или сделаю не так, не только я буду жалеть всю оставшуюся жизнь, но и все светлые, и весь мир и все небеса. Я чувствовал, что даже мочки моих ушей побелели от напряжения. Я был всем и был никем. Я был частью всех светлых, когда либо населявших Землю в этой или в другой жизни, и при этом я почти не ощущал своего «я». Все растворилось, утонуло в золотом свете. Мне было хорошо. Я был всем и был никем. И я собирался дать достойный отпор этому гребанному злу. Я почувствовал, как шар стал разворачиваться. Медленно. Не быстро. Разворачиваться, чтобы что? Мне показалось, что, возможно, у него там какие то орудия, чтобы он мог направить их на меня, ему необходимо развернуться. Что ж. Достойный ответ достойному маневру. Я собрал остатки энергии с листьев деревьев, цветов, бабочек и птиц и стал лепить из золотистого цвета что — то наподобие светлой атомной бомбы. Она должна была погубить Зло. И меня. Да, я тоже был в комплекте, я понимал это. Голос молчал, я думаю, он тоже был в курсе. Что ж. Моя жизнь была маленькой ценой за то, чтобы прекратилось это бесконечное зло на этой планете. Моя жизнь ничего не стоила, была ничем: пушинкой, перышком, парящим над пересечением нитей миров. Моя жизнь подошла к закономерному концу. Что ж. Если это нужно небу, то плакать не будем. Умрем максимально весело. Жаль. Только одного мне было жаль — того, что я так и не побыл счастливым с Ней, девушкой с чарующими глазами в этой моей короткой бестолковой жизни. Все пришло к логическому завершению — мне нужно умереть. Принести себя в жертву. Что может быть лучше? Главное, чтобы небо приняло ее. Все люди, которых я когда то знал, проносились перед моими глазами со скоростью света: сослуживцы, коллеги, Михалыч, шеф, однокурсники, пара друзей— приятелей, одноклассники, мама с папой. Её глаза парили над этим всем. Её глаза неустанно смотрели на меня. Ее взгляд окутывал, защищал, затягивал на глубину. Эх, жаль, милая, не довелось нам с тобой… Все есть у солдата — ранняя смерть, долгая память, вот только счастливых лет с милой у него нет. Не положено семейное счастье солдату, нет его в обмундировании, нет его в приказе. Иди, воюй. Вот выживешь, тогда можно. Тогда тебе и флаг в руки. И счастливое будущее. И Ее глаза на горизонте. И пылающий закат в волнующих сладких сумерках, и розовый рассвет, и сиреневая дымка над голубым озером и золотой песок, и вечная нирвана. А пока — ты просто солдат. А солдаты умирают с улыбкой на губах. Держись и иди вперед. Никого не волнует, что ты оставил и что ты приобретешь. Все, что от тебя нужно — сразиться со Злом и ты сражайся, сражайся, милый. Я почувствовал, что максимально набрал энергии света с соседних кварталов, да и что там, со всего города. Я чувствовал, что буквально лопну сейчас. Шар продолжал медленно разворачиваться, я почувствовал, что время вокруг меня завязло, остановилось и только четкий командный голос внезапно влетел в мое правое ухо: «Пли!», и я выстрелил. На автомате, не размышляя ни секунды. Раздался ужасный грохот и все вспыхнуло. Взрыв был похож на ядерный, по крайней мере, так как я представлял его себе со второго класса. Одновременно с этим я потерял сознание и провалился в небытие. В небытие была одна чернота, не было ни пола, ни потолка. Небытие управляло мной, а не я им. Небытие проглатывало тебя как голодный студент холодную склизкую кашу по скидке в столовой. Небытию было все равно на тебя. Кто ты, откуда — эти вопросы не волновали небытие. Я почувствовал корни своих волос. Вы когда-нибудь чувствовали корни своих волос, при этом ничего, кроме них, не чувствуя? Я почувствовал, как они мягко шевелятся, меняя направление. Потом как то сразу я почувствовал кожу головы, ступни ног и затекшую кисть. И сразу все тело. И тут же ко мне в уши ворвался шум волн. Я приоткрыл щелочкой глаза. Мне сразу как то стало понятно, что кто-то меня гладит по голове. Я лежал на песке. Пахло морем и белыми лилиями. Кто-то мягко и ласково гладил меня по голове, и я хотел посмотреть, кто же это. Кое-как я повернул голову и увидел Её глаза, неотступно, непрерывно, необратимо глядящие на меня. Я смотрел в Её зрачки и одновременно падал в сладкие объятия Рая. Я знал, что над морем полыхает красный закат. Я мог не смотреть, я знал, что я лежу на самом длинном золотом песчаном пляже мира. Что в небе поют райские птицы. Рядом со мной цветут белые лилии. И в море — бирюзовая волна. Я знал, что мы с ней в параллельной реальности. Вместе. Навсегда. И мы больше никогда не расстанемся. Я знал, что мы победили и зла больше нет. Нет нигде. Ни в одной из реальностей нет больше зла. Мы победили.