Зеркала второго круга

Если смотреть со стороны, то все выглядело очень обыденно. На каменной платформе возникли четверо: смуглая девочка в ярких странных одеждах — ткани на ней было достаточно, чтобы хватило на три платья; мужчина в неполном доспехе; еще один мужчина, и по виду, и по одежде — небогатый горожанин, но со взглядом слишком пронзительным; и женщина, чем-то похожая на жрицу, может, простым платьем и суровым, почти фанатичным выражением лица.

Висящую в пустоте серую с блестками платформу окружал густой туман. С появлением гостей он начал клокотать, свиваться вихрями, тревожно шевелиться. Единственное движение в этом месте, потому что пришельцы не двигались, замерев, словно замороженные или обойденные течением времени, решившего к ним не прикасаться.

Первым свою неподвижность прервал горожанин: он шумно вздохнул, огляделся и, шагнув к краю платформы, попытался заглянуть вниз, но туман сгустился до плотной непроницаемой стены и не дал рассмотреть, что внизу. Человек поглядел на остальных.

— Ладно, — вдруг заговорил одоспешенный, словно ему задали вопрос, — раз уж так получилось… меня зовут Френ.

Женщина взглянула на него с явным удивлением, но тоже назвалась:

— Тинай.

— Ми-Анн Каэтанно, — чуть церемонно поклонилась девушка.

— Ремин, — кивнул мужчина, похожий на горожанина.

Молчание.

Ремин сел, поджав ноги.

— Не знаю, как вы, а я не собираюсь торчать столбом, — сказал он.

Остальные почти сразу последовали его примеру, словно были связаны с ним и отражали все его движения.

— Что это вообще за место? — спросила Тинай. — И...

Второй вопрос не прозвучал, но Френ ответил на оба:

— Мы те, кого больше нет там, — он неопределенно махнул рукой. — А это — единственное подходящее место для таких, как мы.

— У меня странное ощущение, — заметила Ми-Анн. — Меня нет, но… у меня есть что-то, чем мне нужно правильно распорядиться. Может, это время?

— Да! — немедленно согласился Ремин с какой-то детской жизнерадостностью. — Или накопленный опыт. Ведь для чего-то же он нужен!

— При жизни — чтобы облегчить эту жизнь. А сейчас… — Френ попытался растереть плечо, наткнулся на стальное оплечье и, помедлив, расстегнул ремешок и снял эту часть доспеха, и вторую такую же. — Я буду рад поделиться. Только здесь и сейчас зачем вам то, что и мне самому уже не нужно?

— Откуда знаешь, что оно не нужно? — спросила Ми-Анн. — Давайте меняться, а там поглядим.

— А тебе есть, чем меняться? — с ехидством спросила Тинай.

— Например, умением держать себя в руках, — улыбнулась девушка.

— Или умением дерзить? Оно пригождается, только пока тебе все и всё прощают.

— Госпожи мои! — Ремин хлопнул в ладоши, — не ссорьтесь. Если какие-нибудь боги сейчас смотрят на нас, то могут понять неправильно.

— Понимать неправильно — это свойство людей, — Тинай пожала плечами.

— Вы не любите людей? — поинтересовался Френ. — Кем же вы были в...

— Не тем, кем хотела, — призналась Тинай и, помолчав, добавила: — Ведь так всегда и у всех. Ты какое-то время играешь выбранную роль, а потом понимаешь: роль не та. И спрашиваешь себя — зачем все было? И для чего есть?

Она обвела пространство взглядом, останавливаясь на каждом из троих.

— Непростые вопросы, — заметил Ремин. — И простых ответов нет. Но разве что-то мешает сейчас выбрать правильную роль, тебе и любому из нас? Всегда есть то, чем ты хотел бы стать, то, что мог бы попробовать. Но или мир для этого не подходил, или ты сам еще не был готов.

— Что толку пробовать какой-то путь, когда все уже оборваны? — пожала плечами Тинай. — Уже слишком поздно. Мы переступили черту.

— Может, и нет, — не согласилась Ми-Анн. — Пусть нас нет там, но ведь здесь-то мы есть. И в этом никого не нужно убеждать, как и в том, что после дождя земля мокрая.

Словно отголосок, эхо ее слов, в воздухе возникли запах и шум дождя. Слабые, едва слышные. Туман никуда не исчез, но он не мешал дождю идти где-то там, откуда приходили его шепот и шелест. Полированная каменная платформа блестела, словно влага дождя сделала ее зеркалом. И слабые, смутные отражения в камне привлекали взгляд больше, чем те, кто их рождал.

1.

Загнанное в угол чудовище смотрело огромными светящимися глазами. Оно казалось симпатичным, потому что маленькое. Но все чудовища растут.

— Слушай, — вдруг сказало оно голосом чуть хрипловатым и явно мужским, — это все миф, про вопросы. На них могут ответить не только мертвые, но и живые. Если хочешь, спроси у меня, но не убивай.

Тинай, уже поднявшая меч, остановилась.

— Не разговаривай с ним, — напомнил Френ, сгружая в сумку отданные ему чудовищевы сокровища и поминутно звякая чем-то. — Хотя это что-то новенькое.

Тинай только пожала плечами. Она и не собиралась разговаривать. Ни с живым, ни с мертвым.

— Что кто-то не хочет умирать — это для тебя новость? — тут же огрызнулось чудовище.

— Не это, — Френ оторвался от коробки. Странно, но сокровища всегда лежали именно в коробке, смешной, оклеенной нелепыми цветными картинками. — А твои слова про живых. Живые, знаешь ли, врут, в отличие от мертвых.

— Если вам так нужна правда, что готовы ради нее убивать, то почему не друг друга, а нас?

— Еще того не хватало! — фыркнул миротворец и предложил Тинай: — Добей его уже.

Женщина, почти не глядя, ткнула мечом. Чудовище в углу то ли охнуло, то ли всхлипнуло и рассыпалось оранжевой пылью, которую очень быстро унесет сквозняком.

— Вы его все-таки убили? — спросил голос от дверей.

Тинай оглянулась: то ли девочка, то ли девушка. Подростки чаще всего становятся хозяевами чудовищ, ну и совсем дети. У взрослого нет времени на возню с чудовищем, а если с ним не возиться, оно быстро исчезает.

— Но ты же сама этого хотела, — ответил Френ мягко.

Девочка кивнула, чем-то похожая на свое чудовище, тонкая, смуглая, решительная. Родителей явно не было дома — она наверняка подгадала этот момент, чтобы купить работу Героев. Не хотела хвалиться или считала, что уже достаточно взрослая для подобной самостоятельности? Конечно, потом все равно расскажет родным, и они смогут гордиться дочкой, принявшей недетское решение. Отказаться от своего чудовища — это значит расти.

— Можете перечислить, что от него осталось?

Френ, уже закрывший сумку, открыл снова и стал называть предметы, пока Тин протирала меч. Никакой крови на нем, и вообще никаких следов. Но такова традиция: после боя вытирать оружие.

— Банка с золотой пыльцой. Раковина, по виду и весу каменная, но прозрачная, как стекло, и едва заметно светится. Пуговицы на нитке, явно серебряные и старинные. Брошь в виде шляпы, деревянная…

— Брошь? — заинтересовалась девочка, подошла, протянула ладонь: — Можно?

Миротворец достал из сумки брошь и положил на ладонь маленькой хозяйке. Тинай покосилась на предмет, нарушая свое правило никогда не рассматривать сокровища сразу. Да, брошка, покрашена перламутром, хотя кое-где перламутр отслоился и видно потемневшее от времени дерево. На шляпке ленточка из неожиданно блестящего металла, с кокетливым бантом.

— Знакомая штука, девочка повертела ставшую видимой для нее брошь и вернула ее Френу. — В детстве мне дарили такую, да и пуговицы я, кажется, помню.

В детстве… Женщина-Героиня еле сдержалась, чтоб не фыркнуть. Не так уж и давно было это детство.

— Фигурка на подставке, — продолжил Френ, когда девочка вернула ему брошку, — два человечка, обнимающие звезду.

— Стоп, — по-взрослому скомандовала маленькая хозяйка. Подошла к столу, открыла шкаф, достала фигурку: — Такая?

Миротворец кивнул.

— Интересно, — девочка взяла с того же стола блокнот и карандаш и начала записывать что-то. Только теперь Тинай догадалась оглядеть комнату не ради того, чтобы понять, куда зажать чудовище и как не причинить обстановке вреда, а просто. Это точно не детская. Стол рабочего вида, со стопками книг. Правда, тут же и цветные карандаши, и альбом для рисования с розовыми бабочками на обложке.

Шкаф с книгами. Полка с инструментами — мелкоскоп, зеркальный уловитель снов, свернутый экран для тех же снов, пойманных уловителем, какой-то чертеж. Всё серьезно. Девочка отвлеклась от записи, сделала знак кончиком карандаша:

— Продолжайте.

Френ продолжал. Тинай наблюдала за девочкой. Та записывала явно не все, но иногда останавливала миротворца и строчила несколько минут подряд.

Героине становилось скучно, и она снова стала рассматривать комнату, вернее, стол. На самом краю лежала стопка блокнотов точно такого размера, как тот, что в руках хозяйки, подписанных «Исследование номер…»

Тинай присвистнула. Последнее было номер двадцать пять. Девочка оторвалась от блокнота.

— Что такое?

— Ты занимаешься исследованиями?

— Конечно. Люблю всяческие загадки и тайны. Это странно?

— Нет. Но ты исследуешь чудовищ? Этим уже лет триста заняты многие ученые и философы. А толку нет. Думаешь, у тебя получится?

Девочка улыбнулась с легким превосходством:

— Или да. Или нет. Оба результата меня устроят.

— Не любишь побеждать? — вмешался миротворец. — Но ведь это, — он кивнул на статуэтку, — награда за победу. Правда, она почему-то пылилась в столе.

— Победы не важны, — сказала девочка, — а часто и вредны. Это целое искусство, уметь принимать победу правильно.

— А как можно принять ее неправильно? — удивилась Тинай. — и чем может навредить победа?

— Каждому по-своему. Можете спросить об этом у чудовища. Да, пожалуйста, спросите.

— Мы этого никогда не делаем, — заметил миротворец.

— Но ведь не так давно чудовищ убивали именно ради ответов, — заметила дотошная хозяйка. — И я попрошу вас задать ему один вопрос. Любой. Это важно для моих исследований.

— Что же это за исследования такие?

Гостья снова улыбнулась по-взрослому:

— Я хочу подтвердить или опровергнуть свою догадку о том, кто такие чудовища. Пока она подтверждается полностью. Некоторые вещи из сокровищ когда-то были важны или вызывали вопросы, волнения, переживания… — Девочка остановилась, не договорив, не объяснив до конца, и поспросила снова: — Спросите мое чудовище о чем-нибудь,

Тинай и Френ переглянулись. В подобную историю они еще не попадали… Собственно, почти ни в какую не попадали. Чудовища редко сопротивлялись и умирали легко, всегда оставляя коробку, где находилось что-то ценное. Бо́льшие проблемы создавали хозяева: они иногда передумывали и кидались на Героя, убившего их подопечного. Поэтому истребители чудовищ и ходили по двое: воин и миротворец. Хотя в их паре можно было перепутать, кто — кто.

— У меня нет вопросов, — призналась Тин.

— Задайте любой. Я бы и сама, но вы же знаете…

Тин кивнула. Мертвое чудовище отвечало только убийце, и лишь он мог увидеть и взять сокровища или тот, кто получил их из его рук.

Миротворец, наконец разобравшийся с содержимым коробки, кивнул ей. Кивок был советом согласиться.

— В чем смысл жизни? — брякнула Тин первое, что пришло в голову. Не любила она такие сложности. И откровенно не любила людей. От них все время одни неприятности.

— Чьей жизни? — спросил голос откуда-то сбоку. Она машинально повернулась, зная, что никого не увидит. — Твоей?

— Конечно. Зачем мне знать смысл чьей-то еще?

— На оба этих вопроса ты и сама можешь ответить.

Голос прозвучал уже сверху и был лишь немного похож на голос чудовища.

Тин вспомнила слова девочки о победах.

— Скажи, победы мне вредят?

— Это худшее, что могло с тобой произойти, — мгновенно и жестко ответило мертвое чудовище.

Тин постаралась не показать, насколько это ее задело.

— Но почему? У любого человека долг перед собой. Достичь как можно большего, а потом...

Почти над самым ухом Тинай раздался короткий смешок.

— А потом придет Та Что Приходит За Всеми и от твоих побед и тебя самой не останется ничего. Ты счастлива побеждать?

— Конечно.

— И уже засчитала мое убийство как победу? И тоже счастлива?

Она кивнула, не зная, увидит ли оно.

— Тогда изволь заметить, что твоему товарищу плохо.

Тинай перевела взгляд на рыцаря. Лицо как лицо, никаких признаков этого самого «плохо».

— Ерунду говоришь.

— Значит, решила отмахнуться, — подсказал голос.

— А что я, по-твоему, должна…

— А что он делает, когда плохо тебе?

— Спрашивает… Что случилось, Френ?

Он помолчал, а потом заговорил и мучительно-долгие полчаса бессвязно жаловался на неровную жизнь. Они оба подрабатывали Героями в свободное время и получали неплохие деньги, но ему не хватало; основная, более денежная, работа была тяжелой и становилась все тяжелее. А выбора Френ не имел, ему приходилось кормить мать и брата-рыбака, потерявшего откушенную зверь-рыбой ногу.

— Ты так и не прочел книгу, которую я тебе дала, — поджала губы Тинай, — а зря. Если ты не можешь изменить ситуацию, то измени отношение к ней. А еще лучше все-таки поменять что-то. Например, работу. А есть та, которую вполне может исполнять одноногий. Брат мог бы сам себя содержать.

Миротворец молчал. По его глазам Тин видела — Френ жалеет, что все ей рассказал. А уж как она жалела… Мог бы и не жаловаться, зная, как она этого не любит!

— Ты, правда, думаешь, что ему нужно именно это? — нейтрально спросило мертвое чудовище.

— Я думаю, это ты должен отвечать на мои вопросы, а не наоборот.

— Да пожалуйста. Спрошу у другого. Ми-Анн, что нужно человеку, которому плохо?

— Сочувствие, — девочка отложила блокнот. — А потом, может, совет.

— Зачем тратить лишнее время… — начала Тинай.

— О, как замечательно! — перебило чудовище. — Ты не желаешь тратить время на сочувствие, но принимаешь от других такой подарок. Дай расскажу тебе одну легенду. Жизнь, которая у тебя есть, — еще не все. Только первый круг. А есть и второй, сразу после смерти. Второй шанс. Но это не награда, а признание, что ты был настолько бесполезен, что пришлось дать тебе еще одну попытку. Понимаешь? Выглядит как победа. Но это провал. И если от тебя не останется доброты, если не вложишь себя в других и проживешь лишь для себя, то ты бесполезна.

— А мои чувства и мое счастье ничего не значат? Почему надо жертвовать ими и собственным временем другим, если самой его не хватает, и оно однажды кончится?

— Но оно все равно кончится… Победа делает тебя счастливой, от счастья ты жестока. Какова же несчастная? Не превращаешься ли ты в чудовище, и если превращаешься, не надо ли позвать к тебе Героя?

— Это бред и клевета, — выпалила Тинай, смутно понимая, что перегибает палку, но уже не в силах остановиться, — что победы мне вредят! Я заслужила каждую из них, каждую! Я жила в кошмаре! Много-много лет! Откуда ты знаешь...

— Потому что ты так цепляешься за свои победы, — сказал голос. — Брала бы пример с девочки, убравшей приз в стол. Если бы тебе давали медаль за каждое убийство, скажи, ты бы вешала их на себя или прятала?

— Конечно, я носила бы их, и заслуженно!

— А я и не спорю. Но сколько тебе надо побед, сколько медалей, чтобы согнуться под их тяжестью? Каков срок службы у Героя?

— Три года.

— А потом?

У Тинай было ощущение, что оно знает ответ и так, но Героиня сказала:

— А потом к герою начинают приходить его собственные чудовища, и он теряет способность их убивать.

— Видишь. Вот чем закончатся твои победы. И могу обещать, что они закончатся раньше, чем ты думаешь.

— Но почему?!

Мертвое чудовище вздохнуло.

Оранжевая пыль поднялась, протанцевала в солнечных лучах и медленно, тяжело осела.

— Потому что убить чужого монстра легче, чем иметь дело со своим. А любовь к себе — это монстр.

Голос замолчал, и стало ясно — больше он не заговорит.

Девочка по имени Ми-Анн нарисовала что-то в блокноте и закрыла его.

— Благодарю, — сказала она. — Мое исследование закончено.

— И что же? — спросил миротворец. — Каков ответ? Кто такие эти чудовища?

Маленькая хозяйка показала страницу. На ней был нарисован огромный знак вопроса.

2.

— Это твой мир? — спросила Ми-Анн с явным сочувствием.

— Это больше похоже на бред, — Тинай стиснула руки до побелевших пальцев. — Чудовища-вопросы, победы, которые делают человека жестоким… Моя жизнь словно отразилась в кривом зеркале. Но второй круг… — она поглядела в туман, — если это он, то я и правда проиграла.

— Выходит, мы все видели одно и тоже, — заметил Френ, потирая лоб, словно с размаху приложился им обо что-то. — Какая удивительная история. И правильная. Если не отвечать на свои вопросы, заглушать голос души, они станут чудовищами.

Ремин посмотрел на него с интересом.

— Я думал, ты был воином в… на первом круге.

— Именно так, — кивнул Френ, — Но разве это мешает быть еще и умным человеком? Вот ты стал в этой истории чудовищем и его голосом. Разве от этого ты меньше человек?

— Не меньше, хотя и не больше. Но таково обычное мнение, — пожал плечами Ремин. — Если человек владеет мечом, то он просто приложение к мечу. И размышления не для него.

— Если просто махать мечом, не размышляя, то надолго не хватит ни тебя, ни меча. Я нередко попадал в ловушки, выбраться из которых помогала не сила, а хитрость… Да и сейчас — разве это все не ловушка?

— Если второй круг ловушка, то как выйти из нее? — спросила Ми-Анн.

— Вы так говорите, словно поверили, — фыркнула Тинай.

— А почему нет, если это дает надежду? — заметил Френ. — Если даже придется признать, что мы все неудачники. Победы — это ловушка? Неудачи тоже ловушка. Но из такой легче найти выход, ведь каждая неудача — ступенька вверх.

— Кроме последней, — заметила Ми-Анн, и тут же поправила себя сама: — Но иногда и она тоже.

Невидимый дождь шумел все громче и платформа словно пропитывалась серебром. И в нее уже почти можно было глядеться, как в зеркало.

Ми-Анн посмотрела на гостя сквозь прутья клетки. Надо было встать и поклониться, но габариты ловушки не давали.

— Здравствуй, — сказала она и вежливо склонила голову, рассматривая рыцаря так же пристально, как он ее. Белые Свитки Вежества не запрещали отвечать вниманием на внимание. Было немного жаль, что она не маг и не умеет наводить иллюзию и так улучшить внешность. Так что гость увидит всего лишь девушку с короткими темными, с красноватым отливом волосами, в традиционном платье-хэ, состоящим из блузки-доро, безрукавки-ви поверх нее, широкого пояса-гу, штанов-омо, и отдельно надевавшихся рукавов шинен… И не забыть шапочку-чиними с кисточкой, так же имеющей свое название. Те же Свитки рекомендовали обращаться на «ты» к тому, кого просишь о важном. — Поможешь мне? Сама не могу, не хватает веры.

— Веры? — удивился рыцарь, доспехи пришельца, хорошо начищенные, отражали слабый свет, идущий тут отовсюду. — А при чем тут вера?

Она решила, что легче показать. Протянула руку сквозь прутья, сосредоточилась…

— Золото? — воскликнул воитель, — твоя рука стала золотой?

Она кивнула и вернула руке обычный вид. Рыцарь внушал ей какое-то доверие, фокус с золотом она не стала бы показывать кому попало, тем более это и не фокус.

— Если бы я смогла как следует поверить, то сама разобралась бы с клеткой. Например, просто раздвинула бы прутья, став сильной. Или сняла заклятье, которое на ней висит, сделавшись могучим магом. Но у меня просто нет веской причины верить в такое.

— А спасение твоей жизни — причина недостаточно веская?

— Нет, — покачала головой девушка, качнув и клетку.

— Но почему?

— Потому что я должна учиться, особенно если достаточно беспечна, чтобы попадать в неприятности. А выбираться из них легко ничему не научит. В это я верю и эта вера важнее прочих.

— Ну ладно, — вздохнул рыцарь, — не понимаю, зачем так усложнять, но это твоя жизнь. Тут где-то есть рычаг, да?

— К сожалению, не все так просто. Одна кнопка в западной стене, другая в восточной. Расстояние — сам видишь. И нажать их надо одновременно.

Гость поглядел на одну стену, на другую, подошел осмотреть кнопку, едва заметную округлую на фоне бурых камней сероватую блямбу, и вдруг начал снимать доспехи.

Ми-Анн не спрашивала, она ждала и наблюдала.

Из частей доспехов он выстроил дорожку от одной стены к другой, вернее, с расстояния, на котором мог бы нажимать на одну из кнопок. Все эти наручи, поножи, налокотники, наколенники и прочие финтифлюшки он связал между собой, а к стене поставил нагрудные латы, уперев их в положенную между латами и стеной перчатку. Именно к ней и тянулась оказавшаяся в кармане рыцаря недлинная веревка, а веревку он привязал к остальным, уже связанным в дорожку, латам. А потом начал тренироваться.

Хорошо, что пещера находилась в безлюдной местности, иначе на грохот падающего панциря обязательно сбежались бы зеваки. Оказалось не так просто выдернуть перчатку, чтобы уронить панцирь на стену, а не на пол. И еще труднее — приспособиться касаться своей, восточной, стены одновременно с упавшим на западную панцирем. Рыцарь оказался человеком основательным, он потратил на это едва ли не час и только потом передвинул всю конструкцию к кнопке и сам встал у другой.

— Готова? — спросил он.

Девушка кивнула, хотя готова не была и не успевала представить и поверить, что она каменная, то есть неуязвимая.

Рыцарь дернул за кожаный ремешок, дождался, пока дорожка из фиговин пошевелит панцирь и нажал на свою кнопку.

— И как только ты додумался до такого? — спросила Ми-Анн, стряхивая с себя паутину, которой немало оказалось в клетке.

— Не знаю, как-то в голову пришло, — беспечно признался рыцарь и протянул ей белейший платок. — Еще и не такое делать приходилось.

— Ты спас мне жизнь, — девушка привела себя в порядок и поклонилась, — я не останусь в долгу.

— Как? Собираешься спасти мне жизнь в ответ? Может, долго придется ждать подходящего случая.

— Спешка и суета — лишние вещи, — заметила девушка, применив одну из формул ее народа, неторопливого во всем и всегда. И добавила еще одну, для впечатления: — Спешащий всегда опаздывает, неторопливый всегда успевает.

Они расстались на перекрестке. Девушка свернула в город, а рыцарь — в сторону Замка. В городе, проходя через площадь, девушка увидела пророка. Он стоял на обычном для них возвышении и вещал:

— Мир это любовь. Жизнь — это любовь. И душа человека полна любви. Но обыденность прячет ее в складках своих серых одеяний…

Прохожие шли мимо. Редкие останавливались послушать, но после повторенного в очередной раз слова «любовь» уходили прочь. Почему-то людям не нравится, когда его произносят вслух.

Ми-Анн остановилась. Пророк был не стар и не молод, с лицом вдохновенным, хотя и очень простым. Стало немного жаль этого человека — многие пророки хорошо начинают, но кончают плохо, девушка не желала ему такой судьбы. Но что она могла сделать? Ничего.

Кроме чуда.

И пророк как раз дал ей такую возможность.

— Человек, который любит, может все, — сказал он.

— Да, — Ми-Анн шагнула вперед, — я люблю, я верю…

Она огляделась. Зрителей маловато. Мама с дочкой остановились поглазеть на пророка, какой-то горожанин, явно не в духе, и парочка студентов.

— Я верю, — повторила она с воодушевлением, — что золото в моих руках.

Она на миг спрятала ладони в широких рукавах, а когда достала, они сияли как благороднейший из металлов. Девушка для верности стукнула ладонями друг о друга, вызвав звон. Мать с дочкой смотрели, открыв рот. Студенты похихикивали, явно не веря, горожанин как завороженный подошел, протянул руку. Ми-Анн дала ему потрогать и даже позволила поскрести золото ногтем, а потом спрятала руки в рукава и достала уже нормальными. Не нужно очень уж много соблазна. Пусть кто-то решит, что фокус, но кто-то поверит…

И только сам пророк смотрел удивленно и недоверчиво. Дураком он точно не был.

Звали его Ремин. Когда толпа разошлась, он назвал имя, но не спросил, как Ми-Анн сделала свое чудо, задал совсем другой вопрос:

— Зачем?

— Хочу помочь тебе. Потому что… ты и сам знаешь.

Пророк кивнул.

— Знаю, но не могу по-другому. Это здесь, во мне, — мужчина прижал руку к груди. — И я должен говорить, иначе что-то умрет.

Он попытался жестами объяснить то, чего не смог словами, но девушка остановила:

— Не надо. Я понимаю. Или просто верю.

Все пророки были немного безумцами, потому что не могли молчать. И все, кто не могут молчать — немного пророки.

Они повторили трюк с золотом несколько раз в разных концах города и через пару дней, когда Ми-Анн шла в лавку, она увидела толпу, которую собрал пророк, и порадовалась за него. В конце концов, почему не сложиться и другой судьбе, кроме обычной? Люди внимали ему, как самому лучшему пророку на свете и, кажется, верили в него, хотя надо было в себя. Но может, они еще научатся.

С рыцарем она встретилась через несколько дней, и теперь все было наоборот — это она шла мимо замка, а он висел на стене и изо рва к нему уже ползли кислотные улитки. Ми-Анн остановилась:

— Что ты натворил?

Рыцарь вздохнул:

— Пошутил просто.

Девушка возвела очи горе:

— Правил не знаешь? Они же там, на двери, написаны!

Рыцарь едва заметно качнул головой, он был очень ограничен в движениях, приклеенный к камню стены. И все время косился на приближающихся медленно, но верно, улиток.

— Знаю. Но ведь я не смеялся.

Замок Зеркал стал всего лишь музеем, но правило заведенное его прежней хозяйкой, оставалось действующим — не смеяться в его стенах. Изощренное издевательство, особенно когда речь о кривых зеркалах… Впрочем, говорят, люди видят в них не себя, а судьбу, какой она могла быть, и часто это совсем не смешно. Может, просто иллюзия, но некоторые верят. Вера, в отличие от смеха, не нарушает правил. И пример того, что случается, если его нарушить, висел сейчас на стене замка.

Ми-Анн собиралась помочь. К замку вел Мост Крови, на который в хорошие дни можно было ступить и пройти туда и обратно. В плохие приходилось подкармливать его. И сейчас день оказался плохой: гранит пылал алым, как раскаленный.

Все, кто хотел пройти не в срок, притаскивали с собой меха со свиной кровью и поливали ею мост. Ми-Анн пришлось бы бежать за нею в деревню, а улитки хоть и медленные, но не настолько, чтобы девушка успела.

Она подошла к самой кромке Моста, провожаемая удивленным взглядом рыцаря, постояла, давая себе поверить, и шагнула на алый камень.

С каждым шагом идущая менялась. Цветные одежды потемнели, и она ощущала внутренние изменения, но старалась не обращать на них внимания. Надо было спасти рыцаря… а с каждым шагом этого хотелось все меньше и меньше.

Но Ми-Анн все-таки дошла, встала рядом и положила ладонь на стену. Стена тут же отпустила рыцаря, и он почти упал на землю, а улитки разочарованно подались назад — они любили только неподвижную пищу. Потом камень кладки пошел волнами и сделался зеркалом, давая Ми-Анн увидеть себя, высокую, черную, в железной короне, как и полагается Темной Владычице. Потом из зеркала глянула другая, в темном платье, с суровым лицом — наверное, прежняя владычица замка, глянула и одобрительно кивнула преемнице.

— Зачем? — спросил рыцарь, глядя на нее.

— А как иначе? Я у тебя в долгу и должна была спасти тебя.

— Ничего ты мне не должна, тем более такой ценой!

Девушка равнодушно пожала плечами. Там, внутри, ей было все равно. И даже чуть меньше. Почти хотелось отдать улиткам приказ нападать, но она еще могла держать себя в руках, хотя и знала, что в конце концов уступит взятой на себя Тьме.

— Убей меня, — попросила Ми-Анн.

— Нет, — он даже не коснулся рукояти меча, — ты спасла мне жизнь.

— Ты спасешь еще больше, если выполнишь мою просьбу. Видишь их? — девушка кивнула на улиток, — пока это мелкие твари… Но они вырастут и станут крылатыми и вечно голодными. Кислотные драконы вместо кислотных улиток.

— Нет, — повторил рыцарь, отступая.

— Ты спасешь много жизней, — повторила она (а ей уже хотелось, чтобы эти многие жизни не были спасены).

Он сделал шаг к ней и снова отступил.

— Ну, хорошо, — Владычица подняла руки, — тогда я начну.

3.

— Но зачем?? — воскликнул Френ, вставая на ноги.

— Славная смерть, — сказала Ми-Анн, чуть склонив голову.

— Но бессмысленная! — он прошелся по платформе туда-сюда, словно зверь по клетке. — Когда умеешь так верить, то можешь придумать что-то еще…

— Я не смогла найти иное условие, при котором мост мне не повредил бы, и стена замка послушалась и согласилась тебя отпустить.

— Но я сам виноват, и…

— Тише-тише! — перебил взволнованного воителя Ремин. — Этого не было. Всего лишь иллюзия. Отражение. Причем кривое. — Он посмотрел на Тинай. — Темная Владычица?

— Теперь-то какая разница? Я не ставила бы в замке кривых зеркал. Скорее, сделала бы их прямыми.

— Если такое возможно, — Френ еще раз прошелся по гладкому полу, вглядываясь в смутное, словно надеялся стереть разделяющую его и отраженное грань и увидеть за ней ответ. — В книгах, которые ты читала, что-то есть об этом?

— Нет. И легенды о втором круге не слышала. — Она задумалась. — Мне кажется, тут есть связь. Хрупкая, как последняя надежда.

— Алая надежда, — поправил Ремин.

— Алая? — почти хором переспросили девушка и женщина.

— Да. Надежда цвета заката, — «горожанин» потер пол ладонью. Кажется, что-то снова менялось. — Если бы я умел верить, как ты, то поверил бы в такую надежду. И пообещал ее всем.

— Как пророк?

— Я не хотел быть пророком и вести кого-то за собой. Как ты, наверное, не хотела убивать чудовищ. Но мир иногда устроен странно. Или мы сами. Неизбежная кривизна.

— Но ее можно исправить, — заметила Ми-Анн, — возможно, именно верой? Или той самой алой надеждой?

В глубине темного камня разгоралось сияние цвета заката, и на фоне его отражения делались яснее и четче.

Корабль должен был уйти на рассвете. Хотя людей осталось совсем немного от города и от мира, но некоторые собирались слишком долго. А утром вместо моря у берега плескалась подсвеченная алым муть, которая растворила в себе большую часть корабля, оставив на поверхности мачты и рваный парус. Одни рыдали, увидев это; другие подходили и всматривались в алое, а потом делали шаг и исчезали в нем. А другие старались не смотреть, словно если не смотришь на что-то, оно исчезает. Как по-детски.

Френ смотрел — не часто, но долго. И чем больше не отрывал взгляд от алого, тем больше оно выцветало, становясь серым. Вскоре он просто не мог поверить, что видел другой цвет и лишь тогда отводил глаза.

Время то плелось, то пускалась вскачь, но это не волновало; не хотелось ни есть, ни пить, только смотреть, ждать и молчать.

— Почему? — услышал он вопрос и поднял голову. Какая-то женщина подошла к нему, а он и не заметил, — почему все должно заканчиваться так?

— Все просто должно заканчиваться, ведь это, — Френ кивнул на алое море, — ты же знаешь, что это.

— Знаю, — сказала она, — наше собственное безразличие. Его накопилось слишком много и теперь оно поглощает мир. Как там написано в Книге? «Придет оно и все остальное уйдет — это последние времена. А сделать Последние времена Первыми сможет лишь тот, в ком найдется чувство достаточно большое, больше всего равнодушия мира».

— Ты знаешь кого-нибудь, кто вместил бы в себя столь огромное чувство? — спросил рыцарь, — я не знаю. И чувство, способное стать таким огромным тоже. Ненависть можно не называть, не подходит. Тут многие приходили с ней. Но, может, ненавидели как-то не так и потому просто исчезали.

— Но мы же не знаем, куда они деваются, — заметила женщина, — может так и живут там, внизу.

— Тогда почему не возвращаются?

— Возвращаться всегда тяжело.

Оба долго молчали.

— И все-таки мне кажется, есть одно, что могло бы оказаться больше.

— Что же это? — Френ не надеялся спастись, он вообще больше не думал о спасении, в его душе плескалось то же алое, что и в море.

Женщина усмехнулась, шагнула ближе к кромке прибоя.

— Я одинока, — с каким-то наслаждением прошептала она и шагнула в воду.

Алые волны поднялись выше, захлестнули ей ноги, потом вдруг сияние цвета заката окутало ее, скрыло от глаз, а когда исчезло, вместе с ним исчезла и женщина.

Наверное, одиночество — это тоже был неправильный выбор.

Френу надоело сидеть на камне. Он встал и побрел вглубь материка, который скоро станет просто островом, потому что алое пожирало и берег тоже. Было тихо, как никогда. И пусто… Только чуть подальше девушка, смуглая северянка из тех, кого называют «любимцами солнца», в традиционной одежде своего народа, возилась у странной технической штуковины, смутно знакомой. Рыцарь припомнил — установка для запуска фейерверков. Когда отмечали очередную его победу, то на площадь города выволакивали такую и расцвечивали небо огнями.

— Что ты делаешь? — Френ подошел к ней. — Тебе есть что праздновать?

— Нет. Я из семьи потомственных фейерверкеров и хочу напоследок устроить представление, да к тому же проверить одну вещь. Поможешь? — она кивнула на установку: — Нужно дернуть за тот рычаг, когда я скажу.

Рыцарь кивнул.

Фейерверки взлетали в воздух, рассыпались звездами, превращались в фигурки людей и зверей, и в этом не было особенного, что стоило бы показывать в Последние времена. Но потом два фейерверка словно столкнулись в воздухе и образовали огромное пылающее сердце.

Девушка смотрела на него, пока оно не погасло.

— Странно, — сказала она, — хотя может и нет. — Перехватила взгляд рыцаря. — Гадание на фейерверках. Я гадала. Последняя фигура — ответ на вопрос о том, как нам спастись.

— Сердце? — удивился он.

— Любовь, — поправила северянка, сказав, в общем-то, очевидное.

— Где ты найдешь столько любви в этом холодном мире? — спросил Френ с горечью.

— Если мы хотим спастись, то должны искать…

Это могло продолжаться годами — и продолжалось годами, в которые растянулись часы или дни. Иногда легче, когда нет надежды: живущая в тебе, она мучительна и не дает покоя.

Девушка — ее звали Ми-Анн — и Френ путешествовали по материку, все больше сжимавшемуся до рамок острова. Конечно они не находили любви, хотя и видели нечто похожее, но все это было не то, не то. Он замечал, как спутница стареет и сам ощущал то же самое — съеживающееся, становящееся все слабее тело. Это ничего не меняло, рыцарь понимал, что не умрет, даже став совсем старым. Если только не подойдет и не окунется в море алого. Но можно ли назвать то, что происходит с человеком в Море Равнодушия, смертью?

Наверное — да.

Однажды вечером у очередного костра, неизвестно из чего и для чего разведенного, Ми-Анн сказала:

— Любовь — самая ненужная вещь на свете.

Рыцарь поднял голову:

— Изрекла истину. Надо найти самого ненужного человека на свете.

— В нынешние времена никто никому не нужен…

К костру подошел какой-то человек. Так тихо, что рыцарь не сразу обратил на него внимание.

— Видели знак? — спросил гость и кивнул на небо. Оба, не сговариваясь, глянули вверх. Безмятежно синие небеса, такие же равнодушные, как море, не отражавшее их.

Девушка сообразила первой:

— Не только видели, мы его и сделали. Сердце?

Гость кивнул:

— Это ведь значит любовь. Только она может всех спасти.

— Но почему не вера? — спросила Ми-Анн. — Не понимаю.

Девушка взяла с земли камень, подержала в руке, и он вдруг засиял золотом. Ми-Анн покачала его в руке и кинула в кучу других, не золотых.

— Потому что они с равнодушием разной природы, а ненависть и любовь — одной, — ответил гость, проводив камень взглядом. — Обе могут обжигать. Равнодушие только холодит, и у него нет ни вкуса, ни запаха.

Рыцарь кивнул, хотя ему было совершенно безразлично.

— И что теперь?

— Думаю, надо пойти к морю.

— Совсем не обязательно. Море само скоро придет сюда.

— Это-то и плохо — что ничего не нужно делать.

— А ты не боишься, — спросила Ми-анн, — что у тебя ничего не получится?

Человек присел к костру.

— Я хотел бы бояться, — сказал он, — когда-то я любил людей, мир, жизнь, но сейчас не знаю, любовь ли это. Я хотел бы испытать другое чувство, чтобы сравнить, пусть даже это будет остро и больно.

— Ты сможешь это проверить… — начал рыцарь

— Мы сможем, — поправила Ми-Анн, вставая, и глянула на него с укором — словно то, что до этого они путешествовали вместе, значило, что и сейчас Френ должен вставать и идти.

Он вспомнил женщину, ушедшую в океан. Может, ее и других еще можно спасти.

— Идем! — потребовала девушка.

И он встал и пошел, хотя это было очень трудно, наверное, труднее всего на свете.

Море оказалось близко, но все равно за то время, которое трое шли к нему, все ссутулились и постарели, стали совсем другими людьми. У рыцаря закрывались глаза, но и под опущенными веками он видел алые волны Равнодушия.

— Ну вот, — сказал человек, вставая на кромке, — не знаю, что теперь. Может, сказать о любви?

— Толку говорить о ней, как и о другом чувстве? — спросил Френ. — Им надо жить.

Человек наклонился, потрогал алую муть. Ничего не случилось. Он взял в ладонь пригоршню мути, поднес к глазам, рассмотрел, отпустил. Алое не пролилось водой, но спланировало клочком тяжеловесного тумана.

— Я хочу верить, — произнес человек, явно решаясь на что-то. — Верить в любовь, свою собственную, во имя которой я сделал так мало. В чужую, ради которой не сделал ничего. Просто в любовь, если такое бывает. Но верить непросто.

— Даже если ты не можешь верить, я верю в тебя, — сказала Ми-Анн.

Слова девушки точно подтолкнули его. Человек шагнул в море — не в него, а на самую кромку, на поверхность, ступил, как на твердое, и пошел дальше.

Ми-Анн разочарованно смотрела вслед:

— И что теперь?

— Идем за ним, — сказал рыцарь, в кои-то веки решительно, и шагнул — туда же, на кромку.

Он не смотрел, идет ли за ним девушка, но видел: тот, кто впереди, то и дело проваливается, все глубже и глубже с каждым разом, и, наконец, начал испытывать чувство, правда, это оказалась не любовь, а страх. Боялся Френ не неудачи, а что там, где окажутся, они будут никому не нужны. Иногда бесконечная ненужность — это и есть конец.

Но потом впередиидущий выровнялся и рыцарь с девушкой догнали его, пошли вместе с ним, никуда или куда-то.

Впереди разливалось все больше алого, словно вставало солнце, а порой Френу казалось, что это огромное алое сердце, и он начинал верить: все это когда-нибудь закончится и закончить, чтобы начать, может только любовь.

— Пророк, — с улыбкой повторила Тинай. — И девочка-фейерверкер… Тебе очень подходит. Спасибо за историю. Это было… кажется, я хотела сделать то, что сделала там. И теперь мне почему-то… проще. Наверное, в том море осталось все лишнее. И сердце — это все-таки не любовь, а вера.

— А мы ведь совсем забыли, что нас нет, — заметил «пророк». — Хорошо это или плохо? Сможем ли мы уйти на второй круг или… выпрямить кривые зеркала судеб, если забудем себя самих?

— Наша смерть — это еще не мы сами. И даже наши поступки, — сказала Ми-Анн. — Вот это все и есть кривые зеркала. Их уже не выпрямишь.

— Тогда где нам найти прямые? Или из чего их сделать?

— А что у нас есть?

Четверо молчали. Это был вопрос, на который они ответили, едва оказавшись здесь.

А каменный пол, окончательно ставший зеркалом, снова показывал им самих себя.

Гроза с чудовищным градом застала странника внезапно. Так внезапно, что он отважился укрыться в замке с самой черной репутацией. Репутация — это ничего. Вот когда тебя одарит сверху градиной размером с кулак — это серьезно. В конце концов, Темной Госпожи нет уже шесть сотен лет, а град — вот он.

Путешественник не рассчитывал, что будет в замке один, наоборот, увидев свет в окне, обрадовался.

Интересная троица палила какую-то дрянь прямо у трона Властительницы. Впечатляющего до сих пор трона. Он кое-где еще поблескивал осколками черного льда; все ценное давно утащили, остались только вросшие в серые камни нетающие ледышки.

— А вот и еще один недотепа, — сказал здоровяк с мечом, сидевший ближе всех ко входу. — Заходи-заходи, присоединяйся. Если есть припасы, выкладывай, а нет — своими поделимся.

Мелкая девчушка в разноцветных одеждах фыркнула:

— Вообще-то надо бы иметь свое и уметь рассчитывать запасы на весь путь.

Женщина постарше, рыжеволосая, в простом платье, шикнула на нее. Гость сел к костру.

— Звать-то тебя как?

— Ремин, — он вытащил из сумы скромные припасы, сыр и хлеб, и, конечно, под руку попалась и выглянула наружу пачка листовок из тех, которые он расклеивал в каждом городе.

— А это что? — здоровяк протянул руку, взял один листок, прочитал и усмехнулся в усы, — а ты, значит, чудотворец?

— Да не я! — Ремин привык, что в каждом городе и в каждом случае приходилось объяснять, — не я, а вы! Или те, кто придет!

— И кто приходит?

Ремин опустил плечи, сгорбился.

— Зеваки в основном. Бездельники всякие.

Женщина и девочка тоже заинтересовались, взяли листок из рук рыцаря. А там… ничего особенного: «Хотите сотворить чудо своими руками? Тогда приходите…» — и место, чтобы написать, куда и когда надо прийти.

Девушка-девочка вернула бумажку Ремину, зачем-то свернув ее.

— Значит не ты, а мы? — уточнила она, — и что же для этого нужно?

— Для начала — точно знать, чего хотите. И договориться, ведь это что-то должно быть одним на всех.

— У-у-у, безнадежно, — протянул воин, — скажи честно, часто людям удается договориться?

— Почти никогда, — признал Ремин, — только если разбить их на группы по интересам. — Он потер челюсть, словно с трудом смог выговорить это странное словосочетание. — И чем меньше людей, тем лучше.

— То есть мы могли бы договориться, потому что нас немного?

— А вы хотите сотворить чудо? — воспрянул Ремин.

— Было бы неплохо, — заметил здоровяк. — Хотя бы сделать так, чтоб град к утру прекратился.

— Но это же мелко! Не стоит тратить себя на мелкое!

— А на что стоит? Сделать лучше для всех? Так никто не знает, как лучше для всех. Даже для нас четырех это неизвестно.

— Ну почему никто не знает… вот она знала, — женщина кивнула на черный трон.

— Она знала, — кивнул рыцарь, — ну и где она теперь?

Рыжеволосая благоразумно промолчала.

— Давайте попробуем, — предложила девушка. — Это интересно. Кстати, меня зовут Ми-Анн.

Женщина представилась именем Тинай, а рыцаря звали Френом.

— Давайте. Итак… чего мы хотим? Есть у нас общее желание или кусочки того, что можно сделать общим, собрав вместе?

Все молчали. Наверняка у каждого имелось свое особое хотение, но никто почему-то не спешил его высказывать.

— Так, хорошо, — Ремин решил дать подсказку, — вы чем-то недовольны?

— Чем может быть недоволен человек, кроме своей жизни? — усмехнулась Тинай.

— А конкретно?

— Судьбой, — уточнила Ми-Анн, ничего не уточняя.

— А еще точнее?

— Экий ты въедливый, — усмехнулся Френ. — А конкретнее… то здорово, если бы у каждого человека была вторая возможность, второй шанс прожить так, как не смог в первый. Хотя бы после смерти. Случается, что жизнь его настолько бесполезна… Но он может увидеть это, только когда уже слишком поздно. Первая жизнь — первый круг, но нужен и второй. Не слишком сложно?

— Нет, что ты. И не представляешь, что иногда выдумывают. Но все согласны? Это ваш выбор?

Ми-Анн и Тинай кивнули.

— Тогда стоит оглянуться и найти вокруг то, что поможет сотворению этого чуда.

Рыцарь присвистнул:

— Ну, ты сказал. Сам же видишь, тут только развалины…

— И лужи, — Ми-Анн отодвинулась от упорно и старательно ползущего в ее сторону озерка влаги, — в которых отражаемся мы.

Возникшая пауза была напряженнее всего, что слышал когда-либо Ремин.

— Отражающая поверхность — произнесла Тинай, первой озвучив общую мысль. — Зеркало. Чтобы увидеть новую вариацию… новый круг. Но все зеркала кривят.

— Значит, наши должны быть прямыми, — высказался Френ. — Прямые зеркала — исправить кривую жизнь.

— Отлично, — хлопнул в ладоши Ремин, — а теперь каждый должен вложить в сотворение нужного свой настоящий талант.

— Верить — мой талант, — Ми-Анн глянула в сторону лужи, сделала страшное лицо, и лужа, словно испугавшись, отползла прочь, оставив на память о себе мокрое пятно.

— А я умею убеждать, — уточнил рыцарь, — верьте, у нас все получится.

— А я умею видеть, чего не хватает, — сказала Тинай. — Это должны быть не просто прямые зеркала, но дверь на ту сторону, во второй круг… И что делать дальше?

Ремин развел руками:

— Ничего. Разве вы не видите? Наши дары вошли в резонанс и все само происходит. Мой талант — соединять в одно целое кусочки разного. Слушайте.

Слушать было нечего, кроме грозы за окном, но звук непогоды как-то отдалился, словно приходил из другого, далекого мира, а здесь едва уловимо дрожали стены и пол. Дрожала, до кругов на чистой глади, растекшаяся по залу лужа. В ней вспыхивали искры, по комнате блуждал аромат мяты и меда.

Стены сначала придвинулись, потом разошлись в стороны, оставив четверых в пространстве, заполненном светящимся туманом. Лужа отразила этот свет и стала стремительно светлеть. А потом поднялась гигантским, чуть наклоненным вперед зеркалом. В нем отразились они… только какие-то другие… эти четверо сидели на платформе из зеркального камня и смотрели на свои отражения.

Смотрели в них.

Молчание. Все — и эти, и те — чего-то ждали. И никто не знал, чего.

Может, вопросов, таких же прямых как зеркала. Те, с той стороны, и эти — с этой, словно были одним, только почему-то разделенным и поэтому сейчас могли чуть больше — отразиться друг в друге, увидеть то, чего раньше не видели. Спросить или сказать о важном.

— А знаете, я стихи люблю, — вдруг сказал Френ. Наверное, ему показалось странным, что они успели поговорить обо всем, кроме того, что любят, и он решил исправить упущение. — Они очень подходят всему этому. Хотите, прочту?

Трое на этой стороне и четверо на той кивнули.

— О чем молчат кривые зеркала?

Каких нам бед и истин не пророчат?

Мы создали борьбу добра и зла,

И каждый там воюет, где захочет.

За мир для всех, за счастье и покой,

За право не тревожить мысль и память,

За то, чтобы недрогнувшей рукой

Кривое наконец-то смочь исправить.

Голос звенел в тишине, звучал для всех, стирая границы и преграды. Или просто показывая, что их не существует.

— Но нет, борьба окончена уже,

И зеркала нам всем нужны едва ли.

Друг друга понимавшие в душе,

Мы лучше них друг друга отражали.

Когда решали: нужно говорить

А не бросаться в горечь молчаливо.

Когда хотели жить, давая жить

При том, что каждый хочет жить не криво.

Но в зеркале любом ты не один,

Пусть разные немного эти двое...

Немного, да. А больше — впереди,

Где жизнь прямей, чем зеркало прямое.

Вот и все, что понадобилось им — просто слова, последние из которых прозвучали уже на той стороне зеркала и в новом круге, где отражения стали просто отражениями и восемь превратились в четверых.

…А вышли они из замка утром, когда гроза закончилась, все вместе. Ми-Анн чуть задержалась — вытерла рукавом каменную табличку на двери и прочла высеченное на ней:

— «Не смеяться ни при каких обстоятельствах». «Вы должны точно знать, чего вы хотите и быть готовыми получить именно это». — Девушка фыркнула и тут же зажала рот ладонью, хотя они и были вне пределов замка, чей хозяин запретил смеяться.

После грозы пахло свежестью и мокрой землей. Этот мир, один на всех, встретил их вышедшим из-за туч солнцем.

— Ничего не понятно, — сказал Френ. — Получается, это мы создали возможность второго круга… и сами же ее использовали.

— Может, и мы. Или каждый, кто приходит, создает ее заново. Может у кого-то вместо зеркал взгляд таинственного зверя, или морское путешествие, или битва или огонь костра. Главное, чтобы рядом оказался кто-то, в ком можно отразиться, ведь по-настоящему прямы только такие зеркала — люди друг для друга… Однако пахнет едой.

Ветерок, в самом деле, доносил откуда-то запах очага и стряпни. У кого-то из четверых заурчало в животе.

— Но мы же… — Тинай замолчала не договорив. То, о чем она собиралась сказать, осталось в прошлом. Поэтому она задала совсем другой вопрос: — Хоть у кого-нибудь есть деньги, чтобы заплатить за еду?

Пошарив по карманам, они не нашли ни монетки. Френ даже оглянулся на замок, словно предлагал вернуться и поискать спрятанных сокровищ. Ми-Анн подняла с земли камешек, нахмурилась, глядя на него, и тут же бросила. В ответ на взгляд Тинай пожала плечами:

— Не выходит правильно поверить, потому что нет нужды. Придется обходиться без золотой гальки.

— Значит, своими силами. Для начала, может, предложим отработать, — она поглядела на Френа.

Он понял.

— Я достаточно силен для колки дров, например. А могу поохотиться на какое-нибудь чудовище, если они тут есть.

— Я умею рисовать вывески, — сказал Ремин, — а девочка специалист по фейерверкам. А ты хорошо командуешь… Но можно и не так, чтобы каждый за себя, а все вместе.

— Как, например? — поинтересовалась Тинай. — У нас много общего, но на нем не заработаешь.

— Те четыре истории… Можно представиться бродячим театром и рассказывать их.

— Разве мы похожи на театр? Разве нам поверят? Впрочем… — Тинай посмотрела на Френа, чуть склонив голову. — Ты умеешь убеждать.

— И люблю, — кивнул он. — А Ми-Анн — верить. А если мы сами поверим…

Тинай подумала и кивнула:

— Думаю, на завтрак мы легко заработаем.

Запах стал сильнее, словно просил их поторопиться. А они уже и так спешили — посмотреть, что обещает им этот новый круг и какой будет новая жизнь.

8.12.14 г.