Уходи на рассвете

Это был непростой дом, хотя выглядел он обыкновенно. Но раз путь привел именно сюда, то это теперь его дом, решил Киро. И толкнул явно незапертую дверь.

— Здравствуй, — сказал он, входя — это показалось забавным, поздороваться с домом, — я Киро Даниг, твой хозяин.

— Здравствуй, — отозвался дом, — я Рутта. Мне нужен не хозяин, а друг.

Гость остановился. В узковатом коридоре, ведущем в комнаты, слова ответившего прозвучали неестественно четко, не оставляя мысли о «померещилось» или о «просто эхо».

— Ладно, — согласился он, решив ни с чем не спорить, раз его реальность теперь именно такая, где дома могут говорить. — Но я поживу здесь?

— Конечно, — согласился Рутта, — оставайся.

Киро кивнул, словно ничего важного не случилось, и прошел по коридору в залу. Богатую залу с высоким потолком, с расписанными в растительный орнамент стенами и лепниной, причудливо изогнутой лестницей на второй этаж и со странно подобранной мебелью. Красно-коричневый шкаф — с зеркалами, пузатый и вычурный, выглядел нелепо рядом с крохотным столиком черного дерева, на ножке которого был зачем-то повязан цветной шнурок. Дальше — композиция из трех светло-оранжевых стульев. Вроде бы одинаковых, но нет: один из стульев — кривобокий уродец, второй — красив настолько, что это режет глаз, а третий никакой. Поставь в пустой комнате — и все будут проходить мимо, даже если им страх как нужно присесть.

Место у следующий стены занимал диван. Не диван, а песня — синий бархат с золотым тиснением, шикарнейшие подлокотники — дерево и тот же бархат, а вот спинка, пожалуй, неудобная, Слишком крутая, выглядевшая неприветливо. Наверное, она отталкивает каждую спину, которая ее касается. Киро сразу решил обломать характер этому дивану: и спать на нём, и сидеть. Дальше, в углу, стоял… стояло… Закрученная вокруг себя стеклянная пирамида, внутри которой просматривалось вроде бы посуда. Вероятно, так ребенок мог бы представить себе горку по рассказам кого-то из взрослых. У последней стены — кожаное кресло… над ним какая-то добрая душа устроила черно-белый тент, словно от солнца или дождя. Кресло он рассматривать уже не стал; хотелось подняться на второй этаж, а ещё — есть, и любопытство оказалось сильнее голода.

Гость взошел по ни разу не скрипнувшим под ногами ступеням — полукруглым и гладким, но не скользким. Перила — сплетающиеся струи золотистой «воды», застывшие деревянные волны… Приятно вести ладонью по бархатистой древесине, отслеживая изгибы этих волн. И с этой лестницы не хотелось сходить…

Второй этаж зиял пустотой. Ни мебели, ни украшений, просто голые стены, где светлого, а где темного оттенка. И в коридоре за поворотом — старое зеркало, где Киро увидел себя, смуглокожего светловолосого мужчину тридцати с мелким хвостиком лет. Собственное лицо не вдохновляло, запыленная куртка и рубашка без воротника — тоже. Зеркало оказалась непростым — через минуту гость понял, что стекла нет, и видит он не отражение, а скорее себя самого, как его видят другие — незнакомцем, более или менее интересным. Это не напугало, а позабавило. Подошел бы Киро к человеку с таким лицом на улице — спросить дорогу, например? Вряд ли. Но если бы тот приблизился первым, не отказался бы от разговора.

— Меня зовут Киро Даниг, — отвесив шутливый поклон, сказал путешественник, — я был плотником, архивным служащим при Заботе, дрессировщиком и правщиком сценариев в цирковом театре. Самый большой мой доход — семь золотых, самый маленький — половинка яблока.

«Неотражение» раскланиваться не спешило. Кажется, оно слушало.

— Не все сразу, — коварно усмехнулся Киро, — я расскажу все, но не сейчас.

Гость вернулся на лестницу и запоздало подумал, что можно снять незеркало со стены и принести вниз, на первый этаж. Хотя нет, пусть висит на своем месте — приятно будет снова подняться по этой лестнице. И не один раз. Кажется, Киро влюбился в нее.

Откуда-то, как нарочно, потянуло дразнящим, аппетитным запахом, приведшим странника на кухню, где ждал обед. Незнакомое блюдо — мелкие кусочки темного мяса и крупные — светлого, с какой-то острой подливой, оказалось вкусным и сытным. К мясу полагалась гречневая каша, слегка недосоленная.

В доме постоянно горел свет, источника которого Киро не нашел, и он не видел ни одного окна. Правда, мир вне дома тонет в тумане и смотреть там просто не на что.

— Спасибо, Рутта, — поблагодарил гость и зевнул. Все правильно, он вышел из таверны вечером, и сейчас в обычном мире хоть и ранняя, но все же ночь.

— Пожалуйста, — отозвался Дом, — чем тебе помочь?

— Наверное, ничем, — странник снова зевнул и перешел из кухни в залу. Золотобархатный диван неприветливо пыжился, словно надеясь отвратить гостя от мысли присесть или прилечь на него. — Подушку можешь дать?

В углу дивана немедленно возникла подушка, небольшая, и судя по виду мягкая. Киро переложил ее в другой угол, лег, повертелся, нашел удобное положение тела и заснул раньше, чем додумал мысль «а диван вообще-то ничего...»

* * *

…Это началось не сразу. Сначала у Киро Данига все было как у людей: семья, два брата и сестра, учеба — театральный факультет Школы Всех Искусств и несколько лет в Университете, пока не выяснилось: актерский талант у него если и имелся, то исчез вместе с детством, и работать ему бутафором или театральным агентом. Киро не огорчился, уверенный в себе и в том, что место свое в мире найдет. Вокруг жило множество людей, которые уже его нашли. Лучше всех устроились маги. Неплохо зарабатывали и стражи, особенно из городского отдела Всеобщей Заботы, но и работы у них было много. И там нужны не только мускулы, но и особый, аналитический склад ума. Раскрывать преступления — и старые, и новые — это не просто. Впрочем, и в Заботе, как и везде, имелась разная работа. Например, переписчики, архивисты, те, кто могут найти нужное в коробках с документами, а сами коробки — на полках и стеллажах безразмерного хранилища, уборщики — эти нужны всегда и везде, просто охранники… Родись он в аристократической семье, мог бы пристроить себя к делу при дворе. Хорошо подвешенный язык всегда поможет…

Но мало толку болтать о том, чего нет. Лучше использовать то, что есть. Так Киро стал плотником в труппе «Болтливое эхо», выступавшей в городском театре и на площадях. Румно большой город, и жители любили развлечения и находили на них время и деньги.

Но однажды вечером пропала казна труппы. Обвинили Киро, как последнего, кого видели в казённой комнате. Вызвали стражу…

Это было первым признаком того, что Киро «неприкаянный» — рядом с ним логика словно исчезала и люди начинали чудить. Стражи Заботы арестовали подозреваемого, но истинного виновника нашли очень быстро, а Киро в «Болтливом эхе» не задержался, перешел в ту самую Заботу, где, пребывая в ожидании решения своей судьбы, успел познакомиться с кое-кем.

В Заботе Киро прослужил в архиве несколько месяцев, в это время у него начались странности с голосом, который все время менялся. Потом ему порекомендовали сменить профессию, попросту — уйти, и причину так и не объяснили. Но не выгнали, а нашли место в цирковом театре госпожи Аллаж, где Киро стал ухаживать за зверями. Это и стало последним местом работы разговорчивого гостя Дома, «неприкаянного», пришедшего на Ту Сторону.

* * *

Сюрприз ждал странника на следующий день.

Стоило встать с дивана и потянуться, как Дом произнес:

— Столик зовется Мэрсэр, тент над креслом — Олука, лестницу зовут Лонэа, высокий шкаф на кухне — Рамлу-Лapy.

— Это зачем? — удивился Киро, окончательно проснувшись, — откуда у них имена?

— У тебя есть имя? — спросил Рутта.

— Но я человек!

Дом помолчал и вместо объяснений попросил:

— Расскажи о себе.

Киро вздохнул. Игре намёков и умолчаний он предпочитал прямой разговор, но наверное, придется привыкать к другому. И вообще — поменьше спрашивать, а узнавать нужное самому.

— Дай хоть позавтракать, — проворчал «неприкаянный», входя на кухню. За ночь, если называть время сна ночью, ничего не изменилось. Кухонная мебель — полосатые, малиново-серые стулья, стол, криво висящие полки, и белый, со стеклянной дверцей шкаф высотой до самого потолка, видимо, тот самый Рамлу-как-там-дальше, глаз не радовала.

Еда просто стояла на столе — горячая яичница, стакан молока, булочка, луковицы, сыр, рыба в каком-то соусе. Киро съел всё.

— Благодарю, очень вкусно, — посуду, кажется, мыть не требовалось, тем более было негде. А впрочем, кто знает, не найдется ли тут возле дома колодца или ручья? — что ты хочешь обо мне узнать?

— Твое последнее воспоминание, — тут же отозвался Дом.

— Не понял, — Киро вытер руки лежавшим тут же смешным полотенцем — круглым и в цветных пятнах-рожицах, — последнее — как я покушал и спросил тебя, что ты хочешь обо мне знать.

— Нет, последнее событие до того, как ты попал на Ту Сторону.

Странник задумался.

— Придется начать издалека. Хотя, кажется, я уже рассказывал это кому-то… Во сне, вроде бы… Если ты «неприкаянный», то постепенно теряешь все. Семью… ну я просто выбрал жить один, а потом оказалось, что иначе не могу. И человек меняется. У него не может быть ни работы, ни какого-то дела в том мире. В общем… Я тоже всё потерял. Даже свой нормальный голос. Каждый раз им говорил словно какой-то другой человек. С каждой работы уходил или выгоняли. Не мог оставаться на одном месте. Люди… В присутствии «неприкаянного» они чувствуют неудобство… это как слышать неприятный звук, вроде ржавого скрипа или чего-то такого. Сначала просто морщатся, потом начинают косо смотреть на тебя, потом не выдерживают. Ну вот. И я стал таким человеком, который причиняет всем неудобство, и себе самому тоже. Скоро и я сам начал слышать этот «неприятный звук». Последняя работа — в цирке, со зверями ночным смотрителем. Звери меня любили, даже если я бил их. Но такое отношение оскорбляло почему-то. — Киро вдруг понял, какие глупости говорит и, помолчав, объяснил, — словно они меня жалели. Словно тоже понимали, что я «неприкаянный» и мне не место в том мире. Ну, хоть там, в цирке, я не слишком часто с людьми встречался, зверям было отведено отдельное здание, и там торчали я, да уборщик, да еще девушки-гимнастки, но они занимались отдельно и в дневное время, а не ночью. Но конечно я все равно выходил из стен зверинца. До любимой таверны. И вот там-то мне и сказали…

* * *

Таверна звалась «Полосатый Еж». Киро, едва переступив порог, понял — не повезло: для основных посетителей поздновато, но народу полно. Он собирался посидеть хотя бы час, но при таком скопище можно было рассчитывать едва ли минут на десять. Даниг давно заметил: чем больше людей, тем скорее они начинают реагировать на его «странность», коситься, морщиться и хвататься за щеку, словно при внезапной зубной боли. Но «неприкаянный» не хотел уходить на Ту Сторону, хотя на Этой становилось все неуютнее.

Число посетителей стало понятным быстро — в таверне выступал менестрель. Когда пришел Киро, он как раз отлучился промочить горло и поесть. Новый посетитель нашел местечко и заказал любимый кисло-сладкий суп, квас, черный хлеб с зернами джегги, луковый салат. Он понимал, надо спешить. Но почему-то не мог.

Бард, пожилой, очень худой и какой-то потрепанный, вернулся на стул посредине залы. Его инструментом было нечто многострунное и круглое, и играл менестрель плохо. А вот пел…

— Уходи на рассвете, возьми все, что хочешь с собой.

А что лишнее есть, до того тебе дела немного.

Все мечтания, на выбор — твои, но не правят тобой.

И твоей, разреши только, станет любая дорога.

Поведет и отпустит у вольных, открытых дверей,

Где и ждали, а значит не выгонят в ночь, как чужого.

Хочешь жить здесь? Все просто: поверь, не суди, не жалей

Ни себя, ни других, ни молчанья, ни доброго слова.

«Неприкаянный» забыл про суп. Может не в голосе певца, но в его словах было особенное. Слушатели молчали, все как один, и сидели, не шевелясь… Всегда находились один или два баламута, которые мешали выступать певцам, циркачам или актерам, топали, свистели или шептались с соседом, а тут… Впрочем, он и сам слушал именно так, не в силах думать о чем-то другом, кроме песни:

— Если что-то изменится — будут заботой твоей

Не надежда чужая, не знанье — чужих не бывает,

А щербатые стены, и это важнее, ей-ей,

Ведь сквозняк так легко все ненужное прочь выдувает.

Люди начали шевелиться, коситься в сторону Киро. Начинается… А руки уже искали…. Нет, нашли на столе два каких-то предмета, поднесли один к другому и сделали движение...

— Так пройдет твое время, и новое сменит его,

Снисходительным жестом расширив былого границы.

Что с того если прав был, и если не прав — что с того?

Надо дальше, туда, где все то, что оставил, хранится.

Надо взять это в руки. Что ноша? Легка? Тяжела?

Вот из этого сам ты когда-то создал себе бога.

Не бывает на свете такого добра или зла,

От которых тебя защитить не смогла бы дорога.

Киро посмотрел, на миг оторвав взгляд от менестреля и от людей в зале, проявлявших все больше беспокойства, чем занял свои руки. Ложка. Вернее, то, что было ложкой, а он с помощью столового ножа — вот и второй предмет! — ухитрился выточить из нее подобие свирели.

— Но запомни вот это — поверь, не суди, не жалей.

Оправданьем не будет, но просто надежду вселяет.

Уходи на рассвете — не тем, кто добрей или злей,

А таким, кто от зла и добра головы не теряет.

Выступление закончилось, суп остыл, люди молча ждали чего-то. Некоторые грозно и беспомощно бычились, некоторые щурились, как от яркого света, некоторые морщились — все как обычно. Наконец, человек за дальним столиком — Киро уже замечал, что на тех, кто дальше, его «странность» действует сильнее, — встал и, глядя прямо в глаза, сказал:

— Слушай, шел бы ты… сам знаешь куда! Сил уже нет!

Киро поднялся, сжимая в одной руке свирель, в другой пустоту, и, не дожидаясь более веских просьб, вышел.

За порогом был мир, обычный мир, Эта Сторона. Не Та, куда его так отчаянно тянуло от всего обыденного.

…Кто и зачем сделал так, что иногда на свет рождались люди, для которых целый мир слишком тесен? Люди, которых ждала Та Сторона, куда можно уйти и вернуться, обретя нечто, позволявшее жить и на Этой Стороне тоже? Кто вообще разделил мир на стороны, одну безыскусную, простую, зато обширную, и другую — странную, для странных людей?

Вырезанная из ложки свирель жгла руку. Киро поднял ее к лицу, потом закрыл глаза, приложил к губам. И заиграл.

Говорят, чтобы попасть на Ту Сторону, нужно совершить невозможное. Например, такое: играть на свирели без единого отверстия, на игрушке, муляже…

Он слышал свою мелодию и видел свой путь. Вокруг Киро сгустился туман, и в тумане этом пропали, исчезли, истаяли другие люди, дома, да и весь мир, всё, кроме дороги. И он шел по ней, шел и играл и даже когда опустил руки, свирель продолжала звучать, музыка — литься, а тропа — вести. И все, наконец, было правильно, даже мысль «ну и оставайтесь...».

— Я прошел сквозь туман и оказался на пороге. Но для чего я здесь, не знаю. Может, ты знаешь?

— Знаю, — ответил Рутта, — но не обязательно прав. Просто верь.

Киро хмыкнул, но по молчанию Дома почувствовал, что больше не стоит спрашивать ни о чем, и не стал.

* * *

Он тосковал без окон. Но, в конце концов, никто не запрещал выходить наружу. В доме было нечем заняться, и потому Киро решил после завтрака исследовать окрестности, если конечно тут есть что-то кроме туманной мглы, надоевшей ему за время пути.

За порогом светило солнце и зеленела трава. Ветер… теплый и ароматный ветер весны, не иначе! И никакого тумана, ни вокруг дома, ни вообще. Ясное синее небо, бесконечная долина — зеленое, голубое и коричневое, и белое, белое, белое… Белого больше всего — облаков, а может, они просто сильнее притягивали взгляд. Вот одно… Киро сел на порог, не решаясь почему-то так сразу переступить невидимую черту между «здесь» и «там», и стал наблюдать за облаками. Одно было похоже на лицо девушки. Причем, ему казалось, что можно рассмотреть и выражение лица и даже понять, какая она, эта девушка. Слегка капризная… Но засмеется — и за это можно простить ей все капризы. Как там сказал Дом про лестницу? Ее имя Лонэа… Облачная могла бы зваться так нежно.

Шалый ветер кинул «неприкаянному» в лицо горсть пыли; когда Киро проморгался, он уже не нашел на небе девушки-облака. Но припомненное имя произнес вслух все равно:

— Лонэа. Ло… Нэа...

Чутье подсказывало: встреть Киро девушку с таким именем, называл бы ее скорее Ло, чем Нэа, а может просто Эа. Или это слишком просто?

Ему захотелось взглянуть на лестницу, имевшую собственное имя и Киро вернулся в Дом.

В Доме гуляли зверские сквозняки. Как ледяные водные течения, они, казалось, имели каждый свое направление. Попасть в холодную струю было неприятно, а стоять рядом, ощущая на коже ледяное предупреждение — неуютно. Киро не замечал ничего такого ни вчера, ни сегодня, в начале дня. Он вернулся к двери и плотнее прикрыл ее. Дверь примыкала к стене без щелей. Гость обошел нижний этаж, но источника сквозняков так и не нашел. Ступив на лестницу, Даниг ощутил два ледяных потока — они текли сверху, как вода.

А наверху, на гулком, пустом, неприветливом этаже дыр нашлось больше, чем Киро видел за всю свою жизнь. Половицы скрипели, и меж ними сочился ледяной воздух. Стены темнели щелями. Особенно глубокие были в углах. В одной комнате на потолке он обнаружил дыру в виде зигзага.

Бывший плотник простучал одну из стен. Стучал не сильно, но на штукатурке кое-где остались вмятины.

— Дом, — позвал Киро, — тебя построили из бумаги, покрашенной под камень?

— Нужна помощь? — вместо ответа спросил Рутта.

— Не помешало бы закрыть второй этаж, но там нет двери. Или законопатить все щели, иначе, в конце концов, сквозняки доконают. Или теплая одежда, а одеяло уж обязательно.

— Хорошо, Киро, — ответил Дом, — скажи, чем ты любишь заниматься?

Странник, немного сбитый с толку тем, как ему ответили на все просьбы, тряхнул головой. Очередная прядь сквозняка неприятно холодила затылок. Он перешел на другое место — из комнаты со щелью на потолке в коридор, оттуда к лестнице. Спускаться не хотелось.

— Разным. Иногда плотничать, иногда прогуливаться, порой читать или рассказывать истории… Поспать и вкусно покушать тоже приятно.

Перила лестницы были теплыми несмотря ни на что. Киро облокотился о них и так замер, глядя вниз на первый этаж.

— А в чем ты мастер?

— Скорее всего, ни в чем, — Даниг почему-то вдруг вспомнил человека, которого видел в зеркале. Кажется, в том Киро было больше уверенности в себе. Что он мог сказать про себя, кроме того, сколько ему лет и сколько профессий он сменил? Ничего. Может, это его незнание себя смотрело с той стороны зеркала?

Сквозняки немного поутихли. «Неприкаянный» сел на верхнюю ступеньку лестницы по имени Ло.

— Давай поиграем, — предложил он Дому. — Ты станешь спрашивать, а я отвечать правду или выдумывать. А потом скажешь, веришь мне или нет.

— Тебе это для чего-то нужно? Хорошо, — Киро показалось, что голос стал громче, словно Рутта невидимкой присел на пару ступеней ниже. — Расскажи, как ты был плотником в театре.

— Как обычно бывают плотниками? Работают, починяя все, что можно и нельзя… Театр — большой дом большой семьи, иногда дружной иногда не очень, но все вещи там общие. А общая вещь — значит ничья и не твоя тоже. Никто ее не станет беречь. Как-то раз пришлось чинить полы в комнате для казны. И я, не будь дураком, вскрыл ящик с монетами и, достав мешочек денег, спрятал под половицу. Думал, заметят не сразу, успею вынести те сто или двести серебряных…

— Не верю, — перебил Дом Рутта. — Ты не вор.

Голос и правда звучал не откуда-то сверху, а с нижней части лестницы.

— Почему? — удивился Киро.

— Тебе нужно очень мало. Ты не жадный, а вор должен быть жадным.

В этот миг «неприкаянный» почти увидел своего собеседника — мужчину с нечесаной черно-рыжей шевелюрой и мягким взглядом.

— Ты много знаешь о людях… Наверное, нас тут побывало немало. Сколько? Сотня, две?

— Я не веду счета. Смысл не в цифрах.

— Тогда в чем? — спросил Киро, снова вставая, — для чего Та Сторона?

— Для вещей, которые нельзя сделать на другой, — в голосе Рутты прозвучала улыбка, — но вообще, она не нужна. Просто тут все легче, особенно тому, кто до прихода сюда не нашел своего места в жизни. Однажды таких людей стало слишком много и равновесие нарушилось. Мир разделился.

— Сам? — не поверил странник, — но, наверное, это не очень-то приятно.

Ладонь на перилах лестницы ощутила заусеницу. Киро взглянул — точно, отслоившаяся щепка. Вроде раньше такого не было. И существование щепки царапало больше, чем ответное молчание Дома.

Он спустился вниз, подгоняемый сразу тремя сквозняками, и направился на кухню. Можно порвать на лоскуты одно из смешных круглых полотенец и заткнуть щели тряпицей. И нужен нож — срезать щепку.

— Можно тебя попросить? — спутав мысли о деле, вернулся голос Дома.

— Проси, — Киро не нашел на кухне полотенец, зато за стеклянной дверцей шкафа увидел то, что, принял за паклю, оказавшееся высушенным мхом. Киро помял мох в руках, ощутил нездешний запах и, решив — попробовать стоит, вытянул наружу всю немаленькую кучу, прихватил нож со стола и снова поднялся по лестнице. Щепка была безжалостно срезана, но перила остались немного шершавыми и сделать с этим гость пока не мог ничего. Зато со сквозняками — мог.

— Называй всех остальных по именам тоже, — сказал Рутта, — хоть иногда.

— Я не помню других имен, — признался Даниг, заново осматривая стены в коридоре второго этажа. — Только Лонэа.

— Тент — Олука, — терпеливо напомнил Рутта. — Столик — Мэрсэр. Шкаф — Рамлу-Лару.

Киро уже было не до него. За два дня гость привык к разговаривающему дому и теперь воспринимал его, как и людей: навязчивый, надоедливый и чаще всего не вовремя. Возможно, другие так же воспринимали его самого… Но отвлекаться ради этого не стоило.

Мох легко просовывался в щели, но оставаться там не желал и вываливался, стоило только убрать нож. Даниг сообразил намочить материал, попросил у Рутты воды и немедленно получил целый кувшин. Мокрый мох послушно сидел в щели, а Дом больше не надоедал советами, но идя назад, уже без мха, Киро выполнил его просьбу и назвал все вещи по именам. Конечно, никакого ответа.

Приоткрыв входную дверь с надеждой на прогулку, он обнаружил темное небо, звезды и яркий свет маленькой луны. Первая настоящая ночь, которую «неприкаянный» видел тут.

— Сегодня ты сделал все, что мог, — словно прочтя его мысли, сказал Дом.

— А что именно я сделал? Щели заткнул, съел все вкусное, поговорил с тобой, назвал вещи по именам. И стоит повторить это завтра, как день снова закончится, даже если пройдет всего лишь час?

— Но это разумно, — проигнорировав первую часть сказанного, заметил Рутта, — времени хватит на все, но когда завершишь дела, оно сразу закончится. Одеяло на диване, — свет в доме стал тусклым — спокойной ночи.

Киро почувствовал себя так, словно пошутил, а шутку не поняли. Или фразу в сценарии, выдуманную им, удачную и даже оригинальную, вырезали при чтении пьесы. Но одеяло оказалось прекрасным, пушистое, мягкое, и гостю было приятно завернуться в него.

* * *

Сквозняки пропали без следа на следующее же утро, но одеяло, бежевое, с полосами под звериную шкуру так ему понравилось, что Киро не стал от него отказываться и нашел применение — накрыл чопорный, спесивый диван и тем самым сделал эту мебель куда приветливее на вид. Изменилось не только это. «Неприкаянному» стало казаться, что тент над креслом — это не так уж и глупо, а косая псевдо-горка улучшает вид комнаты. Внутри горки он видел кроме посуды и крошечные, кажется, фарфоровые фигурки, одна из них вроде бы девушка, но Киро не мог открыть стекло, взять статуэтку и рассмотреть получше. Столик темного дерева с именем Мэрсэр странным образом все время попадался ему на пути. Киро ухитрялся его задеть и сдвинуть, даже когда шел по другой стороне залы. А в белом кухонном шкафу сегодня лежала какая-то книга… Безделье напрягало, за порогом снова шел дождь и прогулка под ливнем не вдохновляла, а слоняться по дому из комнаты в комнату ничуть не помогало как-то заполнить время.

После обеда Kиро вновь поднялся на второй этаж, к зеркалу, и долго всматривался в человека, которого там видел. Этот знакомый незнакомец, кажется, ждал рассказа, обещанного ему в прошлый раз.

— О чем тебе поведать… Стражи Заботы быстро нашли вора, утянувшего казну театра, но пока я сидел взаперти — почти два дня — еду мне носил страж по имени Ало, казавшийся очень суровым. За все время он ни разу не улыбнулся — и только когда меня выпустили, кивнул и сказал: «Если что, приходи». Я не мог представить себе обстоятельства, которые заставили бы меня вернуться в Заботу.

Но через полчаса был выставлен из театра без гроша в кармане, несмотря на доказанную невиновность. Слонялся по городу до самой ночи, спал на лавке в каком-то парке, а утром и в самом деле пришел к зданию Заботы и нашел Ало. Тот не только накормил меня, оставленного без гроша, но и предложил работу и кров — тут же, в Заботе. Работу помощника архивиста.

Мои родители живут в соседнем городе, иначе я, конечно, пришел бы к ним.

Неотражение смотрело с большим вниманием, словно последнее очень его заинтересовало.

— Ну да, — кивнул Кира, — они остались в Герине, а я уехал в Румно и навещаю их иногда. Отец — особый курьер… Это тот, кто доставляет послания мгновенно с помощью… А небо знает с помощью чего. Какая-то личная магия, ее можно натренировать, но нельзя выработать, если от рождения не обладал. Мать — художница.

Неотражение скроило гримасу, словно Киро разочаровал его.

— Они меня любят! — возразил «неприкаянный», — и я их тоже!

Зеркальный человек пожал плечами — «А ты умеешь любить?». Гость словно услышал это, произнесенное вслух, и ничуть не удивился.

— Люблю, как умею!

Лицо в зеркале стало заинтересованным: «А это как?»

— Я не беру у них лишнего. Не доставляю неприятностей, даже в детстве не доставлял. Подарки дарю, ничего не жалея.

«Одно сплошное “не”».

Киро в ответ пожал плечами, повторив недавний жест неотражения.

— Это лучше, чем одно сплошное «да».

На это раз неотражение не ответило… Или у Киро иссякло воображение и желание беседовать с самим собой.

— Никто меня особенно не любил, — признался вдруг «неприкаянный», хотя уже ни он сам, ни тот, кто в зеркале, ничего не ждал, — и я никого. Думал просто время еще не пришло. Тридцать четыре года — не так уж много.

Неотражение не отозвалось, и Дом тоже молчал. Киро вернулся к лестнице, спустился, на ходу проверив перила — нет ли других щепок? — и заглянул на кухню, где видел в шкафу книгу. Оказалось, это не книга — альбом для рисования, рядом нашлась коробочка с цветными карандашами и мелки. Киро на всякий случай полистал альбом, убедился, что он пуст и вернул на место. Потом передумал, достал и открыл на последней странице. Хотелось составить план действий, хоть каких-то. И первым же пунктом стало: пойти погулять и заблудиться. Мысль показалась забавной — заплутать на равнине, где все как на ладони на много дней пути. А ниже гость написал: «узнать, зачем вещам имена, почему не у всех, поговорить с Неотражением, узнать, зачем я здесь». А ниже всего: «подумать о возвращении». И правда, не вечно же тут сидеть. Правда, там, дома, Киро никогда не видел таких прекрасных лестниц, как Лонэа…

* * *

Выполнять свой план Киро начал с утра. Позавтракал, проверил шкаф по имени Рамлу-Лару, нашел там тот же альбом и мелки с карандашами, выпросил у Дома флягу с водой и сумку, уложил в нее оставшиеся с завтрака хлеб и сыр, и отправился в путь.

Дождь прекратился, и земля успела совершенно высохнуть. Солнце, долина, небо с облаками — простор и свобода идти куда пожелаешь. Он пожелал направо.

Никаких дорог — та, по которой пришел сюда, исчезла, но по ровной, словно постриженной траве оказалось легко идти, только это скоро надоело, как и все легкое. В голове крутилась какая-то песенка. Кажется, поразившая Киро песня барда из таверны со смешным названием, песня о мечтах и желаниях, добре, зле и пути. Мечтать, как идти по ровной земле, может любой дурак, и это, наверное, надоедает так же быстро.

Ему захотелось разнообразия, но единственное было в том, что постепенно долина поднималась, и странник спускался все ниже и ниже а конца пути не видел. Правда, пустота не возмущала и начала даже нравится, она позволяла ни о чем не беспокоиться. «Неприкаянный» шел, шел и шел, много раз сворачивал, продолжая если не видеть, то чувствовать свой Дом, но не глядя в его сторону, и старательно петляя по долине. Солнце и не думало садиться, Киро устал и прикончил свои запасы еды и воды, и только тогда решил осмотреться. Рутта маячил в отдалении, заплутать не вышло, но путешественник не огорчился, просто повернул назад. Обратный путь занял на удивление мало времени.

В доме гостя ждал обед на шикарных тарелках — хрусталь с позолотой — полных мяса и фруктов, фруктов в мясе и мяса с фруктами. После обеда Киро снова проверил кухонный «шкаф неожиданностей» — альбом и карандаши с мелками не исчезли, но к ним добавился продолговатый кусок темного дерева. Если бы надо было починить столик по имени Мэрсэр, оно подошло бы идеально. Но столик в починке не нуждался, а Киро снова не знал, чем себя занять. Поэтому он взял нож и принялся вырезать из найденной деревяшки фигурку.

* * *

Столовый нож не слишком подходил для такого дела, и работа заняла почти два дня. Итогом стала статуэтка темнокожего подростка с явно нелегким характером. Мальчишка застыл в вызывающей позе — руки в карманах явно сжаты в кулаки, лицо — как будто сейчас он кинется в драку, но при этом гладко зачесанные волосы, выглаженная одежда, изящные туфли… Не чета тем, в которых ходил Киро, штучная работа. Видимо мальчик — наследник богатого рода.

Киро поставил мальчишку на поверхность столешницы Мэрсэра, ничуть не сомневаясь, что статуэтка там к месту, и ощутил странное — словно легче стало дышать...

Он огляделся. Тент по имени Олука, столик, лестница, и чудной шкаф на кухне… Всем от него что-то нужно. Совсем немного. Киро потрогал ткань тента, поправил складку, отколол от воротника булавку с камешком — случайный выигрыш на ярмарочном конкурсе, когда удалось быстрее всех расплести сложный узел — и, недолго думая, приколол к краю тента. Прозрачный камень в булавке сверкнул яркими бликами.

— Понравилось? — усмехнулся Киро и зевнул. Снова хотелось спать — наверное, и сегодня он сделал все, что мог, и вызвал наступление ночи.

Но прежде, чем лечь и уснуть, «неприкаянный» подошел и коснулся перил лестницы, по которой, странник знал это, будет тосковать в том, обычном мире.

* * *

Всю ночь до самого утра ему снился удивительный сон — Киро летал на драконе, в то же время остро ощущая неправильность — он сам должен быть Крылатым, не всадником дракона — самим драконом. И не должен — хочет.

Это не давало покоя и после пробуждения. Увидев оставленный в шкафу альбом, Киро решил записать свой возмутительный сон, вернее переписать его.

Синий карандаш — почти как чернила. Гость присел за столик темного дерева, подвинув к нему один из оранжевых стульев, и начал творить.

«Я летел не слишком высоко. Мог выше, но тогда никто не увидит с земли, а мне хотелось покрасоваться. Чешуя горит на солнце — огонь внутри и огонь снаружи, только второй неопасен. Размах крыльев огромен, могу обнять небо, и не одно. Я принадлежу только себе, а потому — свободен».

Киро остановился. Наверное, теперь с драконом должно произойти опасное или забавное. Такое придумать даже легче.

«У горизонта вспыхнул и погас странный малиновый свет. Он ударил по глазам, на миг ослепив меня и заставив потерять ориентацию в пространстве — впервые в жизни. Такой позор! Я не мог позволить себе оставить все, как есть, и не узнать причину, и полетел к горизонту. Чем дальше, тем больше меня одолевало любопытство. И каково же было удивление, когда я нашел всего лишь человека».

Киро усмехнулся; дракон получался весьма высокомерным.

«Он сидел посреди пустоши у костра, обычного на первый взгляд, но если посмотреть не прямо, а искоса, то снова вспыхивал малиновый свет, жгущий и притягательный.

«А вот, наконец, и ты», — сказал человек, когда я приземлился. Он смотрел с непонятной и оскорбительной насмешкой.

«Кто ты и что тебе нужно? — спросил я, готовый драться или бежать.

«Не очень много. Всего лишь одна из твоих чешуек. Хотя вижу — не веришь. А имя свое, к сожалению, назвать не могу. Я потерял его вместе с остальным».

«Как можно потерять имя?» — хотелось как можно скорее уйти отсюда, но тайна малинового огня не пускала.

«Очень просто. Если желаешь совершить Поступок, а вместо этого совершаешь ошибку, то потом уже не можешь звать себя прежним именем. Я был волшебником, с которым мало кто мог сравниться в Силе. И гордился этим, пока не понял: люди, не обладающие Даром, сильнее меня. Они решают свои проблемы безо всякой магии, проявляя настоящее мужество и силу души, заставляют отступить даже смерть… Но я смог придумать способ избавиться от своей Силы — перелив ее в землю, живое существо и существо неживое. Сделав это, я почувствовал себя пустым сосудом — и в то же время возликовал. Теперь могу испытать себя и узнать, на что способен. Конечно, это не было легко, и много раз я проклинал свой выбор… но однажды полюбил...»

Киро снова остановился. История выдумывалась подозрительно легко, но любовь — не слишком ли это?

«Я ждал продолжения, хотя, кажется, уже начал понимать.

«Девушка, моя избранница, сама пришла в мой дом. Она много слышала о моем мастерстве и жаждала научиться управляться с собственной магией. Только я мало чем мог помочь теперь — рассказать, но не показать, дать прочесть мои книги записей, но не продемонстрировать написанное. Девушка не ушла, а осталась, и чем дальше, тем больше я привязывался к ней. Это оказалось удивительным и прекрасным. Прежде все место в моей жизни занимала Сила, а теперь там поселилась любовь.

И я понял, что любовь и есть мой Поступок, и пора вернуть себе Силу, тем более, с ее помощью я мог превратить мою девушку в могущественную колдунью».

«И чем это все кончится?» — проворчал Киро, ему пришлось взять нож и наточить карандаш.

«И землю Силы, и вещь Силы, я нашел быстро и заставил их вернуть хранимое, но не мне, а девушке. Я хотел делить с ней не только чувство, но и могущество, но забыл — Сила занимает все место, и для любви его уже не остается. Может быть, девушка и любила меня, пока я не сделал ее колдуньей.

«А при чем тут я? — пришлось перебить, мне казалось, его рассказ никогда не закончится».

«Я отказался отдать ей последнюю часть могущества, и она ушла, пообещав найти существо Силы и забрать себе всё. Это существо — ты, пришедший на огонь моей души и одна из твоих чешуек хранит мою Власть».

Я задумался; если волшебник говорит правду, то можно пожертвовать ему чешуйку — просто так, или попросить что-то взамен, но мне не хотелось торговаться.

«Бери, если знаешь, какая нужна».

Он усмехнулся и тут же меня охватило пламя костра, лишая способности двигаться, думать, а потом и дышать. Но огонь почти тотчас погас, давая увидеть девушку, стоявшую перед волшебником.

«Я заберу Силу, — сказала она, — могущество принадлежит мне» — и бросила в него горсть молний.

Я не стал дожидаться победы одного из них, а подобрался, и прямо с места прыгнул в небо, с такой силой, что земля за моей спиной встала дыбом и скрыла обоих магов. Когда они выберутся, наверное, я буду уже далеко от них и никогда больше не приближусь ни к одному волшебнику».

Вышло нудновато и с ненужными подробностями. Пьесу из этого не сделаешь, но если для себя… Kирo еще не пробовал писать так, и порой завидовал выдумщикам, способным сочинить интересное не за деньги. Оказалось, завидовать тут нечему. Решив, что повторять не станет, «неприкаянный» совершенно выкинул из головы дракона, и, исполнив свой долг — коснувшись столика, погладив тент и назвав лестницу и шкаф по имени, вышел из дома и присел на порог. Настроение было прекрасным, хотя он потратил целый час на ерунду. Драконы, маги… Сказка, которую никто не прочтет и не поставит на сцене, не споет, как тот бард — песню о странных вещах, подозрительно правдивую — даже о щелях там есть и о сквозняке. Странное и даже забавное совпадение.

* * *

Написанное не прошло даром: новый сон не обошелся без дракона, огромного, алого, чешуйчатого зверя, поучаствовавшего в каком-то приключении… А утром на месте столика из темного дерева Кира увидел пустоту.

— Доброе утро, Рутта, а Мэрсэр где не знаешь?

— Там, куда все уходят, — ответил Дом, — завтрак на столе. Если хочешь еще что-то, скажи.

— Скажу, — пообещал Кира. Ответ дома был привычно туманным. Куда все уходят — это смерть, но вещи не умирают, и, возможно, смысл таков: Мэрсэр отправился в особое место для вещей с именами. Завтрак снова оказался феерией — куча тарелок и тарелочек, наполненных вкусностями, происхождение многих Кира не смог бы назвать. Печеное? Варёное? Растение или мясо? Суп или соус? Он сумел распознать лишь сметану и масло.

— Прямо чудо какое-то, спасибо тебе, — поблагодарил «неприкаянный», — чем я заслужил?

— Ну, ты же здесь, — ответил Дом по-своему загадочно.

Гость сделал вид, что удовлетворен ответом, и прошел к Лестнице. В этот раз Kирo не стал подниматься по ступенькам, а сел на нижнюю, рассказал про поход в долину, пересел на вторую и поведал сказку с драконом. На четвертой попенял на вредное зеркало с Неотражением. На пятой… вот тут вышло странно. Он начал повторять слова песенки того менестреля, как помнил их, и с ними поднялся до самого верха и прошел в коридор, где ждало зеркало.

— Ты еще тут?

Неотражение едва заметно кивнуло: «Ты тоже»

— Ну не могу же я тебя одного бросить. Совесть потом замучает.

«А если я твоя совесть?»

— Нет-нет, — не согласился Киро, давай я буду твоей. Сейчас вот начну говорить о добре и зле и потребую от тебя ответа за совершенное.

«Добро? Или зло?»

— За оба! — вывернулся «неприкаянный», — ответ надо держать за все.

«Странная ты Совесть, неправильная».

— Так и ты — неправильное отражение. Рассказывай!

У человека в зеркале стал очень довольный вид:

«Да пожалуйста. Я никогда никого не любил. И не мечтал, считаю мечты ерундой и предпочитаю им планы. И не задаю себе странные вопросы, тогда их как бы и нет…»

— Эй! Ты рассказываешь обо мне! — возмутился Кира.

«Конечно. Некоторым вещам веришь, только если сам себе их скажешь. А про зло и добро ты и так все знаешь, просто пока об этом не догадываешься».

Гость не решился продолжить разговор в таком духе, опасаясь новых, совершенно не нужных ему загадок. Поэтому он вернулся к лестнице. После разговора с Неотражением происходящее с ним в Доме перестало казаться игрой, а пустое место там, где стоял Мэрсэр, раздражало и беспокоило. Киро не сразу понял, почему. Раз все вещи с именами уходят, уйдет и Лонэа, самая прекрасная лестница на свете. Может в обычном мире есть такая же, а эта, в Доме, ее копия. Найти бы. Но для этого нужно описание — или рисунок… Второе — лучше. И как кстати альбом и карандаши!

Несколько часов «неприкаянный» пытался зарисовать любимую лестницу. Она ничего не прятала, и все же в каждом рисунке не хватало важного. Кира никак не мог подобрать верный цвет — освещение постоянно менялось; стоило отвернуться — и оно становилось из золотистого синим, из синего оранжевым. Совсем отчаявшись, он начал рисовать девушку-облако. Это вышло лучше: лицо и фигура, модное платье, распущенные волосы… Девушка стояла на пороге дома, но это была кто угодно, только не Лонэа. Гость пытался исправить рисунок и снова брался изображать лестницу, но тревожное неудобное чувство заставило бросить рисование.

И Киро разозлился, как всегда злился на себя, если брался за не свое дело. Например, работа со зверями — это не для него. Пушистые и чешуйчатые, сильные и слабые, гибкие и неподвижные… Кого-то надо выпускать из клеток время от времени, а с кем-то разговаривать, называя по имени, как вещи в Доме. Все хотят внимания, как люди. И каждый выражает свое отношение к смотрителю: кто рычит, кто ластится. Только старый сфинкс, смотревший на звезды сквозь прутья клетки, не показывал ни злобы, ни жалости. Старик уже начал каменеть, почти ничего не ел и ни в чем не нуждался, но на нем еще можно было заработать — находились маги, которые изучали старение Сфинкса, считая, что поняв его, могут отсрочить человеческую старость.

Воспоминания поглотили Киро, он чувствовал себя странно — книгой, которую кто-то читает, и которая не может закрыться и вернуться на полку и воспоминания казались ярче, полнее и новее, чем когда были жизнью, и снова и снова возвращали странника к старому сфинксу.

* * *

Сутки «неприкаянный» не спал и не ел, и слонялся по дому, видя перед собой не реальность, а прошлое. Даже из зеркала на него посмотрел совершенно чужой человек, седой, хотя вроде не старый, а потом возник цирковой сфинкс. Бредовое состояние не отпускало. В какой-то миг Киро показалось: он закрыт в Доме, и если не покинет его — умрет. И гость не вышел даже — вывалился за порог, распахнув дверь. Был день, безмятежность равнины с постриженной травой и пустые, без окон, стены Дома, которые и стали последней каплей. Кира вернулся в Дом, схватил оставленные в шкафу мелки и вновь выбежав на улицу, начал рисовать прошлое, оседавшее на стенах изображениями сфинкса и других зверей, цирковых девушек, мальчишки-жонглера… И капля за каплей бывшее отпускало его, возвращая к настоящему, и каждое сделанное мелком движение помогало прийти в себя.

Наваждение отступило, хотя и не сразу, и Киро отсыпался сутки, а может двое. Разбудил его голод, а когда «неприкаянный» пришел на кухню, то не нашел там шкафа по имени Рамлу-Лару. Рутта позаботился о завтраке, но на вопросы отвечать не пожелал. Кира машинально исполнил долг — уделил внимание последним двум именным вещам в Доме, и прошел к зеркалу.

Неотражение ждало его.

«Помочь? Ответить?»

— Да, если можно. И даже если нельзя, — гость замолчал, ожидая слов человека из зеркала, но тот не спешил, испытывая терпение «неприкаянного».

«Давай так. Скажи сам все, о чем догадался. Потом я добавлю недостающее».

Киро усмехнулся. И где его прежняя безмятежность? Теперь не получается не думать о странных вещах. Слишком уж они реальны.

— Именные вещи имеют власть надо мной. И все, что делаю, меняет их и меня…

«А твои собственные поступки должны стекать с тебя, как вода с вощеной бумаги, и проходить бесследно для других?»

— Нет! Но я хочу понимать!

«Тогда понимай: все как раз наоборот. Власть есть у тебя. И ты ею пользуешься. Неосознанно, как и всегда».

— Что за власть? — устало спросил Киро, — магия?

«К сожалению, этого нет. Подумай, какое свойство делает твою жизнь комфортной?»

— Спокойствие. Я спокойный и не особенно тревожусь о пустяках.

«А спокойный ты, потому что веришь. Всегда во что-то веришь».

— Каждый может такое про себя сказать!

«Но не каждый верит, как ты. Так легко и в то же время глубоко, сильно, но недолго. Не каждый живет от веры к вере, переходя от одной к другой, как по звеньям цепи. Не каждый отказывается так легко, и так легко принимает чужую… Попроси Дом, пусть расскажет тебе».

— Рутта? — тут же позвал «неприкаянный».

— Да, Кира. Вот истории, которых ты не знаешь. Мэрсэр — мальчик, что очень неудачно упал со скалы и уже не мог бы ходить, и только очень сильная магия сохраняла в нем жизнь. Неправдоподобно, болезненно сильная магия. И мечта.

Киро не понял. Это была не та история, которой он ждал.

— Подожди. Ты о чем? И почему говоришь о мальчике в прошлом времени?

— Мэрсер умер. Его мечта — стать драконом, полетать, исполнилась.

— Так, — Киро понял, что ноги не держат и сел прямо на пол, — и я исполнил мечту, которая… стала моей мечтой, ведь я умею так верить… в этом роде? Но бред ведь! Я не превращал Мэрсэра в дракона!

— Нет, но ты верил и даже увидел его, и дал мальчику увидеть.

— Так, ладно. А Рамлу-Лару? Он тоже мертв? И кто он?

— Просто одинокий человек которого сломали в детстве. Множество «нельзя» — нельзя наступать в лужи, носить оранжевое, читать книги, в названиях которых есть слово «смерть», любить животных… Рисовать мелом — ведь так делают лишь дети. А теперь смог все это и его плотина из «нельзя» рухнула.

Киро стиснул ладони.

— Знаешь, я не уверен, что это добро, разом лишить человека… защиты от мира. По себе сужу… И нельзя совсем без запретов.

— Ну да, — согласился Дом, — но теперь Рамлу-Лару может выбирать.

— А Лонэа? Она тоже должна выбрать — умереть или жить?

— Выбор не в этом, но его даешь ты. Есть и награда за это — желание для себя. Можешь получить какой-то талант или избавится от лишнего. Изменить жизнь, хотя она и так уже не будет прежней.

— Вот уж точно, — буркнул Киро.

— Я понимаю, — с явным сочувствием сказал Дом, — но ты делаешь доброе дело.

— В этом я тем более не уверен. Скажи, для чего нужны вещи, если они на самом деле люди?

— Чтобы ты мог прикоснуться к ним, увидеть, обратил внимание, — Рутта снова помолчал. — На самом деле ты можешь уйти, если поверишь. Но ты не бросишь оставшихся подопечных — это уже моя вера. Поэтому я рассказал тебе все.

— И этим рассказом крепче привязал, — вздохнул Кира.

— Тебе даже не придется жить с этим, — заметил Дом, — уйдя отсюда, все забудешь. Имена и истории, и все, что сделал для других.

Еще один сюрприз, и Кира хотел верить, что последний. Его мир и так уже почти разрушен. Он не мог сжиться с людьми, но с вещами и Домом смог. Верил — и это оказалось способно поддержать других. Новое, изменившее его знание, было неудобным, как неразношенные туфли. А Киро любил комфорт…

Но времени подумать «неприкаянному» просто не дали. Этим же условным вечером лестница начала звучать — тонко, музыкально поскрипывать, словно он шел по ней. А тент насобирал на себя столько пыли, что рухнул под ее тяжестью, наполнив весь первый этаж тяжелой, душной взвесью.

Пыль и доконала странника. Он не выдержал и вынес тент из Дома; ночью прошел дождь, и утром тент исчез.

— Что с ним? — спросил Киро у дома.

— Дождь. И роса. Они помогли Олуке заплакать через двадцать шест лет после того, как это случилось в последний раз.

— Но разве плакать — счастье? И потом, я сам не думал реветь!

— Ты просто дал ему воду, которая смыла все лишнее, — ответил Рутта.

* * *

Теперь они остались вдвоем, он и Лонэа. Понимание — это ненадолго — лишало покоя. Когда во что-то веришь, это полностью завладевает тобой — до новой веры. Но Киро не знал, какой она будет. Редко, раз в день, «неприкаянный» подходил к лестнице, и после старался даже не смотреть в её сторону, словно это могло изменить неизменное.

Он много спал и гулял — просто пребывал вне дома — и листал дни, как страницы быстро читаемой книги, часто видя во сне девушку, похожую на облачную — нравом и обликом, и на лестницу — неповторимым изяществом, особенным, которое нельзя нарисовать, и именем, одним на двоих.

Еще через пару недель, когда скрип-голос лестницы стал почти невыносим, Киро подошел и положил ладонь на перила. Пение немедленно умолкло.

— Я хочу исполнить твою мечту, — сказал он, — но вдруг ты тоже умрешь? А исчезнешь — точно. Наверное, так правильно… Но ведь можно и по другому. Всегда можно по-другому!

Собственные слова воскресили одно единственное воспоминание.

Его работой в качестве помощника архивиста стали «Карманы», артефактные стеллажи, где всегда находилось нужное, даже если до этого оно стояло на других полках. Для подзарядки артефактов были нужны звуки, поразнообразнее, и часто — погромче. Так что там, в архиве, Киро говорил сам с собой, пел и даже кричал своим меняющимся голосом, пока не охрип. Потом стал выдумывать способы эффективно шуметь. Барабан и музыкальные инструменты не подошли: пластины горного хрусталя на боку «Карманов» оставались мутными, показывая, что артефакты не заряжаются. Киро притаскивал в архив игрушки-трещотки, колокольчики, звенящие трубочки «ловца ветра», и даже волшебные кристаллы с записью музыки, хотя по всем законам один артефакт не может заряжаться от другого. Стражи посмеивались — не он первый мечтал найти способ быстро заряжать «Карманы». Kирo не отступал, он верил: одну вещь можно сделать разными способами, и есть много дорог чтобы прийти в нужное место. Однажды ему на глаза попались дети, поющие на улице пронзительно и громко — так они зарабатывали на жизнь. Киро решил попробовать и предложил им пару монет и накормить за концерт в стенах архива. И странное дело, после второй же песни хрустальные пластины стали прозрачными и начали слабо светиться, сообщая о полной зарядке. Киро рассказал старшему архивисту об открытии — «Карманам» нравится детские голоса. За это, и за то, что стеллажи стали лучше работать, он получил премию в семь золотых, самую большую в своей жизни — за то, что сделал все по-другому.

Итак, он должен — и хочет — исполнить мечту Лонэа. Помочь человеку там, на другой стороне мира. И помочь так, чтобы не потерять ее.

Но сначала все-таки нужно найти Лонэа. Не здесь, где есть только ее… образ, отражение или воплощение в виде лестницы.

— Я уйду, — сказал он, отрывая взгляд от лестницы — и безо всякого труда, — уже ухожу. Найду Ло на Этой Стороне и исполню ее мечту. Но я хочу помнить — это мое желание, моя награда.

— Тебе не обязательно так тратить желание, — с легкой грустью ответил Рутта, — тот, кто уходит, как ты, уносит с собой частицу Той Стороны. Она не даст забыть и однажды заставит вернуться. Однажды на рассвете… это всегда происходит на рассвете, тебя потянет назад. Может быть, в последние дни твоей жизни, может — в ситуации, когда даже вера уже не сможет тебя защитить. Ты уверен, что хочешь пройти такой путь?

— Хочу, — кивнул Киро, подходя к двери и останавливаясь перед ней.

— Но ради чего?

— Ради моей веры, — «неприкаянный»… теперь, наверное, бывший «неприкаянный», оглянулся на лестницу, — и немного ради нее, какой бы она ни оказалась. И пусть я узнаю Лонэа сразу, и она меня узнает. Это мое желание.

— Сделаю, — ответил Рутта.

Киро открыл дверь и вышел за порог, где ждал утренний туман, густой и влажный.

— Спасибо за все, Рутта.

— Иди, — поток прохладного воздуха подтолкнул человека вперед. Голова немного закружилась, но странник усилием воли вернул себе равновесие. Предрекал же ему менестрель не терять головы от зла и добра. А может, в той песенке не было ничего; по сравнению со всем, что случилось с ним, уж точно.

— Спасибо, — повторил Киро Даниг — я вернусь.

— Я знаю, — прозвучал за его спиной ответ Дома, но уходящий не стал оглядываться. Все важное было впереди.

10.10.13