Уходи на рассвете / Зауэр Ирина
 

Уходи на рассвете

0.00
 
Зауэр Ирина
Уходи на рассвете
Обложка произведения 'Уходи на рассвете'

Это был непростой дом, хотя выглядел он обыкновенно. Но раз путь привел именно сюда, то это теперь его дом, решил Киро. И толкнул явно незапертую дверь.

— Здравствуй, — сказал он, входя — это показалось забавным, поздороваться с домом, — я Киро Даниг, твой хозяин.

— Здравствуй, — отозвался дом, — я Рутта. Мне нужен не хозяин, а друг.

Гость остановился. В узковатом коридоре, ведущем в комнаты, слова ответившего прозвучали неестественно четко, не оставляя мысли о «померещилось» или о «просто эхо».

— Ладно, — согласился он, решив ни с чем не спорить, раз его реальность теперь именно такая, где дома могут говорить. — Но я поживу здесь?

— Конечно, — согласился Рутта, — оставайся.

Киро кивнул, словно ничего важного не случилось, и прошел по коридору в залу. Богатую залу с высоким потолком, с расписанными в растительный орнамент стенами и лепниной, причудливо изогнутой лестницей на второй этаж и со странно подобранной мебелью. Красно-коричневый шкаф — с зеркалами, пузатый и вычурный, выглядел нелепо рядом с крохотным столиком черного дерева, на ножке которого был зачем-то повязан цветной шнурок. Дальше — композиция из трех светло-оранжевых стульев. Вроде бы одинаковых, но нет: один из стульев — кривобокий уродец, второй — красив настолько, что это режет глаз, а третий никакой. Поставь в пустой комнате — и все будут проходить мимо, даже если им страх как нужно присесть.

Место у следующий стены занимал диван. Не диван, а песня — синий бархат с золотым тиснением, шикарнейшие подлокотники — дерево и тот же бархат, а вот спинка, пожалуй, неудобная, Слишком крутая, выглядевшая неприветливо. Наверное, она отталкивает каждую спину, которая ее касается. Киро сразу решил обломать характер этому дивану: и спать на нём, и сидеть. Дальше, в углу, стоял… стояло… Закрученная вокруг себя стеклянная пирамида, внутри которой просматривалось вроде бы посуда. Вероятно, так ребенок мог бы представить себе горку по рассказам кого-то из взрослых. У последней стены — кожаное кресло… над ним какая-то добрая душа устроила черно-белый тент, словно от солнца или дождя. Кресло он рассматривать уже не стал; хотелось подняться на второй этаж, а ещё — есть, и любопытство оказалось сильнее голода.

Гость взошел по ни разу не скрипнувшим под ногами ступеням — полукруглым и гладким, но не скользким. Перила — сплетающиеся струи золотистой «воды», застывшие деревянные волны… Приятно вести ладонью по бархатистой древесине, отслеживая изгибы этих волн. И с этой лестницы не хотелось сходить…

Второй этаж зиял пустотой. Ни мебели, ни украшений, просто голые стены, где светлого, а где темного оттенка. И в коридоре за поворотом — старое зеркало, где Киро увидел себя, смуглокожего светловолосого мужчину тридцати с мелким хвостиком лет. Собственное лицо не вдохновляло, запыленная куртка и рубашка без воротника — тоже. Зеркало оказалась непростым — через минуту гость понял, что стекла нет, и видит он не отражение, а скорее себя самого, как его видят другие — незнакомцем, более или менее интересным. Это не напугало, а позабавило. Подошел бы Киро к человеку с таким лицом на улице — спросить дорогу, например? Вряд ли. Но если бы тот приблизился первым, не отказался бы от разговора.

— Меня зовут Киро Даниг, — отвесив шутливый поклон, сказал путешественник, — я был плотником, архивным служащим при Заботе, дрессировщиком и правщиком сценариев в цирковом театре. Самый большой мой доход — семь золотых, самый маленький — половинка яблока.

«Неотражение» раскланиваться не спешило. Кажется, оно слушало.

— Не все сразу, — коварно усмехнулся Киро, — я расскажу все, но не сейчас.

Гость вернулся на лестницу и запоздало подумал, что можно снять незеркало со стены и принести вниз, на первый этаж. Хотя нет, пусть висит на своем месте — приятно будет снова подняться по этой лестнице. И не один раз. Кажется, Киро влюбился в нее.

 

Откуда-то, как нарочно, потянуло дразнящим, аппетитным запахом, приведшим странника на кухню, где ждал обед. Незнакомое блюдо — мелкие кусочки темного мяса и крупные — светлого, с какой-то острой подливой, оказалось вкусным и сытным. К мясу полагалась гречневая каша, слегка недосоленная.

В доме постоянно горел свет, источника которого Киро не нашел, и он не видел ни одного окна. Правда, мир вне дома тонет в тумане и смотреть там просто не на что.

— Спасибо, Рутта, — поблагодарил гость и зевнул. Все правильно, он вышел из таверны вечером, и сейчас в обычном мире хоть и ранняя, но все же ночь.

— Пожалуйста, — отозвался Дом, — чем тебе помочь?

— Наверное, ничем, — странник снова зевнул и перешел из кухни в залу. Золотобархатный диван неприветливо пыжился, словно надеясь отвратить гостя от мысли присесть или прилечь на него. — Подушку можешь дать?

В углу дивана немедленно возникла подушка, небольшая, и судя по виду мягкая. Киро переложил ее в другой угол, лег, повертелся, нашел удобное положение тела и заснул раньше, чем додумал мысль «а диван вообще-то ничего...»

 

* * *

…Это началось не сразу. Сначала у Киро Данига все было как у людей: семья, два брата и сестра, учеба — театральный факультет Школы Всех Искусств и несколько лет в Университете, пока не выяснилось: актерский талант у него если и имелся, то исчез вместе с детством, и работать ему бутафором или театральным агентом. Киро не огорчился, уверенный в себе и в том, что место свое в мире найдет. Вокруг жило множество людей, которые уже его нашли. Лучше всех устроились маги. Неплохо зарабатывали и стражи, особенно из городского отдела Всеобщей Заботы, но и работы у них было много. И там нужны не только мускулы, но и особый, аналитический склад ума. Раскрывать преступления — и старые, и новые — это не просто. Впрочем, и в Заботе, как и везде, имелась разная работа. Например, переписчики, архивисты, те, кто могут найти нужное в коробках с документами, а сами коробки — на полках и стеллажах безразмерного хранилища, уборщики — эти нужны всегда и везде, просто охранники… Родись он в аристократической семье, мог бы пристроить себя к делу при дворе. Хорошо подвешенный язык всегда поможет…

Но мало толку болтать о том, чего нет. Лучше использовать то, что есть. Так Киро стал плотником в труппе «Болтливое эхо», выступавшей в городском театре и на площадях. Румно большой город, и жители любили развлечения и находили на них время и деньги.

Но однажды вечером пропала казна труппы. Обвинили Киро, как последнего, кого видели в казённой комнате. Вызвали стражу…

Это было первым признаком того, что Киро «неприкаянный» — рядом с ним логика словно исчезала и люди начинали чудить. Стражи Заботы арестовали подозреваемого, но истинного виновника нашли очень быстро, а Киро в «Болтливом эхе» не задержался, перешел в ту самую Заботу, где, пребывая в ожидании решения своей судьбы, успел познакомиться с кое-кем.

В Заботе Киро прослужил в архиве несколько месяцев, в это время у него начались странности с голосом, который все время менялся. Потом ему порекомендовали сменить профессию, попросту — уйти, и причину так и не объяснили. Но не выгнали, а нашли место в цирковом театре госпожи Аллаж, где Киро стал ухаживать за зверями. Это и стало последним местом работы разговорчивого гостя Дома, «неприкаянного», пришедшего на Ту Сторону.

 

* * *

Сюрприз ждал странника на следующий день.

Стоило встать с дивана и потянуться, как Дом произнес:

— Столик зовется Мэрсэр, тент над креслом — Олука, лестницу зовут Лонэа, высокий шкаф на кухне — Рамлу-Лapy.

— Это зачем? — удивился Киро, окончательно проснувшись, — откуда у них имена?

— У тебя есть имя? — спросил Рутта.

— Но я человек!

Дом помолчал и вместо объяснений попросил:

— Расскажи о себе.

Киро вздохнул. Игре намёков и умолчаний он предпочитал прямой разговор, но наверное, придется привыкать к другому. И вообще — поменьше спрашивать, а узнавать нужное самому.

— Дай хоть позавтракать, — проворчал «неприкаянный», входя на кухню. За ночь, если называть время сна ночью, ничего не изменилось. Кухонная мебель — полосатые, малиново-серые стулья, стол, криво висящие полки, и белый, со стеклянной дверцей шкаф высотой до самого потолка, видимо, тот самый Рамлу-как-там-дальше, глаз не радовала.

Еда просто стояла на столе — горячая яичница, стакан молока, булочка, луковицы, сыр, рыба в каком-то соусе. Киро съел всё.

— Благодарю, очень вкусно, — посуду, кажется, мыть не требовалось, тем более было негде. А впрочем, кто знает, не найдется ли тут возле дома колодца или ручья? — что ты хочешь обо мне узнать?

— Твое последнее воспоминание, — тут же отозвался Дом.

— Не понял, — Киро вытер руки лежавшим тут же смешным полотенцем — круглым и в цветных пятнах-рожицах, — последнее — как я покушал и спросил тебя, что ты хочешь обо мне знать.

— Нет, последнее событие до того, как ты попал на Ту Сторону.

Странник задумался.

— Придется начать издалека. Хотя, кажется, я уже рассказывал это кому-то… Во сне, вроде бы… Если ты «неприкаянный», то постепенно теряешь все. Семью… ну я просто выбрал жить один, а потом оказалось, что иначе не могу. И человек меняется. У него не может быть ни работы, ни какого-то дела в том мире. В общем… Я тоже всё потерял. Даже свой нормальный голос. Каждый раз им говорил словно какой-то другой человек. С каждой работы уходил или выгоняли. Не мог оставаться на одном месте. Люди… В присутствии «неприкаянного» они чувствуют неудобство… это как слышать неприятный звук, вроде ржавого скрипа или чего-то такого. Сначала просто морщатся, потом начинают косо смотреть на тебя, потом не выдерживают. Ну вот. И я стал таким человеком, который причиняет всем неудобство, и себе самому тоже. Скоро и я сам начал слышать этот «неприятный звук». Последняя работа — в цирке, со зверями ночным смотрителем. Звери меня любили, даже если я бил их. Но такое отношение оскорбляло почему-то. — Киро вдруг понял, какие глупости говорит и, помолчав, объяснил, — словно они меня жалели. Словно тоже понимали, что я «неприкаянный» и мне не место в том мире. Ну, хоть там, в цирке, я не слишком часто с людьми встречался, зверям было отведено отдельное здание, и там торчали я, да уборщик, да еще девушки-гимнастки, но они занимались отдельно и в дневное время, а не ночью. Но конечно я все равно выходил из стен зверинца. До любимой таверны. И вот там-то мне и сказали…

 

* * *

 

Таверна звалась «Полосатый Еж». Киро, едва переступив порог, понял — не повезло: для основных посетителей поздновато, но народу полно. Он собирался посидеть хотя бы час, но при таком скопище можно было рассчитывать едва ли минут на десять. Даниг давно заметил: чем больше людей, тем скорее они начинают реагировать на его «странность», коситься, морщиться и хвататься за щеку, словно при внезапной зубной боли. Но «неприкаянный» не хотел уходить на Ту Сторону, хотя на Этой становилось все неуютнее.

Число посетителей стало понятным быстро — в таверне выступал менестрель. Когда пришел Киро, он как раз отлучился промочить горло и поесть. Новый посетитель нашел местечко и заказал любимый кисло-сладкий суп, квас, черный хлеб с зернами джегги, луковый салат. Он понимал, надо спешить. Но почему-то не мог.

Бард, пожилой, очень худой и какой-то потрепанный, вернулся на стул посредине залы. Его инструментом было нечто многострунное и круглое, и играл менестрель плохо. А вот пел…

— Уходи на рассвете, возьми все, что хочешь с собой.

А что лишнее есть, до того тебе дела немного.

Все мечтания, на выбор — твои, но не правят тобой.

И твоей, разреши только, станет любая дорога.

 

Поведет и отпустит у вольных, открытых дверей,

Где и ждали, а значит не выгонят в ночь, как чужого.

Хочешь жить здесь? Все просто: поверь, не суди, не жалей

Ни себя, ни других, ни молчанья, ни доброго слова.

 

«Неприкаянный» забыл про суп. Может не в голосе певца, но в его словах было особенное. Слушатели молчали, все как один, и сидели, не шевелясь… Всегда находились один или два баламута, которые мешали выступать певцам, циркачам или актерам, топали, свистели или шептались с соседом, а тут… Впрочем, он и сам слушал именно так, не в силах думать о чем-то другом, кроме песни:

 

— Если что-то изменится — будут заботой твоей

Не надежда чужая, не знанье — чужих не бывает,

А щербатые стены, и это важнее, ей-ей,

Ведь сквозняк так легко все ненужное прочь выдувает.

 

Люди начали шевелиться, коситься в сторону Киро. Начинается… А руки уже искали…. Нет, нашли на столе два каких-то предмета, поднесли один к другому и сделали движение...

 

— Так пройдет твое время, и новое сменит его,

Снисходительным жестом расширив былого границы.

Что с того если прав был, и если не прав — что с того?

Надо дальше, туда, где все то, что оставил, хранится.

 

Надо взять это в руки. Что ноша? Легка? Тяжела?

Вот из этого сам ты когда-то создал себе бога.

Не бывает на свете такого добра или зла,

От которых тебя защитить не смогла бы дорога.

 

Киро посмотрел, на миг оторвав взгляд от менестреля и от людей в зале, проявлявших все больше беспокойства, чем занял свои руки. Ложка. Вернее, то, что было ложкой, а он с помощью столового ножа — вот и второй предмет! — ухитрился выточить из нее подобие свирели.

 

— Но запомни вот это — поверь, не суди, не жалей.

Оправданьем не будет, но просто надежду вселяет.

Уходи на рассвете — не тем, кто добрей или злей,

А таким, кто от зла и добра головы не теряет.

 

Выступление закончилось, суп остыл, люди молча ждали чего-то. Некоторые грозно и беспомощно бычились, некоторые щурились, как от яркого света, некоторые морщились — все как обычно. Наконец, человек за дальним столиком — Киро уже замечал, что на тех, кто дальше, его «странность» действует сильнее, — встал и, глядя прямо в глаза, сказал:

— Слушай, шел бы ты… сам знаешь куда! Сил уже нет!

Киро поднялся, сжимая в одной руке свирель, в другой пустоту, и, не дожидаясь более веских просьб, вышел.

 

За порогом был мир, обычный мир, Эта Сторона. Не Та, куда его так отчаянно тянуло от всего обыденного.

…Кто и зачем сделал так, что иногда на свет рождались люди, для которых целый мир слишком тесен? Люди, которых ждала Та Сторона, куда можно уйти и вернуться, обретя нечто, позволявшее жить и на Этой Стороне тоже? Кто вообще разделил мир на стороны, одну безыскусную, простую, зато обширную, и другую — странную, для странных людей?

Вырезанная из ложки свирель жгла руку. Киро поднял ее к лицу, потом закрыл глаза, приложил к губам. И заиграл.

Говорят, чтобы попасть на Ту Сторону, нужно совершить невозможное. Например, такое: играть на свирели без единого отверстия, на игрушке, муляже…

Он слышал свою мелодию и видел свой путь. Вокруг Киро сгустился туман, и в тумане этом пропали, исчезли, истаяли другие люди, дома, да и весь мир, всё, кроме дороги. И он шел по ней, шел и играл и даже когда опустил руки, свирель продолжала звучать, музыка — литься, а тропа — вести. И все, наконец, было правильно, даже мысль «ну и оставайтесь...».

 

— Я прошел сквозь туман и оказался на пороге. Но для чего я здесь, не знаю. Может, ты знаешь?

— Знаю, — ответил Рутта, — но не обязательно прав. Просто верь.

Киро хмыкнул, но по молчанию Дома почувствовал, что больше не стоит спрашивать ни о чем, и не стал.

 

* * *

Он тосковал без окон. Но, в конце концов, никто не запрещал выходить наружу. В доме было нечем заняться, и потому Киро решил после завтрака исследовать окрестности, если конечно тут есть что-то кроме туманной мглы, надоевшей ему за время пути.

 

За порогом светило солнце и зеленела трава. Ветер… теплый и ароматный ветер весны, не иначе! И никакого тумана, ни вокруг дома, ни вообще. Ясное синее небо, бесконечная долина — зеленое, голубое и коричневое, и белое, белое, белое… Белого больше всего — облаков, а может, они просто сильнее притягивали взгляд. Вот одно… Киро сел на порог, не решаясь почему-то так сразу переступить невидимую черту между «здесь» и «там», и стал наблюдать за облаками. Одно было похоже на лицо девушки. Причем, ему казалось, что можно рассмотреть и выражение лица и даже понять, какая она, эта девушка. Слегка капризная… Но засмеется — и за это можно простить ей все капризы. Как там сказал Дом про лестницу? Ее имя Лонэа… Облачная могла бы зваться так нежно.

Шалый ветер кинул «неприкаянному» в лицо горсть пыли; когда Киро проморгался, он уже не нашел на небе девушки-облака. Но припомненное имя произнес вслух все равно:

— Лонэа. Ло… Нэа...

Чутье подсказывало: встреть Киро девушку с таким именем, называл бы ее скорее Ло, чем Нэа, а может просто Эа. Или это слишком просто?

Ему захотелось взглянуть на лестницу, имевшую собственное имя и Киро вернулся в Дом.

В Доме гуляли зверские сквозняки. Как ледяные водные течения, они, казалось, имели каждый свое направление. Попасть в холодную струю было неприятно, а стоять рядом, ощущая на коже ледяное предупреждение — неуютно. Киро не замечал ничего такого ни вчера, ни сегодня, в начале дня. Он вернулся к двери и плотнее прикрыл ее. Дверь примыкала к стене без щелей. Гость обошел нижний этаж, но источника сквозняков так и не нашел. Ступив на лестницу, Даниг ощутил два ледяных потока — они текли сверху, как вода.

А наверху, на гулком, пустом, неприветливом этаже дыр нашлось больше, чем Киро видел за всю свою жизнь. Половицы скрипели, и меж ними сочился ледяной воздух. Стены темнели щелями. Особенно глубокие были в углах. В одной комнате на потолке он обнаружил дыру в виде зигзага.

Бывший плотник простучал одну из стен. Стучал не сильно, но на штукатурке кое-где остались вмятины.

— Дом, — позвал Киро, — тебя построили из бумаги, покрашенной под камень?

— Нужна помощь? — вместо ответа спросил Рутта.

— Не помешало бы закрыть второй этаж, но там нет двери. Или законопатить все щели, иначе, в конце концов, сквозняки доконают. Или теплая одежда, а одеяло уж обязательно.

— Хорошо, Киро, — ответил Дом, — скажи, чем ты любишь заниматься?

Странник, немного сбитый с толку тем, как ему ответили на все просьбы, тряхнул головой. Очередная прядь сквозняка неприятно холодила затылок. Он перешел на другое место — из комнаты со щелью на потолке в коридор, оттуда к лестнице. Спускаться не хотелось.

— Разным. Иногда плотничать, иногда прогуливаться, порой читать или рассказывать истории… Поспать и вкусно покушать тоже приятно.

Перила лестницы были теплыми несмотря ни на что. Киро облокотился о них и так замер, глядя вниз на первый этаж.

— А в чем ты мастер?

— Скорее всего, ни в чем, — Даниг почему-то вдруг вспомнил человека, которого видел в зеркале. Кажется, в том Киро было больше уверенности в себе. Что он мог сказать про себя, кроме того, сколько ему лет и сколько профессий он сменил? Ничего. Может, это его незнание себя смотрело с той стороны зеркала?

Сквозняки немного поутихли. «Неприкаянный» сел на верхнюю ступеньку лестницы по имени Ло.

— Давай поиграем, — предложил он Дому. — Ты станешь спрашивать, а я отвечать правду или выдумывать. А потом скажешь, веришь мне или нет.

— Тебе это для чего-то нужно? Хорошо, — Киро показалось, что голос стал громче, словно Рутта невидимкой присел на пару ступеней ниже. — Расскажи, как ты был плотником в театре.

— Как обычно бывают плотниками? Работают, починяя все, что можно и нельзя… Театр — большой дом большой семьи, иногда дружной иногда не очень, но все вещи там общие. А общая вещь — значит ничья и не твоя тоже. Никто ее не станет беречь. Как-то раз пришлось чинить полы в комнате для казны. И я, не будь дураком, вскрыл ящик с монетами и, достав мешочек денег, спрятал под половицу. Думал, заметят не сразу, успею вынести те сто или двести серебряных…

— Не верю, — перебил Дом Рутта. — Ты не вор.

Голос и правда звучал не откуда-то сверху, а с нижней части лестницы.

— Почему? — удивился Киро.

— Тебе нужно очень мало. Ты не жадный, а вор должен быть жадным.

В этот миг «неприкаянный» почти увидел своего собеседника — мужчину с нечесаной черно-рыжей шевелюрой и мягким взглядом.

— Ты много знаешь о людях… Наверное, нас тут побывало немало. Сколько? Сотня, две?

— Я не веду счета. Смысл не в цифрах.

— Тогда в чем? — спросил Киро, снова вставая, — для чего Та Сторона?

— Для вещей, которые нельзя сделать на другой, — в голосе Рутты прозвучала улыбка, — но вообще, она не нужна. Просто тут все легче, особенно тому, кто до прихода сюда не нашел своего места в жизни. Однажды таких людей стало слишком много и равновесие нарушилось. Мир разделился.

— Сам? — не поверил странник, — но, наверное, это не очень-то приятно.

Ладонь на перилах лестницы ощутила заусеницу. Киро взглянул — точно, отслоившаяся щепка. Вроде раньше такого не было. И существование щепки царапало больше, чем ответное молчание Дома.

Он спустился вниз, подгоняемый сразу тремя сквозняками, и направился на кухню. Можно порвать на лоскуты одно из смешных круглых полотенец и заткнуть щели тряпицей. И нужен нож — срезать щепку.

— Можно тебя попросить? — спутав мысли о деле, вернулся голос Дома.

— Проси, — Киро не нашел на кухне полотенец, зато за стеклянной дверцей шкафа увидел то, что, принял за паклю, оказавшееся высушенным мхом. Киро помял мох в руках, ощутил нездешний запах и, решив — попробовать стоит, вытянул наружу всю немаленькую кучу, прихватил нож со стола и снова поднялся по лестнице. Щепка была безжалостно срезана, но перила остались немного шершавыми и сделать с этим гость пока не мог ничего. Зато со сквозняками — мог.

— Называй всех остальных по именам тоже, — сказал Рутта, — хоть иногда.

— Я не помню других имен, — признался Даниг, заново осматривая стены в коридоре второго этажа. — Только Лонэа.

— Тент — Олука, — терпеливо напомнил Рутта. — Столик — Мэрсэр. Шкаф — Рамлу-Лару.

Киро уже было не до него. За два дня гость привык к разговаривающему дому и теперь воспринимал его, как и людей: навязчивый, надоедливый и чаще всего не вовремя. Возможно, другие так же воспринимали его самого… Но отвлекаться ради этого не стоило.

Мох легко просовывался в щели, но оставаться там не желал и вываливался, стоило только убрать нож. Даниг сообразил намочить материал, попросил у Рутты воды и немедленно получил целый кувшин. Мокрый мох послушно сидел в щели, а Дом больше не надоедал советами, но идя назад, уже без мха, Киро выполнил его просьбу и назвал все вещи по именам. Конечно, никакого ответа.

Приоткрыв входную дверь с надеждой на прогулку, он обнаружил темное небо, звезды и яркий свет маленькой луны. Первая настоящая ночь, которую «неприкаянный» видел тут.

— Сегодня ты сделал все, что мог, — словно прочтя его мысли, сказал Дом.

— А что именно я сделал? Щели заткнул, съел все вкусное, поговорил с тобой, назвал вещи по именам. И стоит повторить это завтра, как день снова закончится, даже если пройдет всего лишь час?

— Но это разумно, — проигнорировав первую часть сказанного, заметил Рутта, — времени хватит на все, но когда завершишь дела, оно сразу закончится. Одеяло на диване, — свет в доме стал тусклым — спокойной ночи.

Киро почувствовал себя так, словно пошутил, а шутку не поняли. Или фразу в сценарии, выдуманную им, удачную и даже оригинальную, вырезали при чтении пьесы. Но одеяло оказалось прекрасным, пушистое, мягкое, и гостю было приятно завернуться в него.

 

* * *

Сквозняки пропали без следа на следующее же утро, но одеяло, бежевое, с полосами под звериную шкуру так ему понравилось, что Киро не стал от него отказываться и нашел применение — накрыл чопорный, спесивый диван и тем самым сделал эту мебель куда приветливее на вид. Изменилось не только это. «Неприкаянному» стало казаться, что тент над креслом — это не так уж и глупо, а косая псевдо-горка улучшает вид комнаты. Внутри горки он видел кроме посуды и крошечные, кажется, фарфоровые фигурки, одна из них вроде бы девушка, но Киро не мог открыть стекло, взять статуэтку и рассмотреть получше. Столик темного дерева с именем Мэрсэр странным образом все время попадался ему на пути. Киро ухитрялся его задеть и сдвинуть, даже когда шел по другой стороне залы. А в белом кухонном шкафу сегодня лежала какая-то книга… Безделье напрягало, за порогом снова шел дождь и прогулка под ливнем не вдохновляла, а слоняться по дому из комнаты в комнату ничуть не помогало как-то заполнить время.

После обеда Kиро вновь поднялся на второй этаж, к зеркалу, и долго всматривался в человека, которого там видел. Этот знакомый незнакомец, кажется, ждал рассказа, обещанного ему в прошлый раз.

— О чем тебе поведать… Стражи Заботы быстро нашли вора, утянувшего казну театра, но пока я сидел взаперти — почти два дня — еду мне носил страж по имени Ало, казавшийся очень суровым. За все время он ни разу не улыбнулся — и только когда меня выпустили, кивнул и сказал: «Если что, приходи». Я не мог представить себе обстоятельства, которые заставили бы меня вернуться в Заботу.

Но через полчаса был выставлен из театра без гроша в кармане, несмотря на доказанную невиновность. Слонялся по городу до самой ночи, спал на лавке в каком-то парке, а утром и в самом деле пришел к зданию Заботы и нашел Ало. Тот не только накормил меня, оставленного без гроша, но и предложил работу и кров — тут же, в Заботе. Работу помощника архивиста.

Мои родители живут в соседнем городе, иначе я, конечно, пришел бы к ним.

Неотражение смотрело с большим вниманием, словно последнее очень его заинтересовало.

 

— Ну да, — кивнул Кира, — они остались в Герине, а я уехал в Румно и навещаю их иногда. Отец — особый курьер… Это тот, кто доставляет послания мгновенно с помощью… А небо знает с помощью чего. Какая-то личная магия, ее можно натренировать, но нельзя выработать, если от рождения не обладал. Мать — художница.

Неотражение скроило гримасу, словно Киро разочаровал его.

— Они меня любят! — возразил «неприкаянный», — и я их тоже!

Зеркальный человек пожал плечами — «А ты умеешь любить?». Гость словно услышал это, произнесенное вслух, и ничуть не удивился.

— Люблю, как умею!

Лицо в зеркале стало заинтересованным: «А это как?»

— Я не беру у них лишнего. Не доставляю неприятностей, даже в детстве не доставлял. Подарки дарю, ничего не жалея.

«Одно сплошное “не”».

Киро в ответ пожал плечами, повторив недавний жест неотражения.

— Это лучше, чем одно сплошное «да».

На это раз неотражение не ответило… Или у Киро иссякло воображение и желание беседовать с самим собой.

— Никто меня особенно не любил, — признался вдруг «неприкаянный», хотя уже ни он сам, ни тот, кто в зеркале, ничего не ждал, — и я никого. Думал просто время еще не пришло. Тридцать четыре года — не так уж много.

Неотражение не отозвалось, и Дом тоже молчал. Киро вернулся к лестнице, спустился, на ходу проверив перила — нет ли других щепок? — и заглянул на кухню, где видел в шкафу книгу. Оказалось, это не книга — альбом для рисования, рядом нашлась коробочка с цветными карандашами и мелки. Киро на всякий случай полистал альбом, убедился, что он пуст и вернул на место. Потом передумал, достал и открыл на последней странице. Хотелось составить план действий, хоть каких-то. И первым же пунктом стало: пойти погулять и заблудиться. Мысль показалась забавной — заплутать на равнине, где все как на ладони на много дней пути. А ниже гость написал: «узнать, зачем вещам имена, почему не у всех, поговорить с Неотражением, узнать, зачем я здесь». А ниже всего: «подумать о возвращении». И правда, не вечно же тут сидеть. Правда, там, дома, Киро никогда не видел таких прекрасных лестниц, как Лонэа…

 

* * *

Выполнять свой план Киро начал с утра. Позавтракал, проверил шкаф по имени Рамлу-Лару, нашел там тот же альбом и мелки с карандашами, выпросил у Дома флягу с водой и сумку, уложил в нее оставшиеся с завтрака хлеб и сыр, и отправился в путь.

Дождь прекратился, и земля успела совершенно высохнуть. Солнце, долина, небо с облаками — простор и свобода идти куда пожелаешь. Он пожелал направо.

Никаких дорог — та, по которой пришел сюда, исчезла, но по ровной, словно постриженной траве оказалось легко идти, только это скоро надоело, как и все легкое. В голове крутилась какая-то песенка. Кажется, поразившая Киро песня барда из таверны со смешным названием, песня о мечтах и желаниях, добре, зле и пути. Мечтать, как идти по ровной земле, может любой дурак, и это, наверное, надоедает так же быстро.

Ему захотелось разнообразия, но единственное было в том, что постепенно долина поднималась, и странник спускался все ниже и ниже а конца пути не видел. Правда, пустота не возмущала и начала даже нравится, она позволяла ни о чем не беспокоиться. «Неприкаянный» шел, шел и шел, много раз сворачивал, продолжая если не видеть, то чувствовать свой Дом, но не глядя в его сторону, и старательно петляя по долине. Солнце и не думало садиться, Киро устал и прикончил свои запасы еды и воды, и только тогда решил осмотреться. Рутта маячил в отдалении, заплутать не вышло, но путешественник не огорчился, просто повернул назад. Обратный путь занял на удивление мало времени.

В доме гостя ждал обед на шикарных тарелках — хрусталь с позолотой — полных мяса и фруктов, фруктов в мясе и мяса с фруктами. После обеда Киро снова проверил кухонный «шкаф неожиданностей» — альбом и карандаши с мелками не исчезли, но к ним добавился продолговатый кусок темного дерева. Если бы надо было починить столик по имени Мэрсэр, оно подошло бы идеально. Но столик в починке не нуждался, а Киро снова не знал, чем себя занять. Поэтому он взял нож и принялся вырезать из найденной деревяшки фигурку.

 

* * *

Столовый нож не слишком подходил для такого дела, и работа заняла почти два дня. Итогом стала статуэтка темнокожего подростка с явно нелегким характером. Мальчишка застыл в вызывающей позе — руки в карманах явно сжаты в кулаки, лицо — как будто сейчас он кинется в драку, но при этом гладко зачесанные волосы, выглаженная одежда, изящные туфли… Не чета тем, в которых ходил Киро, штучная работа. Видимо мальчик — наследник богатого рода.

Киро поставил мальчишку на поверхность столешницы Мэрсэра, ничуть не сомневаясь, что статуэтка там к месту, и ощутил странное — словно легче стало дышать...

Он огляделся. Тент по имени Олука, столик, лестница, и чудной шкаф на кухне… Всем от него что-то нужно. Совсем немного. Киро потрогал ткань тента, поправил складку, отколол от воротника булавку с камешком — случайный выигрыш на ярмарочном конкурсе, когда удалось быстрее всех расплести сложный узел — и, недолго думая, приколол к краю тента. Прозрачный камень в булавке сверкнул яркими бликами.

— Понравилось? — усмехнулся Киро и зевнул. Снова хотелось спать — наверное, и сегодня он сделал все, что мог, и вызвал наступление ночи.

Но прежде, чем лечь и уснуть, «неприкаянный» подошел и коснулся перил лестницы, по которой, странник знал это, будет тосковать в том, обычном мире.

 

* * *

Всю ночь до самого утра ему снился удивительный сон — Киро летал на драконе, в то же время остро ощущая неправильность — он сам должен быть Крылатым, не всадником дракона — самим драконом. И не должен — хочет.

Это не давало покоя и после пробуждения. Увидев оставленный в шкафу альбом, Киро решил записать свой возмутительный сон, вернее переписать его.

Синий карандаш — почти как чернила. Гость присел за столик темного дерева, подвинув к нему один из оранжевых стульев, и начал творить.

 

«Я летел не слишком высоко. Мог выше, но тогда никто не увидит с земли, а мне хотелось покрасоваться. Чешуя горит на солнце — огонь внутри и огонь снаружи, только второй неопасен. Размах крыльев огромен, могу обнять небо, и не одно. Я принадлежу только себе, а потому — свободен».

 

Киро остановился. Наверное, теперь с драконом должно произойти опасное или забавное. Такое придумать даже легче.

 

«У горизонта вспыхнул и погас странный малиновый свет. Он ударил по глазам, на миг ослепив меня и заставив потерять ориентацию в пространстве — впервые в жизни. Такой позор! Я не мог позволить себе оставить все, как есть, и не узнать причину, и полетел к горизонту. Чем дальше, тем больше меня одолевало любопытство. И каково же было удивление, когда я нашел всего лишь человека».

 

Киро усмехнулся; дракон получался весьма высокомерным.

 

«Он сидел посреди пустоши у костра, обычного на первый взгляд, но если посмотреть не прямо, а искоса, то снова вспыхивал малиновый свет, жгущий и притягательный.

«А вот, наконец, и ты», — сказал человек, когда я приземлился. Он смотрел с непонятной и оскорбительной насмешкой.

«Кто ты и что тебе нужно? — спросил я, готовый драться или бежать.

«Не очень много. Всего лишь одна из твоих чешуек. Хотя вижу — не веришь. А имя свое, к сожалению, назвать не могу. Я потерял его вместе с остальным».

«Как можно потерять имя?» — хотелось как можно скорее уйти отсюда, но тайна малинового огня не пускала.

«Очень просто. Если желаешь совершить Поступок, а вместо этого совершаешь ошибку, то потом уже не можешь звать себя прежним именем. Я был волшебником, с которым мало кто мог сравниться в Силе. И гордился этим, пока не понял: люди, не обладающие Даром, сильнее меня. Они решают свои проблемы безо всякой магии, проявляя настоящее мужество и силу души, заставляют отступить даже смерть… Но я смог придумать способ избавиться от своей Силы — перелив ее в землю, живое существо и существо неживое. Сделав это, я почувствовал себя пустым сосудом — и в то же время возликовал. Теперь могу испытать себя и узнать, на что способен. Конечно, это не было легко, и много раз я проклинал свой выбор… но однажды полюбил...»

 

Киро снова остановился. История выдумывалась подозрительно легко, но любовь — не слишком ли это?

 

«Я ждал продолжения, хотя, кажется, уже начал понимать.

«Девушка, моя избранница, сама пришла в мой дом. Она много слышала о моем мастерстве и жаждала научиться управляться с собственной магией. Только я мало чем мог помочь теперь — рассказать, но не показать, дать прочесть мои книги записей, но не продемонстрировать написанное. Девушка не ушла, а осталась, и чем дальше, тем больше я привязывался к ней. Это оказалось удивительным и прекрасным. Прежде все место в моей жизни занимала Сила, а теперь там поселилась любовь.

И я понял, что любовь и есть мой Поступок, и пора вернуть себе Силу, тем более, с ее помощью я мог превратить мою девушку в могущественную колдунью».

 

«И чем это все кончится?» — проворчал Киро, ему пришлось взять нож и наточить карандаш.

 

«И землю Силы, и вещь Силы, я нашел быстро и заставил их вернуть хранимое, но не мне, а девушке. Я хотел делить с ней не только чувство, но и могущество, но забыл — Сила занимает все место, и для любви его уже не остается. Может быть, девушка и любила меня, пока я не сделал ее колдуньей.

«А при чем тут я? — пришлось перебить, мне казалось, его рассказ никогда не закончится».

«Я отказался отдать ей последнюю часть могущества, и она ушла, пообещав найти существо Силы и забрать себе всё. Это существо — ты, пришедший на огонь моей души и одна из твоих чешуек хранит мою Власть».

Я задумался; если волшебник говорит правду, то можно пожертвовать ему чешуйку — просто так, или попросить что-то взамен, но мне не хотелось торговаться.

«Бери, если знаешь, какая нужна».

Он усмехнулся и тут же меня охватило пламя костра, лишая способности двигаться, думать, а потом и дышать. Но огонь почти тотчас погас, давая увидеть девушку, стоявшую перед волшебником.

«Я заберу Силу, — сказала она, — могущество принадлежит мне» — и бросила в него горсть молний.

Я не стал дожидаться победы одного из них, а подобрался, и прямо с места прыгнул в небо, с такой силой, что земля за моей спиной встала дыбом и скрыла обоих магов. Когда они выберутся, наверное, я буду уже далеко от них и никогда больше не приближусь ни к одному волшебнику».

 

Вышло нудновато и с ненужными подробностями. Пьесу из этого не сделаешь, но если для себя… Kирo еще не пробовал писать так, и порой завидовал выдумщикам, способным сочинить интересное не за деньги. Оказалось, завидовать тут нечему. Решив, что повторять не станет, «неприкаянный» совершенно выкинул из головы дракона, и, исполнив свой долг — коснувшись столика, погладив тент и назвав лестницу и шкаф по имени, вышел из дома и присел на порог. Настроение было прекрасным, хотя он потратил целый час на ерунду. Драконы, маги… Сказка, которую никто не прочтет и не поставит на сцене, не споет, как тот бард — песню о странных вещах, подозрительно правдивую — даже о щелях там есть и о сквозняке. Странное и даже забавное совпадение.

 

* * *

Написанное не прошло даром: новый сон не обошелся без дракона, огромного, алого, чешуйчатого зверя, поучаствовавшего в каком-то приключении… А утром на месте столика из темного дерева Кира увидел пустоту.

— Доброе утро, Рутта, а Мэрсэр где не знаешь?

— Там, куда все уходят, — ответил Дом, — завтрак на столе. Если хочешь еще что-то, скажи.

— Скажу, — пообещал Кира. Ответ дома был привычно туманным. Куда все уходят — это смерть, но вещи не умирают, и, возможно, смысл таков: Мэрсэр отправился в особое место для вещей с именами. Завтрак снова оказался феерией — куча тарелок и тарелочек, наполненных вкусностями, происхождение многих Кира не смог бы назвать. Печеное? Варёное? Растение или мясо? Суп или соус? Он сумел распознать лишь сметану и масло.

— Прямо чудо какое-то, спасибо тебе, — поблагодарил «неприкаянный», — чем я заслужил?

— Ну, ты же здесь, — ответил Дом по-своему загадочно.

Гость сделал вид, что удовлетворен ответом, и прошел к Лестнице. В этот раз Kирo не стал подниматься по ступенькам, а сел на нижнюю, рассказал про поход в долину, пересел на вторую и поведал сказку с драконом. На четвертой попенял на вредное зеркало с Неотражением. На пятой… вот тут вышло странно. Он начал повторять слова песенки того менестреля, как помнил их, и с ними поднялся до самого верха и прошел в коридор, где ждало зеркало.

— Ты еще тут?

Неотражение едва заметно кивнуло: «Ты тоже»

— Ну не могу же я тебя одного бросить. Совесть потом замучает.

«А если я твоя совесть?»

— Нет-нет, — не согласился Киро, давай я буду твоей. Сейчас вот начну говорить о добре и зле и потребую от тебя ответа за совершенное.

«Добро? Или зло?»

— За оба! — вывернулся «неприкаянный», — ответ надо держать за все.

«Странная ты Совесть, неправильная».

— Так и ты — неправильное отражение. Рассказывай!

У человека в зеркале стал очень довольный вид:

«Да пожалуйста. Я никогда никого не любил. И не мечтал, считаю мечты ерундой и предпочитаю им планы. И не задаю себе странные вопросы, тогда их как бы и нет…»

— Эй! Ты рассказываешь обо мне! — возмутился Кира.

«Конечно. Некоторым вещам веришь, только если сам себе их скажешь. А про зло и добро ты и так все знаешь, просто пока об этом не догадываешься».

Гость не решился продолжить разговор в таком духе, опасаясь новых, совершенно не нужных ему загадок. Поэтому он вернулся к лестнице. После разговора с Неотражением происходящее с ним в Доме перестало казаться игрой, а пустое место там, где стоял Мэрсэр, раздражало и беспокоило. Киро не сразу понял, почему. Раз все вещи с именами уходят, уйдет и Лонэа, самая прекрасная лестница на свете. Может в обычном мире есть такая же, а эта, в Доме, ее копия. Найти бы. Но для этого нужно описание — или рисунок… Второе — лучше. И как кстати альбом и карандаши!

 

Несколько часов «неприкаянный» пытался зарисовать любимую лестницу. Она ничего не прятала, и все же в каждом рисунке не хватало важного. Кира никак не мог подобрать верный цвет — освещение постоянно менялось; стоило отвернуться — и оно становилось из золотистого синим, из синего оранжевым. Совсем отчаявшись, он начал рисовать девушку-облако. Это вышло лучше: лицо и фигура, модное платье, распущенные волосы… Девушка стояла на пороге дома, но это была кто угодно, только не Лонэа. Гость пытался исправить рисунок и снова брался изображать лестницу, но тревожное неудобное чувство заставило бросить рисование.

И Киро разозлился, как всегда злился на себя, если брался за не свое дело. Например, работа со зверями — это не для него. Пушистые и чешуйчатые, сильные и слабые, гибкие и неподвижные… Кого-то надо выпускать из клеток время от времени, а с кем-то разговаривать, называя по имени, как вещи в Доме. Все хотят внимания, как люди. И каждый выражает свое отношение к смотрителю: кто рычит, кто ластится. Только старый сфинкс, смотревший на звезды сквозь прутья клетки, не показывал ни злобы, ни жалости. Старик уже начал каменеть, почти ничего не ел и ни в чем не нуждался, но на нем еще можно было заработать — находились маги, которые изучали старение Сфинкса, считая, что поняв его, могут отсрочить человеческую старость.

Воспоминания поглотили Киро, он чувствовал себя странно — книгой, которую кто-то читает, и которая не может закрыться и вернуться на полку и воспоминания казались ярче, полнее и новее, чем когда были жизнью, и снова и снова возвращали странника к старому сфинксу.

 

* * *

Сутки «неприкаянный» не спал и не ел, и слонялся по дому, видя перед собой не реальность, а прошлое. Даже из зеркала на него посмотрел совершенно чужой человек, седой, хотя вроде не старый, а потом возник цирковой сфинкс. Бредовое состояние не отпускало. В какой-то миг Киро показалось: он закрыт в Доме, и если не покинет его — умрет. И гость не вышел даже — вывалился за порог, распахнув дверь. Был день, безмятежность равнины с постриженной травой и пустые, без окон, стены Дома, которые и стали последней каплей. Кира вернулся в Дом, схватил оставленные в шкафу мелки и вновь выбежав на улицу, начал рисовать прошлое, оседавшее на стенах изображениями сфинкса и других зверей, цирковых девушек, мальчишки-жонглера… И капля за каплей бывшее отпускало его, возвращая к настоящему, и каждое сделанное мелком движение помогало прийти в себя.

 

Наваждение отступило, хотя и не сразу, и Киро отсыпался сутки, а может двое. Разбудил его голод, а когда «неприкаянный» пришел на кухню, то не нашел там шкафа по имени Рамлу-Лару. Рутта позаботился о завтраке, но на вопросы отвечать не пожелал. Кира машинально исполнил долг — уделил внимание последним двум именным вещам в Доме, и прошел к зеркалу.

Неотражение ждало его.

«Помочь? Ответить?»

— Да, если можно. И даже если нельзя, — гость замолчал, ожидая слов человека из зеркала, но тот не спешил, испытывая терпение «неприкаянного».

«Давай так. Скажи сам все, о чем догадался. Потом я добавлю недостающее».

Киро усмехнулся. И где его прежняя безмятежность? Теперь не получается не думать о странных вещах. Слишком уж они реальны.

— Именные вещи имеют власть надо мной. И все, что делаю, меняет их и меня…

«А твои собственные поступки должны стекать с тебя, как вода с вощеной бумаги, и проходить бесследно для других?»

— Нет! Но я хочу понимать!

«Тогда понимай: все как раз наоборот. Власть есть у тебя. И ты ею пользуешься. Неосознанно, как и всегда».

— Что за власть? — устало спросил Киро, — магия?

«К сожалению, этого нет. Подумай, какое свойство делает твою жизнь комфортной?»

— Спокойствие. Я спокойный и не особенно тревожусь о пустяках.

«А спокойный ты, потому что веришь. Всегда во что-то веришь».

— Каждый может такое про себя сказать!

«Но не каждый верит, как ты. Так легко и в то же время глубоко, сильно, но недолго. Не каждый живет от веры к вере, переходя от одной к другой, как по звеньям цепи. Не каждый отказывается так легко, и так легко принимает чужую… Попроси Дом, пусть расскажет тебе».

— Рутта? — тут же позвал «неприкаянный».

— Да, Кира. Вот истории, которых ты не знаешь. Мэрсэр — мальчик, что очень неудачно упал со скалы и уже не мог бы ходить, и только очень сильная магия сохраняла в нем жизнь. Неправдоподобно, болезненно сильная магия. И мечта.

Киро не понял. Это была не та история, которой он ждал.

— Подожди. Ты о чем? И почему говоришь о мальчике в прошлом времени?

— Мэрсер умер. Его мечта — стать драконом, полетать, исполнилась.

— Так, — Киро понял, что ноги не держат и сел прямо на пол, — и я исполнил мечту, которая… стала моей мечтой, ведь я умею так верить… в этом роде? Но бред ведь! Я не превращал Мэрсэра в дракона!

— Нет, но ты верил и даже увидел его, и дал мальчику увидеть.

— Так, ладно. А Рамлу-Лару? Он тоже мертв? И кто он?

— Просто одинокий человек которого сломали в детстве. Множество «нельзя» — нельзя наступать в лужи, носить оранжевое, читать книги, в названиях которых есть слово «смерть», любить животных… Рисовать мелом — ведь так делают лишь дети. А теперь смог все это и его плотина из «нельзя» рухнула.

Киро стиснул ладони.

— Знаешь, я не уверен, что это добро, разом лишить человека… защиты от мира. По себе сужу… И нельзя совсем без запретов.

— Ну да, — согласился Дом, — но теперь Рамлу-Лару может выбирать.

— А Лонэа? Она тоже должна выбрать — умереть или жить?

— Выбор не в этом, но его даешь ты. Есть и награда за это — желание для себя. Можешь получить какой-то талант или избавится от лишнего. Изменить жизнь, хотя она и так уже не будет прежней.

— Вот уж точно, — буркнул Киро.

— Я понимаю, — с явным сочувствием сказал Дом, — но ты делаешь доброе дело.

— В этом я тем более не уверен. Скажи, для чего нужны вещи, если они на самом деле люди?

— Чтобы ты мог прикоснуться к ним, увидеть, обратил внимание, — Рутта снова помолчал. — На самом деле ты можешь уйти, если поверишь. Но ты не бросишь оставшихся подопечных — это уже моя вера. Поэтому я рассказал тебе все.

— И этим рассказом крепче привязал, — вздохнул Кира.

— Тебе даже не придется жить с этим, — заметил Дом, — уйдя отсюда, все забудешь. Имена и истории, и все, что сделал для других.

Еще один сюрприз, и Кира хотел верить, что последний. Его мир и так уже почти разрушен. Он не мог сжиться с людьми, но с вещами и Домом смог. Верил — и это оказалось способно поддержать других. Новое, изменившее его знание, было неудобным, как неразношенные туфли. А Киро любил комфорт…

 

Но времени подумать «неприкаянному» просто не дали. Этим же условным вечером лестница начала звучать — тонко, музыкально поскрипывать, словно он шел по ней. А тент насобирал на себя столько пыли, что рухнул под ее тяжестью, наполнив весь первый этаж тяжелой, душной взвесью.

Пыль и доконала странника. Он не выдержал и вынес тент из Дома; ночью прошел дождь, и утром тент исчез.

— Что с ним? — спросил Киро у дома.

— Дождь. И роса. Они помогли Олуке заплакать через двадцать шест лет после того, как это случилось в последний раз.

— Но разве плакать — счастье? И потом, я сам не думал реветь!

— Ты просто дал ему воду, которая смыла все лишнее, — ответил Рутта.

 

 

* * *

Теперь они остались вдвоем, он и Лонэа. Понимание — это ненадолго — лишало покоя. Когда во что-то веришь, это полностью завладевает тобой — до новой веры. Но Киро не знал, какой она будет. Редко, раз в день, «неприкаянный» подходил к лестнице, и после старался даже не смотреть в её сторону, словно это могло изменить неизменное.

Он много спал и гулял — просто пребывал вне дома — и листал дни, как страницы быстро читаемой книги, часто видя во сне девушку, похожую на облачную — нравом и обликом, и на лестницу — неповторимым изяществом, особенным, которое нельзя нарисовать, и именем, одним на двоих.

Еще через пару недель, когда скрип-голос лестницы стал почти невыносим, Киро подошел и положил ладонь на перила. Пение немедленно умолкло.

— Я хочу исполнить твою мечту, — сказал он, — но вдруг ты тоже умрешь? А исчезнешь — точно. Наверное, так правильно… Но ведь можно и по другому. Всегда можно по-другому!

Собственные слова воскресили одно единственное воспоминание.

Его работой в качестве помощника архивиста стали «Карманы», артефактные стеллажи, где всегда находилось нужное, даже если до этого оно стояло на других полках. Для подзарядки артефактов были нужны звуки, поразнообразнее, и часто — погромче. Так что там, в архиве, Киро говорил сам с собой, пел и даже кричал своим меняющимся голосом, пока не охрип. Потом стал выдумывать способы эффективно шуметь. Барабан и музыкальные инструменты не подошли: пластины горного хрусталя на боку «Карманов» оставались мутными, показывая, что артефакты не заряжаются. Киро притаскивал в архив игрушки-трещотки, колокольчики, звенящие трубочки «ловца ветра», и даже волшебные кристаллы с записью музыки, хотя по всем законам один артефакт не может заряжаться от другого. Стражи посмеивались — не он первый мечтал найти способ быстро заряжать «Карманы». Kирo не отступал, он верил: одну вещь можно сделать разными способами, и есть много дорог чтобы прийти в нужное место. Однажды ему на глаза попались дети, поющие на улице пронзительно и громко — так они зарабатывали на жизнь. Киро решил попробовать и предложил им пару монет и накормить за концерт в стенах архива. И странное дело, после второй же песни хрустальные пластины стали прозрачными и начали слабо светиться, сообщая о полной зарядке. Киро рассказал старшему архивисту об открытии — «Карманам» нравится детские голоса. За это, и за то, что стеллажи стали лучше работать, он получил премию в семь золотых, самую большую в своей жизни — за то, что сделал все по-другому.

Итак, он должен — и хочет — исполнить мечту Лонэа. Помочь человеку там, на другой стороне мира. И помочь так, чтобы не потерять ее.

Но сначала все-таки нужно найти Лонэа. Не здесь, где есть только ее… образ, отражение или воплощение в виде лестницы.

— Я уйду, — сказал он, отрывая взгляд от лестницы — и безо всякого труда, — уже ухожу. Найду Ло на Этой Стороне и исполню ее мечту. Но я хочу помнить — это мое желание, моя награда.

— Тебе не обязательно так тратить желание, — с легкой грустью ответил Рутта, — тот, кто уходит, как ты, уносит с собой частицу Той Стороны. Она не даст забыть и однажды заставит вернуться. Однажды на рассвете… это всегда происходит на рассвете, тебя потянет назад. Может быть, в последние дни твоей жизни, может — в ситуации, когда даже вера уже не сможет тебя защитить. Ты уверен, что хочешь пройти такой путь?

— Хочу, — кивнул Киро, подходя к двери и останавливаясь перед ней.

— Но ради чего?

— Ради моей веры, — «неприкаянный»… теперь, наверное, бывший «неприкаянный», оглянулся на лестницу, — и немного ради нее, какой бы она ни оказалась. И пусть я узнаю Лонэа сразу, и она меня узнает. Это мое желание.

— Сделаю, — ответил Рутта.

Киро открыл дверь и вышел за порог, где ждал утренний туман, густой и влажный.

— Спасибо за все, Рутта.

— Иди, — поток прохладного воздуха подтолкнул человека вперед. Голова немного закружилась, но странник усилием воли вернул себе равновесие. Предрекал же ему менестрель не терять головы от зла и добра. А может, в той песенке не было ничего; по сравнению со всем, что случилось с ним, уж точно.

— Спасибо, — повторил Киро Даниг — я вернусь.

— Я знаю, — прозвучал за его спиной ответ Дома, но уходящий не стал оглядываться. Все важное было впереди.

10.10.13

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль