Три дня до Апокалипсиса

Предупреждение: все персонажи вымышлены, совпадения случайны

Гожик порядком устал от незапланированного путешествия на другой конец королевства. Без малого четвертую неделю он, то идет пешком, то напрашивается в попутчики к купеческим обозам. У последних, как правило, наличествовала охрана, и так было спокойней. По крайней мере, ему, Гожику, который, как и большинство художников, обладал неуемным воображением. В детстве вот, яблоко на крышу упадет, а ему кажется, что орки напали. Или кот в темноте горящими глазами зыркнет, приготовится сказать «Мяу!», а Гожик уже со всех ног убегает прочь и орет про распоясавшуюся нежить. Зато талант у парня был — на десять художников хватит. «Берез* в макушку поцеловал» говорили про таких как он. Рисовать мальчишка научился едва ли не раньше, чем говорить. Семья его увлечение не то чтобы одобряла, но и не осуждала. Папенька-купец, например, считал, что у человека разумного должно быть какое-нибудь хобби. Сам он увлекался распитием пива и игрой на дудке. Купчиха сначала протестовала против первого увлечения, и муж покорно переключался на увлечение номер два. Однако купец так старательно и фальшиво музицировал, что у домочадцев начинались головные боли. Пришлось давать добро на пиво.

Гожик поначалу рисовал все что его окружало, затем взялся за семейные портреты. К счастью, у парня, стараниями папеньки, всегда имелся стратегический запас кистей и красок. Правда мальчишка не спешил являть миру творения. То ли робел, то ли просто скромничал. Но шила в мешке не утаишь и в один прекрасный день на Гожика хлынул золотой дождь славы. В тот день приехал гонец от герцога Кривожора с просьбой руки старшей дочери купца — Анки. Оказалось, что папенькин обоз ограбили. Люди герцога поймали бандитов, изъяли награбленное и среди этого добра обнаружили портрет Анки. Граф посмотрел на портрет и потерял голову от любви. Каково же было удивление, когда раскрылось, что портрет принадлежит кисти десятилетнего мальчика. Правда и Анка в живую оказалась мало похожей на портрет, но это уже были частности, и графу пришлось жениться. Отец распрощался с мечтой воспитать продолжателя своего дела, но, кажется, горевал он не слишком долго. При таком-то зяте!

После истории с Анкой у Гожика не было отбоя от заказов. Человеческое тщеславие требовало комплиментов и прекрасных портретов. Вдобавок, многие родители втайне мечтали о схожей ситуации с графом, портретом и скорой свадьбой. Вот и сейчас девятнадцатилетнее дарование вызвали на другой конец королевства в Живоград, написать портрет баронессы Любавы Юбварской (по прозвищу Жердила), отчаявшейся найти достойную партию на родине и теперь рассылающую портреты по соседним королевствам.

За те баснословные суммы, которые получал юный художник, можно было купить половину королевства, однако, по закону, все гонорары принадлежали родителям. А Гожик имел право распоряжаться деньгами только по достижении двадцати лет. Отец парня не баловал и тот жил так, словно, этих сумасшедших заработков и не бывало.

«Тятенька в черном теле держит. Это единственного наследника-то!» — мысленно досадовал Гожик. Повозка ежеминутно подпрыгивала на кочках, и парень на несколько секунд зависал в воздухе, крепко придерживая обеими руками походную сумку.

«Коня не дал, денег пожалел. Будто я ему и не родной вовсе! — внутренний монолог продолжался. — «Художник должен быть голодным», кажется, так говорят? Найти бы автора этой фразочки, да в харю ему сразу. А что? Когда я голодный — я агрессивный! А когда агрессивный — фиг два за кисть возьмусь!»

Впрочем, с прибытием в Ведьминград «страдания» Гожика должны были завершиться. Дело в том, что хитрый художник отправил красноречивое послание баронессе, прося покровительства. Он-то прекрасно осознавал значимость своей персоны и решил бессовестно этим воспользоваться. Ответ Любавы Юбварской настиг его возле Поселушек. В ответном письме баронесса уверяла, что с радостью примет участие в судьбе художника и уже выслала ему навстречу картеж с охраной. Картеж и Гожик как раз должны были пересечься в Ведьминграде.

— Слезай, парень! — крикнул возница и Гожик с готовностью соскользнул с повозки, потирая отбитое седалище. За думами и краткими перерывами на сон (иногда трясло и укачивало так, что легче было не спать вовсе) он и сам не заметил, как очутился в Ведьминграде.

— Стой, пострел! — Гожика, готового раствориться в толпе, окликнул зычный голос купца.

Парень повиновался. Ну что еще потребовалось этому бородачу? Плату он получил наперед. Может, мало ему?

— Мы раньше нигде не встречались? — купец пристально рассматривал Гожика, невольно любуясь русыми кудрями сутулого попутчика — ух и кудри! Иная девушка полжизни бы отдала за такие.

— Нет, добрый господин, — отвечал художник, пряча лукавый взгляд. Купца Пыху Губодуя он узнал сразу. Тот присутствовал на свадьбе сестры и отличился тем, что расколотил половину посуды. Не на трезвую голову, конечно. Потом во время выкупа невесты Пыха обвинил отца Гожика, что тот де торговаться не умеет, к счастью купцов вовремя разняли.

— А как твое имя? Напомни-ка!

— Пакс, — наврал паренек. Он старался не впутываться в купеческие распри.

— Хм! Ну ладно, Пакс, счастливо!

— Счастливо, добрый господин!

«Фуф! — выдохнул Гожик, проворно заныривая в людскую толчею. — Чуть не попался!»

Неподалеку давали представление бродячие менестрели, на которых пришла поглазеть едва ли не вся городская молодежь. Лютни были настолько звонки, а мелодия флейт настолько заливиста, что ноги сами собой пускались в пляс, а ладони так и норовили хлопать в такт музыке. Во время четвертой композиции к Гожику подошла низенькая девчонка, представилась и попросилась к нему на закорки. Гожик был не только сутулый и высокий, но еще и добрый (в основном, по отношению к женскому полу), поэтому просьба не осталась без должного внимания. Теперь полноценно танцевать не получалось, зато можно было «заботливо» придерживать новую знакомую за стройные ножки.

Публика оказалась настолько благодарной, что не захотела отпускать менестрелей, так что запланированный час концерта превратился в полтора часа. К вечеру довольная публика хрипела сорванными голосами, обмениваясь впечатлениями, а менестрели едва держались на ногах.

— Ты где живешь? — новая знакомая согнулась и заглянула в глаза Гожику.

— Уважаемая Ривенна, слезай уже! — взмолился парень. Казалось, что еще чуть-чуть и он услышит хруст собственных позвонков.

— Ой-ой-ой! — Ривенна довольно неуклюже спрыгнула, припечатав мостовую звонкими каблучками сапожек. — И где таких хилых делают?

— Что-о? — возмутился Гожик, расправляя ноющие плечи. — На себя, посмотри, пигалица!

Назревающую ссору прекратили две девушки — то ли жены, то ли подружки менестрелей. Очаровательно улыбающиеся создания сжимали в руках литровые кувшины.

— А ну, народ честной, потешился, поплясал, послушал, а менестрели тоже хотят кушать! — крикнула брюнетка.

— И не только менестрели, а так же их дети! — вторила рыжая.

— Какие дети? — спросил Гожик, глупо улыбаясь двум красоткам.

— Вот такие! — ответила рыжая, гордо выпячивая округлый животик.

— Нам все ну очень-очень понравилось! Особенно «Лучистый брег», — восторженно заверещала Ривенна, бросая в поставленный кувшин несколько монет. — А когда следующее представление?

— Следующее, — брюнетка выудила из декольте клочок бумаги и сверилась с убористыми каракулями, — Ага!.. Вот! Следующее представление в Криворучках. Через неделю.

— Как замечательно! — девчонка радостно взвизгнула и запрыгала на одной ножке. — Я постараюсь приехать! А ты поедешь? — она обратилась к Гожику.

Художник опустил два золотых в кувшинчик брюнетки и столько же в кувшинчик рыжеволосой и пожал плечами. Маленьким девочкам легко рассуждать. Ну кто она? Судя по одежде и обуви, дочка зажиточного горожанина. Тратит родительские денежки на развлечения, может быть посещает старшие классы школы риторики, а может, учится премудростям чистописания. А у него самая настоящая работа на собственную репутацию. Госпожа Юбварская ждать не будет. Точнее, — куда она денется? — подождет конечно, да только вот испытывать ее терпение никто не рискнул бы.

— Я в Криворучки не поеду, я в Живоград путь держу, — с показной скромностью отвечал художник, украдкой поглядывая на новую знакомую — произведет ли впечатление?

Впечатление он произвел, да только весьма странное. Ривенна почему-то гадко захихикала. Хорошо что подружки менестрелей на два голоса обрисовали Гожику ситуацию:

— В Живоград сейчас не попасть.

— Король дал распоряжение. У них там двое чумных.

— Город на карантине.

— Никого не впускают.

— А если и впускают — то обратно дороги не будет.

— До снятия карантина.

«Во попал!» — художник совсем «завял» и поник. Конечно, влиятельная Юбварская лишь пальчиком пошевелит, и город дружелюбно распахнет перед ним ворота. Да только оно ему надо? А вдруг у них эпидемия случится? А он, как первостатейный глупец, самоотверженно полезет в рассадник заразы. Ха! Три раза «Ха!» Где он пересекается с высланным навстречу кортежем? В лучшем трактире «Бельобежин»? Так, туда он не ходок. Жизнь дороже.

«Пойду в «Веселые метёлки», — решил Гожик, немного сожалея о том, что мечта отужинать в самом знаменитом и изысканном заведении королевства, так и останется мечтой.

— Выше ноздри! — новая знакомая, заметив перемену в его настроении, дружески толкнула Гожика и тот заставил себя улыбнуться.

Солнце уже скрылось, однако небо еще было светлым. По вечернему городу ходили фонарщики и зажигали высокие фонари. В неподвижном летнем воздухе витал дух жареной картошки, чесночного соуса и свежей сдобы. Впалый живот художника отреагировал на какофонию запахов громогласным урчанием.

— Приезжайте сюда снова! — Ривенна переключилась на девушек с кувшинами.

— Обязательно! — брюнетка мило улыбнулась и помахала ей рукой. Девушки собирали дань с влюбленной парочки.

— И скажите менестрелям, чтоб «Лучистый брег» три… нет!.. четыре раза подряд спели!

С дальнего конца площади раздался громкий бас:

Лучистый брег любовью обогрет.

Тоскую я — я снова без тебя!

Из открытого окна ближайшего дома грянул немного фальшивый и звонкий хор, принадлежащий не то детям, не то юным девам:

Стон боли, стон любви —

Не все ль равно?

Мне в жизни только раз и повезло:

Подвыпившая компания молодежи возле доски объявлений не выдержала и подхватила, старательно вытягивая гласные последних слов:

Когда я встретился с тобо-ой,

Нам пело небо, пел прибо-ой!

Теперь я точно сам не сво-ой

В погоне за тобой и за весно-ой!

Я сердце стужи, а ты лета зно-ой,

— Хочу смотреть в глаза тебе одно-ой! — нисходящим тоном завершила Ривенна. Ее голос оказался на удивление чистым и приятным.

По площади прокатился счастливый смех, грохнули аплодисменты — зрители и «певцы» аплодировали сами себе.

— Ну вы вообще! — изумлению Гожика не было предела. — Какие здесь все… музыкальные.

— Ага! Вот помяни мое слово, сегодня еще не раз «Лучистый брег» услышишь. А потом слова выучишь, и тоже подпевать начнешь. Спорим на что угодно!

«С сопливыми девчонками не спорю», — такой фразой художник хотел заткнуть за пояс новую знакомую, но не успел. К ним подошла подвыпившая компания.

«Ну все! Попал!» — подумал Гожик. Драться он не умел и не любил, поэтому приготовился задать стрекача. Вместе с девчонкой разумеется. В самом деле, не оставлять же эту глупышку на потеху «упырям».

— Ну как тебе менестрели, Ривка? — спросил толстяк в черной куртке нараспашку.

— Высочайше! — девчонка подняла большой палец, в подтверждение своему вердикту.

— Во-во! — согласилась тощая девица с длинным носом, которую Гожик изначально принял за парня.

— А это кто с тобой? — вопрошал мальчишка в капюшоне. Воображение художника сразу же разыгралось: мальчишка, наверняка, вампир. Недаром уже второй год не утихают слухи о нежити, плюющей на древний договор и без зазрения совести нарушающей границы Золотого и Серебряного мира.

— Это Гожик, а это Ламберт! — Ривка смело сдернула с парня капюшон. Признаков вампира на лице не было, зато наличествовал признак пубертатного периода в виде вулканических прыщей.

— Пошли в «Метёлки», я угощаю! — предложил коренастый парень со светлой бородкой. Компания одобрительно загудела.

— А ты куда? — спросила Ривка, беря Гожика под руку.

— Я? — немного растерялся парень. — Да, собственно, туда же.

По пути Гожик перезнакомился с друзьями Ривенны. Первое впечатление от ребят и девчонок осталось положительным. Кажется, здесь даже были его ровесники. Правда те оказались самыми пьяными и с ними полноценного разговора не получилось. Зато девчонка с длинным носом, по имени Офелия, снискала славу первостатейной болтушки:

— Мы всей компанией раз в неделю собираемся. Иногда заезжих менестрелей послушать, иногда сами музицируем. Я и Ривка у одного учителя учимся — она скрипку мучает, а я лютню. А еще мы даем благотворительные концерты заключенным. Почему заключенным? Так у меня и у Ривки папы тюрьму охраняют. А ты чем занимаешься?

— Так, рисовать учусь, — скромно потупив глаза, отвечал художник.

— Ха! Точно! Ты, наверное, и есть тот самый Гожик, известный на все королевство, — рассмеялась своей догадке Ривка.

— Еще чего придумаешь? — возразила Офелия. — Тот Гожик знаешь какой богатый? Небось с одной походной сумкой не станет путешествовать.

— Да! — подхватила подруга. — Говорят, что тот Гожик из золотых тарелок ест, шелка носит, и свой прекрасный замок меньше чем за мешок золота не покидает.

Художник провел ладонью по лицу, мысленно скрежеща зубами, а затем фальшиво рассмеялся. Вроде как одобрил удачную шутку. В действительности же он мечтал найти тех сплетников, придумавших «золотые тарелки» и прочее, чтобы лично «заткнуть» их фонтан фантазий.

Вечерние улочки были полны народа. Горожане любили подобные прогулки, радуясь каждому погожему вечерку словно дети. Кто-то устраивал турниры по распитию пива на скорость, иные играли в салочки на поцелуи, другие горланили песни. Так что шагающая к «Веселым метёлкам» компания очень органично вписывалась в местный колорит.

Из распахнутых окон битком набитой таверны лилась приятная мелодия. Охочие до искусства горожане продолжали праздник духа, очень удачно сочетая его с праздником живота. Глазастая Ривка заметила единственный свободный столик возле сцены как раз тогда, когда разочарованная компания развернулась к выходу.

«Интересное место!» — Художник уселся на край лавки, отполированной бесчисленным количеством предшественников, и с наслаждением вытянул ноги.

Убранство трактира было небогатым, но весьма оригинальным. Помимо традиционного антуража в виде кружек и пустых бочек (куда захмелевшие посетители бросали кости, соревнуясь в меткости), тут наличествовала пара дюжин метелок. В основном они были развешаны под потолком, составляя конкуренцию замызганной люстре в виде огромного колеса с сотней свечек, половина которых уже давно оплавилась и требовала срочной замены. Черенки подвешенных к потолку метелок были обмотаны пестрыми тряпками. По замыслу оформителя, метелки с пестрыми тряпками на черенке тот час же превращались в «веселые». Над входом в кухню имелась полка, на которой разместилась пара кувшинов с чем-то, что издали напоминало бывшие в употреблении веники для бани.

После простого, но обильного ужина Гожик пребывал в самом лучшем расположении духа. Непредвиденные трудности казались мелкой неприятностью.

«До чего хороший город!» — подумал парень, с улыбкой вспоминая то, как его окатили помоями в Ленске и как спустили собаку в Тимырях. Он посмотрел на новых знакомых, те дружно молотили ложками, изредка перекидываясь короткими фразами. На десерт осталась только клюква с медом, а Гожик с самого детства не любил кислых ягод.

Внезапно по залу пронесся восторженный шепот. «Это же сам менестрель Анджей! — шептались горожане, провожая взглядом полноватого мужчину, с трудом обходящего препятствия в виде посетителей. Судя по походке, менестрель был либо пьян, либо ранен. — Он утверждает, что «Лучистый брег» — так, удобрение для цветочков, и попутно сочиняет что-то свое. Шестой год сочиняет. Раз так долго — значит это будет гениальнейшая вещь!»

При виде Анджея трактирщик напрягся и сделал знак двум вышибалам. Почувствовав или, скорее, предугадав, что сейчас его будут выпроваживать, Анджей продемонстрировал трактирщику золотой и тот час же выронил его. Золотой поскакал под столик, за которым пировала разношерстная компания — здесь были все: от домохозяек до стражников. Неуклюже хлопнувшись на колени, менестрель пополз под стол. При этом тяжко вздыхая, потому что осознавал, что теперь он навряд ли сможет встать на ноги без посторонней помощи. Трактир наполнился женским визгом и хохотом: кажется, менестрель не терял времени даром. Кто-то из пирующих не выдержал и полез выцарапывать пошляка. Раздался грохот. Обернувшись, Гожик увидел перевернутый стол, разбросанную посуду и месиво из еды, а так же вышибал спешащих на подмогу посетителям. Самое примечательное было в том, что флейты не замолкали ни на минуту.

— Все давно привыкли к проделкам Анджея, — пояснила Ривка, видя недоумение на лице художника. — Он каждый вечер так делает.

— Золотые под стол роняет? — уточнил Гожик, состроив скептическую мину.

— Не только. На прошлой неделе, например, горячий суп на почтенного господина опрокинул. А вчера принес дудку и пытался подыгрывать флейтистам. Но на самом деле, он не сколько им подыгрывал, сколько заглушал.

Гожик посмеялся, невольно восхищаясь бесшабашностью менестреля.

— И как его за такое еще не побили? — художник посмотрел на каменные лица вышибал, уносящих сопротивляющегося Анджея в сторону выхода.

— В том-то и дело, что били, — в разговор вступил Ламберт, расправившийся с десертом быстрее остальных. — Били и не раз. Да бесполезно. В некоторых индивидах столько дури, что за всю жизнь не выбить.

Словно в подтверждение последней фразы, менестрель проявил чудеса ловкости и лягнул одного вышибалу в пах, а второго просто укусил.

— Думаете что вы меня выгнали? — крикнул Анджей, поворачиваясь к публике. — Черта с два! Я сам покинул ваше дупло! — С этими словами он вышел на крыльцо, напоследок громко хлопнув дверью. С полки тот час же спикировал один из кувшинов, хватив зазевавшегося хозяина по темечку. Вдогонку менестрелю полетели непечатные слова и проклятия.

Когда сидящая за столом компания значительно поредела, Гожик вдруг вспомнил, что ему негде ночевать.

— Есть у вас приличный постоялый двор? — поинтересовался парень, хотя он так устал, что был согласен даже на «неприличный».

Ривка почему-то пощелкала языком и потормошила клюющего носом парня, за счет которого и был организован сей ужин. Объясняла как всегда Офелия:

— Постоялый двор смыло. Видишь ли, там останавливался один уважаемый господин чародей, и ему не понравилось обслуживание. Ну, в общем, ты понял, чем все закончилось.

— Тогда, может, приютите? — художник подумал, что уж как-нибудь переночует, а завтра отправится обратно домой.

— К Ривке нельзя — у нее мама злая. Ко мне тоже.

— А к тебе почему нельзя?

— Ну раз говорю, что нельзя — значит нельзя! Вот пристал! — фыркнула Офелия.

— Ладно, — Гожик развел руками, — Я не настаиваю. А к нему можно? — художник кивнул на «мецената».

— Можно, — буркнул сонный парнишка. — Я один живу.

— А разве его в «Бельобежин» пропустят? — в голосе Офелии сквозило сомнение.

— Куда? — Гожик очень надеялся на то, что ослышался.

— Ну у нас такой трактир есть. Не знаешь? Странно! О нем по всему свету молва ходит. А Брок у них за разнорабочего.

— Работа не ахти какая, зато всегда при деньгах, — похвастался Брок, вытряхивая из кошеля деньги за ужин. — Меня там уважают, поэтому пропустят даже вампира, если тот представится моим другом.

— Нет, спасибо, ребят! — Гожик встал со стула и закинул сумку на плечо. — Я вспомнил… Мне надо еще кое-какое важное дело завершить.

Девушки и парень подались за Гожиком, напрасно пытаясь выяснить, что за дело и всячески уговаривая отправиться в «Бельобежин». Но их старания были так же тщетны, как старания безумца вычерпывающего море кружкой.

«Бывает же такое! — кипятился художник, спеша к выходу. — Лучше на улице ночевать, чем в «Бельобежине»!» Угораздило же вляпаться в заказ Юбварской!»

Но как бы художник не костерил судьбу, демонстрирующую злобный оскал, ночлег под открытым небом ему не грозил, ибо возле ворот, где было скверное освещение, он споткнулся и едва не упал на воркующего с проституткой менестреля Анджея. Не совсем трезвый менестрель плюхнулся на карачки и грязно выругался.

— О! Моя любимая поза, — пошло пошутила жрица любви и вакхически рассмеялась.

— Прошу прощения! Я не хотел! — пролепетал Гожик, помогая менестрелю встать.

Анджей хотел послать его ко всем чертям, однако смышленый художник даже не дал ему опомниться.

— Да это же сам господин Анджей! Гениальный менестрель, слава которого долетела до самых отдаленных уголков королевства!

— Трех королевств! — важно добавил менестрель, косясь на притихшую жрицу любви.

— Сегодня самый лучший день в моей жизни! — с восхищением выдохнул Гожик, ничуть не беспокоясь о том, что перегибает палку, ибо его чистое, открытое лицо позволяло быть прекрасным актером.

— А мальчишка знает толк в искусстве, — польщенный менестрель лихо подкрутил каштановый ус.

По мощеной дороге тот час же зацокали каблучки, и возле художника обозначилась еще одна девушка легкого поведения.

— Я тоже знаю толк в одном искусстве, — жарко прошептала она, пощекотав тонким пальцем шею замершего парня.

Перед взором Гожика возник образ отца, который скупо отсчитывал золотые монеты: «Это чтоб на проституток не тратил и учился экономии! Будешь как нормальный человек ходить по рынку, смотреть где помидорчики подешевле купить, где поторговаться так, чтоб у иного купца припадок случился. А без ума потратишь — изволь одуванчиками питаться. И неча рожи похабные корчить! Я все вижу! Известность, она, брат, такая же проститутка — сегодня с тобой, завтра с другим. Как уйдет она к другому, тут ты отцову науку и вспомнишь. А там, глядишь, и к купеческому делу интерес проявишь. Я, вон, тоже не сразу втянулся, морду воротил. А теперь ежели на базаре с торговками не полаюсь — весь день больной хожу. Душу так и щемит! Так и щемит!»

— Счастливо, девчонки! — Гожик изобразил на лице блаженную улыбку и, поправив заплечную сумку, потопал по дороге. Жрицам любви ничего не оставалось, как ошеломленно смотреть ему вслед.

Математика была проста: по пути он сэкономил на платном ночлеге, ибо спал в сараях, но зато потратился на купца, который подвез его до Ведьминграда. Затем он дал волю чувствам и потратился на менестрелей, зато сэкономил на ужине в «Веселых метелках». Если бы не чума, спутавшая весь расклад, у Гожика сейчас было бы все и даже сверх того! А покамест денег в тощем кошеле ровно столько, чтобы вернуться домой и не умереть с голоду. Хитрая наука эта экономия!

За поворотом Гожика догнал пьяный менестрель.

— На голову упал, что ли? — громким шепотом поинтересовался он у художника.

— Неа. Денег нет! — честно признался парень. — Даже ночевать негде.

— Не проблема, — Анджей проникся к парню за сказанные ранее комплименты. — Переночуешь у меня.

— В «Бельобежине»? — на всякий случай уточнил Гожик.

Менестрель скривил губы и смачно сплюнул на мостовую:

— Пёсья кость! В клоповниках знатные менестрели не ночуют.

— А где тогда?

— Увидишь.

Путь до башни был извилистым и долгим. Гожик даже подумал, что они потерялись, о чем тут же сообщил спутнику. Менестрель замахал руками:

— Уйми фантазию! Я в этом курятнике с закрытыми глазами орин… ориентируюсь. Нашли город: три улицы, две мостовых! Вот в пригороде Ленска я действительно заплутал. Представляешь, задумался об одной крале и завел собутыльников прямиком на болота! А эти гады — тоже хороши! — «Давайте ему ногу отрежем! Давайте ему ногу отрежем!» Ну сбился с тропки! С кем не бывает? Вот такая подстава.

Гожик подумал, что Анджей ошибся и в этот раз. Впрочем, у него не было никаких претензий. А меж тем, они вышли за черту города и Анджей, пошуршав в кустах, извлек кованый светильник со свечой. На зажженный огонек тот час же слетелись глупые мотыльки.

Тропинка уводила все дальше от города, а идущий впереди Анджей напоминал светляка, вымахавшего до исполинских размеров. На обочинах тропинки жгли огни его «собратья».

Может, этот странный индивид хочет легкой добычи в виде тощего кошеля и сумки с холстом и палитрой? Самому совестно — вот и ведет к бандитам на заклание. А свои ручки марать не желает. Впрочем, Гожику доводилось бывать в переделках, и ничего как-то выживал, в основном, благодаря быстрым ногам. Парень уже подумывал о том, чтобы мягко, но настойчиво отвязаться от менестреля и заночевать в лесу, как дорожка впилась в бок другой дороге — мощеной. Новая дорога взмывала вверх, на холм. На холме возвышался темный силуэт башни. Анджей что-то напевал под нос и уверенно шел вперед, кажется, хмель начинал выветриваться из его гениальной головы.

При более детальном рассмотрении, оказалось, что к башне прилагается замок. Точнее, то, что от него осталось. Здесь же имелась хлипкая с виду постройка с заколоченными крест-накрест окнами. Менестрель оглушительно рыгнул и побарабанил в дверь кулаком. Причем так сильно, что постройка угрожающе зашаталась, а крыша отозвалась бряцанием черепицы.

— Иду! Кого там принесло? — из-за двери раздалось приглушенное ворчание.

— Стой! Это всадники Апокалипсиса! — послышался чей-то истеричный вопль.

— Хуже, олухи! Я — сборщик налогов! — гаркнул Анджей и разразился оглушительным смехом. — Что, обделались?

За дверью воцарилось гробовое молчание. Через секунду клацнул засов и в дверной щели показался седовласый старец в ночном колпаке.

— А, это ты, Анджей, — самым будничным голосом изрек он. — Заходи. Ноги вытирай.

— Я с племянником, — менестрель кивнул на стоящего позади Гожика.

Хозяин, высунувшись из-за плеча Анджея, вперил недоверчивый взгляд в художника, изобразившего на лице подобие дружелюбной улыбки. Обычно в это время ночи Анджей заявлялся с «племянницами».

— Пусть тоже ноги вытирает! — огласил приговор старец.

Открывшего дверь старика звали Галактион. Второго — которого художник так и не увидел — Маргедон. Оба жили тут очень давно, едва ли не с первых лет существования Ведьминграда. Род их профессиональной деятельности Анджей не успел озвучить, ибо завалился на узенький топчан и заснул молодецким сном, положив под голову чучело какой-то экзотической птицы, стянутой с полки. Хозяев не было видно, поэтому предоставленный сам себе Гожик бродил по просторной комнате в поисках какой-нибудь лавки или, на худой конец, матраца. Свет, исходивший от непогашенного светильника, освещал лишь половину исследуемой комнаты. Но чтобы сделать определенные выводы, ему хватило и этого. Судя по грудам мусора, пыли и разбросанным где попало вещам, здесь проживали закоренелые холостяки. В другом конце комнаты, судя по звукам, происходили нешуточные бои между котом и мышами. Художник посмотрел на догорающую свечу, вздохнул и принялся сооружать ложе из стульев.

К счастью, ночь была относительно спокойной. Мышкующий кот лишь только один раз пробежался по сонному Гожику. Солнечное и не совсем раннее утро встретило пробудившегося художника щебетом птиц и парой внимательных серых глаз.

— Чего такое? — нервно спросил Гожик, зачем-то натягивая плащ-одеяло до самого подбородка.

Склонившийся над ним Галактион, поправил колпак и задумчиво изрек:

— Стульчики-то освободи. Мы, знаешь ли, не привыкли потреблять пищу стоя. Годы не те уж.

Художник без лишних слов освободил стулья и, щурясь от солнечного света, проникающего в помещение сквозь дырки в крыше, осмотрелся. Сейчас комната казалась еще грязнее, чем при ночном освещении. Внимание Гожика привлек щуплый человек, с недельной щетиной на подбородке и глазами навыкате. По-видимому, это и был Маргедон. Топчан, на котором спал Анджей, пустовал.

— Где Анджей? — тот час же спросил Гожик.

— Твой дядя никогда с нами не завтракает, — в голосе Галактиона послышалось ехидство. — Ибо мы выпивки не держим. Нелегко, наверное, с таким дядей, да?

— Угу, — художник прекрасно помнил о своем «родстве». Пора было уходить, но не прерывать же разговор на полуслове.

— Всю мою настойку для растирания суставов выцедил, — жаловался старик. — И спирт подворовывает. Приходится лабораторию на ключ запирать.

— А что за лаборатория?

— Мой рабочий кабинет. Я — алхимик.

— О! — многозначительно протянул Гожик. Он-то полагал, что перед ним обыкновенный, немного выживший из ума, старик.

Раздался звон разбившейся посуды и собеседники замолкли, внимательно наблюдая за действиями Маргедона. Тот как раз занимался сервировкой стола: смахнул мусор и грязную тарелку на пол и водрузил дымящий котелок.

— Садитесь завтракать! — Голос Маргедона был приглушенным и даже зловещим. Создавалось впечатление, будто он говорит в пустую крынку.

Гожик немного стушевался. Вообще-то он собрался уходить. Но, с другой стороны, он мог бы сэкономить на завтраке.

— А можно сперва руки помыть? — художник посмотрел на грязные разводы под ногтями. Воспитание матери не прошло даром, она неусыпно следила за опрятностью отпрысков и перед каждым приемом пищи проверяла чистоту их рук и ухоженность ногтей.

— Не трать понапрасну время, — провыл Маргедон. От его фразы веяло такой безысходностью, что по спине Гожика забегали мурашки.

— А что такое? — на всякий случай уточнил художник. Уборка и починка дома-развалюхи, видимо, тоже относилась к пустой трате времени.

— Разве ты не знаешь? — голос Маргедона стал более зловещим. Быстро разлив суп по тарелкам, он вытер пальцы о штаны и подбежал к одноногому буфету. Его движения были резкими и дерганными.

Странный тип стремительно распахнул дверцы буфета и на него вместе с кучей скрученных кое-как свитков, свалилась полка. Алхимик, тем временем, вытащил из кармана пакетик с каким-то порошком и щедро посыпал дальнюю тарелку с супом, предназначенную Маргедону. Гожик покосился на старика, но промолчал, и заодно распрощался с мыслью о плотном завтраке за чужой счет.

Маргедон выбрался из-под завала с добычей — мятым свитком, испещренным формулами, пузатыми буквами, геометрическими фигурами, кляксами, плесенью и отпечатками пальцев.

— Узри, неразумный, — он ткнул в перечеркнутые столбцы, — это отсчет последних дней! Мои предсказания точны, как приход света и тьмы. Знай же, что близится последний час всего живого! Всадники Апокалипсиса прибудут через три дня! Реки вспыхнут огнем, тьма накроет города и села, демоны сойдут на землю, и начнется последняя жатва.

Гожик выпучил глаза и плюхнулся на стул:

— И… и как быть?

— Лично мы уже давно подготовили себе укрытие — глубокий погреб, — алхимик спокойно хлебал суп и не выказывал паники.

— А… а откуда вы узнали?

— Маргедон у нас предсказатель. Настоящая пифия в штанах! Он даже в школе обучался, — пояснил старец, благополучно забыв, что его дружка отчислили на первом году обучения.

Художик схватился руками за голову, не видя того, как предсказатель, бросая победные взгляды по сторонам, запихнул обратно свитки и уселся за стол. За столом он первым делом поменялся тарелками с гостем и принялся уничтожать суп.

— Ой! Муха в суп упала, — склонившись над своей тарелкой, констатировал Галактион.

— Это знак! — тот час же взвыл предсказатель, почему-то указывая перстом на потолок. — Это знак того, что наш любимый король утонет в ближайшие дни!

Гожик судорожно сглотнул. Судьба короля волновала его меньше, чем всадники Апокалипсиса. Может случай чумы в Живограде — тоже знак? Что же делать?

— Чего притих, гостюшка? — спросил алхимик, подцепляя муху за крыло. За его действиями ревностно наблюдал предсказатель: все-таки насекомое олицетворяло не кого-нибудь, а самого короля. Именно по этой причине Галактион пересадил муху на хлеб — каменный и обгрызенный мышами.

— Я, это, — Гожик представил себя окруженным дьявольской конницей и сотворил святой знак, — успею до Семигор? Ну, своих повидать, до явления всадников этих.

На сей вопрос хозяева лишь скептически фыркнули, еще раз подтвердив его худшие опасения. Действительно, так быстро добраться до Семигор возможно лишь на конях тех самых всадников Апокалипсиса.

— Пойду, еще покопаю, — предсказатель нервно дернул лицом и скрылся за дверью соседней комнаты.

— Мы убежище себе организовали. «Погреб в погребе» называется, — великодушно пояснил старец. — Сначала спускаешься в один погреб, а дальше идет лестница во второй. Стало быть, пересидим страшные дни человечества.

— А можно мне с вами? — так страшно Гожику еще никогда не было. Что там Юбварская и чумной Ведьминград — плюнуть и растереть!

Хозяин подпер лицо руками, глядя на гостя оценивающим взглядом.

— Нам бы запасы еды пополнить, — «намекнул» Галактион.

— Да это я мигом! — Гожик вскочил со стула, готовый сей же момент мчаться на базар за провиантом. И еще за красками. Наверное после прихода тех всадников у него только с сажей и углем проблем не будет.

— Сначала супчику поешь, а то остывает, — по-отечески прокряхтел алхимик.

Художник погрозил старцу тонким перстом:

— Не буду супчик. Я, между прочим, все видел!

— Вот зря ты так, — наставительно изрек Галактион. — С порошком вкуснее. И, между прочим, я как-то раз сослепу перепутал свой порошок от неконтролируемого метеоризма с порошком новой формулы. Точно не помню, из чего он там был приготовлен, но после приема я перестал лысеть, — в подтверждение своим словам, алхимик сдернул с головы колпак и на его плечи обрушился каскад длинных — до пояса — волос. — К цирюльнику каждые две недели хожу. Уже сил никаких нет! Он мне так и говорит: дед, ты — загадка природы!

Гожик шел, точнее, бежал трусцой в сторону городских ворот. В голове творился полный хаос.

«Успеть. Главное успеть!» — думал он, стуча подошвами о сильно щербатые камни дороги.

Позади, прилично отставая, ковылял Галактион. Ему тоже нужно было сходить в город. Он хотел продать травнику волшебную мазь — три в одном: для облегчения радикулита, уменьшения второго подбородка и сведения бородавок. На вырученные деньги старик намеревался закупиться любимыми сахарными крендельками. На прошлой неделе он снарядил в курьеры Анджея, а тот их потерял. Врал, конечно. Галактион понял это по наполненным сытой истомой глазам и блестящим от масла усам.

В городе Гожик постоянно спотыкался, потому что пялился на небо, откуда через считанные дни должны были спуститься всадники Апокалипсиса. Утро Ведьминграда всегда было суетливым и хлопотным, впрочем, как и в любом другом крупном городе. Люди спешили по своим делам и даже не подозревали о грядущих событиях.

— Мы на месте, — сообщил Галактион, указывая на двухэтажную постройку.

Лавка травника наводила ужас. Правда только на маленьких детей, ибо ее окружали бесчисленные кадки с… крапивой. Пока Маргедон болтал с травником, стоявший поодаль Гожик оказался свидетелем диалога двух юношей немногим старше его самого.

— Глянь, цыпа какая! — юноша едва не врезался в фонарь, засмотревшись на повернутого спиной алхимика в долгополом одеянии. — Пойдем, познакомимся.

— Мне блондинки не очень, — отвечал второй.

«Зря он без колпака пошел», — подумал художник, на секунду забыв о грядущем конце света.

— Кому краски? Свежайшие краски! Есть редкий кобальтовый! — раздалось откуда-то сбоку. В Гожике проснулся алчный потребитель и начал требовать обновления палитры. Художник посмотрел на улепетывающих от Маргедона юношей (мстительный алхимик вооружился крапивой). Пожалуй, ничего страшного не случится, если он уделит несколько минут любимому делу.

Лавку искусств он покидал с угрызениями совести, ибо «несколько минут» почему-то превратились в час. Но, с другой стороны, это была запланированная покупка.

— Гожик! — из окна соседней лавки высунулась Ривка. — Подожди меня! Я сейчас выйду!

Художник кивнул в ответ, хотя и мучился мыслью о скоротечности времени и о том, какой провиант будет иметь больший срок годности.

Беспечная Ривка вышла из лавки пекаря и с криком «Лови!» съехала по перилам вниз. Гожик еле успел поймать ее в конце спуска. Девчонка заливалась звонким смехом, а он очень живо представлял себе выжженные улицы Ведьминграда.

— Ты такой смурной, будто с жабой целовался, — Ривка, задрав подбородок, всматривалась в лицо парня.

Гожику было не смешно. Ну, вот, к примеру, в чем повинна эта веселая малышка?

— Слушай, Ривка, — парню пришла в голову гениальная мысль. — Собирай свою родню и все самое ценное и дуй к башне! Знаешь где она? Боги, что я несу? Конечно же знаешь! Ты ведь местная.

Девчонка округлила глаза:

— Зачем?

Гожик набрал в грудь воздуха. Тут главное как в холодную воду нырнуть: сразу и без раздумий.

— Через три дня конец света! — выдохнул он.

— Ха-ха-ха! — То ли Ривенна была немножко сумасшедшей, то ли ужасной хохотушкой — таким язык покажи — все равно будут смеяться.

Гожику надоело ее веселье и он, не проронив ни слова, потопал на базарную площадь. Девчонка, утирая выступившие от смеха слезы, побежала за ним.

— Не обижайся, — она снова не сдержалась и прыснула. — Ох, и насмешил! Значит, ты у Маргедона с алхимиком остановился?

— А ты откуда знаешь? — Гожик замедлил шаг и с подозрением покосился на маленькую хохотушку.

— Да у нас полгорода в их подземелье побывало! Мне папка про них рассказывал — тоже купился на предсказания о конце света. И даже половину сбережений им отдал. Мама скалкой его за это била. А Маргедон в прошлом месяце ходил по главной площади и вопил об «огненном змее с неба». Градоправителю даже пришлось издать особый указ, чтобы стражники не пускали Маргедона в город. И Галактион тоже хорош — его из ложи алхимиков изгнали за то, что знатную баронессу изуродовал. Она просила порошок для хорошего цвета лица, так теперь у нее действительно хороший цвет — одуванчиковый. Вот и живут тут — два прохиндея — один все о конце света и прочих бяках талдычит, второй за деньги предлагает попробовать волшебных порошков и зелий. Сначала пьяницы велись. Им-то все равно чем закусывать. Правда потом и те дорогу к ним забыли. Кому охота лишний нос заиметь, или чего еще похуже?

— И на ком же он свои новые порошки проверяет? — спросил Гожик, радуясь тому, что так ничего и не попробовал с хозяйского стола.

Ривенна пожала плечами:

— На Маргедоне наверное. А может на редких гостях. Простачков-то больше не осталось.

Гожик ехал в повозке с сеном и, болтая ногами, увлеченно рисовал углем потрет Ривки. По памяти, конечно. Художник посмотрел на ясное небо и невольно улыбнулся собственной впечатлительности и изобретательности шарлатанов. Денег по-прежнему хватало лишь на обратную дорогу до дома и скудный рацион. Но Гожика это не тяготило так, как прежде. Главное, что жизнь чудо как хороша, а в кармане адрес Ривки, которой он обязательно напишет письмо.

А что же Юбварская? Увы, идея с портретом осталась невоплощенной. И все-таки Юбварская обрела личное счастье в лице заезжего ведьмака. Любава всегда питала слабость к мужчинам со шрамами. А ведьмак вдрызг проигрался в карты и поэтому в последнее время питал слабость к женщинам с толстым кошельком. Короче, это было взаимное притяжение с первого взгляда. И менестрель Анджей там был, водку с ведьмаком и Любавой пил и бигосом закусывал.

*Берез — главный бог изящных искусств