Темные вечера

Комната была пропитана напряжением. Свет, пробивающийся через щели непрочной деревянной двери, едва освещал лица собравшихся. Даже мельком брошенный взгляд замечал оживление, царившее внутри. Тихий, дабы не нарушить торжественность момента, шепот, застывшие в ожидании люди — все указывало на то, что в этой маленькой, ничем не примечательной комнате произойдет нечто из ряда вон выходящее.

— Друзья! Попрошу тишины! — сказал высокий мужчина в очках. Его низкий, бархатный голос, легко перекрыл немногочисленные приглушенные голоса людей внутри. Их было всего лишь десять человек. В комнате было три стула, на двух из которых уже сидело два человека, один из которых и потребовал тишины до этого. Третий стул оставался незанятым. Тот, кто должен был на нем сидеть, опаздывал, и его отсутствие было не лучшим признаком. Мужчина с очками нервно протер вспотевший лоб платком, и уже в который раз взглянул на часы. Прошло уже тридцать минут, а хозяин третьего стула все еще не пришел. Он наклонился к своей соседке, чтобы задать вопрос, но его прервала отворившаяся дверь.

В комнату вошел молодой человек, широким взмахом руки поприветствовав собрание. Раздались вздохи облегчений и радостные возгласы.

— Добрый день, весьма добрый день, не так ли? Прошу прощения что опоздал, я собирал все необходимые вещи для нашего совместного предприятия. — он помахал увесистым мешком, из которого донесся приглушенный звон железа. Говорил этот человек быстро, проглатывая концы слов, что делало сложным понимание его речи, но живая сила, исходившая от каждого его предложения, полностью восполняла этот недостаток.

— Аргон, где ты был? Мы волновались. — мужчина с очками встал и крепко пожал руку пришедшему. Улыбка скользнула по его лицу, но через мгновение он вновь стал серьезен.

— Ты не можешь каждый раз сбивать все графики, мы же это обсуждали. У нас есть план, а ты его нарушаешь.

— Охх, вот давай только не начинай снова. Я вышел из дома заранее, но по дороге наткнулся на ломбард, владелец которого предложил мне вот это чудо — он пнул ногой мешок — и я не мог отказать ему. Ну, точнее, не совсем ему…

— Ты опять украл оборудование? — Лицо человека с очками налилось краской. Из-за его спины послышались сдавленные смешки.

— Так, все, об этом потом. Давай к делу, Леонард. — Аргон похлопал его по плечу. Затем, встав на свой стул ногами, он начал давно заготовленную речь.

— Друзья! Мы с вами ждали этого момента целых пять лет. Пять лет мы искали тех, кто согласится работать с нами для создания чего-то нового — а вы знаете, что в нашей стране эксперименты с чем-то, кроме магии, запрещены. Поэтому поиск затянулся. Но вот мы здесь, и это главное! — он поднял вверх руку, сжатую в кулак. Все в комнате торжественно повторили этот жест.

— Как вы знаете, магия может многое, но она слишком громоздка и неудобна. Вспомните, что ваши родители говорили вам, когда учили взаимодействовать с этой воистину обвораживающей силой: представь океан, говорили они, океан, наполненный чистой энергией. Осторожно опусти ладони в воду, почувствуй, как она обволакивает тебя, наполняет каждую частичку твоего тела своей теплотой. Возьми это тепло, вернее энергию, сосредоточившись, используй ее силу чтобы поднять этот мяч. — он на секунду умолк, переводя дух, и затем продолжил, — Все это, мои дорогие друзья, безусловно прекрасно, но! — и Аргон торжественно поднял вверх палец, чтобы все могли прочувствовать важность сказанного далее, — Но сила эта близиться плюс минус к бесконечности, а потому малоуправляема и трудна в усвоении. Да, некоторые великие маги могут поднимать огромные глыбы и управлять молниями. К сожалению, их количество близится к нулю. И хотя я готов бесконечно восхищаться их мастерству, тот факт, что они заставляют все остальное общество основывать свою жизнь на магии просто выводит меня из себя. Это если бы лучшие каменщики собрались и решили, что отныне единственно почетная профессия — профессия каменщика и развивать можно только и единственно ее. Кто дал им такое право?! — Аргон вопрошающе взглянул наверх, и все остальные тоже невольно подняли свой взгляд, но не увидели ничего кроме обветшалого потолка.

Речь Аргона была встречена с большим одобрением. Большинство собравшихся представляло из себя сборище радикальных студентов, не желающих жить так, как жили их деды и прадеды. Таков был Браун, сын холодных центральных земель материка, сбежавший из дома в семнадцать из-за нежелания становиться рыбаком. «Ты должен им стать» — кричал ему в лицо отец, глядя на него пьяно щурящимся глазами. На что Браун молча повернулся и вышел, чтобы никогда не вернутся обратно. Не существовало законе, запрещающего смену профессии. Но вслед за молчаливым уходом за Брауном последовали слухи и сплетни: так он обнаружил, что работы ему в своих краях не найти, а раз ничего не держало его там, он пошел на юг, дойдя до самого моря. Там он осел в небольшом портовом городе, сохранив в себе непримиримость к всем традициям и законам, которые ассоциировались у него только с его отцом. Обычно нелюдимый, сейчас он с радостью стоял среди людей, которых гордо называл «товарищами», и вместе с ними хлопал речи Аргона. Его суровое лицо, со слишком рано появившимися морщинами, серебристой от загара кожей и ярко-голубыми глазами, расцвело, и на губах его появилась улыбка.

Совсем иная история была у Элизабет, той молодой девушке, которая удостоилась чести занимать один из трех стульев, которые предназначались для основателей этого удивительного общества. От нее веяло аристократизмом: в том, как она непринужденно сложила ноги и скрестила руки так, будто это самая удобная и естественная поза, в том как опрятно сидело на ней ее белоснежное платье, слегка обнажающее столь же белые плечи, в изящной улыбке ее губ и нежной коже ее лица. Недостаточно одаренная от природы, чтобы стать высокомерной, но достаточно целеустремленная, чтобы преодолеть свое изначальное несовершенство, Элизабет столкнулась с неожиданным препятствием. С детства она увлекалась цифрами и красотой математики, завороженно наблюдая за миллиардами звезд в тщетной попытке посчитать их. С легкостью выучившись всей науке, которую ей мог рассказать домашний учитель, она поступила в столичную академию, полная надежды и волнений перед своим блестящим будущим. Однако, жизнь оказалась прозаичнее. Академия оказалась второсортным местом, куда по связям отправляли совсем уж неспособных детей аристократов. На все ее возмущения и требования учителя разводили руками: чего вы ожидали от школы математики? Понятно, если бы мы учили вас магии, то конечно, — в этот момент обычно сонное лицо директора оживлялось и он потирал руки словно все его мечты уже осуществились, — Магия, это ведь совершенно другой уровень, другой престиж, — и так могло продолжаться до бесконечности. Окончательно разочаровавшись в Академии, Элизабет покинула ее, уехав на юг, где решила заняться собственными исследованиями. Здесь она и встретила Арагона, который смог быстро вовлечь ее в это предприятие, обещая плодотворное поле для ее математического ума.

Элизабет сосредоточенно смотрела на Арагона, сомкнув губы в легкой усмешке. Легкая снисходительность, привилегия аристократов, впиталась в нее с детства, став ее неотьемлимой частью, обижаться на которую было бы так же глупо, как обижаться на цвет волос или длину ног собеседника.

— Все что ты говоришь прекрасно, Арагон, но позволь мне вмешаться и рассказать наконец-то нашим дорогим друзьям, зачем мы все здесь собрались. — сказала она. Элизабет говорила тихо, после каждого предложения беря паузу, словно пытаясь успокоить собеседника и воззвать к его разуму. Увидев, что она начала говорить, все сразу замолчали, и в полной тишине ее слова прозвучали особенно загадочно.

— А между тем, мы собрались здесь с благородной целью — сделать шаг вперед в тех науках и ремеслах, где прогресс веками тормозился магами, показать всю силу новой науки перед устаревшей и бесполезной магией. Когда я только встретила Арагона, он изложил мне эту мысль, точнее ощущение. Чувство того, что перемены возможны, более того, они необходимы — вот что он смог тогда передать мне не столько словами, сколько взглядом.

Чувство, бесспорно, — она особо подчеркнула это слово, — было прекрасным. Но как проявить прогресс, как абстрактное сделать настолько физическим и понятным, чтобы это понял каждый житель этого города? Ведь прогресс — это не столько создание нового, сколько усложнение старого, приобретения им новой формы. В длинной цепочке эволюции к предмету добавляются всю новые и новые мелочи и постепенно он меняется, обретает новый смысл, приводя нас к новым высотам. Кажется, что это должен быть рывок. На деле же это поступательное движение.

Стало быть, мы должны были не изобрести новое, а улучшить старое, и процесс улучшения убыстрить настолько, чтобы он произвел ошеломляющее впечатление. И после минутного молчания Арагона осенила. Продолжишь? — обратилась она к молодому человеку, все еще стоящему на стуле.

— Да, конечно. И мы придумали станок. Это, мои друзья, механизм, превращающий лен, или шелк, или прочий материал в ткань, но без магии. —

— И как именно это поспособствует прогрессу? — спросил недоверчивый голос из толпы. Арагон прервал свою речь и посмотрел на спросившего. Под осуждающими взглядами окружающих тот покраснел и начал бормотать извинения. Слегка усмехнувшись, Арагон продолжил:

— Прогресс заключается здесь в том, что эффективность наших работников будет, по нашим с Элизабет подсчетам, в десятки раз выше обычного метода, а сам товар — в несколько раз дешевле!

По комнате прошелся уважительный шепот.

— Нет сомнений, что с такой низкой ценой мы разбогатеем в считаные месяцы, а деньги мы поделим поровну, чтобы каждый смог осуществить свою мечту!

Тишину комнаты разбил шквал аплодисментов. Люди радовались так, будто уже держали эти деньги в руках.