Суженый

Пламя свечи отражалось в двух зеркалах, сотворяя анфиладу огней, причудливую и пугающую. Василиса, с трудом поборов страх, шёпотом произнесла слова заклинания: «Суженый-ряженый, приди ко мне ужинать». Прошептала, облизала пересохшие губы, вглядываясь в отражение. Ничего. Только цепочка мерцающих огоньков в зазеркальной мгле. Только вой волков в лесу да мертвенное сияние луны, пробивающееся сквозь клочья тяжёлых снеговых туч.

Василиса снова повторила магическую фразу, неотрывно глядя в зеркало. И в это мгновение большие часы в главном зале дворца пробили полночь. Огонь свечи резко всколыхнулся, на мгновение ярко осветив начавшую покрываться туманом зеркальную гладь. Василиса, сама не своя от страха, сняла с плеча заготовленный загодя рушник и протёрла запотевшее венецианское стекло. Из зеркала на неё смотрело худое, жёсткое лицо уже немолодого мужчины. Что-то было в этом лице отталкивающее, нечеловеческое… словно бы змеиное. Василиса разглядывала его будто заворожённая, не в силах оторвать взгляда от глубоких, тёмных, отсвечивающих красным глаз. И вдруг почувствовала, как сильные руки — нет, даже не руки, а лапы — обхватили её за талию.

«Чур сего места!» — истошно выкрикнула она затверженные слова оберега, но было поздно. Мощный взмах то ли плаща, то ли крыльев затушил свечу. Со звоном лопнули оба зеркала, усыпав пол девичьей светлицы острыми осколками. Упала на мощённый булыжником двор выбитая с треском рама. Из оконного проёма, взмахивая широкими крыльями и выдыхая пламя, вырвалось громадное чёрное тело, неся в когтях хрупкую девичью фигурку. Промелькнула на фоне луны трёхголовая тень. И разнёсся над заснеженными лесами и полями, наводя смертельный ужас на всё живое, пронзительный крик оборотня-змееморфа...

***

— Тихо, Бурушка, тихо. Не надо ржать, ещё, не ровен час, нечисть какую пробудишь. Дурное это место, мне и самому не по себе. Но надо потерпеть, молчком да тишком поближе подобраться. Дай-ка я тебе, пожалуй, и копыта тряпицами оберну, чтоб не услышал ни поганый змей, ни слуги его. Коль врасплох его застанем, может, и будет нам в бою удача.

Иван спешился, извлёк из заплечного мешка несколько холстин и не торопясь обернул каждую ногу коня. Потом достал последнюю краюху хлеба, половину её отправил в рот, запив остатком ключевой воды из фляги, а другую протянул Бурушке. Тот тяжело и прерывисто дышал, видно было, что дорога давалась ему с трудом. И дело было не в грузной ноше — царевич ехал налегке, не стал брать с собою доспехов, здраво рассудив, что в битве с огнеглавым змеем от них никакой защиты, одна помеха. Нет, сам здешний воздух как будто насквозь пропитался отравным духом болотных нечистот и чёрного колдовства.

— Пошли, родимый. Негоже тут задерживаться. Чему быть суждено — тому не миновать, — и Иван, вновь взобравшись в седло, тронул поводья. Лесная тропа вела вдоль подножия холма, поросшего кривым низеньким кустарником, и исчезала в зарослях на той стороне поляны. Значит, дальше подниматься в гору без дороги. Тяжко придётся коньку, но не бросать же его внизу… Где-то там, близ вершины, и должно быть логово змея. Ох и долго ж его пришлось искать! Сегодня будет ровно три года, три месяца и три дня, как пропала его наречённая, Василиса. Сколько было долгих и утомительных странствий, расспросов, сколько пришлось выслушать бабьих выдумок и мужичьего пьяного бреда, прежде чем добрался он до старика-отшельника, который своими глазами не раз и не два видел «огненную звезду, по небу в ночи летящу». А самое главное — видел, где она приземлялась. «Коль правду сказал дед, — думалось Ивану под неспешный конский шаг, — как дело кончу, надобно будет наградить его по-царски. Если жив останусь, конечно».

***

Подъём, которому, казалось, не будет конца, оборвался внезапно. Конь, прядая ушами, стоял перед островерхим частоколом, сделанным из могучих стволов вековых сосен. Дубовые ворота, окованные железом, были закрыты, а за ними виднелась черепичная крыша дворца. Спешившись, Иван ударил несколько раз в толстый брус навершием меча. Несколько мгновений ничего не происходило. Потом ворота сами собою распахнулись внутрь.

Ухоженный, но пустынный двор пересекала вымощенная камнем дорожка к крыльцу. Иван ступил на неё и, ведя Бурушку в поводу, пошёл осторожно, не спеша, оглядываясь по сторонам. И тут из невысокой пристройки, стоявшей справа от дворца, — видимо, конюшни, — раздалось тонкое ржание. Конь встрепенулся, задышал часто и шумно. Ржание повторилось. Бурушка вдруг рванулся, будто шальной, выдернул повод из рук хозяина и ускакал, скрывшись за приотворёнными воротами конюшни. Иван хотел было броситься за ним, но, заподозрив колдовскую ловушку, поостерёгся. Переведя взгляд на крыльцо, в недоумении протёр глаза. Там стоял неведомо откуда взявшийся мужчина, высокий и худощавый, с коротко стриженными седыми волосами. Его можно было бы даже назвать красивым, если бы не узкие сжатые губы и сощуренные ненавистью тёмные глаза.

— Ну что, молодец? Как там в ваших дурацких сказках говорится: бороться будем или бражничать? Нет, какое там бражничать — таким, как ты, ни хлеба, ни баб не надо, только подраться дай. Вот скажи — с чего вы такие агрессивные, люди? Что вам всё неймётся наш род со свету сжить? Хотя, по правде, за Василису должен спасибо сказать. Отменная вышла жена: заботливая, ласковая, так меня отродясь никто не ублажал. А какая мамка для моего первенца-змеёныша! Вы ведь так наших деток называете, да, царевич? — при этих словах рот оборотня перекосила кривая усмешка.

Иван продолжал приближаться с мечом в руке, стараясь не обращать внимания на издевательства змея. «Лжёт нарочно, мерзкая тварюка, хочет из себя вывести, чтобы твёрдости в руке не стало. Не выйдет, змеище. Главное — не пропустить тот миг, когда ты перекидываться начнёшь. Не будешь же ты драться со мной в человечьем облике...»

— Буду, Иванушка, буду. А ты думал, я змеем могу стать всегда, когда захочу? Это для вас такую байку мои собратья придумали — чтобы вы боялись и держались подальше. Чтоб наконец в покое нас оставили. Вот мысли мы чуем и вправду хорошо, тут ваши песенники не соврали. Так что повезло тебе. Иначе один выдох — и от щита твоего, железом окованного, и от меча дамасской стали, да и от тебя самого только горка шлака с пеплом осталась бы. А так хоть немного позабавлюсь, — в руке оборотня появился кистень на короткой рукоятке. Цепь в два локтя длиной оканчивалась тяжёлым шипастым навершием. «Моргенштерн, — вспомнилось Ивану заморское название страшного оружия. — Может, и зря я доспех не надел».

Длинный колющий выпад был внезапным и стремительным. Так, по крайней мере, показалось Ивану. Остриё с налёту пронзило пустоту и вошло глубоко в морёное дерево. Судорожно пытаясь извлечь меч, царевич услышал сзади голос оборотня.

— Не боись, Ванюша. Я сзади не нападаю и с безоружными не бьюсь. Так и быть, подожду, пока ты свою железячку из дверного наличника выковыряешь. Зря только красоту попортил. Ну да ладно, прощаю — я сегодня добрый.

Ещё рывок, и меч вновь в руке. Снова выпад, обманное движение и удар. Такой силы, что должен был бы перерубить тварюку пополам. Но вместо этого меч опять рассёк воздух, а Иван, потеряв равновесие, чуть было не упал. Змей спокойно наблюдал в стороне, усмехаясь. Убедившись, что Иван твёрдо стоит на ногах, он тут же молнией бросился на него и взмахнул кистенём. Шипы насквозь пробили подставленный щит, чудом не задев руку. Иван отступил на шаг и снова атаковал. Но на этот раз оборотень не стал уворачиваться. Цепь обвила лезвие меча, и клинок со звоном упал на каменную дорожку. Змей наступил на него и вновь ударил кистенём. Щит разлетелся пополам, а Иван упал, едва увернувшись от шипастой смерти, и, перекатившись, тут же вскочил на ноги. Издевательски улыбаясь, оборотень стал приближаться, тесня его к частоколу. Меч так и остался на дорожке.

— А кто говорил: с безоружными, мол, не сражаюсь? — отбросив бесполезные обломки щита, крикнул Иван.

— Так я больше и не сражаюсь с тобой. Мы уже сразились, и я победил — обезоружил тебя в честном бою, без всякого, заметь, обмана и колдовства. А ты думал, я чарами глаза тебе отвёл? Нет, Вань, это у нас, оборотней, такая реакция хорошая. Так что сражение окончено, вояка ты мой неудалый. А теперь я тебя просто добиваю.

Кистень снова просвистел в воздухе. Иван отскочил, и, споткнувшись о что-то торчащее из земли, с размаху плюхнулся на спину.

— Э, да ты совсем плох, богатырь! Никакой забавы с тобой, одна скукотища смертная. Может, принести тебе ту железку, что на дорожке зря валяется? Чтобы ты ещё раз-другой махнул ею, мне на потеху.

При этих словах Иван попытался пнуть врага в колено. Тот спокойно отступил на шаг, всё с той же гадкой, скользкой ухмылкой на лице.

— Упорный ты парень, Ваня. Не сдаёшься. А давай-ка я отпущу тебя на все четыре стороны, а? Коня и меч, само собой, не отдам — это моя законная боевая добыча, а ты иди себе, откуда пришёл. Только дорогу к моему дому забудь хорошенько, а не то… — и, взявшись левой рукой за шипастое навершие кистеня, оборотень потряс им в воздухе.

Иван не ответил. Ему было уже всё равно. Лёжа на земле, он смотрел, как низко кружит над двором большой ястреб, выслеживающий жертву. Внезапно птица камнем бросилась вниз — туда, где у крыльца копошилась крыса. Но и та была не промах. Не успев юркнуть в нору, она всё же ускользнула от ястребиных когтей и рванула к забору. Как раз в тот момент, когда змей сделал шаг. Тишину двора прорезал отчаянный писк придавленного сапогом зверька. Оборотень неловко пошатнулся и упал лицом вниз. Остриё шипа моргенштерна вошло ему в шею под самым кадыком. Приподняв голову, он нашёл угасающим взглядом Ивана и прохрипел: «Василису береги… дурик». Спустя пару мгновений над телом заклубился чёрный дым, и оно, рассыпавшись седым пеплом, исчезло в языках пламени. А у забора крыса удивлённо смотрела чёрными бусинками-глазами в безоблачное небо, где таял, растворялся без следа силуэт спугнутого огнём ястреба...

***

Вихрем влетел Иван в горницу, даже пыли с кафтана не отряхнул. Простоволосая, в одной рубашке вышла к нему Василиса. Только увидела на пороге — застыла, немая, с черепаховым гребнем в руках. Лишь смогла сказать: «Ванюша...» и отвела глаза. Ринувшись навстречу, горячо обнял её Иван.

— Нет больше змея. Конец чудищу.

Василиса вновь посмотрела на него. Только сейчас он смог разглядеть её: округлилась, груди выдались вперёд, а вот взгляд… во взгляде будто бы и нет радости, один испуг и жалость, неведомо откуда и к кому.

— Что с тобой, люба моя? Неужто не рада мне, не счастлива? Собирайся, милая. К батюшке твоему поедем, благословения на свадьбу испрашивать.

Лишь на мгновение вспыхнула в её глазах счастливая искорка и снова сменилась растерянностью.

— Что ж ты наделал, Ванюша? Зачем дитя малое сироткой оставил?

Только сейчас заметил Иван в углу колыбельку. Только теперь почуял стоящий в горнице кисловатый дух пелёнок и сцеженного молока. Рука сама было рванулась к мечу — убить, извести под корень змеиное семя! Но столкнулся со взглядом Василисы, — яростным, укоряющим, — и угас порыв, на смену гневу пришла тоска. Такая, что и глаз не поднять, а не то что мечом рубануть.

— Так ты… добром с ним? Со змеищем поганым? Он же чудовище, нелюдь! — только и смог сказать он.

В этот самый миг ребёнок в люльке заплакал, и она, отбежав проворно, подхватила его, приложила к налитой груди. Иван с удивлением увидел, что нет у дитяти ни хоботов ядовитых, ни чешуи — младенец как младенец, вполне себе человеческий на вид, с голубыми, в мамку, глазами и светло-русыми волосёнками.

— Поначалу, как он, Тугарин-то, сюда меня притащил — плакала, домой рвалась. Только он не грозил мне и не обижал. Держал, правда, под замком, но кормил яствами не хуже, чем у батюшки во дворце, да по нескольку раз в день приходил ко мне в светёлку задушевные разговоры вести. Всё-всё про себя рассказывал, про сородичей своих тож, коих, почитай, и не осталось больше. Никакие они не чудища, а такие же, как мы, твари божьи. А что девок воруют издавна, так это оттого, что своих женщин у них отродясь не бывало. А добром кто ж девицу за змея отдаст?

— Тугарин… так, значит, звали его, — неласковым тоном промолвил Иван. — А змеёныш евойный что? Подрастёт — таким же оборотнем станет, как отец?

— Может, да, а может, и нет. Не каждое их дитя это наследует. Он мне много сказывал — про какие-то рецессивные признаки, про эту… как его… гетерозиготность, только я мало чего поняла. Он ведь шибко учёный был, не чета мне. Одно уразумела — не с каждой бабой у змея может настоящий змеёныш получиться. Нужно, чтобы часть семени змеиного в ней уже сроду была. И то не всегда выходит. Вот потому и тягают они девиц одну за другой, пока не найдут себе потребную.

— Да и прах их побери, вместе со змеёнышами ихними. Но ты-то… как ты могла? Мы ж обручены были, слово друг другу дали, — Иван снова начал выходить из себя.

— Не так всё просто, Иванушка, — вздохнула печально Василиса, отняв от груди младенца. — Он ведь мне в зеркале гадальном явился, через него же меня и похитить смог. А тот, кто из зеркала в ночь на святки тебе видится — тот суженый, и никак от этого не уйти. Поплакала я, погоревала, да и уступила ему: от судьбы-то куда денешься?

— Ну что ж, коли так, — жёстко проговорил царевич, — прости-прощай, любушка моя ненаглядная. Судьба — значит судьба. Живи себе, как знаешь, а я позор на себе нести да змеёныша поганого растить не желаю.

— Хоть ты и царевич, Иван, а дурак дураком! Это что же, значит, такое, — Василиса подбоченилась и гневно тряхнула головой, — жизнь всю мне поломал, семью молодую порушил, кормильца лишил — и в кусты? Не выйдет, мил дружок. Сам говорил: слово, мол, давали. Вот и держи теперь своё слово.

Она попыталась было схватить его за руку, но он вырвался. Сбежал по лестнице, грохоча сапогами, и выскочил на двор.

***

В конюшне было сумрачно и тихо. «Бурка! Бурушка!» — позвал Иван. И тут его глаза привыкли к темноте, и он их увидел. Бурка нежно покусывал за шею белую кобылу, стройную и легконогую, в украшенной самоцветами сбруе,, а та тёрлась мордой об его круп, помахивая хвостом. Иван сделал шаг вперёд, и тогда кобылка повернулась к нему и угрожающе заржала. Он потянулся было к поводу, но она попыталась укусить его за руку, обнажив длинные вампирьи клыки. Следы которых он, к своему ужасу, разглядел у Бурушки на холке.

— Тиамат! Тиаматушка, — раздался сзади голос. Василиса протянула кобыле кусок, с которого капало красным. — На вот, покушай, я тебе мясца принесла. Ты ж любишь свеженинку, с кровью.

— Э-это что такое? — ошеломлённо спросил Иван, хлопая глазами.

— Это кобылка моя, то бишь коневампица. Тугарина подарок. Шустрая — страсть! А ещё она, как полнолуние, в большую мышу летучую перекидываться умеет. Я раза два на ней летала — ух, здорово! Всем хороша, только её мяском кормить надо, как борзую или, скажем, кречета. Вижу, полюбился ей твой коник. Теперь не отпустит. У них, у коневампов, так заведено — одна пара на всю жизнь. Людям в назидание.

Иван некоторое время молчал. Потом почесал в затылке и смущённо сказал:

— Ты прости, я тут это… погорячился маленько. Как звать-то твоего змеё… мальчонку?

— Не моего, Ванюша. Нашего. Драго его зовут. Драго Тугаринович, — с улыбкой ответила Василиса. Потом спохватилась и смущённо исправилась. — Иванович...