Сплетённые судьбой (Сказки дедушки Корая)

С вечера над селением Светлым бушевала пурга. Она кружила в бешеном танце, не выпуская ни человека, ни зверя из своих убежищ; словно лесные псы в чаще, завывала под окнами, то и дело швыряя в них щедрые пригоршни снега. Казалось, сама зима-те́мница желала засыпать непокорные золотые огоньки и навсегда лишить весь мир света. Но как не ярилась за толстыми стенами непогода, внутри домов было тепло и уютно, и дрова весело потрескивали в печах, словно дразнили свирепствующий снаружи ветер.

К рассвету вьюга выбилась из сил, сдалась и понесла дальше свои белые крылья, оставив людское селение почти до половины занесённым искрящимся на солнце снегом.

Встав по утру со своей лежанки, старый Кора́й подошёл к окну, снял навешенный с вечера щиток, глянул через слюдяную пластину на улицу и улыбнулся. Маленькая липка у крыльца сейчас напоминала ему укутанную в белую меховую шубку купеческую дочку, замершую в нерешительности перед лотком торговца на столичной ярмарке. Накинув на плечи потёртый тулуп и вооружившись крепкой лопатой, старик, распахнув дверь, принялся расчищать занесённое снегом крылечко, а следом и стёжку, ведущую к колодезю, гордо поднявшему к небу тонкий шест журавля. И так споро у него это получалось, что посмотрел бы кто со стороны и не сказал бы, что перед ним убелённый сединами старец. А закончив начатое дело, занёс он лопату в дом и снова вышел на зимнее солнышко. Подойдя к принаряженной липке, Корай легонько погладил её по стволу.

— Красавица, — улыбаясь, тихо сказал он, — словно княжну тебя вьюга укутала.

Лёгкий ветерок тронул отяжелевшие от снега ветви, и пушистая ледяная вата, слетев с близко висящей кисти, угодила прямиком за шиворот неосторожно распахнутого тулупа, заставив отскочить в сторону и втянуть голову в плечи, а среди едва шевельнувшейся белопенной кроны почти явственно скользнул тихий девчоночий смех. Или то лишь красногрудая пичуга тенькнула неподалёку?..

— Ну, проказница. — Корай погрозил деревцу пальцем и с тоской добавил: — Как была девчонкой, так ею и осталась...

И вдруг его взгляд соскользнул с заснеженных ветвей и встретился с ясными мальчишечьими глазами. В подвязанном, распахнутом у горла тулупе и съехавшей на затылок шапке, паренёк замер у колодца, удивлённо глядя на странные пререкания седого старца с деревом, но поняв, что его заметили, мальчишка схватил два небольших деревянных ведёрка и собирался уже дать дёру, когда старик негромко окликнул:

— Здравствуй, Такин.

Тот обернулся и, помедлив, неуверенно кивнул в ответ:

— Здравствуйте, дедушка.

— Ты не поможешь ли старому человеку? — Прищурившись, Корай глядел, как несколько мгновений на раскрасневшемся от мороза лице паренька боролась целая свора самых разных чувств — от страха до любопытства, от досады до стыда. Потом мальчишка, которого старый Корай назвал Такин, кивнул и ответил:

— Конечно, дедушка, только мне… вот… — и он выразительно приподнял вверх плескающие водой ведёрки.

— Так то не беда. Я ж тебя не тотчас же в ворот запрягать собираюсь, — усмехнулся старик. — Ты их домой снеси да у мамки дозволения спроси, скажи: дед Корай в помощь просит, долго не задержу.

Парнишка снова кивнул, развернулся и ловко начал пробираться сквозь сугробы, стараясь вступать в свои же следы и расплёскивать как можно меньше воды из вёдер.

Старик посмотрел ему вслед, потом обернулся к липке, словно прислушался к чему и пошёл в избу, вздохнув на ходу:

— Ну, что ж, пойдём глянем, в чём мне этот малец помочь может…

Такин с родителями приехал из стольного Дарла в селение Светлое чуть меньше года назад. Точнее, отец привёз их с матерью пожить к родной тётке и уехал обратно, пообещав воротиться к концу лета-ярницы, да так и пропал, не вернулся. Только слухи долетели, будто чем-то прогневил он Великого Князя дарлийского, — «а то и саму княгиню», шептали досужие столичные сплетницы — оттого и воротиться пока не может, оберегая от беды жену и сына.

Такин очень тосковал по дому и по отцу. Селянская жизнь была ему в диковинку, но на это он не жаловался. И вообще паренёк он был толковый — хотя и держался от всех особняком, но вовсе не от заносчивости и столичного чванства, а скорее по причине скромности нрава. И всё же мудрый сказочник почувствовал внутри мальчишки жгучую обиду, грязным пятном черневшую на чистом сердце.

— Эх, — вздохнул он, рассыпая по большому дубовому столу у окна сухие душистые травки-веточки, принесённые с чердака и старательно смешанные между собой хитрым старцем, — а собирался сегодня в лес сходить, тавуно́в (1) поискать, вдруг какой от метели отбился… И чего только для тебя, проказницы, не сделаешь…

Едва Корай сел на лавку и изобразил на изрезанном морщинами лице тщетное усердие, как в дверь тихонько поскреблись, и в освещённую лишь солнечным светом горницу заглянуло любопытное личико.

— Заходи-заходи, — не поворачивая головы, сказал Корай, — чего стоишь как истукан? Проходи, садись.

Парнишка осторожно подошёл к столу, сел на лавку и, сдёрнув с плеч тулуп, с интересом вытянул шею, рассматривая рассыпанное душистое сено.

— А-а… чего это?

— Это? Травки. Полезные. Иные на вес золота ценятся, — не поднимая глаз, ответил старик, «старательно» пытаясь подковырнуть мелкодрожащими пальцами очередную былинку с дубовой длани. И тут же невозмутимо соврал, объясняя: — Ночью, уже под исход, щеколда в чердачном оконце сломалась, вот ветер там и порезвился, нашёл мне заботу. Ты помогай давай, а то я и с твоей помощью до завтрашнего утра не управлюсь. Вот такие веточки в метёлки собирай. Эти листочки — ломкие очень, с ними особенно осторожным быть надобно, у них даже порушинка почти что бесценна. Травку эту найти очень тяжело и собирать можно всего несколько дней середника-месяца, а в другое время от неё толку никакого. — Корай быстро глянул на внимательно следящего за его узловатыми пальцами мальчонку и спросил: — Да только хватит ли у тебя терпения на такое дело?

Такин обиженно насупился и, упрямо сдвинув брови, взялся за ближайший листочек, который, едва слышно хрустнув, разломался в непривычных руках на несколько частей. Мальчишка испуганно покосился на сидящего напротив старика, вроде бы не обратившего на оплошность маленького помощника никакого внимания, взял стоящую радом на столе чистую глиняную мису и аккуратно смахнул в неё травяные крошки. Корай ещё чего-то показывал, объяснял, а спустя совсем немного времени одобрительно усмехался, видя, как проворные пальцы Такина споро разбирают сухую мешанину.

— От отца-то вестей никаких нет? — ни с того, ни с сего вдруг нарушил тихонько шуршащую тишину седовласый старец, и от неожиданности очередная веточка аж выпала из руки мальчишки. Он сразу же ссутулился и подобрался, как в кулачной забаве, буркнув в ответ:

— Нет.

— Тоскуешь, небось, — как бы между прочим заметил Корай, но на этот вопрос ответа и вовсе не последовало. Старик оторвал взгляд от частью расчищенной столешницы и внимательно посмотрел на Такина. — Да ты никак на отца обиду в сердце носишь? — и снова не получив ответа, покачал седой головой. — Бестолковый ты кутёнок…

Мальчишка аж пятнами красными по лицу пошёл, подскочил с лавки и, тулуп на ходу натягивая, к двери бросился.

— А ну, сядь! — догнал его вдруг такой зычный, сильный голос, что ноги сами к полу приросли. — Сядь, сказал, — уже тише повторил Корай, и парнишка послушно вернулся и сел. — Ты, небось, думаешь, будто он вас с матерью бросил?

Такин, не поднимая глаз, кивнул, тихо шепнув:

— Он нас предал.

— Глупости, — оборвал старик, — не предавал он вас. Просто взять с собой не мог. И теперь не меньше твоего мается.

— Откуда ты ведаешь? — у мальчишки на загривке едва ли волосы дыбом не вставали, как у псёныша перед чужим матёрым кабелём.

— Да уж ведаю, и по-боле твоего, — ответил Корай и со вздохом добавил: — Мать у тебя хворает тяжело. Я сам ей уже не раз сборы готовил… По тем временам она бы таких мытарств, каковые теперь отец твой испытывает, не перенесла б.

— Что? Так… Я же… Она же… — растерянно залопотал, вытаращившись на старика Такин, но тот успокаивающе продолжил:

— Да ты не бойся. Ежели и дальше меня слушать станет, к весне хворь её отпустит, а к лету — так вообще словно девчонка бегать будет…

Какое-то время в горнице висело молчание, нарушаемое лишь потрескиванием дров в печке да негромким шорохом перебираемых травок. Такин сидел тихий, словно мышонок, придавленный тяжестью страшного известия: его мама недужит, а ему то и неведомо было, не приметил ничего. Потом глаза его опустились на стол, и он спросил:

— Дедушка, а ты — лекарь?

— Нет, малец, — усмехнулся Корай, — какой же я лекарь? Я всего лишь селянский травник. Но уж ты поверь, моих знаний с лихвой хватит, чтобы мать твою от хворобы чёрной избавить… — Помолчал и строго добавил: — И запомни: ежели с вами двоими чего случиться, отец твой первый от горя поседеет. Я знаю. Он сам мне сказал, и уж поверь старику, не соврал ни словечка… А ты — «предал»… Так что ты глупости из головы-то своей выкидывай давай, и зла на него не держи, не за что… Ты ещё и не знаешь, что иногда родители из любви к своим чадам сотворить могут.

— Что же?

— А вот послушай, я тебе расскажу. Было это так давно, что никто уже о тех временах и не помнит. Пришла в земли людей беда. Появились невесть откуда в вечерних небесах над мирными селениями страшные чудища: вроде, как и люди, только росту огромного, вместо глаз огонь подземный пылает, а за спинами — крылья чёрные кожистые. За то их чернокрылыми и прозвали. И не было у них ни души, ни жалости. И никто не ведал, откуда принесло на человечьи головы этакое испытание и за какие-такие прегрешения....

______________________

Алуида́йна

(Книга Мудрости)

песнь 21, записанная Владычицей Ве́ирэ (6) Нэи́ль в год 3 211 от сотворения мира

…Вселенная поистине почти бесконечна. И мир наш — лишь малая искорка среди величественных камней её ожерелья, каждый из которых имеет свою особую огранку и неповторимый цвет. Миры отделены друг от друга океаном пустоты, и ни один живой смертный не способен пересечь его.

Но если вдруг в каком-либо из миров появится великий маг, который сможет подчинить могущественные законы мироздания своей невероятной воле или же всепоглощающему жару своего сердца, а в другом мире найдётся ещё один всесильный колдун, и желания их совпадут в одну и ту же минуту, то лишь тогда откроются Врата Пустоты, и два неба смогут встретиться глазами и обменяться тайными знаниями, хранимыми веками.

Но не всегда души великих освещены разумом и чистотой их помыслов.

Когда-то давно, в самом начале существования нашего мира великий правитель лесного народа, гонимый неутолимой жаждой познания и осознанием своего могущества, сотворил ключ из пяти тайных рун, который открывал Врата между мирами. Но в тот миг, когда руны были возложены на алтарь и осветились звёздным светом, сквозь мерцающий проём Врат в лицо эльфийского владыки глянули тысячи ярящихся огнём хищных глаз, а спустя всего несколько мгновений в пределы нашего бытия шагнул десяток огромных никому ранее неведомых существ.

Первая же стрела, пущенная чужаками из вскинутых к могучим бронзовым плечам луков, нанесла смертельную рану правителю эльфов, даже не успевшему сплести защитное заклинание. Эта стрела принесла великое горе лесному народу, но волей судьбы она же спасла целый мир — эльфийский владыка умер, и его душа покинула землю. Но в те несколько минут, которые ещё дышало его терзаемое болью тело, Врата были более не пригодны для перехода.

Пришельцы, попав в ловушку, дрались как разъярённые дикие звери, а развернувшиеся за их спинами чёрные крылья заставили мечи в руках лесных воинов дрогнуть. Когда же из десятка чужаков на ногах остался стоять лишь один, он вдруг ударил себя кулаком в грудь и гортанно крикнул: «Энэ́р!», после чего склонился в гордом поклоне воина достойному противнику и рассыпался прахом с последним вздохом вызвавшего его мага.

После долгие столетия знания о ключе к Вратам Пустоты не извлекались на свет из БелогоСхрона(2), и даже упоминать о нём запрещалось. Пока однажды пять рун не засветились вновь в руках другого Лесного Владыки.

На сей раз Врата открылись в центре земель, населённых людьми, на границе трёх королевств. Около четырёх лун понадобилось людям, чтобы понять, что в одиночку им не справиться с неведомой до сего дня опасностью, названия которой — энэры — они даже не знали. Но не знали они и того, что даже объединившись в единое великое воинство, эту войну выиграть нельзя. Ибо невозможно остановить горную реку, рвущуюся с вершины. Особенно, если эта река умеет мыслить…

Потому именно мы, эльфы, Хранители мудрости этого мира, отныне будем вместе вечно охранять тайное знание, чтобы никто и никогда не сумел более открыть Врата и, ослеплённый неведением либо гордыней, впустить в наш мир зло, кроющееся возможно по другую их сторону…

______________________

Военный совет проходил в пограничной башне, тёмным каменным перстом возвышавшейся над опушкой пока ещё зелёного, лишь чуть тронутого осенней позолотой леса. Место было выбрано не случайно. Полевой лагерь пришлось свернуть ещё на рассвете, после того, как чернокрылые нанесли свой неожиданный удар…

В то время, когда край неба едва посветлел, глаза дозорных уже не так напряжённо всматривались в его узкую светлую полоску, поскольку не ожидали в предрассветной мгле разглядеть на ней промелькнувшие в вышине тени. Поэтому-то никто даже не понял, откуда они появились. Просто вдруг из тьмы прямо перед ними почти одновременно выступили рослые полуобнажённые смуглые воины с яростно пылающими на тёмных лицах огненными глазами. Последнее, что запечатлела человеческая память каждого из людского дозора, был тусклый росчерк блеснувших в свете походных костров тёмных клинков и единый, показавшийся оглушительным шорох распахнувшихся кожистых крыльев…

Сон был о доме. Дэ́рину снилась их просторная горница, тёплая и читая. Снился отец, сидевший во главе большого стола, младшие сестрички-двойняшки, весело болтавшие ногами на лавке напротив. Мать суетилась около, то и дело выставляя на широкую ладонь столешницы невесть откуда берущиеся мисы с вкусно пахнущей едой, той самой, которой так не хватало в этом кажется уже бесконечном походе с его порядком поднадоевшим сухим пайком. Вот открылась входная дверь, и в горницу впорхнула Шарэ́я. Его Шарэя, совсем девчонка, но уже красавица, с которой они этой весной сыграли свадьбу. Она поставила на стол большую глиняную бутыль, и Дэрин вдруг понял, что, судя по ощущениям, выпил он уже предостаточно, и что всё это выпитое неожиданно запросилось наружу.

Но едва молодой мужчина встал из-за стола, как непонятно откуда взявшийся холод тут же обнял его за плечи. А ещё миг спустя Дэрин осознал, что холод был как-раз-таки понятен, так же как жёсткая земля под онемевшим боком, на которой он спал, не снимая доспехов, как и все в лагере, и врезавшийся в грудь острый край оберега, сделанного ещё его прапрадедом — селянским ведуном. Да и срочная необходимость отойти в сторонку была тоже вполне реальна в отличие от чувства тепла и сытости, только что во сне нежившего в своих объятьях человеческое тело.

Выругавшись шёпотом, чтобы не потревожить досадой дремавших вокруг огня товарищей, Дэрин тихо поднялся, зачем-то бросил взгляд на меч в ножнах, лежавший рядом, махнул рукой и осторожно поплутал меж спящих. Он отошёл шагов на пять и сонно подумал, что у семейного оберега острых краёв никогда и не было вроде, когда ему показалось, что у недальнего костра тоже промелькнула тень.

— Надо же! Ещё кому-то не спится, — пробурчал Дэрин, поворачивая голову и сонно всматриваясь в дрожащую в отблесках огня темень. Та поначалу хранила свою непорочную черноту, не желая выдавать парню собрата по несчастью. А потом вдруг возле того самого костра сразу в нескольких местах почти одновременно блеснули короткие неяркие молнии отражённого от мечей света.

Дэрин застыл, как громом поражённый, а придя в себя через мгновенье, заорал во всё горло:

— ТРЕВО-ОГА-А-А!!!

Его вопль разлетелся над спящим лагерем, выдёргивая людей из сладкого плена сновидений. Они вскакивали, хватались за мечи, ошалело вглядываясь в робко бледнеющий небосвод — но никого там не видели. Поняв это, Дэрин снова закричал, твёрдо уверенный в своей догадке. Ведь по-другому и быть не могло!

— Нет! Нет! Не там! Измена! Нас предали!

И после этих слов невидимый доселе враг неожиданно бросился на людей всей своей силой. Но те, вскинув для защиты свои мечи, как по команде замерли на месте, когда трепещущие костры осветили, наконец, нападавших, которые оказались вовсе даже не воинами одного из «предавших» союзных королевств. Они вообще не были людьми, и нападение не было изменой.

Никогда раньше никому из людей не доводилось сражаться с чернокрылыми лицом к лицу. Никто не видел так близко их лишённые зрачков жгущие расплавленным золотом глаза на смуглых лицах, гротескно искажённых пляшущими тенями, и не ощущал всю свою ничтожность перед развёрнутыми чёрными кожистыми крыльями, затмевающими, оказывается, почти всё небо и делающими этих нелюдей ещё более похожими на демонов тьмы. На целых несколько секунд, длиною в вечность, на лагерь опустились ужас и паника.

Но вдруг в едва разбавленной утром темноте разнёсся сильный властный голос:

— Сгруппироваться! Держать оборону! — И человеческое воинство словно проснулось, вспомнив о том, кто они, и о том, что их враг также смертен. И — будь они прокляты! — это было уже не раз доказано! Тёмная злость охватила всех людей до единого, предала решимости и вымела из голов все мысли, заставляя не думать ни о чём, кроме голоса, отдающего приказы, которые должны быть мгновенно исполнены. С того мига человеческая армия превратилась в слаженно действующий механизм для убийства. Теперь только это стало главным, всё остальное — потом.

Стараясь больше не обращать внимание на сухой шорох закрывающих небо крыльев, люди сомкнули ряды, в горячке боя даже не замечая, что стоящий рядом порой оказывался воином другого королевства и был облачён в доспехи чужих цветов. Свалившаяся на голову нежданная опасность только теперь спаяла вместе разные народы, и страшный враг вдруг почему-то стал не так уж и страшен. Во всяком случае, не страшнее разъярённого горного тролля, даже немного уступал последнему в росте. Хотя и та высота, которая нынешним врагам людей была дарована природой, помноженная к тому же на силу и немалую ловкость, заставляли людей значительно попотеть, частенько благодаря оружейников за надёжную броню. Ведь на чернокрылых из доспехов и вовсе были одни только кожистые крылья, которые, к слову сказать, прямого удара мечом уже не выдерживали, в то время, как для того, чтобы прорубить каменную шкуру тролля, требовались немалые усилия. Но — боги! — как же этих крылатых демонов было много! Они всё лезли и лезли на ряды людей нескончаемым потоком. Хорошо ещё, что немалый рост и крылья вынуждали их драться сразу с несколькими воинами людей, закрывая подход другим чернокрылым.

Где-то слева мелькнул серебристый доспех короля Э́ртелмирда А́трида, мерцающий во мгле, словно чешуя белой рыбки-серебрянки. Неожиданно чёрное крыло стремительно метнулось вперёд, сбив с ног молодого короля, и тёмная фигура нацелилась коротким мечом ему в голову, с которой при падении слетел плохо закреплённый в спешке шлем. Но в последнее мгновенье другое лезвие, с выбитым на черене гербом правящего дома Сола́рмирда до половины вошло прямо под рёбра крылатому демону. Тот замер, так и не закончив замах, и выронив своё оружие, начал падать прямо на торопливо отползающего назад Атрида. Сильный пинок в мёртвое плечо заставил тело чернокрылого упасть в сторону, а в следующую минуту уже король Солармирда занял место эртелми́йского правителя, прикрывая его и давая время подняться.

В сердце Дэрина ярким огнём вспыхнула гордость за своего правителя, и ему жгуче захотелось быть достойным своего короля, совершить кучу подвигов в его славу и…

Чья-то рука с силой дёрнула его в сторону, выхватив из-под верхнего удара короткого лезвия. Дэрин и сам бы отбил этот выпад, но при этом скорее всего потерял бы меч или же подставил плечо, так что нежданному союзнику следовало бы сказать спасибо. Парень оглянулся и столкнулся взглядом с глазами пожилого мужчины, цепко смотрящими из-за забрала тёмно-синего шлема армии Хуо́рмирда.

— Не спи, малец, — бросил он, и залитая чужой кровью по самую рукоять булава с мерзким чавканьем врезалась в колено наседавшего на них врага. Тот, подкошенный, упал на руки, огласив ночной воздух рычащим криком боли, и затем рухнул окончательно с размозжённым следующим ударом булавы головой.

Дэрин тряхнул головой, прогоняя усталость, и снова ринулся в битву — рубить, колоть, отбивать удары, потом последний раз взмахнул мечом и вдруг обнаружил, что драться больше не с кем — жалкие остатки чернокрылых неожиданно отступили и скрылись во влажной серости заволакиваемых утренним туманом лугов. Он понятия не имел, сколько времени прошло от начала боя, но, видимо, не очень много — предрассветная мгла успела смениться лишь предрассветными же прозрачными сумерками. Какое-то время, тяжело дыша, все ещё всматривались в медленно текущие туманные нити, затем прозвучали окрики десятников, отдающих необходимые распоряжения, и, выставив новую охрану, люди устало зашагали внутрь полуразрушенного лагеря, чтобы подсчитать потери, позаботиться о раненных и убитых и подготовиться к отходу.

Граница мёртвых костров, вокруг которых лежали зарубленные во сне тела ратников, проходила почти посередине всего объединённого лагеря, захватив большей частью воинов Солармирда — королевства, лежащего на востоке людских земель, в одном из селений которого стоял теперь пустой и холодный дом Дэрина.

В это утро армия людей потеряла примерно половину своей численности, можно сказать, потерпела сокрушительное поражение. Оставаться на открытом месте теперь стало опасно, это было понятно как белый день. Но всё же вовсе не это не давало всем покоя, а горячка боя ещё не отпустила из своих железных когтей умы, не позволяя поймать за хвост крутящуюся на поверхности какую-то очень важную догадку.

Дэрин обходил тлеющие костры в поисках выживших раненных, сторонясь накрытых кошмарными крыльями безжизненных тел, во множестве усеявших землю после сражения, и вдруг резко остановился, словно споткнувшись о ноги мёртвого чернокрылого.

— Эй! Ты чего? — окликнул его кто-то, и, быстро развернувшись, Дэрин неожиданно вцепился в плечи окликнувшего. Парню было всё равно, кто это, лишь бы помог сложить воедино внезапно распавшийся мир.

— Я не понимаю, — не отводя глаз от лица незнакомого человека, быстро и негромко произнёс он.

— Чего не понимаешь?

— Они пришли и напали.

— Ну? Так ведь они всегда так делали, — растерялся незнакомец, начиная сомневаться в ясности ума молодого воина.

— Нет! — Дэрин тряхнул головой. — Они крались между нашими спящими, бесшумно перерезая им горла.

— Ну… да, так воюем ведь, — воин потихонечку попытался освободиться из цепких молодых рук.

— Ты не понял, — уже привлекая внимание окружающих, почти крича, старался объяснить Дэрин. — Они не прилетели — пришли. Они ходили между нами!

— Эй, малый, успокойся, — вмешался кто-то ещё. — Ходили и ходили, это же не заразно…

— Но они же не ходят по земле!!! — выкрикнул, наконец, свою догадку Дэрин, и люди поражённо замолчали. Кто-то хотел усмехнуться и не смог. Ведь действительно, никто никогда не видел чернокрылых ходящими по земной тверди, как никто не видел и их земных поселений. Эта нелепая, казалось бы, неуместная посреди разрушенного лагеря мысль мигом облетела становище людей, заставляя вспомнить всё, что им самим было известно о враге, и всё, что они успели узнать от других.

Неожиданно за спиной Дэрина как по волшебству возник высокий мужчина, облачённый в доспех личной соларми́йской королевской стражи. Он взглянул на парня в упор и негромко произнёс:

— Пойдём-ка со мной, воин.

Дэрин безропотно последовал за ним, туда, где едва заметно шевелились на утреннем ветерке тяжёлые стяги трёх союзных королевств…

* * *

Итак, после полудня трое правителей рода людей, трое союзников, отступив, временно перебрались в не так давно достроенную башню, с которой далеко просматривались как земля, так и небо, и к подножию которой жались теперь уже остатки совсем недавно великого воинства. Короли сидели в походных креслах и молчали. Слова паренька — того самого, который поднял тревогу и тем почитай спас их армии от полного уничтожения — его рассказ о том, как чернокрылые напали на спящий лагерь, поведанный несколько часов назад ещё под пологом походного шатра, привёл их в замешательство, так же, как и простых людей. Но в отличие от этих простых воинов, правителям предстояло решить, что же делать дальше и как теперь будут жить те, кто называет их «мой король» и доверяет им свои судьбы…

Всего полгода назад о чернокрылых никто даже не слышал.

Но однажды на закате они появились сразу над несколькими селениями и ни с того ни с сего начали отстреливать мирных жителей или попадавшихся на улице животных — всё равно, была ли это пушистая домашняя мурлыка, ошалевшая от страха наседка или более крупный скот, которых не успели запереть на ночь в хлеву. Стрелы перестали сыпаться с неба только тогда, когда выжившие попрятались в укрытия и улицы селений опустели, лишившись живых мишеней. После этого чернокрылые убрались в неизвестном направлении, но никто из них не коснулся земли даже одним пальцем, не встал на ноги и не попытался проникнуть в людские дома, чтобы расправится с жителями. Они просто улетели, словно потеряв интерес к своей забаве — и всё! А люди до самого рассвета ещё не осмеливались выйти на улицы.

С того дня чернокрылые стали нападать почти каждый вечер и всегда одинаково: только с неба, перед темнотой, поливая роями стрел жителей случайных селений. Когда беженцы начали стекаться под защиту стен стольных городов, правители пострадавших земель выслали на защиту своим подданным вооружённые отряды. Но это не остановило чернокрылых, и они также ежевечерне продолжали появляться то там, то тут в гаснущем небе, не обращая внимания, что теперь им противостояли оружные воины и что они тоже не оставались в долгу и собирали богатую долю урожая убитых демонов в этих стычках. А вскоре люди всё же приметили, что ходить по земле чернокрылые то ли опасаются по неведомым причинам, то ли вовсе не умеют.

Несколько месяцев назад все три короля людей — Кзар Хуорми́йский, Атрид Эртелмийский и Такин Солармийский — решили, наконец, объединить свои силы, чтобы дать отпор нежданной напасти. Они начали войну, которая вроде бы должна была закончиться быстрым, решительным натиском и победой, ведь чернокрылые были хуже вооружены и не имели даже такого понятия, как доспехи. Некоторые вполне обосновано думали, что будь у крылатых нелюдей хоть капля разума, они бы давно оставили свои бессмысленные набеги, всякий раз несущие им огромные потери. Но те каждый раз возвращались, как ни в чём не бывало, словно и не гибли накануне десятками, и если бы не это, не их неизмеримая, не иссекаемая, никому неведомая численность, победа была бы уже в кармане людской расы. Однако узнать, откуда прилетали бесконечные вереницы чернокрылых, чтобы разгромить их цитадель на корню, никому не удавалось, сколько не рыскали поисковые отряды по всей земле.

И вот, когда люди уже привыкли жить, ожидая опасность только лишь сверху, со стороны темнеющего вечернего небосвода, вдруг неожиданно выяснилось, что их враг тоже умеет ходить, ходить как и они сами, ногами по земле! Да к тому же неплохо владеет не только луками!

Это знание далось человеческой армии ой как дорого. Каждый из троих правителей теперь прекрасно понимал, что с нынешним числом ратников они скорее насмешат, чем одолеют врага, и каждый искал свой выход.

— Можно попросить о помощи эльфийских магов… — неуверенно предложил молодой король Атрид, правитель Эртелмирда, век которого едва ли перешагнул двадцать пять вёсен, но, несмотря на свою молодость, во взгляде его уже читалась не только юношеская горячность.

— Эльфам нет дела до людских бед, — тут же оборвал его худощавый старик, отличавшийся резкими чертами хмурого лица. Владения короля Кзара менее всего пострадали от нападения чернокрылых, но в этой войне у него были свои выгоды — нет ничего, что может лучше войны пополнить королевскую казну. Нет, в действительности его бы никто и не позвал по доброй воле — уж больно мрачная была репутация у короля северного Хуормирда — но при сложившихся условиях от предложенной им самим помощи всё же не отказались. Каким бы жестоким и корыстным правителем он ни был, но армия его всё-таки была отменной. И вот теперь старый король сидел в углу башенной комнаты, придвинувшись поближе к горящему, разливающему вокруг волны тепла очагу, и мрачно оглядывал своих союзников. — Чем быстрее мы все издохнем, тем для них лучше.

— Неправда! — тут же вспылил Атрид.

— Да ну? — Старик выгнул кустистую бровь. — А скажи-ка нам, только по чести: тебе уже пришёл ответ на послание, которое ты отправил в Лесной Предел полмесяца назад? А ведь твои владения граничат с ним, бок о бок живёте. Крылан-почтовик за два дня долетит.

— Откуда ты… — отступил назад молодой правитель запада, спадая с лица.

— Обижа-аешь, — криво усмехнулся старый король. — Я знаю почти всё о каждом из вас. Твой отец не зря называл меня Кзар-проныра. И что бы ты себе не понапридумывал о связи между вашими землями, а вы для остроухих всего лишь игрушки, лекарство от скуки, которое вполне можно заменить чем-либо более интересным, если вас не станет.

Атрид рванул, было, меч из узких, дивной, явно эльфийской работы, ножен, но тут, кладя руку ему на плечо, в разговор, наконец, вмешался третий, невысокий, спокойный и молчаливый мужчина.

— Остынь, друг. — Несколько мгновений он пристально, будто задумавшись, смотрел в огонь и вдруг негромко произнёс: — Мы пока даже не знаем, откуда они свалились нам на головы, эти чернокрылые. И знаешь, Кзар прав: падение нашей расы скорее всего будет только на руку эльфам. Так что рассчитывать мы можем только на себя. — И, помолчав ещё немного, добавил: — Видимо, время людей здесь закончилось. Если мы хотим выжить, нам придётся уйти…

* * *

— Что же мне делать, брат? — Такин сидел на вершине невысокого обрыва, обняв руками колени и вглядываясь в прозрачную сине-серебристую даль. В стране его сердца, куда молодой король, едва пожелав, мог «шагнуть», лишь только сон смежал его веки, над землёй плыла ночь, освещённая сиянием двух лун — огромным бледным гигантом, шириной в локоть, и крошечным в полпальца высотой месяцем. Лежащий рядом с ним дракон приоткрыл глаза и взглянул на человека.

— А ты разве ещё не решил?

— Но мне нужен твой совет! — Такин резко обернулся и почти в отчаянье посмотрел на своего Хранителя. — Я действительно не знаю, правильно ли моё решение!

Подняв голову со своих страшных лап и тоже теперь глядя на серебристую, словно от снега, равнину, ящер молчал, погрузившись в раздумья, и затянувшаяся тишина заставила человека вновь вернуться к созерцанию ночного пейзажа и блужданию среди своих мрачных мыслей.

— Ты боишься, что тебя назовут трусом, верно? — Голос дракона был глух и печален. Человек ему не ответил. Зачем? Всё и так было понятно. Из ноздрей волшебного зверя вместе со вздохом вырвались тонкие струйки дыма. — Я помню, как впервые увидел тебя, Такин. Ты был маленьким нескладным мальчишкой, подарившим мне, беспомощному, только что появившемуся на свет детёнышу золотые крылья. Я помню, как моя мать, прежде чем уйти к звёздам, сказала мне: «Этот человеческий малыш станет великим. Помоги ему в этом». Я сделал всё, чтобы исполнить её просьбу, и за двадцать семь прошедших с того момента зим ни разу не пожалел, что стал твоим Хранителем. — Глаза ящера чуть сузились, выдавая улыбку. — Ты — хороший король, Такин, — сильный, справедливый, умный — и всегда следуешь велению своего сердца. Не моим советам, нет, а своей совести. И никто никогда не посмеет назвать тебя мерзавцем или трусом. Ты доказал это всем. Так ответь мне: почему же ты до сих пор сомневаешься? Вспомни свой первый урок: смотреть на мир глазами других, тех, кто зависит от твоих желаний и поступков. Как думаешь, чего они ждут от тебя сейчас?

— Что случится чудо, и я выиграю эту войну, — не оборачиваясь, ответил Такин и тут же воскликнул, обхватив голову ладонями. — Но я уже подвёл их! Я не смог сберечь столько жизней!..

— Верно, — беспощадно кивнул дракон, — только этого они ждали раньше, а ты — не всесильный Создатель, могущий встать поперёк горла у самой смерти. Ты — прежде всего человек. Король. И теперь твой народ надеется, что ты сбережёшь жизни хотя бы тех, кто выжил. Ведь они так отчаянно хотят жить. Все они, независимо от знаков на гербе их земли.

— Но я не справлюсь один! — кулаки человека бессильно сжались. — Если бы ты мог быть со мной там, под небом моего мира…

— А кто сказал тебе, что ты один? — громадная чешуйчатая голова почти вплотную приблизилась к его лицу. — Ты даже не представляешь, сколь великие силы оберегают тебя в этой войне, выступая на твоей стороне. Любой завоеватель о таком союзе может только мечтать. Ты ещё убедишься в этом.

Человек не ответил ни слова. Какое-то время он и дракон просто молчали. Потом Такин поднялся с земли, обнял руками могучую гибкую шею, прижавшись к ней лбом, и тихо спросил:

— А как же она? Как я могу оставить её? Ведь это будет равносильно предательству!

— Твоя избранница — эльф, — мягко напомнил мудрый зверь, — она поймёт.

— Нам и без того приходится хранить свои сердца от чужого взгляда, чтобы никто не прочитал в них то, чего быть не может и не должно. Мне даже подумать больно, что я её больше никогда не увижу.

— Почему же «никогда»? — узкие зрачки золотых глаз насмешливо глянули на человека. — Я ведь сказал тебе: твоя избранница — эльф. А ты умеешь видеть сны. Так что, кто знает…

Когда Такин «ушёл», дракон ещё долго неподвижно лежал на вершине холма, а потом вдруг расправил могучие золотые крылья и, оттолкнувшись, взрывая когтями каменистую почву, взвился ввысь, навстречу большой луне. Спустя мгновенье над спящей землёй разнёсся яростный рёв. Но даже стремительные крылья не могли унести прекрасного зверя от терзавшего его самого чувства вины. Драконы способны видеть течение Великой реки. Им ведомы все камни, брошенные в её воды и породившие всплеск на гладкой поверхности миров. Златокрылый многое знал, но пока он был Хранителем этого сердца, он не мог, не имел права разбивать его…

* * *

В Зале Четырёх Стихий было тихо и прохладно. Казалось, даже облачённый в сине-белое одеяние мужчина, стоящий в самом центре возле парящей в воздухе плетеной словно из древесных ветвей чаши, не дышал. Положив руки на её края и прикрыв глаза, он замер посередине белоснежных, правильной кубической формы покоев, где по полу из углов к центру мудреной вязью вились письмена настолько древние, что в этом мире их уже никто и прочитать не смог бы.

Но вот в одном из углов надпись вдруг всколыхнулась, вспыхнула, и словно маленькая искорка побежала в глубине написанных знаков к середине зала, а спустя мгновение после того, как погас последний начертанный завиток, в плетеной купели вспыхнул огонь, дрожащий и зыбкий, но с каждой секундой всё больше похожий на неведомое танцующее существо, более всего напоминающее золотистую ящерку-саламандру.

— Какие вести принёс ты мне? — открывая глаза, произнёс стоящий над чашей мужчина, и ответ словно пробился сквозь тихий гул и мерное потрескивание костра.

— Люди потерпели поражение. Энэры сломили их, и союз распался, — не переставая извиваться, ответило существо, и мужчина тут же приказал:

— Покажи.

Он сделал шаг назад, а огонь перед ним вырос в несколько раз, и в глубине его стали угадываться дрожащие словно от жара образы. Тёплый воздух, идущий от пламени, овевал тонкие черты лица, шевелил волосы смотрящего, которые светлым шёлком спускались на плечи, чуть открывая при этом заострённые кончики ушей. Эльф не отрывал взора от огненных видений, будто старался навсегда впечатать в память увиденное, и поэтому не сразу заметил, как за его спиной неслышно приоткрылась дверь. Когда чужое присутствие острым когтем царапнуло сознание, пламя мгновенно опало, саламандра стала угасать и быстро превратилась в щепоть золы, а сам эльф обернулся к вошедшему, намереваясь проучить того, кто посмел прервать заклинание Владыки Лесного Предела. Но лицо его вдруг дрогнуло, выдавая растерянность и удивление.

— Альванэи́ль (5)? — только и смог вымолвить он, глядя на стоящее перед ним его же отражение, так же облачённое в цвета правящего эльфийского дома, только более хрупкое и нежное, доходящее ему ростом лишь до плеча.

Девушка-эльфийка с трудом разлепила губы и прошептала:

— Скажи мне, что это не правда. — Эльф молчал. — Скажи, что не ты выпустил энэров из тьмы в наш мир и что ты не натравливали их на людей. Не как правитель, а как отец, который никогда не лгал мне — скажи.

— Не вмешивайся в то, что тебе недоступно, — помрачнев, резко ответил Владыка.

— Почему, отец? За что?

— За что? — Эльф заложил руки за спину и, выпрямившись, надменно взглянул сверху вниз в удивительные для его народа фиалковые глаза дочери. — Хорошо. Я скажу тебе, за что. Открыв Врата в мир энэров, я всего лишь помогаю свершиться высшей справедливости, но, подвластные моей воле, створы снова захлопнутся, когда придёт время, когда всё будет кончено, когда эти крылатые бестии утолят свою «жажду охоты». Ведь их вовсе не интересуют власть и завоевания. Они — не воины и никогда ими не были, и даже не знают, что такое война или то, что с ней связано. Они — всего лишь охотники, лучшие из лучших во всех мирах. И я лишь подарил им то, к чему они стремятся весь срок своего существования — целые сонмы пригодного для охоты двуногого зверья. Потому что эти животные, называемые людьми, вдруг решили, что они — венец творения нашего мира, потому что забыли, кто научил их почти всему из того, что им известно ныне, потому что люди корыстны и жестоки и всё равно глупо тратят свои жизни на удовольствия и развлечения…

— Это не так!

— … Их короли говорят о своих народах лучше любого зеркала.

— Ты ошибаешься, отец! — Эльфийская принцесса от волнения и обиды даже сжала кулачки, запальчиво подавшись навстречу отцу. — Люди спешат жить, ведь их срок в этом мире несоизмеримо меньше нашего. Но не все из них жестоки и алчут роскоши для себя. Люди благородны и в большинстве своём наивны…

— Благородны? А ты предложи селянину во владениях Кзара окривить его самого, но пообещай, что при этом его злейший враг полностью ослепнет, и послушай, что он тебе скажет, — усмехнулся тот в ответ.

— Но если ты хотел наказать правителя Хуормирда, почему энэры почти не задели его земли? Ведь, согласно древним манускриптам, врата в мир энэров можно открыть в любом месте, хоть посреди Великого моря. А теперь они измучили половину владений молодого Атрида и почти полностью уничтожили поселения короля… — Эльфийка вдруг замолчала на полуслове, взгляд её глаз затерялся в неизвестности, а внезапно пришедшая догадка заставила её побледнеть. Тонкие пальцы юной дочери леса коснулись нежных губ, словно предостерегая хозяйку от того вопроса, который готов был прозвучать. — Ты знаешь? — прошептала девушка, чувствуя, как подкашиваются ноги, и сердце начинает бешено стучать в груди.

— Знаю, — спокойно ответил эльф. — Только не могу понять, почему именно он? Почему ты не выбрала кого-либо среди достойных мужей своего народа? Ведь пусть он и король, но он же — человек!

— Он не просто человек, отец. Он — лучший из расы людей.

Услышав такое, Владыка Лесного Предела даже рассмеялся.

— Он — лучший? Он просто трус! — Эти слова, словно осязаемая плеть ударили сердце девушки, отталкивая её от того, кто их произнёс. — Ты знаешь, какое решение приняли эти хвалёные возгордившиеся до небес людские короли? Кзар возомнил, что сможет откупиться от чернокрылых, хотя вот в его решении я нисколько не сомневался с самого начала. Но старик хотя бы понимает, что воины Лесного Предела не станут ему помогать, в отличие от Атрида, который собирается сражаться с энэрами и даже надеется победить их, потому что этот глупец до сих пор верит, что эльфы «не оставят своих младших братьев»…

— Как низко ты пал, Владыка, — глядя прямо в глаза отцу, тихо сказала эльфийская принцесса. — Ты даже не откликнулся на призыв о помощи того, кто не один раз принимал тебя в своём доме и преломлял с тобой хлеб.

— Я не собирался помогать им, — холодно ответил тот. — Я объявил им войну.

— Нет, отец, ты не объявлял войну, ты напал со спины, подло, исподтишка.

От таких слов, сказанных дочерью, верховный эльф онемел, задохнувшись от негодования. На миг ему даже захотелось ударить её, по лицу, наотмашь, совсем как какой-нибудь человечишка, но он сдержался и нанёс строптивице, как ему казалось, куда более страшный удар.

— Ты не услышала самого главного! — повысив голос, произнёс Владыка в прямую как стрела спину уже стоящей в дверях эльфийки. — «Лучший» из расы людей отказался сражаться, не захотел гибнуть рядом с горячим юнцом. Он решил уйти за Великое море и отсидеться там. И ты знаешь, я уверен, что тебя он с собой не позовёт. Ему нужно будет возрождать свою расу, поэтому он, скорее всего, возьмёт в жёны одну из выживших женщин своего народа, чтобы она нарожала ему побольше отпрысков, ведь ты сможешь подарить ему лишь одного наследника.

— Скажи, отец, — не оборачиваясь, вдруг спросила эльфийка, — а как бы ты поступил на их месте? Попытался откупиться всем, чем только смог бы, как бессердечный тиран Кзар? Решил бы погибнуть в славной битве, как глупый гордец Атрид? Или трусливо попробовал бы спасти тех, кто остался, кто страстно хочет выжить — к примеру, детей, женщин? — Владыка хотел, было, ответить дочери и вдруг понял, что ответить ему нечего. Не было никакого «правильного», четвёртого пути, который бы подсказала ему мудрость его народа. Были только эти три, выбирать из которых в случае надобности пришлось бы и ему, Владыке перворожденных. — И ещё, — она всё же оглянулась, — ответь мне: хватит ли у тебя сил, чтобы загнать обратно во тьму легионы энэров после того, как они по твоему велению опустошат земли людей и начнут превращать наш мир в своё обиталище, где не будет места не только людям, но и гномам, троллям, даже гоблинам… и нам, эльфам? Ведь открыть тёмные врата куда как проще, чем захлопнуть створки, распахнутые рвущейся сквозь них толпой. Возможно, ты своими руками приблизил конец этого неба. Так кто же из вас возгордившийся глупец?..

* * *

Жалкие остатки народа некогда великого восточного королевства Солармирд длинной растянувшейся вереницей двигались на юго-восток, возглавляемые своим правителем. Вместе с ними двигались и те, кто с благословления короля Атрида решился покинуть Элтелмирд, готовящийся к последней битве, которая должна была дать время уходящим. Убедить бывших союзников последовать его примеру Такину не удалось, и это калёным железом жгло его сердце. До Великого моря оставался всего один переход длинною в день. Но предстояло ещё пережить и последнюю ночь. И хотя люди понимали, что забрались слишком далеко от мест постоянного нападения чернокрылых, и что последние несколько дней от заката до рассвета треклятая нелюдь их не тревожила, всё равно было страшно, жутко от терзавшего душу чувства, что опасность по-прежнему висит на плечах, дышит в спину.

Такин откинул полог своего шатра и окунулся в густую ночь, искрящуюся горящими вокруг огнями костров. Она казалась такой спокойной, таинственной, освещаемой сверху крупными хрустальными звёздами, перемигивающимися в непроглядной черноте неба. Даже не верилось, что всё это может оказаться обманом, в один миг превратившись в самый страшный кошмар для греющихся у костров людей.

Стоящий у входа воин не шевелился, будто и не человек был вовсе, а изваяние, вырубленное из камня. Король походя скользнул по нему взглядом и вдруг остановился — лицо молодого мужчины было ему знакомо. Память услужливо подсказала имя: Дэрин. Тот самый парень, который совсем недавно, всего дней десять назад спас половину объединённого тогда ещё войска.

— Ты родился под счастливой звездой, воин, солнце поцеловало твою колыбель — негромко, будто сам себе сказал правитель и отвернулся, намереваясь пройти мимо, но вдруг услышал тоже тихое:

— Вовсе нет, мой король.

— Почему же? — удивлённо обернулся тот. — Ты до сих пор жив…

Мужчина молчал, а слуха правителя восточного королевства коснулась незатейливая мелодия напеваемой какой-то женщиной колыбельной. Такин Солармийский прислушался и чуть улыбнулся:

— Слышишь? Когда-то много лет назад вот также пела мне моя мать. И тебе, наверное, тоже. — Он заглянул в лицо воину, и тот едва заметно кивнул. — Поверь мне, для этой женщины сейчас нет счастья большего, чем возможность петь эту колыбельную своему малышу, целому и невредимому. — Правитель помолчал немного и, вздохнув, добавил: — Самое ценное, самое главное счастье, которое дарит людям этот мир — это жизнь. Жизнь и любовь.

— А как же быть тем, кто потерял тех, кого любил? — Молодой мужчина по-прежнему стоял неподвижным изваянием, лишь ресницы его при этих словах чуть дрогнули, а в глазах самого короля почему-то мгновенно погас тёплый свет памяти, словно ветер свечу задул. Воин обозвал себя в душе последними словами и прикусил язык. — Простите меня, Ваше Величество. Этого больше не…

— Ты потерял своих любимых? Всех? Скажи мне, — перебил его правитель.

— Нет.

— Значит, помимо жизни у тебя ещё остался маленький кусочек сердца. Значит, тебе есть ещё ради чего жить. Гораздо меньше повезло тем, кто потерял всех. Но они всё равно живут.

— Но жизнь без любимых теряет всякий смысл.

— Нет, Дэрин, — услышав своё имя, мужчина, даже вздрогнул от удивления, не выдержал и всё же взглянул на своего господина. — Смысл для жизни есть всегда, и это не только любовь, это и месть, и злость, и другая жизнь, тех, кто не умер и теперь нуждается в твоей помощи… и вот эта тихая колыбельная, звучащая в ночи, под тенью возможной скорой смерти. Даже если больше нет сил, человек должен жить дальше, чтобы помочь сохранить бесценный дар этого мира кому-то другому.

Такин замолчал. Он больше не смотрел на собеседника, все произнесённые им слова словно были предназначены ему самому, пытаясь убедить его собственное сердце.

— Мой король… — Дэрин хотел что-то сказать своему господину, но тот вдруг резко тряхнул головой:

— Не называй меня так больше никогда! Я не сумел отстоять своё королевство. Я не достоин короны наших предков. — Он закрыл глаза, взял себя в руки и, похлопав Дэрина по плечу, сказал уже спокойно и уверенно: — Этой ночью я снова не буду ночевать в своём шатре. Распорядись, чтобы в нём, как всегда, разместили детей, — и, развернувшись, направился к ближайшему костру, возле которого уже спали в ожидании своей очерёдности нести дозор трое воинов.

Дэрин посмотрел ему вслед и, упрямо покачав головой, снова тихо повторил:

— Мой король…

Но Такин ничего не сказал в ответ, потому что не расслышал этих слов. Он осторожно присел возле огня, протянув к пляшущему пламени зябнущие руки. Казалось, будто рыжие языки упорно пытаются оторваться от своей пищи и взлететь вверх. Вот треснула от жара какая-то ветка, и целый сноп искр взвился в небо, на секунду перемешав свои жаркие огоньки с холодным свечением вечных звёзд. Мужчина проследил за ними взглядом и замер, залюбовавшись россыпями мерцающих созвездий его родного неба.

Всё верно. Небо было ещё родным, а вот земля, на которой он сидел, была почти что не обжита из-за близкого соседства с горами, где обитали пещерные тролли — «кошмарные» создания, которых природа наделила жуткой внешностью и совершенно не научила мыслить, поэтому тролли считались тупыми. На взгляд же самого Такина, они скорее были достойны жалости, чем ненависти и страха, потому что отличались детской наивностью и доверчивостью. Если сказать троллю, что кто-то собирается разрушить его пещеру и выгнать его самого с его же земли, он тут же придёт в дикое бешенство и, не разбираясь, кинется в драку, где скорее всего и убьёт «обидчика» — с его-то силищей! Этим когда-то давно без зазрения не существующей у них совести пользовались гоблины, втравливая каменных здоровяков в войну с людьми. В остальное время тролли не представляли ни для кого никакой опасности. Они вообще мало что замечали вокруг, даже питались камнями, в отличие от тех же гоблинов — их ближайших соседей, со времён Войны Четырёх Народов живущих в предгорьях, но — хвала Богам! — значительно севернее, того места, где сейчас расположился маленький лагерь. Оттуда эти обтянутые серой кожей и вечно воняющие падалью длиннорукие уродцы с явными наклонностями к людоедству теперь почти не высовывались, на счастье людей, пробирающихся к Великому морю.

К слову сказать, серокожие несколько дней назад проявили благородный с их точки зрения жест, предложив бегущим людям укрыться в их пещерах-норах, пока не закончится эта война. Плата, которую они запросили за столь добрую услугу, была такова, что у слышавших её чуть было нутро не вывернулось на изнанку: гоблины в отличие от троллей камнями не питались…

Были ещё гномы, но до них, запершихся в своём подгорном королевстве, в начале войны даже достучаться не смогли. Этот рукастый народец всегда интересовался только своими сокровищами. До всего остального, если это не грозило их благополучию, им не было никакого дела, пусть хоть солнце в другую сторону по небу катиться станет.

Перворожденные эльфы тоже не пришли им на помощь. В этой битве люди оказались один на один с врагом, и даже объединив свои силы, они не справились. И может быть, Кзар был прав, говоря, что «остроухие» потому и не пришли, что их такая война устраивает, а исход, к которому она теперь неуклонно движется, — только порадует. В конце концов у верховного эльфийского владыки, узнай он правду о солармийском правителе и своей дочери, были бы на то веские причины…

Звёзды по-прежнему безмолвно сияли над головой Такина, и в какой-то миг ему показалось, что одно из созвездий — Девы-воительницы — даже спустилось вниз и неслышно присело рядом, чуть поблёскивая своим серебром в свете огня. А может быть, он уже задремал, опустив голову на сложенные на коленях руки, и это ему лишь приснилось.

— Такин, любимый, — негромко прозвучал совсем рядом тихий, невероятной красоты голос, и тёплая ладонь коснулась жёстких мужских волос. Услышав своё имя, тот вздрогнул и поднял голову.

Она сидела с ним рядом, Дева-воительница в сверкающих, словно льдинки, но значительно прочнее и надёжнее льда, доспехах. Но тонкое лицо ночной гостьи, каждую его чёрточку, мужчина знал наизусть и хранил в памяти. Необыкновенные фиалковые глаза грустно улыбались ему.

— Альванэиль, — выдохнули его губы, и тело само потянулось обнять прекрасную эльфийку, истосковавшись по любимому теплу. Руки нечаянно сбросили на землю серебристый шлем, и светлые волосы искристым водопадом хлынули вниз на узкую спину.

— Нет, подожди, — красавица вдруг отстранилась от него и посмотрела в глаза. В её взгляде то и дело вспыхивали тщетно скрываемые волнение и страх. — Ты должен знать. Даже если после этого ты не захочешь больше меня видеть, ты всё равно должен знать. Я расскажу. Только ты не перебивай меня. — Альванэиль судорожно сглотнула и заговорила: — Чернокрылые… они появились неслучайно. Древние манускрипты моего народа называют их энэрами, и говорят, что их родина находится под небом другого мира. Нет! — эфийка торопливо накрыла его губы тонкими пальцами, пробуждая молчать. — Прошу тебя, выслушай меня. Ты всё поймёшь постепенно, а если что-то не поймёшь — просто поверь мне… Как бы удивительно и невероятно это не звучало, но наш мир — не единственный в сущем. Посмотри вверх. Каждая звезда, которую ты видишь — это ещё один мир со своим небом и со своим солнцем. Они не обязательно прекрасны, эти миры, но в любой из них можно попасть даже отсюда, если обладать нужным знанием о том, как и какие Врата открывать. Единственным условием является то, что ключ должен быть повёрнут волей обитателей обоих миров. О, в противном случае, энэры, если бы могли, давно бы уже проникли во все обитаемые планы бытия, но, к счастью, их удерживает неведение людей, живущих по другую сторону врат, о возможности таких переходов либо, наоборот, слишком хорошая осведомлённость о последствиях вторжения чернокрылых. И ещё — у кого угодно просто не хватит сил открыть Врата. Это может сделать только очень могущественный маг… или не очень могущественный, но желающий этого всем сердцем.

Альванэиль замолчала, и казалось, будто она не может заставить себя сказать самое главное, то, ради чего и появилась в маленьком лагере людей. Мужчина не стал изводить её молчанием и сам задал тот вопрос, который волновал его больше всего:

— Как их остановить? В ваших манускриптах сказано, как их остановить?

Эльфийка покачала головой:

— Тот путь, которым должен пройти желающий закрыть створки Врат, также доступен лишь тому, у кого хватило сил открыть дорогу этим крылатым охотникам.

— Охотникам?! — не поверил своим ушам Такин.

— Да.

— Так для них это только «охота»? А власть? Они не хотят захватить новый мир, а всего лишь охотятся?

— Энэры азартны. Они в тысячу раз азартнее самого заядлого портового игрока в кости. Всю свою жизнь они проводят в подготовке к «охоте». Ни один эльф не признается тебе в этом, но любой из нас скорее всего проиграет даже старому энэру в стрельбе из лука.

— Но это мы убивали их десятками, а не они нас, — возразил мужчина, и принцесса леса согласно кивнула.

— Всё верно. Они — охотники, а не воины. Ты же наверняка заметил, что энэры не носят никакой брони. Они её просто не делают. Не умеют делать. Но вспомни: после нападений ни одна стрела чернокрылых не была найдена не достигнувшей цели.

У потрескивающего костра повисло молчание. Такин перебирал в памяти наиболее важные донесения, полученные им за последние полгода, и выуживал из закоулков сознания картины столкновений с энэрами и того, что оставалось после них. И всё это полостью совпадало с тем, что только что сказала его любимая.

Теперь всё встало на свои места. Охотники. Они сами устанавливали себе правила, по которым хотели вести свои состязания в стрельбе на меткость, словно мастер-стрелок на ярмарке, похваляющийся перед другими своим умением на стрелковом поле. Но уничтожать свои мишени все до последней не входило в их планы. Поэтому-то они и не врывались в дома с целью добить. Им это было не нужно. Они возвращались на следующий день туда, где их не очень-то ждали и снова устраивали «охоту».

Когда «мишени» вдруг облачились в броню и начали тоже «огрызаться» роями стрел, чернокрылым, видимо, поначалу было даже интересно. Но спустя несколько месяцев, когда даже непреодолимое желание испытать своё умение и судьбу не смогло заглушить ту правду, что, собравшись в огромный отряд, защищённые бронёй люди стали приносить охотникам особенно большие потери и сделались слишком опасными, энэры всё же решили уравнять шансы, сократив число взбунтовавшейся «дичи» примерно вдвое. И тогда для людей настал тот самый рассвет, принёсший в сердца вместо солнца и надежды тьму безысходности.

Оставался только один вопрос: кто? Кто открыл эти треклятые Врата? Кому так насолил этот прекрасный мир, что он отдал его на растерзание одержимых охотников, впустив их даже из-под другого неба?..

Самый сильный маг…

И вдруг словно ослепительная молния пробила навылет разум короля, а после того, как действительность снова обрела все свои краски и способность меняться во времени, перед глазами стояло красивое мужское лицо, словно прожигающее насквозь холодным высокомерным взглядом зелённых эльфийских глаз самую суть Такина.

Самый сильный маг…

Не было на свете безумца, который решил поквитаться со всем миром. Был тот, чью гордость растоптала и унизила любовь дочери к человеку, пусть и королю, но всё равно человеку; тот, чьи обида и злость на внезапно разрушившиеся вековые порядки оказались сильнее разума. Был эльф. Владыка Лесного Предела.

Самый сильный маг.

Эльфийская принцесса опустила глаза, словно прочитав мысли возлюбленного.

— Любимый, мы, эльфы, слишком любим этот мир, чтобы погубить его. И мы не так уж и сильны в магии, как думают остальные. Да и никому из нас вообще не под силу было сделать такое. До недавнего времени…

— Тогда кто? — понимая, насколько глупа и наивна затеплившаяся в груди надежда, всё-таки спросил мужчина, но эльфийка словно не услышала его:

— …Но он пожелал этого всем сердцем… Мой отец.

— Мой Король! Ваше Величество! — вдруг заорал кто-то, и к костру почти кубарем подлетел Дэрин. — Мой Король! Чернокрылые!

Люди замешкались лишь на одно биение сердца, то самое, которое споткнулось в каждой задохнувшейся от ужаса человеческой груди.

— Похоже, ты стал хранителем нашего рода, воин, — вскакивая на ноги и глядя на мигающие от десятков кожистых крыльев звёзды, быстро пробормотал Такин и ту же закричал: — Тревога! Поднять щиты! Атака с севера!

Лагерь мгновенно всколыхнулся, завизжал десятками женских голосов, заплакал испуганным детским плачем и покрылся рваной чешуёй соединённых по несколько вместе щитов. Что делать дальше люди не знали — на открытой равнине, где им пришлось заночевать на свой страх, надеясь только на благоволящую им последнее время удачу, спрятаться было негде. Сквозь всеобщий гам всё же прорвались несколько вскриков боли — не все успели скрыться под «чешуёй».

— О, Боги! Что они здесь забыли? Неужели на севере всё кончено?.. — скрипел зубами правитель восточного королевства, вскидывая вверх левую руку со щитом и прижимая к себе свободной правой тонкую фигурку в серебрящихся доспехах. — Стой! Ты куда?! — От неожиданности он едва успел поймать за руку свою любимую, выскользнувшую из-под укрытия щита.

— Не бойся за меня, — обернулась она. — Доспех эльфийской принцессы им не по зубам. — Альванэиль на секунду едва заметно усмехнулась, и тут же её лицо снова стало собранным и серьёзным. — Укройте всех в шатре…

— Ты смеёшься?! — взвыл король, понимая, что «женщина» и «война» — понятия несовместимые. — Он же полотняный! Из парусины! Его стрела как масло прошьёт! Или ты хочешь устроить этим тварям новое развлечение: стрельбу вслепую?

— Не забывай, с кем разговариваешь, смертный! — от ярости и обиды лицо дочери леса побледнело, а голосом, казалось, можно в мгновенье ока заморозить сердце дерзкого человека. Но тут же, моргнув, словно проснувшись, эльфийка снова заговорила умоляюще: — Пожалуйста, поверь мне. Собери женщин и детей в шатре. Мужчины пусть будут настороже. И — что бы ни случилось — не приближайся ко мне.

Такин секунду стоял, глядя ей в глаза, потом сделал шаг назад и, проклиная всё на свете, едва не рванулся обратно, когда сразу две стрелы ткнулись в узкую девичью спину. Ткнулись — и упали на землю словно о гранитную стену щёлкнули. Король быстро поднял с земли светлый шлем эльфийки и как нельзя вовремя надел его ей на голову — в то же мгновенье её в затылок клюнула третья стрела. Альванэиль сама отступила на несколько шагов, и правитель Солармирда, развернувшись, всё ещё прикрываясь своим щитом и присоединяя его к ближайшей «чешуйке», громогласно заорал, срывая голос, но перекрывая раздирающие ночь крики.

— К шатру! Все к шатру!

Как только полог шатра опустился за последней молодой женщиной, скрывая в своих недрах теперь чуть ли не четыре десятка человек, набившихся под завязку, словно идущая на нерест рыба-серебрянка в сети приморских рыбаков, Такин взглянул туда, где всё это время стояла лесная воительница, напряжённо следившая за людьми. Но в тот миг, когда женщины и дети оказались «в безопасности», что-то изменилось, и лишь обернувшись на лёгкий шорох и треск за спиной, воины небольшого отряда людей, вздрогнув от увиденного, поняли, что именно. Королевский шатёр более не был обычным. Всю его поверхность от подножия и до самого верха покрывали густо переплетшиеся ветви неизвестного растения, образовав вокруг материи надёжный крепкий кокон. Случайная стрела, словно из любопытства пущенная с чернеющих небес для того, чтобы проверить прочность новые стены шатра, скользнула в щель между ветвями, но не успела даже вспороть остриём сокрытую парусину — тёмные древесные плети, будто ловкие пальцы, сомкнулись вокруг непрошенной гостьи. Когда секунду спустя они ослабили свою хватку, на землю к подножию волшебного сооружения упала уже обычная бесполезная палка, заострённая с одной стороны и оперённая с другой. Мужчины, разинув рты, глазели на это чудо, почти позабыв об атакующем враге.

— Держать щиты! — рявкнул на своё воинство король соларийцев, приводя людей в чувство. И почти сразу увидел мелькнувшие между брошенных костров тени. Опередив его всего на мгновение, где-то совсем рядом громко крикнул Дэрин:

— Они внизу! — и правитель восточного королевства сразу откликнулся:

— Мечи из ножен!

Но на самом деле Такин прекрасно понимал, что «танцевать» с мечом, держа над головой щит, практически невозможно. «Вот если бы чудо-ветки ещё и нас защищали от стрел…» — мельком подумал он, и словно в ответ на его мысли от укрывающего шатёр кокона будто руки во множестве отделились, а каждая «ладонь» была увенчана пушистой листвой, сквозь которую не прошла бы незамеченной ни одна стрела. Дело оставалось за малым — не отходить далеко от шатра, сражаться, почти что прижавшись к нему спинами. «Ай да, лесная ведьма!» — улыбнулся мужчина, нежно назвав любимую простонародным кличем. И сразу же похолодел, бросив один единственный взгляд в её сторону.

Чернокрылые не были тупыми бездумными монстрами, нет. Они были умными, азартными охотниками, а потому быстро догадались, кто срывает им всю потеху, делая их излюбленное развлечение невозможным, ведь сколько теперь не стреляй, не целься, ни одна стрела до цели просто не долетала. Альванэиль тоже понимала, что рано или поздно (но в любом случае раньше, чем хотелось бы ей самой) энэры разгадают её ворожбу. Поэтому, когда десяток огромных в сравнении с ней самой крылатых охотников, выдвинувшись из темноты и отделившись от остальных нападающих, взяли эльфийку в кольцо, лесная воительница спокойно вынула из ножен узкий светлый меч и замерла, ожидая нападения. Краем сознания она уловила отчаянный вскрик возлюбленного, но даже её мысли хватило, чтобы из переплетения зачарованных ветвей выстрелило ещё одно послушное её воле цепкое древесное щупальце и осторожно, но очень крепко обхватило его за пояс, не давая ему выйти из-под своей защиты. Подоспевшие чернокрылые довершили начатое, связав оборонявшихся боем и скрыв за своими широкими спинами и чёрными крыльями одинокую фигурку с обнажённым клинком, застывшую в стороне в окружении врагов. Теперь Такину оставалось только ожесточённо рубить нападавших и глубоко внутри знать, что пока его крепко удерживает это проклятое «щупальце», Альванэиль ещё дышит.

Как только энэры набросились на опасную и оттого столь желанную для них добычу в лице маленькой эльфийки, та словно растворилась в серебристом вихре, из которого то и дело вырывалось смертоносное лезвие её меча. Какое-то время уроки, полученные от лучших эльфийских мастеров-мечников, надёжно защищали принцессу леса от тёмных клинков чернокрылых, но спустя, как её показалось, целую вечность Альванэиль неожиданно почувствовала первую каплю свинца в своих кистях и с ужасом поняла, что время её на исходе, даже несмотря на то, что силы для поддержания «лесного плаща» она брала из жизненных потоков находящихся достаточно близко для этого врагов. Чтобы пустить в ход новые чары, ей также требовалось хотя бы несколько секунд спокойствия, но их не было. Очень скоро пылающие глаза энэров начали сливаться в размазанную полосу жёлтого цвета. Вдруг стоящий прямо перед ней крылатый демон, отведя свой меч, скользнул в сторону, и взору воительницы предстал застывший в трёх шагах чернокрылый лучник, чья оперённая посланница смотрела острым жалом в прорезь шлема эльфийки. Сперва она чуть не рассмеялась, удивляясь наивности своих врагов, решивших, что смогут поразить её стрелой. Да она попросту отшибёт её в сторону клинком! Но тут же из ночной тьмы ей в глаза глянули ещё четыре посланницы смерти, и от этого противно засосало под ложечкой. Пускать стрелы можно по-разному…

Первая остроклювая гостья сорвалась с тетивы, но следующая отправилась следом на мгновенье позже, потом ещё, и ещё, и ещё. В этот миг принцесса эльфов вдруг совершенно отчётливо поняла, что это, скорее всего, конец — отбить шлейф из стрел, пущенный с такого близкого расстояния, она не сумеет ни за что на свете. И всё же она попыталась. Три стрелы полетели в сторону, а ещё две…

Что случилось в тот миг, Альванэиль так и не успела понять: весь мир перед её глазами вдруг стал белоснежным и пах так, словно она оказалась в родном лесу в знойный полдень. Потом чистый бесцветный мир вдруг прорвали два багровых шипа как раз напротив широко раскрытых глаз эльфийки, и сразу же вокруг них начали быстро-быстро распускаться такие же алые цветы, чьи венчики сперва расплылись по белому полю, а потом неожиданно тонкими струйками зазмеились вниз. Воительница, застыв на месте, несколько долгих секунд смотрела на странные быстро раскрывшиеся бутоны, и отупевший от усталости рассудок отказывался верить глазам. Покачнувшееся тело, закрывшее её собой от стрел, тяжело опустилось на колени у её ног, и Альванэиль увидела то, что заставило её забыть обо всём на свете — о мире, который вращался сейчас вокруг неё, о людях, которых защищало сплетённое ею заклинание, даже о том единственном, который был для неё дороже всех других людей. Принцесса леса, выронив свой меч из разом ослабевших пальцев, забыв про гордость, на глазах у врагов склонилась над раненным эльфом, но прикоснувшись к нему дрожащими руками, она почувствовала, что он вовсе не был ранен. Он умирал. Жизнь ритмичными толчками покидала его тело, не умея удержаться в пробитом сердце.

— Отец… — тихим дрожащим от слёз голосом произнесла Альванэиль и снова повторила, не имея ни единого другого слова внутри себя: — Отец…

— А́йдэ… (3) — ещё тише дочери шепнул тот, назвав её именем, которое когда-то давно заставляло нежно улыбаться маленькую эльфийку с удивительными фиалковыми глазами. — …Иу́ро… коинэ́ вар… (4) а́лва… нэи́ль… (5)

В тот миг, когда с губ Владыки Лесного Предела сорвался последний вздох, в его замерших, устремлённых ввысь глазах словно отразился быстрый серебристый росчерк, перечеркнувший бриллиантовые россыпи звёзд на чернеющем ночном небосклоне. Принцесса леса осторожно опустила ладонью его веки и, склонившись, коснулась губами прохладного лба, оставив на нём упавшую солёную капельку слезы.

— Зачем ты ушёл? — Она говорила на древнем языке перворожденных, произнося слова одними губами, чтобы больше никто не смог услышать её. — Ты всегда верил, что я — упавшая на землю звезда из сказаний нашего народа, что поэтому когда-нибудь мне суждено собрать по крупицам все знания и этого мира и стать хранительницей его мудрости. Но ты сам ещё так многому должен был меня научить … Помнишь, ты говорил, что мудрость многогранна? Что она может быть прекрасной, как умение любить, искренне, навсегда, деля своё сердце на двоих. И эта грань мудрости доступна каждому, но мало кто понимает её значение. Что она даётся нам тяжелее самого чёрного труда, как умение видеть, видеть сердцем, глубже, чем способны наши глаза. Об этом мечтают многие, но не всем дано постичь. И иногда мудрость бывает так сложно принять в себя, ведь самая важная её грань — это умение прощать. И хоть она дана и необходима каждому, чтобы оставаться собой, лишь немногие понимают это… Но тебя мне не за что прощать, ибо ты не желал мне зла. Ты просто очень хотел, чтобы я была счастлива… — Альванэиль помолчала, сглатывая подкативший к горлу ком горечи. — Ведь ты — мой отец…

Ватная тишина проглатывала шёпот изначальной речи, не нарушаемая более ни одним звуком — ни лязгом железа, ни тяжёлым дыханием, ни криками. Удивительно, но никто не пытался, словно бабочку, пришпилить к земле согнувшуюся фигурку. Эльфийка поднялась с колен и огляделась.

Чернокрылых уже не было. Вокруг неё стояли люди: усталые мрачные воины, всхлипывающие от сострадания, переполняющего сердца, женщины, дети, испуганно таращившиеся на прекрасную гордую лесную колдунью, как обычная девчонка оплакивающую смерть родича. И среди них стоял Такин — молодой, но справедливый и мудрый король восточного королевства Солармирд. Альванэиль так хотелось, чтобы он поддержал её в свалившемся на неё горе, обнял за плечи, закрывая собой от жестокого мира, но после всего случившегося она не смела просить его об этом. Опустив взгляд на свои испачканные кровью ладони, принцесса леса произнесла:

— Я не сказала тебе. Потому что…

— Я знаю, — перебил её голос Такина, и мгновенье спустя сильные руки сомкнулись вокруг неё, заставляя всхлипнуть от облегчения. — Даже если бы мне удалось убить его раньше, это ничего бы не изменило. Место чернокрылых заняли бы воины твоего народа. Не думаю, что они простили бы мне гибель своего правителя… Да и забирать жизнь у эльфа — самое страшное преступление, ведь этим самым мы забираем частицу души нашего мира, — подчёркнуто серьёзно добавил он, озвучивая поверье своей земли, и Альванэиль поняла, что её любимому сейчас не легче, чем ей, ведь в отличие от Такина, её отец совсем не ценил жизни людской расы. Весь кошмар последних месяцев можно было прекратить, сумей кто-нибудь дотянуться до Владыки Лесного Предела и взяв в уплату человеческих страданий всего одну эльфийскую жизнь. Но даже знай о том правитель восточных земель, он вряд ли смог бы так поступить, потому что обрекая род людей на новую войну, он скорее всего потерял бы рассудок, раздираемый между долгом и сердцем. — Я не держу на него зла, Альванэиль. Это бессмысленно.

В тот момент, когда воздух вокруг тонко зазвенел, эльфийка обернулась и отстранилась от обнимавшего её человека. Порыв ветра упруго толкнул людей, а следом за ветром сквозь замершую толпу, появляясь прямо из ниоткуда, к телу своего правителя прошли семь фигур, облачённых в длиннополые белые плащи с капюшонами, до половины скрывающими их лица, но никто даже не усомнился в их принадлежности к Высшей расе.

— Жрецы… — вновь поворачиваясь лицом к Такину, тихо сказала эльфийская принцесса.

— Я хочу просить тебя остаться со мной, но заранее знаю твой ответ, — отпуская маленькую тёплую ладонь любимой, глухо произнёс он, но Альванэиль сама вдруг шагнула к нему навстречу и погладила заросшую недельной щетиной щёку человека.

— Помнишь, как мы встретились? — Мужчина слабо улыбнулся. — Зимой, в цветущих садах Эртелмирда, на праздновании Луны я увидела самого достойного из людей. В отличие от других, в твоих глазах не было слепого восхищения и преклонения перед моим народом, в них была любовь и ни капли страха. Я спросила тебя: «Неужели ты не боишься, смертный?», и ты ответил мне: «Как можно бояться своего сердца?» Но мы уже тогда знали, что под этим небом нашей любви не суждено сбыться. — Такин молча поймал её руку и прижал к губам. — Но может быть золотые крылья твоего Хранителя ещё помогут нам увидеться. — Правитель восточных земель удивлённо взглянул в фиалковые глаза эльфийки, и теперь она едва заметно улыбнулась. — А пока я буду ждать тебя. И когда через много лет придёт твой черёд отправляться за грань бытия, я пойду с тобой, чтобы указать тебе путь туда, где мы встретимся снова.

Жрецы, словно белоснежные столпы, подняли на плечи тело Владыки Лесного Предела и осторожно понесли его в черноту ночи. В какое-то мгновение подсвеченная огнями непотушенных костров темнота перед ними задрожала, будто от нестерпимого жара, и семеро эльфов вместе со своим погибшим правителем с тонким звоном рвущейся струны в один миг растворились в воздухе.

— Мне пора уходить. — Принцесса леса со смесью грусти и боли смотрела в глаза своего возлюбленного. — Ты станешь великим правителем, ибо за твоим плечом стоит сама Судьба, и каждый поворот твоей жизни не был случайным. Под твоей рукой вновь возродятся земли восточного королевства и будут процветать ни один десяток лет. Златокрылый поможет тебе в этом…

— Тебе и это ведомо? — Такин снова удивлённо глянул на стоящую перед ним Деву-Воительницу, Владычицу Лесного Предела, но вместо ответа вокруг них вдруг взметнулся снежно-звёздный вихрь, и тёплые нежные губы коснулись уст замершего от неожиданности мужчины, подарив ему на прощанье свежий запах утреннего росного леса. А потом всё исчезло — и вихрь, и только что стоявшая рядом прекрасная эльфийка. Только будто бы издалека донёсся до человека её голос:

— Но даже будь ты простым селянином, ты всё равно был бы достойнейшим из людей, ибо постиг все грани мудрости…

— Ваше Величество, — негромко окликнул своего господина знакомый голос. Такин, вынырнув обратно на поверхность действительности из объятий сладостного видения, посмотрел на молодого воина и на всех остальных, кто стоял сейчас рядом, кто без колебаний прошёл с ним рука об руку весь путь через тьму отчаянья и безоглядно верил в него. Эльфийская принцесса верно сказала — с велениями Судьбы не поспоришь. Только она решает, кого встретишь ты на дороге, кто из встречных примет твою сторону и чья рука выдернет тебя из-под копыт несущегося во весь опор всадника. Будет то закованная в латную перчатку длань короля или крепкая ладонь простого воина, почти что мальчишки, невесть как чувствующего приближающуюся опасность, тонкие пальцы лесной ведьмы, готовой добровольно погибнуть за тебя и твоих людей, или цепкая, уверенная в своей правоте хватка того, с кого всё началось. Колесо судьбы сделало полный оборот. Всё вернулось на круги своя, и ничего не изменилось. Кроме одного — чёткого понимания того, что всё же от тебя зависит, бросишь ли ты камень в спину обидчику или же не станешь будить спящую в горах лавину, а просто развернёшься и пойдёшь дальше своим путём. Нужно лишь принять верное решение.

— Мы возвращаемся, Дэрин. Скажи всем, что утром мы возвращаемся домой.

Внутри себя молодой король не ощущал ни тоски, ни сожаления. Но зато там, словно свитый в немыслимый узел ветер, пульсировала сила, оставленная в дар Владычицей Лесного Предела, та самая сила, которая никогда не позволит ни ему, ни его подданным опустить руки и сдаться… И ещё там маленькой звездой всё же сияла надежда. Надежда на то, что когда-нибудь они обязательно встретятся, пусть даже не в этом мире.

В Стране сердца Такина наступал рассвет. Золотое солнце медленно выплывало из-за окоёма земли, ярким своим светом смывая с прекрасного края сиреневые сумерки. Дракон, расправив крылья, сидел на вершине своего холма, вбирая в себя долгожданное тепло и свет, и негромко бормотал сквозь блаженную улыбку на чешуйчатой морде:

— Всё-то ты знаешь, ведьма. Всё-то ты знаешь…

_________________________

Алуида́йна

(Книга Мудрости)

песнь 57, записанная Владычицей Ве́ирэ Нэи́ль в год 3 289 от сотворения мира

(последняя)

…Перворожденные верят, что души умерших эльфов поднимаются ввысь и становятся звёздами, блуждающими во вселенной. Эти звёзды странствуют между мирами, собирая крупицы мудрости, и однажды настаёт день, когда звезда прилетает обратно. И тогда в земле эльфов рождается ребёнок-эльф.

Но иногда звезда не возвращается на родную землю, а, пытаясь дотянуться до сокрытой чужим небом тайны, стремительным росчерком падает в объятья чужого мира. И горе той звезде, которая упала там, где даже не знают о перворожденных, ибо тогда душа эльфа обречена на одиночество, а под солнцем тёмного мира рождается ребёнок-человек.

И лишь однажды может случиться так, что блуждающая звезда перворожденного возьмёт с собой душу человека и проведёт её по невидимым тропам Вселенной, чтобы не потеряться в её бесконечности и вместе обрести жизнь в одном из миров, пусть даже в том, где не слышали о Высшей расе. Тогда одиночество уже не страшно потерявшейся звезде, ибо она озарена великой силой, имя которой — Любовь…

Корай давно закончил свой рассказ, а перед внутренним взором мальчишки всё плыли и плыли яркие картины жестоких сражений и походных костров, образы страшных крылатых человекоподобных чудовищ и лицо прекрасной эльфийки, будто бы и не сказка это была вовсе, а старые, давно забытые воспоминания. Казалось, словно седой сказочник нарочно дал королю людей имя его, Такина.

— Дедушка, — негромко произнёс парнишка, — ты ведь и не травник вовсе. — И Корай аж вздрогнул от неожиданности.

— А кто же?

— Ты — ведун, — убеждённо сказал Такин, медленно складывая в метёлку очередную веточку.

Старик кашлянул, глянул в окно и с досадой сказал:

— Ты, малец, домой лучше беги, солнце уже за полдень перевалило.

— А как же… — и мальчишка указал кивком на оставшуюся недоразобранной траву, но Корай только рукой махнул:

— Да здесь всего-то и осталось, что одна четвертушка. До вечера я её и сам разберу. Ступай.

Парнишка довязал последнюю метёлку, сбросил в мису оказавшиеся близко к краю ломкие листочки, и только тогда поднялся из-за стола и стал натягивать тулуп.

— Ты на отца-то боле не обижаешься? — уже у двери догнал его вопрос старого сказочника.

— Да за что же? — удивлённо обернулся парнишка и, поклонившись в пояс, вышел из горницы.

Корай улыбнулся, вздохнул и опустил голову, не заметив, как дверь спустя мгновенье снова бесшумно приоткрылась, и внутрь заглянул Такин да так и замер с открытым ртом и не высказанным вопросом, не сводя взгляда с быстро и ловко снующих над столом узловатых пальцев, под которыми оставшаяся четверть целебного сена таяла прямо на глазах, превращаясь в метёлки, кучки, косы. Мальчишка покраснел от досады, понимая, что его провели на мякине, обманули как младенчика. Не нужна была старому Кораю его помощь, просто потолковать он хотел с неразумным дитём, объяснить. Но обижаться на старика Такин не стал, а сердцем почувствовал, что услышанную сегодня сказку ему следует крепко запомнить на всю жизнь. Да он и так её не забыл бы — волшебную историю, разбуженную в маленькой душе. Парнишка также неслышно прикрыл за собой дверь и, выскочив на улицу, побежал домой.

А Корай проводил взглядом из окна бегущую по уже утоптанной среди сугробов дорожке невысокую фигуру и проворчал:

— Ишь ты, какой догадливый… — потом вдруг склонил голову на бок и спросил неизвестно кого: — А что? Может, и впрямь неплохой правитель получится, а?..

На ослепительном зимнем солнышке все деревья, не тревожимые ветром, застыли на трескучем морозе, словно ледком покрылись. И лишь маленькая липка у крыльца потемневшего от времени дома качнула сверкающими в солнечных лучах ветвями, словно согласно головой кивнула, да окажись кто поблизости, послышалось бы ему, будто в негромком скрипе ветвей кто-то тихонечко вздохнул:

— Верно, братик…

Примечания

1 — Таву́н — маленькое создание магического мира, обитающее только в очень холодной среде; что-то вроде цветочных фей, только гораздо более шкодливое и глупое. Живёт большими стаями. Результатом их неконтролируемого веселья становятся сильные метели и бураны. Пойманное сведущим чародеем, может использоваться как мгновенно замораживающее заклинание. Астральные силы чародея при этом не задействуются, что позволяет плести одновременно с «ледяным вихрем» ещё какую-либо волшбу. Некоторые чародеи умудряются приручить тавуна и поселить его в погребе по-соседству с домовым. Зато ваши запасы никогда не испортятся. Скорее уж заледенеют как в морозилке (мои прим.).

2 — «Белый Схрон» — заклинание высшего уровня магии. Может накладываться как одним, так и несколькими чародеями. Являет собой самый надёжный способ спрятать что-либо, в том числе (в последнем случае) — и друг от друга, т.к. без добровольного участия одного из заклинавших спрятанное никогда не сможет быть извлечено на свет божий (мои прим.).

3 — А́йдэ — «сердечко моё», «дитя моё» (эльф.)

4 — Иу́ро, коинэ́ вар — «я виноват, прости меня» (эльф.)

5 — А́лва нэи́ль (Альванэи́ль) — «падающая звезда» (эльф.)

6 — Ве́ирэ — «путеводная» (эльф.)