Собака по имени Я

Собака по имени Я

К.

Твое дыханье нежное

Я чувствую во сне,

И покрывало снежное

Легко и сладко мне.

Я знаю, близко вечное,

Я слышу, стынет кровь...

Молчанье бесконечное...

И сумрак… И любовь.

З. Гиппиус

Я лежу на дне, наверное, глубочайшей пропасти известного мне мира. Я упал с самого ее верха, и теперь теплые руины моего тела заметает медленный снег. Никто и никогда здесь меня не найдет… Это просто превышает их человеческие возможности, даже если бы кто-то искал. Люди не чуют. У них нет нашей интуиции. А я, к тому же, вовсе не уверен, что меня сейчас ищут. Только Фи уж точно не сдастся, но и ей никогда не пройти все эти снежные бури, заносы, трещины и расщелины вовремя. Никогда не успеть к концу моего срока. Что ж, значит, так тому и быть.

На мою серую шкуру опускаются пока еще редкие снежинки, прекрасные, как маленькие ледяные насекомые, садятся на мех доверчиво и тают в теплой крови, если их полет завершается в горящих открытых ранах. Я переломан весь, кажется — все кости до последней сломаны. Знаю, что это только кажется, но достаточно и того, я даже не в силах ползти, сразу же теряю сознание от боли и лапы почти не слушаются. И когда пытаюсь их лизать, кусать, грызть — я их больше почти не чувствую. Не стану ползать, скулить, плакать и унижаться… только потому, что это было бы бесполезно. Здесь никого и ничего нет, и не будет, возможно, еще лет сто или двести, никого кроме равнодушного снега и ухмыляющихся гор.

Я лучше расскажу вам свою историю… Мы, Псы из рода Сетанта, не умираем быстро, так что времени хватит. Запомните меня: как я жил, как сражался и за что я умер.

…Ее зовут Фердиад, Фердиад Куланн. Но это не раздобревший от пива и солонины солдат в клановом сине-черном килте, вопреки имени, это всего лишь хрупкая девушка с глазами цвета льда, бледным лицом и волосами как осенний лес. И пахнет так же, палой листвой и ручьем. Друзья зовут ее Фи, а кто пытается назвать полным именем, те обычно потом вообще никого уже не зовут. Потому что если бы меня попросили описать смерть во плоти, я не задумываясь сказал бы: вот точно такая, как моя Фи. С ее «Миротворцем»* в руках. На свое счастье, большинство окружающих считают, что Фи — просто традиционное сокращение от Фионы, а мы с ней обычно не спешим их в этом разубеждать.

Именем своим Фи обязана папаше. Тот бредил сыном, наследником, а у Куланнов всегда принято было придумывать ребенку имя еще до его рождения (идиотская традиция, как по мне, ведь никогда не знаешь, кто у тебя получится, как будет охотиться и чем пахнуть). Вот так девочке Фи еще в животе матери пришлось стать Фердиадом. Сказать, что «счастливый отец», узнав пол ребенка, был вне себя — значит не сказать ничего. А в гневе Григор Куланн бывает страшен, это у них семейное. И дочь он возненавидел лютой ненавистью еще с пеленок, но виду до поры не показывал.

Впрочем, и Фи настоящая «черная овца» в семье. Плевать она хотела на честь Куланнов, политику клана, прибыли, шерсть и стада. Мне иногда кажется — она просто любит убивать, все равно кого, остальное уже на вторых ролях. А честь успешно заменяют холодное высокомерие и гордость. К тому же, убивать — это иногда довольно прибыльное занятие, если понимаете, о чем я.

Куланны — самые настоящие короли скота, были ими еще до Армагеддона. В их огромном белом доме с лежащими каменными псами при входе (что и неудивительно — такой выбор зверей) всегда пахнет шерстью, почему-то круглый год, хоть овец и стригут весной, и я просто обожаю этот запах. Армагеддон застал, если не ошибаюсь, еще дедушка теперешнего главы клана, Григора, а при правлении отца Григора и самого Григора Куланна (пахнет, по большей части, старым потом, оружейной смазкой и виски) поголовье стад хоть и сильно сократилось, но все равно осталось внушительным, несмотря на холод и снег по всему миру. Все потому, что нашей долине Сытой повезло остаться единственным сравнительно теплым местом на всем Севере. Да пес побери, у нас даже зелень есть! Кое-где.

А что касается Фи… Фи мне не хозяйка, и уж тем более я не принадлежу ей так, как собаки обычно принадлежат людям. Все намного сложнее — мы навсегда связаны узами, происхождение которых сразу и не объяснишь, а поверить в них еще труднее. И тем не менее — ни у кого в Сытой они никогда не вызывали сомнений, да и на всем севере вряд ли найдется кто-то, кто не слыхал бы историй о наших кланах: Куланнах и Сетанта, людей и мохнатых волкодавов.

Есть на свете такие жутковатые создания — снежные матушки. Живут далеко в пустошах, славятся, по большей части, уродством и отвратительным нравом. И еще множеством баек и легенд, которые о них рассказывают маленьким детям на ночь и в таверне за стаканчиком. Людям на глаза предпочитают не попадаться, я и сам ни одной не видал и даже не представляю, каковы они, лишь слышал пару раз во время наших с Фи разъездов далекий запах в пустошах, от которого меня долго потом выворачивало (гниющего мяса, стоячей воды и старости). Ну и вообще — после Армагеддона что только не водится в пустошах. Большинство известных мне людей считают их лишь небылицей, но Куланны точно знают: снежные матушки существуют. И я, например, пес Джек из Сетанта, самое непосредственное тому доказательство.

Рассказывают, что Лиам, дедушка Фи, когда-то давным-давно помог одной из них выбраться из ледяной трещины (в молодости мы все порой совершаем неосторожности и ошибки), где та оказалась поймана, словно зверь в яме-ловушке. Матушка зыркнула исподлобья, заворчала, коротко поклонилась и мгновенно скрылась за густо падающим снегом. Впрочем, довольно скоро она снова вынырнула из снегопада, на этот раз с двумя маленькими мохнатыми комочками на руках, которые и сунула оторопевшему Лиаму. Это и были мои предки Махон и Анора, первые псы Куланна.

Щенки подросли довольно быстро (очень подросли), став высотою в холке по ребра взрослому мужчине. Они могли бежать двое суток по снегу, острым камням и льду, не сбив дыхания и не теряя темпа, не останавливаясь. Их челюсти за один укус с легкостью ломали человеческую руку или ногу, крушили кости играючи, а зубы резали плоть, словно лучшие острейшие ножи. Такими были мои предки, таковы все Сетанта. Таков я сам. Мы самые верные телохранители и непревзойденные охотники. Но главная особенность псов Куланна не в этом: мы обладаем разумом, не собачьим, а таким как ваш, человеческий. С той самой первой собачьей пары, Аноры и Махона, когда в клане Куланнов рождается ребенок, в клане Сетанта в тот же день рождается особенный щенок. Да, у нас может быть и другое потомство, но это лишь обычные собаки. Особенный же пес (или псица) связан со своим человеком навсегда, на всю жизнь, и неразлучен с ним на всех его дорогах. Это, как я уже говорил, не отношения обыкновенной собаки и ее хозяина, это нечто намного большее и намного более сложное. Вот так первыми обладателями особенных щенков стали дети Лиама, а потом и внуки со внучками, и одной из них была моя Фи.

На дне самой глубокой пропасти известного мне мира я лежу как мешок из мохнатой шкуры, наполненный каким-то безумным вивисектором осколками костей, горячей сочащейся кровью и порванным мясом. Я не вылизываю свои многочисленные раны, не пытаюсь их залечить — это невозможно. Я не принюхиваюсь, не остерегаюсь приближения возможных хищников — для них я сейчас легкая добыча, достаточно зайти сзади или сбоку, куда больше не достанут мои клыки. Не пытаюсь отряхнуться от снега, и вот вокруг меня уже небольшой сугроб, под снежным одеялом становится тепло и почти совсем не больно. Надежды нет, и я лишь лежу и вспоминаю, вспоминаю…

Когда меня впервые принесли к ней, совсем еще щенком (Сетанта растут очень медленно, как и человеческие детеныши), хорошо помню — была ранняя весна. Фи стояла во внутреннем дворике под серым небом, и вообще все вокруг было какое-то серое — или мне так показалось со страху? Единственное яркое — осенние волосы, рыжеющие на белой шубке, мягкие даже на вид. А в воздухе был разлит запах влаги, и если затихнуть и прислушаться, отовсюду можно было услышать звук падающих капель. Старый Лиам (приятно пах в тот день теплым овечьим духом и немного чесноком) негромко окликнул девочку и протянул меня ей на вытянутых руках, Фи начала медленно поворачиваться (она стояла спиной к нам и смотрела вдаль), и я, ничего не понимающий, перепуганный щенок, кажется, даже немного пустил струйку. А потом встретился с ее глазами, и они поразили меня на всю жизнь: словно две льдинки в горном ручье, и так же от нее и пахло — бегущим ручьем. И покорно затих под этим взглядом, но Фи тогда так и не взяла меня на руки.

— Дедушка Лиам!!! Вот только не говори, что этот зассыха и есть мой волкодав!

— Полегче, Фи, он ведь уже все понимает. Что, не нравится твой щенок? Он же еще совсем маленький. Напомнить тебе, как совсем недавно сама пачкала пеленки? И не пищи так громко, он тебя боится. Его зовут Джек.

— Значит, еще и трус. Ладно, ладно, дедушка, пожалуйста, унеси это. Хочу поиграть одна.

Время шло, годы бежали, а мы росли. Мы с Фи играли вместе, убегали в пустоши, охотились, а еще чаще — дрались. Старый Лиам, человек, который был всегда неизменно добр к людям и животным, умер, и во главе клана встал Григор. Для нас с Фи, да и для всех Куланнов, чтобы не сказать — для всей долины начались совсем другие времена. Следующая картинка, которая всплывает в памяти — нам с Фи по семнадцать лет. Большинство собак в этом возрасте ждут лишь дряхлость, а чаще — смерть, я же помню себя молодым псом в самом расцвете, охотником и задирой. А Фи еще годом раньше начала уже упражняться с «Миротворцем», к винтовкам душа у нее никогда не лежала. Мы были тогда не разлей вода, были юными, беззаботными и самоуверенными. Но именно тогда Григор Куланн решил в полной мере показать себя.

А началось все одним спокойным и довольно теплым августовским вечером (даже снег подтаивал на пустошах, а у нас в Сытой его и вовсе раньше поздней осени не бывает). Поэтому в воздухе еле уловимо пахло сыростью, как в тот день, когда меня впервые принесли к Фи. Только небо было чистым, глаза звезд — как-то по-особенному пронзительными (в щенячестве мне часто казалось, что это глаза небесных собак, несметной стаи, выходящей на охоту по ночам), а красавица-луна — особенно таинственной и манящей, так что хотелось выть, выть…

И именно в такой вечер на семейном обеде — прямо сразу после общей молитвы (ужасно глупо люди смотрятся, взявшись за руки и закрыв глаза, а для ловкого пса это к тому же лучший шанс незаметно ухватить со стола кусочек) — Григору Куланну вздумалось поднять вопрос о будущем Фи. Но как же изысканно и с каким утонченным тактом он это проделал! Просто вздернул вдруг рывком из-за стола свою гигантскую тушу, засопел и забряцал кольчугой, скрипнул кожаной курткой, залпом опрокинул огромную кружку эля куда-то в темный провал посреди густой разбойничьей бородищи и взревел, привлекая внимание домочадцев. А когда все лица повернулись к нему, заявил, что, мол, дочка его уже созрела и осенью выйдет замуж за Конрада из Оружейников, потому как клану нужны патроны и такова, в общем, его, Григора Куланна, отцовская воля. И все. Ни вопросов, ни долгих разговоров. Даже я чуть слышно зарычал, чувствуя, как начинает подниматься шерсть на загривке, а уж Фи вскочила и зашипела — куда там снежной кошке, казалось, сейчас искры из нее посыплются. Этого Конрада она прежде и не видала никогда, у нас знали только, что старик и пьяница, но в своей банде в большом почете.

Но тут нашла коса на камень, Куланны — это Куланны. Скорее матерый волчище, виляя хвостом, сам принесет вам свою добычу, чем Куланн сделает то, чего не желает. Поэтому, поняв, что прямо сейчас резни не случится, я вновь положил морду на вытянутые лапы и стал наслаждаться представлением.

Уж и орали они, и ревели, и шипели, и грозили, и вот уже великан Григор с рычанием запустил свою бездонную кружку в стену, а Фи с размаху всадила нож в доски стола и сквозь слезы крикнула что-то об острых предметах и мужском достоинстве старикашки-оружейника… В общем, сцена получилась знатная. Я же просто знал, что мою девочку и самому Дьяволу не переупрямить, поорут-покричат, и наша беззаботная веселая жизнь, конечно, пойдет по-прежнему. Однако, вопреки моим ожиданиям, кончилось все это плохо.

Фи схватили по приказу Григора и заперли в ее комнате, а перед тем, как ключ повернулся в замке, вождь рявкнул из-за двери, что в наказание за строптивость неблагодарная дочь поедет к Оружейникам уже завтра. Я, конечно, оказался запертым вместе с ней. И так бы тому и быть, слово вождя — закон для каждого в клане, если бы не одна ошибка — запереть заперли, а комнату второпях обыскать забыли. А это означало, что в нашем распоряжении оказались меховая куртка и такие же теплые штаны для Фи, и мой кожаный панцирь с металлическими вставками и острыми шипами на плечах и груди, и немного припасов, а главное — верный «Миротворец» и патроны к нему. Полночи Фи, нервно зажав в кулачке мое мохнатое ухо, что-то срывающимся голосом тихонько шептала и уговаривала, а я просто лежал и старался расслабиться и отдохнуть перед схваткой. Просто лежал и вспоминал всю нашу жизнь до этой ночи, долину, дом, людей, собак и овец… Лежал и думал, ненадолго порой проваливаясь в сон, думал и прощался…

А утром, когда за дверью, наконец, послышались шарканье и шорох, и ключ повернулся в замке, мы уже были готовы ко всему. «Миротворец» Фи сухо гавкнул дважды, когда дверь не открылась еще и наполовину, в нос резко шибануло дымом и запахом свежей крови, а Фи уже перешагивала порог комнаты, лишь бегло мазнув взглядом по телам. Глаза превратились в две щелки, красивые губы тоже упрямо сжаты, и еще дымящийся длинный ствол револьвера в руке… Вот об этом я и говорил: смерть во плоти. Мою девочку лучше не злить.

Я коротко залаял, чтобы задержать напарницу, и остановился на несколько секунд возле трупов, потянул воздух, легонько толкнул одно тело лапой. Впрочем, и так все было ясно: двое рядовых из клана, знакомые запахи и лица, только без формы и даже оружия с собой не взяли («да неужто двое здоровых мужиков с капризной девчонкой не справятся?»). У одного дыра там, где сердце, у другого — между и чуть выше глаз, точно посередине, как отмерили. И все кругом в кровище, даже стены кое-где, и мои лапы уже тоже. Ай да Фи… Как-то для меня это было немного слишком. А впрочем — пес с ним, выбора все равно не было. Были два нестарых и крепких парня, стало мясо, вот так просто. Подруга моя никогда не любила усложнять. Ну и ладно.

И вот тут случилось то, из-за чего нам никогда уже не вернуться в Сытую. Ну разве только в цепях и ненадолго, а потом прямиком в те края, где охотятся небесные звездноглазки. Потому что и непокорность, и побег, и даже расстрел двух солдат дочке вождя простят; накажут, конечно, сурово, но простят. А вот покушение на главу своего клана Куланны не спускали с рук еще никому и никогда. Из-за угла коридора послышались тяжелые шаги спешащего и очень, очень большого человека, а с той же стороны, но несколько ближе к нам я уловил торопливый цокот когтей по камню. Мгновением позже серая тень зигзагом метнулась в нашу сторону, но Фи на нее было наплевать, потому что из-за угла уже выдвинулась вторая, огромная и грузная, похожая на медведя, вставшего на дыбы, и ствол револьвера моей напарницы уже поднимался, с обманчиво медленной неотвратимостью поднимался навстречу. К счастью, я на несколько секунд раньше Фи знал, кто наши противники, запах выдал. Хотя и сейчас вовсе не уверен, что пойми она, в кого стреляет, ее бы это хоть на секунду сдержало.

Всем телом дернувшись вправо, я подтолкнул мордой руку с револьвером вверх и в сторону, насколько смог, и тут же оглох и почти ослеп от вспышки и грохота. Отвратительно едкая пороховая гарь шибанула в нос, я успел лишь заметить, как Григор Куланн схватился за плечо и пошатнулся, а мгновением позже меня сшиб Финн, и мы с ним покатились по полу в отчаянной грызне.

«Вот так, папа, вот так! Я никогда не выйду замуж!» — завизжала моя Фи, но мне уже было не до нее — Финн очень старался добраться до моего горла. Финн — тоже Сетанта, пес Куланна, как и я. Только уже совсем седой и матерый, и намного хитрее, опытнее и злее. И к тому же крупнее и тяжелее меня, так что я после его наскока неизбежно оказался снизу. Зато у моего противника не было панциря, а на мне был. Именно он и не дал мне умереть в самые первые секунды — страшный удар клыками, который должен был сразу вскрыть мне горло, соскользнул по стальной пластине, а шипы разодрали Финну пасть. Теперь я барахтался под его тушей, пытаясь освободиться, и мы отчаянно, страшно и молчаливо грызлись — плечи, шеи и морды у обоих были уже в кровавых клочьях шкуры и рваного мяса, а мы с Финном все продолжали пытаться достать друг друга.

Удивительно, но спасли меня снежные кошки. Отвратительные твари, как по мне, зато умеют кое-что дельное — и я использовал тот же прием, уперевшись Финну в живот задними лапами и изо всех сил толкнув его от себя. Снежная кошка вспорола бы своему противнику брюхо когтями, я же лишь отбросил его немного. Когда я смог, наконец, подняться с пола на все четыре лапы, старый пес уже шел ко мне. Не торопясь так шел, даже немного вразвалочку. «Уверенный, гад», подумал я. Но и правда — в честном поединке мне до него как до звезд. Оставались лишь уловки — единственный шанс на спасение (Фи, судя по звукам, до сих пор была занята с Григором, повернуться и посмотреть я, естественно, не мог). Зато мог другое: припал к полу в позе покорности, почти даже лег, но только на подобранных под себя напряженных лапах. И даже коротко скульнул для верности: пощади, мол. Ага, сейчас.

Финн подпрыгнул в воздух почти вертикально, высоко вскидывая передние лапы: обрушить их на мою спину, снова швырнуть на пол и подмять, а если повезет, то и сломать сразу хребет. А я распрямился живой пружиной снизу вверх и коротко ударил клыками в так удачно подставленное мягкое горло… И попал. В пасть хлынул поток горячей крови, я сжал челюсти еще крепче и сильно оттолкнул противника плечом. Старый Сетанта задергался на полу, и через несколько секунд все уже было кончено.

Все еще пытаясь отдышаться после схватки, я медленно повернул голову и встретился с серыми встревоженными глазами Фи. Она стояла на коленях возле поверженного тела отца, пытаясь перетянуть какой-то тряпкой его простреленное плечо. Похоже, сначала моя спутница, не долго думая, просто вырубила вождя ударом рукояти револьвера в висок, а теперь пыталась хоть как-то перевязать его раны, чтобы Григор не истек кровью. Иногда я просто не понимаю ее непоследовательности… Впрочем, логика и Фи — вещи, порой, несовместимые, это я уже в те времена полностью осознавал.

Только времени возиться с Григором уже совсем не было. Судя по шуму, который мы здесь подняли, вождя найдут очень быстро, и хорошо бы нас с Фи не нашли рядом с ним. «Миротворец» — штука громкая, надо было уходить.

Я залаял и мотнул мордой в ту сторону, откуда пришли вождь и его пес, в сторону нашей свободы. Или смерти. Фи задумчиво кивнула, оглядела распростертый труп Финна, затем подошла, опустилась на одно колено и коротко, но крепко обняла меня за шею, совсем не боясь испачкаться в крови. «Спасибо», — шепнула в изорванное ухо. И на этом все. Больших нежностей между нами заведено не было, и тем дороже была каждая малая.

Как ни удивительно, выбраться из дома нам удалось без неприятностей и драк — спасла удачно подвернувшаяся пустая комната для прислуги и то, что оба мы знали особняк Куланнов как свои пять пальцев. Мы с Фи просто переждали за полуприкрытой дверью, затаившись и едва дыша, словно две пустошные крысы в сугробе, пока мимо протопали кованые сапоги спешащих на шум воинов клана, а потом выскользнули во двор, никем не замеченные и наконец-то свободные. Фи тут же без зазрения совести оседлала один из стоящих во дворе мотоциклов, но я гавкнул и показал мордой на другой, тот, который с коляской. Мы, Сетанта, намного быстрее и выносливее любой обычной собаки. Но многочасовой марафон по снегу, острым камням и льду наравне с мчащимся мотоциклом — это слишком даже для меня. Возможно, нас будут преследовать. Возможно, нам придется очень спешить… «Молодчина, Джек!» — улыбнулась моя Фи, и вот так мы с ней покинули дом, а за ним и долину Сытую, где родились и выросли.

Впереди нас ждала сомнительная честь окунуться в полную опасностей и бессмысленного риска жизнь охотников за головами. А больше мы с Фи и не умели ничего, все, чему нас учили Куланны — это убивать во благо клана и выживать в холоде и бездорожье пустошей. Что же, теперь мы будем убивать и выживать во имя своего собственного блага и ради денег. Но главное — мы были вместе, и мы были свободны, молоды и свободны, а остальное казалось неважным.

Я лежу на дне самой глубокой пропасти известного мне мира. Боли почти уже больше нет (если не шевелиться), мне тепло под покровом снега и даже стало почти уютно. Ручьем льются воспоминания, время течет неспешной рекой, понемногу утекает из переломанного тела жизнь, покидая его вместе с кровью. Подмывает красным белые пушистые хлопья — разве можно не залюбоваться? Вспомню все, всю нашу жизнь с Фи до самого конца, а когда закончатся воспоминания, просто мирно усну, чтобы проснуться среди стаи со звездными глазами. Мне кажется, это будет хороший конец.

Жизнь наемников, вольная и опасная, закрутила нас как безумная карусель, где дырявые от пуль обожженные деревянные лошадки мчатся в лужах красного света, мчатся под риффы тяжелого рока все быстрее и быстрее, чтобы — главное — никогда не останавливаться. Остановишься — пропал. И все же на какое-то время мы осели в одном грязноватом и вонючем городишке, в Боун-Тауне (некоторые из местных, во главе с толстяком мэром, предпочитали называть его Бонтоном, весьма претенциозно и глупо, на мой взгляд). Но бродяги пустошей на это не велись — ведь каждый знает, что Боун стоит на костях. Костей в его бойцовых ямах всегда было более чем достаточно — человеческих, звериных, даже кое-кого из тварей Армагеддона там, говорят, пару раз убивали ради потехи и ставок.

Однако же, путь в поселения кланов нам, благодаря Григору, был закрыт навсегда (не очень-то и хотелось!), а вот вольные городки и поселки, разбросанные по окраинам пустошей, принимали нас с Фи как родных, пока нам было чем платить за мясо и выпивку. К тому же, кое-какая репутация у нас уже была, так что среди тамошних барыг, убийц, шлюх, наемников и прочего сброда мы быстро сделались своими в доску. Первое время я выступал в ямах, дрался на смерть с кем угодно, с кем поставят («Убей их всех для меня, Джек», — нежный шепот моей подруги, и маленькая рука привычно сжимает мохнатое ухо), а сама Фи участвовала в паре стрелковых состязаний, это позволяло нам не умереть с голоду и заявить о себе. Потом стали давать контракты, сначала единичные и совсем невыгодные, со временем — все чаще и дороже. Наша слава росла, наши сбережения понемногу росли, мы становились настоящими профессионалами и уже готовились осесть где-нибудь в спокойном месте и жить в свое удовольствие («Вот только подкопим еще малость, Джек, еще с десяток премий — и все, обещаю»). Охотиться и бродить по пустошам не в поисках наживы, а просто ради того, чтобы охотиться и бродить, как в прежние времена… В те дни в Боуне мы с Фи были неразлучны и абсолютно, неприлично счастливы. До тех пор, пока не появился Скат.

Ската можно назвать ярким представителем той категории людей, про которых принято говорить: «обаятельный мерзавец». Никто не знал, откуда он взялся в Боун-Тауне, кто его семья и какого этот пройдоха рода. А сам Скат не любил распространяться на такие темы. Занимался он всем понемногу — иногда торговал, иногда охотился за наградами, как мы с Фи, а порой, поговаривали, и просто грабил на пустошах, но улик против него ни у кого не было. Высокий и худой, с бледно-голубыми глазами навыкате и аккуратными черными усиками, мне он с первого взгляда не понравился (про такого и не скажешь, чем пахнет — все забивает приторная вонь духов), а вот Фи просто глаз от него не могла оторвать. А он от нее. Наговорил ей с десяток пустых комплиментов, вечером угостил в баре при таверне парой стаканчиков (теперь от обоих пахло какой-то дрянью), а ночью они заперлись в нашей комнате, я же с тяжелым сердцем лег охранять на пороге. И так же на следующий день, и еще один, и еще неделю. Я ходил мрачнее снежной бури, но Фи выглядела такой обезоруживающе счастливой, что мне просто ничего другого не оставалось, кроме как держать свое недовольство при себе.

А потом, однажды вечером, я услыхал разговор Ската с его приятелем Бродриком (пах чаще всего немытым телом, а когда возвращался с пустошей, то случалось, что и свежей кровью). Мы ждали, пока Фи спустится из нашей комнатушки наверху, и эти двое решили тем временем пропустить по стаканчику и заодно обсудить намечающееся дельце. Ведь кто будет осторожничать в пустом зале, где только собака растянулась у барной стойки и мирно дремлет? Правильно, никто.

Оказалось, что клан Куланнов дает за Фи очень даже приличные деньги (меня аж гордость пробрала — нам с ней, к примеру, такие и не снились). За живую, и немного меньше за мертвую. Со слов Ската, с ним уже связались, все на мази, дельце легкое и беспроигрышное — «нынче же ночью скрутим девчонку и передадим родственничкам, а проклятую псину просто пристрелим от греха». На этом месте я решил, что услышал достаточно, зевнул, пытаясь ничем не выдать своей заинтересованности, старательно поискал несуществующую блоху, дружелюбно вильнул хвостом Скату и медленно — главное, медленно — поплелся к лестнице наверх. Ни ярости, ни обиды, ни тем более страха я в тот момент не чувствовал, только какую-то пустоту внутри и мрачное удовлетворение. Человек бы выразил это фразой «ну я же говорил», а мне оставалось лишь молчать и делать, что должен.

Когда Фи впустила меня, я сразу же загородил выход из комнаты, постаравшись сделать это как можно более демонстративно. Стал боком к двери и оскалился на нее, что твой инеистый фомор, есть такие зубастые здоровенные твари на пустошах.

— Что такое, Джек? Ты чего? Что случилось?

— Не ходи туда, — сказать я, конечно, ей ничего не мог, но указал мордой на дверь и так замотал головой из стороны в сторону, что и любой идиот бы понял, а уж «любой идиоткой» моя Фи никогда не была. Она была влюбленной идиоткой. Вернее, проклятый Скат ее такой сделал, и именно этого я в спешке совсем не учел.

Моя напарница пристально посмотрела мне в глаза, потом небрежно отвела взгляд куда-то в сторону и словно задумалась на секунду-другую, а я уже знал, что последует дальше. Понимал, и это понимание мне совсем не нравилось, сердце от него щемило в груди, но это был единственный оставшийся выход. Единственное, что я мог сделать теперь для Фи.

Девушка метнулась мимо меня к двери, но я уже был начеку и мощным ударом плеча отбросил ее к стене, сшибив с ног. Бедняжка Фи, кажется, довольно сильно ударилась и вскрикнула, но этот крик тут же задохнулся, потому что я сомкнул челюсти на ее нежном горле. Как мог осторожно сжал, чтобы ни кровинки не проронить, чтобы не раздавить, не смять. Но твердо и непреклонно. Несколько секунд она молотила меня маленькими острыми кулачками по морде и бокам, между прочим, довольно чувствительно. Вот только шкуру пса Куланна не каждый нож возьмет, так что шансов у Фи совсем не было… до тех пор, пока в мои ребра слева не уперлось что-то твердое, как раз напротив сердца. Конечно же, ствол «Миротворца».

Я закрыл глаза в ожидании грохота и рвущей боли, но не отпустил Фи, не попробовал даже убраться с линии огня, напротив — сжал челюсти еще чуточку сильнее. А выстрела почему-то все не было и не было… Так прошло еще несколько мгновений, и моя подруга обмякла, выпавший из руки револьвер стукнул о пол. Я поднес влажный нос к самым ее губам — дышит ровно, но какое-то время у меня есть до того, как придет в себя. А времени мне понадобится не так много — если Скат с Бродриком и ушли уже из таверны, то точно недалеко. Да и воняет Скат своими духами за милю, легко будет найти.

Постояв еще несколько секунд над Фи, я не удержался и лизнул ее в нос (не делал этого с тех пор, как был еще щенком — как и говорил, особых нежностей у нас заведено не было), вздохнул и внутренне собрался. А потом, чтобы не возиться лапами и пастью с ручкой закрытой двери, просто прыгнул в окно, вылетев на улицу в водопаде осколков и чувствуя все нарастающую ярость. Ярость заполняла уже весь мир, словно тяжело колышущий волнами багровый океан, почти готовый взорваться убийственным штормом.

Настигнув предателей в сырых и смрадных сумерках переулков Боун-Тауна, Бродрика я убил так быстро, как смог. В конце концов, я не чувствовал к нему сильной ненависти — парень лишь хотел разжиться парой монет, подзаработать, как умел. Просто так получилось, что либо он, либо мы с Фи. В общем, я просто прыгнул ему на спину из темноты (фонарей в том прогнившем городишке отродясь не зажигали), сбил с ног и тут же сомкнул клыки на шее под затылком, а потом резко дернул, как крысу, тот и испугаться не успел. Скат хрипло выругался и выхватил откуда-то из-за спины длинный нож, и тогда я просто оторвал ему руку…

Утром тело Ската обнаружили. Немного обнаружили на одной улице, немного на другой, ну и совсем еще чуточку на третьей. А еще, хоть мне, как мыслящему цивилизованному существу, немного стыдно признаваться в таком, я все же не удержался и съел его сердце, подцепив и вырвав клыками несколько ребер — в точности как взломщик орудует своим ломиком-фомкой. И это доставило мне необычайное, хоть и слегка постыдное удовольствие. Час был поздний и на темных улицах ни души, никто мне не мешал. Больше этот человек уже никогда не предаст Фи, да и вообще никого не предаст.

Когда я вернулся, моя подруга давно уж пришла в себя, и даже приоткрыла для меня дверь, оставив щелку как раз такую, чтобы удобно было подцепить лапой и потянуть. Но стояла спиной, сложив руки на груди и уставившись на медленный снегопад за разбитым окном. Обернулась она лишь услышав тяжелое звяканье кошелька Ската, который я швырнул к самым ее ногам. Окровавленного и туго набитого такими знакомыми нам обоим золотыми долларами Куланнов кошелька (не так-то легко было тащить его в пасти до самой таверны, проклятые монеты все норовили рассыпаться). Повернувшись, Фи пристально посмотрела мне прямо в глаза своими серыми льдинками. И признаюсь, что иных противников в бойцовых ямах одолеть было легче, чем выдержать этот взгляд. Потом коротко кивнула, слегка толкнула мыском сапога тихо звякнувший кошель и бросила: «Убери отсюда эту дрянь, Джек. Чтоб глаза мои ее здесь больше не видели». И вновь отвернулась. Вот и все наше объяснение.

А за разбитым окном все падали и падали тяжелые и медленные холодные хлопья, падали и никак не кончались…

Дни потянулись своим чередом, и вроде все было по-прежнему, но что-то и изменилось, словно надломилось что-то между нами. Фи по полдня проводила одна, запершись в комнате, и отклоняла все контракты, даже самые выгодные. То ли плакала, то ли просто сидела у окна, молча глядя на заметенные снегом трущобы, то ли ждала чего-то. А я места себе не находил… Пока однажды не встретил Калли.

Калли была удивительно симпатичная некрупная белая сука с рыжими и черными пятнами, пушистыми ушами и длинной острой мордочкой. А еще у нее были глаза, которые словно вопрошали каждого, на кого Калли взглянет: «Что ты такое? Кто ты таков? Мы с тобой подружимся?». Хозяин ее прибыл в город на днях и с тех пор беспробудно пил где-то, так что собака оказалась полностью предоставлена самой себе. Я встретил ее, когда та пыталась найти в одном из переулков за гостиницей хоть что-нибудь съестное. Мы обнюхались, а потом я убежал ненадолго и вернулся с аппетитной жирной крысой в зубах (а крысы в Боуне водятся знатные — наверное, единственное, чем действительно может гордиться этот городишко) и подтолкнул ее в сторону новой знакомой — угощайся, мол. Так началась наша короткая дружба с Калли.

Если бы мы с ней были людьми, то, пожалуй, более всего это было бы похоже на дружбу с очаровательной, но умственно неполноценной и невероятно простодушной девушкой, доброе сердце которой открыто всему миру. Да, Калли была обыкновенной собакой, а не Сетанта, но каким-то своим собачьим, звериным инстинктом она понимала меня. А я — с каждым проведенным вместе часом начинал все лучше понимать и чувствовать ее. Мы охотились на крыс, играли, а порой и просто валялись рядом где-нибудь в укромном и безопасном закоулке, и на время я почти забывал вкус истекающего кровью на зубах сердца Ската и тот чужой и холодный, отстраненный взгляд Фи… К сожалению, лишь на время, но и это было облегчением, и я чувствовал все больше тепла и благодарности к этой маленькой пестрой дворняжке.

Так прошел день, за ним другой и третий. А потом все кончилось. Мы с Калли бежали бок о бок по городскому пустырю, утонувшему в зимних сумерках, играли и резвились, словно щенки — иногда она легонько покусывала меня в плечо, и тут же уносилась далеко вперед, вздымая лапами снежную пыль и приглашая догнать ее. Именно в один из таких моментов все и случилось: в темноте полыхнуло и грохнуло раз, и тут же другой и третий, две тяжелые пули швырнули Калли на землю, а третья разнесла дворняжке череп. Она умерла мгновенно.

Такой знакомый лай «Миротворца». Нежный, и в то же время какой-то безудержно свободный запах ручья и свежести, который я знал с самого детства, с тех самых пор, когда щенком, набегавшись за день, засыпал на коленях у девочки с волосами цвета осени. Я резко повернулся и зарычал так, как никогда прежде за всю свою жизнь, припал на брюхо к самому снегу, готовясь к убийственному прыжку. Из темноты с дымящимся револьвером в руках медленно вышла Фи. Откинула на спину широкополую шляпу, и осенние мягкие волосы рассыпались по плечам.

— Теперь ты тоже знаешь, каково это. Прости меня, если сможешь, хотя бы попытайся. Пойми, Джек, она тебе не друг. Она собака, а ты — Сетанта. С ней ты потерял бы себя рано или поздно, а я… Не могу, просто не могу потерять тебя…

Я стоял и слушал ее, а Фи все говорила и говорила. Сначала продолжал еще рычать, но все тише и глуше — чем дольше я слушал ее тихий голос, родной и срывающийся от сдерживаемых слез, тем больше успокаивался. Потом медленно подошел и ткнулся лбом ей в бедро, маленькая рука привычно сжала мое ухо, судорожно и крепче обычного. Мы снова были вместе.

В самой глубокой пропасти известного мне мира, в белом пушистом коконе снега, испещренном алыми проталинами горячей крови, моя история подходит к концу. Но я не позволю себе уснуть, пока не вспомню все до последней секунды, потому что это мое прощание с Фи, пусть она и не узнает о нем никогда. Усилием воли сберегаю внутри искалеченного тела еще немного тепла и жизни, и вспоминаю, вспоминаю…

Боун мы покинули в тот же вечер, не сговариваясь и ничего не обсуждая. Просто не могли больше оставаться в проклятом всеми богами и демонами грязном городишке, где все напоминало о нашем былом разладе и его причинах, напоминало о наших с Фи потерях, все причиняло боль. То, что каждый из нас сделал — было сделано ради другого, но и ради себя тоже, а более всего — ради нас, двоих как одного целого. Кто знает, пусти я в тот вечер Фи к двери на лестницу, смогла бы она убедить Ската, затронуть хоть чем-то его темную душу, изменить в нем что-то? Не думаю, но кто может знать теперь. Кто знает, забыл бы я со временем мою подругу, вздымая снег на городских пустырях и окраинах в отчаянном беге наперегонки с Калли, потерял бы способности и разум Сетанты, стал бы обычной собакой? Фи была в этом уверена, да это более и не казалось важным. Главное — при любом ином исходе каждой ситуации нас, как одного целого, больше не стало бы, а теперь мы — были, вместе и свободные, как и прежде, оборвавшие все связи с пропахшим чужой кровью и невзгодами прошлым.

К тому же, напарница моя, наконец, взяла новый контракт, так что и формальный повод для отъезда у нас имелся, а премию мы должны были получить уже совсем в другом месте. Награду за голову одного из опаснейших бродячих убийц пустоши, да такую, что, вместе с накопленными уже деньгами, нам с Фи должно было хватить на пару-тройку безбедных жизней в свое удовольствие. Выходило так, что это наше последнее дело, но оно стоило таких деньжищ.

Потому что целью был Си Сломанный Меч («Даже знать не хочу ничего о происхождении прозвища этого грязного мужлана», — напарница моя всегда оставалась неизменно верна себе), беспощадный кровавый налетчик, и к тому же, как поговаривали, нечеловечески сильный рубака, неразлучный со своими двумя братьями, такими же отморозками. Опасное дело, сумма вознаграждения говорила сама за себя. Но слишком привлекательное и достаточно безумное для того, чтобы мы не смогли им пренебречь. К тому же заказчиком выступал один из кланов, так что и кое какая политическая выгода для нас с Фи определенно намечалась. Меньше врагов заведешь — дольше проживешь, вот вам немного песьей мудрости от Джека Сетанты.

И конечно же, с самого начала все не заладилось. Две недели мы гоняли Си и его братцев по пустошам, травили их, словно диких зверей, но все же неизменно оставались на шаг позади. Все наши привычные охотничьи уловки оказывались впустую. Находили теплый пепел оставленного костра на их недавних стоянках, находили следы, еще не заметенные снегом, бежали по ним сквозь белую мглу, но наша добыча неизменно ускользала. Я на полную использовал чутье (Си пах словно плохо выделанная звериная шкура, а братья его — в том же духе, но только еще сильнее и гаже). Будь я опытнее, повидай в своей песьей жизни побольше — такой запах непременно насторожил бы меня. Но юность самоуверенна, и неуловимость добычи только подзадоривала нас с Фи. А тем временем три цепочки следов, словно нарочно прямые и четкие, уводили нас все выше и выше в горы, так что часть припасов пришлось завалить ветками и снегом и бросить в неприметном месте. Зато теперь, налегке, мы могли подниматься по обледенелым каменным тропам быстрее, и хоть понемногу сокращать дистанцию между нами и проклятым Си.

Стыдно сказать, но засада стала полнейшей неожиданностью. До сих пор не могу понять, как братья ухитрились настолько отбить свою вонь, что даже я их не учуял, но они смогли. Поэтому, когда слева от нас из совершенно невинно выглядящего сугроба вдруг взметнулись в белом искрящемся вихре, рыча и завывая, словно сам Аваддон на причастии, три огромные фигуры, мы с Фи оба шарахнулись так, что едва не свалились в пропасть — еще пара дюймов, и эта охота точно стала бы нашей последней. В северных горах много таких мест — едва заметная заснеженная тропка вьется среди уступов и торчащих острозубых скал над самой чертовой бездной, так сразу и не разглядишь ее. Один неверный шаг, и даже гробовщик тебе уже не нужен — хоронить будет особо нечего, да и, как я уже говорил, кроме дикого зверья и не найдет никто. К слову, фигуры были гораздо выше и мощнее, чем мы могли ожидать. Чем я или Фи когда-либо вообще видели…

— Твою же мать! Джек, да это ж не люди! — взвизгнула девушка, судорожно дергая из кобуры зацепившийся за что-то «Миротворец». А может, у нее просто руки тряслись? (Если бы у меня были руки, от такого точно затряслись бы). И тут же резко откинулась назад, чтобы пропустить перед лицом громадный тесак, грозивший снести ей голову. При этом снова чуть не свалилась с обрыва, замерев и балансируя на самом краю.

Правильнее было бы сказать: лишь наполовину люди. Огромный по человеческим меркам рост (вскинуть лапы на плечи такому верзиле не смог бы даже я), мощные широченные плечи и грудная клетка им под стать, поросшая редким грязно-белым мехом с красными проплешинами нездоровой гноящейся плоти. Руки почти до колен и бугристые рожи с тонкогубыми жабьими ртами, сейчас раззявленными в бешеном вопле так, что десятки похожих на длинные белые иглы зубов видны, словно напоказ. Инеистые фоморы, а вернее — полуфоморы, полукровки. Мне трудно представить себе женщину, которая пойдет с уродливым, как смертный грех, и опасным, как сам Сатана иглозубым демоном-людоедом, к тому же лишь условно разумным, но вот ведь нашлась где-то такая сумасшедшая. Целых три живых доказательства были прямо сейчас перед нами, одетые в какие-то несуразные меховые лохмотья, завывающие и со свистом кромсающие перед собой воздух тяжеленными тесаками едва ли не в человеческий рост… И, конечно же, наш наниматель «забыл» об этом сообщить. Впрочем, разбираться сейчас было некогда, как и в том, кто из них Си, а кто его братья, ведь тесаки их были очень даже не сломанными. Необходимо было спасать Фи, и совсем срочно.

Одно хорошо: здоровенные и неуклюжие, фоморы-полукровки мешали друг другу, не имея, очевидно, ни малейшего представления о тактике боя в ограниченном пространстве. В сущности, мы все топтались по небольшому каменному пятачку над бездонной пропастью, вот только мы с Фи прошли в свое время серьезную выучку у ветеранов своего клана (поседевших в битвах людей и покрытых шрамами псов), а Си и его братья — нет. Мощный замах, от которого увернулась моя подруга, заставил гиганта потерять равновесие, вес тесака просто «провалил» его за собой. В то же время он загораживал Фи от двух других братьев, а я в это время вертелся где-то у них под ногами, пытаясь не нарваться на пинок здоровенным сапожищем или удар клинком.

Не давая напавшему на девушку громиле снова завладеть инициативой, я что было сил сжал челюсти у него под коленкой, едва не задохнувшись от вони, и резко дернул в сторону, вырывая из ноги полукровки приличный кусок отвратительной плоти. Надеялся перекусить сухожилия, но и так получилось неплохо. Гигант взвыл еще ужаснее (а я-то думал, что громче он уже не умеет), потерял равновесие окончательно и рухнул на одно колено, опираясь на почти вертикально поставленный клинок обеими руками и тщетно силясь подняться. Фи — вот умница — справилась, наконец, с кобурой и выстрелила дважды. Сначала в один глаз, и тут же во второй. В упор.

Так мы оказались вдвоем против двоих противников, но радоваться было явно рано. Подруга крикнула, предупреждая, и тут же мне достался страшный пинок в ребра, швырнувший меня на камни и вызвавший короткую ослепительную вспышку в глазах. Я покатился куда-то, но извернулся и вскочил на лапы. «Миротворец» грохотал, полукровки продолжали верещать в две глотки, наседая на нас, Фи визжала, словно снежная кошка, танцуя и уворачиваясь от очередного мощного горизонтального взмаха, и тут же от еще одного такого же с другой стороны. Если вы спросите меня, как я представляю себе ад, то, наверное, приблизительно таким.

Внезапно голова одного из нападавших на нас уродов лопнула, разлетаясь кровавыми осколками кости — Фи все же ухитрилась прицелиться между двумя пируэтами, и «Миротворец» сделал свое дело. И тут же она вновь крутанулась на месте, отчаянно пытаясь успеть развернуться лицом к последнему оставшемуся противнику, и шагнула прямо под опускающийся на рыжую голову тесак… Не успевая уже ни увернуться, ни выстрелить, не успевая совсем ничего.

Зато успевал я. Даже не мечтая, что мне удастся свалить такую громадину на землю, рассчитывая лишь вывести его из равновесия, хоть немного сбить страшный замах широкого лезвия и дать Фи хотя бы какой-то шанс уйти из-под удара, я что было сил оттолкнулся от обледенелого камня и прыгнул, распластался в воздухе. Однако мне удалось. Врезавшись передними лапами в грудь и плечи полукровки, я тут же впился в его шею зубами, повис на нем, вдохнул его запах и понял что это и есть Си. Тот взвизгнул, словно исполинская уродливая свинья, и вдруг начал заваливаться куда-то вниз…

Скорее всего, верзила просто поскользнулся на льду, все же я очень старался нарушить его равновесие. Поняв на секунду позже, чем нужно, что мы оба падаем, я разжал челюсти и прыгнул куда-то назад, но никакого смысла в этом уже не было. Си, на этот раз молча, мгновенно исчез где-то в белом тумане бездны под нами. Мои передние лапы отчаянно заскользили, забили по обрыву, Фи кинулась на колени, чтобы схватить их, но не успела. Когти в последний раз скрежетнули по льду, а тело мое уже падало, летело… В сущности, я был уже мертв, но зато Фи была жива. И все-таки, мы его выполнили — наш самый последний контракт...

Удар был ужасен. Удар был неописуем настолько, что было в этом даже что-то возвышенное, прекрасное. Вспышка в глазах, ослепительно-яркий испепеляющий взрыв во всем моем существе. Наверное, так чувствуешь себя, когда в тебя ударяет молния. Наверное, так ощущаешь, когда на тебя обрушивается разом целая гора, сминая твое живое и теплое тело в бесформенное ничто. Тут же я превратился в кричащий от боли комок судорожно корчащейся трепещущей плоти, но почти сразу пришла милостивая темнота, и на какое-то время меня просто не стало.

Я лежу на дне самой глубокой пропасти известного мне мира. Кровь вытекает понемногу: такие раны не затянутся сами, а сломанные кости не срастутся по волшебству, на искалеченных лапах никуда не уйти. И больше незачем беречь тепло, незачем цепляться за крохи жизни… Хватит, попрощался. Настало время уходить. Уходить, как пристало псу Куланна, без воя и стонов, без унизительного ползанья по холодным камням в бессмысленных попытках спасти свою шкуру. Сетанта уходят молча, крепко сжав челюсти (и лучше всего — на горле врага)… И я, с гордостью, теперь отправля…

— Джек! Где ты, Джек?! Отзовись! — тихий-тихий голос, еле слышный из-за расстояния, или мне кажется? Предсмертный бред?

— Джек!!!

Я вскочил на сломанные лапы (и откуда силы взялись?) и взвыл так, что любой треклятый фомор бы обзавидовался. Тут же, конечно, покатился по камням и снегу, извиваясь, жалобно скуля и визжа от боли, радости, тревоги… От счастья.

— Джек! Я тебя слышу! — голос из-за белой завесы снегопада, уже намного ближе. — Мы уже идем!

И еще несколько голосов слышу, мужских. Я завыл снова, как только мог громко, из последних сил, и потерял сознание от боли и слабости, со сладостным облегчением вновь провалившись куда-то в темноту.

Меня несут на носилках, укрытого заботливо подоткнутым меховым одеялом, и мне тепло и уютно. Боль отступила под действием каких-то мерзких уколов (ненавижу), раны забинтованы, на сломанные лапы наложены аккуратные шины. Двое рослых бродяг или старателей несут, я не стал пока вникать, кто они такие. Распогодилось, пока меня лечили, и теперь звездноглазые небесные псы сияют очами мне с небес, а я смотрю на них. И маленькая рука так привычно сжимает мохнатое ухо…

Не представляю себе даже, как Фи это сделала. Как смогла за несколько часов, пока я умирал на дне пропасти, найти этих местных, как уговорила пойти искать меня — заманила золотом, пригрозила револьвером? Может, и убила кого-нибудь ради этого, может, и не одного. Моя Фи — она ведь могла. Она такая.

Я обязательно поправлюсь и встану на ноги. Я обязательно выучусь грамоте — донесу как-то до Фи мое желание приобрести букварь в какой-нибудь лавчонке, и научусь читать и писать, хотя бы даже пришлось выводить корявые буквы на снегу лапами. Я поговорю с подругой, и мы отправимся в путь, далеко-далеко в пустоши на поиски снежных матушек. О них рассказывают множество небылиц — это ничего, небылицы рассказывают и о Куланнах, и о Сетанта. Говорят, проклятые ведьмы могут соединять судьбы существ и целых родов на многие поколения (и уж мы-то знаем, что это чистая правда). Говорят, они могут даровать зверю человеческий облик, а человека наделить звериным. И если честно, то меня совершенно устроит любой вариант.

Мы с Фи обязательно будем вместе, такие разные… Такие одинаковые. Почему? Да потому что мы любим друг друга. Не будет больше Куланнов, не будет их верных псов Сетанта. Будем просто — мы, и это единственно правильное и самое лучшее решение, которое мы с ней примем вместе.

Лучшее решение за всю мою собачью жизнь.

Примечания

* Кольт «Миротворец» (Colt Single Action Army) — один из легендарных револьверов в истории Дикого Запада, созданный в 1873 году.