Слегка прозрачная восточная красавица

Я больше не чувствовал ни рук, ни ног. Моя белая рубашка промокла и прилипла к телу. Хотелось пошевелить пальцами, но они как будто вросли в лед на обочине дороги. Ветер все сильнее прижимал меня к земле, проходя катком по моей спине. Если и существовала адская боль, то я чувствовал ее наступление все острее. В полуоткрытые глаза ударял снег, и пока на моем лице ощущались легкие покалывания, я чувствовал, что живу.

«А ведь где-то всегда лето» — мгновенно промелькнуло и угасло в моей голове.

Колючий снег бежал по дороге, и мне было так обидно, что ему именно в этот день не лежалось спокойно на том месте, на которое он спустился под утро с небес.

Полумесяц дрожал в моих слегка подтопленных глазах, и прежде, чем я закрыл их, его тонкий серп упал в мою ладонь.

— Нельзя лежать на дороге! — склонившись надо мной, сказала девочка.

Я ничего не смог ей ответить из-за крепко сжатых зубов.

— Ты заблудился? — не унималась она. — Давай скорее руку!

Сквозь ее полупрозрачное лицо я увидел все тот же серп луны, а свет даже самых маленьких далеких звезд мерцал в ее волосах.

— Я умер? — спросил ее я, но она, лишь удивленно приподняв брови, пожала плечами. — Значит показалось!

Я сел и, посмотрев на пустые ладонии, не смог сдержать разочарование в своих глазах.

— Ты молишься?

— Что? Нет! Месяц свалился мне в руки…

Задумавшись, я оборвал фразу и, словно потерянный, стал вертеть головой по сторонам.

— Прости, что спугнула твое видение, — расстроенно протянула она.

— Ничего, — успокоил ее я, — Знаешь, я хотел догнать отца, но ничего не вышло… У нас опять началась война.

— Вот как? А у нас как раз закончилась!

Она опустила голову.

— И люди закончились тоже…

Там, где небо расплылось в улыбке, золотое свечение не могло вытащить весь поглощенный тьмой ночной лик луны. Я услышал настойчивый зов.

— Зовут Киоко-чан…

— Это мое имя, — печально сказала она.

Мне вдруг показалось, что она совсем не хотела уходить. Киоко с сожалением взглянула на меня.

— Если ты уйдешь, то умрешь, — сказал я.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, и все!

Поднявшись, я отряхнулся от снега, который почему-то не таял на моей коже.

Киоко наконец посмотрела на меня и, схватив за плечи, поставила рядом с собой на тонко прочерченную дорогу в воздухе. Коснувшись моего лица, она согрела мои щеки на удивление теплыми руками.

Я хотел посмотреть вниз, но она не позволила мне сделать это.

— Что такое?

— Не смотри, ты расстроишься! — разволновалась она.

После ее слов мне во что бы то ни стало захотелось посмотреть на причину ее паники, и я опустил голову вниз.

Под своими ногами я увидел человека, который лежал в снегу абсолютно так же, как и я, несколько секунд назад.

— Мы должны помочь ему! — решительно заявил я.

— Не должны… Ведь это ты!

Присмотревшись, я убедился в том, что Киоко оказалась права. Меня никто не звал — это удивило и испугало одновременно. Дорог было настолько много, что они казались комком спутанных нитей, которые, вытянув из клубка, разбросали по миру, совершенно не беспокоясь о том, что кто-то однажды запутается в них.

— Как же много! И которая твоя?

— Только та, что под моими ногами, — ответила она. — Я довольно долго шла по ней, и если не сворачивать с пути, то можно вернуться домой.

Мои глаза заискрились внезапно вспыхнувшим непреодолимым желанием.

— Хочешь пойти со мной?

— А можно?

— Конечно! — ответила Киоко. — Я покажу тебе школу и даже парту, за которой сидела!

— А дом у тебя есть?

— Нет, дома больше нет, но если ты очень хочешь взглянуть на него, я покажу тебе то, что от него осталось.

В ее взгляде опять появилась грусть. Когда Киоко улыбалась, мне было так тепло на душе, но сейчас я четко ощущал ее боль, и совершенно не знал, как помочь ей.

— Прости…

Киоко отвела взгляд в сторону и, обхватив себя руками за плечи, просто перевела тему.

— У вас довольно холодно, поэтому, идем скорее!

Я тоже стал прозрачный. Каждое дуновение ветра ощущалось не поверхностью моей кожи, а всей душой. Он без разрешения пролетал меня насквозь, словно хотел ранить как можно больнее и, исчезая вдали, оставляя холод мне в наказание.

— За это я и не люблю зиму, — сказал я. — В такую погоду хочется с головой укутаться в одеяло…

— И уснуть в кресле у камина совсем как старичок! — засмеялась она.

— Все из-за того, что в моей комнате очень холодно, — собрался было обидеться я, но ее сияющее лицо остановило меня.

Я украдкой поглядывал на Киоко.

— Интересно, а кто ходит по млечному пути? — спросила она, устремляя в небо мечтательный взгляд.

— Наверное наша Земля и остальные планеты, — смело предположил я, но мой героизм сдулся в считанные секунды. — Прости, моя фантазия иногда доставляет мне проблемы!

Радость вновь сменилась грустью. Киоко словно вращала в себе чувства, выбивая одно другим, постоянно увеличивая скорость.

— Ты первый человек, с которым мне удалось поболтать за последний месяц.

Я вспомнил о том, что она говорила мне о своей стране, но до последнего не верил ее словам.

— Неужели совсем никого не осталось?

— В моем городе никого…

Мне осталось лишь вздохнуть.

Иногда дороги пересекались, поэтому я каждый раз останавливался и долго думал, в какую сторону идти. Киоко каждый раз успокаивала меня, но когда мы снова наткнулись на развилку, я запаниковал.

— Я конечно, останавливалась, но шла всегда по прямой! — разозлилась она.

Рассвет шел к нам навстречу, и когда горизонт окрасился красным, я увидел идущих по дорогам людей, таких же прозрачных, как мы. Кто-то с гневом бросал оружие на землю, кто-то ругался, кто-то просто рыдал. Они видели нас, идущих в противоположном направлении и качали головой. Я по достоинству оценил архитектора этих дорог: несмотря на то, что многие, проходя мимо нас, пытались дотянуться до нас руками, у них все равно ничего не получалось. А вот Киоко это забавляло. Она демонстративно замедляла шаг, чтобы всем своим видом зацепить их за живое, ведь они не могли пойти обратно, потому что их тропы, вздымаясь, поворачивались вторым концом тоже к выходу.

Но не наше поведение злило их больше всего, а шестилетнего мальчика, который ловко взбирался на чужие тропы и так же легко спрыгивал с них на те, что были проложены рядом. Сначала мы думали, что это игра, но когда Киоко, изловчившись, схватила его за руку, увидели его испуганное лицо.

— Ты заблудился? — спросил я, но мальчик, опустив голову, настойчиво молчал.

Киоко ненашутку встревожилась.

— Стоит только раз сойти с тропы, и можешь больше не найти дороги назад! Вон сколько их много!

Она наклонилась к нему и, заглянув в заплаканные глаза, в считанные секунды превратила их разговор в детскую игру.

— Нам ничего не остается, как проводить его до самой Калифорнии. — Как знать, где он окажется через пару дней самостоятельного похода? — вздохнула она.

Я тоже не хотел нарушать планы, но выстроенная в считанные секунды мечта, рухнула под натиском моей собственной совести.

Взяв мальчика за руку, я растерялся.

— И в какой стороне Калифорния?

Никогда я еще не чувствовал себя настолько беспомощным.

Горизонт, так же как и последние отблески вечерней зари, тонули в темноте, и как бы сильно я не хотел бы знать, где именно восток, а где запад, у меня вряд ли получилось бы определить стороны света.

— Я не умею ориентироваться по звездам!

— И не нужно, глупый! — засмеялась она. — Все, что нам нужно, так это выйти к перекрестку ветров и немного подождать.

— Чего?

— Следующего потока!

Киоко поманила меня за собой.

— Если я попытаюсь объяснить, ты все равно не поймешь, поэтому ты обязательно должен увидеть все своими глазами!

Моя фантазия вовсе не нуждалась в дальнейшем детальном описании непонятного пока мне явления.

От мысли о путешествии у Киоко светились счастьем глаза. После пяти долгих минут ожидания, она призналась, что всегда каталась в потоке в гордом одиночестве. Микки (так звали мальчика), любил прыгать по дорогам, и о ветре, так же как и я, знал очень мало. Сквозь равнодушие, которое мальчик пытался изобразить на своем лице, пробивалось любопытство.

— Как же ты узнаешь, что приближается поток? — спросил он, продолжая вертеть по сторонам головой.

— Все ветра цветные, — ответила она. — Ветер, идущий с востока на запад — всегда красный; с севера на юг — синий.

— А если с юга на север, то какой?

— Желтый!

— А с запада на восток?

— Э? Зеленый…

— А если нужно с востока на юго-запад?

— Хватит! Не знаю я, — разозлилась Киоко.

Волосы ее вдруг приподнялись вверх. Мельчайшие частички полупрозрачной дороги, задрожав, медленно поплыли вверх, словно в невесомости.

— Скорее! Дайте руки! — вскрикнула она, но от волнения у нее перехватило дыхание.

Воздух становился плотнее. Перебирая ногами, и проваливаясь в него как в глубокие сугробы снега, мы, наконец, вскарабкались повыше, в самый центр потока. Красный сгущался. Мы видели мир такого же цвета, словно смотрели на него сквозь витражное окно. Микки больно сжал мне ладонь, впиваясь в кожу пальцами. Ровно минуту ветер был относительно спокойным, но потом он, набирая скорость, унес нас собой. Мы видели огни больших и маленьких городов, что стремительно исчезая, падали за горизонт. Одна страна сменяла другую; даже зеркальная гладь океана, в которой отражалось звездное небо, убежал из-под наших ног. Еще через тридцать минут мы нагнали день, вскрыв сначала на горизонте кусок неба темно-синего цвета, плавно переходящий в голубой, а затем в зеленый. Ни Киоко, ни я не могли сказать и слова: Земля была завораживающе прекрасной.

То ли от того, что под нами горел день, то ли еще по какой причине, но несущий в себе нас ветер побледнел, словно почти до последней капли растерял краску.

— Отсутствие цвета сигнализирует о том, что мы приближаемся к цели, — успокоила меня она. — Дальше пойдем пешком.

— Сколько же лет ты скитаешься по миру? — спросил я Микки, так и не сумев совладать с любопытством.

— Шесть лет… — недовольно пробурчал он.

— Сколько?

Моему удивлению не было предела.

Мальчик, присел на край дороги и осторожно опустил ноги в прохладные воды залива, зажмурив от удовольствия глаза. Нам была понятна его робость: взгляд Микки предательски выдал все томящиеся в глубине его души чувства. Он долго смотрел на берег, который зажигал новые огни, встречая бегущий вслед за нами вечер. Мальчик неожиданно поднялся и бросился в объятия города по тем же дорогам, по которым ходил когда-то, будучи еще живым.

Неосторожность Микки распространилась и на нас. Не смотря на риск потерять свою тропу, мы, поддавшись настроению, сошли с нее вслед за мальчиком, память которого вела в сторону давно покинутого когда-то дома.

Пес, запомнившийся Микки игривым и неугомонным щенком, лениво передвигая ослабевшими лапами вышел навстречу. Его собственная тропа все еще была на месте. Она не петляла как прочие, не опоясывала всю планету, как дорога Киоко, а ступенями уходила все выше и выше в небеса. Микки так торопился поскорее переступить порог своего дома, что споткнувшись, встревожил прозрачную пыль, которая обильно засыпала собой всю округу. Пыль, сверкая и переливаясь, слепила глаза настолько сильно, что нам показалось, будто наступил полдень.

Его тропа, освободившись от неимоверно тяжелого груза, свернулась в рулон у двери. Теперь она больше никуда не вела.

— Ты понимаешь, что это значит? — радостно спросила Киоко, заглядывая в мои удивленные глаза.

— Что он будет жить?

— Верно!

— А как же я? Ведь у меня не было тропы…

Киоко молчала.

— Не можешь найти слов для меня, или хочешь нагнать как можно больше страха?

— Ни то, ни другое, — вздохнула она. — Просто ты спишь!

— С чего ты это взяла?

— Просто поверь!

— Но я сейчас говорю с тобой!

— Говоришь во сне!

— Не бывает так! — вскрикнул я. — Хочешь: ущипни, или укуси!

Мне пришлось закатать рукав рубашки и протянуть ей свою руку.

— Ну же, смелее!

— Ты в самом деле хочешь проснуться? — подозрительно спросила она.

Я кивнул.

Недолго думая, Киоко, впилась в мою плоть и ногтями и зубами. Я открыл рот, чтоб прокричать о своей боли, но смог лишь застонать.

Жар и слабость растекались по моему телу. Раскрыв глаза, я увидел все тот же серый потолок, скучные узоры которого за всю мою непродолжительную жизнь в этом доме успели поднадоесть. Коснувшись руками своего лица, я предпринял несколько попыток вернуться к реальности, но безуспешно. Я осознал, что итак находился в ней. Разочарование захлестнуло меня, одна и та же мысль начала водить меня по кругу.

— Если это все сон, тогда почему так сильно болит рука? — удивился я, и закатав рукав пижамы, нашел доказательство.

След от зубов пульсировал и из красного постепенно стал багровым. Не найдя ни теплых вязаных носков, что всегда валялись под кроватью, ни старых отцовских тапок, я решился опустить ноги на холодный пол, который привел меня в чувства.

Я съежился и подошел к окну, вонзив свой взгляд в непроглядную даль. Ветер срывал с крыши снег, создавая для меня иллюзию снегопада, застилая мне обзор. Сердце замерло. Я боялся не увидеть больше сеть тонких дорог, таинственно переливающиеся в скудном свете свалившегося на бок месяца.

— Проснулся? Как себя чувствуешь?

Маша вошла в мою комнату внезапно, как всегда без стука, и подбежав ко мне, коснулась ладонью моего раскаленого лба. Руки ее были теплыми, но из-за жара ее пальцы показались мне необычайно приятными. Она не успела выйти замуж за моего отца по причине его отъезда, который по словам ее тринадцатилетнего сына, мог затянуться навсегда. Именно из-за его слов я в итоге оказался на обочине дороги, и сейчас, вспоминая его последние слова, осознал размеры своей глупости. Только я мог вообразить себе, что смогу догнать отца, идя напролом сквозь колючий ветер в двадцатиградусный мороз.

— Ах, температура немного спала, — облегченно вздохнула она. — Ты бредил… Перепугал всех до ужаса!

Маша заставила себя проглотить свой гнев, прежде, чем он смог достигнуть моего сердца. Ее сдержанность была заметна.

— Надо же додуматься: пуститься в погоню раздетым?! А если бы я не нашла тебя?

Она перешла на крик. Мне стало стыдно, и я отвел взгляд.

Ветер на секунду утих, но вскоре глубоко вдохнув, продолжил мести в мое окно. Этой паузы хватило, чтобы разглядеть ближайшую тропу, пронзающую ветви деревьев.

Испугавшись, что Маша увидит мой секрет, я поспешил заслонить секрет собой.

— Что ты делаешь? — вдруг вскрикнула она, и сжав мои плечи, повела в сторону кровати. — Немедленно под одеяло!

После любого приказа мне очень хочется сделать все с точностью до наоборот, но так как меня пробивала мелкая дрожь, я укутался без лишних сопротивлений и, снова оказавшись в полумраке комнаты, не смог заставить себя подойти к окну. За те несколько минут сомнений и борьбы с самим собой я успел убедить себя в том, что сон, покидая меня, оставил иллюзию у моего порога, и это казалось настолько невероятным, что я был последнм человеком, глазам которого мне хотелось бы поверить. Я закрыл их, в надежде, что все снова встанет на свои места, но мои отчаянные детские попытки решить проблему вызывали только смех.

Дрожь усиливалась. Я замерзал под теплым одеялом. Хотелось поскорее уснуть, чтобы вновь встретиться с Киоко. Для меня она была реальна, а сама мысль о том, что я оставил ее одну в далекой Калифорнии, заставляла меня нервничать.

— Прости, что без стука, — послышался тихий и грустный голос, и я почувствовал как на мою голову легла чья-то теплая ладонь. — Я так боялась увидеть у твоего дома тропу, ведущую прямо в небо!

Киоко по-прежнему улыбалась мне, но я не смог ответить ей тем же, потому что, постукивая зубами, время от времени крепко сжимая скулы.

— А ты извини за то, что наше совместное путешествие снова откладывается на неопределенное время, — позже с сожалением ответил я.

— Ничего, я подожду, когда тебе станет лучше.

Опустившись на пол у моей кровати, она сжала мою руку. Теплое одеяло и ее легкое дыхание рядом постепенно свели лихорадку на нет, и я словно провалился в пустоту. На душе было спокойно. Наверное, у каждого бывают абсолютно пустые сны, и я не был исключением.

Разбудил меня наш старый и толстый кот, который по привычке забрался на кровать и свернулся клубком у моих ног. Киоко не было. Я бросился к окну, но не увидел ничего: идеально белый снег, пропуская сквозь свое тончайшее кружево солнечный свет, прятал от меня некогда скучную зимнюю панораму.

Спустившись, и, открыв настеж входную дверь, я в испуге задержал дыхание. Свет больно ударял в глаза, но воздушные тропы являлись мне сквозь наворачивающиеся слезы легким шорохом столкнувшегося с пустотой снега, который продолжал свое падение уже по другой траектории.

Маша позвала нас к завтраку. Я захлопнул дверь и впал в раздумия. Мне хотелось бы знать, почему никто кроме меня не видит этих дорог, и почему отсутствовали границы между сном и реальностью.

Костя прожевывал настолько громко, что я постоянно сбивался со своих мыслей. Он был младше меня на год, но казалось, что был старше лет на пять. Весь смысл беседы ускользал от меня, я смотрел на Машу, но не слышал ровным счетом ничего. Слова, слетающие с ее губ, осаждались в стороне от меня, становясь частью общего звукового фона. Я не виделся с Киоко несколько часов, но готов был бежать в эту секунду за ней на край света. Склонив голову над тарелкой, я только делал вид, что ем, совсем не чувствуя ни запаха, ни вкуса пищи, но через пару минут я не выдержал и, выскочив в прихожую, заметался в посках своей куртки.

— Постой! Куда ты? — спросила Маша.

— Не спрашивай! Я все равно не могу тебе сказать! Это секрет!

Открыв дверь, я с первого же шага провалился в сугроб почти до колена.

— Вот же намело! — выругался я.

Бежать стало труднее, голова закружилась, мне пришлось идти до густых зарослей деревьев, чтобы без лишних свидетелей забраться на тропу, и когда моя нога коснулась ее поверхности, то я сразу почувствовал себя лучше. Посмотрев по сторонам, я задумался, пытаясь угадать, куда отправилась Киоко: на запад или восток. В спину подул красный ветер, который решил выбрать направление за меня.

Красота, что стремительно пробегала под моими ногами уже не так сильно радовала глаз. Поток постепенно становился прозрачным. Я окунулся в сумерки. Ветер отпустил меня, оставляя в полной тишине и одиночестве.

Свет луны ложился на склоны холмов ломаными линиями, местами рискуя сорваться с вершины горных хребтов в пустоту. Молчание наваливалось на меня всей своей тяжестью, и оглушая и тебовало к себе внимание. Вкрадчивый шепот за моей спиной разбился, разлетевшись по разным сторонам. Мелкие камни задрожали, зов их был необычайно притягательным, они говорили мне о чем-то очень важном, но из всей свалившейся на меня каши, я не мог разобрать ни слова.

— Иди к нам! — печально говорили они и трепетали в предвкушении.

Я присел на край тропы и, свесив ноги, уже хотел было опуститься на землю, но на самом конце тропы увидел бегущую ко мне Киоко.

— Не смей делать этого! — со слезами прокричала она, — Ни одна душа еще не вернулась от сюда!

— Что?

— Сколько бы слез они не пролили, их никогда не выпустят на свободу… Это Долина Смерти!

После таких слов мне было страшно подняться во весь рост, и я вцепился в тропу еще и руками.

— С этого и надо было начинать! Еще секунда, и я бы спрыгнул!

Киоко присела рядом со мной.

— Если отбросить мысли о смерти, то с камнями можно немного поиграть!

— Правда? И как же?

— Можешь задать любой вопрос, и они с радостью ответят тебе.

— На сколько бы сложным не был бы вопрос? — удивился я.

— Да!

— Откуда ты знаешь? Микки рассказал тебе?

Она довольно улыбнулась, и мне все сразу стало понятно.

— Сбежать отсюда можно только в кармане живого человека. Микки повезло, что он маленький.

— Как же он оказался в России?

Киоко пожала плечами.

— Спроси их сам.

— На самом деле, меня это мало интересует. То, что я хотел бы знать, жив ли отец…

Не успел я закончить фразу, как ветер, ловко выхватив слова, бросил их на землю. Я слышал как мой вопрос при ударе разлетелся на тысячи осколков и камни поглотили его, жадно впитав в себя, словно ничтожно малые капли воды не смотря на время года.

Воцарилась тишина. Но ответа не последовало. Я в недоумении посмотрел на Киоко.

— И что же дальше?

— Ни слова больше, просто слушай… Столько, сколько потребуется… Камни говорят только с тем, кто умеет слушать долго и настойчиво.

Я закрыл глаза в надежде, что это поможет мне сконцентрироваться, но абсолютное молчание приковало все к земле. Мы потяжелели настолько, что даже тропа стала медленно прогибаться и когда она коснулась поверхности, я запаниковал.

— С тропы не сходи!

— Больно надо! — прошептал я.

Мои ноги словно вросли в плотно застеленный воздух, который становился все тяжелее.

Я почувствовал боль…

Шепот одного камня всплыл на поверхность, и его размытое пятно растеклось неясными образами, что растворившись пошли ко дну.

Я чего-то ждал, боясь пошевелиться и спугнуть рвущееся на свободу откровение. Молчаливые свидетели один за одним стали встревать в наш разговор, переводя шепот в обычное шипение. Мы прикрыли уши руками, но это не помогло. Камни волновались, злились, кувыркаясь с боку на бок. Я понял одно: они просто не хотели, чтобы их слова остались неуслышанными. Вскоре их звуки разбились на группы, и мы услышали долгий и угрожающий свист снаряда, который рухнув нам под ноги, надолго лишил способности что-либо слышать. В ушах стоял звон, вибрация которого добралась до моих зубов. Камни побежали ко мне навстречу, неся стон и тяжелое дыхание отца.

— Живой, живой… — без конца вторили они. — Спроси еще что-нибудь!

Я задумался.

— Тогда… Почему война?

— Почему? Почему? — спрашивали они друг друга, передавая по цепочке столь сложный вопрос, пока он не вонзился в самый большой камень.

— Потому, что я так хочу! — с ненавистью протянул он и, неожиданно развернувшись, устремился от нас прочь.

— Жаль, что никто не вынесет его от сюда в кармане, — вздохнул я, надеясь, что Киоко улыбнется, но когда поднял глаза, увидел ее побледневшее лицо.

— Мне нехорошо!

— Что случилось?

Испугавшись, я схватил Киоко за руку, но ее образ растворился в воздухе, словно ее не было вовсе. Сердце замерло… Меня охватил ужас.

Я опустил голову и посмотрел себе под ноги. Тропе стало легче. Она поднялась над землей, плавно покачиваясь, как внезапно встревоженная канатная дорога. Ее отпущенная на свободу мерцающая пыль осыпалась, тем самым поставив меня на край пропасти над смертью, которая словно раскрыв пасть, с секунды на секунду ожидала моего падения, призывая всеми камнями. Я сделал шаг, но высвободившаяся из под моей ноги часть тропы неторопливо покидала место своего принудительного пребывания полчищами искр.

Страх стал болью…

«Что если я ее никогда не увижу больше?» — в отчаянии подумал я.

У меня был только один путь, и я понимал, что он был проложен только в один конец. Мне совсем не хотелось лишать себя последней возможности узнать, где жила Киоко.

Я не был уверен в том, что вообще найду ее, и это задувало во мне и без того слабый огонек надежды.

— Останься с нами, — шептали камни.

Я бежал, и мне казалось, что тропа вот-вот обгонит меня, оставляя навсегда в Калифорнии, но на перекрестке ветров она, замедлив свой распад, дала мне немного пространства и уверенности. Встречный красный ветер стремительно промчался мимо, словно еще издалека читал мои мысли, а вот время, зная, как сильно я торопился к Киоко, будто назло замедлило свой ход. Ночь, наконец, расступилась, и я увидел полоску светящегося зеленого. Почувствовав безмерное счастье, я шагнул в мягкий, бархатный свет.

«До конца тропы» — попросил мысленно я, и закрыв глаза, уткнулся головой в чистую, как стекло границу ветра и внешнего мира.

Путешествие в гордом одиночестве вскоре доело радость от предвкушения встречи, незаметно осаждаясь тяжестью в сердце.

Я встречал ночь, что недавно оставил позади. Ветер бледнел, перемешиваясь с сумерками, пока совсем не замер на месте, выкидывая меня на руинах. Под ногами скрипели обломки. Их разговор не был понятен мне, в отличии тех камней, что повстречались мне в Долине Смерти. Только стон и последняя единственная просьба: не беспокоить их больше ничем врывались в мои уши. Осколки переворачивались с долгим и протяжным писком, каждый раз снова и снова переживая свою последнюю секунду жизни, пока я не наступил на человеческую кость…

… И обезумел от ее крика…

Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Я зажмурил глаза и бросился прочь по пропитанной насквозь кровью земле. Мне не хотелось, чтобы и она кричала на меня, поэтому я укрылся в полуразваленном здании из красного кирпича, в надежде, что там будет меньше останков. Из окна была видна чернеющая даль, в которой стелясь по земле обломками былого величия едва ли узнавался город. Тишина подкрадывалась из-за спины, вступая в свои права лишь только стихал легкий застенчивый ветер и успокаивалась на полу медленно осыпающаяся часть несущей стены, у края которой был пробит ударной волной выход во двор школы. Я боялся сдвинуться с места, чтобы не испугать самого себя слишком громким для царственного безмолвия скрежетом.

Под ногами бесшумно дрожала раскрытая тетрадь. Края ее страниц были обуглены, и там, где пыль становилась прозрачной, я видел текст, который прочесть не смог бы никогда. Я пытался запомнить словно связанные узлом линии чужого имени, чтоб высечь его в своей памяти хотя бы для того, чтобы проснувшись суметь воспроизвести его, но оно вскоре угасло, растворившись в моей памяти как только чьи-то холодные пальцы легли мне на лоб.

Когда я раскрыл глаза, лицо доктора предстало передо мной размытым пятном. Кончики пальцев моих ног окаменели. Я хотел пошевелиться, но не смог сделать этого. С каждой новой попыткой боль, а может и чрезмерная слабость, которая больше походила на тяжесть, растеклись по моему телу, еще больше вгоняя меня в панику.

— И куда же ты все из дома вон бежишь? — спросил он меня, но его речь, устремляясь вдаль уже не узнавалась мной.

Я оставил все чувства, что мешали мне и подчинился ветру, что поставив меня на развернувшуюся подо мной тропу, лишил меня возможности подумать. Ветер сам унес меня.

Тропа знала только один путь, и он был протянут от моей комнаты до Калифорнии. В конце пути она изогнулась к юго-западу. Пронзающий насквозь ветер выронил меня, оставляя на повороте, и, превращаясь в маленькую точку на горизонте, исчез. Мне снова пришлось идти пешком, теперь уже в полном одиночестве, думая только о том, жива ли Киоко. Я мечтал, что увижу ее в конце пути, но дорога воткнулась в самый центр долины. Я замедлил шаг и остановился в метре от земли, желая подразнить окаменелости душ.

— Жива ли Киоко? — спросил их я, и они, словно обезумев от радости, покатились ко мне навстречу. — Жива, жива… Спроси еще что-нибудь!

Но я молчал, с жадностью смакуя счастье, что переполнив меня, полилось из глаз.

— Еще, еще!

Камни окружили меня и попытались расшатать как мои чувства, так и меня самого.

— Что такое любовь? — вдруг ни с того, ни с сего захотелось мне узнать, но камни замерли, прижавшись к земле, как трусливые кролики.

— Что это? — удивлялись они, спрашивая друг друга.

Вскоре их любопытство стало гневом, который они, недолго думая, обрушили на меня.

— Скажи нам! Скажи!

Несмолкающие крики узников долины гнали меня до самого дома; даже на обратном пути, скозь оглушительное сердцебиение пробивались их голоса. Всю дорогу я оборачивался назад, чтоб убедиться в том, что они не бегут за мной следом с открытыми ртами.

Интересно, если бы я умер там, каким бы камнем я стал?

Январь 2016