Сикомор

— Нужно найти подходящее дерево, — говорит Ива.

Она ступает легко и мягко, и ни одна веточка не хрустнет под её босой стопой.

— Это, пожалуй, подойдёт.

Ива замирает перед старой седой ивой. Внимательно осматривает бледные узкие листья, нежно гладит тёплую кору и улыбается.

— Сегодня особенный день. Я подарю вам свою сестру.

Ива опускается на колени у ивы и начинает осторожно разрывать мягкую землю маленькой лопаткой. Грунт у корней она выбирает руками. Иден нетерпеливо заглядывает через плечо девушки в образовавшуюся ямку. На дне, среди комьев влажной земли что-то шевелится и тихо хнычет. Ива достаёт из ямки младенца. Он совсем крошечный, сморщенный и коричневатый. И явно недоволен, что его извлекли на свет.

— Это последняя, — грустно говорит Ива. — Я знаю, что у меня больше не будет сестёр: наша матушка слишком стара.

Иден нерешительно мнётся перед Ивой и младенцем.

— Я буду её очень беречь, — заверяет он старшую дочь ивы.

— Назову её Ивета, — решает Ива.

Она с нежностью смотрит в ясные глаза своей новорожденной сестры. Затем бережно заворачивает её в припасённую заранее пелёнку, укутывает и передаёт в неловкие руки Идена.

— Теперь Ивета — ваша дочь. Берегите её.

— Я буду беречь, — повторяет Иден. Ребёнок копошится в пелёнке у него на руках, тихо агукает и причмокивает. — Буду беречь.

— Хорошо, — Ива улыбается, и глаза девушки мягко светятся. — Кормите её берёзовым соком и свежим хлебом, грушами и мёдом.

— Грушами и мёдом… — повторяет Иден, укачивая Ивету на руках.

— И ещё… — на лицо Ивы набегает тень, она хмурится. — Не подпускайте к ней мандрагор. Злые, хитрые растения. Если почуют древесное дитя — уже не отстанут.

Иден рассеянно кивает. Ивета у него на руках спит.

***

Это было самое счастливое воспоминание в жизни Идена с тех пор, как умерла его жена Милика. А самим счастьем стала Ивета. Её первые слова, шаги, звонкий детский смех.

Часто Иден думал, что бы случилось, не отзовись Ива, древесное дитя, на его мольбу. Умер бы он от тоски сразу или серая печаль выедала изнутри год за годом, пока бы душа его не омертвела, оставив пустую телесную оболочку ходить по земле? Можно ли заменить одно потерянное счастье на другое? Иден выплакал все глаза, хоть мужчине и не пристало плакать. Но, наверное, он всё же верил, что можно. Иначе однажды весенним утром к нему в дом не пришло бы древесное дитя.

— Зачем они приходят? — бормотал Иден, доставая из улья соты. Тяжёлые, напоенные солнцем, вобравшие в себя всю летнюю сладость груши уже лежали в плетёной корзинке, дожидаясь своего часа. — Какое им дело до людского горя…

Маленькое счастье Идена росло, как растёт обычный ребёнок. Весёлая и резвая, гибкая как ивовый прутик девочка с лучистыми глазами и россыпью веснушек на маленьком, похожем на сердечко, личике. Иногда Идену казалось, что в Ивете проступают черты Милики, и тогда счастливая грёза, что Ивета — родная дочь его и погибшей жены, окончательно заслоняла собою тень недавней утраты.

Время шло, Ивета подрастала, и Иден не мог нарадоваться на обретённую дочь. Она охотно помогала отцу в его работе — бегала собирать коренья и травы, мыла их и высушивала, с любопытством наблюдала, как Иден составляет лечебные сборы, смеси, настои и мази.

Домик травника стоял на отшибе, на самом краю небольшого городка Лучезаря, отстранившись от его мелкой копошливой суеты. В Лучезаре Иден чаще появлялся один — ему не хотелось, чтобы кто-то догадался об Ивете, понял, кто она есть на самом деле. К детям деревьев люди относились по-разному. Кто-то считал их невинными созданиями природы, которые оберегают лес, но иногда могут прижиться и среди людей. Кто-то — недобрыми духами, которые обозлились на людей за вырубку деревьев, и потому нарочно стремятся в людские города, чтобы отомстить за смерть своего материнского древа.

В городке, конечно, знали, что Иден растит дочь. Как знали и о том, что он и Милика так и не нажили детей.

«Пусть лучше думают, что я приютил сироту», — решил Иден. Ивете он правды тоже не сказал.

***

Когда девушке исполнилось пятнадцать, отец начал учить её своему ремеслу.

— Тысячелистник помогает остановить кровь, заживляет раны, — Иден осторожно высыпал в гладкую деревянную чашу измельчённые листья и мелкие белые цветки, — а хмель утоляет боль.

В чашу отправились подсушенные шишечки хмеля. Гладкое, отполированное годами дерево еще хранило лёгкий можжевеловый запах. Ивета слушала внимательно, задумчиво накручивая на палец прядь волос и легко поводя чутким носом, способным уловить тончайшие запахи.

— Листья и стебли медуницы снимают воспаление, не дают ране загноиться. Засушенные побеги можно растереть в мелкий порошок и присыпать им рану, нарыв или ожог.

Зеленовато-бурая пыль просыпалась в чашу вслед за тысячелистником и хмелем.

— Корень мандрагоры…

Иден запнулся — ему вдруг вспомнилось давнее предостережение. Знает ли Ивета о мандрагорах? Помнит ли, кто она? Иден так и не решился рассказать. Внешне девушка ничем не отличалась от других детей. Возможно, была слишком наивна, как могут быть наивны только дети природы, не знающие зла и жестокости. И еще глаза… Сколько Иден не всматривался, так и не сумел точно определить их цвет.

Ивета слушала по-прежнему внимательно, не выказав волнения или испуга.

— Корень мандрагоры является сильнейшим обезболивающим средством. На его основе можно приготовить мазь. В виде настойки — принимать внутрь, чтобы облегчить страдания больного, утолить боль при операции. Но в то же время, мандрагора — ядовитое растение. Если выпить слишком много настойки, можно потерять память, заснуть на очень долгий срок или даже умереть. Иногда концентрированную настойку из корня мандрагоры принимают гадалки и ясновидящие, чтобы вызвать видения.

Иден снял замок с плетёного короба, в котором хранились опасные травы и смеси. С ними Ивете знакомиться близко пока не стоило. Где-то на самом дне, в углу, должен лежать холщёвый мешочек с единственным сушёным корешком. Рука травника нащупала плотную ткань, но Иден медлил. Ему велели беречь Ивету от мандрагор. Но какой вред может причинить один давно засушенный корень? Он сам измельчит его и приготовит заживляющий отвар для промывания ран, который заказал городской голова для своего непутёвого сына, вечно умудряющегося то влезть в драку, то сверзиться с лошади, то найти себе приключения каким-либо иным затейливым способом. А Ивета станет просто наблюдать, что и как он делает. Ей это не повредит.

Иден вытащил мешочек, вытряхнул содержимое на ладонь, и Ивета принялась с любопытством рассматривать мандрагору.

Корешок оказался небольшим, коричневым и сморщенным, и напоминал миниатюрного человечка. Словом, выглядел вполне безобидно.

— Ой! — девушка всплеснула руками. — Да он похож на куколку! У него даже как будто личико есть. На сердитую старушку похоже. А на макушке волосы!

Травник улыбнулся. Из корня и впрямь торчало несколько сухих ломких стебельков.

— Верно. Для отвара нам нужен совсем небольшой кусочек, — Иден взял со стола нож и нацелился отрезать от корешка один из отростков, напоминавших руки. — Его необходимо как следует измельчить и… Ай!

Мандрагора в руке у Идена вдруг ожила. Она ловко извернулась в сжимавшей её ладони, и крошечные старушечьи челюсти впились в палец травника. Иден от неожиданности выронил нож и замахал руками, пытаясь стряхнуть кусачее растение.

Мандрагора шлёпнулась на пол, поднялась и проворно засеменила на маленьких ножках под кровать.

Ивета наблюдала за шустрым растением, открыв рот.

— Она меня укусила… — севшим голосом сказал Иден.

Такого с ним прежде определённо не случалось. Просто в голове не укладывалось, как сухой корешок, смирно пролежавший на дне короба много лет, мог вытворить нечто подобное. Тем более что все мандрагоры, с которыми ему приходилось иметь дело раньше, вели себя вполне покладисто — как и полагается любому высушенному растению.

Травник посмотрел на укушенную руку. На пальце осталась аккуратная, чуть кровоточащая ранка. Иден глубоко вздохнул.

— Ивета, принести, пожалуйста, свечу. И еще мешочек для трав. Поищи поплотнее и побольше.

Сам Иден сходил за чистой повязкой, осторожно промыл ранку водой и замотал палец. Девушка принесла зажжённую свечу и мешок, травник взял кочергу. Отец и дочь, опустившись на четвереньки, заглянули под кровать. Мандрагора сидела в глубине, подогнув ножки, спиной к Идену и Ивете, и над чем-то усердно трудилась.

— Я поддену кочергой, а когда мандрагора выскочит, ты сразу набросишь мешок. Только набросишь, и тут же отойдёшь. Не трогай её руками!

Ивета послушно кивнула. Иден пригнулся ниже к полу, вытянул руку, стараясь достать как можно дальше. Подцепил мандрагору кочергой поперёк туловища и попытался подтащить к себе. Но не тут-то было. Упрямое растение держалось цепко. Травник потянул сильнее, резко дёрнул рукой. Мандрагоровый человечек шлёпнулся на пол, одновременно что-то тихо звякнуло о доски и покатилось в сторону.

В неверном свете свечи тускло блеснул гвоздь. Иден ахнул.

Воспользовавшись замешательством травника, мандрагора резво вскочила на ножки и, легко приподняв освободившийся край половицы, юркнула в подпол.

Иден потрясённо молчал. Ивета часто моргала, на хорошеньком её личике-сердечке было написано недоумение.

— Па, ты не сказал, что они бывают такие шустрые, — Ивета стряхнула с пальцев застывший воск и задула свечу.

«Я и сам этого не знал», — хотел сказать Иден, но вовремя опомнился и прикусил язык.

Ну кто мог подумать, что всё так обернётся? Наверное, стоило сказать дочке сразу, передать предупреждение Ивы про мандрагор. Услать Ивету с поручением куда-нибудь, пока он готовил эту чёртову настойку. Иден был почти уверен, что не окажись Ивета рядом, мандрагора не ожила бы. Нужно было…

Иден отшвырнул бесполезную кочергу и сел на пол, привалившись спиной к кровати. Устало прикрыл глаза. Что-то тёмное и нехорошее, тревожное заползало в душу. Под половицами тихо покряхтывала беглянка-мандрагора.

Её нельзя там оставлять. Мало ли, что еще она может выкинуть.

Травник открыл глаза и попытался придать лицу как можно более беззаботное выражение.

— Вот что, Ивета, сходи-ка, собери мне… полыни, — Иден поспешно поднялся, подобрал корзинку и сунул в руки дочери. — А я пока подумаю, как выманить мандрагору.

Девушка послушно приняла корзинку, но на отца глянула с сомнением.

— Может тебе пригодится моя помощь?

Иден покачал головой и выдавил из себя тусклую улыбку.

— Н-нет. Мандрагоры бывают шустрые, но мне не впервой, — честно соврал он. — В крайнем случае, позову на помощь мастера Сикомора.

Ивета кротко кивнула и вышла за дверь.

Иден беспомощно огляделся. Затаив дыхание, прислушался. Мандрагора под полом как будто притихла. Надолго ли? Иден даже приблизительно не представлял, что ему делать и как выманивать ожившее растение. Единственным выходом действительно было позвать Сикомора. Но кто знает, сумеет ли он помочь? Что ему известно о древесных детях и мандрагорах?

Сикомор был чародеем. Он жил в каменном доме на холме неподалёку от Лучезаря и на людях появлялся редко. Поговаривали, что Сикомор занимается чёрной магией. Впрочем, правдивы ли эти слухи, Иден не знал. Ему приходилось общаться с Сикомором всего раз или два — тот заказывал микстуру от простуды и что-то ещё и, кажется, остался доволен приобретёнными снадобьями. Воспоминания об этом коротком общении у травника остались размытые. Кажется, Сикомор был подчёркнуто вежлив и щедр — за микстуру он явно переплатил. Жители городка побаивались чародея, но вроде бы и не брезговали его помощью время от времени. Иногда Иден забредал в городскую харчевню выпить кружку пряного мёда, и там ему случалось слышать разные истории про то, как Сикомор призвал дождь или отвёл от посевов град, как очистил от заразы воду в колодце на площади (впрочем, кто-то поговаривал, что Сикомор сам же её туда и напустил), как оживил уже издохшую корову хромого Вячка — единственную кормилицу большого семейства:

— Ей-богу, она, голубушка, уж и не дрыгалась. Не соображу, правда, с чего она вдруг так заплохела — а ить намедни скакала, что твоя коза. Но ЭТОТ как пришёл — глазами зырк, руками поводил и сунул ей чего-то в зубы. И красота! И молоко теперь вкуснее прежнего…

Конечно, это могли быть просто россказни. И уже сами рассказчики не припомнили бы, какова часть вранья и домысла в этих историях.

***

Ивета набрала полную корзинку полыни. Теперь необходимо отнести её домой и разложить под навесом сушиться.

Солнце уже подпирало румяным боком горизонт, и нужно было спешить: отец всегда нервничал, когда она отсутствовала слишком долго. Ивета перехватила поудобнее свою ношу и легко зашагала по тропинке через луг, на противоположном краю которого виднелось скромное жилище травника.

— Па, я дома! — позвала Ивета, переступая порог, но наткнулась взглядом на хмурого, сгорбившегося на табурете Идена и робко замолчала.

В просторной комнате, служившей им спальней, местом для хранения трав и работы с ними, кроме Идена и её самой был кто-то ещё. На деревянном стуле, сплошь обмотанном тряпьём и служившем Ивете и травнику единственным креслом, сидел незнакомый мужчина. Он был очень худ и сильно загорел. Узкое строгое лицо трогательно обрамляли льняные завитки волос, глубоко посаженные карие глаза смотрели устало и равнодушно. Незнакомец сидел в импровизированном кресле расслабленно, но нога, небрежно закинутая на другую ногу, нетерпеливо покачивалась.

— Вот значит как, — сказал незнакомец, разглядывая Ивету, и брови его слегка приподнялись. — А вы, Иден, смолчали.

Отец напряжённо выпрямился на своём табурете и протянул дочке руку.

— Подойди, Ивета. Это мастер Сикомор. Он… поможет нам поймать мандрагору?

Последние слова прозвучали как вопрос, и Иден выжидающе посмотрел на чародея. Сикомор медленно кивнул, но уголки его губ при этом скорбно опустились.

— Здравствуйте, мастер Сикомор, — растерянно пробормотала Ивета. Она чувствовала себя неуютно под изучающим взглядом чародея. Идену этот взгляд явно не нравился тоже и он раздражённо кашлянул.

— Разведите огонь, — сказал Сикомор, по-прежнему не отводя взгляда от Иветы. Он поднялся с кресла и оказался очень высок — макушка Сикомора почти доставала до потолочной балки приземистого домика травника.

— И?.. — подал голос с табурета мрачный Иден.

— Это всё.

Травник нехотя встал и вышел. Дверь осталась открытой, и было слышно, как он возится у поленницы.

По комнате медленно разливался сочный горький запах полыни. И к этому запаху примешивалось что-то еще — пряное и острое, незнакомое.

Ивета стояла, запрокинув голову, и смотрела на чародея. Наконец, опомнившись, она сморгнула и нехотя отвела глаза. Неловко шагнула к столу и поставила на него корзину. На Сикомора ей почему-то сложно было не смотреть.

Чародей двигался по комнате, осторожно переступая по поскрипывающим половицам. Иногда он замирал и прислушивался к едва различимым звукам под полом. Ивете, украдкой наблюдавшей за его действиями, Сикомор напоминал большого дикого зверя, который вышел на охоту и сейчас выслеживает и выслушивает свой будущий ужин.

Вернулся Иден с поленьями, и через несколько минут в камине начал разгораться огонь. Сикомор остановился неподалёку от очага, извлёк из складок одеяния нож. Присев, просунул лезвие в щель между досками, поддел. Одна из половиц скрипнула и поддалась, показав ржавый клык гвоздя. Чародей приподнял доску и с другой стороны, убрал её совсем. В полу образовалась длинная щель.

— Ну а теперь нам нужна приманка, — Сикомор посмотрел на Ивету.

— Я? — удивилась девушка, беспомощно оглядываясь на отца.

— Что за приманка? — хрипло спросил Иден, и тут же, сообразив, быстро добавил, — Лучше я.

Уголок рта Сикомора насмешливо дёрнулся, и травник отвернулся. Ивета переводила непонимающий взгляд с отца на чародея и обратно.

— Иди сюда, Ивета. И не нужно ничего бояться, — Сикомор жестом поманил девушку к себе, и она приблизилась медленными неуверенными шагами. Запах пряностей усилился.

Чародей перехватил левое запястье Иветы, развернул ладонью вверх. В другой руке его вместо ножа уже была острая серебряная игла. Девушка зажмурилась.

— Не бойся, — повторил голос Сикомора ей в макушку.

Руку пронзила мгновенная боль, Ивета даже не успела вскрикнуть. На кончике указательного пальца набухла алая капля. Сухая ладонь Сикомора скользнула по руке девушки и сдавила палец.

Первая багряная капля упала в черный зев дыры. Ещё две — на половицу рядом. Последняя четвертая — осталась на пальцах Сикомора, когда он отпустил Ивету. Чародей быстрым движением слизнул тёплую кровь.

Идена, наблюдавшего за действиями Сикомора, передёрнуло. Ошарашенная Ивета отступила к отцу.

— А теперь тихо, — скомандовал Сикомор и прижал палец к губам.

Все замерли. В комнате воцарилось тяжёлое молчание, наполненное горечью полыни и потрескиванием огня.

Спустя некоторое время из-под пола послышался шорох и причмокивания. Что-то маленькое копошилось внизу.

Иден почувствовал, как к горлу подступила тошнота. И страх, густо замешанный на отвращении.

Почмокивания внизу неожиданно прекратились, из темноты подполья показалось сморщенное личико. Мандрагора повела крошечным носом, удовлетворённо крякнула и выбралась из дыры. Подобравшись к алеющим на полу пятнышкам крови, мандрагоровый человечек припал к одному из них. Почмокивание возобновилось. На этот раз куда более явное и… довольное.

Идену хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать этот мерзкий звук. Вместо этого он плотно накрыл ладонями уши Иветы и привлёк дочь к себе, заставляя отвернуться, не смотреть на жадно чавкающую гнусть.

Но продолжалось это не долго. Сикомор подкрался к мандрагоре и ловким пинком отправил её в камин. Маленький человечек тут же вспыхнул, злобно запищал, но через мгновенье утих. Комнату заполняло лишь потрескивание пламени и частое взволнованное дыхание Иветы.

— Ну, вот и всё, — Сикомор пожал плечами. — С этой разобрались.

***

От оплаты Сикомор отказался, и Идену это очень не понравилось. Как бы не потребовал он оплату позже, да не монетой. Опасения травника укрепили последние слова чародея:

— Лучше вам отсюда исчезнуть, хотя бы на время. Перебраться на постоялый двор в Лучезаре. На тот, что на центральной площади. Там более-менее людно, и им сложнее будет вас почуять. Или… — Сикомор раздумывал или делал вид, что раздумывает. — Или вы можете пожить в доме на холме. Вы меня не потесните, а каменные стены — надёжная защита. Вы ведь понимаете, Иден, что они до неё рано или поздно теперь доберутся?

Чародей задержал на Ивете последний долгий взгляд и ушёл, оставив травника в тяжких раздумьях.

С чего бы Сикомору проявлять такую заботу и приглашать Идена с дочерью к себе? Травнику вспомнилось, что когда он приносил чародею его заказы, тот не пустил его даже на порог. Сочлись прямо в саду перед домом. К тому же Идену крепко не понравились те взгляды, которые Сикомор бросал на Ивету. Кто знает, что у чародея на уме?

Но в одном Сикомор, похоже, был совершенно прав — мандрагоры теперь Ивету в покое не оставят. То же самое ему когда-то сказала Ива.

Нужно что-то делать.

И в первую очередь придётся поговорить в Иветой.

Дочь так ничего у него и не спросила. Хотя Иден видел по её глазам, что вопросов после визита Сикомора у Иветы осталось много. Но девушка молча ушла с корзинкой на задний двор, где принялась аккуратно раскладывать полынь на доски под навесом.

Иден вышел тоже, и некоторое время неловко топтался рядом с дочерью.

— Послушай, Ив, — наконец выдавил из себя травник, — я знаю, сегодня очень странный день. Поверь, для меня не менее, чем для тебя. Но, думаю, мне есть что рассказать. Кажется, это стоило сделать раньше…

И Иден рассказал. О том, как он был когда-то счастлив с Миликой, до тех самых пор, пока она не слегла с неведомой хворью. Как пытался её спасти, но никто и ничто не в силах было помочь. Когда Милика умерла, мир для Идена померк. Не хотелось ничего делать, думать, дышать, жить. Хотелось только плакать и молиться всем существующим богам и добрым духам. В какой-то момент показалось, что горе Идена сильнее него самого и вскоре заберёт травника совсем. Но однажды утром в дверь его дома постучала странная девушка. Вернее, существо, которое Иден увидел на пороге, было похоже на обычную девушку, и одновременно не похоже.

— Меня зовут Ива, — сказала она. А затем добавила: — Как дерево.

У неё были большие глаза, цвет которых казалось невозможно угадать. Очень большие и очень мудрые. Такими глазами могло бы смотреть вековое дерево, если бы сумело стать человеком.

— У меня есть для вас подарок, — сказала Ива, и поманила Идена за собой в лес…

— Она отыскала тебя среди корней старой ивы. Ты была совсем маленькая и такая хорошенькая.

Иден улыбнулся своим воспоминаниям.

Всё время пока он говорил, Ивета продолжала раскладывать и поправлять увядшие стебельки полыни, словно это нехитрое занятие интересовало её больше, чем рассказ отца. На Идена она глаз не поднимала.

— Ива сказала на прощание, что я должен тебя беречь. Беречь как зеницу ока и более всего — от мандрагор. Уж не знаю почему. Это было совсем не сложно — мандрагора не растёт в наших краях. Да и в сборах я использую её очень редко. Несколько лет назад купил у проезжего торговца один сухой корешок. Не думал, что он может натворить столько бед… Не уберёг я тебя, Ивета.

Иден вздохнул, и плечи его поникли, словно вновь приняли на себя уже почти забытое горе.

Девушка наконец оставила своё занятие, подошла к отцу и взяла его за руку. Потёрлась о грубоватую кожу ладони щекой.

— Знаешь… Иногда кажется, я понимаю, о чём они шепчутся. О чём шелестят листья. Всегда сплетничают о том, что случилось в лесу. И ещё о том, какие новости принёс ветер. Ты когда-нибудь замечал… Вот бывает, нет ни дуновения, а листки на деревьях и кустах всё равно подрагивают, шушукаются, — Ивета помолчала, раздумывая. — Ты должен был сказать мне раньше. А вместо этого ты всегда сочинял, что я похожа на Милику.

— Но ты действительно похожа! — возразил Иден. — Не знаю, как уж так вышло. У меня не осталось ни портрета Милики, ничего, чтобы тебе показать. Но я хорошо помню её лицо. Ты всё больше обретаешь её черты, становясь старше.

Ивета выпустила руку отца.

— Её совсем нельзя было спасти? — тихо спросила девушка. — Ты говорил тогда с мастером Сикомором?

Травник покачал головой.

— Я обращался ко всем, кто мог хоть чем-то помочь, но Милика угасала очень быстро. Мастера Сикомора тогда ещё не было в Лучезаре. В доме на холме жил другой чародей, очень старый и мудрый. Но он тоже оказался бессилен. Когда тебе было года три, тот чародей ушёл куда-то. Говорят, они всегда уходят, когда чувствуют, что их век подходит к концу. Любят умирать в одиночестве, в глуши. А спустя еще год дом на холме занял мастер Сикомор. Ходят слухи, он пришёл издалека. Из какой-то жаркой южной страны. Горожане его, кажется, не слишком любят. Прежнего чародея они жаловали больше.

Иден взглянул на Ивету. Выражение её лица явно свидетельствовало, что с горожанами девушка не согласна. Но вслух Ивета ничего не возразила. Тогда травник решился озвучить подсказанную Сикомором идею:

— Я думаю, нам стоит какое-то время пожить в другом месте.

Сейчас эта мысль, правда, уже не казалась Идену такой подходящей. Ивету видела всего одна мандрагора, чей трупик-корешок уже догорел в очаге. Ясно, что больше мандрагору тащить в дом не стоит. Ни в каком виде. Самим же им до Иветы не добраться: ближайшее место, где растут мандрагоры — предгорья Амальтенисского хребта. А до него — десятки верст.

Но предосторожность лишней не будет. Всё-таки Сикомор — чародей и, пожалуй, лучше знает, как себя вести в таких ситуациях. Иден уже сделал глупость и теперь не был готов пренебречь советом, который служил безопасности Иветы. Если только слова Сикомора не имели иного умысла.

— Мы переберёмся на постоялый двор. Ненадолго, на несколько дней. А потом я вернусь и хорошенько осмотрю дом.

— Мастер Сикомор сказал, мы можем пожить у него, — вдруг произнесла Ивета. — Я сама слышала.

— Мастер Сикомор… — Иден подбирал слова, — Мы не так много знаем о мастере Сикоморе. И я не думаю, что это…

— Он хороший, — твёрдо сказала Ивета, — я это чувствую. От него хорошо пахнет. Пряностями и чем-то еще. Чем-то знакомым. Кажется, каким-то деревом.

Иден едва не сказал, что мандрагора тоже, как будто, пахла неплохо, до тех пор, пока не ожила.

Вместо этого травник только натянуто улыбнулся и ответил, что им ведь незачем стеснять мастера Сикомора. Совершенно незачем.

***

В тесной комнатке на втором этаже было невыносимо душно и очень тоскливо. Ивета скучала. Ей очень не хватало пропахшего травами домика, прогулок по лесу и лугу с корзинкой в руках.

На постоялом дворе было мучительно скучно. На первом этаже, где расположилась небольшая, но шумная харчевня «Сытый дом» всегда царил полумрак, было людно и шумно. Пахло потом, гарью и табаком. А над большими дубовыми столами всегда висел густой сизый дым. Ивете там не нравилось, неприятно было ловить на себе любопытные, жадные до чужих тайн взгляды женщин и оценивающие, настойчивые взгляды мужчин.

Выходить на улицу девушке было строго-настрого запрещено, и поэтому Ивета просто сидела в снятой отцом комнатке третий день подряд. Иден большую часть времени оставался с ней. Выглядел он неважно, что-то его мучило с того самого странного дня. Но сколько Ивета не расспрашивала отца, он только отмахивался. Время от времени Иден смешивал какие-то настойки или пытался приготовить мазь. Но всё валилось у него из рук.

Днём Ивета просто смотрела в окно на площадь. Мысли её при этом витали далеко. Часто девушка вспоминала Сикомора. Что же ей померещилось тогда в нём? Уж не видела ли она чародея прежде? Нет, едва ли. Но что же в нём было? Такое родное, знакомое… Ивета жмурилась, морщила точёный носик, силясь сообразить, но мысли мешались, мутнели. И сознание заволакивал сладкий дурман. А воздух в комнате вдруг наполнялся ароматом горячих пряностей.

Но еще чаще девушку занимала другая мысль. Что она такое? Дитя из корней ивы. И кто тогда её настоящая мать? Когда Ивета была младше, её часто интересовал этот вопрос. Девушка приставала с ним к отцу. Но Иден только отшучивался байками про аиста или капусту. Впрочем, похоже, байка о капусте оказалась недалека от истины. Теперь Ивете невыносимо хотелось увидеть ту иву, из корней которой она появилась на свет. И Иву тоже.

Ивета пыталась выведать у отца, помнит ли он, где находится то самое дерево. Иден не помнил. Иден был угрюм и встревожен, хоть за все три дня ничего странного или подозрительного не произошло. Нигде не было и следа мандрагор. И Ивета оставила свои расспросы.

«В конце концов», — думала девушка, — «я могла бы попробовать отыскать иву сама».

С каждым часом в Ивете крепла уверенность, что она бы узнала матерь-дерево. Потянулась бы к родительнице своей нежной древесной душой. Если бы только могла покинуть опостылевшую комнату и пойти в лес.

Иногда Ивета заглядывала в мутное зеркало, висевшее над старым умывальником. Какие у неё глаза? Такие же, как у Ивы? Цвета было не разобрать. Светло-серые или бледно-жёлтые? А может прозрачные, как зелёный янтарь? Нет, кажется чуть мутноватые, как вода в лесном пруду. Ивета вздыхала и отходила от зеркала.

На четвертую ночь, когда Иден, наконец, забылся тревожным болезненным сном, Ивета тихонько поднялась с кровати. Набросила на плечи плащ и вышла из комнаты.

На улице было тихо и прохладно. Ночь выдалась ясной, и тяжёлый шар луны утопал в тёмном бархате неба.

Ивета скользила через спящий город лёгкой тенью. Девушка не ощущала страха, только приятное волнение от ночной прогулки и предвкушение чего-то радостного, долгожданного.

Добравшись до окраины, Ивета пошла медленнее. Невдалеке, на вершине холма виднелся каменный дом чародея. Окна были темны: дом спал. Чародей, видимо, тоже. Трава шуршала под подолом Иветиного плаща, лицо овевал свежий ветерок. Как легко дышалось здесь, на воле! За пределами её тесной темницы… В траве то тут, то там ползали живые огоньки светлячков. Совсем близко стройной стеной поднимался лес.

Ощущения переполняли Ивету, и она не сразу обратила внимание на то, что в одном месте, над землей возле дерева, светящиеся жучки собрались в целый рой. Они копошились, ползали по ладони, сновали меж пальцев, и брюшки их мягко фосфоресцировали. Странный зеленовато-желтый свет ложился на узкое лицо в обрамлении светлых завитков.

Ивета пискнула и отшатнулась.

От дерева отделилась высокая фигура и шагнула к девушке.

— Мастер Сикомор! — Ивета почувствовала облегчение. Накатившая, было, волна страха отступила.

— Я полагаю, отец не знает о твоей ночной прогулке, — заметил Сикомор с ноткой укоризны в голосе.

Ивета потупилась.

— Папа иногда слишком строг. Я не могу всё время сидеть в одной комнате. Меня тянет… в лес. Всегда тянуло, — девушка посмотрела на чародея. — Вы ведь тогда сразу поняли, кто я?

Сикомор не ответил. Он встряхнул рукой, и светлячки, уютно устроившиеся у него на ладони, взлетели в ночь. А потом осыпались звездопадом на волосы Иветы.

— Иден о тебе очень беспокоится, — строго сказал Сикомор, — и не зря. Встреча даже с одной мандрагорой для дитя леса может закончиться печально. При определённом стечении обстоятельств. А десяток мандрагор — вполне серьёзная неприятность. Не стоит недооценивать ситуацию. Тебе лучше вернуться к отцу.

Сикомор жестом предложил Ивете идти назад, к городу. Девушка послушалась, но не очень охотно. Отойдя немного, она оглянулась и успела заметить в лунном свете серебристую вспышку иглы и багряную каплю, набухшую на конце тонкого пальца. Мгновение, и чародей последовал за Иветой.

Они шли по городу молча. Ивета спиной ощущала присутствие Сикомора, провожающую её высокую серую тень. И запах. Тёплый и пряный, как нагретая солнцем древесина с едва заметной ноткой сладости, как диковинный плод из далёкой страны.

На краю площади, на противоположном конце которой виднелся «Сытый дом», чародей остановился. Ивета обернулась и тоже замерла.

— Ну вот, — сказал Сикомор, — мы на месте. Не убегай больше от отца.

Девушка неловко потопталась и, набравшись храбрости, спросила:

— Мастер Сикомор, а что вы делали в лесу?

Чародей невнятно хмыкнул.

— Смотрел, слушал. Лес иногда говорит. И есть те, кто его понимают, — уклончиво ответил Сикомор. И вдруг, без перехода, спросил: — К тебе уже кто-нибудь сватался?

Ивета опешила, но сердце девушки радостно подпрыгнуло в груди. И неожиданно для себя она ответила:

— Я выйду замуж только за того, кто угадает цвет моих глаз.

— Серебристо-зелёные, как лунный свет в ветвях ивы, — без запинки сказал Сикомор. И вдруг улыбнулся ей, тепло и ласково. А потом развернулся и зашагал в сторону холма.

Ивета долго смотрела ему вслед, а в волосах её сияли маленькие звёзды-светлячки. По улице, отмечая след Сикомора, тянулась в пыли цепочка багровых капель.

Когда девушка вернулась, светлячки разлетелись по комнатке. Ивета скинула плащ, башмаки и улеглась в кровать. На сердце было сладко и тревожно одновременно. Девушка чувствовала, что чародей с ней искренен и зла не причинит. Но что за колдовство он задумал?

Глаза Иветы слипались, и вскоре она уже спала тихим спокойным сном. Оставленные Сикомором светлячки сгрудились подле неё на подушке и на спинке кровати и оберегали покой девушки.

***

На следующий день Ивета светилась счастьем. Ни теснота комнатки, ни однообразие будней её больше не тревожили. И Иден непременно бы заметил столь разительную перемену в поведении дочери, если бы не рука. Укус мандрагоры воспалился и сильно болел. Рука покраснела и налилась тяжестью, так что травник едва мог пошевелить пальцами. Обезболивающие, снимающие воспаление примочки, мази и порошки, которые Иден перепробовал за несколько дней в великом множестве, не помогали. Травник чувствовал себя всё хуже и хуже. Всё время хотелось спать или хотя бы просто сесть и сидеть без движения. Но Иден заставлял себя вставать. Чтобы не расстраивать и не тревожить и без того опечаленную вынужденным заточением дочь, травник ненадолго отлучался в свой домик, где пытался отыскать средство, которое смогло бы помочь.

Ночью Идену снились странные сны. Травнику виделось, что он медленно, слишком медленно превращается в дерево, а в еще не успевшую обратиться плоть впиваются сотни маленьких ротиков. И над лицом его нависает множество крохотных злобных лиц. И невыносимо медленно прорастает в Идене дерево, не успеет прорасти, прежде чем хищные мандрагоры съедят его заживо…

***

На пятую ночь Ивету разбудил странный звук. Что-то постукивало, скреблось в дверь.

Некоторое время девушка просто лежала, прислушиваясь. Звук повторился. Тогда Ивета встала и, зябко поджимая пальцы ног на холодном полу, прошлёпала к двери.

Там, в коридоре, что-то возилось, ёрзало по старым доскам. Так мог бы проситься в комнату котёнок, водя по дереву когтистой лапкой.

Ивета приоткрыла дверь — совсем немного, едва на палец — и выглянула. На полу в тусклом свете коридорной лампы сидела миниатюрная фигурка. Куколка. На ней было зелёное платьице, сплетённое из травинок. Пышную юбку украшали розовые лепестки и россыпь васильков. На голове у куколки красовалась копна роскошных тёмно-зелёных листьев, которую венчало несколько лиловых цветков и одна крупная оранжевая ягода. Ягодка эта была очень спелой и казалась такой нежной и сочной. Ивета невольно облизнулась.

При виде Иветы куколка поднялась и жеманно присела в реверансе. Вышло это так забавно, что Ивета прыснула в кулачок и даже приоткрыла дверь чуть шире, чтобы лучше видеть смешную куколку и совсем позабыв об осторожности.

Мандрагорка, а это была именно она, вытащила из причёски оранжевую ягодку и предложила Ивете.

Плод светился изнутри. Пульсировал в полумраке мягкими янтарными вспышками.

Мир вокруг Иветы исчез, сузился до волшебной ягоды, подмигивавшей и дразнившейся, манившей, как дикий огонёк на болоте.

Девушка протянула руку и поймала огонёк, вгляделась в него. Под тонкой полупрозрачной кожицей плода проступала сочная мякоть. Чудесное угощение так и просилось в рот. И, позабыв обо всём на свете, Ивета поднесла ягоду к губам.

Во рту ягода легко лопнула, растеклась вязким кислым соком. Челюсти свело, язык занемел, и девушка не могла издать ни звука. Сознание Иветы заволокло туманом и последнее, что она увидела, прежде чем провалиться в темноту, было злобное торжество на лице мандрагоровой куколки.

***

Иден проснулся поздно и долго лежал без движения. Горячие простыни оказались влажными от пота, всё тело ломило. А распухшая рука превратилась в один сплошной комок пульсирующей боли. Дело было совсем плохо, и Иден сообразил, что как бы он ни откладывал, теперь ему всё-таки придётся обратиться за помощью к чародею. Нашлись бы силы до него добраться.

— Ивета, подай мне воды, — позвал Иден с кровати слабым голосом. — Ивета…

Но в комнате стояла тишина.

Травник собрал все силы и кое-как повернулся. Кровать у противоположной стены пустовала. Незаправленное одеяло свисало до пола. В комнате Иветы не было.

С минуту Иден лежал как громом поражённый, а затем, собрав последние силы, скатился с постели.

Пошатываясь, спустился по лестнице вниз. Но в харчевне Иветы не оказалось тоже. Редкие утренние посетители глядели на Идена с любопытством и недоумением. Тяжёлое предчувствие беды, копившееся в душе последние дни, наконец, достигло своего предела, выплеснулось волной липкого страха. И страх этот придал Идену силы.

Как он добрался до дома на холме, травник не помнил. Очнулся Иден уже на ступенях и с трудом опустился на стылый камень. На миг травнику почудилась под крыльцом возня и покряхтывание. Над нижней ступенькой мелькнул тёмно-зелёный лист. Но силы почти оставили Идена, и он, боясь потерять сознание, грохнул кулаком в дверь.

В окне первого этажа показалось лицо Сикомора. Спустя минуту дверь рывком отворилась и чародей, ухватив Идена за шиворот, быстро втянул травника в дом. Дверь захлопнулась, прищемив по дороге что-то мелкое и коричневое, метнувшееся к порогу.

— Вот напасть! — выдохнул Сикомор, задвигая засов.

Иден попытался встать, но тело сковала слабость. Левая рука не слушалась совсем.

— Господи, что с вами? — чародей покончил с засовом и теперь разглядывал полуживого Идена. — Неужели та мерзавка умудрилась вас цапнуть? И вы мне не сказали… Встать сможете?

Травник хмуро покачал головой.

Сикомор нагнулся, подхватил Идена подмышки и, с усилием приподняв, отволок в ближайшую комнату, по обстановке напоминавшую кабинет. Стены опоясывали книжные полки, перед окном стоял массивный стол, а в дальнем углу высился стеллаж с различными горшочками, скляночками и пакетиками. Выложенный мраморными плитами пол покрывал потёртый ковер.

Оставив травника лежать прямо на ковре, чародей направился к столу и извлёк из ящика небольшой нож. Помутневшими от боли и дурмана мандрагорового яда глазами Иден наблюдал, как Сикомор закатал рукав потрёпанной рубахи. Лезвие надрезало плоть, и чародей снял с предплечья длинный лоскут кожи. Сикомор внимательно его изучил, что-то невнятно пробормотал. Голос его был скрипуч и сух, как голос старого дерева на ветру. Лоскут кожи в руке чародея съёжился и побурел. Сикомор поднёс его к губам травника. Иден попробовал увернуться, но движения были вялыми и неловкими, и буроватая субстанция попала в рот.

— Жуй! — глухо велел Сикомор.

Иден скривился, но заработал челюстями. И к своему удивлению обнаружил, что во рту у него всего лишь кусочек коры. Она оказалась жёсткой и горькой, но совсем не противной.

Через пару минут сознание Идена начало проясняться, а боль немного утихла. Сикомор наблюдал за травником, присев на край стола.

Иден сглотнул горькую жвачку и даже нашёл в себе силы сесть.

— Я… Спасибо, мастер Сикомор. Но, по правде сказать, я шёл к вам не только за лекарством. Ивета… её нет в харчевне.

Чародей нахмурился.

— Я ужасно испугался. Теперь мне правда подумалось, она могла вернуться домой. Но Ивета бы мне сказала… — Иден растерянно умолк.

Сикомор побарабанил пальцами по столешнице.

— Я надеялся, они нашли себе жертву поинтереснее… Прожорливые твари, — пробормотал он. И добавил уже громче, обращаюсь Идену: — Уверен, в доме её тоже нет. И по правде сказать, времени это проверить у нас не остаётся. Но я догадываюсь, где она может быть. Идёмте, мне понадобится ваша помощь.

Травник открыл, было, рот, но Сикомор оборвал его:

— Я объясню по дороге.

Чародей помог Идену подняться. Тот чувствовал себя лучше, хоть был еще очень слаб, и левая рука его по-прежнему не слушалась.

Они вышли в коридор. Сикомор, ненадолго скрывшись в недрах дома, вернулся с факелом. Чиркнул огнивом, высекая искру. Напряжённое лицо чародея осветило яркое пламя.

— Держите, — велел он травнику, — как выйдем, будете отгонять мандрагор. Они немного боятся огня, особенно те, что постарше да посуше. Но эти бестии довольно проворны, так что будьте внимательны. Еще один укус вы, при нынешнем состоянии, можете не пережить.

Сикомор отодвинул засов.

— Готовы?

Иден нервно кивнул, сжимая факел правой рукой. Левая плетью болталась вдоль тела.

Чародей распахнул дверь. В коридор хлынул свет, а вместе с ним — несколько особо смелых мандрагор. Сикомор отправил одну из них обратно ловким пинком, стряхнул другую со штанины. Третью придавил каблуком уже на крыльце и быстро шмыгнул за дом, к деревянному сараю.

За ним хлынуло коричневато-зелёное море. Мандрагоры уже не скрывались и не прятались. Во дворе их были десятки, если не сотни. Старые и молодые, сухие и свежие, сморщенные и гладенькие, с сочной зелёной ботвой. И все они подбирались к Сикомору. К Идену подскочило всего пару штук. Травник увернулся от них и поспешил к сараю, на помощь чародею.

Мандрагоры были похожи на стаю крыс. Они кишели перед стенами, пытались пролезть в щели или расшатать старые доски. Небольшая кучка мандрагор затеяла подкоп. Иден размахивал факелом и прыгал, высоко подбрасывая ноги, глухо и сильно ударяя подошвами об землю.

Двери сарая скрипнули, и из распахнувшихся створок вырвалась старенькая одноколка запряжённая гнедым жеребцом. Въехав в мандрагоровое море, конь захрапел, взбрыкнул. Сидевший в одноколке Сикомор натянул поводья и снова что-то скрипнул на незнакомом языке. Конь немного успокоился.

— Садитесь, скорее! — крикнул чародей Идену.

Травник запустил факелом в самую гущу мандрагор и неловко вскарабкался в притормозившую одноколку.

Сикомор опять что-то проскрипел, и конь галопом сорвался с места. Мандрагоры зло пищали под колёсами.

Одноколка скатилась по пологому склону холма, по чуть приметной колее и выехала на пустынную дорогу, ведущую на север к Амальтенисскому хребту. А если брать ближе — в Видемь. Обернувшись назад, на холм, Иден обнаружил, что мандрагоровая волна двинулась за ними, разлилась по склону.

— По земле они передвигаются не так уж быстро, не смотря на всю их верткость и шустрость. Гораздо лучше — под. В предгорьях Амальтениса у них целая сеть туннелей и лазов. И думаю, один такой рукав тянется и к Лучезарю. Не слишком близко, полагаю. Скоро выясним. Но, в конце концов, им понадобилось дня три-четыре, чтобы добраться сюда, найти и выследить Ивету и… меня, — Сикомор кисло улыбнулся.

— Но, — Иден пребывал в растерянности, — ведь Ивету и вас видела всего одна мандрагора. Вы сожгли её.

Чародей усмехнулся.

— Мандрагорки занятный народец. У них есть такой фокус — что-то вроде коллективного сознания. Узнала одна — узнали все. Полагаю, ваша мандрагорка мирно спала себе в сундуке, пока не… Они часто ведут себя как обычное растение, особенно не любят показываться людям. Скорее предпочтут пойти на настойку, чем обнаружить свою, хм, сущность. Но если уж речь заходит о детях леса… Думаю, если бы вы готовили свой заказ без Иветы, всё могло бы обойтись.

Сикомор помолчал. Одноколка подпрыгивала на ухабах, мужчин подбрасывало на жёстком сиденье.

— Вы уже догадались, наверное, кто я. Сикомор, дитя сикомора. На свой род — диковинка. Даже у нас на юге сикомор — редкое дерево. А дитя сикомора тем более. Я родом из Шинар-Лея. Это очень жаркая страна, там круглый год лето. А забрался так далеко, потому что тоже когда-то по глупой случайности и собственной неосторожности привлёк внимание мандрагор. От них сложно избавиться, и мне пришлось много странствовать, пока они не потеряли мой след.

— Почему они вас так ищут? Зачем им дети леса?

— Чтобы съесть, — Сикомор скривился, — мы для мандрагор первейший деликатес. Кроме того, есть у них забавное поверье, что если съесть душу дерева — сам станешь… ну если не деревом, то растением покрупнее. А у этой мелочи подрасти — заветная мечта. Но деревья мандрагорам не по зубам, а вот их дети очень даже.

Сикомор оглянулся. Мандрагоровая волна отстала, хоть и катилась за одноколкой со всей возможной поспешностью. Чародей натянул поводья, заставляя коня чуть сбавить ход.

— Пусть нагоняют, — пояснил Сикомор и, не удержавшись, рассмеялся, когда увидел выражение недоумения и замешательства на лице травника.

— Что вы задумали?

— Есть один … ритуал, — Сикомор посерьёзнел, — правда, необратимый. Но для Иветы, если она еще жива, это будет единственный шанс. Вот, держите. Теперь правьте сами.

Чародей передал поводья Идену. Из кармана Сикомор извлёк нож, который прихватил с собой из кабинета, и аккуратно снял еще одну полоску смуглой кожи — на этот раз длиннее и шире — с предплечья, рядом со свежей раной.

— И вот ещё, возьмите, — чародей протянул травнику новый кусочек коры. — Разделите на несколько частей и жуйте, если почувствуете недомогание. Можете размочить в воде и приложить к ранке. Да, кора сикомора — единственное средство от яда мандрагор. Для них, некоторым образом, тоже яд.

Сикомор подмигнул Идену с мрачным весельем.

— Знаете, это странно и одновременно забавно. Они ведь прекрасно знают, что я для них ядовит. Но уже не могут остановиться: слишком велико искушение. А вдруг, та счастливица, которой удастся выгрызть моё сердце, выпить древесную душу, всё же выживет и воплотит коллективно-мандрагоровую мечту?

Горькая усмешка скользнула по губам чародея и угасла. Сикомор потянул ворот рубахи, дёрнул. Ветхая ткань с треском лопнула. Чародей поднёс нож, который всё еще сжимал в руке, к лицу. Тонкое лезвие взрезало кожу на скуле, поднялось выше, обвело правый глаз, выписало на лбу замысловатый узор. Иден наблюдал с ужасом и восхищением, как нож рисует кровавую картину по живому холсту. Из-под лезвия на лице, шее, груди, животе выступали диковинные, одному лишь Сикомору понятные письмена.

Так они ехали, всё дальше и дальше на север. Солнце поднялось в зенит и теперь припекало. Одноколка тряслась по дороге. Иден правил ею здоровой рукой, опасливо поглядывая время от времени на Сикомора. Тот уже закончил своё страшное творение и теперь просто сидел, откинувшись на жёсткую спинку и прикрыв глаза. Из ран сочилась кровь, проступала влажными пятнами на разодранной рубашке и изрезанных штанах: письмена покрывали Сикомора полностью, от головы до ступней.

«Он же истечёт кровью», — подумал Иден, — «и значительно раньше, чем мы найдем Ивету».

Но тут его внимание привлекло какое-то движение в поле, которое огибала их дорога.

По полю шла девушка. Послушно ступала по ломким колючим колосьям израненными ногами, оставляла за собой кровавый след. За Иветой шествовала целая процессия. Мандрагоровое паломничество. Более скромное, чем то, что нагоняло одноколку, но оттого не менее жуткое. Мандрагоры тянулись торжественной вереницей, слизывая с земли Иветину кровь, обкусывая окрашенные алым стебли.

Иден гневно вскрикнул и потянул повод вправо, заставляя коня свернуть в поле.

— Иве-ета-а-а! — что есть силы закричал травник. Сикомор открыл глаза и огляделся. Девушка продолжала идти, как зачарованная, не видя, не слыша никого и ничего, не чувствуя боли.

Иден принялся понукать коня, но одноколка двигалась по полю тяжело и неохотно. Колосья застревали между спиц, замедляя ход.

Идену почти удалось нагнать Ивету, когда впереди показалось нечто круглое и тёмное, полное кишащей бурой массы. Посреди поля зияла дыра. Лаз в мандрагоровые владения. Сновавшие в нем мандрагоры поспешно расширяли края.

— Решили поужинать дома… сообща, — Сикомор обозначил на лице блёклую улыбку. Голос его был слаб, а губы покрывали линии узора для неведомого ритуала, в уголках рта запеклась кровь.

— Ивета! — опять позвал Иден. Девушка была совсем рядом, и травник, позабыв об опасности, остановил одноколку и спрыгнул на землю. Он подбежал к дочери и подхватил её, попытался поднять одной рукой. Выше, дальше от мандрагор! Иветина процессия запищала, взвыла сотней маленьких ртов, лишившихся своего лакомства.

Живая волна, преследовавшая одноколку, хлынула в поле на подмогу маленьким разозлённым паломникам. Мандрагоры накинулись на Идена, вцепились в башмаки и штаны, пытаясь укусить, повалить. Подпрыгивали, стараясь добраться до Иветы.

И тут из одноколки на землю спрыгнул Сикомор. Он сбросил пропитавшуюся кровью обувь, и теперь его ноги тоже оставляли на земле алые следы. Сделав несколько шагов, чародей соскользнул в лаз. И сразу погрузился в бурлящий водоворот из маленьких тел. Мандрагоры вопили от восторга, впивались жадными ротиками в израненное тело, глотали горячую кровь. Даже те мандрагоры, которые осаждали Идена с Иветой, бросились к своим товаркам на долгожданный пир.

Травник с ужасом смотрел, как скрывается под наплывом мандрагор тело Сикомора. Вот в последний раз взметнулась над краем лаза смуглая рука в кровавых письменах…

И вдруг из глубины заскрипело, застонало раненным стволом измученное дерево. Вытянулись, изогнулись ветвями длинные пальцы, брызнули молодой листвой. Поднялся из провала могучий ствол, обернулась корой взрезанная ножом кожа, и посыпались с неё вниз мёртвые мандрагоры. Нырнули в землю цепкие корни, запечатывая лаз, давя, погребая под землёй тех мандрагор, которые не успели попробовать сикоморовой кожи-коры.

Иден стоял и смотрел, удерживая рукой обмякшую, бесчувственную Ивету. А над головой его шумел густой кроной рассерженный сикомор.

***

Когда всё кончилось, мандрагор в поле не осталось.

Иден и Ивета вернулись домой. Собрали вещи и покинули Лучезарь. Они долго странствовали, повидали много диковинных мест, а когда Иден совсем состарился и не мог больше вынести постоянных разъездов, остались в крохотной деревеньке. И жили там тихо и безмятежно. Так долго, как было отмеряно Идену судьбой. Умер он в глубокой старости, во сне. И на губах его застыла счастливая улыбка.

Говорят, дочь его совсем не изменилась за годы — всё та же красивая молодая, немного наивная девушка с личиком-сердечком и серебристо-зелеными глазами, как лунный свет в ветвях ивы. Говорят, после смерти Идена она пропала.

А ещё говорят, там, где-то на пути из Лучезаря в Видемь по-прежнему стоит в поле диковинное южное дерево — высокий и могучий сикомор. Ветви его дарят прохладу, плоды дают силы путникам, а если отрезать кусочек коры и разжевать, проясняется разум и отступает всякая хворь.

А рядом с сикомором стоит молодая гибкая ива. И в ясную ночь лунный свет красит серебром её нежные зелёные листья.