Седая ночь

И снова седая ночь,

И только ей доверяю я.

С.Б. Кузнецов и Ю. Шатунов

Не сдавайся, если можешь...

К. Меладзе.

Осталось лишь отдаленное эхо. И фейерверк искрящих звезд расчертил поседевшее от снегопада небо. Дворцовая площадь занесенная, заставленная статуями в человеческий рост, почти сопротивлялась его возвращению, но он шел, проваливаясь в сугробы. А вокруг только мертвая тишина и призрачный свет луны. Ветер выл, но дул почти неощутимо.

Блуждающие огоньки закружили вокруг него. А потом взвились в небо.

«Душа моя в руках твоих как и наш мир», — пронзительно запел ветер и налетел штормовой волной, почти пригнув к земле, засыпав лицо.

А он выпрямился и пошел дальше. Наледь трещала под ногами, когда он вышел с площади к пристани, идя по тонкому узорчатому льду, в его душе поселилась тоска — подо льдом проносились тени.

Сквозь снегопад, сквозь страх пытающийся овладеть им, восстал внезапный туман, и, поднимаясь от земли, скрыл все: и небо, и мир вокруг. Теперь приходилось идти наугад.

Гора выросла сквозь мглу. А возле нее из земли поднимались тени и одна фигура, сотканная из снежинок, улыбнулась, махнула ему рукой. Замерев, смотря в нее, ощущая как каменеет все тело, он закрыл глаза и слезы застыли на его окровавленном лице, а очертания уже разогнал ветер.

«Небеса хранят…» — донеслось из земли.

Три уступа как ступеньки. Перед ним. Он сжал кулаки, достал зажигалку.

«In flame!»

Вместе с криком полыхнуло огнем, и свет луны прочертил лестницу в небо к облачному замку, очертания которого только расплывчато собирались посреди черноты небосвода.

Он поднимался почти час, видя сквозь призрачность ступенек почти скрытую в бездне высоты землю, укрытую белоснежным покрывалом. И когда все-таки поднялся, то упал, заливаясь потом, на ненадежную поверхность. Все силы, вся мощь покинули его — облака под ногами выпили их. И теперь призраки, а может сами стены, блестящие окна и даже шпили из облаков плакали над ним.

Бледная дорожка вспыхивающих шагов прочертила его путь, разгораясь, они вели в огромный парящий замок впереди.

«Не теряй меня!» — закричала луна, заслоняющая почти все небо над ним. В ней отражались нежные черты.

«Верни нас и себя», — проскрипела тяжело поддающаяся дверь.

«Не сдавайся!!!» — взорвался витраж над ним.

Тронный зал был полон пустотой. Лишь лунный свет, огромный трон и сотни бабочек порхающих под потолком: черных, огромных, будто не от мира сего, а по стенам стекали капли серебра, сливаясь и превращаясь в зеркала. Одни скрывали, другие искажали его образ, но в одном, самом большом, он видел себя — черноволосым, высоким, с перебитыми крыльями за спиной. Пока он смотрел, сорвавшись с потолка черный вихрь мотыльков, собрался и обратился — перед ним стоял человек с огромными, почти невесомо-просвечивающими крыльями за спиной, они трепетали, хотя царило абсолютное безветрие. В волосах его тонких, несколько черных перьев сияли, а голубые глаза смеялись в лицо, когда, улыбаясь, парень произнес:

— Великий Вейл! Давай раскачаем как маятник мир. Или ты пришел за другим?

— Я жертвую.

— Падший ангел и лорд решил отдать себя за смертных.

— Ты прав, Расмус, я решился, возврата не будет! Эта ночь поседела от нашей беспомощности. Просто живя сегодняшним днем, наши души умерли раньше своих тел, но целый мир, миллионы, миллиарды — слишком много даже для бессмертного.

— Хорошо. Все что я могу сделать указать дорогу к свету… или к тьме, — засмеялся темный в ответ. — Жизнь за жизни. Жертва за спасение. Бессмертие за всё — твоя цена определена. Твой ответ?

— Да! — отразился голос сотней отголосков и пол расступился под ним.

Лишь на миг его фигура застыла в серебре стен-зеркал многократным хором отражений, и рухнула вниз.

Вейл падал с огромной кружащей голову высоты. А когда встретился с землей, его разум озарила вспышка и он не почувствовал удар, уходя в свет. Там, где снег покраснел, пробив толщу тьмы пролег луч света, от которого прошла трещина, лед на озере взрывался, снег поднимало вверх — он улетал обратно в небо, в круговерть небесного вихря, вбирающего в себя ночную мглу и ночь, длившаяся три года растаяла. С первыми лучами рассвета статуи, осыпаясь пылью, становились оживающими людьми.