Роща

Завтра.

Я забыл, о чем говорил.

Солнечные лучи дрожали в воздухе, — утренний, чистый свет, еще по-летнему теплый. Ветер полнился запахом хвои, вода смеялась, бежала по камням, невидимая, но близкая. Несла в себе отзвуки песен, вкус волшебства и ожидание чуда. Все вокруг было таким же, как несколько мгновений назад — и изменилось навсегда.

Четверо младших учеников сидели на траве, смотрели на меня снизу вверх. Обычно совсем разные — сейчас сделались похожими, все четверо во власти одного чувства, одной мысли.

— Кимри, — прошептал Яни и шевельнулся, словно очнувшись ото сна, — ты слышал?

Остальные трое молча ждали моих слов.

— Да, — сказал я и опустился на землю, сел напротив. — Это лидер говорил с нами, коснулся каждого своей мыслью. Завтра начнется война.

— Война, — как завороженный повторил Яни.

Аварат и Кэми востороженно переглянулись, а Ришра хлопнула в ладоши. Ветер подхватил их радость, швырнул мне в лицо, и я засмеялся, кивнул.

Завтра мир изменится, вспыхнет выстрелами и магией, начнется сражение. Лучший день, долгожданный день, и если мне суждено погибнуть — пусть. Сотни и тысячи врагов умрут прежде меня, я сожгу их, рассеку пламенем песни.

— Завтра, завтра! — нетерпеливые голоса моих учеников звенели среди зелени и солнечного света. — Что мы должны будем делать, Кимри? Какая песня? Где наш пост?

Услышали лидера и теперь не успокоятся, но они слишком маленькие, чтобы сражаться, им нет еще и восьми лет! Я столько раз объяснял, что им делать в первый день битвы, но теперь они хотят драться. Из-за меня — я слишком увлекся предвкушением, а сейчас не время, нужно говорить серьезно.

— Вы будете в запасе, — сказал я. — Ришра, что делают те, кто в запасе?

Ришра закусила губу, собираясь с мыслями. Еще только утро, а ее коса уже растрепалась, амулеты на шее перекрутились, а лицо измазано в землянике.

— Они идут туда, где старые кипарисы. — В голосе Ришры было такое разочарование, что я едва удержался, чтобы не сказать что-нибудь утешительное. Но нельзя, нельзя, не сейчас. — Там надо встать в круг, выложенный камнями. Придет кто-нибудь из старших и вместе мы будем петь песню теней. Станем незаметными для врагов. А если понадобимся, нас позовут.

Она вздохнула и понурилась — словно не хлопала только что в ладоши от радости. Если все пройдет гладко, если меня не убьют, если начнем теснить врагов, — обязательно найду дело и для младших учеников. Пусть хоть издалека помогут, они заслужили это.

— А чьих приказов вы слушаетесь? — спросил я. — Аварат, скажи ты.

— Лидера, — тут же ответил Аварат. — И твоих. Если кто-то еще нам прикажет — должны мысленно спросить у тебя. А если… — Аварат запнулся, на миг опустил глаза, но тут же продолжил, отчетливо, твердо: — А если ты не ответишь — то любого из старших.

— Все верно. — Я поднялся, и ученики вскочили следом, один за другим. — Теперь идите к старым кипарисам и там тренируйтесь, до полудня пойте песню теней.

Они побежали прочь, и только Кэми задержалась. Взяла меня за руку, взглянула встревоженно.

— Учитель, — сказала она, — тебя же не убьют?

Я засмеялся, растрепал ее волосы. Зачем я думал, что могу погибнуть? Думать нужно только о победе.

— Врагам со мной не справиться, — сказал я. — У меня есть песня смерти.

Сокрушительная, безжалостная и прекрасная — такая она, моя песня. Взлетит в небо, проникнет под землю, нигде враги не укроются от нее. Сожжет их души, выпьет жизни и вернется ко мне, наполнит новой силой. Песня смерти — мое главное оружие, я нашел ее, создал из ненависти и жажды битвы.

В детстве я слушал легенды о том, какой наша земля была до завоевания, и мечтал отомстить врагам. За то, что они приплыли из-за моря, ступили на наш берег, вырубили леса и осквернили источники, теснили нас к пустошам, истребляли всех, кто не успел укрыться. «Темный народ» — так они нас называли, а сами не знали, что такое настоящий свет, презирали волшебство и боялись его. Уже шестьсот лет они владеют нашей землей, стали беспечны, не знают, что скоро мы нанесем удар.

Завтра.

Я шел по тропе и едва замечал, что вокруг. Солнце дробилось и сверкало среди листвы, голос ручья отзывался звоном в ушах, гулом крови. Этим летом я завязал сорок шестой узел на амулете жизни, но рвусь в бой так же сильно, как мои юные ученики, так же отчаянно хочу сражаться.

Скоро, совсем скоро мы отомстим. Я буду петь, и ни один враг не уйдет от клинка моей песни.

Вот и мой дом, дом моей команды, — перемахнув ступени, я оказался на крыльце, толкнул покосившуюся дверь. Дом окутал меня запахом сушеных трав, теплом стен, нагретых солнцем. Окружил уютом и покоем — еще не знал, что ждет его завтра. Но мне уже не нужен был покой, даже на час, даже на миг.

— Фиэлти! Арма! Вы здесь?

В ответ на мой оклик дом ожил: наверху раздались торопливые шаги, хлопнула дверь чердака, заскрипели ступени. Я узнал поступь Фиэлти — узнал бы среди тысячи других — и рванулся навстречу, поймал у подножия лестницы. Мы закружились по комнате, смеясь как безумцы, как дети.

Я столько хотел сказать — завтра, завтра, будем петь вместе, никто нас не остановит, атака будет прекрасной, прекрасной как ты, ты такая красивая, волосы черные как цвет войны, цвет победы, губы горячие как песня, с тобой я как в огне тысячи песен — столько хотел сказать, но потом, потом.

Потом — когда полдень остался позади, свет изменился и солнечные лучи наискось разрезали комнату; когда Фиэлти выскользнула из моих рук, собрала рассыпавшиеся амулеты и натянула рубашку, — тогда я вспомнил, где Арма. Рано утром она вместе со своим учеником ушла за ворота Рощи. Понесла флягу с целебным настоем в дом богачей в восточном квартале. Где застал ее голос лидера, на улице или в душной гостинной, увешанной коврами? Я представил, как Арма осматривает больного, сочувственно выслушивает жалобы. Как он благодарит ее, пытается проводить до двери. И не знает, не знает о том, что она услышала, даже не догадывается, что сегодня последний день привычной жизни, а может и вовсе последний день его жизни — незачем лечиться!

Я представил все это и засмеялся.

— Хватит валяться. — Голос Фиэлти донесся из соседней комнаты. Такой строгий голос, словно не она только что целовала меня, позабыв обо всем. — У нас есть дела.

Да, они обе строги ко мне, и Фиэлти, и Арма. Они самые лучшие, самые близкие, мы одна команда, я так люблю их обеих.

Это чувство, горячее как солнце, захлестнуло меня, не дало шевельнуться. Я лежал, смотрел, как качаются под потолком пучки трав, вдыхал аромат шалфея и мяты. Ветер за окном нес запах хвои, струился теплом, — словно моя любовь затопила всю Рощу, весь мир, вернула лето. Я слушал щелкающую трель ласточки под крышей, а мысли все не уходили от Фиэлти, шуршащей чем-то за плетеной стеной, и от Армы, идущей по улицам, спешащей домой.

В Рощу — окруженную белыми стенами, со всех сторон сжатую улицами и домами. В каждом доме живут захватчики, наши враги. О, они не знают, кто мы, нет, не догадываются, что в самом сердце столицы поселился темный народ. Считают нас безобидными сумасшедшими, решившими изучить магическое искусство побежденных. Кто-то зовет шарлатанами, кто-то благодарит за исцеление. Откуда им знать, что мы не только собираем травы и песней успокаиваем боль? Что наша сила смертоносна?

Завтра узнают, узнают все.

Шестьсот лет, поколение за поколением мы таились среди них, готовились и ждали. И я прожил бок о бок с врагами всю жизнь, но так и не научился их понимать. Зачем они сковывают себя клятвами верности, зачем живут в опостылевших семьях? Почему цепляются за узы родства, почему гордятся своими детьми, но вечно жалуются на них, вечно ругают? Никогда мне не понять врагов. Что ж, и они когда-то не смогли понять нас.

— Кимри. — Голос Фиэлти стал еще резче и строже, и я мотнул головой, отгоняя мысли, поспешно поднялся, оделся.

Да, еще много нужно успеть. Обойти Рощу, еще раз проверить все, вложить волшебство в оружие, раздать младшим защитные камни. Их сейчас собирала Фиэлти — вытаскивала из плетеных шкатулок и коробов, придирчиво осматривала, раскладывала на столе. Обернулась, когда я подошел, откинула с лица непокорные пряди.

— Совсем я забыла. — Она подавила вздох и протянула мне котомку, сшитую из ярких лоскутов. — Сегодня третий день недели. Я останусь, а ты сходи.

Точно. В третий день мы с Фиэлти обычно ходим в город. Толкаемся в торговых рядах, заглядываем в лавки на Цветочной улице. Нас помнят, поджидают, удивятся, если не придем.

Но не все ли равно? Подготовиться к битве важней, чем избежать пересудов на рынке.

— Да ну их, — сказал я.

— Нет.

Фиэлти заставила меня взять котомку, и на миг наши пальцы переплелись на скомканной ткани. «Не хочу, чтобы ты уходил», — говорило это прикосновение. И: «Скорей бы кончилось ожидание, скорей бы зазвучала наша песня». А потом Фиэлти отпустила мою руку — нехотя, с сожалением — и улыбнулась:

— А то ведь скажут: «Где же этот рыжий волшебник, почему не приходил?»

Я засмеялся вместе с ней, кивнул. Фиэлти права. Пройдусь по городу врагов в последний раз. Пусть для них все будет, как обычно.

Обычный день, и если сегодня кто-то из горожан заглянет в Рощу, то ничему не удивится. И я такой же, как всегда — волосы перехвачены плетеным ремешком, запястья опутаны цветными нитями, скрыты колдовскими браслетами, на плече болтается пустая сумка. Разношенные сандалии загребают хвою, я шагаю по тропинке, здороваюсь со встречными, иногда останавливаюсь перекинуться парой слов, смеюсь, иду дальше. Чужаку не за что зацепиться взглядом — кругом лишь беспечная Роща, дремлющая в теплых лучах. Небо синеет в разрывах ветвей, ветер несет паутинки, а первые желтые листья — как отблески солнца среди зелени.

И плеск воды на камнях, беззаботный и чистый.

Я не удержался, свернул с тропы, обогнул заросли малины — сорвал сладкую ягоду на ходу — и спустился к ручью.

Дно здесь горбилось камнями, они выступали над потоком словно крохотные острова, и течение бурлило, свивалось в омуты. Я наклонился зачерпнуть воды, и мое отражение скрутилось вихрями, огненным смерчем.

Ручей знает, какой я на самом деле.

Знает, что во мне горит и грохочет песня смерти. Я с детства мечтал о ней, думал: у нас столько страшных напевов, они призывают яд, огонь, ледяной шквал и разрушение. Но не разбирают, где враги, где друзья, сожгут и уничтожат всех, кого коснутся. Если бы найти волшебство, которое карает только врагов! Испепелит их, сотрет с лица земли, но не заденет своих.

Да, я мечтал о такой песне, искал ее в тишине Рощи, в глубинах души, в полях и среди безлюдных приморских холмов. И нашел — теперь она со мной, поет в сердце, незаметная пока и незримая, но ручей видит ее. Видит меня.

Глоток холодной воды — и искры побежали по жилам, сердце пропустило удар и заколотилось быстрее. Волшебство запело в груди, воздух посвежел, все запахи — смолы, хвои, увядающих трав — стали острее и ближе, а поток смеялся, искрился, бежал по камням.

Наш ручей напоен волшебством. Он питает нас, дарует силы, а мы поем для него, утром и вечером, каждый день.

Я шепнул:

— Спасибо. — И поднялся, продолжил путь.

Ниже по течению увидел Зертилена. Он меня не заметил, смотрел лишь на стремительную воду. Его губы шевелились, но песня была беззвучной.

Он почти всегда здесь, разве что на ночь уходит домой. Всего лет на десять меня старше, а волосы уже совсем седые. И глаза почти прозрачные — слишком много магии, она вымыла весь цвет. Ничего, завтра он сможет дать волю своему волшебству, оно превратится в пламя и ядовитые стрелы.

Я думал об этом и едва заметил, как вновь оказался на тропе — она вильнула и вывела к воротам. Деревянная створка заскрипела, пропуская меня, и я шагнул в город.

К врагам.

Улица встретила меня привычным шумом: перестуком копыт, обрывками разговоров, смехом, несущимся из распахнутого окна, визгом ножа на точильном камне. Людской поток тек мимо белых стен, украшенных росписью, мимо лестниц и чугунных оград. Я шел в этом потоке, смотрел на небо — голубой просвет над крышами, — не спешил, но и не медлил. Улыбался цветочнице на углу, лавировал в толпе, извинялся, налетев на прохожего, помогал собрать упавшие книги. Пусть смотрят с раздражением или сочувствием, пусть видят во мне безобидного мечтателя, чудака из Рощи. Пусть шепчутся за спиной: «Знаешь, мне кажется, все они там немного того». «Ну да, странноваты, но польза от них есть. Когда у моей дочки глаза болели, мне в Роще дали мазь, помогло». «А еще у них настойка есть, водка на черной ягоде».

Как враги беспечны, порой я едва в это верю. Вот же мы, рядом, в сердце их столицы — до королевского дворца рукой подать. В каждом городе неузнанными живут наши люди, ждут, пока прозвучит сигнал к атаке. А на границе пустынных земель, в пещерах под черными горами — тайные селения нашего народа, окрепшего за сотни лет. День за днем там звучат заклинания, пылает магия, готовится оружие.

В Роще волшебство тихое, искрится в ручье, звенит в воздухе, — а там, под горами оно грохочет, пронизывает каждую душу. Да, да, все мы  связаны волшебством, можем дотянуться друг до друга мыслью, поделиться чувством. И все мы чувствуем: магии тесно в каменной клетке гор. Но мы выпустим ее, совсем скоро, и каждая река будет сиять и петь, как вода в Роще, и каждая пядь земли наполнится невидимым светом.

Так и было до завоевания! И так будет — но сперва мы должны победить врагов, уничтожить их города, чтобы ни следа не осталось.

Я шел по улице, рассеянно ловил взгляды встречных и уже видел, какой будет эта улица завтра. Стены почернеют от копоти, брусчатка покроется битым стеклом. Крики и выстрелы заполнят воздух, и пламя будет грохотать, пожирая город, поднимется выше, выше, выше. Черный дым закроет небо, а моя песня взлетит и молнией обрушится на дворцовую площадь.

Еще полдня и ночь.

Гомон рынка был слышен издалека, и все отчетливей становились запахи — мешанина ароматов и вони. В детстве меня мутило тут, я кашлял и задыхался, боялся отстать от наставницы, потеряться среди брани, криков и смеха, меж прилавков, на которых трепыхалась рыба, скалились свиные головы, а связки чеснока истекали острым духом маринада.

Но я давно привык. И теперь шел не спеша, приценивался, отвечал на шутки. Торговка в ярком переднике заулыбалась, увидев меня, всплеснула руками.

— Кимри!

Надо же, запомнила мое имя, я для нее не просто «рыжий волшебник». Кто она такая? Я помнил ее: светлые волосы в тугой косе, глаза голубые, похожи на отражение неба в стоячей воде — в нашем народе такого цвета не встретишь. Но имя ускользнуло. Оно и не нужно, разговариваем в последний раз.

Я взял из корзины яблоко, подкинул на ладони.

— Сладкое?

Торговка облокотилась о прилавок, подалась вперед. Поймала мой взгляд, улыбнулась шире:

— А ты попробуй.

Яблоко было теплым, кисловатая сладость мякоти таяла во рту. В этом году столько яблок, ветви гнутся под тяжестью плодов. Деревья чувствуют, что скоро мир преобразится, и спешат отдать урожай.

— Вкусно-то как, — сказал я. — Даже торговаться не буду.

Она засмеялась, заливисто, звонко. Где ее завтра застанет смерть? Наверное, прямо тут. Среди рассыпавшихся яблок, перевернутых телег, среди выстрелов и гари.

— И как тебя жена одного отпустила, — сказала она, возвращая мне полную котомку.

Она считает Фиэлти моей женой, не знает, что бывает связь теснее, ближе, чем супружские клятвы.

— Еле вырвался. — Я виновато развел руками. В другой день, раньше, я мог бы задержаться, подождать, пока она соберет товар. Проводил бы до дому, заглянул, если бы пригласила. — Побегу, пора мне.

Мне и в самом деле надо было торопиться — солнце уже коснулось крыш. Моя тень, огромная, черная, распласталась на пол-улицы, тянулась впереди меня. Закатный свет ложился на стены, предвещал кровь, но враги по-прежнему не замечали угрозы.

Я ускорил шаг. Надо успеть к вечерней песне: сегодня в последний раз все жители Рощи соберутся на берегу ручья, подарят ему свои голоса.

Завтра этот город будет пылать, и Роща, наш дом, сгорит вместе с ним. Ручей отдаст нам волшебство и скроется под землей. Исчезнет, чтобы мы могли петь на берегах других рек, чтобы все лучилось магией.

Чтобы весь мир стал Рощей.

Мы проснулись затемно.

Огонек свечи дрожал в плошке на столе, пока мы одевались и покрепче завязывали узлы амулетов. Тени вздрагивали и опадали, скользили по стенам, по столу, по сундуку и ящикам комода. В этот предрассветный час звуки казались слишком громкими, а все слова — ненужными и пустыми.

Я помог Арме застегнуть браслеты: тонкие запястья скрылись под переплетением кожаных ремней, бусины мерцали среди них как осколки звезд. Я поднял взгляд — такое же сияние было в ее глазах. Полумрак украл прожитые годы, заострил черты, Арма снова казалась юной. Словно не было долгих лет ожидания, словно мы только-только повзрослели — и сразу настал день войны.

Но нет, эти годы были и не прошли даром. Мы долго ждали и дождались.

Почти дождались.

Фиэлти протянула мне повязку — полосу черной ткани. Я спрятал ее в карман. Еще рано, повяжу, когда прозвучит сигнал к атаке.

На пороге мы остановились, взялись за руки. Знали, больше не вернемся сюда, в старый дом, где жила наша наставница, где мы сами прожили всю жизнь. Каждый уголок, каждая скрипучая ступенька и расшатанная половица были мне здесь знакомы. Стану ли скучать по привычному жилищу? Может быть, когда-нибудь я с грустью вспомню стены, пропитанные запахами трав и нашими голосами, покосившееся окно и неподатливую щеколду, гору подушек на полу и дверную занавеску из соломенных колечек.

А может быть и нет. Может, никогда я не стану сожалеть о старом доме, как не печалюсь о нем и сейчас. Все ценное — книги и заговоренные камни — мы забрали, осталась лишь тень прошлого, и скоро она исчезнет.

— Идем, — сказала Фиэлти и отворила дверь.

Роща предчувствовала восход. Птицы перекликались в вышине, выводили пронзительные трели. Пели свою утреннюю песню. А мы спешили к ручью, чтобы начать свою — в последний раз шли этим путем, сквозь синеватый сумрак и текучие тени, по упругой хвое, по траве, мокрой от росы. Напев уже доносился от воды, все новые голоса вплетались в него, мужские и женские, едва слышные и громкие, — текли среди ветвей, рассыпались золотыми искрами.

На полпути меня нагнали ученики — четверо младших и четверо старших. Окруженный ими, я вышел на берег.

Все собрались здесь сегодня: взрослые, дети, старики, — все жители Рощи. Никто не захотел пропустить последнюю песню. Мелодия взлетала и падала, парила над омутами, неслась вслед за течением. Мерцание воды было сегодня особенно ярким — в ней вспыхивали лучи еще не взошедшего солнца, и отражение давно спрятавшейся за горизонтом луны, и сияние невидимых звезд.

Я запел вместе со всеми, и звук заполонил меня, — невыносимый, острый, разрывающий сердце. Еще немного, и оно не выдержит, — но невозможно остановить свой голос. Прощай, прощай, спасибо за свет, за волшебство, за каждый день и час, за то, что сегодня отдашь себя без остатка.

Я не заметил, как шагнул вперед, вошел в воду. Ледяные струи обжигали ступни, вихрились вокруг щиколоток, и каждая частица тела, и все грани души, — отзывались, сияли.

Песня смолкала медленно, голоса удалялись один за другим, люди расходились. Небо посветлело, проступило сквозь шелестящую листву, ветви окрасились алым. Я выбрался из ручья. Штаны промокли до колен, — наверное, смешное и нелепое зрелище. Но никто из чужих меня не увидит сейчас, а когда увидят — будет уже неважно.

В паре шагов я заметил Зертилена. Его песня все еще звучала, невесомая и тихая. Зертилен стоял неподвижно, протянув руки к воде, и, казалось, не замечал рассвета. Четыре косы падали на белую ткань рубашки, на красную вышивку, змеящуюся по воротнику и рукавам. Так одет, словно на праздник собрался, а не войну. Неужели будет петь здесь до самого призыва, неужели не пойдет к роднику, туда, где скоро соберется совет Рощи?

Будто услышав мои мысли, Зертилен обернулся, посмотрел на меня. В его взгляде — отстраненном, прозрачном, — мне почудилась стужа, ветер, дующий с моря зимней ночью. Тревога кольнула сердце, но я едва успел ее заметить, — Зертилен улыбнулся, приветствовал меня безмолвным кивком, и вновь повернулся к ручью, продолжил песню.

Несколько мгновений я стоял, прислушиваясь к себе. Пытался понять, что не так, — но не сумел.

 Я отвел младших учеников к условленному месту. Все четверо шли молча, серьезные и тихие, но я чувствовал их ищущие, беспокойные взгляды. Роща вокруг нас светлела, оживала, звуки уже не казались оглушительными, шаги тонули в хвое. Но ожидание, разлитое в воздухе с каждым мгновением становилось все жарче, — когда же он прозвучит, сигнал к битве?

Другие дети уже собрались в круге камней: прощались с наставниками, нетерпеливо бродили туда-сюда, перебирали амулеты. Звучала песня теней, —  то затихала, то вспыхивала, открывала и прятала поющих. Старые кипарисы возвышались над поляной, словно безмолвные стражи.

Надежно ли это место, достаточно ли сильны защитные чары? Амулеты закроют от огня, отведут пули, а тени сделают детей невидимыми. Трое взрослых останутся здесь, проследят.

Все будет хорошо.

Яни, Аварат, Кэми и Ришра стояли передо мной, смотрели снизу вверх. Я надеялся, что они не заметили мою тревогу.

— Вы все помните? — спросил я.

Один за одним они кивнули — такие серьезные, повзрослевшие за одну ночь. Часы ожидания изменили нас всех.

Кэми коснулась моей руки, заглянула в глаза. Неужели сейчас опять спросит, не убьют ли меня? Но она сказала:

— Я буду ждать твою песню. — Голос звучал чисто и твердо.

— Ты услышишь ее, — пообещал я. — Увидишь, как она уничтожит врагов.

Солнце поднималось все выше, а призыв не звучал.

Я успел проведать своих старших учеников — их пост был на восточной окраине Рощи. Сосредоточенные, напряженные, они стояли в тени колышащихся ветвей, ждали — чтобы ударить, опалить разрушительной магией ближайший квартал. Когда же начнется сражение?

Я надеялся, что на рассвете — но город давно проснулся, из-за стен Рощи доносился его приглушенный гомон. И ветер уже утерял ночную прохладу, утренние лучи золотили кору, солнечными пятнами ложились на землю.

Когда же? Неужели планы изменились, а мы еще не знаем об этом? Вдруг что-то случилось, и начало войны отложили на день, неделю или полгода?

Нет, нет. Я мотнул головой, пытаясь избавиться от глупых страхов. Сегодня день битвы, воздаяния и мести, вот-вот запоет сигнальная флейта. Я должен быть на своем посту в этот миг!

Отбросив все мысли, я поспешил туда. В сердце Рощи, куда входят лишь посвященные, допущенные к тайне.

Деревья там тянулись друг к другу, переплетались ветвями, земля оголяла узловатые корни, они вздымались, нерукотворным порогом ограждали поляну. На ней всегда, даже в самый жаркий полдень, царил прохладный полумрак. Скала — ребристая, черная — возвышалась в центре, словно осколок далеких гор. Из расщелины бил родник: сияющим потоком падал в каменную чашу и устремлялся дальше, прочь с поляны. Бежал мимо кипарисов и кустов малины, разлетался брызгами, свивался омутами, спешил по ложу ручья. А возле ворот уходил под землю, исчезал — чтобы ни капли своего света не отдать врагам.

Столько лет он делился с нами волшебством и сегодня подарит сполна, выплеснет все, до последней искры — и уснет. Ради победы мы заберем его свет.

 Я думал, что приду последним — все старшие волшебники уже будут тут, у источника поющей воды, и поляна покажется тесной. Но нет, многих еще не было. Я отыскал взглядом Фиэлти и Арму, подошел к ним. Фиэлти кивнула, словно хотела успокоить меня, сказать: «Жди, уже скоро». Арма коснулась моей ладони. Да, вот-вот мы соединим руки и запоем песню смерти. Она колотилась и горела в сердце, жаждала вырваться на волю.

Ветви качнулись, зашуршала листва, сумрачный воздух пришел в движение. Я обернулся, увидел — вот они, те, кого не хватало. Зертилен ступал легко, казалось ни следа на земле не остается от его шагов. За ним шли другие, и я вдруг понял, что их роднило: как и Зертилен, они целыми днями сидели у ручья, будто больше ничего им не было важно.

И теперь, ни на кого не глядя, подошли к источнику, окружили его, встали слишком близко. Зертилен положил руку на скалу, дотянулся почти до самой расщелины.

Но не он должен стоять там! Это место Эршэрэ, самого старшего среди совета Рощи. Я нахмурился, не понимая.

Эршэрэ стоял поодаль, говорил со старой волшебницей. Его седые волосы оплетала черная лента, и все амулеты на запястьях — были черными. В полумраке его лицо, иссченное морщинами, казалось рисунком из древней книги. Воплощением нашей мести.

 Не спеша — словно знал, сколько еще нам ждать призыва — старший подошел к роднику. Остановился напротив Зертилена, произнес:

— У нас мало времени, говори кратко.

Зертилен повернулся, будто хотел посмотреть на каждого, сказать что-то без слов. На миг наши взгляды встретились, я успел заглянуть в его глаза, прозрачные, светлые, — но ничего не смог понять.

— Мы не отдадим вам источник, — сказал Зертилен. Никогда прежде я не слышал, чтобы он говорил так громко, так твердо.

«Мы» — этим словом он отсек тех, кто стоял рядом с ним у родника, от всех остальных. Только что все были едины — ждали приказа лидера, сигнала к битве — и вдруг мир изменился. Вот те, кто с Зертиленом, а вот все остальные, — такой вдруг стала Роща.

Я почувствовал, как рассудок кренится, отказываясь понимать и верить. Не может быть такого, не сейчас, не за миг до атаки, никогда!

— Ты предаешь свой народ? — спросил Эршэрэ. За каждым словом был гнев, тяжелый и темный. — Переходишь на сторону врага?

— Нет. — Зертилен покачал головой. — Мы лишь хотим спасти родник, спасти наш ручей. У вас достаточно волшебства, не забирайте всю его силу. Мы останемся рядом с ним, будем защищать его, пока длится битва. И Роща выстоит, не погибнет, после войны мы будем жить здесь, как прежде. Зачем нам разрушать свой дом? Зачем убивать источник, даривший нам свет и магию столько лет?

Заныли костяшки пальцев, — сам того не заметив, я до боли стиснул кулаки.

Зачем? Потому что эта земля осквернена, отравлена врагами. Мы должны очистить ее, очистить полностью. Рощу ограждают стены, но они не защищают от затхлого дыхания города, и даже сквозь сплетение песен, сквозь звон ручья можно различить его. Мы должны вернуть жизнь, которая была до завоевания, а значит должны стереть все следы врагов. Сжечь до пепла и из пепла прорастить новые всходы. Даже дети понимают это!

Он сошел с ума, вот в чем дело. Слишком долго пел у сияющей воды и помешался.

Но остальные, те, кто с ним — откуда столько безумцев среди нас?

— Я знаю, вы боитесь нарушить приказ, — продолжал Зертилен. — Но если каждый волшебник в Роще решит встать на защиту дома, лидеру придется считаться с нами.

— Отойди от родника, — велел Эршэрэ. — Он не умрет. Лишь уснет на время, а потом пробудится новым источником, ручьем, рекой. У нас будет новый дом. Отойди.

— Нет. — Зертилен покачал головой. — Это будет другой ручей, не тот, который мы любим, не тот, возле которого мы пели всю жизнь. Здесь мой дом и другой дом мне не нужен.

Призыв пронзил небо, пронзил душу, все мысли исчезли.

Голос флейты, неистовый, страстный, пылал в крови, говорил: пора, пора, берите оружие, пойте, убивайте, убивайте без пощады!

Я вскинул руки, готовый принять свет ручья, наполниться им и ринуться в битву, уничтожить ненавистный город.

Но света не было.

— Отойди, — снова сказал Эршэрэ, но Зертилен не шелохнулся.

В небе, невидимом за сплетением ветвей, прогремели выстрелы, вспышка молнией полыхнула над сумраком листвы. Битва началась. Она разгоралась на улицах, на крышах и среди ветров, звала нас, — а мы все еще стояли вокруг родника, бесполезные, праздные.

— Враги вот-вот ворвутся сюда! — Фиэлти шагнула к Зертилену, яростно рассекла воздух. — Решат, что тут убежище, безопасная гавань. Что ты будешь делать?

— Если они помогут защитить Рощу, — голос Зертилена звучал спокойно, почти безмятежно, — я буду рад им.

На миг я перестал видеть — все стало багровым, алым, сердце грохотало громче взрывов, ненависть затмевала глаза. Я понял все, я все знал, не сомневался, и крик, разорвавший горло, был первым звуком песни:

— Ты враг!

Моя песня, песня смерти рванулась вперед, обрушилась на Зертилена, на тех, кто был с ним. Стала огнем и болью, пожирающей мощью, рассекла их души, уничтожила жизни, до последней капли, до последней искры. И вместе со светом родника вернулась ко мне, — чтобы я пел, переполняясь восторгом, чтобы мчался в битву, не щадя врагов.

Ведь только врагов убивает моя песня.