Проводник

Нужно быть уничтожённым как человек,

чтобы возродиться как личность.

Генри Миллер, "Тропик Козерога"

Избранное дитя, давно не рождалось подобных в этом мире — я уже и заждался. Душа, приковавшая взор кристально чистым сиянием. Светлая кожа, золотые волосы, ярко-синие глаза. Невинные и в то же время мудрые. Ангел. Мой ангел, зовет его мать. Мой проводник — называю его я.

В первый раз мальчика привели на рассвете. Ребенку едва исполнилось три года. Сонный и ничего не понимающий, он удобно устроился на руках отца и неуверенно улыбнулся, когда его поставили на пол. Согласно старому, как этот мир, ритуалу, ребенка оставили одного…

— Иди ко мне! — едва слышно позвал я.

В зеркальных стенах коридора отражался солнечный свет. Влетающий через широко распахнутые окна ветерок ласкал занавески, приносил запах цветущих лип и успокаивал. Я звал. Дитя услышало, заинтересовалось, шагнуло к моей двери чёрного дуба, инкрустированной серебром. Иди ко мне…

Я и не понял, в какой миг потерял контакт. Я и не понял, откуда взялся проклятый паук. Но, как только лохматые лапки коснулись ступни ребенка, дитя ошеломлённо остановилось, испуганно дёрнулось и раскричалось так… что стены в хрустальном храме задрожали.

Его пытались привести еще раз. Несмотря на зов, дитя сопротивлялось, рвалось из рук родителей, отказывалось подходить к двери. Отец был настойчив, мать — жалела, плакала вместе с ребёнком, упрашивала. Дитя приводили всё реже, пока и вовсе не перестали. Коридор закрыли, окна в нём больше не приносили потоки пронизанного цветочным ароматом воздуха. Занавески посерели, пол покрылся пылью. В зеркалах застыло уныние.

Зря вы так. Без проводника я не могу помочь вашему миру…

Я могу лишь наблюдать.

Когда мальчику исполнилось десять, на крыльях ветра принеслась тревога из далекой столицы. Я видел мягкую улыбку на устах женщины. Слышал тихий шёпот, ядом наполняющий душу. Сладостную просьбу, которой король не мог и не хотел отказать… Она просила немного, подарок для брата-близнеца — затерянный в буковых лесах замок с красивым названием… Замок моего проводника.

Король улыбнулся, росчерком пера решив судьбу замка и его обитателей. Король с лёгкостью нашел измену там, где её не было, король исполнил просьбу возлюбленной, получив взамен пару страстных ночей в благодарность.

Мне больно от собственной беспомощности.

Я вернулся домой, но далеко не хозяином. Замок изменился. Моё далекое детство помнило его не таким: матушка любила светлые драпировки, простоту лепнин по стенам, старинные картины, замершие в позолоченных рамках. Картин, конечно, теперь не было. И матушки тоже…

Ровно двадцать лет назад её за волосы тащили по этой зале. Она кричала, я вместе с ней. Она — в полный голос, я — бесшумно, глотая горькие слезы, заткнув уши и сжавшись в комочек в нише за гобеленом. Потом мать вдруг затихла, а на замок опустились сумерки и тягучая тишина.

Поздней ночью меня чудом нашёл старый слуга. Помню, как мы шли по запутанным коридорам и он мелко трясся, вздрагивая от каждого шороха. А после прислушивался к пьяному веселью в общей зале, сдирая с меня дорогую шёлковую тунику. Помню, как резал мою косу тупым ножом под самый корень, как окунал мою голову в чан с вонючим зельем и умолял плакать потише.

Мои светлые волосы стали иссиня-чёрными. Кожа, умытая каким-то отваром, потемнела. Подчиняясь испуганному шёпоту слуги, я натянул через голову давно нестираную тунику, перевязал её на поясе верёвкой. Послушно опустил глаза в пол и взял пустую корзину, от которой завоняло так, что в глазах зарябило.

— Лучше об этом не думай, — советовал старик и, заглянув мне в глаза, душу выжрал взглядом. Может, он был колдуном… может, я не знаю. — Сейчас ни о чем не думай, мой господин. Ты просто должен жить.

Последние слова выгравировались в моем сердце яркими буквами, затмив другие чувства. Господин… пол под босыми ступнями казался обжигающе холодным. Ночь оглушала радостными криками и запахом крови. По двору, закиданным мелкими веточками и камушками, идти было невозможно, но я не осмеливался вскрикнуть от боли, когда что-то острое в который раз впивалось в ступни. Мне было десять, я был разбалованным, заласканным ребенком, но всё равно понимал, что ни плакать, ни жаловаться нельзя. Надо идти, поспешно уступая дорогу суетящимся во дворе воинам. Надо не вздрогнуть, проходя мимо кола, на который была нанизана голова отца. Я просто умер. Замер. Забыл себя, молчал, когда они называли породившего меня человека:

—… изменник.

Они плевали в лицо, которое еще вчера казалось самым страшным и самым сильным свете. А сегодня появилось нечто более страшное. Страх, от которого мутило, пинок по коленям, рассыпавшиеся из корзины отрезанные пальцы, кисти рук… Их собирали после битв и выносили за пределы замка… такие дети, каким стал я.

— Щенка ищите! — крикнул один из воинов.

Он был похож на неуклюжего медведя, что когда-то привезли в замок бродячие циркачи. Привязанный во дворе, зверь ни с того ни с сего начал рваться с цепи, становиться на задние лапы, рычать и пытаться кого-нибудь достать огромными когтями. Отец говорил позднее, что большие животные обманчивы… миг назад ласковы, а потом вдруг…

Медведь-воин тоже был разъярён. Врезал одному из своих людей по лицу и зарычал так, что у меня руки задрожали:

— Где щенок!?

Захватившие замок были безжалостны… так недавно шептал старик-слуга. А еще, что самое главное — дожить до завтра. Не думать. Не плакать. Не жаловаться. Просто собрать то, что вывалилось из корзины, и уйти.

— Убейте каждого мальчишку в замке!

— И этого тоже? — спросил один из воинов, явно намекая на меня.

Я дрожал, стараясь не отрывать взгляда от мостовой. И даже липкость запекшейся крови под пальцами была сейчас не так страшна, как этот вопрос.

— Дурак совсем? — Последовал новый удар. — Мальчик — слуга бога, а это… — он плюнул в мою сторону, — неприкасаемый… Они скорее задушили бы его сами, чем позволили дотронуться до мерзости.

Я продолжал собирать вывалившееся из корзины. В ушах толчками крови билось слово — неприкасаемый. И с каждым мигом всё, что вчера было важным, покрывалось пеленой страха и забвения.

Сегодня только одна цель — дожить до завтра.

Я вижу всё, но ничего не могу поделать.

Бессилие с одной стороны злит… люблю помогать людям. С другой — и самому интересно, что будет дальше.

Златоволосый проводник… как высоко ты сможешь взлететь без моей поддержки? Или как низко пасть…

За воротами ждали — меня подхватил в седло мчащийся по дороге всадник, и в ту ночь я без сна лежал на жёсткой кровати в чужом доме.

— Послушай, мальчик, — сказал на следующий день мужчина со шрамом через всё лицо. — Забудь, кто ты, забудь, где живешь, кого любишь. И настоящее имя забудь. Помни лишь об одном — слабакам в нашем мире не место.

Я должен дожить до завтра. Череда одинаковых дней. Одна мысль… одно чувство. Одно воспоминание. И одно желание. Я должен дожить… липкая кровь на руках. Холодная улыбка Шрама:

— Вот ты и убил… в первый раз.

Ребенок. Младше на года на три. Но новый муж его матери не хотел чужих детей.

Мои руки в крови? Всё равно. Я должен дожить до завтра. Как-нибудь.

Пропасть всё глубже, всё меньше жду твоего возвращения. От крови, что заливает твои руки, уже воротит.

Неужели я ошибся? И ты, проводник, меня не достоин?

Два года пролетели, как одно мгновение, принеся на редкость жестокую зиму. Мучили снегопады — один за другим, обжигали морозы. Обозлились в лесах от голода волки и стражники не успевали убирать с улиц закоченевшие трупы.

Заканчивалась еда, дрова, было нечем платить хозяйке. Шрам мрачнел всё больше, я целыми днями сновал по городу, берясь за каждую подработку. И безумно обрадовался, когда пришел заказ. Согласился, взял золото, много золота, и похолодел, услышав имя.

Целый день я бесцельно шатался по заснеженным улицам. К вечеру решился. Купил вина в любимой таверне Шрама и вернулся домой.

Пили мы долго, целую ночь. За окном валил снег, в печи весело потрескивал огонь. Маленькая комнатка с ветхой, готовой развалиться мебелью быстро наполнялась теплом. Огонёк единственной свечи, стоявшей на скособоченном столе, так и норовил погаснуть и, будто передумав, вновь вспыхивал золотистым светом. Запах хмельного щекотал ноздри, но, сколько я не пил, так и остался трезвым. Зря… может, иначе было бы легче.

Перед самым рассветом, когда за окном начало сереть, вино почти закончилось. Вылив из кувшина остатки, я незаметно подсыпал в чашу сонное зелье и подал её Шраму:

— Последняя за тобой.

Он взял. Отпил глоток, горько усмехнулся и сказал, посмотрев мне в глаза:

— Какое-то оно странное… это вино.

Я похолодел. Сейчас Шрам схватится за нож — и тогда всё…

— Очень странное… — голос Шрама захрипел, и причиной тому было не сонное зелье.

Я вдруг сообразил, что он понял… Но всё равно не спешит меня прирезать. Слабый. Он сам был слабым.

— Не учи змеёныша. Всё равно укусит, — вновь усмехнулся Шрам, заглянул мне глубоко в глаза и залпом осушил чашу.

Это хорошо. Значит, я буду жить. Может, ещё один день, может, два. Может, чуть больше — но жить! Как же хорошо…

Всё так же не отпуская меня взглядом, Шрам откинулся на спинку кресла и протянул:

— Даже не думал, что решишься, мальчик… Может, оно и к лучшему, я так устал…

Взгляд его наполнился туманом, глаза закрылись. Подождав, пока дыхание былого учителя станет спокойным и глубоким, я зашёл за спинку кресла, вытащил кинжал из-за пояса Шрама и одним движением перерезал ему горло.

Осторожно вытерев клинок о плащ мертвеца, я вышел на улицу, под тяжёлые хлопья снега. Шрам сам учил: "Если взялся за заказ, то изволь выполнить. Репутация — единственное имущество наемного убийцы. Потеряешь репутацию — умрёшь с голода".

Урок выучен. Но на душе паршиво. Слегка. Ненадолго.

Я давно в тебя не верю. Но и в покое оставить не могу. Каждой ночью тревожу сном…

Высокий храм взмывает в небо, шпилями вспарывает пушистые тучи. Солнце, много отражающегося от хрустальных стен солнца. Я знаю, что глазам твоим больно. Снежным вихрем подхватываю твоё тело, широко распахиваю двери… ударом швыряю о гладкий холодный пол. Удар должен быть ощутимым. Ты должен помнить эту боль и сжирающее душу нетерпение. Должен помнить, как это сложно — подняться, встать и найти силы, чтобы идти дальше. Знаешь, что встать и идти необходимо. Не мне. Тебе. Знаешь, что не можешь плыть по течению и должен хотя бы попытаться что-то изменить…

Солнце проникает и сюда. Лучи его преломляются, проходя через хрустальные стены, золотят пол, высокие арки, статуи. Смотришь на ступени, которыми заканчивается неф, скользишь взглядом к трону, видишь меня и… цепенеешь от ужаса. Каждый раз, улавливая этот ужас, не могу сдержать гнева. Каждый раз вышвыриваю тебя из храма одним словом: "Рано!"

Каждую ночь забываешь мое видение вместе с болезненным пробуждением и застывшим на губах криком. Дрожишь от напряжения, а простыни твои пропитаны холодным потом.

Я знаю, ты считаешь эту часть себя слабой и искренно ненавидишь. Вы, простые смертные, часто ненавидите то, чего желаете всей душой, но от чего когда-то сами отказались. Смешной, глупый человечек… мой проводник.

За четырнадцать лет я оброс небольшой бандой — зачем делать грязную работу самому, если можно приказать другому? Благо, что "других" среди деревенской швали всегда хватает. Людьми легко управлять, ими можно рисковать ради собственных целей и самому оставаться в тени. У меня только одно желание — прожить этот день как можно ярче и живым докарабкаться до следующего. И завтра будет точно так же. И послезавтра. И через год.

Времена же пошли тяжёлые и не очень приятные. Начали доходить слухи о новом короле-завоевателе, Таррене. О следующем за ним мальчике, Слышащем, несущем в себе волю "великого" волшебника, Аравира.

Я не верил в волшебников. Я верил в хитрость и в силу. Таррен, судя по слухам, умело пользовался и первым, и вторым. Он завоёвывал всё новые земли силой. Он удерживал завоёванное жёсткой хитростью, ссылаясь на советы Аравира, которого никто и в глаза не видел. За него, видишь ли, говорит мальчишка, Слышащий. Умно. И для меня — невыгодно. Старый король был размазней, оттого таким как я при нём жилось и хорошо, и сытно. Новый — любил порядок. Порядок для нас — смерть, потому все и надеялись, что Таррен пройдет мимо, и мы сможем жить той жизнью, которой жили раньше.

Увы, не прошёл. Мало того — неделю назад, в пасмурный день, мои люди приволокли в лагерь странного пленника. Сначала я разозлился — тащить его сюда было глупо и опасно. Потом смилостивился и не захотел убивать сразу. Серая осень, скука, распуганные войной люди и почти никакой выручки в последнее время. А тут — такой подарок судьбы… Шкуру с пленника можно спускать целый вечер, а, если повезет, даже часть ночи. Хоть какое-то, а развлечение.

Но что-то меня остановило. Может, стальной блеск серых глаз? Или едва уловимые движения сильного зверя, от которых мышцы свело? Опасный противник. Сильный. А дался двум соплякам из отряда. Даже себя слегка помять позволил. Так бывает? Нет, говорило что-то внутри, так не бывает…

— Поговорим? — тихо сказал он.

Дурное предчувствие ледяной змейкой пробежало по позвоночнику. Предчувствию я доверял — наёмных убийц оно частенько спасает от смерти. Рука сама потянулась к мечу и остановилась на полпути. Хочет поговорить? Я опустил руку и кивнул — поговорим. Подраться с ним я всегда успею, как и шкуру спустить. Да, пленник силён. Но против всего лагеря даже он — никто. Мы живем убийствами. Судя по его взгляду — он живет не только ими.

— Может, с глазу на глаз? — так же тихо спросил он.

— Бешенный, лучше не надо… странный он какой-то, — прошептал мне на ухо Хромой.

Да я и сам видел, что странный:

— Мне от своих людей скрывать нечего, — ответил я, спокойно выдерживая стальной взгляд незнакомца. Нельзя опускать глаз… слабости здесь не терпят.

— Так ли, Даар?

Сердце замерло, вдруг пустилось вскачь, раздирая грудную клетку болью. Пальцы сами сомкнулись на рукояти меча и отпустили, когда незнакомец спросил:

— Так и не выслушаешь, зачем я пришёл?

Теперь придётся выслушать.

Новые хозяева, прожившие в замке двадцать лет, так и не нашли моего убежища — да и не искали, считая эрхенов всего лишь красивой легендой.

Я и не спорил: с их появлением замок наполнился безрассудной жестокостью и болью, чего я очень не люблю.

Но новая осень принесла облегчение. У границы букового леса, окружающего стены замка, появились новые люди…

Я видел мальчика, яркое сияние души которого напомнило проводника. Не подлого наёмника, которым он стал, а того обласканного богами ребенка, которым родился.

Незнакомому мальчику едва миновало десять зим. Светлые волосы удерживал серебряный обруч с непонятными, но излучающими силу рунами. Серые цвета расплавленных жемчужин, глаза оказались на удивление теплыми и спокойными. Стройное, гибкое тело мягкими складками укутывал белоснежный шёлк. Он был красив, интересен и опасен. Чужой проводник.

За спиной странного мальчика стоял воин. Сильный, статный, с пронзительным, жёстким взглядом. Его лицо понравилось сразу — благородство этого человека было гораздо лучше бессмысленной жестокости брата фаворитки.

Потому я и помог мальчику, когда его волшебство начало исследовать замок… Этот ребенок — не мой проводник, однако сила моя отозвалась на зов. Слабо, едва заметно, но этого хватило, чтобы замок раскрылся подобно огромному цветку, показывая беззащитную нежную сердцевину.

Мальчик вздрогнул. Мужчина, неотрывно наблюдавший за ребенком, тихо спросил:

— Что скажешь, Аравир?

— Я… добуду для тебя эти стены, Тарен, мой король, — улыбнулся мальчик.

До самого вечера ребенок сидел на плаще Таррена, а его душа шла по замку шаг за шагом, погружая всех на пути в тяжёлый сон. А потом мягко вселилась в тело глуповатой служанки и направилась к выходу. Открыв ворота навстречу воинам короля, мальчик обмяк, почти теряя сознание.

— Помни… — прошептал он.

— Я знаю, как ты не любишь смерти, — ответил Таррен. — Знаю, что пролитая кровь делает тебя слабее. Я постараюсь не убивать зря.

Таррен поднял мальчика на руки и отдал одному из своих людей. Потом вскочил на чёрного коня, устроил ребенка перед собой и повёл войско к беззащитному замку.

Я ничего не понимал… мальчик черпал волшебство только из своего источника. Неумело, тратя больше сил, чем было необходимо, но почему-то всё равно не обращаясь за помощью к покровителю. Будто и не было этого покровителя.

Но покровитель был. Я чувствовал тень его волшебства вокруг ребенка, и эта тень настораживала, хотя душа самого мальчика казалась чистой. Насколько может быть чистой человеческая душа.

Той же ночью в замке снова пролилась кровь. Но немного. Гораздо меньше, чем я ожидал. Даже меньше, чем хотел. А на рассвете в моем коридоре появились напуганные, настороженные служанки.

Когда они, наконец-то, ушли, унося с собой ореол страха, коридор засверкал и заблестел. Окна были распахнуты, ветер приносил запах опавшей листвы, ласкал новые занавески, скользил по чистой глади зеркал, кинул пару листьев на застелённый серебристым ковром пол.

Залюбовавшись переходом в свой мир, я и не заметил, как там появился чужой проводник. Сияющий и внутренне, и внешне, в белой шёлковой тунике, он подошёл к моей двери, ласково провел пальцами по потемневшей от времени инкрустации и тихо прошептал:

— Спасибо.

Сердце кольнуло острое сожаление — этот проводник не мой. Этот — чистый, мудрый. Мой — упивается кровью и эфемерной властью в сборище убийц.

— Чем я могу помочь? — спросил он. — Хотя, не надо отвечать, знаю, чем.

Не отплатить. Помочь… хрупкий мальчишка — помочь живущему в другом измерении бессмертному. Люди, откуда в вас столько гордыни? И откуда во мне столько к вам жалости?

… билась о полотнище палатки бабочка. Столь же упрямая, как и я. Давно должна была сдохнуть, а всё так же отчаянно машет крылышками. Дура.

У входа бешено трещал костер, рассыпая в ночь золотые искры. Серебристой пылью разлетелись по бездонному небу звезды. Все более крепчавший ветер перебирал голые ветви берез, принося в палатку неуютный холод.

Чужой воин сидел рядом и ждал…

— Ну и каким же будет ответ, Даар?

Я подбросил жадному огню немного хвороста. Не знаю, каким будет ответ. Не до конца верю в услышанное. Не осмеливаюсь поверить. Например, в то, что имя вправду — моё. Давно не называли меня Дааром, двадцать долгих лет.

— Будешь и дальше по лесам за купцами гоняться или же вернёшь всё? Титул, замок, расположение короля…

— Зачем мне всё это? — съязвил я. — Легко даете, легко отнимаете, вместе с жизнью.

— Пусть так, — ответил воин. — Не хочешь титула? Хочешь золота, получишь. Сколько?

Я усмехнулся:

— Разговор другой… Но платить придется вперёд.

— Согласен, — ответил он слишком быстро. — Получишь золото в моем лагере уже сегодня…

— Мои люди пойдут с тобой.

— Твои люди умрут. — Я вздрогнул. — Лагерь окружен. Ты нам нужен, они нет. Либо пойдёшь со мной, либо останешься. Но помни, до рассвета тут не доживёт никто.

До рассвета не дожил никто. Но меня там уже не было. Я стоял на холме, чувствовал на поясе приятную тяжесть золота и задумчиво смотрел, как где-то вдалеке, в чёрном мареве леса, затихает алое пламя. Уже не было ни криков, ни лязга оружия. Ни раскаяния.

Ты просто должен жить.

— Ты сделал правильный выбор, — сказали за спиной.

Но я расслышал в холодном голосе нотку презрения. Хорошо расслышал.

Всё равно. Я должен убить мальчика по имени Ильвэ, Слышащего. А пока Таррен будет искать несуществующему Аравиру нового Слышащего, убьют и Таррена. И я смогу жить как прежде. От одного дня до другого. Так легче. Ни о чём не думать, ничего не ждать.

Мальчик в белоснежных одеждах приходил каждый вечер. Сползал на пол, прислонялся спиной к двери и застывал, купаясь в лучах моей силы.

— Скажи, — спросил как-то он, глядя через окно на покрасневшее в ожидании ночного сна солнце. — Почему жить так больно?

Странный вопрос в устах мальчика. Может, он не столь невинен, как я думал? Ильвэ закрыл глаза, едва видно улыбнулся:

— Я не помню жизни до замка Аравира. Пропасть. Тёмная пропасть. А потом вдруг цепи и немного смешной, всклоченный старик-волшебник. Я знал, что умру, даже этому радовался. Но ни с того ни с сего Аравир сделал меня Слышащим и отдал в услужение Таррену.

Он вздохнул, прижал к груди колени и, положив на них подбородок, продолжил:

— В первый же день Таррен поставил меня перед шеренгой людей и приказал найти предателя. Я… пытался спросить совета Аравира, как приказывал король… Но старик раздраженно ответил, что я могу указать на любого — всё равно, кто из них сдохнет.

Мальчик сглотнул и, сжавшись в комочек, продолжил:

— Не знаю, как оно получилось. Не хотелось, чтобы так просто, невинный… я вдруг увидел страх в чужом сердце и пыль грязного золота на чужих руках… указал… помню отблеск солнца на мече Таррена, горячие капли на щеках, запах крови и поставивший на колени всплеск боли… Таррен… был добр. На руках отнёс меня в свои покои, долго выпрашивал, что случилось… Попросил прощения… объяснил, что не знал… Понимаешь, до этого у меня никто не просил прощения. До этого я никому не был нужен… Я так и не смог рассказать правды — волшебник не откликается на мой зов. Боюсь. До сих пор боюсь, что отошлют обратно и… убьют. Теперь мне есть что терять.

Волшебник забыл своего проводника? Я насторожился…

— Я понимаю, чего ты хочешь, — сказал вдруг Ильвэ. — Чувствую… другого. Чувствую, как к нему тянешься, зовешь ночами. Я найду твоего проводника, приведу его, обещаю.

— Мне не нужен Даар. Ильвэ, не такой ценой, — выдохнул я. — Он сильнее, а ты не умеешь и не будешь сопротивляться. Ты умрешь!

Я был уверен — меня услышали. Но вместо ответа Ильвэ тяжело поднялся, отряхнул одежды и побрёл к двери.

Он всё ещё улыбался. Но глаза… глаза были печальны.

Я не знаю, какому волшебнику ты служишь, мой мальчик. Но я уверен, что этот волшебник — полный дурак. Упустить такого проводника…

Ильвэ не успел выйти из коридора, как выражение его глаз неуловимо изменилось. На лице появилась хищная маска, сменившаяся безумной радостью, и обычно едва ощутимая чужая аура, окружающая Ильвэ, стала густой и неприятной. Впервые за долгую жизнь я почувствовал холодный привкус опасности.

Не надо было пускать их в замок. Я ошибся. Этот мальчик не проводник. Этот мальчик действительно Слышащий. Его волшебник не эрхен, принадлежит миру людей.

Я не хотел видеть правды. Теперь ошибка может мне стоить бессмертия.

Больше не буду посылать Даару снов. Больше не буду звать. Больше не приму в своем храме. Это опасно. И надеюсь, что проводник не сумеет до меня достучаться. Прости, Даар. Но ты предал себя раньше, чем предал тебя я.

Через ворота пропустили легко, может, даже слишком легко. Воины в чёрных одеждах, проверяющие каждого входящего, на меня даже не посмотрели — лишь едва заметно расступились, давая дорогу. Надо же, ждали? Забавное чувство. Едва знакомое… и почему-то приятное.

Внутренний двор погрузился в густой туман. Скрежетали колеса повозок, пытались разбить камни мостовой копыта лошадей. Из тумана один за другим вырастали колья с насаженными на них головами. Раз, два… пятна крови на мостовой. Пять, шесть… Пустые глазницы, широко раскрытый рот. Я на миг остановился. А ты дожил до этого дня, медведь, дожил, чтобы и твою голову подняли на кол. Девять, десять… Голова брата фаворитки. Золотые спутанные волосы, шрам через весь лоб, который оставил меч моего отца. Красив, как и твоя шлюха-сестренка. Двенад…

— Прошу проследовать за мной.

Я живо обернулся, почувствовав тень беспокойства. Впервые за долгие годы ко мне подошли незаметно. Плохо. Очень плохо. И холодок у позвоночника не исчезает уже несколько дней. Не помогает даже отсутствие кошмаров, всей кожей чую я приближение неприятностей.

— Прошу… — повторил низкого роста человечек, укутанный в серый сливающийся с клубами тумана плащ.

Впрочем, я не обманывался на счет его безобидности — даже хрупкий с виду может убить. Один меткий бросок кинжала, один укус отравленной ядом иглы… уж мне-то и не знать? Только убивать меня, вроде, незачем… пока.

Я шагнул в густой туман следом за фигурой проводника, хотя лично мне проводник был и не нужен. Этот двор я знал как свои пять пальцев и мог бы найти дорогу к центральному входу с закрытыми глазами. Я шёл по широким ступеням и по памяти восстанавливал полускрытые туманом статуи по обе стороны лестницы. Проходил в тяжёлые двери, мимо застывших стражников короля-воителя, и внутри всё сжималось. Я вернулся домой… но этот дом перестал быть моим.

Снаружи замок остался тем же, внутри — стал другим. Светлые драпировки сменились ярко-алыми, с золотой вышивкой, простота лепнин засверкала позолотой, вместо знакомых картин на стенах застыли огромные зеркала в тяжёлых рамах, отчего небольшой зал казался просторным и многоликим. Золотые, высокие подсвечники, алебастровые статуи богов у стен, мягкий, толстый ковер под ногами — сказать по правде, таким замок мне нравился больше.

Таким не вторгался в тайники памяти, не вытягивал наружу загнанные в тёмный угол души воспоминания. Он не будил совесть и не заставлял себя чувствовать бесконечно грязным… как после тех кошмаров, что изматывали каждую ночь.

Этот замок был чужим. Этот замок был идеальным… ни единого разбитого зеркала, ни единого пятнышка крови на коврах, ни следа недавней битвы.

В деревне говорили правду? И что люди Таррена появились неожиданно, невесть откуда, средь бела дня? И что обитатели замка были погружены в тяжёлый сон, не в силах сопротивляться? И что новый король приказал казнить всех, кто поклялся служить былому хозяину, но пощадил простых слуг, которым было все равно, кому служить? Как это возможно? Действительно волшебство? Глупость, хитрость это, а не волшебство!

— Ты думаешь?

Я резко остановился. Мы стояли на балконе, под которым туман медленно уходил с раскинувшегося под стенами замка поля. Капельки росы, подобно слезам, застыли на щеках статуи богини-матери, замершей у мраморной балюстрады.

Как часто мать приводила меня на этот балкон? Как часто вставала на колени перед статуей, зажигала у её ног курения и долго молилась, а я стоял рядом и смотрел, как за далёкие, плывущие в сероватой дымке деревья заходит солнце?

— Ты… — прошептал я, оглядываясь на проводника. — Кто ты?

— Ты пришел меня убить? — тихо спросил тот, опуская на плечи капюшон плаща.

Меня передернуло. Второй раз в жизни я видел такой взгляд. Первый раз — у умирающего Шрама, теперь — у златовласого мальчишки. И тот же вопрос… который не прозвучал тогда, будто ждал сегодняшнего дня…

— Я…

Мальчик подошел к балюстраде и задумчиво провел пальцами по мраморным перилам, посмотрев куда-то вдаль. Я боролся с желанием перерезать змеёнышу горло. Но этот взгляд…

— Думаешь, это так легко? — прошептал он. — Меня убить? Попробуй…

Я не спешил. До этого всего лишь шептавшее, чувство опасности вдруг резко забило в жилах набатом тревоги. Что происходит? Передо мной всего лишь мальчишка. Со слабым, чуждым тренировкам телом. Такого одолеть, раз плюнуть. Но… что-то внутри шептало — он опасен. Очень опасен.

— Да, — сказал мальчик, всё так же подозрительно доверчиво стоя ко мне спиной.

А я всё так же не мог напасть.

— Волшебство существует, — его голос стал тихим и печальным, как тоскующий по теплу осенний ветер. — Оно как огромное озеро. Глубокое, прохладное и далёкое… Волшебник — это всего лишь тот… что черпает силу из бегущего от озера источника.

Я и верил и не верил. Волшебников нет. Богов — тоже. Может, и есть, только боги давно забыли о нас и о нашем мире. Не слышат молитв и, уж тем более, не защищают молящихся. Мою мать не защитили… и отца, за которого она так неистово молилась, не защитили… и меня… ненавижу! Впервые понял, как сильно их ненавижу!

— Волшебником можно стать… — продолжал нести чушь мальчик, — …убив другого волшебника, соединяя его источник со своим, или волшебником родиться…

Мальчик на миг замолчал, печаль в его глазах стала глубже:

— В этом мире ничего не дается просто так. Мы, избранные, рождаемся возле источника, но не умеем из него черпать. Для этого таким, как я, надо стать Слышащими… Пять лет, чтобы научиться пользоваться источником, я должен быть ушами, глазами и руками другого волшебника, должен стать им. Пять лет я должен исполнять волю Аравира, даже если эта воля…

Он резко сжал перила и продолжил уже более спокойно:

— Есть ещё проводники. Верные слуги, возлюбленные дети высшей касты волшебников, эрхенов. Почти младшие боги, эрхены бессмертны и живут вне нашего мира. Но их огромная сила не может проникнуть к нам, если не пройдет через душу и не насытится волей проводника…

— Ты… начитался глупых книг, мальчик, — тихо ответил я. — Твои слова — не слова ребенка. А заученные строки из чужих трактатов. Таррен тебя использует...

Мне стало вдруг жаль этого мальчика. На вид ему зим двенадцать, не больше, а уже так много пыли в его мозгах.

— Пыли? — переспросил он, неуловимо меняясь.

Набат в крови сменился непрекращающимся криком, раздирая тело желанием поддаться страху, броситься к дверям и стрелой вылететь из проклятого замка. Мир вокруг потемнел, туман завихрился чёрной взвесью. Ни следа не осталось от того невинного, грустного ребенка, что стоял передо мной миг назад. На его месте замер задиристый мальчишка с сумасшедше-жёстким, не по возрасту взрослым взглядом.

— Значит, пы-ы-ы-ыли, — протянул он, поднимая правую руку.

Я вздрогнул… огромная, ярко-синяя бабочка, невесть каким образом оказавшаяся на его пальцах, взмахнула крыльями, сыпя на мрамор балкона блестящую пыль. Она махала крыльями всё сильнее, пыли было всё больше, эта гадость проникала в лёгкие, жрала гортань, отнимая драгоценное дыхание. Я не могу дышать!

— Пы-ы-ы-ыли! — донесся откуда-то протяжный голос.

Ярко-синий вихрь подхватил рвущуюся в огне душу, бездна распахнула пасть, принимая подношение, и я понял, что пропал…

Всё исчезло. Осталась лишь темнота и горящая надо мной бабочка, стряхивающая с крыльев пылающую синим пыль. Бабочка всё дальше… пыль всё тускнее… безразличие всё глубже.

Я уверен… не доживу до завтра. И почему-то впервые даже не жаль.

Столь резкого всплеска чужой силы я не чувствовал давно. Мой мир тряхануло до основания, и я понял — как бы не хотел… в стороне остаться не могу.

Я вновь обратил взор на мир людей и почти привычно быстро нашёл Даара. Так и есть. Слышащий склонился над лежащим без сознания проводником и даже не обернулся к вошедшему на балкон Таррену, хотя и видел короля. Явно видел.

— Мне нужен совет, Слышащий.

— А почему ты решил, что его получишь? — грубо ответил мальчик.

На лице короля, до этого всё время спокойном, отобразилось искреннее удивление:

— Раньше ты не отказывал. Тем более, не отказывал так.

Конечно не отказывал. Ведь раньше Таррену помогал Ильвэ, а теперь в теле мальчика полновластно распоряжался Аравир.

— Хочешь слишком многого, — усмехнулся губами ребенка старый волшебник. — Я никогда не брал Слышащих. Научить кого-то черпать из источника силы — это всё равно, что вырастить врага, который позднее тебя и прикончит. Потому я предпочитал убивать мальчиков с даром, присоединяя их источники к своему. Хотел убить и Ильвэ, но тут явился гонец. Заявил, что мой замок находится на твоих землях, и я, видишь ли, должен вам помогать… я не хотел войны, это так утомительно… Потому на время сделал мальчика Слышащим. Но, ради богов, как можно было подумать, что я буду его обучать? Все "мудрые" советы дал тебе не я, а этот ребенок. И волшебство, что Ильвэ использовал, было исключительно его. Маленький мальчик на всё готов ради своего короля… Как трогательно.

Таррен побледнел и сжал зубы так сильно, что по щекам его заходили желваки. Глаза его налились тяжелым гневом, пальцы сжались в кулак, а Аравир тем временем продолжал:

— Знают ли люди, что милосердный, справедливый и мудрый король прислушивался к советам мальчишки? Глупый щенок! Он так старался услужить, что становился всё сильнее, даже без постоянной связи с моим источником. Я начал приглядываться к сопляку, подумывал, как его убить… Однако, змеёныш оказался очень даже полезным — он открыл дорогу к одному из эрхенов! О, не смотри так на меня, мой король. Дай старику немного поболтать… в мире эрхена так тихо и одиноко — когда еще смогу увидеть я столь благодарного слушателя?

— Отпусти мальчика! — выкрикнул король, обнажая меч…

Я закрыл глаза, чтобы не видеть. Не люблю, когда проливают кровь. Замок вновь содрогнулся, отвечая на убийство нового хозяина. Таррен схватился за горло, кулаки Ильвэ сжались, как бы пережимая артерию короля, и, хрипя, огромный мужчина свалился к ногам мальчика. Даже самый великий воин ничто против волшебника…

— Ну же… Даар, — позвал Аравир. — Поднимайся, тварь!

Он пнул проводника, и мужчина застонал, открывая глаза. Аравир довольно улыбнулся. Подчиняясь плавному движению мальчишеской руки, тело Даара впечатало в стену. Посыпалась мраморная крошка. По стоявшим веками стенам поползли змеями трещины. Замок застонал, глаза Даара вылезли из орбит, мой проводник начал хрипеть, подсознательно пытаясь сбросить чужую силу. Как жаль, что ты не пришел ко мне раньше. Как жаль, что я вновь не могу помочь… ничем не могу помочь.

Аравир зашептал слова заклинания. Волшебник силён… хотя клонится солнце его жизни к закату, а тело то и дело отказывает, но сила его ошеломляющая. Даже больше моей. Однако ему нужны мое бессмертие, моя вечная молодость, мой мир.

Стены протяжно застонали, начали двигаться, подчиняясь неслышному приказу. Трещина за спиной Даара углубилась и втянула в себя проводника…

Даар упал в коридор, рассыпая вокруг осколки разбитого спиной зеркала. Аравир нетерпеливо вошёл через трещину вслед за ним, показал на мою дверь и выкрикнул приказ:

— Открой!

Я думал, что проводник подчинится. Даар всегда был таким трусливым и слабым, но его ответ ошеломил и меня:

— Обойдёшься.

Аравир больше не смеялся. Волшебник подошел к проводнику, схватил его за горло, и, сжав пальцы, тихо спросил:

— Ты такой… грязный. Так многих убил только ради того, чтобы жить, а теперь отказываешь? Геройствуешь? Хочешь умереть? Открой дверь, и будешь жить дальше. Подчиняться, но жить! Или убивать за гроши интереснее? Или тебя, как вора, вздёрнуть на виселице? После знакомства с дыбой? А, дружок?

— Там… за дверью…

— Что? — почти мягко улыбнулся волшебник. — Власть? Сила? Тебе же всё равно, кому служить… абы пожрать, поспать и выжить.

— Там… чистота… которую не могу предать…

Этого не ожидал ни я, ни волшебник. Руки мальчишки дрогнули, по щекам пробежали спазмы, и на миг на Даара глянул чистый, немного грустный взгляд Ильвэ. А ведь они действительно похожи… наемный убийца и чистый ребенок, не помнящий прошлого…

— Скоро передумаешь… — вновь вернулся в тело Слышащего Аравир.

Крик Даара пронзил душу раскалённой стрелой. И в этом миг я вдруг понял, что смогу вынести всё, что угодно, но не мучения проводника. Я… сам открыл дверь.

Боль и близость смерти сложили воедино все куски моего жизненного пути. Раньше я жил, как жил. От шага до шага. Не думая о прошлом, не размышляя о будущем. Доживал до следующего дня, забывая предыдущий, легко оставлял за спиной людей, даже если эти люди умирали. Никогда не любил, никогда не считал нужным кому-то помогать, никогда не страдал ни верностью, ни отвагой.

Как слабый яд. Выпьешь по капле в день, и ничего тебе не станет. А хватанешь целую чашу… перед ликом смерти я сам не заметил, как хватанул чашу. До дна. И понял, насколько жалкой была моя жизнь. Я думал о Шраме, убийце, который по-своему меня любил. Думал о своих людях, которых изволил предать. Думал… о чистой, сильной душе, что все эти годы ждала за дверью. Будто себя собирал по кусочкам, впервые с того дня, как умерли родители. Будто жил в темноте и вдруг увидел свет, много света, озарившего каждый уголок моей чёрной души… каким мог бы стать, каким стал на самом деле. И контраст был слишком уж впечатляющим. И я был жалким...

Открыть дверь? Ещё раз предать? Ради ещё одного куска уродливого рисунка на ленте жизни? Ещё одного глотка яда? Боги, даже я на такое не способен.

Если бы мог, убил бы Слышащего. Я знал, что смерть была бы для Ильвэ подарком. Но волшебник, получивший полную власть над телом мальчика, чувствовал мою ненависть. Не подпускал близко, взгляда не отводил, насмехался и вновь награждал всё более усиливающейся болью.

Я горел в огне и молил о смерти… с трудом сжал пальцы на рукояти спрятанного в сапоге кинжала. Я готов был всадить острие себе в сердце, видят боги, я бы это сделал… но… боль внезапно отхлынула. На хищном лице мальчика появилась такая шальная радость, что я решил подождать. Таким людям, как он, лучше не давать повода для радости.

Воспользовавшись передышкой, я выхватил из ножен кинжал и собирался уже метнуть в спину Ильвэ, как услышал тихое, полное боли и затаенной любви: "Ты не можешь его убить, мой мальчик".

Силы оставили меня… я увидел раскрытую настежь дверь и упал на колени, пронзенный догадкой: "Ты… жертвуешь ради меня?" Дух за дверью не ответил. Но мы оба и так знали ответ. И ответ меня убивал. Неизвестно почему, неизвестно зачем, но эрхен сейчас менял редкий алмаз на обычный, никому не нужный кусок гранита. Глупо. Обидно. И жестоко…

Этот обмен был настолько безумен, что придал мне сил, чтобы встать. Пошатываясь, всё так же сжимая во вспотевшей ладони кинжал, я бросился к двери.

За ней… знакомый до мелочей хрустальный неф. Солнце, бьющее по глазам, родной, столько раз испытываемый страх, раздирающий душу. Но страшно мне не за себя! Страшно за ту фигуру в белом, что медленно поднимается с высокого трона:

— Не смей к нему прикасаться! — крикнул я.

Поздно. Аравир стрелой метнулся к трону, расплескивая вокруг убийственную силу. Хрустальный храм задрожал от вибрации. Чувствуя, как разрывает голову от тонкого звона, я вновь упал на колени, будто стены рухнули на плечи, вдавливая в хрустальный пол.

— Не смей!

Но было поздно. Тонкий меч в руках Ильвэ пронзил эрхена, и Аравир счастливо засмеялся мальчишеским смехом:

— Теперь я… я бессмертен — не он! Теперь мое тело будет вечно прекрасным!

И пошатнулся, хватаясь за сердце. Сумасшествие сошло с его лица, как чужая, страшная маска. Вновь пришли в светлые, кажущиеся прозрачными глаза грусть и чистота. Ильвэ… как же вовремя ты вернулся, Ильвэ… И в то же время опоздал. Тронула мальчишеские губы улыбка, а голос его стал тихим и спокойным:

— Убей… пока он вновь не пришёл.

Я выхватил из сапога кинжал и по самую рукоятку всадил острие мальчишке в сердце. И впервые мне действительно было жаль убивать. Впервые я чуть было не отвел взгляда от светлых глаз Ильвэ, из которых медленно уходила жизнь. Подхватив мальчика у самой земли, я погладил мягкие волосы, ласково улыбнулся, все так же не отпуская взглядом. Ильвэ должен был почувствовать, что не один. Что кто-то рядом, что кто-то...

— Ты плачешь, — прошептал мальчик, стирая слезу с моей щеки.

Действительно, плачу. В последний раз. Я вынес тело Ильвэ за дверь и, войдя в храм, поднял умирающего эрхена на руки. Он был таким легким. Он внешне так походил на хрупкого, только-только начавшего взрослеть юношу…

Я отнёс и усадил своего бога на трон, чувствуя как бежит по рукам холодная, ярко-голубая кровь. Опустился перед ним на колени, целуя холодеющие руки. Внутри болью разрасталась пропасть жажды в той части меня, которую я не знал. Боги, так многому хотел бы я от него научиться, так многое мог бы сделать с его помощью, но не сделал ничего… Потому что был глуп, потому что не слышал его зова. Потому что не только он, но и я разменял дар на ничто… о былой жизни думать не хотелось. И о прошлом. Единственное, чего я жаждал… чтобы он жил. А я — умер.

— Теперь моя сила станет твоей, — прошептал он.

Я ничего не ответил. Не нужна мне его сила. Он мне нужен. Я стоял перед ним на коленях и чувствовал, как внутри что-то неотвратимо меняется. Как бежит быстрее кровь, как вторгаются в сознание чужие воспоминания, чужие эмоции. Видел себя его глазами, жалкого, глупого. Жаждал встречи с проводником и содрогался каждый раз, когда он убивал. Видел в зеркале прекрасную женщину, которая, мило улыбаясь, выпрашивала у бледного, блеклого короля чужие земли… Я тихо усмехнулся и прошептал:

— Вот как… подавилась бы ты вином вовремя, глупая шлюха, и ничего бы не было…

Желание эхом отозвалось в пустом храме. Мою ладонь мягко сжали чужие пальцы. Эрхен смеялся, выплевывая голубую кровь, смеялся через силу, в то же время не мог остановиться.

— Пусть будет так, — прошептал он. — Желания проводника помогают нам менять ваш мир. Но ты можешь пожалеть, что упустил возможность… ты мог бы получить мою силу и власть, а теперь, наверное, не получишь ничего...

Сто лет мне нужна твоя сила!

Все вокруг завертелось в бешенном темпе. Исчезло всё — храм, весь этот мир, я исчез. Растворился в глазах богини времени, в прекрасных, мудрых и всепоглащающих. Не знаю, как долго провёл в беспамятстве, но очнулся я лежащим на полу в знакомом до боли коридоре. Опять проклятые занавески. Проклятые зеркала. Проклятый ветер.

Зеркала… я посмотрел в зеркало и похолодел. Там, за прозрачной преградой, отчаянно кашляла златовласая женщина. Что-то кричал молодой, глупый король, носились вокруг слуги, пытались помочь… но я знал. Я чувствовал. Слышал поступь бога смерти. И… улыбался. Король не подпишет приказа. Отца не назовут изменником. Мой замок останется моим.

Изображение в зеркале померкло, пошло волнами. Я увидел своё отражение, и слабость вновь припечатала к полу: из зеркала смотрел златокудрый мальчик лет так десяти. В невинных синих глазах застыло недоумение, пухлые губы чему-то глупо улыбались. Светлые волосы были любовно собраны в косу — знак избранности. Никакой крови на руках, никаких убийств за спиной. Обнимающие плечи руки матери, запах её духов, её полный заботы голос:

— Я тебя так долго искала. Надо приказать слугам закрыть этот коридор, он какой-то странный…

Я вырвался из объятий матери, чувствуя, как с каждым биением сердца воспоминания становятся похожими на страшный сон. Я не был более мужчиной, залитым по уши крови, я вновь был невинным мальчиком. Мальчиком, который больше жизни жаждал только одного…

— Впусти меня! — закричал я и ударил кулаками о проклятую, разделяющую нас створку, раздирая ладони в кровь. — Впусти! Немедленно!!!

Из-за двери ответила мягкая волна удивления, потом радости. Дверь медленно распахнулась, и, вбежав в храм, я со слезами счастья обнял колени стоявшего посреди нефа эрхена. Я глупый. Я ребенок. Но я буду помнить. Никогда… Не позволю. Тебе умереть! Теперь я понял — боги помогают лишь тому, кто сам себе хочет помочь.

Я уже не ждал, а он пришел сам. Ворвался вихрем и обнял мои колени, заливаясь слезами:

— Ты… жив.

Я ничего не понял. Дети в десять лет часто плачут без причины, часто говорят глупости… но это был последний раз, когда я видел проводника плачущим. И последний раз, когда он говорил глупости.

Даар рос странным мальчиком. Когда ему миновало одиннадцать, он приказал найти и привести наёмного убийцу по кличке Шрам. Я сопротивлялся. Пытался внять к его рассудку. Но Даар был непреклонен, и мне пришлось сдаться. Почему бы и нет? Даже если проводник ошибётся, я сумею его защитить.

Я учил его душу, Шрам учил его тело. Даар научил Шрама любить. Наблюдая за их уроками, я вдруг понял, что проводник не так уж и безрассуден, как сперва казалось. Я научился доверять его мудрости.

Когда Даару едва миновало шестнадцать, он попросил редкий подарок — перстень, способный уберечь владельца от любого волшебства. Исполнить странное желание было нелегко, но я это сделал… Вскоре перстень и Шрам исчезли.

Я думал, что Даар огорчится. Думал, проводнику будет больно и неприятно услышать, что бывший друг убил пока еще слабого, но многообещающего волшебника Аравира и принял на себя его источник. Думал, что Даар, как и я, не приемлет насильственной смерти. Мальчик лишь задумчиво и как-то слегка торжествующе улыбнулся, прошептав:

— Он не причинит вреда. Никому более не причинит… Шрам заслужил покой и роскошь…

До сих пор не понимаю ни тех слов, ни той улыбки. Видел её позднее только раз — когда Даар сам открыл ворота Таррену и его армии.

О короле Таррене и волшебнике Ильвэ, Слышащем никому неизвестного Шрама, до сих пор слагают легенды. О Дааре вскоре забыли. Только я буду помнить о странном проводнике со слишком мудрой улыбкой. И буду упорно звать его златовласых потомков к моей двери и надеяться, что кто-то из них меня услышит.