Ойкумена

Внизу клубились облака необъятными шапками. Макушки взвивались пиками, ссыпались пеплом. Румянились пухлые бока. Вырастали отроги, провалы, хребты и горы, сменялись озерами, отмелями, обрывами.

Илона лежала животом на обломке скалы и жадно вглядывалась в край Ойкумены — предел изведанного мира. В лицо дул ветер, путал волосы и холодил запредельными запахами ноздри. Каждый порыв разгонял по плечам и спине, по рукам и запястьям широким веером мурашки. Язык лип к пересохшему нёбу. И что-то невероятно-желанное манило разжать сведенные пальцы и шагнуть вперед. В пустоту. В неизвестность.

Теплый луч солнца лизнул щеку, игриво и нежно. Илона перекатилась на спину и присела, прячась от ветра за камнем. Перезрелые одуванчики сочились закатом будто наливные яблоки. Редкие пушинки искрились, парили, крутились легкими вихрями и улетали в небо. Шелковистое голубое, исчерченное золотистыми полосами. Вверху не бывает облаков — небо над Ойкуменой всегда ясное и мирное. Счастливое небо.

Зажмурившись, Илона глубоко вдохнула запахи родного дома: хрустящая хлебная корка и молоко, печной дымок, малина, мед и выглаженное бельё. Тишина, покой и уют. Счастье. Скрипит над колодцем ворот, грохочет по каменным стенкам ведро, расплескивая воду. Хохочут дети. Отпрыгивает от дорожки мяч. Звенят бубенцы.

Тень заслонила солнце. Илона с неохотой открыла глаза.

Черным худым силуэтом впереди высился Чужак. Он пришел в деревню не так давно, пару лет назад. Его знают все, и толком никто не знает. Не злой и не добрый, не приветливый и не хмурый — живет в стороне, никого не трогает. Но так навсегда и останется Чужаком.

Зонтики одуванчиков прыснули в стороны от широких отворотов сапог, когда он пошел к Илоне. Глянул коротко, холодно. Сел на край скалы. Неспеша закурил, затянулся, выпустил колечко дыма и почему-то усмехнулся.

— Добрый вечер, — зачем-то сказала Илона.

— Кого выглядываешь? — невпопад ответил он.

Она пожала плечами:

— Просто.

— Просто, — передразнил он и выпустил еще одно колечко. — Просто — ничего не бывает.

Он смотрел в глаза, неотрывно, внимательно, чуть насмешливо и с искренним любопытством. Вот уж чего Илона не ожидала — так это любопытства.

— Ты же сюда частенько ходишь, девочка, — он посмотрел на недокуренную сигарету, замахнулся и выбросил за край.

Илона вскрикнула:

— Зачем? — и с сожалением посмотрела на поглотившие рыжий огонек облака.

— А, хуже не будет! — он с наслаждением потянулся и повторил: — Так зачем ты сюда ходишь?

— Смотрю, — пожала она плечами и на всякий случай улыбнулась.

Она всегда улыбалась на всякий случай.

Но Чужак лишь покачал головой:

— Хочешь вниз?

Илона прикусила губу и ничего не ответила.

— Ну, ты подумай, пигалица. Подумай. А сейчас тебя мама зовет.

— Рано еще, — протянула она.

— И-ло-на! — пронеслось над пушистым лугом.

Сердце подскочило к горлу, и Илона выкатила глаза.

Чужак рассмеялся:

— Беги, чего смотришь?

Она кивнула и бросилась к дому.

А улыбка ему шла — смягчала строгие черты, и даже глаза блестели как-то иначе, озорно, пронзительно. Нежно?

Зачем Илона так часто смотрела за край? Она, по правде сказать, и сама не знала.

Широкий вычищенный порог скрипнул под торопливыми шагами. Илона рванула на себя дверь, и вместо привычного полумрака и тишины в лицо ударил свет, гвалд и запах жареного мяса.

— А вот и наша гулена! — провозгласила мама. — Ну-ка, быстренько мой руки и садись за стол!

Часто моргая и все еще туго соображая, Илона заняла свое место по правую руку от матери и улыбнулась. На всякий случай.

— А что происходит?

— Сваты к тебе приехали, — радостно сообщила мама. — Сейчас пойдем смотреть ваш новый Дом.

— Но… — осеклась Илона.

— Переезжаете завтра, — отрезала мама с победоносной улыбкой.

— Но… — Илона снизила голос до едва слышного шепота: — Мамочка, но я не хочу.

— А чего ты хочешь, милая? — сквозь зубы прошептала мама.

— Я… — Илона никак не могла перестать улыбаться — беззащитно и доверчиво, будто от этого ее было лучше слышно.

— Ты и сама не знаешь, — нетерпеливо заключила мама. — А я знаю. Дом хороший, добротный. Муж — замечательный. Вы с ним с детства в одной песочнице возились. Лучше и не придумать. Подрастешь — поймешь.

Илона искоса глянула на жениха. Нарядный, улыбка от уха до уха, глаза блестят, щеки румянятся. И даже ямочки — очень трогательные.

Сердце сжалось. А ведь и вправду — с песочницы вместе.

Она заглянула ему в глаза и в тысячный раз улыбнулась — он так и просиял.

— Идем смотреть дом, — выдохнула Илона.

По дороге мама бросала тревожные взгляды и все что-то хотела сказать. Но Илона делала вид, что не замечает — бодро шагала вперед с гордо поднятой головой, под руку с будущим мужем.

Дом стоял неподалеку. Новенький, густо пахнущий свежесрубленной сосной. Окошки заманчиво поблескивали праздничными свечами. Клумбы у порога утопали в зарослях лимонника, распустившегося к ночи.

Илона стиснула зубы и замерла.

В груди разгоралось желание закричать, развернуться и убежать. И никогда не возвращаться. И даже неважно — куда бежать. Лишь бы не вперед и не назад по дороге — а поперек, через заросли, через бурелом.

И откуда такие глупости лезут в голову?

Хорошо же все. Правильно.

Над головой рассыпались звезды, ясные, пронзительные. Вокруг собрались родные, близкие, друзья. И глаза их горят не хуже тех звезд. За руку тянет жених. В новый дом, о котором Илона никогда даже и не смела мечтать.

Или просто не хотела об этом мечтать?

— Иди сюда, доченька, — мама взяла ее за правую руку, отвела в сторону. — Ты чего маешься, чего решаешь? — спросила вкрадчиво, ласково, трепетно.

Илона отчетливо слышала слезы и боль в ее голосе.

— Я не знаю, мамочка, — прошептала Илона и расплакалась. — Я… не хочу.

— А чего ты хочешь? — мама сжала ее ладонь, будто это могло помочь.

— Я не знаю. Я хочу смотреть на облака у края. Я хочу жить — каждый день. Хочу сама понять, куда я иду. Я не хочу, чтобы меня вели за руку, — Илона наощупь подбирала слова, в темноте.

— И куда тебя заведет этот край? Ты знаешь, сколько туда ушли и не вернулись? — голос мамы ломался острыми льдинками. — Ты обо мне подумала? О папе? О сестрах? Чего от тебя ждать? Куда тебя несет? Тебе говорят, как надо. Все уже выверено тысячу раз человеческой кровью и слезами. Известен край Ойкумены. Даже не смей! Живи как все. Слышишь?

— Слышу, — выдавила Илона.

— Вот и умница, — выдохнула мама и крепко ее обняла. — Я же люблю тебя, ты знаешь? Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Илона кивнула и улыбнулась заплаканными губами. Хотя в темноте ее улыбку никто не мог разглядеть.

Мама пошла к дому, едва слышно шелестя гравием дорожки.

Илона не двигалась с места. В груди клокотало что-то непонятное, нестерпимо горючее и глупое, холодило горло и веки, мешало дышать. Мешало думать.

Стиснув зубы и кулаки, она сделала шаг вперед, к дому, и вдруг неожиданно для самой себя развернулась на пятках и побежала прочь, в темноту, к обрыву. Затылок, спину и плечи жгли взгляды, полные страха, жалости и боли. Осуждения.

Но Илона уже не могла остановиться.

Только сухая полынь хлестала лодыжки. Только всхлипы застревали в горле, душили. Только кровь отсчитывала в ушах шаги.

Врезавшись сразбегу коленями в обломок скалы, Илона упала без сил и разрыдалась в голос.

О чем она плакала? Она, по правде сказать, и сама не знала.

— Просто так, говоришь? — хрипловато рассмеялся над ухом знакомый голос.

Илона поспешно вытерла локтем слезы и обернулась.

— Да не бойся, я никому не скажу.

Она слышала скрытую темнотой улыбку.

— Я не понимаю, — она старалась не смотреть на Чужака и с досады пнула босой ногой камень — больно и глупо.

— Тут я тебе ничем не помогу, — вздохнул он и запалил сигарету.

Рыжий огонек заманчиво светился в темноте.

— А где поможешь? — ухватилась Илона за знакомое слово.

Чужак прищелкнул языком и коротко рассмеялся:

— Шустрая. Все зависит от того, куда ты идешь и что ты ищешь.

Илона запрокинула голову.

Мерцали счастливые звезды вечно ясного неба Ойкумены. Шелестели облетающие одуванчики. Пахло печным дымом и влажной землей.

— Я хочу видеть больше. Больше понимать. Я не хочу вечно всего бояться. Если есть край, значит, есть что-то и за краем?

— Обрыв? Или океан? Или мир, еще прекраснее Ойкумены? — По голосу чужака было трудно понять, шутит он или серьезен.

— Но туда нельзя. Почему туда нельзя?

— Хочешь попробовать все сама? — Рыжий огонек вновь улетел в пустоту.

Илона молчала. Слезы высохли, стянув солью щеки. Сердце билось ровно, гулко и где-то в горле. Руки дрожали едва заметно.

— Да, — обронила она, вроде бы невзначай.

— Хочешь шагнуть за край? — Запах сигаретного дыма ударил в лицо.

Илона зажмурилась и выпалила на одном дыхании:

— Да.

— Зачем? — Чужак стоял рядом, но она никак не могла его разглядеть.

Илона не знала, что ответить.

— Пойми, если я не спрошу, ты решишь, что ответ во мне. А это не так. Ответ в тебе.

— Я не знаю, — сдалась она.

— Я сегодня пойду вниз, — сообщил он после короткого молчания. — Могу проводить.

Мерцали звезды. Шелестели одуванчики. В деревне залаяла собака.

— Пойдешь? — он очевидно спрашивал в последний раз.

— А пошли! — выдохнула она.

Он усмехнулся:

— Шустрая. Только вот держи веревку. На всякий случай, как ты любишь, — в голосе послышалась издевка. — Привяжи к дереву, покрепче. Если передумаешь. Вдруг.

— Но как же мы пойдем — мы же разобьемся? — спросила Илона, повеселевшая и бодрая. На поясе болталась веревка.

— Если идти осторожно и знать дорогу — не разобьемся, — спокойно ответил Чужак. — Ступай за мной след в след.

— Но как же мы… по воздуху? — она все никак не могла поверить.

— Ну и смешная же ты! — не выдержал он. — Край Ойкумены — не обрыв, а только вершина ущелья. Тропка есть, но узкая, опасная и скрытая всегда облаками. Так что приятной дороги не обещаю, да и разбиться можно, если под ноги не смотреть. Но при большом желании — получится все. Идешь?

— Иду! — решительно кивнула Илона и шагнула за ним с обрыва.

Босые ноги нащупали мелкие острые осколки камней на неровной дорожке.

— Иди точно след в след, — повторил Чужак.

Наощупь облака оказались вовсе не такими романтичными — морось покрыла кожу, промочила платье. Изрезанные ступни саднили, холодный ветер овевал шею. Пару раз Илона оступилась — камни беззвучно осыпались в пустоту, — и теперь она изо всех сил старалась не отставать.

Чтобы развеять сгустившуюся тишину, она робко спросила:

— Раз ты знаешь дорогу — значит, ты был там?

— Был, — глухо ответил он и не обернулся.

— И как? — неуверенно продолжила она.

Он пожал плечами:

— Грязно, суетно, сыро и мрачно.

— И зачем ты туда идешь? — опешила Илона.

— У меня там семья, — ровно ответил Чужак. — Я родился в Ойкумене, как и ты. Но меня всегда тянуло вниз. Таких много, поверь. Просто о них молчат. А знаешь, почему нас тянет вниз? — он вдруг остановился и обернулся. В сумраке его глаза влажно блестели.

— Н-нет, — испугалась Илона.

— Потому что мы люди, — заверил Чужак, будто это все объясняло. — Мы все вышли оттуда, снизу, из хаоса и беспорядка. И поколениями прорывались наверх, к солнцу, теплу и счастью. Так была создана Ойкумена. Но иногда нас тянет назад, к истокам. Потому что хочется все испытать на собственной шкуре.

— Выходит… — с трудом сглотнула Илона. — Выходит, мама была права?

— Не знаю, — он передернул плечами. — Но места теплее, сытнее и уютнее, чем Ойкумена, не найти. Если ты это ищешь.

— Так куда мы идем? — севшим голосом глупо переспросила Илона.

— Куда идешь ты? — он выделил последнее слово. — У меня внизу дом. Меня ждут там, понимаешь?

Она кивнула, проглотив непролитые слезы.

— Передумала? — куда мягче и теплее спросил он.

Илона упрямо мотнула головой.

— Тогда идем дальше.

Они шли молча, терпеливо перенося сырость, напряжение и тишину. Илона сжимала кожаный пояс Чужака — единственный источник тепла в безликом бесформенном мире.

А потом веревка натянулась до предела.

— Ой, — вскрикнула Илона.

— Что такое? — недовольно обернулся Чужак и нахмурился: — Ну, решай: либо резать и идти дальше, либо возвращаться.

Ухватившись обеими руками за веревку, Илона дернула пару раз и с надеждой посмотрела назад.

Чужак усмехнулся:

— Думаешь, не обрежет ли кто-то там, наверху?

Она нехотя кивнула.

— Это твое решение, пигалица. Принимай ответственность.

— Но если… я обрежу веревку, то я… никогда не вернусь в Ойкумену? — едва слышно прошептала Илона.

— Ну, я же вернулся? Но не сразу. Путь наверх куда трудее, тут ты права. И еще вопрос, захочешь ли ты там жить, когда вернешься.

Илона села на узкий скользкий камень. Серая промозглая пелена не шевелилась — лишь плотно забивала уши, ноздри, глаза, заполняла сердце.

— Решай уже, — Чужак переступил с ноги на ногу. — Я иду дальше — с тобой или без тебя.

Он подождал, пока она покусала губы, поплакала, потеребила веревку, достала нож и убрала обратно.

— Ты знаешь, чего это будет тебе стоить. Ты знаешь цену, — наконец произнес он. — Если обрежешь сейчас — еще сможешь меня догнать. Я не против, чтобы ты шла рядом. Но решай сама.

Илона не ответила.

И он ушел.

Облака сомкнулись за ним. И больше уже ничего не нарушало жутковатой тишины.

Мелко дрожа, Илона обняла себя за плечи. Зубы стучали, и ничто не могло их успокоить. Мурашки болезненно бродили по всеми телу. А слезы кончились. Только в горле осталась тупая боль.

Зачем она ушла из мира, где было тепло, просто и понятно?

Там не нужно было думать и выбирать. А можно было просто жить. Радоваться каждому дню. Любить близких. И приносить пользу. Вставать по утрам с чистым сердцем и улыбаться. И точно знать, что будет вечером и следующим утром. И через год. И через пять лет.

Зачем она ушла в мир, где нужно думать о каждом шаге и отвечать за решения?

Потому что она хотела жить сама.

Илона усмехнулась.

Так она и живет сама. Вот прямо здесь и сейчас. Она свободна вернуться или пойти вперед и все-таки узнать, что ждет ее по ту сторону облаков.

Она поднялась — ступни тут же запульсировали от боли. Но это мелочи. Больно — это потому что она живая.

Рукоятка ножа удобно легла в руку. Нужно лишь одно короткое движение — и все. Свобода. Абсолютная и страшная свобода. Отчасти бессмысленная.

Илона зажмурилась и… вдруг почувствовала запахи родного дома: хрустящая хлебная корка и молоко, печной дымок, малина, мед и выглаженное бельё. Слезы, которые кончились, полились с новой силой. Закусив до крови губу, Илона убрала нож, ухватилась обеими руками за веревку и пошла обратно.

Ветер бил снизу вверх, в спину, толкал в пропасть, ерошил волосы. Камни резали кожу на ступнях, и коленях, и ладонях. Холод пробирал до дрожи.

И было неясно, что же потом делать там, наверху. Вечно смотреть на облака?

Сбив дыхание, изодрав руки и сердце в кровь, Илона сдалась, выпустила веревку, села на плоский камень.

Хотела ли она вернуться в Ойкумену? Она, по правде сказать, и сама не знала.

Она тонула в бесконечных облаках и не шевелилась, пока не онемели сжатые пальцы. А где-то на краю сознания повторялись из раза в раз слова, услышанные в детстве.

Если боишься — не делай.

Если делаешь — не бойся.

Не останавливайся на полпути.

Но Илона не двигалась — попросту не было сил. И слушала вновь и вновь занудные слова на краю сознания.

Если боишься — не делай.

Если делаешь — не бойся.

Не останавливайся на полпути.

— Так что ты решила?

Илона вздрогнула от внезапного вопроса. Перед ней стоял Чужак. Лицо осунулось от бессонной ночи, губы посинели. Но глаза по-прежнему светились любопытством.

— Ты не ушел? — прохрипела она.

— Я вернулся, — возвразил он. — Я помогу тебе дойти. И поддержу тебя. Не плачь. Только реши, куда ты идешь — вверх или вниз?

Илона сглотнула, неотрывно глядя в лицо Чужака. Сердце билось шумно и торопливо, будто вернулись силы, вера и радость.

— Ответ не во мне, — напомнил он, но все-таки улыбнулся. — Ответ в тебе.

Вверх или вниз? В ад или в рай? Вперед или назад?

Или поперек, через заросли, через бурелом, в пропасть?

Ветер подсох. Ветер пах малиной и молоком.

А облака под ногами окрасились в цвет осеннего меда — где-то там, далеко-далеко внизу, поднималось солнце. Сизые переливы светились изнутри сдержанным светом, обманчиво теплым, манящим. Перетекали огнями, будто самоцветами, клубились. Звали.

Ветер пах хлебной коркой и выглаженным бельем.

В левой руке веревка.

В правой — нож.

Илона широко улыбнулась Чужаку. Не на всякий случай — от чистого сердца.

Выдохнула.

И приняла решение.