Одолень-трава

Игорю,

без которого ни одна моя история не была бы дописана

«Водяная лилия — очаровательная и нежная белая кувшинка — не что иное, как знаменитая сказочная одолень-трава » ©

Берко склонился над прозрачной речной водой, позвал негромко:

— Черет!

Огляделся. Там, где прибрежные заросли уступали место свободному потоку, из реки показалась светловолосая голова. Щуплый мальчишка по-лягушачьи подплыл к берегу. Через миг они уже сидели рядом. И поглядывали друг на друга со сдержанным любопытством.

— Ты давно не приходил… — наконец вопросительно начал Черет.

— Отец брал меня с собой — за медом. Далеко. Мы с ним искали «пчелиные» деревья, обкуривали дымом, — степенно пояснил Берко, наблюдая, как у приятеля брови начинают ползти вверх.

И что за существо этот Черет? Понятно, водовик — не человек. Берко привык считать его сверстником, но не переставал удивляться, с какой беззастенчивой легкостью тот выказывает свои эмоции. Ну, нельзя же так. Все знают, что мужчине пристала сдержанность. Это девчонкам можно без стеснения плакать, смеяться или таращить от удивления глаза. Хотя — Берко только сейчас пришло в голову — характер Черета такой именно от внешности? Она у него — самая что ни на есть девчоночья: волосы густые, ресницы длинные, а глаза прозрачные-прозрачные… Правда, рот некрасивый — тонкогубый, широкий. Говорят, люди с тонкими губами — коварные и злые. Но, может быть, у водяного народа все по-другому?

Берко вспомнилось, как прошлым летом он нашел Черета в сухой, поросшей колючей травой лощине. Поначалу принял за мальчишку, заблудившегося и погибающего от жажды: лето выдалось засушливым, все ручьи кругом пересохли. Вот и лощина, в которой лежал обессиленный Черет, стояла сухой, хотя весной здесь весело бежали талые воды. Тогда у Берко не было времени на раздумья: худого, белокожего найденыша не удавалось привести в чувство. Пришлось волоком тащить безжизненное тело к реке. На берегу Берко положил спасенного у воды, приподнял голову, помогая напиться с ладони. Мальчик шевельнулся, неуклюже пополз на мелководье. Берко, как мог, старался не дать ему захлебнуться. И обмер, когда спасенный выскользнул из держащих его рук, и, растворившись, исчез на глубине. Только здесь пареньку открылось, кого на самом деле он спас. Даже боязно стало — водяные жители слыли опасными и коварными существами. Но Черет оказался другим. Через несколько дней, когда Берко поил на реке деревенских коров, маленький водовик окликнул его. С тех пор они часто виделись. Хотя спаситель так и не добился ответа, что приятель делал так далеко от воды. От вопросов Черет хмурился и неохотно отвечал: «Нужно было».

Рассказывать о своих делах интересно, но слушать о жизни Черета нравилось Берко куда больше, поэтому он спросил:

— А у тебя что новенького?

— Я опять проглотил семена одолень-травы, — Черет сжал тонкие губы. Поглядел с тоской на воду.

— Как это?

— Не знаешь, что такое одолень-трава?

Водовик махнул рукой в сторону противоположного берега, где в тихой заводи покачивались на воде крупные белые цветы.

— Знаю, конечно, — протянул Берко, который удивился совсем другому. — Кто же не видел ее цветов. Девушки всегда своих парней подбивают: «Сплавай, добудь цветок одолень-травы». А старшие носят из нее оберег. Деда у меня одолень-трава спасла — вывела к воде от лесного пожара. Он уже не чаял, что спасется…

— Да, она защищает вас, людей. А таким, как я, не вредит и не помогает. Если не поглотишь случайно ее семена. Только… до моего рождения это случалось так редко, — Черет замялся и неохотно, будто размышляя вслух, продолжил: — Никто меня не предупредил. Да если бы и предупредили… Это для меня проглотить одолень-траву — несчастье, остальным-то все равно.

— Зачем вообще ее глотать? — удивился мальчишка. — Что она — в рот тебе лезет?

— Именно, что лезет, — насупился собеседник. — Другие живут и горя не знают. А я который раз… И теперь одолень-трава будет расти у меня внутри. Пока не заполнит мое тело от макушки до пяток. Тогда придется ее отдать...

— Кому? — неизвестно отчего встревожился Берко.

— Любому, кто подвернется. Можно роднику — и его вода станет либо живой, либо мертвой. Можно человеку — и он научится тому, чего раньше не знал. Только людям плохо ее отдавать. Я уже пробовал, у вас от этого сплошные несчастья… Мне даже посоветоваться не с кем: у водяного народа не принято людей жалеть. Для них вы — суетливы, как водомерки. И так же недолговечны. Только я не хочу людям вредить.

— А… что ты отдавал? Что получает человек, которому ты одолень-траву передашь? И как ты это проделываешь?

Черет задумался, лицо словно затуманилось. Но мигом прояснилось:

— Передать легче легкого: вошел прохожий в воду, я до него незаметно дотронулся — и перетекла одолень-трава, свилась в человеке тугим клубочком. Тот и не узнает, что с ним случилось. А что я передаю?.. Наверное, умение. Только какое — я сам не знаю, пока до кого-нибудь не дотронусь. Может быть, все зависит от человека? Например, один путник научился отыскивать клады…

— И что? — Берко с легкой завистью подумал, что и сам не отказался бы разбогатеть.

— Сначала он нашел в лесу монеты, старый-престарый клад, зарытый разбойниками. Обрадовался. А потом решил отправиться туда… где много людей… очень много, — приятель запнулся, подбирая нужное слово.

— Слобода? Городище? — подсказал Берко. — Погоди, а как ты узнал, куда он пошел, если оставался в реке?

Глаза Черета блеснули — словно отразившийся на волнах лучик солнца:

— А проточная вода на что? Стоило ему глотнуть проточной воды, и я узнавал, что с ним происходит. Только… — он разом поскучнел: — ничего хорошего с ним больше не случилось. Какие-то люди… заперли его в темноте.

— В темнице?

— Наверное. Выпускали только отыскать новый клад. И опять запирали. Я слышал, как день за днем он проклинает свое умение. А потом… я перестал его слышать. Как думаешь, он освободился?.. Или умер?

Берко неопределенно пожал плечами, не желая огорчать приятеля. Кто ж его знает, что там случилось? Черет понял — прерывисто вздохнул:

— Я ведь пытался попасть к нему, чем-нибудь помочь. Только в сторону этого… городища не текут ни речка, ни ручей. А посуху мне туда не добраться, — он опять умолк, продолжил чуть слышно:

— Человека я не спас, и сам бы пропал, если бы ты не нашел меня… Это ему, последнему, я передал одолень-траву. А с другими людьми, теми, что были до него, получалось еще хуже. Одна женщина, она была знахаркой. И вроде ее одолень-трава могла бы научить чему-то хорошему. Например, поведать ей о тайной силе трав. А в женщине открылся дар предсказывать судьбы...

Черет вдруг заторопился, забормотал, проглатывая слова:

— Только люди боятся что хороших, что дурных предсказаний… И вот она… То есть они… собрались… Но я же не нарочно!

— И что… случилось с той женщиной? — Берко тоже побаивался ведуний. Даже знахарки стараются селиться особняком, ведь их частенько обвиняют в случившихся несчастьях. А уж ведуньи…

— Умерла… — мрачный голос водовика говорил о многом.

Черет понурился, прибавил:

— Так что нельзя одолень-траву людям отдавать. Им от этого хуже становится. А если не отдам, мне плохо будет.

Они помолчали, думая каждый о своем. Болтали в воде ногами. Смотрели на высокие стебли черета, от которого приятель Берко получил свое имя.

— А если все-таки поговорить… с кем-то из твоих? — предложил мальчишка. — С самой близкой родней. Есть кто у тебя — мать, отец?

— У нас каждый — сам по себе, — грустно улыбнулся Черет. — А мать — река. Но она не подскажет, только пожалеет, что глупый и маленький.

* * *

Всадников было много — как пальцев на четырех руках. Впереди на белом жеребце ехал крупный хмурый человек в богатых, отороченных куницей плаще и шапке. Носки его красных юфтяных сапог были продеты в серебряные стремена. На шее поблескивала золотая гривна. За ним на разномастных лошадях следовали вооруженные копьями воины в кольчугах и шлемах.

Увидев таких гостей, отец, всегда спокойный, громко охнул:

— Сам наместник пожаловал.

Берко, только что вернувшийся из леса, замер посреди двора, испуганно разглядывая приезжих. Предводитель отряда поймал его взгляд, и мальчик заледенел, словно выскочил голым на мороз. Не спуская с него глаз, всадник потянул повод: конь, фыркнув, остановился. Затем, не дав сбежавшимся крестьянам опомниться, гость задал вопрос. Тихо, но услышали все:

— Селяне, когда долг будете отдавать?

Отец Берко сглотнул:

— Осенью договаривались...

— Сейчас вернете, — перебил наместник. — Вот его отдашь.

Он указал плетью на Берко. И, когда отец растерянно заморгал, поторопил:

— Слова подсказать? Повторяй за мной: «Наместник Стригур отныне для тебя отец и мать».

Это была служба. Вечная. Мальчик с отчаянием посмотрел на родителя. Потому что — как же дом, сестры, лес, привычная жизнь, Черет? Его заколотило.

Отец опустил глаза, сказал ровно:

— Мой сын Берко, отныне наместник Стригур для тебя отец и мать.

Все. Незваный гость развернул коня. Кто-то из воинов подъехал, подхватил парнишку, как куль. Он не сопротивлялся. Он вообще не понимал, что происходит. Очнулся уже на знакомом берегу, у зарослей черета. Его спустили на землю, и наместник, тоже покинувший седло, приказал:

— Зови!

— Кого? — удивился Берко. И тут же получил по уху. Голова мотнулась, паренек отступил на шаг. И сообразил, кого ему приказывают вызвать. «Откуда он знает?» — подумалось с удивлением и обидой.

— Хочешь еще получить? — холодно поинтересовался Стригур.

— Черет! — облизнув губы, позвал Берко.

Из воды показалась светлая голова. Нужно было крикнуть, предупредить, но у Берко перехватило дыхание. Прозрачные глаза Черета обвели столпившихся на берегу людей.

— Не убегай, водовик, — громко произнес наместник. — На тебе долг. Ты обязан этому мальчишке жизнью.

Он тряхнул Берко за плечо. Продолжил уверенно:

— А долги следует отдавать. Выйди на берег.

Черет помедлил. Подплыл ближе, двигаясь рывками, словно через силу. Встал на мелководье, по пояс в воде. Спросил:

— Чего тебе надо, человек? Почему чужой долг требуешь ты?

Его смерили холодным взглядом:

— Потому что мальчишка — мой слуга. А те, кто состоят у меня на службе, не имеют голоса. Хватит хитрить! Я приказал тебе — выходи. Ведь парень спас тебя — и ничего не попросил взамен.

Черет опустил голову. Берко снова мельком удивился, откуда Стригур прознал — он ведь никому не говорил… И поежился, представив, что будет, когда наместник не получит желаемого: все знают, что от водяного народа ничего нельзя добиться силой. Хитростью — и то не всегда… Странно было, что Черет медлил. Берко ждал, когда приятель откинется на спину, плеснет, рыбой уходя на глубину. Но тот не двигался. Наконец, поднял светлые глаза:

— Да, Берко ничего у меня не просил. Но я готов исполнить его желание. Сейчас, немедленно.

— Одним желанием ты от меня не отделаешься, — удовлетворенно хмыкнул наместник: кажется, до этого он сам не очень-то верил в успех переговоров, а теперь наслаждался властью над речным существом:

— Ты пойдешь ко мне на службу, водовик. Клянись, что будешь служить мне верно.

— Тебе?

— Хорошо, мальчишке. Подсказать слова клятвы?

Молчание. Потом — еле слышным дрожанием тростника:

— Берко, я в твоей власти.

— Не надо!

— Молчать! — рука Стригура безжалостно стиснула плечо:

— Прикажи ему выйти на берег!

Берко, кривя губы, молчал. Пальцы наместника впивались в кожу, пригибая к земле. Когда терпеть стало невозможно, мальчишка сдался:

— Черет, выйди…

Водовик сделал несколько шагов, ступил на траву. Его тут же схватили за локти. Он задышал часто и прерывисто. Берко чуть не бросился к нему, но рука наместника по-прежнему лежала на плече. Стригур коротко приказал:

— Плащ, — и протянул ему длинное тяжелое полотно:

— Намочи. Хорошенько.

Парнишка зашел в реку, чувствуя, как покалывает, судорогой сводит босые ноги непривычно ледяная вода. Словно невидимые руки хватали, пытаясь опрокинуть и утянуть. Но в последний момент отступались. Родичи Черета или сама разгневанная мать-река? Он поскорее вернулся к наместнику.

— Заверните водовика в плащ. Да не так — с головой. Трогаемся.

— Но Черет умрет без воды! Его нельзя!.. — придушенно возразил Берко.

И снова удостоился пристального взгляда:

— Я рад, что ты привязан к нему. Надеюсь, он к тебе тоже… — Стригур сделал паузу и гаркнул:

— И чтобы больше не заговаривал без спросу!

* * *

В помещении было темно, только через щели потолка пробивались тонкие полоски света. Внизу плескала вода. Берко поморгал, привыкая к полумраку. Ощупал ногой хлипкий деревянный настил, сел. Позвал чуть слышно:

— Ты здесь? — он почти ничего не видел, и от этого становилось жутко.

Послышался громкий плеск, потом скрипнули доски: видимо, кто-то — конечно, Черет, — стал взбираться по деревянной лесенке. Перевалился через край настила, выдохнул:

— Здесь, — устроился поудобнее и, помолчав, пожаловался:

— Там, внизу, вода приходит из реки сквозь железные прутья и уходит в реку, тоже сквозь железо. Но это другая река… Тяжело в чужой воде.

— Ты… сможешь здесь жить? — испугавшись, шепотом спросил Берко.

— Смогу, наверное. Но здешняя вода не хочет меня принять. А, значит, не поможет...

Берко виновато завозился, не зная, что ответить. Он уже различал бледное лицо приятеля, хотя угадывал его чувства скорее по голосу. И теперь гадал, винит ли его Черет в том, что произошло? Решившись, мальчишка спросил:

— Черет, а почему наместник сказал, что ты мой должник? Разве ты мне что-то должен?

Кажется, приятель смутился. Но не стал отпираться:

— Да, — кивок головы был отчетливо виден, — у нас так принято, если тебе спасают жизнь. Но сначала ты ни о чем не просил, а потом… я подумал… ну, в общем, я решил, что не стоит самому напоминать. Меня все уговаривали не признаваться. Мои так радовались, что я удачно тебя провел.

Черет тоже завозился. Добавил в сердцах:

— Этот человек, наверное, колдун. Откуда он узнал про нас с тобой?

Берко и сам подозревал наместника в колдовстве. И, услышав слова Черета, поежился. Одно дело — рассказывать страшные истории в компании сверстников или пугать боязливых сестренок, и совсем другое — самому оказаться в страшной сказке.

— Ты с ним говорил? — нетерпеливо спросил водовик.

— Да. Только не я с ним — это хозяин мне отдавал приказания. Велел… объяснить тебе, что ему нужно, — вспоминая холодные глаза Стригура, с трудом выдавил мальчишка. — Ты ведь и сам уже догадался: он… откуда-то узнал, что ты учишь людей находить клады. Считает, ты любого можешь научить…

— Так скажи ему, что я ничему людей не учу — всего лишь избавляюсь от одолень-травы. А что она в человеке разбудит, от меня не зависит.

— Я… говорил. Только он не слушает. Требует, чтобы ты подчинился. Черет, эта… одолень-трава, она уже сильно в тебе разрослась? Скоро нужно будет от нее избавляться?

— Скоро, — Черет помолчал. Заметил с отчаянием:

— Он все предусмотрел и очень хитро подстроил, этот колдун… И зачем ты пошел к нему на службу?

— А меня никто не спрашивал, — обиженно буркнул друг. — Наместник приказал отцу, тот и отдал. В счет долга.

— Долга, — повторил Черет. — Везде долг, долг, долг. Но я все равно не понимаю… Ну, «научу» я какого-нибудь человека. Чему? Ведь в каждом просыпается свой дар, заранее не угадаешь. А дальше что? Когда во мне больше не будет одолень-травы, что сделает этот… наместник? Он меня отпустит?

— Нет, — то, что Стригур не отпустит водовика, Берко знал точно.

— А что тогда?

— Думаю, заставит тебя снова проглотить семена одолень-травы: он уже послал за ними людей.

— Ты рассказал? — голос Черета кольнул неприязнью.

Берко невольно отодвинулся подальше, ухватившись за край настила. Почувствовал, как глаза наполняются слезами. Слишком несправедливым было все происходящее.

— Не плачь, — примирительно заметил водовик. — Он все равно как-нибудь узнал бы. От тебя или от меня. Мне даже хочется сделать все, как он приказывает, а потом посмотреть на его лицо. Когда он поймет, что никакие клады этот человек не отыщет. Кстати, ты не знаешь, кого он выбрал?

— Господин наместник сказал, что начнет с меня, — Берко глубоко вздохнул, пытаясь прогнать минутную слабость. Но слезы все равно потекли. Он торопливо вытолкнул из себя:

— Это не я сказал про одолень-траву, он уже знал. Я всего лишь подтвердил. Он еще смеялся: «Если водовик тебя не одарит, то через пару дней лопнет, как перезрелая ягода». Я не хочу, чтобы ты лопнул.

Тонкая ладонь Черета легла ему на колено:

— Ну, что ты? Это я сам виноват. Тебе сейчас передать одолень-траву?

— А что для этого нужно?

— Ничего.

— Нет, погоди. Давай, я скажу ему… господину наместнику, что ты можешь это делать только на свободе. У реки. А то он никогда тебя отсюда не выпустит.

— Давай.

Берко показалось, или водовик взглянул на него с благодарностью?

— Черет, — осторожно спросил он, — а если бы ты отдал мне долг, тогда, летом, что я получил бы от тебя?

— Не знаю. А чего бы ты хотел?

— И я… не знаю. Что ты можешь?

— Найти что-нибудь, если это было потеряно в воде, — медленно стал перечислять Черет: — Еще — заговорить твое тело, чтобы ты не мог утонуть. Или подарить тебе умение находить воду даже там, где она прячется глубоко в земле. Если бы ты был взрослым, мог бы познакомить тебя с водяницей…

Он помолчал и добавил неуверенно:

— А больше, наверное, ничего.

— Значит, освободить ты меня не сможешь? — упавшим голосом уточнил мальчик.

— От… колдуна? Нет, этого я не могу. А ты бы мог отпустить меня? Это очень просто. Нужно только сказать: «Я прощаю тебе долг»…

— Нет! — Берко вскочил. — Даже не проси.

И заколотил в дверь, вспомнив, как наместник ровным, спокойным голосом перечислил, что сделает с его родными, если тот отпустит водовика. Слушать было настолько жутко, что он чуть не заткнул уши.

Сзади Черет позвал: «Берко!». И еще раз. Паренек не оборачивался, продолжая стучать. Наконец, снаружи отодвинули щеколду, дверь со скрипом приоткрылась. Берко выскочил, моргая от слез и яркого солнца.

— Он согласен? — рядом возник Стригур.

— Да. Завтра у реки. Черет говорит, что нужна вода… свободная.

— Хорошо, пусть будет вода, — снисходительно кивнул хозяин.

* * *

Здешняя река была широкая, но мелководная. По обоим берегам тянулись поля, и только у воды кустились ивы с мелкими листочками, трепещущими от каждого дуновения. Будто кто-то развесил на ветвях низки мелких серебристых рыбок.

Когда водовика опустили на землю, он тревожно огляделся. Косые лучи солнца словно размывали контуры его бледного тела. Казалось, еще немного — и оно растает, обратится клочком тумана. Берко с Черетом встретились взглядами, и мальчик отвернулся: в глазах приятеля плескалась детская растерянность. Берко и сам ощущал тревогу: здесь все было чужим, не похожим на их родные места.

Один из охранников грубо толкнул Черета в спину, тот пошатнулся, ступил вперед. Его ноги оказались в воде. Всплеск — и он растворился в реке, канул, словно не было. Упустивший пленника воин кинулся за ним, но наместник крикнул:

— Стоять!

Вцепился в плечо мальчишки:

— Зови его!

— Он сейчас вернется.

— Я сказал — зови!

Берко молчал, хотя пальцы впивались когтями хищной птицы… Наверное, дело закончилось бы новыми побоями, но тут Черет, фыркая, поднялся из воды. Откинув назад мгновенно высохшие волосы, обвел людей взглядом прозрачных глаз. И все присутствующие облегченно выдохнули.

По знаку хозяина охрана отступила. Сам наместник, делая шаг назад, толкнул Берко в образовавшийся полукруг. Приказал:

— Начинайте.

Паренек ступил на мелководье, встал перед водовиком. Черет прижал руки к его груди, прошептал, глядя на него снизу вверх:

— Потерпишь немного? Мне бы успеть договориться со здешней рекой.

— Зачем?

— Я могу жить в любой воде, но поможет только та, что признает меня своим. Иначе плохо мне придется.

Черет перестал шептать: громко, нараспев, начал произносить слова незнакомого языка. Берко почувствовал, как встревожились люди за его спиной, один за другим хватаясь за обереги. Ему самому не было страшно. Наоборот, скачущий речитатив застучал внутри, словно нехитрая музыка деревенского праздника. Но если музыка побуждала пристукивать ногами, хлопать в ладоши, пускаться в пляс, то заклинание Черета сжало горло, дрожа неспетой мелодией. Берко закашлялся, пытаясь избавиться от зарождающегося желания петь. Он захлебывался в кашле до тех пор, пока водовик сердито не прикрикнул на него:

— Да делай же то, к чему тебя влечет!

И тогда мальчик запел — без слов, одним голосом, который то разливался половодьем, то журчал водой на перекатах. Как вода, рассказывая каждому о своем. Заслушались все, даже Стригур. Черет медленно, неохотно опустил руки, сказал совсем тихо — его друг скорее догадался, чем услышал:

— Не хочет здешняя река меня принимать.

Но Берко был слишком переполнен происходящим, чтобы обратить на этот шепот внимание. Он отвернулся, вышел на берег. Чувствуя, как опять рвется на волю незнакомый щемящий напев. Наместник жадно впился глазами в его лицо:

— Чуешь деньги? У кого из нас находятся монеты?

Паренек съежился — никаких денег он не чуял. Но как признаться в этом Стригуру?

Сзади прозвучал голос Черета:

— Его дар не имеет отношения к деньгам. Разве вы глухие?

Лицо наместника потемнело. Обогнув Берко, он шагнул к Черету, тряхнул за голые плечи так, что голова мотнулась. Прошипел:

— Как это не имеет? Вздумал обманывать меня? Разве не ты научил Тредыра отыскивать клады?

— Я. Только я его не учил — просто передал одолень-траву, — поправил Черет. — Сколько раз объяснять тебе, человек: я передаю умение. Одариваю. А чем — решаю не я.

— А кто? Кто это решает? — глаза наместника жгли огнем, но водовик остался спокоен.

— Кто-то другой. Боги, река, одолень-трава — откуда мне знать?

Наместник зло прищурился, поочередно глядя то на Берко, то на Черета:

— И что он теперь умеет?

— Петь.

* * *

Неожиданный дар сделал жизнь Берко на удивление сносной. Мальчик очень быстро почувствовал, что к нему начали относиться по-другому. Не как к деревенскому недотепе, над которым можно посмеяться или зло подшутить, а как к человеку особенному. Зато наместник потерял к пареньку всякий интерес, — по крайней мере, уже несколько дней не вызывал к себе. И мальчишка выполнял распоряжения ключника: чистил лошадей, носил воду, колол дрова. Работа была привычная. И если поначалу на него прикрикивали, когда он, забывшись, начинал петь, то вскоре стали просить: «Спой еще».

К Черету Берко не пускали. Стража, разместившаяся у дверей сарайчика, каждый раз повторяла одно и то же: «Господин наместник не велел никого пускать. Иди отсюда». Он для виду отходил, садился, прислонившись к шершавой стене. Запевал, то и дело прислушиваясь — не плеснет ли вода. Постепенно пение захватывало, вокруг собирался народ. Женщины смотрели на певца влажными глазами, мужчины хмурились. Потом кто-нибудь из слушателей не выдерживал: «Парень, что ты завел тоску, — давай что-нибудь повеселее». Иногда Берко делал вид, что не слышит. Но чаще, не говоря ни слова, менял напев… Когда, наплясавшись, люди расходились, некоторое время сидел неподвижно. Но день за днем из сарайчика не доносилось ни звука...

Оказывается, наместник не забыл о пареньке — он уехал. Берко узнал об этом из разговоров слуг. И был только рад отсутствию хозяина. Но рано или поздно все заканчивается — на седьмой день Стригур вернулся. Кавалькада въехала на широкий двор, который сразу стал маленьким. Воины вслед за наместником спешивались, сновали меж коней слуги. Один из них дотронулся до рукава мальчишки, наблюдавшего со стороны за этой кутерьмой:

— Пойдем. Тебя велели привести.

Берко не знал, зачем его позвали, и удивился, увидев, что наместник ждет не один. Рядом с ним сидел, потягивая что-то из широкой глиняной кружки незнакомый старик. Если от взгляда хозяина всегда хотелось спрятаться, то любопытство во взгляде гостя неожиданно прибавило пареньку смелости.

— Ну и чем ты недоволен, Стригур? — словно продолжая прерванный разговор, обернулся к соседу старик.

— На что мне его бесполезное умение? Мне деньги нужны. Помоги выбрать подходящего человека. Ты обещал научить.

— Толку учить, если ты не слушаешь? — заметил гость.

Берко чуть не открыл рот от изумления: старик явно потешался над недовольством наместника. И тот стерпел. Только щеки побагровели.

— Ладно, — глаза старика опять прощупывали мальчишку, но обращался он по-прежнему к хозяину дома:

— Ответь: сделаешь так, как я подскажу, если этот отрок сумеет тебя разжалобить?

Стригур буркнул что-то неразборчиво. И старик кивнул:

— Договорились. Начинай, мальчик.

— Что… начинать? — от волнения у Берко сел голос, но участие незнакомца придало смелости.

— Пой. Пой так, чтобы господина наместника проняло.

Берко замер, потупившись. Потом вздохнул, прочищая горло… Поначалу он сбивался, даже сквозь сомкнутые веки ощущая презрительный взгляд хозяина. Но постепенно забыл о слушателях: тоска, поселившаяся внутри, требовала выхода. И паренек выпускал ее — туда, где плещет река и ветер шумит стеблями черета. Чтобы растворилась, ушла с водой и ветром. А тоска свивалась, затягивала словно водоворот, не хотела отпускать на свободу…

— Прекрати! — Стригур тряс его за плечо. — Довольно, ступай.

И уже старику:

— Пойдем, покажу тебе водовика.

— А мне… можно с вами? — опять забывшись, спросил паренек. Наместник обжег его гневным взглядом. Повинуясь жесту хозяина, слуга вытолкал Берко из покоев. Но тот не стал дожидаться, когда его приставят к работе: спрятался в тени знакомого сарая, прижался ухом к одной из щелей.

Вот скрипнула дверь, и старческий голос произнес:

— Доброго здоровья тебе, водовик. Пусть не обмелеет твоя река.

Молчание. Долгое. Затягивающее в глубину, словно омут. Первым как обычно не выдержал Стригур:

— Что молчишь, нежить? Забыл, как отвечают на вежливое приветствие? Пожелай нам долгих лет…

И чуть слышный шепот Черета:

— Я не обещаю того, что не исполнится. А твоя жизнь короче летнего тепла, человек.

— Ах, ты! — звук пощечины. — Тебя-то я точно переживу.

— Стригур! — гневный оклик старика. И после короткой паузы уже размеренно и спокойно:

— Мальчик мой, ты хитростью заманил на службу водовика — это невиданная удача. Но когда ты увез его с собой, то совершил непростительную ошибку — рассердил и обидел реку. Водовик знает об этом. И я это вижу настолько же ясно, как ты видишь белый свет. Надеюсь, ты не откажешься выслушать, чем опасен гнев реки?

— Расскажи, — наместник, похоже, немного встревожился.

— Теперь до конца своей жизни ты не сможешь напиться ее воды. Если не захочешь умереть. Потому что она будет для тебя ядовита… Но, может статься, обида реки просочится глубже. И тебе нельзя будет пить ни родниковую, ни колодезную воду. Только дождевую. Много ли ты тогда проживешь?

Пауза. И снова голос хозяина:

— Ладно, разгневанная река сейчас меня не очень волнует. Мы пришли сюда не за этим. Ты посмотрел на водовика? Теперь укажешь мне человека? Такого, как Тредыр: чтобы после одолень-травы умел находить серебро. Ошибок больше быть не должно.

— Подходящего укажу. Но обещать ничего не берусь. Если все получится, дай слово, что вернешь водяного жителя туда, откуда взял. И задобришь реку — я научу тебя как…

— Не трудись перечислять, — высокомерно перебил наместник. — Водовик останется здесь, чем бы ты меня ни пугал.

— Ты очень упрям, Стригур.

* * *

Берко отодвинулся. Голова кружилась, перед глазами плавали красные пятна. А еще — хотелось петь. Он негромко вывел начало мелодии. Уже зная, что за незнакомая песня дрожит внутри — песня, которая заставит наместника принять нужное решение. Оказывается, это так просто запереть Стригура в волшебной мелодии, заключить в нее, словно в темницу, наполнить тоской и одиночеством. И Черет будет свободен. Нужно только заставить господина наместника слушать…

Скрипнула дверь. Хозяин и старик, переговариваясь, вышли из сарая. И почти сразу за стеной прозвучал журчащий голос:

— Берко!

Паренек вздрогнул — водовик очень редко называл его по имени.

— Черет, я здесь.

— Знаю. Ты спел. А я… слышу, когда ты поешь. Не могу не слышать: твой голос теперь — голос реки...

— Точно слышал? Когда я пел наместнику? Мы ведь были в доме, — грубовато перебил Берко.

— Я же сказал: все, что ты поешь, — повторил Черет. — Жаль, мне это уже не поможет. Твой хозяин умрет, и я вряд ли переживу его… Нам обоим не увидеть зимы.

Спокойные слова, от которых у мальчика побежали мурашки.

— Черет, мои родные… Я… Ты просто не знаешь — Стригур грозил… что они умрут в муках, если я отпущу тебя.

Он замолчал, со страхом ожидая ответа. Наконец, выдохнул:

— Я попытаюсь тебе помочь.

И тут его взяли за плечо. Рассерженный ключник, ничего не объясняя, рывком поднял мальчишку на ноги, повел за собой. У распахнутых ворот толкнул к незнакомому воину:

— Вот — хозяин велел немедленно увезти.

— Но… я не могу, — запротестовал Берко. — Господин наместник… через меня договаривается… с водовиком. Можно я к нему…

И тут же вжал голову в плечи, ожидая оплеухи.

Его не стали бить. Только переглянулись. Воин вскочил на коня, подхватил мальчика.

— Следи там за ним, — напутствовал ключник.

— Не упущу, не беспокойся.

— Ну, езжай.

Конь шагом миновал ворота. И на Берко нахлынула тоска, такая сильная, что перехватило дыхание. Он пару раз судорожно вздохнул. Запел, не замечая, как текут по лицу слезы. Воин не удивлялся и не останавливал. Только держал крепко — не вырвешься. А Берко прощался с Черетом. В звуках его голоса текла река, дрожал тростник. Но не дотянуться было, не шагнуть назад. Оставалось только жалеть, что не ценили они безмятежные дни своего знакомства… А потом темнота сомкнулась, и все исчезло.

* * *

Он очнулся от перезвона струн. Глаза снова защипало. На этот раз Берко сумел удержаться от слез. Стараясь не шевелиться, чуть-чуть приоткрыл веки. Изба. Невысокий потолок, бревенчатые стены. Маленькое окошко, через которое льется яркий солнечный свет. Он лежит на печи. Паренек осторожно приподнялся и, оглядевшись, увидел сидящего на скамье тонкого светловолосого парня с торбаном. Когда незнакомец, словно почуяв взгляд, выпрямился, глаза паренька изумленно распахнулись — перед ним был вылитый Черет. Разве что немного постарше. Мальчик рывком сел:

— Ты кто? — спросил он, почему-то испугавшись, что попал в подводное царство. Страх был так велик, что пересилил другой — получить от хозяина по шее за неучтивость.

— Торбанщик. Лен, — парень улыбнулся. — Господин наместник велел, чтобы я научил тебя играть… Тебя зовут Берко, я знаю. И про дар водовика мне рассказали. Молока хочешь?

— Нет.

Берко подумал, что сделать из него музыканта, скорее всего, предложил загадочный старик. В другое время мальчика порадовала бы такая перемена. Оказаться вдали от Стригура уже было счастьем… Но его помощи ждал Черет. А парнишка даже не знал, где очутился.

После нескольких вопросов, заданных Лену, стало ясно, что произошло. Берко привезли в приграничный городец — десятка полтора изб, огороженных частоколом. Здесь жили дружинники, охранявшие дорогу в Степь. До богатого городища, в котором размещался наместник, по словам торбанщика было недалеко — пол дня пути, не больше. Но будущий учитель не скрывал, что Берко отправлен в изгнание, — за частокол не выпустят. Пришлось смириться, что сходу убежать не выйдет.

Пока они болтали, паренек, все еще дивящийся сходству Лена и Черета, заметил странность: торбанщик почти не вставал с лавки. А если поднимался, то непременно опираясь на что-нибудь руками. Заметив вопросительный взгляд ученика, пояснил:

— Я не хожу почти. В детстве переболел огневицей, и кости стали ломкими. С руками-то все в порядке, а вот ногам тяжело носить меня, — и виновато улыбнулся, словно его худое тело было громоздкой тушей.

— А на коне? — не удержавшись, спросил новичок.

— Езжу. Главное, не упасть… А ты мне не споешь? Очень уж хочется послушать, чему ты у водовика научился.

— Спою, — согласился Берко.

— А давай вместе?

Лен тряхнул светлыми волосами — жестом Черета, от которого защемило сердце. Тронул струны. Берко торопливо вытолкнул первый звук. Как всегда он запел без слов, одним голосом. И голос не подвел: по избе закружилась метель — та самая, которая в детстве до костей застудила Лена. Ломала его тело огневицей. Сделала таким, как есть. Торбанщик поймал незнакомый мотив, сплел звуки инструмента с чужим голосом. Мальчик зажмурился, чтобы не видеть падающих хлопьев. Разогнал их, отвел, не подпуская к маленькому Лену коварную болезнь. Но огневица упорно возвращалась. Раз за разом. В конце концов, когда голос начал срываться, Берко оборвал пение, запоздало сообразив, что ему не победить прошлое. Напоследок дрогнув струнами, смолк инструмент. Лен с восхищением и веселой опаской заметил:

— Не слышал бы сам — ни за что не поверил бы.

— А что… такого? — тоже с опаской уточнил Берко.

Веселые искорки погасли в глазах музыканта, и он сердито рявкнул:

— Ты о чем сейчас пел?

— Я… так, ни о чем.

Парень поднялся, в три шага очутился рядом с Берко и больно дернул за ухо:

— Ты зачем мою огневицу прогонял? Младенец.

Лен был старше всего года на три, но мальчик, и правда, ощутил себя несмышленышем. Смутился:

— Не знаю. Просто...

— У таких, как ты, все просто. Знаешь, что она с тобой сделать могла?

Торбанщик смерил его сердитым взглядом, вернулся на прежнее место, опустился на скамью. И вдруг так заразительно расхохотался, что Берко присоединился к смеху. Но почти сразу Лен оборвал веселье. Распорядился:

— Петь будешь, только когда я прикажу. И только под мою мелодию. А ослушаешься — найдется, кому тебя выпороть. Если сам не сумею, — он опять рассмеялся.

И Берко рискнул спросить:

— Так я победил ее?.. Огневицу.

— Победить ее невозможно. Но, странно, у тебя почти получилось. Первый раз такое вижу, — и Лен строго прибавил:

— Никто не должен об этом узнать.

В приоткрытую дверь заглянул воин:

— Слышу, весело у вас. Лен, ужинать будешь? Принести?

— Пусть мой ученик сходит. А то засиделся на одном месте.

По дружелюбной ухмылке, появившейся на усатом лице дружинника мальчик понял, что торбанщика здесь любят. И с готовностью вскочил, чувствуя, что начинает осваиваться на новом месте.

* * *

Прижился он в городце мгновенно. Даже не прижился — прирос, словно родился среди этих людей. Здесь не было пугающего многолюдства, заставлявшего Берко прятаться по углам в доме наместника. Через несколько дней паренек почти каждого знал в лицо. А для своего учителя, которого, забываясь, то и дело называл Черетом, готов был разбиться в лепешку. Торбанщик снисходительно принимал его поклонение, при учебе награждая колкими фразами и подзатыльниками. Но и сам прикипел душой к ученику. А Берко не догадывался об истинных чувствах Лена. Даже когда, рассказывая, как попал на службу к наместнику, зло бросил: «У меня больше нет родни». И в ответ услышал: «Кто захочет — своим назовет. Чего проще — колыбельную спеть». Это был известный обычай: чтобы принять чужака младшим в семью — сыном или братом — достаточно было спросить приемыша: «Спеть тебе колыбельную?». Но Берко, погруженный в недавнюю обиду, только горько засмеялся: «Кому я нужен? Меня же на службу отдали. Вечную». И не заметил, как приподнял тонкие брови Лен.

А еще мальчик не понимал, сколь разительно выздоровел его учитель. Ему казалось естественным, что Лен уверенно ходит по избе, пусть с осторожностью, но спускается во двор, даже согласился как-нибудь проехаться с ним верхом. И только после очередного перешептывания за их спинами, торбанщик пояснил:

— Я раньше и двух шагов ступить не мог. К коню на руках выносили. Так что не зря они удивляются.

Но даже эти слова не убедили Берко. Пареньку проще было считать, что все произошло само, и его пение тут совершенно не причем. А вот Лен, похоже, ни на миг не забывал об исцелении. Хотя поначалу не заговаривал о странном даре ученика.

На четвертый день он предупредил Берко:

— Под вечер народ у нашей избы соберется. Я буду развлекать гостей, а ты просто посидишь рядом. Хотя им любопытно и тебя послушать — как же, сам водовик одарил. Один раз подыму: что сыграю — то и споешь. Справишься?

— Петь не трудно, — удивляясь собственному бесстрашию, заявил Берко. — Я перед наместником пел.

— А мне что-то не по себе, тоскливо, — зябко повел плечами Лен. — И кукушка, слышишь, никому долгих лет сегодня не обещает. Словно ее заговорил кто… Сходи что ли — оседлай лошадей. Проедемся.

О таком Берко не нужно было просить дважды. Он вскочил, бросился на конюшню, подвел двух спокойных кобыл к избе. Помог забраться в седло учителю, вскарабкался сам. Но стоящий возле распахнутых ворот часовой преградил им дорогу:

— Лен, тебя-то я выпущу, а насчет мальчишки — сам знаешь…

Торбанщик обернулся к Берко:

— Мы поедем вдвоем, если ты обещаешь не отходить от меня ни на шаг. Тогда нас отпустят. Но если нарушишь слово… все равно найдут и за ворота больше не выпустят. А плетью так отходят, что на всю оставшуюся жизнь запомнишь.

Ученик опустил глаза:

— Обещаю, Лен.

— Что обещаешь?

— Не оставлять тебя, — мальчик вспомнил о Черете и добавил совсем тихо: — Сегодня.

Часовой усмехнулся в усы, отступил в сторону:

— Счастливо прокатиться.

* * *

Первое, что сделал Берко, когда они стреножили лошадей, — прислушался, не журчит ли поблизости ручей. И тут же пошел на еле различимый звук.

— Ты куда? — с легкой тревогой окликнул Лен.

— Воды напьюсь.

Ручей был узким, но глубоким. Подмывал корни деревьев, журчал, преодолевая упавший поперек течения замшелый ствол. Отодвинув ветки черемухи, паренек присел на корточки, умыл лицо. Опустив руки в воду, позвал:

— Черет? Черет, ты меня слышишь? Потерпи еще немного, я что-нибудь придумаю.

Ответа не было, только быстрая ледяная вода студила руки. «Чужая вода», — вспомнил Берко.

— Что же вы не поможете ему? — спросил вслух неизвестно кого. — Вы же родня.

Плеснула рыба, словно кто-то ехидно хихикнул.

Мальчик вдруг со стыдом осознал, что начинает забывать приятеля: ему не хотелось возвращаться к наместнику, чтобы вызволить Черета. Нынешнее счастье было другим — простым и обыденным. Жить в замкнутом, уютном мирке. Служить Лену, изо дня в день встречаться с одними и теми же людьми, быть среди них своим…

— Берко! — оклик учителя перекрыл шум воды.

— Иду!

Мальчишка торопливо вернулся на поляну. Насупился, подметив внимательный взгляд Лена. Опустился на землю, в пол-оборота к нему. Старательно отворачивая лицо.

— Ты не молчи — спой, — прозвучал негромкий совет.

— А о чем… спеть? — Берко искоса поглядел на жующего травинку торбанщика.

— Вот об этом, — тот обвел рукой залитую солнцем поляну, пасущихся лошадей, тропку, по которой они приехали. — Может, нам всем и полегчает.

— Давай, я лучше тебе расскажу… о Черете.

— Рассказывай, — кивнул словно ждавший этого Лен. — Раз уж я сам не рискнул спросить.

— А что тебе о нем говорили? — сразу же насторожился паренек.

— С чего ты взял, что мне о нем говорили?.. Ты называешь меня этим именем. Не замечал?

Ответом ему был растерянный взгляд.

— Это ведь твой друг, — подсказал торбанщик. — Или брат?

— Черет — водовик. И если он погибнет, я буду в этом виноват, — выдохнул Берко.

— Ты лучше начни с начала, — посоветовал Лен.

* * *

Домой они вернулись, когда солнце спряталось за деревьями. Задержались бы и дольше, но стали нещадно кусаться комары. Во дворе было тихо. Они миновали окликнувшего их часового. Но тот не успел ничего сказать: вышедший из избы Ясор — сотник маленького гарнизона, — подхватил сползающего с лошадки торбанщика. Поставил перед собой, ворча:

— Вы бы еще до темна по лесу болтались. Как нужны — так не доискаться. Готовьтесь принимать гостя.

— Кого? — поднял брови Лен.

Ясор махнул рукой мальчишке, веля увести лошадей. И быстро зашептал что-то на ухо торбанщику. У Берко сердце ушло в пятки: он представил наместника. Который опять велит увезти его неизвестно куда, посадить в темницу или другим способом накажет ни за что. Когда, войдя в избу, паренек увидел всего лишь приезжавшего к Стригуру старика, то вздохнул с облегчением. Лен уже что-то неторопливо рассказывал гостю. Но при виде вошедшего Берко, тот жестом остановил музыканта. И обратился к мальчику:

— Мне нужно поговорить с тобой, ученик торбанщика.

От официального обращение Берко смутился. Кивнул. Неловко поклонился, бросив испуганный взгляд на Лена. Старик тоже посмотрел на того и спросил:

— Нам выйти или ты сам немного погуляешь?

— Зачем? — не дав учителю рта раскрыть, удивился Берко: — Он же все знает… о Черете. И о господине наместнике.

— От кого? — похоже, не поверил старик.

— Я рассказал.

Кажется, торбанщик вздохнул с облегчением. Но приезжий не унимался:

— Хорошо, пусть знает. Но есть разговоры, которые лучше вести наедине. А у нас будет неприятный разговор...

— Лен, не уходи!

— Вот ведь наказание, — с досадой пробормотал старик. — Мало мне было одного упрямца.

Воцарившееся неловкое молчание после паузы снова нарушил гость:

— Мне по приезде сотник обмолвился, что ты сегодня играешь. Я бы тоже послушал. А потом не спеша обо всем переговорим. Согласны?

Лен обрадовано тряхнул волосами:

— Берко, подай мне инструмент. И собери всех.

Мальчик протянул ему торбан и с облегчением выскользнул за дверь. Но тут же понял, что не знает, как выполнить поручение. Хорошо, что на глаза ему попался Ясор. Несколько сбивчивых слов: «Лен велел позвать всех. Он будет петь. А как позвать?» оказалось достаточно, чтобы воин распорядился:

— Обойди избы, и на конюшню загляни. Так всем и скажи — Лен зовет. Кого не увидишь — сами подтянутся, не беспокойся.

* * *

Вскоре на дворе стало шумно от собравшихся людей. Кто-то устраивался прямо на земле, другие притащили деревянные лавки. Лен вышел на крыльцо, коротко поклонился, сел на ступени. Гость пристроился у него за спиной, Берко встал рядом с учителем. Ему было не по себе: дар Черета наделил мальчика не очень приятным свойством — ожидание музыки вызывало озноб. Вот и сейчас пришлось стискивать выбивающие дробь зубы. Торбанщик, не знающий причину его волнения, подбодрил Берко взглядом. Тот через силу улыбнулся.

Но, видимо, Лен счел нужным поторопиться и, не дожидаясь, пока все устроятся, тронул струны. Шум сразу начал стихать. И сотрясающая паренька дрожь мгновенно исчезла. Будто и не лихорадило только что от волнения.

Первую песню Берко никогда не слышал: протяжный, грустный напев о молодом парне, не вернувшемся из сечи. Воинам она была понятнее и ближе, чем выросшему в деревне мальчишке, — люди затихли. Наверное, почти каждому закралась в голову мысль, что не сегодня-завтра и по нему могут сложить похожую песню. Когда Лен замолчал, большинство воинов сидели, задумавшись, только самые молодые нетерпеливо зашушукались. Торбанщик недолго медлил — грянул что-то удалое, тоже про битву, но уже про схватку богатырей, битву добра и зла. Люди оживились, кое-кто чуть слышно начал подтягивать. Кто-то лихо свистнул, ударили в ладоши, затопали. Берко же с головой погрузился в музыку. От пения торбанщика внутри у него все замирало. И мальчик плыл, плыл сквозь переливы мелодий. А учитель все играл и играл.

Но и Лена настигла, в конце концов, усталость. Временами он останавливался и долго перебирал струны, словно не зная, какую песню выбрать. Наконец объявил: «Все, хватит на сегодня». И тут молодой парень, имени которого Берко не помнил, выкрикнул из задних рядов:

— А спой еще про цвет папоротника, Лен. Ты в прошлый раз обещал. Да и заветная ночь близко.

По короткой заминке учителя Берко понял, что торбанщик не знает, как лучше отказаться. И дотронулся до его плеча:

— Можно мне?

— Ты знаешь слова? — удивился тот.

— Я… голосом спою. Но они услышат… или увидят. Как лучше сказать? В общем, я справлюсь. Лен, ну, пожалуйста.

— Сыграть тебе?

Мальчик только нетерпеливо кивнул. Тихая мелодия зазвенела над двором, и Берко увидел освещенную луной поляну, на которой собралась лесная нечисть, чтобы запутать, не пустить блуждающего впотьмах человека к огненному цветку папоротника. Паренек добавил к музыке голос. И кожей ощутил, как люди увидели то, что мгновением раньше показалось ему. Теперь уже Лен подстраивал звуки торбана под пение. Вспыхнул, разгораясь, волшебный цветок, замелькали тени, протянул руку, срывая огненный стебель, молодой смельчак. И тут же замер, когда открылись его глазам лесные клады. Постоял, оглядываясь. А потом кинул наземь, растоптал огненный цветок, потому что понял, чем заплатит за добытое богатство. Недовольно взвыла лесная нечисть, взлетел мальчишеский голос — и песня оборвалась: Лен и Берко замолчали одновременно.

Первым пришел в себя сидящий позади торбанщика старик. Усмехнулся, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Поздравляю с таким учеником.

Люди зашевелились. Парень, просивший песню, одними губами вымолвил: «Да как же так?». Ему никто не ответил. Пошатываясь, встал Лен. Берко показалось, что он даже осунулся, пока играл и пел. Мальчик шагнул к учителю. Но не решился предложить помощь, только принял из опущенных рук инструмент. По счастью к торбанщику подскочил Ясор, помог взобраться на ступени. Придерживая за плечи, увел в избу. Наверное, отругал бы, но, увидев идущего следом гостя, только сдвинул брови. Приказал:

— Берко, за ужином сходи. С утра не евшие. И сейчас будете жевать холодное.

Но жевать холодное не пришлось: оставленный в печи горшок реповой каши был теплым. Запах сразу наполнил избу. Торбанщик взялся было за ложку, но спохватился — пригласил к столу гостя. Тот отказался под предлогом, что его уже накормили. И Берко с Леном принялись за обе щеки уписывать вкусную кашу.

Старик дождался, когда горшок опустел. Поймал взгляд певца, спросил, посмеиваясь:

— Ты хоть знаешь, чего добился своей песней? Или не догадываешься?

— Чего? — мальчик внутренне съежился. В глубине души он был уверен, что песню о папоротниковом цвете нашептал ему Черет. Слишком она была необычна. И не отпускала. До сих пор внутри дрожала невидимая жилка. Похоже, недаром водовик говорил, что слышит каждую его песню… Неужели старик догадался? Но гость заговорил о другом:

— Ты отбил у здешних охотников желание искать клады. Всего-навсего.

Не понимающий, хвалят его или ругают, Берко на всякий случай насупился:

— И правильно. Одни несчастья от этих кладов. Без них намного лучше.

— Может, и так, — согласился гость. И снова остро взглянул в лицо:

— Ну что, ученик торбанщика, готов ты со мной поговорить?

— А ты не можешь называть меня по имени, господин? — попросил мальчик.

— Нельзя, — серьезно ответил старик: — Я ведь колдун. Настоящий. Чем меньше я знаю людских имен, тем спокойнее живется людям. Имя сближает. Зная имя, можно убить или покалечить. Одним произнесенным словом. Поэтому не хочу я знать, как тебя зовут… Скажи лучше — прижился ты здесь?

— Да, тут словно дома, — мгновенно оттаял Берко. — Даже лучше.

— Вот и хорошо. Помни, что именно господин наместник велел отправить тебя сюда. Ты благодарен ему за это? Или все еще сердишься на Стригура?

Опять непонятный, пронизывающий взгляд.

— А… почему господина наместника ты называешь по имени? — вопросом на вопрос ответил мальчишка.

— Потому что Стригур — мой родич. Дальний, но родич. А от родни, как ни старайся, не отгородишься… Так ты обижен на него или простил?

Берко помялся. Искренне сказать «простил» не выходило:

— Зачем ты хочешь узнать об этом?

— Затем, что ты можешь помочь ему. Стригур прогневал реку, в которой жил твой друг водовик. Сильно прогневал. Но тебе под силу вымолить для него прощение. Согласен ты поехать со мной и спеть реке?

— Нет, — резко, будто бросаясь в холодную воду, вымолвил Берко. — Он не отпускает Черета. Не буду я просить за него.

Взглянул на Лена, ища поддержки. И увидел, что торбанщик спит: привалившись к стене, полузакрыв глаза — сейчас особенно похожий на Черета. Мальчик снова обернулся к старику, укоряя взглядом: ему было ясно, чья это работа.

— Утомился твой учитель, — спокойно пояснил тот. — А я помог ему прикорнуть. Не нужно — ни ему, ни тебе, ни мне — чтобы он слышал наш разговор. Понимаю, что лишил тебя поддержки, но ты и сам способен принять решение.

Паренек опустил глаза, помолчал. Ответил твердо:

— Я все равно не передумаю. Лучше попросите господина наместника отпустить Черета.

— Уже просил. И не однажды. Но жадность Стригура сильнее разума. Ты-то совсем другой, мальчик… — старик подождал, добавил устало: — Если споешь реке, я помогу освободить водовика.

— Как? — тут же попался на крючок Берко.

— Отвезу тебя к наместнику. И ты споешь ему. Ты ведь сумеешь подобрать для Стригура зачарованную песню? Вон, по глазам вижу — сможешь. А я заставлю наместника выслушать тебя, — ответил колдун. — Договорились? Но… все это после того, как ты споешь реке… По словам Черета — и ему, и твоему хозяину отпущен слишком короткий срок.

Берко отвернулся, чтобы скрыть выступившие слезы. Вспомнил тихий голос Черета: «Нам обоим не дождаться холодов». Он с обидой поглядел на торбанщика: ему очень нужен был совет. Но Лен спал. А внутри что-то настойчиво требовало: «Не соглашайся».

— Я… можно, я до утра подумаю, господин? — наконец, пробормотал он.

— Очень разумно. Я ждал от тебя такого ответа. Доброй ночи, — тотчас же поднялся старик. Мальчик напрасно ловил на его лице хотя бы след удовлетворения.

Гость вышел. А Берко задул огонек светильника, постоял в полутьме… Ровно дышал Лен. Сейчас бы тоже лечь. Но сна — ни в одном глазу. Он вышел на крыльцо. Присел, обхватив колени руками. Вяло отмахнулся от зудящих над ухом комаров. Слушал ночь и долго не мог понять, что же не дает ему покоя. Наконец, сообразил — он был не в силах запеть. В горле першило от желание докричаться до Черета, но Берко словно лишили голоса. Может, и правда, лишили? Заколдовали из страха перед тем, что Берко может спеть? Страшные догадки, одна нелепее другой, не давали покоя пареньку. Несколько раз он пытался одолеть немоту, но кроме хриплого дыхания и кашля из горла по-прежнему не вырывалось ни звука. Он со страхом представил, что онемел навсегда. Потом вспомнил, что почти согласился спеть реке. И окончательно уверился, что без старого колдуна здесь не обошлось. От этой мысли Берко внезапно успокоился. Просто сидел и смотрел перед собой. А внутри дрожала не выпущенная на волю мелодия.

Он ушел спать, когда за частоколом, приветствуя зарю, начали перекликаться птицы.

* * *

Проснулся Берко от того, что учитель тряс его за плечо:

— Эй, да что с тобой? Не добудиться. Нам уже завтрак принесли. Вставай. Ты не заболел после вчерашнего?

Паренек с трудом открыл глаза, которые так и норовили закрыться. И хотел заверить торбанщика, что с ним все в порядке, как горло перехватило. Берко закашлялся, пытаясь подавить страх — он по-прежнему не мог говорить. Вместо ответа пришлось мотнуть головой. Но Лен уже заметил неладное. Забросал быстрыми вопросами. Успокоить его мальчик не мог, поэтому молчал, отводя глаза. И торбанщик угадал, в чем дело. Спросил одними губами:

— Ты потерял голос?

— Что случилось? — вошедший старик говорил спокойно и властно. И смотрел только на Берко:

— Мальчик, что с тобой?

— Онемел, — ответил за ученика Лен.

Колдун удивленно приподнял брови, но, вглядевшись в их серьезные лица, протянул с легкой иронией:

— Кажется, вы оба уверены, что это мое заклятье. Зачем? Мы ведь с тобой обо всем договорились. Я ждал твоего решения. Так мы едем?

Мальчик, попытавшись ответить, снова закашлялся, и старик, точно спохватившись, протянул руку. Поводил перед лицом Берко, сказал недоуменно:

— Ты можешь говорить. Не знаю, что ты себе придумал, но голос никто у тебя не отнимал.

То ли от его уверенных слов, то ли от чего-то другого, но паренька отпустило.

— Спасибо, — хрипло произнес он. — Я… не знаю, что на меня нашло.

— Так мы едем? — повторил старик.

— Я… еще ничего не решил.

Но тут вмешался Лен. Торбанщик поднялся и заслонил собой друга:

— Господин, конечно, тебе позволено многое. Но я никуда не отпущу своего ученика.

— Он вернется завтра после полудня.

— Нет.

Они бы еще долго мерились взглядами, но тут прозвучал голос Берко:

— Я хочу спеть. Пожалуйста, не вмешивайся, господин… Лен, ты тоже.

В его голосе было столько сдержанной муки, что торбанщик и старик не нашлись, что ответить. Только переглянулись. А первый звук уже взлетел, наполняя воздух неясной тревогой. Эта мелодия не была похожа на ту, что рождалась, но не могла выплеснуться ночью. Сейчас в песне Берко слышались крики, лязг мечей. И частые удары набата… Когда он замолчал, старик поглядел на Лена:

— Что скажешь?

— А что тут сказать? Набег нас ждет, — хмуро заключил торбанщик. — Господин, ты Ясора предупреди. Только прошу, не говори, что мой ученик беду накликал.

— Хорошо. Мальчик, пойдем, проводишь меня. Да не увезу, не увезу я его, торбанщик. Даю слово.

Старик развернулся и вышел.

* * *

Гость держал лошадь в поводу, но уезжать не спешил. Рядом переминался с ноги на ногу Берко. Как всегда после спетой мелодии внутри царила гулкая пустота, пареньку было холодно и неуютно. Словно тяжелая работа высосала все силы. Поспать бы. Но он терпеливо ждал, когда старик скажет то, зачем позвал его.

— Прощай, ученик торбанщика, — наконец, негромко начал колдун. — Не держи на меня зла за то, что пытался принудить тебя. Обещаю, я больше не стану этого делать. Я и раньше бы не пытался, если бы знал, что ты не сможешь того, к чему не лежит душа. Раз не хочешь просить за Стригура — реку не обманешь. Жаль, слишком поздно я догадался. Только ребенок вроде тебя может сам себя лишить голоса. Чтобы не пришлось выбирать…

— Я не…

— Значит, твой дар. Я к этому точно не причастен, поверь. Так ты не держишь зла?

— На тебя? Нет. — Берко смутился. — Ведь Стригур — твой родич. Но я, и правда, не могу…

— Да ведь и я о том же. Удачи тебе. И не забывай своего приятеля Черета…

* * *

Два дня в крепости царила тревожная собранность. Но время шло, вестей не было. И даже Лен, обычно безоговорочно верящий ученику, под вечер второго дня не выдержал:

— Выходит, ты обманул его?

Мальчик не ответил. Словно не услышав, извлек негромкий звук из торбана.

Они сидели на крылечке. Лен прислушивался к неторопливой жизни поселка, Берко разучивал первую мелодию. Время от времени получая нагоняй от учителя: это только казалось, что торбанщик не обращает внимания на его занятие.

Топот копыт и стук в ворота разорвали сонную тишину. Лен напрягся, Берко по-прежнему терзал струны непослушного инструмента. Рука учителя заставила его остановиться. А к гонцу уже спешил Ясор. С крыльца, где сидели ребята, разговор не был слышен, но когда сотник отпустил посланца, то сам подошел к ним. Сообщил:

— Был набег. Отбились. Князь на подмогу дружину прислал. И вот что странно — мимо нас степняки шли. Наш городец не в глуши — на дороге — стоит. Как же они проскочили? И назад должны были тем же путем бежать. А нету… Ты понимаешь, в чем дело, Лен?

Парень дернул худым плечом:

— Откуда мне знать? Разве что колдун нас заколдовал. Наложил невидимость.

— Зачем ему это?

— У него спроси.

Воин перевел взгляд на Берко:

— Чего старик от тебя хотел?

— Чтобы я спел… реке, — мальчишка сообразил, что сболтнул лишнее. Добавил:

— Он запретил об этом рассказывать.

— Понятно, — Ясор помрачнел.

— Берко, сходи в погреб — принеси холодного кваса, — велел Лен. И так глянул, что даже дурак бы понял — быстро не возвращайся.

О чем они говорили, мальчик так и не узнал, но сотник перестал смотреть на него хмуро и настороженно. А торбанщик потом, когда одни остались, сказал:

— Ты не расстраивайся: Ясору просто твой дар не нравится, он не знает, как с ним совладать. Ничего, скоро поймет, что ты никому не желаешь зла.

* * *

Дни потекли медлительно и спокойно. Учеба не казалась тяжелой. Служить Лену было в радость. Правда, иногда из памяти выплывало лицо Черета, и на душе становилось муторно. Но Берко гнал воспоминания прочь. А потом жизнь опять переменилась. Началось все с худой круглолицей девчонки. Когда Берко вошел в избу, она сидела на лавке, вцепившись руками в самый краешек, словно воробей на ветке. По старенькой застиранной одежке мальчик сразу определил, что она из бедной семьи. Всех украшений — девичий оберег — бусы из рябиновых ягод на загорелой шее.

Паренек поздоровался и вопросительно поглядел на учителя. Тот как обычно тряхнул светлыми волосами, начал просительно:

— Познакомься, это Живица, ее отец служил здесь, — торбанщик запнулся, но счел нужным пояснить: — Пять лет назад. Тогда набег был, а после мор. Мои родители в ту осень умерли. И ее. Пол-деревни тогда перемерло. Мне-то повезло: Ясор взял в городец — они с отцом побратимами были. А у Живицы только дед остался… Вот пришла по старой памяти — корова у них потерялась. Оборвала привязь. Ты не поможешь?

— Поискать? — недоуменно уточнил мальчишка. Ясно было, что хозяева вблизи от дома все уже обыскали. А бродить по незнакомому лесу…

— Спеть, — улыбнулся Лен. — Чтобы сама прибежала. Или хотя бы увидеть, где она.

Берко уставился на учителя, не веря своим ушам. Приманить корову песней? Торбанщик не давая ему опомниться, встал:

— Пойдем — прикажу, чтобы выпустили тебя за ворота, — обернулся к девочке: — Живица, проводишь его на опушку, туда, где корова паслась.

Берко так растерялся, что лишь у ворот обернулся к Лену:

— А если у меня…

Парень тряхнул его за плечо:

— Постарайся. Ясор предлагал отправить на поиски пару-тройку парней. Но если хозяева со вчерашнего дня ее не нашли…

Паренек без труда догадался о недосказанном: «Может, ее уже волки съели». Скосил глаза на девчонку: она тоже догадалась — стиснула зубы. Он поежился. Потерять корову, когда в семье только старик и девчонка. Тогда остается наниматься в работники. Если возьмут.

— Ладно, я попробую… — пробормотал он.

* * *

На лугу стрекотали кузнечики. Берко присел, подставляя лицо солнцу. Откашлялся, пробуя выдавить из горла нужный звук. Но сразу понял, что нечего и пытаться, — его дару не было дело до потерянной коровы. Паренек опять закрыл глаза, вцепился руками в стебли травы, прислушался… В какой-то момент ему показалось, что вот-вот песня прорвется, зазвенит в такт полуденному стрекоту. Но сил или умения не хватило. Он взглянул на застывшую в отдалении Живицу, поймал ее недоверчиво-испуганный взгляд, спросил:

— А ручей здесь есть?

— В той стороне течет, — показала она.

Берко сходил к прозрачному потоку, ополоснул лицо, прося далекого Черета: «Помоги, если можешь». И сразу занозой кольнула до поры до времени уснувшая совесть — он ведь обещал помочь водовику. «Ну, не сбежать мне пока отсюда. Никак», — прошептал мальчик покаянно. Руки потихоньку начали мерзнуть. Он еще раз провел ладонью по лбу, поднялся… У берега трепетали на ветру голубые колокольчики. Берко залюбовался, тронул ближайший цветок, представляя другое: как звякает от каждого шага привязанная к шее скотины гремушка… И увидел. Рыжую некрупную корову, по колено завязшую в болоте. Вот она пытается освободиться, мычит — коротко и недоуменно. Не сводя с него, Берко, больших карих глаз. Паренек зашептал ей что-то ласковое. И сообразил, что поет, нет, заклинает — не двигайся, стой спокойно, только дождись нас, прошу тебя. Замолчал. Обернулся к девчонке. По лицу понял, что и она видела:

— Знаешь, где это? — и после ее быстрого кивка. — Тогда беги к Ясору — нам двоим ее не вытащить. Пусть топоры и веревки возьмут — ветками гатить придется, иначе нам до твоей коровы не добраться. Слишком глубоко увязла…

Поздно вечером Берко вернулся в избу торбанщика, которую давно называл домом, и полуживой от усталости опустился на лавку. Лен уже все знал. Поэтому они перебросились парой коротких фраз, но когда стали устраиваться на ночлег, учитель неожиданно заметил:

— Я не хочу тебя пугать, но завтра сюда придут люди.

— Зачем? — поправляя подушку, сонно удивился Берко.

— За помощью. Мое выздоровление поначалу всех удивило. Но его не связывали с тобой. Когда степняки прошли мимо крепости, Ясор заподозрил, в ком причина. Но то, что потерянную корову отыскал именно ты, уже знают все в округе. Покуда им неясно другое — как много ты можешь. Но уже завтра появится кто-нибудь с просьбой отыскать пропавшее. А дальше — больше. Я, конечно, не дам тебя в обиду, но...

— А если… у меня не получится? — испугался мальчик.

— Ну что ты вскочил? Получится. Спи уже. Сыграть тебе колыбельную?

Не задумываясь, Берко молча кивнул. Прилег, радуясь, что темнота не дает торбанщику разглядеть его лицо. Лен хочет назвать его братом? Почему? Берко с трудом удержался, чтобы не спросить… А торбанщик уже, почти не касаясь струн, тронул инструмент, запел знакомое с детства, монотонное, негромкое, совсем как покойная мать, убаюкивающая младших… Колыбельную. Светлые волосы упали на лоб. И Берко опять кольнуло от его сходства с Черетом.

* * *

Как в воду глядел торбанщик — на следующий день потянулись просители. Сосланный в глухой угол мальчик вдруг обнаружил, что его власть выше власти Лена и даже сотника. К изумлению Берко просили не только отыскать потерянные вещи или вылечить родных. Приходили с просьбами, от которых спина покрывалась гусиной кожей. Присушить девушку, наслать порчу… Ему пришлось научиться — и помогать, и отказывать. Спокойно смотреть на людей, которые слезно молят, чуть ли не в ногах валяются, а стоит сказать решительное «нет», и выливают полный ушат грязи. Или принимаются грозить. А когда паренек один раз в сердцах брякнул: «Ну, идите — пожалуйтесь на меня господину наместнику», он внезапно понял, что изменился. Торбанщик хмыкнул у него за спиной, а проситель с выпученными глазами бочком-бочком выскользнул из дома.

Перед тем, как петь по заказу, Берко всегда умывался проточной водой. И никогда не был уверен, на чью просьбу отзовется его дар, а кому откажет. Но пел. Пел занемогшей скотине и больным детям, девушкам, потерявшим украшения, старикам, забывшим, куда спрятали деньги… Незаметно подкралась осень. Первым же настоящим утренником, зачерпнув холодной колодезной воды, он услышал тонкий, едва различимый шепот: «Берко». И отшатнулся, уронив деревянное ведро. Постоял, опустив голову. Потом решительно зашагал к конюшне, оседлал коня и выехал за ворота. Его никто не удерживал: в крепости давно привыкли, что он уходит и возвращается. Но сегодня Берко проехал мимо часового, опустив глаза. Хотелось сказать: «Передайте Лену…». Он прикусил язык. Лену и сотнику строго-настрого приказано следить за ним. И приказ никто не отменял — он бы первым узнал. А Берко сейчас направлялся именно туда, куда его приказано было не пускать, — в дом наместника.

Он пел всю дорогу, и когда конь зацокал по знакомому мощеному двору, совсем не удивился, что его не видят. Соскочил с седла, подошел к темнице Черета. Стражники, зачарованные песней, сами открыли засов, распахнули дверь. Парнишка сощурился, ступил на шаткий пол, вот он — Черет, крохотная прозрачная фигурка. Измученное лицо и светлые глаза Лена. Но какой же он маленький. Берко подхватил водовика на руки, прижал к груди, вплетая в чары мелодии еще один волшебный мотив. Черет прерывисто вздохнул. А мальчика словно ледяной водой окатили: он понял, что в глазах водовика нет узнавания, вообще нет ничего человеческого — только беспокойная речная вода. Берко сбился, умолк. И снова подхватил ускользающий мотив: «Не смей сдаваться! Держись!». Выскочил из сарайчика. Уже не заботясь о том, что его увидят…

На резном крыльце терема стоял наместник. На этот раз Берко удержал мелодию, хотя видел, как заходили желваки на лице Стригура. Хозяин уже открыл рот для приказа, но паренек не спел — выплюнул — короткое проклятие. Стригур побагровел, согнулся пополам, слуги бросились к господину, а Берко, перекинув Черета через холку жеребца, с трудом взобрался в седло. Когда двор наместника остался позади, перед глазами мальчика встала знакомая заводь, поблескивающая вода, рябь в том месте, где, уступая течению, колышутся заросли тростника. И пока вез с каждым мигом слабеющего Черета, он не отпускал видение.

Наконец конь остановился на берегу. Потянулся к воде. Берко неуклюже сполз на землю. Продолжая петь, опустил невесомое тело Черета в воду, наклонился, пристально следя, как оно растворяется, исчезает. Хотелось зареветь, но слез почему-то не было. Он разрешил мелодии смолкнуть, позвал тихонько:

— Черет? Черет, отзовись.

Тишина. Берко вспомнил, как старик-чародей уговаривал его спеть реке. Опустив руки в воду, заставил пересохшее горло вытолкнуть новую песню. Требуя: «Ответь — что с ним? Он будет жить?». И незнакомый голос-мелодия ответил: «Он здесь, во мне, значит, с ним все хорошо. Спасибо, что вернул моего ребенка. Но он не сможет тебе ответить — ни сейчас, ни позже» «Но… почему?» «Сейчас его нет. Просто нет. А когда он родится, то не вспомнит о прежней жизни…», — журчащий голос умолк. Потом, словно опомнившись, опять всколыхнулся: «Ах да, его долг… Чего ты хочешь от меня, человек?» «Мне ничего не нужно… Нет, пусть Черет вспомнит меня… когда родится» «А также — несвободу, бессилие, смерть?.. Ты этого хочешь?», — голос ласково укорял. И Берко смутился: «Ну… тогда пускай мы познакомимся заново. Прошу тебя. Я буду знать его, а он… ему будет казаться, что мы давно знакомы». Плеск реки, в котором долго-долго нельзя было разобрать ни слова. Наконец, тихий шепот: «Хорошо, я подумаю. Приезжай сюда весной, человек. Выпьешь талой воды, споешь мне песню. Вот тогда и поговорим». «Спасибо», — Берко, шатаясь, отошел, прилег на траву. Устало подумал, что немного отдохнет и можно возвращаться… домой, к Лену.