Сказание о вкусной да здоровой пище

Сказание о вкусной да здоровой пище

Над широким Караманом

Расстилается туман.

Вышел месяц из тумана,

Что-то вынул из кармана,

Стал рассказывать роман

Про сады Басык-Гурея,

Про красотку А-юю.

Подходи. Садись скорее.

Слушай. Я тебе спою.

Это зачин, присказка. А вот вам и сказка.

Раз пошли на охоту Бляхамуха и Студентымы. Были они великими искусниками и скоро добыли и жирных байбаков, и шустрых пестрых сусликов, и насобирали по полной шапке трясогузочьих яиц в ольховнике. Тогда спустились они к берегу Карамана и, размотав бредешок из поскони, наловили ленивых карасей да колючих раков, и затем развели костер, дабы приготовить обед и наполнить силой тела, истомленные промыслом.

И вот напекли они раков, на ивовых шампурах нажарили сусликов, карасей да щук и прочей снеди, и стали обедать. Бляхамуха сметелил жирного байбака — и Студентымы уговорил такого же и косточки обглодал. Бляхамуха одолел пяток карасей да сухую щуку — и Студентымы от него не отстал. Бляхамуха закусил полшапкой яиц — и Бляхамуха вдвое больше съел. А когда легли они в тень крутого берега и откупорили сухую тыкву с гороховой брагой, сладкой от черемухи, то спросил Студентымы у Бляхамухи:

— Скажи мне, Бляхамуха, отчего ты собою толст и гладок, как осенний сайгак, а я — тощ и костляв, как тот же сайгак после зимней бескормицы; почему твой живот кругл и не дает тебе увидеть срамного места, а мое чрево приросло к спине и пупок подобен тушканчику, смотрящему на дрофу?

И ответил Бляхамуха:

— Смотрю я на тебя, доблестный Студентымы, и удивляюсь: в битве застольной ты мне нисколько не уступаешь, аппетит твой подобен грозному волку, который ворвался в стаю цапель на осеннем льду, он столь же яростен, как и щука, что не давится костлявой плотвой, глотая ее с хвоста. Но куда девается вся эта снедь, не оставляя блеска своей славы на твоих боках? Почему седалище твое не трясется от сладкого жира и нет на нем тех же умилительных складочек и ямок, что обильны у сытого младенца? Почему я красив и справен, а ты сух и ломок, как очерствевший на горячем камне гороховый кисель?

Обиделся Студентымы на такие речи своего товарища и побратима и не разговаривал с ним, покуда шли они домой, отягощенные обильной добычей и сытным обедом.

С тех пор стала жизнь не мила для Студентымы: и жена-то у Бляхамухи краше, и землянка просторнее, и паслен в огороде слаще… А Бляхамухе все по сухому бревну: по-прежнему с другом приветлив, все так же ласков. И от того еще больше стал завидовать Студентымы, налился горькой желчью и черной кровью.

А жена у Студентымы была мудра и стала молиться Басык-Гурею:

— Отец наш в небесных садах, создатель Садама и А-юю! Муж мой стал скорбен телом и духом, не сладок ему кисель со спелой черемухой и кислым крыжовником, не согревает его мой теплый бок, не радует проказами наследник. Научи меня, как мужу помочь!

Ночью приснился жене Басык-Гурей, большой, как летняя грозовая туча. И сказал ей Басык-Гурей, потрясая погремушкой из сайгачьего черепа с горохом внутри:

— Ступай к Верховному жрецу, расскажи о своей беде, он поможет.

Обрадовалась женщина, зажала расщепленной веткой ноздрю, чтобы не оскорблять дыханием своим Верховного жреца и, отыскав его в храме, рассказала обо всем.

На следующий день призвал к себе Верховный Жрец Бляхамуху и Студентымы и стал их расспрашивать, и дознаваться, и светить в глаза солнечным зайчиком от белого кварца, и смотреть — не потеют ли у них ладони и не прерывается ли дыхание, и сличать слова и водить пером дрофы по столу. Убедился Верховный жрец, что оба правдивы, подумал и повел их обоих в землянку, где хранился Священный горох, по дороге рассказывая удивительную историю:

— Ведомо, что Басык-Гурей создал Степь и Караман из духовной субстанции, материализовав ее. И для каждой вещи бог создал идеальный образ, сиречь понятие. А чтобы понятия нельзя было сделать материальными, он запер их в особых отражениях, названных знаками. И все те знаки собрал Басык-Гурей в тайном предмете, похожем на кирпич, составленный из тончайших листов. Однажды в древние времена, когда случился недород на младенцев, прислал Басык-Гурей пришлого человека в Елдым-Бобо, и с ним был тот самый кирпич. И было это лучшим подтверждением прямой связи Басык-Гурея со своим народом и проявлением благорасположения. Те знаки нельзя назвать по именам, потому что древний язык Басык-Гурея и Садама забыт, но пришлый человек, которого трижды обрезали и немедля сделали первым Верховным жрецом, научил называть те понятия на языке Елдым-Бобо, глядя на листы священного кирпича — скрижали. С тех пор каждый храмовый служка учит наизусть те тайные слова, чтобы обращать их в молитвах к Басык-Гурею и черпать из них мудрость.

Тем временем пришли они к землянке со Священным горохом и спустились в нее. И в дальнем углу под охапкой сухой конопли лежала скрижаль удивительного вида. Открыл Верховный жрец скрижаль, и увидели они, пораженные, картину, на которой изображены были два высоких и узких вверху сосуда как бы из темного льда, а рядом — другой сосуд, прозрачный как замерзшая вода и наполненный пенистым напитком цвета отвара из зверобоя. А поблизости виделась низкая плошка, белая как снег, украшенная изящными узорами, с моченым горохом. И лежали рядом нож невиданно тонкой работы и трезубец с костяной рукояткой.

Долго дивились бы Бляхамуха и Студентымы на чудесную картину и на другие изображения, но Верховный жрец забрал скрижаль и сказал:

— Согласно обряду, трижды наугад переверну я листы, и расскажу, что означают тайные слова, и потом будет ясно, как лечить вашу беду.

И первый раз открыл он скрижаль, и начал водить по знакам пальцами, произнося грозные слова:

«Одним из важнейших факторов внешней среды является пища, которая переходит во внутреннюю среду организма и участвует во всех жизненных процессах. Пища оказывает влияние на состояние центральной и периферической нервной системы, а через нее и на весь организм.»

И спросил Верховный жрец:

— Принимаешь ли ты, Студентымы, сии слова на веру?

— Да, — ответил Студентымы, — и ими руководствуюсь каждодневно! Только за ради пользы организма и кормлюсь, и прочие дела учиняю!

— А ты, Бляхамуха, не впадаешь ли в ересь, не отвергаешь ли мудрости древней скрижали?

— Нет, — отвечал Бляхамуха, но пользу от питания держу на окраинах ума, а за первейшую цель полагаю удовольствие.

И снова Верховный жрец раскрыл скрижаль. Поднялась пыль по углам землянки, летучие мыши заметались в воздухе, страшно зазвучал голос в полутьме:

«Приблизительно в центре стола поместите блюдо с жарким, справа и слева от него — блюдо с рыбой и другими закусками. Между блюдами расположите тыквы с брагой и кувшины с пасленовым и черемуховым соками. Соусники с подливкой расставьте в нескольких местах, в зависимости от величины стола и числа ужинающих.».

— Свято соблюдаете ли вы правила сервировки? — спросил Жрец.

— Я всегда располагаю жаркое посредине стола, а рыбу — слева от него, — сказал Студентымы.

— А я не вижу иной возможности поставить жаркое, — отвечал Бляхамуха, — потому что раз оно занимает весь стол, то, значит, и середину. Ну, а уж брага между блюдами — это святое. Какая ж радость от еды без браги?

И в третий раз открылась страшная скрижаль и произнес Верховный жрец, водя наслюнявленным пальцам по бороздкам черных символов:

«Под руководством нашего славного Верховного жреца и могучего Вождя народы нашей необъятной и могучей Елдым-Бобо в радостном, героическом и творческом труде воздвигают величественное здание светлого будущего, претворяя в жизнь многовековую мечту человечества о построении нового общества, об изобильной, счастливой и радостной жизни.

… Нормальная и полезная еда есть еда с аппетитом, еда с испытываемым наслаждением».

От таких страшных слов упали побратимы на колени и стали каяться в грехах: Бляхамуха признался, что сроду не строил величественных зданий, а Студентымы повинился, что порой ел помногу только для того, чтобы не уступить в доблести Бляхамухе.

Тогда задумался старый жрец и, помолчав, рек:

— Хорошо. Прочитаю вам еще один кусочек из древней скрижали, а вы сами растолкуйте мне его тайное значение. И стал нараспев говорить:

«Облупя два фунта яблок, вынь из них семечки. Насыпь десятую часть фунта тертого горького миндалю и добавь четверть чашки простоквашной сыворотки. В двухведерный дубовый бочонок, облитый по стенкам воском, положи до верху лучших бананов, перекладывая их яблоками, миндалем и поливая соком. Не забудь пересыпать солью, которой потребно будет один фунт. Сверху положи банановых же листьев и укропу, смородинового листа, две головки чесноку и фунт померанцев. Накрой чистой портянкой. Укупорив бочонок неплотно крышкой, опусти его в погреб. Через неделю, когда соленье забродит, сними сверху пену и добавь, не перемешивая, стакан клюквы или брусники. Еще через неделю кушанье будет готово. Подавать к мясу и птице с маринованными грибами и запивать подогретым красным вином, наподобие хереса. Кушанье весьма здорово, способствует крепкому сну и правильному пищеварению."

Подумавши, Студентымы так сказал:

— Думаю, что поведано нам о процедуре, ведомой лишь Басык-Гурею. Мыслю, что чрез нее производит он свое бессмертие и могущество и, коли действия, тобою, о, жрец, описанные, были бы доступны разумению, то общественная польза и благоденствие каждого были бы обеспечены на века.

— А я, — молвил Бляхамуха, — вижу тут несомненный рецепт некоего яства, сходного с тем, что готовит старая Чулканиха из щавеля и зеленого чеснока, собранных на луговине возле Карамана. Ох, как же идет брага под эту закуску! Вот только что такое померанцы?

Тогда поднял старый жрец непутевых соплеменников и повел их к свету, предварительно спрятав скрижаль, а попутно поучал:

— От того ты, Студентымы, тощ и худосочен, что видишь в жизни только пользу, а видеть надо радость, ибо польза условна — что одному в прок, то другому — смерть, а радость хоть и преходяща, зато и бодрит тело, и оживляет дух, и соединяет и то, и другое в гармонии. А потому ешь не сколько надо, а сколько хочется, спи не в меру, а досыта, а коли есть нечего — так радуйся, что завтра еда покажется слаще, жена — толще. Гляди на солнце щурясь, а на тучи — полным взором, работай так, чтобы к вечеру рваться в землянку, а утром тянуло на работу, пой песни, коли охота, и молчи, когда молчится — и станешь тучен, как Бляхамуха, и даже втрое справнее.

И так оно и сталось.