Дорога духов

Влада Медведникова

Дорога духов

Ее имя Атикиари, но он зовет ее Тень. Она — тень мира, тень в которой он живет. В конце каждого дня, который проводит он в ее тени, Атикиари нанизывает бусину на шнурок. Шнурки эти — у него на запястьях, на лодыжках и на шее, и каждый вечер в них становится на одну бусину больше. Все бусины разные: одни из глины, другие из кости, из темного дерева, и из разноцветных камней. Когда солнце совершает полный путь по небу, и бусин становится столько же, сколько дней в году, Тень разрезает все шнурки, и рассыпает бусины за порогом пещеры. Они скатываются вниз по склону, к руслу ручья, теряются среди талого снега и зеленой травы.

Но он знает, где спрятались бусины, чувствует каждую из них. За прошедшие годы их накопилось бессчетное число, но он различает голос каждой из них.

Но сейчас зима, вьюга завывает за извилистыми стенами пещеры, трещит высокое пламя, и дым клубится. У Тени слезятся глаза. Она пытается вытереть их, и размазывает краску на щеках — ровные узоры превращаются в бессмысленные черные и красные полосы.

Тени уже много лет. Тень успела состариться, пока нанизывала бусины.

— Такая вьюга, — говорит она. — А охотники все еще не вернулись. Мы с Ачи должны подняться на вершину горы. Мне нужна душа Ачи, чтобы остановить ветер и вернуть солнце.

Она зовет его Ачи. Но у него нет имени. Его имя забрало солнце, а взамен дало свое. И он безымянный теперь, как и солнце.

— Тень останется здесь, — говорит он. — Тень не сможет подняться по скалам, она слаба и стара. Я пойду один.

Тень смеется. Огонь трещит, вспыхивает ярче.

— Твой отец говорил, что Ачи непочтителен и упрям. — Она смотрит ему в глаза, проводит рукой сквозь огонь. От этого становится больно, пламя вспыхивает в горле, жажда приходит не в срок и также быстро гаснет. — Он хочет пойти один, хочет попытаться сбежать. Но мы пойдем вместе, и он не сможет уйти.

Он знает, что это так. Бусины, шнурки и взгляд Тени держат его крепче, чем жертвенные путы.

Зиме известно — время ее на исходе, и от этого вьюга бушует сильнее, кидает острые льдинки в лицо, сжигает холодом кожу. Взошедшего солнца не видно за белой клубящейся мглой.

Но не нужно видеть, чтобы быть с солнцем. Слова не нужны, чтобы говорить с ним.

— Ачи будет сидеть здесь. — Метель отняла голос Тени, оставила лишь шепот и хриплый, сухой кашель. — Пока не утихнет ветер.

Он не отвечает, и Тень уходит. Сгорбившись — словно даже запорошенная снегом шкура для нее непосильная ноша — спускается по склону, исчезает за валунами. Вьюга стирает ее следы, скрывает путь.

Но колдовской круг остается. Горит под толщей снега, не давая сдвинуться с места.

«Ачи будет сидеть здесь».

Он не может уйти и поэтому не стал отвечать.

Бусины на руках и шее сейчас холоднее ледяного ветра. Пусть Тень думает, что поймала его душу, как охотники ловят зверя в силки. Нельзя сковать душу того, у кого нет имени.

Он смотрит на небо, там бьются белые вихри. Сокрытое солнце поднимается все выше и выше. Время с каждым вдохом морозит кровь, с каждым выдохом возвращает тепло, и движется медленно. Но не стоит на месте — и солнце минует полдень, а ветер становится тише, теряет гнев и наполняется тоской.

Вьюга умирает и, провожая ее, он, живущий в тени, начинает петь.

Зима благодарна ему — налетев последним порывом метели, окатывает ледяной крошкой, на миг забирает дыханье. Но он поет, и белое небо утихает, белые склоны становятся неподвижными, и тогда смолкает и песня.

Он уже не один. Пока он провожал вьюгу, солнце отразилось в крови, коснулось земли, и возле валунов стоит девушка.

Она огненной крови, и дни ее свободы еще кратки. Волосы, упавшие на лицо, замерзли от дыхания, с рукава куртки свисают хвосты куниц, а ладони прячутся в меховых рукавицах.

— Во сне ты была другой, — говорит он.

Во сне она, обнаженная, не сгорала в пламени, и пела, вскинув руки. Песня была пронзительной, как крик птицы, слова раскалывали небо. «Я пришла», пела она, «Я пришла».

Казалось, она не слышит его. Нахмурившись, склоняет голову набок, разглядывает. Потом говорит:

— Я Стрела. Кто ты?

— Я связанный. — Он поднимает руки, стряхивает снег. И вновь видны бусины, разноцветные, узорчатые и темные. — Я отдан людям.

Она не отводит взгляда. Ее глаза сумеречно-серые, как у тех, кто живет у реки. Но лицом непохожа — должно быть, умерла в дальних краях, не здесь.

Но его тревожит другое.

— Я знаю склоны гор, предгорья, долину реки и равнину за ней, — говорит он. — Но не одной семьи огненной крови здесь нет.

Застигнутая врасплох, она подходит ближе.

— Стрела из дальней семьи. — Она чертит руками круг, охватывает небо. — Но Стрелу защищал первый из видящих, и до недавних пор Стрела жила с людьми реки. — Она указывает на восток. — Стрела искала шаманов.

Когда отступают метели, а следом за ними уходят дожди, там, на востоке, можно увидить Скалы Солнца. И в любой день, пасмурный или ясный, зимой и летом, можно устремиться туда сердцем, почувствовать братьев.

Но он закрыл свое сердце.

— Я видел Стрелу во сне, — говорит он.

— Ты шаман? — Она хмурится вновь и продолжает, не дожидаясь ответа: — Но ты связанный. Стрела ищет тех, кто возьмет ее кровь.

Солнце уходит, и Тень возвращается. В тусклых сумерках снег скрипит под ее шагами. Тень садится рядом. Ее дыхание клубится паром, от нее пахнет костром и красной глиной. Тень раскрывает ладонь — там новая бусина, неровная и темная.

— Охотники вернулись, — говорит Тень. Она развязывает шнурок, который сама затянула вчера на закате. — С ними женщина вашего рода. Она говорит, что знает Ачи.

На одну бусину больше. Он смотрит на свои запястья и молчит. Колдовской круг слишком долго держал его на вершине горы, и жажда догнала, прижалась тесно. Он не хочет говорить голосом жажды.

Он поднимается на ноги, стряхивает снег. Движения медленные и тяжелые, словно он снова стал человеком. Тень не может коснуться его души, но земля забирает силу, с каждой бусиной, с каждым днем года.

Тень смотрит на него снизу вверх, ее лицо расчерчено красной охрой. Тень не теряла времени, пока он пел, провожая вьюгу. Тень колдовала, и следы колдовства остались на коже.

Он помнит Тень молодой. Мужчины дрались из-за нее. Почти все они теперь в дальней пещере, под слоем земли и пепла.

Жажда подсказывает слова, но он сдерживает их, и идет вниз по тропе.

Время Тени уходит. У Тени нет дочерей. Ей некому передать связанного, — так он хочет сказать, но молчит.

Тропу замело, ноги по колено уходят в снег, и каждый шаг медленный, как шаг человека. Кровь просит умчаться вниз, — стать быстрее дыхания, легче пера перепелки. Но бусины тянут к земле, и заснеженный склон не кончается еще долго.

Тень обгоняет его, но он не может ускорить шаг. Из пещеры течет тепло, там трещит огонь, в дымном воздухе пляшут души оленей, их тела жарятся над костром. Там Стрела сидит среди людей, они протягивают к ней руки. Она оборачивается, встречается взглядом, ее губы в крови.

— Стрела, — говорит он, но не подходит, садится у выхода, прислонясь к стене.

Ему нельзя подходить к людям, пока не угасла жажда.

Тень спешит к нему, протягивает рог, полный до краев. Резная кость привычно ложится в руки, он пьет.

Он связанный. Ему нельзя пить кровь из жил людей. Лишь кровь из рога, смешанную с колдовством.

Эта кровь уносит жажду и связывает его крепче, с каждым глотком.

Тень гладит его по голове, как ребенка.

— Каждый охотник отдал каплю своей крови для Ачи, — говорит Тень. — Все они любят его.

Стрела смотрит на них из глубины пещеры. Ее волосы окрашены пламенем, вокруг нее струится дым. Она не отводит взгляда.

— Ачи знает эту женщину, — говорит он. — Пусть Тень даст мне поговорить с ней.

От выпитого зелья мысли становятся легкими, и без песен и танца мир расступается, показывает скрытое.

Стрела сидит перед ним. Холод зимы подступает к ней справа, тепло пещеры тянется слева.

Он смотрит на Стрелу и видит ее огонь. Пламя течет в ее дыхании и сердце, пламя облекает ее как накидка. В этом огне он видит прозрачные ясные нити — след защитника, не родного ей по крови. Нити звенят и плачут, дрожат в кончиках ее пальцев.

Стрела хмурится, но ждет его слов. Ее серые глаза становятся туманом, озером, водами реки, и он видит в них свое отраженье. Он смотрит на себя глазами Стрелы.

На его лице черные, красные и белые полосы — они потускнели от мороза и времени. В его волосах охра, пепел и олений жир, в его дыхании — кровь и дурманящие травы. Глазами Стрелы он смотрит в свои глаза, и видит долгие годы — вереницу лет, такую длинную, что истока не видно.

Он слышит голос Стрелы, и мир вновь меняется. Он сидит у стены, Стрела сидит перед ним. Охотники поют и смеются, запах мяса щекочет горло.

Стрела спрашивает:

— Ачи видел время, когда здесь всегда было лето?

— Нет, — отвечает он. — Я видел время, когда здесь не было лета.

Она хмурится.

— Стрела знает, раньше всегда было лето. Ката видел, Ката рассказал ей.

Он наклоняется к ней, и Стрела опускает взгляд. Он знает, на что она смотрит — на шнуры и бусины, на знаки неволи. Но, прежде, чем Стрела успевает отодвинуться, он говорит:

— Зачем Стрела хочет отдать свою кровь?

— Кровь Стрелы растопит лед, — отвечает она. — Вернет лето.

Тогда он отстраняется сам, закрывает глаза. Его голос звучит тихо. Так тихо, чтобы ни охотники, ни Тень, ни души оленей не услышали его, только Стрела.

— Пусть Стрела не идет к Скалам Солнца. Мои братья будут рады, но обманут ее. Они заберут ее кровь, но не скажут правды. Ачи скажет ей правду.

Стрела молчит. Он слушает ее молчание, а потом говорит вновь:

— У Стрелы было два защитника. Ее не считают самой чистой, не возьмут для высшей жертвы. Мои братья сделают так, что душа Стрелы не поднимется к солнцу. Ее душа уйдет в землю.

— Зачем, — спрашивает Стрела, — они сделают так?

Он отвечает, не открывая глаз:

— Чтобы земля осталась неизменной.

Вьюга вернулась. Поземкой вползла в пещеру, туда, где прежде всегда горел огонь. В пещере больше нет тепла, ее не согревают ток крови и дыхание людей. Это не дом племени теперь, а холодные скалы. Здесь никого нет, только тела мертвых и он, связанный с ними, оставшийся в тени.

Он не может пошевелиться. Он тянется к солнцу сквозь толщу стен, а солнце восходит и заходит. Свет в проеме пещеры меркнет, ветер подбирается ближе, наметает дорожки из снега. Тела людей окоченели, запахи жизни и запахи смерти оставили это место.

Уже три дня не прибавляются бусины на его путах. Три дня он не может сдвинуться, сидит в колдовском круге и смотрит, как снег заметает угли.

Стрела ушла со следопытами. Никто из них не вернулся, ни она, ни люди. Потом пришла болезнь.

Духи земли и скал сплелись, изменились, и кровь людей почернела, воздух стал для них ядовит. Тень жила дольше других. Она говорила: «Пусть Ачи остановит болезнь, пусть отдаст свою душу пожирающим силу». Она чертила круги, один за другим, заклинала его и заклинала духов.

Но и Тень умерла. Ее тело лежит под медвежьей шкурой, в глубине пещеры.

Атикиари умерла, но осталась Тенью. Он по-прежнему связан. Круги на земле, бусины и шнуры держат его еще крепче, чем прежде.

Сначала он был не один. Души племени блуждали по пещере, и он пел для них. Он пел, и они ушли, одна за другой.

Теперь рядом с ним никого нет. Не в силах пошевелиться, он встречает и провожает солнце и ждет, когда придет жажда. Он знает, что сквозь ее холод и боль сумеет заглянуть за грань.

Он спит с открытыми глазами, и видит темный свет. Темнота тонкими струями течет в земле, вливается в глубинные ручьи, вползает в мышиные норы. Просачивается в камень, выходит из него, как дым, заполняет пещеры. Темнота сияет, на ощупь она — как сок травы, на вкус горчит, как кедровый дым. Темнота дрожит от шагов.

Он просыпается. В проеме пещеры стоит чужак, сумерки скрадывают его черты.

— Не бойся, — говорит чужак. — Я знаю, кто ты.

Чужак подходит ближе, но не переступает круг. Улыбается, глядя сверху вниз. В холодном сумраке слышно, как бьется его сердце — от каждого удара  темнота расходится кругами.

— Не бойся, — повторяет чужак. — Это слабое проклятие, тебя не коснется.

Проклятие течет в земле, прозрачное, темное. Но это правда — до него, связанного тенями мертвых, проклятие не может дотянуться.

Чужак говорит, но его руки не движутся, не помогают рисовать слова — скрыты под тяжелой накидкой.

— Ты ведь Ачи? Я ходил к Скалам Солнца. Твой хозяин придет за тобой. Не бойся.

Он хочет сказать: Ачи не боится, уходи. Но поднимает руку, медленно — каждая бусина тяжелее камней в очаге, — и говорит:

— Эти люди давали Ачи кровь. Ты убил их. Исполни мою просьбу.

Чужак смеется, плотнее запахивает накидку, но не уходит. Стоит в сердце своего проклятия, ждет.

— Здесь была Стрела, гостила у этих людей. Ачи знает, она и сейчас рядом. — Земля забирает силы с каждым словом, тяжелеют путы на горле. — Ей нельзя видеть моих братьев.

Чужак больше не улыбается. Смотрит долго, потом говорит:

— Ясно, почему ты связан. Я выполню твою просьбу. У меня есть люди. Отведу твою Стрелу к ним.

Пещера снова пуста. Чужак ушел, а духи жажды еще не пришли. Они таятся у подножия горы, боятся подойти. Но думать о них не время.

Он начинает петь, закрывает глаза, и душа покидает пещеру. Душа свободна, на ней нет пут. Она бежит быстрее ветра вниз по склону, по звериным тропам. Летит, не касаясь ветвей, ищет. Его душа ищет Стрелу, хочет предупредить. Но не может найти, падает на снег, засыпает. И вместе с ней засыпают все его души, и не замечают, как приходит жажда.

Он забыл этот вкус. Самый светлый и чистый, яркий, как отражение солнца в ледяной воде.

Он пьет в темноте, во сне. Солнце дрожит на его губах.

Он слышит песню. Те, кого он убивал, жалеют его, поют для него. Люди, звери, деревья и травы — их голоса сплетаются, движутся.

— Проснись, брат.

Он не хочет просыпаться.

— Проснись.

У говорящего терпеливый голос. И сквозь слова доносятся другие звуки. Стук — глина, камень, кость, — торопливый и звонкий.

Он открывает глаза.

Бусины катятся по его ладоням, утекают сквозь пальцы, сыпятся на пол. В сжатом кулаке они крошатся, становятся пылью. В них больше нет ни силы, ни власти, лишь след колдовства Атикиари.

Старший среди братьев сидит рядом. В его волосах тает снег. В руках у него — осколок луны, трехгранный серебряный нож. Этот нож разрезал путы.

— Мы пришли за тобой, — говорит старший среди братьев.

Замерзших тел больше нет в пещере, а из расселины тянется запах дыма. Лишь один человек остался здесь — мертвый, лежит близко. Его кровь выпита, стала солнцем, вывела из глубины снов. Этому человеку не нужна прощальная песня.

— Почему… — Слова даются с трудом. К ладоням прилипла крошка раздавленых бусин. Он отряхивает их, и речь сбивается. — …здесь проклятие? Зачем чужаку смерть людей?

Старший смотрит на него почти также, как смотрела Атикиари. Не торопясь, заворачивает нож — серебро луны скрывается под серым мехом, — и прячет в складках накидки. Потом говорит:

— Это Чатар. Он жил с этими людьми. Был слишком необуздан для них. Они не смогли его подчинить, но смогли изгнать. — Голос старшего звучит тихо, руки движутся медленно. — Но людям плохо одним. Они просили помощи, и мы отдали им тебя. Теперь Чатар вернулся и отомстил. Люди мертвы, ты свободен.

Запах дыма все сильнее, он доносится из дальней пещеры. Там, за скальными стенами легко ощутить родные души — младшие, брат и сестра, завершают погребение племени, убитого проклятием.

Он говорит, глядя мимо старшего:

— Рядом мало племен. Теперь придется далеко идти, чтобы отдать меня людям.

Старший отвечает прикосновением — легко касается запястья, чертит по жилам жизни. Этот язык старше и понятнее слов.

Ты мое дитя, говорят прикосновения. Ты мне нужен.

Но словами старший произносит другое.

— Скалы Солнца ждут тебя. Возвращайся с нами.

Он не отвечает. Он думает о Стреле, об оленьих тропах в лесу, о заснеженных склонах, о людях реки.

— Возвращайся, — повторяет старший среди братьев. — Твое место у священного огня.

— Я вернусь. — Слова — как бусины на разрезанном шнуре, соскальзывают по своей воле. — Но сначала останусь в лесу. Я должен увидеть сны.

— Хорошо. — Старший улыбается, едва заметно. — Мы будем ждать.

Младшие, брат и сестра, выходят из дальней пещеры. Их руки и лица в пепле, в волосах качаются костяные амулеты. Младшие повзрослели, пока он жил в тени.

— Возвращайся, — просит сестра. — Когда ты вернешься, будет большая жертва. Для тебя.

Он молчит, потом кивает.

— Я вернусь.

Он идет по следу проклятия, спускается с горы, пересекает застывшие ручьи. Под толщей льда еще ощутимы следы чужой силы, но с каждым шагом они все слабее. И вот уже над головой ветви деревьев, в воздухе — запах хвои, под ногами, в промерзшей земле — ни тени болезни. Земля, покрытая снегом, замерзшая и сухая, — чиста.

Он не знает, куда идти дальше.

В лесу тихо.

— Не бойтесь, — говорит он.

Он опускается на колени. Его руки уходят в снег по локоть, уходят глубже — но не могут достать до земли.

Он называет имена духов и имена жителей леса, тянется к ним путем шаманов, касается их своим дыханием. Повторяет снова:

— Не бойтесь.

Одна за другой начинают петь птицы. Олени, белки и лисы забывают о страхе. Ветви качаются от их движений, тихий шорох тонет в снегу. Все позабыли о том, кто спустился с гор. Он безмолвный дух, безымянный зверь.

Как во сне, его души разбрелись и блуждают в чаще. Как во сне, он готов упасть в снег, уйти в самое дальнее странствие.

Но он оборачивается.

Рядом оленья тропа, следы видны ясно.

Он улыбается. В других краях, по ту сторону смерти, он носил оленье имя.

Помня об этом, он поднимается, ступает на тропу. Шаги все быстрее и легче, — годы, проведенные в тени Атикиари, поблекли, ушли под землю. Он бежит, и звери не успевают увидеть его, а духи леса едва его слышат. Оленьи следы исчезли, остался лишь снег, белые искры, он мчится сквозь них, гонится за дыханием, за солнцем, скрытым среди туч.

Он не знает, сколько это длится, не помнит ничего, кроме бега.  Но мгновение назад он летел среди деревьев, а теперь — стоит на поляне, посреди запорошенного белого круга.

Оглядывается и понимает, что его остановило.

— Я знал, что твой хозяин тебя вытащит оттуда, — говорит Чатар. — Он обещал.

Чатар прячет руки в рукавах куртки, и его слова таят в воздухе паром, остается лишь усмешка на губах. Рядом с Чатаром нет темных потоков, нет проклятия. Рядом с Чатаром стоит Стрела.

У нее в руке копье, на наконечнике следы давней крови. Она смотрит выжидательно и молчит.

— Я больше не связанный, — говорит он, глядя на Стрелу. – А мои братья ушли к Скалам Солнца.

Чужак не дает ей ответить:

— У меня тут люди. Ты можешь пойти к ним. Нам всем хватит. Но только запомни — я для них человек. Я с ними живу, как человек.

Чатар говорит слишком быстро, а руки его не движутся, и трудно поверить. Но Стрела повторяет за ним, объясняет, жестами подтверждая каждое слово:

— Чатар живет с людьми. Люди не знают, кто он. Думают, что он человек. — Потом вскидывает голову, снег сыпется с капюшона. — Стрела хранит тайну Чатара, но сама не обманывает людей. Люди знают, кто она.

Чатар смеется.

— И ты, и Ачи можете от них не скрываться. Главное, не говорите, кто я.

— Ачи пойдет с нами? — спрашивает Стрела.

— Да, — кивает он. — Я пойду с вами.

***

Огонь горит чисто. Бездымный воздух дрожит, тянется вверх. Стрела погружает руки в очаг, пламя течет по ее пальцам.

Он смотрит на Стрелу и думает о зиме, оставшейся снаружи, и о солнце, ушедшем за темный край.

— Люди реки строят такие жилища, — говорит Стрела. — Но только летом.

Он кивает. Те, что пришли с Чатаром, пришли издалека. Зима терзает их.

«Моим людям пора обратно, — сказал Чатар. — Они знали, что я иду мстить, и пошли со мной. Я отомстил, надо возвращаться».

Стрела не задает вопросов. Лишь время от времени ловит взгляд, и в ее глазах тени сплетаются с огненными отблесками.

Он хочет коснуться ее, но между ними жар костра.

— Они родились там, где теплее, — говорит он. — Скоро уйдут. Что будет делать Стрела?

Она хмурится. Ветер холодом проникает сквозь натянутые шкуры. Шесты, опоры летнего жилища, качаются и стонут.

— Стрела не вернется к людям реки. — Голос у нее упрямый и твердый, слова разлетаются как осколки кремня. — Стрела должна узнать, как отдать свою кровь, как вернуть солнце.

На мгновенья она замолкает. Вьюга и пламя поют, их песни сливаются воедино, и он слушает.

Но молчание Стрелы уже позади, Стрела смотрит на него, ее слова звенят над огнем:

— Ачи больше не связанный. Ачи не вернулся к шаманам. Он может взять кровь Стрелы и отдать ее солнцу?

Он хочет ответить, но начинает петь. Духи вошли в него, их больше, чем дней его жизни. Теснятся в его теле, разрывая горло, поют языком сновидений. Он запрокидывает голову, он хлопает в ладони, удерживая песню, он поет. Духи забрали его, он бежит в снежной буре за краем мира. Духи мчатся с ним вместе, все те, кого отогнала Атикиари, и другие, которых он не знает. Духи тянут его, толкают вверх, он летит. Холод бьет его, льдинки застревают в горле, но все стремительнее полет, небо мчится навстречу. Вихри готовы разойтись, готовы отдать ему солнце. Он знает — осталось немного, скоро он протянет руку, поймает солнечный луч.

Духи исчезают, уходят каждый своим путем, и он открывает глаза в мире яви.

Он лежит, уткнувшись лицом в медвежью шкуру. На языке вкус крови — он прокусил губу пока пел. На плечах у него ладони Стрелы — она держит его, как всегда держат тех, кто ушел слишком далеко от своего тела. В очаге тлеют угли. Теперь там обычный огонь, и воздух горек от дыма.

Он садится, но ловит руку Стрелы, касается пальцами запястья, чертит.

Да, этот язык древнее и понятнее слов.

— Стрела слышала, как я пел? — спрашивает он вслух.

— Да, — кивает Стрела. Ее взгляд изменился. Часть ее души была с ним, на снежной дороге.

— Ачи не сможет один забрать кровь Стрелы, не может сделать это один, — говорит он. Его руки движутся по ее рукам, стук сердца эхом отзывается в венах. — Но Ачи и Стрела сделают это вместе. Они вместе вернут солнце.

— Как? — спрашивает Стрела.

Но он еще не знает как. Духи ушли слишком рано, он не успел дотянуться до солнца.

— Ачи увидит, — обещает он. — Ачи узнает.

Стрела отвечает, но ее речь неразборчива, теплом остается на коже. Он отвечает ей без слов.

Он стоит на берегу реки. Ее покров раскололся, плывет, темная вода уносит льдины.

Он смотрит на солнце в разрывах облаков и помнит: там, где остались братья, снег заметает склоны гор, весне тяжело идти сквозь него.

Но здесь, у далекой реки, зимы уже нет. Здесь остались лишь островки талого снега, первые ростки тянутся к свету.

Глубоко в земле затаилось тепло. Оно ждет своего часа. Поднимется, коснется деревьев, наполнит воздух запахом жизни, нагреет камни и воду. Люди сбросят тяжелые шкуры, будут спать под открытым небом, забудут голос зимы. Подземные потоки устремятся на север, и тогда на самых холодных реках расколется лед. Снега не будет даже в горах, где спит Атикиари.

Но тепло ждет. Оно не выйдет само. Теплу нужна кровь Стрелы и проводник на дороге духов.

Он знает, что нужно делать, но молчит. Молчит уже много дней.

Он помнит, что пришел сюда ненадолго, но живет жизнью племени, — словно этот род предназначен ему навечно.

Люди Чатара не побоялись долгой дороги, но боятся леса. Они ставят свои жилища на берегу, река кормит их, река — их дом. Они боятся входить в чащу.

Стрела сердится на них и смеется над ними, и день за днем учит их слушать голос леса. Сегодня самые смелые ушли вслед за ней по охотничьей тропе.

Он знает — вечером они вернутся с добычей. Все племя будет до утра жечь костры, жарить мясо и петь.

Здешние песни не похожи на песни заснеженных гор. Но он будет петь вместе со всеми, и духи вновь обступят его. Духи теперь всегда рядом.

Посланник духов сидит на земле неподалеку. В который раз раскладывает перед собой камешки и птичьи кости. Смешивает их, раскладывает вновь. Меховая накидка сползла с плеча, открыла шрамы — следы когтей и обрядов. Посланник духов не поднимает глаз, его руки движутся, вновь и вновь перемешивая знаки гадания.

Этот человек — шаман, пришедший издалека. Он сказал, что шел вдоль реки много дней, но из какого он рода и почему покинул его — не ответил.

Вождь боится пришлого шамана. Не хочет подпускать его к родовому костру, но боится прогнать. «Нужно узнать, какие духи прислали его, — сказал вождь. — Пусть Ачи узнает».

Поэтому он здесь. Но он не хочет говорить с шаманом-чужаком. Духов и так слишком много. Они толкают его на снежную тропу, подтачивают сердце, шепчут: «Торопись!» А он молчит и ждет, словно перед ним вечность.

Посланник духов запрокидывает голову и смеется. На его коже нет следов охры и красной глины, но его лицо покрыто белыми шрамами. Старые шрамы, следы колдовства, — но сам шаман молод. У него сильные руки и звонкий смех.

А на запястье — свежий порез, кровь сочится из него, капли медленно стекают, падают на землю. Эта кровь напитана видениями и силой трав.

— Подойди, — говорит шаман. — Это тебе.

Капля крови падает на выбеленную временем кость, стекает, оставляя красный след.

Он качает головой и спрашивает:

— Почему Посланник духов здесь?

— Не для того, чтобы выдать ваши тайны, — отвечает шаман. — Не для того, чтобы рассказать, что Чатар не человек.

Он подходит ближе. Река шумит у него за спиной. Треск льда и запах крови — самый громкие голоса сейчас. Он ловит взгляд Посланника духов и говорит:

— Расскажи Ачи, что ты знаешь.

Воля — его тетива, а слова — стрелы, но они скользят мимо цели, едва задевают в полете Посланника духов.

— А, Ачи, ты стар, ты так стар, — смеется шаман. — Годы заменили тебе мудрость. Ты слишком долго жил. Не пытайся стать молодым, ты слишком стар.

Духи безумия смотрят из глаз шамана, зовут к себе, кружатся в падающей капле крови.

Этот чужак не нужен племени. Он должен уйти.

Но другие мысли превращаются в слова:

— Ачи не может быть старым. Та душа, которая стареет, умерла.

Посланник духов качает головой.

— Нет, Ачи стар и знает об этом. Он взял к своему костру молодую женщину. Он думает, ее юность ему поможет, но…

Гнев накрывает его, как лавина, сошедшая с гор. Гнев белый, он обжигает множеством острых граней, и незачем сопротивляться.

Колдовской круг разлетается от удара, птичьи кости хрустят.

Он срывает амулеты с шеи шамана-чужака, не думая о гневе духов. Горло и руки позабыли речь, он рычит, он готов убить пришельца, как зверь убивает добычу.

Вкус дурманящей крови останавливает его. Он еще держит шамана, прижимает к земле, но уже слышит свои мысли и чужие слова.

Эти слова падают, как гадальные камни в золу.

Он поднимается, закрывает глаза. В воздухе, где еще дрожат следы гнева, вслепую чертит вопрос, а потом говорит:

— Посланник духов может остаться сегодня у костра племени.

Пламя взлетает высоко, изрубленные тела деревьев корчатся в сердце костра. Здесь так жарко, что кажется, будто наступила самая теплая летняя ночь, время танцев.

Но сейчас никто не танцует, а воздух пахнет дымом и жареным мясом. Окровавленные копья воткнуты в землю, и песня то звучит, то затихает, — один замолкает, другой подхватывает напев.

Все племя собралось вокруг огня. Стрела сидит с охотниками, с теми, кому положена первая часть добычи.

Он не подходит, ждет, смотрит в небо.

Искры рассыпаются, трещат, тают, не долетев до земли. Глядя на них, он думает про снег.

В темной синеве проступают звезды. Они холодные, не могут согреть даже летом.

Он забыл о том, что хотел петь вместе с людьми. Забыл про шамана-чужака и про духов, не отстающих ни на шаг. Он смотрит на звезды, и они будят дар его крови.

Он опускает взгляд и видит мир в сплетении дрожащих линий. Они звенят, текут, меняют цвет, у каждой из них свой голос.

Он заворожен и счастлив, готов смотреть вечно.

— Ачи! — зовет Стрела.

Она стоит перед ним, ставшая потоками света. Жизнь течет в ней огнем и солнцем, звенит металлом и горькой водой. Ее свет поет и плачет, сплетается под сердцем.

— Стрела, — говорит он, — ждет ребенка от Ачи.

Она молчит. От ее молчания свет становится прозрачным и тает.

— Идем, — говорит Стрела.

Они идут прочь от костра, и с каждым шагом земля и воздух становятся все холоднее. Волк воет вдалеке, предупреждая братьев, и птицы смолкают, одна за одной. Ветви деревьев заслоняют небо, и звезды исчезают. Здесь пахнет хвоей, талым снегом и ночной охотой. Люди племени боятся заходить сюда.

Стрела останавливается.

Он ждет — сейчас она спросит: «Как возможно такое?» Как могли их души слиться за такой краткий срок? Но Стрела говорит:

— Кровь этого ребенка нужна, чтобы вернуть солнце?

— Нет, — отвечает он.

— Пусть Ачи убьет его, пока он не родился.

В ее глазах темнота, отражение леса. Ее глаза говорят: Стрела рождена не для того, чтобы быть матерью. Стрела умерла не для этого. У Стрелы есть цель.

— Пусть Стрела простит Ачи, — отвечает он. — Ачи давно знает, что делать. Но Ачи молчал.

Он останавливает руки Стрелы, сжимает ее ладони, и она молчит. Он слышит свои слова, — одинокие, они тают в воздухе, в холодном тумане.

— Ачи нужен был знак. Теперь Ачи знает — все получится. Если он родится и будет жить — это знак для Стрелы и Ачи. Пусть он родиться. Мы найдем, кому отдать его.

— Первый из видящих, Ката, согласится взять его. — Голос Стрелы звучит тихо, словно она боится потревожить духов. Но впервые за много дней незримых спутников нет рядом, они не теснятся и не царапают душу. — Но пусть Ачи расскажет то, что узнал. Пусть ответит, как вернуть лето.

Он отпускает ее руки и начинает говорить. Он говорит долго. Звуки песни смолкают вдалеке, туман ползет, заволакивая землю.

Когда он замолкает, Стрела обнимает его.

— Хорошо. — Ее слова дыханием скользят по коже. — Все получится, я знаю.

Он стоит рядом со Стрелой, среди тех, кто уходит. Весь род вышел проводить их.

Ребенок плачет. Но его голос едва различим — люди поют громко, стремятся перекричать вьюгу. Но белый ветер уносит прочь все звуки, заметает тропу.

Ребенок родился в разгар вьюги, на исходе ночи. Он еще не знает солнца, только его отражение в крови.

Люди закутаны в тяжелые шкуры, люди поют охрипшими голосами, — зима пришла давно и останется надолго. Чатар стоит среди мужчин племени, поет вместе с ними. И, лишь когда песня смолкает, делает шаг вперед, подходит.

— Ачи. — Чатар говорит очень тихо, но его голос скользит между порывами ветра и ясно слышен. — Для тебя там опасно. Возвращайся скорее.

— Ачи не сможет вернуться, — отвечает он.

Вечером и ночью Чатар пытался отговорить его. Когда Стрела, с ребенком на руках, вышла в снежное утро, Чатар сказал ей: «Ачи не слушает меня, послушай ты. Подожди до весны». Но Стрела покачала головой и прошла мимо. Чатар живет как человек среди людей, он знает то, что знают люди.

Теперь, когда песня смолкла, голоса людей распались на слезы и просьбы. Люди протягивают руки к Стреле, просят: «Останься, останься!»  Лишь уходящие молчат — семеро мужчин и три женщины. Они прошли между прощальных костров, их души отделились от племени. Одна из женщин баюкает ребенка, но ребенок плачет.

Стрела вкидывает руки, снова и снова рассекает снежную пелену.

— Стрела не останется, — говорит она. — Стрела научила вас охоте. У вас есть свой огонь, вам не нужен огонь Стрелы.

Охотники прикасаются к ее копью, один за одним. Женщины касаются рукавов ее куртки, вьюга уносит торопливые просьбы.

— Ачи, ты сможешь вернуться. Никто вас там не удержит, — говорит Чатар. — И ты, и Стрела сможете придти сюда. Весной или летом. Когда будет тепло. Я буду ждать.

Чатар не знает, куда они уходят.

Люди вновь начинают петь. Где-то позади, за белой пеленой, медленно и глухо бьют в барабан.

Больше нельзя ждать.

Они идут вдоль замерзшего ручья, прочь от реки. Лес молчит, и все тише песня тех, кто остался. Вьюга заметает ее, заметает следы.

Он оборачивается. Он хочет запомнить этих людей, запорошенных снегом, и Чатара, стоящего среди них.

В пещере жарко.

Если прислушаться, можно различить голоса тех, кто был здесь прежде. Звери и люди жили здесь и умирали. Их кровь растворилась, кости стали песком, но эхо голосов осталось. Оно блуждает среди каменных стен.

На стенах охра, уголь и красная глина. На стенах духи бегут, мчатся по дороге охотников и по звериным тропам. На стенах отпечатки ладоней и засохшая кровь.

Он молчит. Здесь, в доме людей реки, он гость, пришедший без зова. Но и голос Стрелы уже стих, эхо ее слов замерло в толще стен.

Стрела ждет, и он ждет вместе с ней.

Ката, первый из видящих, смотрит на них. Его глаза прозрачны, как горная вода, и в них нет отражений. Ката поднимает руки, словно хочет заговорить, но лишь плотнее запахивает шкуру. Духи обходят его, не касаясь.

Рядом с Катой сидит женщина, она плачет. Плачет беззвучно — на руках у нее спит ребенок Стрелы.

— Пусть Рила радуется, — говорит Стрела. — Стрела уйдет, но Рила увидит лето, оно останется здесь.

Рила глотает слезы, крепче прижимает к себе ребенка. Поворачивается к первому из видящих и просит:

— Ката может помешать. Ката может остановить Стрелу.

Тот качает головой.

— Ката был бы счастлив, если бы Стрела осталась здесь. — Его движения резки, а голос дрожит. Ката похож на человека, слишком долго вдыхавшего дурманящий дым. — Но земле нужно солнце. Я помогу. Я сделаю то, о чем просят Стрела и Ачи.

Нужно благодарить, но духи обступили, держат за горло, сжимают запястья. Он онемел. Сквозь стены пещеры он видит реку и снег, видит горы и Скалы Солнца. Времени мало, а Скалы Солнца так близко.

Нужно подняться туда на рассвете. Нужно спешить. Но бег становится медленней, шаги тяжелеют. Снег расступается, тянет вниз. Дыхание клубится, превращается в лед, царапает щеки.

Нужно торопиться, чтобы встретить первые лучи на Скалах Солнца.

Но он остановился, он смотрит в небо. Там предрассветные облака, темные, готовые стать вьюгой.  Они текут медленно, медленней ледяной реки, сползающей с гор. Так же медленно кружатся обывки заклятий и слов, сплетаются, хотят стать песней.

Но он не поет. Он вспоминает, как спускался по этому склону, связанный братьями, и как потом, возле ручья, его связала своим колдовством Атикиари. Тогда начиналась весна, и Атикиари была юной. В ее ладони лежала первая бусина, вырезанная из кости, а люди племени толпились вдалеке и ждали.

Теперь все они мертвы.

Он слышит зов солнца, оно скоро взойдет. Он глотает льдистый воздух, бежит вверх по склону, он должен успеть.

Его ждут. Души братьев близко, они тянутся к солнцу, качаются и звучат, как костяные флейты на ветру.

Вверх по склону, все быстрее, — наст разбивается под ногами, снежные облака клубятся следом. Еще мгновение, и он на священном перевале, возле Скал Солнца.

Старший из братьев стоит у края тропы. Его улыбка едва заметна, в его руках хвоя для утреннего огня. Старший молчит. Младшие чертят в воздухе знаки приветствия, сестра смеется.

Он смотрит на них. Они радостные, как в день самой большой жертвы.

— Я был в лесу, — говорит он, глядя на старшего. — Я видел свой сон. Я вернулся.

— Твой сон был долгим, — отвечает старший.

Сестра разжигает огонь. Оно бьется в тесной кладке камней, разгорается жарче. Горький дым заполняет горло, клубится, поднимается в небо, и рассветные лучи касаются скал.

Лишенные имени начинают петь, один за одним. Солнце поет вместе с ними, земля отзывается на песню, ветер сплетается с движением душ.

Он думает: так было всегда, с тех пор, как земля стала неизменной.

Он думает о ледяной реке о далеком краю, где он потерял жизнь и отдал солнцу имя.

Он думает о живой реке, текущей у подножия гор.

Он думает о Стреле, которая ждет его там.

Когда огонь догорает, они садятся вокруг очага. Они держатся за руки, и песня еще струится сквозь кожу, сквозь кровь.

— Расскажи свой сон, — просит старший из братьев.

— Ты узнаешь мой сон, — обещает он. — Завтра.

Ночью они спят в пещере, укрывшись шкурами, тесно прижавшись друг к другу. Здесь никогда не разжигают огня, сюда никогда не приходят люди. Даже летом холод таится в толще скал. Единственное тепло здесь — жар солнечной крови.

Он не спит. Он лежит неподвижно, слушает дыхание братьев, стук их сердец. Отголоски снов витают рядом, привычные, как запах шаманских трав и горечь дыма.

Он вслушивается в дыхание старшего из братьев. Слушает долго и знает — души старшего сейчас далеко.

Он встает, легко и неслышно, и первых вдох обжигает холодом. Тучи ушли, звезды видны в проеме пещеры, и он идет к ним.

Духи молчат, завороженные движутся следом.

Он поднимается к перевалу — десять шагов по снежной тропе. Скалы Солнца смотрят в небо, лед искрится на них. Очаг запорошен снегом, закрыт ветвями ели. Он проходит мимо, идет к краю обрыва.

Там, в пропасти, сияет темнота и поет ветер. Часть душ ускользает туда, снежинками уносится вниз. Он делает глубокий вдох, обжигает сердце, и души вновь возвращаются к нему, все до одной.

Он опускается на колени, отодвигает камень. Там, под снегом, то, без чего не бывает жертвы. Там осколок луны, нож, разрезающий колдовство и тело. Нож завернут в волчью шкуру.

Он разворачивает серый мех, поднимает осколок луны, ловит свет звезд. Говорит без слов: вот мой сон.

Его слышат лишь духи. Братья спят.

Он прячет нож под куртку, и срывается с места. Он становится ветром, криком птицы, вспышкой в небе. Он мчится все быстрее, мир проносится мимо. Он бежит вниз по склону, к излучине реки, туда, где его ждет Стрела.

Его песня течет без слов, почти без звуков. Струится в движениях – он поет, создавая путы. Скручивает сушеные жилы и искрящийся снег, силу земли и шерсть зверей. Его голосом владеет луна, в его руке трехгранный нож. Веревка, рождающаяся в руках, впитывает лунный свет, становится холодной и звенящей, как морозная полночь.

Уже много дней они в пути, торопятся к югу, прочь от Скал Солнца. Но людям нужен отдых, и каждую ночь они разбивают стоянку, собираются вокруг огня Стрелы.

Каждую ночь он выходит к звездному свету. Духи леса и снежной дороги обступают его, и он поет, создавая путы.

С каждой ночью веревка растет, и с каждым днем все громче звучит жажда. Он не пьет кровь. Он сплетает жажду с тонкими нитями, и путы становятся крепче скал. Они звенят, как натянутая тетива.

Стрела спит.

Во сне духи прикасаются к ней, стремятся сплестись с ее душами, как лунный свет сплетается с песней.

Но еще рано.

Идти еще далеко и долго. Нужно пройти по снежным равнинам и склонам гор, миновать зиму и вернуться к весне, – только тогда настанет нужный час.

Еще рано.

– Уже скоро, – поет он, и песня, обретя слова, взлетает, парит над стоянкой, тает в вышине.

Край неба мерцает, предвещая зарю, а путы свиваются в руках, кольцо за кольцом ложатся в ладони. Путы сплетены, и слова звенят в них, не умолкая ни на миг.

Он поднимается, прижимая путы к груди. Каждый шаг пронизан слабостью и болью жажды, но духи рядом, духи ведут его.

Он откидывает полог из шкур и ныряет в зыбкое тепло убежища.

Стрела проснулась.

В ее глазах еще блуждают тени дальних троп, ее руки говорят без слов.

Он кладет трехгранный клинок в ладонь Стрелы, сжимает ее пальцы на рукояти.

– Стрела будет держать осколок луны, – говорит он.

– Так и будет, – отвечает Стрела.

Ее слова превращаются в дыхание, горят на его губах. Они жарче любого огня.

Он смотрит вниз, на кроны елей, и не может пошевелиться. В воздухе плывет запах хвои, небо чисто и солнце восходит все выше.

Дни пути миновали. Оленьи тропы и талый снег, ручьи и река, полная льдин – все позади. Путь из бессчетной череды шагов и дней – пройден.

Он связан и не может пошевелиться, он в самом конце пути. Рядом с ним только Стрела. Люди покинули их, один за одним, ушли вперед – лишь голоса их остались на дороге духов. Последний человек ушел на рассвете – выпив настой дурманящих трав, он отдал свою кровь Стреле, всю, до последней капли.

Стрела стоит у края обрыва и смотрит вдаль, на лес спускающийся по склону, на безлюдную равнину, где бродят лишь звери и духи.

Ветер треплет волосы Стрелы, но Стрела не замечает, Стрела говорит. В этот миг, опьяненная напитком странствий, Стрела – одна из видящих.

Она говорит, и ее руки повторяют слова, движутся словно в охотничьем танце. Стрела говорит о будущем. Череда дней уходит в бесконечность, в неизмеримую даль, – но голос Стрелы по-прежнему звучит над обрывом, ее ладони все также рассекают воздух.

Когда солнце касается середины неба, она замолкает.

Он смотрит на нее и ждет.

Его держат звенящие путы, не дают оторваться от жертвенного столба. На этом столбе знаки солнца, огня и весны. Он сам вырезал их и слышит голос каждого.

Стрела оборачивается, в руке у нее лунный клинок. Она подходит, ступает легко, словно не чувствуя шагов. Осколок луны вспыхивает, и Стрела поднимает окровавленное запястье.

Рана, нанесенная луной, не заживает. Кровь, полная видений, течет, падает на землю, – и земля в ответ умоляет, стонет.

Он смотрит в глаза Стрелы и говорит:

– Я беру твою кровь, чтобы настало лето.

Она подносит руку к его губам, и души Стрелы текут в него, смешиваются с его душами, поют и пылают.

«Я пришла!» – поют они. – «Я пришла!»

Он отрывается от запястья Стрелы.

На ее губах улыбка, в ее глазах слезы. Стрела смотрит на него лишь краткий миг, а потом обнимает.

Руки Стрелы в огне, его обнимает пламя. Они горят вместе, и где-то там, по ту сторону видений, кричит и стонет боль.

Пламя все ярче, раскаленный белый огонь, самое сердце света.

Но сквозь огонь он видит солнце – оно пылает и приближается, необъятное, лишенное имени. Все ближе и ближе, души рвутся вверх, стремясь коснуться его.

В этот последний миг все души поют о победе.