Дочь

Солнце застенчиво выглядывало из-за горизонта, словно этот, на редкость бледный сегодня, желтый диск никак не желал начинать новый бессмысленный день. Именно таким казался мне каждый безрадостный день последние пару тройку лет. Каждый раз я просыпался в новом месте, каждый раз собирал свои скромные пожитки и отправлялся в путь. Понятия "дом" для меня не существует уже давно. А ведь когда то все было по другому.

Я жил в большом городе, у меня имелась своя кузница, где я днями на пролет превращал груды металла в полезные предметы обихода. Единственной заботой было стучать молотком по наковальне, что приносило мне стабильный заработок и уважение горожан, но этих дней я почти не помню.

Так же как ночную прохладу сменяет утренний зной, путь сменил вполне благополучную и счастливую жизнь, лишь мутные воспоминания приходят ко мне по вечерам.

У меня был брат, как мне казалось более удачливый чем я. Когда как я был женат на своей кузнице, он был женат по настоящему и я ему завидовал по белому, тем более, когда узнал, что его жена беременна. Это и для меня являлось неимоверным счастьем — они моя семь, а значит это наш общий праздник… Тогда то я и задумался, что пора бы уже и остепениться, но шли месяцы, а ваш покорный слуга все так же проводил все время в кузнице за любимым делом, откладывая личную жизнь на потом. Все бы так и продолжалось, пока мы не получили известие безвозвратно повлиявшее на наши судьбы. Началась война, о которой до сих пор вспоминают сплевывая на землю, я же проклинаю ее и всех кто в ней повинен.

С этим известием изменилась вся моя жизнь. Моего брата призвали на войну. Все оказалось настолько серьезно, что наш правитель призывал даже юнцов, только-только выросших из детства. Забирали всех мужчин кто мог держать меч в руках, но не меня. Кто то же должен снабжать армию оружием, вот меня и оставили отсиживаться за городскими стенами да ковать железо, обеспечивая этих же самых юнцов нехитрым арсеналом.

Брату ничего не оставалось как подчиниться, не смотря на то, что его жена должна была вот вот родить. Момент прощания крепко осел в моей памяти. Глядя брату в глаза я смертельно пообещал заботиться о ней и о будущем ребенке, на это мой брат только улыбнулся и сказал, что ни сколько не сомневается и очень благодарен мне за все.

Я видел страх и печаль в глазах его жены и теперь, когда вспоминаю ее взгляд, сердце протыкает очередная невидимая игла. С тех самых пор она так и не разу не улыбнулась, с тех пор в ее глазах навсегда застыла печаль, а я всем сердцем надеялся, что все образуется. Как оказалось напрасно.

После его отъезда потянулись безрадостные, тусклые дни. Каждый день мы ждали вестей, но тщетно. Так прошли несколько недель. Ничего не менялось пока у жены брата не начались роды. Я надеялся ребенок хоть немного наполнит наши сердца радостью, но вышло не совсем так. Выпустив на свет новую жизнь — девочку, жена брата умерла.

В первое время меня просто парализовало, я винил себя в этом, считал, что не сдержал слово, но взяв себя в руки и подумав о девочке понял — ради нее я должен перебороть свои чувства и позаботиться о ней, этим хоть частично выполнив обещание.

Я стал примерным дядей своей племяннице. Все свое свободное время посвящал ей. Долгое время не мог решить, имею ли право дать ей имя? Так и не решился. В то время я очень хотел верить в скорое возвращение брата, целым и невредимым. И я верил, но как оказалось вновь напрасно...

Война закончилась, а вестей от брата все не приходило. Многие из ушедших уже вернулись, кто со щитом, кто на щите, а я все верил, хотя в глубине души понимал — надеяться больше нет смысла. Только через год после окончания войны полностью сдался.

К тому времени девочка уже подросла, ей было примерно пять лет и все это время я называл ее разными ласковыми прозвищами, но только не по имени. Его не было. И в один из вечеров, когда мы обычно сидели дома, она играла в куклы, а я ей рассказывал, какие истории со мной приключались в кузнице, так как других историй у меня не имелось, а сочинять я не умел, закончив очередной свой рассказ сказал ей: "Знаешь, красавица, по моему пришло время придумать тебе самое настоящее имя." Она подняла на меня свои светло серые глазки, в недоумении: "А это обязательно нужно? Мне нравиться когда ты называешь меня красавицей!" — и заулыбалась. Я улыбнулся ей в ответ: "Но ведь ты можешь быть красавицей и с именем, одновременно. Тебе понравилось бы если тебя называли красавица Ариэта?". Она вдруг отложила своих кукол, подошла ко мне, обняла и сказала: "Это самое лучшее имя о каком я только могла мечтать, папа". Это был первый раз когда она назвала меня папой...

Это и по сей день является одним из самых счастливых моментов в моей жизни. С тех пор наша маленькая семья стала чем то большим нежели дядей с племянницей, мы стали отцом с дочкой. Казалось, просто не возможно привязаться еще сильнее к этому маленькому, прекрасному человечку. Она очень быстро привыкла к своему имени и полюбила его, так же быстро как я привык к почетному статусу отца. Время и любовь маленькой Ариэты вылечили мою скорбь и я смирился с потерей брата, его жены и отпустил тяжелые мыли вины перед ними. Осознал, что своей заботой о племяннице почту их память, в надежде, в вере о существовании потустороннего мира куда отправляются души умерших людей где они обретут покой, зная, что их чудесный ребенок в надежных руках.

Я просто с головой погрузился в отцовство. Раньше даже и не мог представить, что столь короткое слово "папа" может вызвать такой поразительный эффект. Моя любовь к Ариэте являлась действительно отцовской, настоящей, крепкой, на столько на сколько крепко отец может любить свою родную и единственную дочь. И она меня любила. Просто за то, что я есть, за то, что я рядом.

Годы шли. Ариэта росла, как и все дети. Со временем стал брать ее в кузницу где она часами смотрела как я работаю. Нет, так же, как любой нормальный ребенок, Ариэта могла днями на пролет бегать по улицам и играть с соседской ребятней. Но мое рабочее место для нее являлось чем то особенным, ведь в кузнице ее папа занимается полезным делом: подковывает лошадок, что бы им не больно было ступать по мостовой, изготавливает кухонные принадлежности, что бы жены могли приготовить еду для своих работящих мужей, инвентарь для фермерства, что бы работящие мужья могли вырастит ту самую еду и еще много чего. Однажды она мне даже сказала, что у нее нет мужа, так как она еще пока маленькая, но это еще не значит, что она не может готовить еду для своего работящего папы. С тех пор Ариэта носила мне в кузницу обеды, приготовленные собственноручно, а ведь ей на тот момент было всего одиннадцать лет.

Годы шли. Я с гордостью и радостью смотрел как она взрослеет. Но с возрастом моя Ариэта все четче осознавала, что чего то не хватает. Не мудрено, кругом, во всех семьях есть мамы, а у нас ее нет. К тому моменту я уже давно понял — вопроса мне не избежать, но ни как не мог придумать достойного ответа. И когда это начало происходить, я только отмахивался и уходил от ответа. Думал, что правда только навредит ей, а в глубине души просто боялся лишиться статуса отца, боялся, что она узнав правду перестанет называть меня папой.

На время вопросы прекратились. Два года она не поднимала эту тему, но в один из дней, Ариэта по обыкновению принесла мне обед в кузницу. Никогда до этого не видел ее такой серьезной. Насторожившись я спросил ее в чем дело. Она посмотрела на меня своими светло серыми глазами и сказала: "Папа, я знаю как сильно ты меня любишь, и я тебя люблю, за то что ты у меня есть, за то что ты у меня такой хороший, самый лучший папа о каком только можно мечтать, но я уже не маленькая девочка. Я многое понимаю и знаю, но больше всего я хотела бы знать: почему у нас нет мамы? Я имею право это знать, и обещаю, что какой бы печальной не оказалась правда я приму ее, ведь в любом случае у меня есть ты, а у тебя есть я". После этих слов я понял — передо мной уже не та маленькая пятилетняя девочка смотрящая на меня наивными светло серыми глазками, а взрослая девушка, твердо решившая узнать полагающуюся ей правду. До этого я просто не хотел признавать, что она когда нибудь вырастет, но всегда останется маленькой белокурой девчушкой.

Мне ничего не оставалось, как рассказать всю правду. Я говорил долго, не упуская деталей, поясняя все чувства кои одолевали мной когда принимал те или иные решения. Рассказал о войне, смерти ее матери, о том как ее настоящий отец без вести сгинул на войне, о том как я решил принять ее как собственную дочь, полюбил как родную. Все это время она пристально смотрела на меня и когда я закончил, меня хватила дрожь. На меня смотрели глаза полные печали и страха совсем как у ее матери в день когда мой брат отправился на войну. Только тогда я понял, что глаза ей достались от матери и из этих глаз текли слезы. Я попытался извиниться и говорил как сильно ее люблю, как не хотел расстраивать, хотел окутать ее заботой, теплом и огородить от печальных мыслей, но мои слова выходили бессвязными.

Она не отвечала, постояв еще мгновение Ариэта выбежала из кузницы. А я так и остался стоять — мое тело словно налилось свинцом, не мог пошевелиться и побежать за ней. Тогда я думал, что ей нужно время все обдумать и понять, она обязательно вернется, обнимет и скажет, что совсем не злиться и понимает какой я заботливый отец, не важно родной или нет, но отец.

Не помню сколько времени прошло, но работать я больше не мог — молот выпадал у меня из рук и я отправился домой ждать возвращения своей Ариэты.

Дома в голову шли разные мысли от безнадежно хороших до страшно плохих, но я упорно ждал ее возвращения пока не стемнело. С наступлением сумерек мой беспокойство превысило все пределы и я отправился искать ее по окрестностям. Не помню сколько времени потратил на безуспешные поиски, но домой вернулся только под утро, полностью уставший и подавленный, от бессилия решивший, что ей просто нужно немного больше времени все обдумать. Я уснул.

Сон не принес мне успокоения. Все время снилось, как Ариэта проклинает меня за вранье, что никогда не любила и называла папой лишь из жалости к моей никчемной жизни, что ненавидит свое имя за то, что я его ей дал и еще много всего чего я и не упомню. Проснулся в холодном поту и болезненном состоянии, но нашел в себе силы подняться с кровати и вновь отправиться на поиски своей Ариэты. Я просто не хотел верить, что она совсем от меня убежала. Тормошил всех друзей и знакомых, но ни кто ее не видел.

Так я провел несколько дней, а может быть и недель. Просыпался рано утром, ложился поздно ночью. Все это время искал ее, по началу в городе, но вскоре переместился и за город. Ни где не было моей Ариэты, ни кто ее не видел. При одной мысли о ней меня бросало то в жар то в холод, мысли совсем не вязались, я не хотел верить, что потерял свою Ариэту. Я и сейчас не верю...

И вот, с тех пор я ищу ее. С тех самых пор я одержим только этим, поиском своей Ариэты.

* * *

В захудалой таверне, что находиться в самом бедном районе города Бартона уже почти не осталось посетителей, бродяги, нищие и бедняки уже разошлись по местам кои они называли домом. Лишь один изрядно подвыпивший старик в лохмотьях никак не желал уходить и требовал еще кружку эля промочить пересохшее горло. Трактирщик почему-то смиренно терпел его выходки:

На подавись ты, а то не отстанешь, — с этими словами он налил старику самый дрянной напиток, какой может повстречаться в подобных заведениях, но пьяница был рад и этому.

Вот выпью и пойду спать… завтра снова в путь… в моем деле главное надежда и вера… ик… без этого никак, — старик чуть ли не залпом выпил весь эль из кружки, и пошатываясь встал из-за стола.

На это трактирщик лишь покачал головой:

Вот уж который год, ты почти каждый день приходишь и рассказываешь одну и ту же историю, под конец грозясь отправиться в путь, но нет, на следующий день я снова вижу твою пропитую рожу и кто ж разберет выдумал ты свою историю али и вправду приключилось?

На мгновение взгляд старика прояснился и в глазах промелькнула печаль, но тут же накрыла пелена выпитого эля. Он отмахнулся от трактирщика и нашептывая под нос уже знакомые трактирщику слова: завтра снова в путь… где же ты моя девочка… я верю… я найду..., поплелся из трактира.

Город спал. Ночной ветер тихонько покачивал потухшие фонари. Горожане мирно спали в своих домах. На одной из улиц бедных трущоб, неподалеку от сточной канавы спал и старик, закутавшись в свои лохмотья. Сквозь ночь скользнула тень. Фигура в длинном, черном плаще до пола и замотанным красной тканью лицом нависла над ним. Не смотря на хмель и усталость, старик словно почувствовав это на мгновение открыл глаза. Перед ним стояла его Ариэта, маленькая белокурая девчушка смотрела на него светло серыми глазами. Облегченно вздохнув он закрыл глаза. Ему снился сон. Он сидел на стуле, дома, а возле его ног играла в куклы маленькая Ариэта. Он ей что то рассказывал и она слушала, но потом отложила своих кукол и обняла его. Он был счастлив. Он спал крепко и совсем не чувствовал как его сердце замедляет темп. Для него это уже было не важно, ведь он тут, рядом со своей Ариэтой, он не хотел просыпаться.