Темница для алхимика

Змея извивалась в руках. Крепкая хватка Маркуса не оставляла ей ни единого шанса. Смертельные зубы в раскрытой пасти, бессильное шипение и злоба, которую она разбрызгивала ядом, капающим на мрамор стола… Всё это завораживало своей простотой: несущей гибель одному, дарующей жизнь другому. Охватывая кольцами запястье, змея, словно прощаясь навсегда, пыталась обнять его, опоясав всю руку до предплечья. Яд капал, а Маркус Клэйн стоял, застыв как столп, и даже позабыл подставить чашу под падающие драгоценные капли.

Он всем известен был не только как алхимик, но и как врач прославился на всю ближайшую округу. Из деревень к нему спешили люди, когда ведуньи с лекарями готовы были ставить крест на кратких жизнях. А Клэйну удавалось вылечить любого, кто вовремя успел добраться до него. Но правда и цена была высокой. У Маркуса бесплатным излеченьем не разжиться. Вот потому к нему все приходили, когда отчаивались у других вернуть здоровье.

На той неделе двух больных безденежных он выгнал. На этой — одного просившего изгнал с позором, словно на вора, натравив собак, хотя едва тот ноги волочил и так.

Мужчина встрепенулся. Чтоб мысли разогнать потряс он головой. Все думы об одном, вернее, об одной. О ней! О той, что ночью навещает приют усталого алхимика. В тот час, когда он, вылечив дневных больных, для вечера и опытов готовит мысленно себя, когда, её отчаявшись дождаться, берет он в руки колбы с веществами — Желанная является к нему. Не сразу понял Маркус, что будто выжидает она, когда он примется за опыты свои, и лишь потом приходит, чтобы советом или своим присутствием помочь. Однако было «но»! Она ему ни разу в руки не далась. А словно соткана из дыма, не материй: она готова и способна ускользнуть. Ах, как божественно прекрасен её голос, работая, он слушать не устанет, как песни незнакомые поёт. Как притчи и истории такими необычными словами она, как пудинг ванилином, способна сдабривать, что он таких не слышал. Словами ткёт как-будто полотно, что за узор на нем пока ему то неизвестно, точнее — ей лишь суть его ясна. Он словно бы во сне, вводимый в транс её глаголами. Иль заклинанья то? О том ни Маркус и никто не знал, ведь он о незнакомке этой не смел, не мыслил даже рассказать! А вдруг кто из друзей его старинных, которых он изгнать решил ради неё, захочет отомстить, поймав ее идущую к нему? Он ревновал желанную, хотел, не спал ночами, измучен был… И говорил он даже мысленно уже всегда ее словами!

— Учитель, всё готово! — заглянувший помощник, мальчишка лет двенадцати застал Клэйна в странном состоянии. Глаза словно не видят. Стоит и смотрит в одну точку, весь будто не живой, а в камень превратившийся. Взор устремлен туда, где символ — дракон, заглатывающий собственный хвост. Как говорил ему учитель, дракон является символом алхимии и означает бесконечную духовную работу. Мальчишка привык слушаться и верить, ведь Клэйн был значительно мудрее и старше на целых пятнадцать лет. Еще Дор со слов Маркуса Клэйна помнил, что дракон означает вещество, металл и физическое тело, а его сестра — дух, металлическую ртуть и душу. Путано всё, сложно.

Он по распоряжению мэтра подготовил больного, и тот лежит, крича и прося помощи, а сам учитель тут стоит, как истукан, изображенный в книжке, которую парнишка видел однажды на столе алхимика. Читать ему еще пока нельзя, он не готов, как учитель говорит, но вот картинку Дор запомнил и сейчас напуган был нешуточно. Надо найти ту книгу и посмотреть ночью, пока учитель будет спать, может быть станет понятно, что с ним такое происходит. Клэйн не позволял ему читать, считая безграмотным, но в этом он ошибался; а мальчишка, не желая перечить и давать повод думать о том, что умеет многое и доступно это не только учителю, не открывался ему в своих знаниях и способностях. Лишь ежедневно мотал на ус, пока учитель спал или, запершись в подвальной лаборатории, что-то творил и бормотал. Наверное, говорил там сам с собою, ведь Дор потом не раз проверял и не находил там никого, а потайных дверей не было, ведь он иначе слышал бы из-за стены какое-то движение…

Дор глянул на учителя. А вдруг это навсегда, и тот простоит до самой смерти, или это уже и есть та «смерть алхимика», предчувствуя которую так страшился Клэйн? Мальчик подошел поближе к столу, подставил чашу под ядовитые и редкие капли. Сначала опустил ее на лужицу, уже накапавшего, столь драгоценного лекарства. Потом передумал, взял в одну руку емкость и аккуратно смахнул другой ладонью жидкость через край стола, подставив чашу под неё. Теперь есть, чем лечить. Он не знал, что за болезнь привела к ним соседа, но что-то связанное с суставами, как думается, хотя помимо этого еще могло, наверное, что-то быть. Вообще, ученик уже давно хотел покинуть учителя. Тот толком не учил, а лишь работать заставлял, платя копейки. А за еду и проще можно труд найти, чем тут находиться в постоянной опасности заразиться от очередного посетителя. Да, жадный у него учитель как до денег, так и знаниями с ним делиться не спешит. В раздумии таком, собрав остатки яда, Дор поднял взгляд на Клэйна. Наверное, он никогда еще так не смелел, чтоб заглянуть учителю в глаза, а тут мальчик в них посмотрел не мельком, как обычно, а долго изучая. И — ничего. Учитель словно бы не видел, не слышал и не чувствовал…

…Хотя неправда! Один был человек, которому Клэйн рассказал о ней! То друг его старинный, закадычный, Амару звать его. Учитель, мэтр им почитаемый всегда, но правда редким гостем стал в последнее он время, однако раньше приходил учить его всему. Ему поведал он про гостью, про терзанья, про опыты последние свои, про страх и ревность его обуревающие, про страсть и стыд ей рассказать о них. Всепоглощенный низменною страстью, забывши о душе и поисках ее, алхимиком, столь почитаемым, Амару он осуждаем был. Тот намекнул на то, что с ртутью много Клэйн работал и, может, то был плод фантазий наяву. Но он не знал, что Клэйн уверен так в её реальности, как самого Амару!

Очнувшись, оглянулся. Темнота! Где день? Где свет? Почувствовав опору, он двинулся наощупь. Где стол, возле которого стоял? Вот странно, словно в незнакомом доме. Кто же посмел, не испросив хозяйского согласья, сменить вещей порядок в доме у него? Вот стол. Нащупав, понял, что передвинут в сторону немного тот. Где стул? А здесь подсвечник должен быть, он тут всегда стоит. Теперь же нет.

— Эй, Дор, паршивец, где ты? И почему темно?

Клэйн рассердился, стукнувшись ногой о что-то. Он заорал от боли и от злости. Мальчишки не было ни в кабинете, ни в приемной. А только полутемень, свечей нигде не зажжено, опять споткнувшись о мешок, едва не растянулся на полу. Его шесть футов роста при падении смогли бы многое разбить, и сам он пострадал бы от того немало. Ведь тут на разных стеллажах и полках, поверхностях столов и стульев стоять должно количество большое стеклянной утвари, металла острого, заточенного для излечения и операций на больных, а падая, всё это он столкнул бы и, уронив, разбил, себя б изранив.

— Негодник, где ты? — орал все громче и, чувствуя беспомощность от темноты и незнакомой обстановки, Клэйн как слепец, внезапно это осознавший, пуще закричал. Послышались шаги по коридору и отсвет от свечи из-за угла мигнул. Клэйн, успокаиваясь постепенно на ходу, пошел навстречу свету. Там ученик, ведь больше некому. Перешагнув тот злополучный, едва не стоивший ему спокойствия мешок, наощупь он пошел вдоль стеночки, едва ее касаясь. Тут понял, что в одной руке сжимает он что-то отвратительно противное по духу. И вспомнил, что это змей, тот из которого он яд пытался извлекать. Но это было днем, сейчас, наверно, полночь. Отбросил неживую тварь и с трепетом в дрожащем сердце поплелся дальше на огонь слуги. Ладонями и пальцами он ощущал прикосновение к стене. Вдруг понял, сложена она была из камня. А значит, дом то не его, скорее он по сырости, по звукам монолита, по эху от шагов на замок похожим должен быть. Нет, не его! Но как сюда попал? Или сумел нечаянно переместиться усильем воли? Но кто же светит? И побрел туда.

Забилось сердце у него в груди сильнее, как только различил он тени силуэт.

— Ты? — лишь это смог он выдавить, не смея и мечтать, что в темноте её он встретит.

— Да я, идем!

Она взяла его за руку. Впервые! Он прикоснулся к ней, весь тая, словно воск. Она сжимала крепко, но легко и двигалась вперёд бесшумной тенью. Скользя, не поднимая ног, она несла себя по коридору, ему указывая путь, влекла туда, где он не мог отсюда разглядеть ни зги. Они вошли куда-то, по эху звуков отражения от стен, он понял, что это зал, но удивляться уже не смел и не хотел, он лишь отметил это краем пониманья, но всё сознание его приковано лишь было к ней одной. Ее одну он видел, слышал, ощущал. Мечтою изводился к ней прижаться, вдохнуть, вобрав в себя всю томность, ароматов сладость, которые вокруг себя нещадно источала.

— Присядь, — движением руки дала понять, чтоб он, остановившись, сел. Она наверняка почти без света могла здесь видеть всё в родимой темноте. Клэйн, опускаясь, почувствовал диван ли маленький, иль кресло под собой. Уютно разместившись, он заглянул в ее лицо. Она прекрасна. Глаза её! Таких он не встречал ни у кого из рода человека. Прелестна плавность черт, та линия, что переходит, очерчивая скулы, в подбородок, затем вдоль шеи вниз скользит. Он руку протянул, её она немедля отстранила.

— Я разожгу камин.

— Но где мы?

— Ты у меня в гостях. Я здесь хозяйка у тебя.

— Но как попал к тебе сюда, из дома своего?

— Подумай сам! Как попадала я к тебе?

— Не знаю, быть может, ты подкупила моего слугу? Хотя мне это было всё равно, но лишь бы ты ко мне почаще приходила!

Она расхохоталась нежно, звонко, но смех тот не порадовал его, лишь оглушив, он с толку сбил маэстро.

— Но как тогда?

— На эти мысли времени теперь немало у тебя. Я ж скоро ухожу отсюда навсегда, покинув и тебя, и замок, оставив в дружбе вас наедине. Надеюсь вы друг друга вдоволь развлечете. И ты найдешь тут многое, о чем еще не ведал, что жизнь способна изнутри подсказку дать, а не извне! Тут пусто, я пыталась долго, как могла тут всё обжить, заполнить всё собою, но тщетно видно. То дано лишь самому себе внутри всё обратить в сосуд заполненный, сейчас же он пустой.

— Но почему уходишь, фея? И как зовут тебя? Ты мне ещё об этом не сказала!

— Теперь не важно, ты, основное не поняв, меня уже успел, утратив, потерять.

— Как можно потерять, что не имеешь?

— Имея, можно как не знать, что истинно и ценно для тебя?

— Ты говоришь загадками, тебя не понимаю.

— Пыталась всеми силами помочь тебе в твоих трудах, да всё напрасно. Хотела я чтоб ты баланс нашел, и обретя его, сильнее брата моего ты сделался, который учит и вечным поиском всех наставляет жить. Ты не достиг гармонии духовной, баланса между телом и душой, а значит, не обрел меня ты в полной мере! А быть с тобой наполовину — не согласна!

— Но кто твой брат?

— Амару…

Всё это время камин она, растапливая, жгла, не спички, нет, и не дрова! Себя! Словами разжигала! Едва вдыхая, выдыхала, и пламя вырывалось из неё. Вот так когда-то в Клэйне внутренний огонь зажгла, испепелив рассудок в пламени сердечном, хотя стремилась только помогать.

Камин закончив разжигать, она с коленей встала, колышась, преломляясь светом перед ним. Теперь светлее стало, и Маркус разглядеть сумел не только лишь лицо, но всю ее почти. На ней сегодня не её обычное коричнево-зеленое в разводах платье, сейчас вся в белое одетая предстала перед ним. Чарующа и удивительно прекрасна той красотой, которая неповторима, и оттого ей обладать стократ приятней для мужчин любого ранга и сословия. К тому ж всем поведением дала понять, что Маркусу благоволит, раз в дом к себе сегодня заманила. Поднявшись он заключить её в объятья попытался. Но силы были не равны. Она чудовищно легко его отбросив, на кресло усадила, засмеясь.

— Так ты не понял ничего? Урок прошел мой даром, — она слезинку грусти уронив, свою последнюю надежду утопила. — Могла твоей я быть, но предпочел ты плоть мою. Не стал себя ты поисками истины томить и душу открывать не стал. Теперь ты вечно здесь останешься! Тут в замке всё есть для тебя, хотя в том надобности нет, но ты ведь раб привычек. И кабинет, и инструменты, все вещества, еда, питье, кровать… В работе находи гармонию и думай больше о душе. Труд, он вылечивает многое, в покое, быть может, мысли умные к тебе придут и исцеленье принесут, душе твоей гнилой.

Всё это слушая, в лице Клэйн поменялся.

— Ты, подпоив меня каким-то ядом, сюда насильно выкрала к себе? Мою работу заставляешь, всю без остатка, посвящать тебе и приносить немыслимую выгоду дотоле? Что нужно? Золото? Его тебе я дам, так отпусти! — он пережив уже бессилье, жадность теперь же в ярость впал!

— Глупец! Ты здесь, в своем же лабиринте мыслей, заточен! Ты в комнатах сознанья своего! Душевной пустоты!

— Но ты ответишь, где я?

— Да, говорю же, ты в себе самом, и я в тебе всегда была! Не где-то! Мой брат сюда наведывался к нам, он проверял твои работы и убеждался, что я тебе еще в помощницах нужна. И до поры тебе я помогала, но тот последний пациент, которого, не излечив, убил, стал каплей подтвердившей неизбежность расставанья… Ведь это он был тем, что за мешок тобою принят здесь. Теперь ты часто будешь спотыкаться тут в коридорах об него! Ты проклят им, и потому он выбран быть тебе напоминаньем. Отныне это рок твой и его!

И с грустью сожаленья вполоборота глянув, молвила она.

— Я закрываю дверь в свои покои, тебе в них не войти. Хотя в том нет особенной нужды, ведь будешь тут ты, я ж навсегда уйду, покинув сие пристанище, столь долгое мое. Тебе ко мне же допуск запрещен не только мной, но даже братом. Хотя любимчиком его ты был всегда, но прогневил на этот раз. Ты не тому себя всего давно уж посвятил, ты предал и себя и нас с ним заодно! Ведь сколько мы в тебя вложили и, ничего не получив взамен, мы поняли, что хочешь слишком много. Всё сразу, да как можно больше, и даже то, что, друг мой, не твоё! Мы ж с братом призваны, чтоб мир здесь сделать чище, ты не помог нам в этом, ты не смог, не попытался даже переступить заветный сей порог… Один сплошной порок! Что можно было — сделано тобою… Прощай!

Схватившись за подол ее… Он хвост в руке лишь сжал, а взглядом проследив за тем, что в темноте, не разобрав, за платье принял, он ясно понял, что она не человек… Глаза ее! Её изгиб! Но он менялся! Перерождалась на глазах в чудовище она. Дракон! Он выпустил из рук то, что держал, и молча сел, не в силах шевельнуться. Так он провел немало времени. Сидя и думая, какие перспективы и шансы он упустил по глупости своей. Он не придал значения духовному, впадая в низменность страстей земных. И перестал искать гармонию, хотя поклялся, на путь алхимии, вставая, дал обет, не покладая рук свою всю жизнь пытаться в материй хаосе найти на всё ответ.

Но что материя без духа? А дух ушел, теперь, должно быть, навсегда…

Теперь же Клэйн тут будет заточен в своем сознаньи, ходя по кругу в поиске своём. И думать, что есть материя, что дух, где связь. И изредка он вспоминал ее, как с легкостью, на грузность несмотря, она, взмахнув крылом своим, взлетела, и растворилась быстро словно за окном, на миг открывшемся пред нею. Но Клэйна светом ослепив, оно за ней немедленно сомкнулось, все в мрак опять в тот миг же погрузив. Убив надежду в Маркусе на возвращенье. Едва блеснув, она опять ушла.

И мыслей круг его повел… Где ключ от врат безумства здесь отыскать ему? Как выйти? Что с телом там снаружи у него? Как время движется? Быть может, век прошел иль миг? Там вдруг живым похоронили? Приняв за смерть недвижимость его. Сочтя покой за смерть они все деньги делят, которые остались от него… Ему как думать о душе, когда земное слишком тянет?