Ведьмочка

Жила-была маленькая девочка…

Друзья мои, подождите улыбаться!

Жила-была маленькая девочка, которая очень любила кошек, а они отвечали ей взаимностью…

Что вы сказали? "Бред какой-то"? "Пусть дети читают"? Зря вы так… Над этой сказкой стоит подумать, чтобы печальная история не повторялась вновь и вновь…

Июнь. Пять часов вечера. В большом дворе маленького города жарко, пыльно и шумно. Да-да, и такое бывает! Большой двор в маленьком городе. Идеальное место для игр и развлечений "детей" всех возрастов: от карапузов-"годовасиков", которые ещё мирно посапывают в своих колясках, пока их мамочки на скамейках так же мирно читают книжку, обсуждают достижения своих крох, или, что тоже встречается, с удовольствием потягивают холодное пиво, до пятнадцатилетних "лоботрясов", о чём-то тихо и лениво переговаривающихся в беседке. Их время придёт через несколько часов, когда бдительные бабушки-старушки, расположившиеся на лавочках возле подъездов, наконец-то отправятся по домам. А пока… Пока какой-то олух только что словил подзатыльник от своих же товарищей за громогласное, аж эхо между домов полетело, "Ви-тё-о-о-ок!!!". Обидно ему, наверное, было вдвойне: и "Витёк" не увидел с такого расстояния блаженно орущего в тени беседки, и затрещина оказалась довольно чувствительной, к тому же в стоящей недалеко коляске испуганно заплакал малыш, мамаша которого одарила великовозрастного детину таким взглядом, что, кажется, мороженое у сидящей рядом девчонки начало таят быстрее.

Вы спросите: но почему же шумно, если все сидят тихо, сморённые жарой и мечтающие сбегать на озёра искупаться? Всё просто: дети. Вот они качаются на качелях, со счастливым визгом пытаясь раскрутить "солнышко". Вот девчушки играют в "классики", и пустая железная баночка из-под обувного крема звонко прыгает по асфальту. Вот ребятня играет в "Пекаря", и увесистые палки (где только взяли?) с сухим стуком пролетают в сантиметрах от банки. А уж если кто попадёт, понимается такой победный клич!… Да мало ли занятий у детей на улице в хорошую погоду летом?

Вот, например, эта стайка детей восьми-десяти лет самозабвенно играет в "вышибалы", а эта девочка… Хм, надо сказать, очень странная девочка. Хотя бы тем, что играет одна в догонялки с голубями. И выглядит при этом совершенно счастливой…

___________

— Смотрите, чокнутая гулять вышла.

Высокая худенькая девочка с белокурым хвостиком в красной маечке и серых шортиках поймала мяч и замерла, держа его под мышкой. Игра невольно прервалась, все, обернувшись, посмотрели на странную девочку, гонявшую голубей.

— Мама говорит, что она — не чокнутая. У неё просто очень богатая фантазия. Кидай уже, нам опять этих двоих загонять теперь придётся. — Маленькая обладательница рыжих кудряшек и солнечно-оранжевого сарафана решительно потянулась к мячу, намереваясь отобрать его у подружки по команде, но…

— Много твоя мама понимает! — белокурая резко крутанулась, и мячик оказался вне досягаемости других ладошек. — И ты вместе с ней! Вы сюда приехали всего месяц назад, а я эту ненормальную всю жизнь знаю!

— Хватит вам! Давайте играть! — наконец вмешался темноволосый мальчишка, отбирая-таки мяч у спорщицы и с первого броска вышибая одного из зазевавшихся "противников". Игра продолжилась, а я, "выбитая" где-то минут десять назад, продолжала стоять и смотреть на девочку примерно нашего возраста, но игравшую совсем в другие игры.

На самом деле переехали мы в этот дом в начале мая, а не месяц назад. Но со странной девочкой я ни разу так и не общалась, хотя жили мы в соседних подъездах. Даже в школе за тот неполный месяц, который я успела отучиться в новом классе, когда я видела её на переменках, она всегда была одна. Поначалу я пыталась узнать из любопытства, почему её никто не зовёт играть в свои компании, и сама она не просится, но все тогда промолчали, пожав плечами, а Люська — эта самая белокурая, с которой я только что "мирно беседовала" — хихикнула и сказала: "Хочешь — иди и играй с ней сама". Я тогда постеснялась подойти, а потом… Есть у большинства людей такая черта, которая присуща многим животным. Я называю её "стадность": куда все — туда и мы, и неважно, правильно это или нет. Потом я, наверное, струсила, испугалась, что со мной тоже никто общаться не будет, как с этой "чокнутой", как её Люська называла. Вообще-то, она, Люська эта, девчонка хорошая, только задиристая очень…

Неожиданно девочка резко обернулась и посмотрела мне в глаза. Я вздрогнула: она стояла довольно далеко от меня, но то, что она смотрит мне именно в глаза, я почувствовала, кажется, даже затылком. И что самое удивительное, отвести взгляд мне никак не удавалось. В голове вдруг стало пусто и легко, как будто там форточку открыли и тихонечко стирают пыль с моих мыслей. Жуткое чувство, скажу я вам.

Но ощущение "открытой форточки" ушло так же внезапно, как и нахлынуло, стоило только девчонке отвернуться от меня. Какие-то несколько секунд я ещё стояла как вкопанная и тупо, уже без каких-либо мыслей, пялилась на неё, а потом до меня вдруг дошло: вы когда-нибудь видели дворовых голубей, которые играют в салки с ребёнком? Только этот ребёнок всё время "водит", потому что не может догнать хоть и раскормленных на городских помойках, но всё равно очень проворных птиц. Я сначала тоже думала, что мне померещилось, а потом заметила, что они от неё не разлетаются, а кружат вокруг, то садясь и подманивая, то в самый последний момент вспархивая в воздух. Вот девочка подобрала с земли маленькую веточку, бросила её в одного из голубей, при этом, судя по реакции птицы, всё же умудрилась попасть и заверещала от радости "Ты маешься!", на что взлетевший пернатый друг отреагировал как хороший истребитель: спикировал вниз и чиркнул крылом по детской щеке. От увиденного я чуть не познакомила свою пятую точку с асфальтом. В том, что птица её задела, я не сомневалась ни капельки. Я сама это видела! И когда я уже подняла руку в их направлении и открыла было рот, чтобы поведать миру о происходивших прямо у меня на глазах "чудесах", вдруг: "БУМ!" — и мяч отскочил от моей головы, оставив в ней "колокольный" звон, кратковременную темноту и чувство свободного падения.

Ладони я себе, конечно же, разодрала, благо упала ни куда-нибудь, а на бордюр. Да и коленкам досталось немного. "Мама опять ругаться будет", — подумала я, — "и болеть будут сильно. Хорошо хоть не долго".

— Больно? — услышала я сочувственный голос Люськи и подняла глаза: ребята стояли полукругом, кто-то опирался о свои колени, девчонки в основном прикрывали рот ладошкой, испуганно таращась на меня.

— Давай я тебя домой отведу, — предложил Игорёк, тот самый темноволосый мальчишка, который совсем недавно "разнимал" нас с Люськой.

— Не надо, я сама, — я оттолкнула его руку, а сама подумала: "Вот только "тили-тили-тесто" мне в новом доме и не хватало!" Но Люська его вдруг поддержала:

— Пусть проводит, раз он тебе шишку набил. А ты в следующий раз смотри, куда кидаешь!

— Я же нечаянно!!! — обиделся Игорёк, и мне стало его немного жаль: мальчишка был симпатичный, добрый, и смотреть на него в ту минуту было ещё больнее, чем моим ладошкам. Он явно мучился угрызениями совести.

— Я же сказала, не надо! — теперь я пришла ему на выручку. — Я и домой пока не пойду, у меня ключа нет: я его потеряла. Сейчас вот мама придёт, и тогда… Подорожник лучше найдите.

*

До скамейки у подъезда меня всё-таки довели, почти всей компанией, а потом бочком-бочком умчались играть на стадион к школе в соседнем дворе. Я сидела и думала, как сейчас перед мамой оправдываться буду. Нет, сарафан я не порвала, так, испачкала немного, но всё равно: каждый месяц приносить новую ссадину!.. "Ты же девочка!" — всякий раз укоряла мама меня, и мне всегда было очень стыдно.

— Давай помогу, — вдруг донеслось до меня с другого конца лавочки. Я обернулась и увидела ту самую странную девочку: она оседлала деревянное сиденье и, подавшись вперёд, улыбалась мне.

— Спасибо, не надо, — растерянно пробурчала я и быстро отвернулась.

— Как хочешь, — услышала я за спиной, и через мгновенье: — Испугалась?

— Чего? — я снова обернулась, на этот раз непонимающе.

— Не "чего", а "кого".

Девочка продолжала мне улыбаться, а мне стало не по себе, и я промолчала. Какое-то время за спиной было тихо. Я даже понадеялась, что она ушла, но, оглянувшись, увидела её по-прежнему сидящей на месте, только уже не верхом, а как обычно принято. Глаза её были закрыты, и улыбающееся лицо чуть приподнято к небу. Неожиданно она запела, не размыкая губ. Мелодия была простенькая, но удивительно красивая. И голос у неё оказался под стать: чистый, даже хрустальный, завораживающий. Вдруг девочка замолчала и спросила, не оборачиваясь ко мне:

— Где ты был, Странник? Рассказывай!

Я даже не сразу сообразила, что она не ко мне обращается. А потом подумала: вот почему её никто не зовёт играть с собой. Наверное, Люська верно говорила — она и вправду "чокнутая". Нормальные люди сами с собой не разговаривают, да ещё и в другом роде. Пока я так думала, она задавала самой себе ещё вопросы, при этом делая паузы, как будто получая ответы

— А хочешь, я вас познакомлю? — вдруг спросила девочка, резко поворачивая ко мне голову.

— С кем? — застигнутая в врасплох, я опять не успела отвернуться и разговор пришлось поддерживать дальше. Что поделаешь: родители воспитали меня очень вежливым ребёнком. Иногда это даже мешало.

— С ним, — она кивнула на лавочку между нами.

— С кем с ним?

— С ветром.

Какое-то время я молча смотрела на неё: худенькая, загорелая до смуглости кожа, тёмные, почти черные, остриженные под короткое каре волосы, беззаботная открытая улыбка и светло-серые очень красивые глаза. С такой внешностью у неё через пару-тройку лет от ухажёров отбоя не будет, если только она не перестанет вести себя как дура. И тут я вдруг поймала себя на мысли, что этим словом при мне её ещё никто не называл, даже непримиримая Люська. Мне стало стыдно, и я осторожно сказала:

— Ты извини, но я здесь никого не вижу. Наверное, потому что здесь и нет никого. И вообще, мне домой пора.

— Точно нет? — она улыбнулась ещё шире, и в этот момент лёгкий ветерок словно невидимой ладонью погладил меня по лицу. Вы, наверное, скажете: "да мало ли, ветер подул посильнее". Но его, ветра, до этого момента вообще не наблюдалось с самого утра. Вообще! Ни одного дуновения! Полный штиль был!

— Не может быть… — прошептала я, глядя на девочку во все глаза.

Она вздохнула, прикрыла веки и сказала:

— Давай поиграем! В спину, пожалуйста.

Порыв ветра резко перекинул мои волосы через плечи, поиграл с ними секунды три и отпустил, напоследок закинув тонкую прядь мне в рот.

— А теперь в лицо, если можно, — также спокойно попросила девочка, и ветер бросил нам на колени щепотку пыли. — Хулиган! — засмеялась она, отряхиваясь. Потом достала из кармана какую-то яркую бумажку, подняла руку и разжала пальцы: — Держи.

Бумажка закружилась в воздухе и полетела над двором всё выше и выше, поддерживаемая ладонями ветра.

Несколько минут мы молча наблюдали за кружащейся в воздухе игрушкой Странника. А затем я вдруг спросила:

— И ты его слышишь?

— Как тебя сейчас.

— А… А что он говорит?

— Много чего. Например, что ночью гроза будет, ближе к утру.

— А какой он?

— Большой. И очень добрый. Если не сердить.

— А как его не сердить? — я запоздало поняла, что вопрос — глупее не придумаешь, но она обернулась ко мне, улыбнулась и ответила:

— Много как… А ещё он очень мудрый.

Какое-то время мне понадобилось, чтобы уложить всё случившееся в голове, а потом я задала последний вопрос:

— А как тебя зовут?

— Как бы ты меня назвала? — Странная девочка смотрела на меня с искренним любопытством, склонив голову на бок, и я вдруг услышала собственный голос:

— Ведьмочка… Ой! Прости! То есть… — Откуда пришло ко мне это слово? Ни одно имя даже не всплыло. Я готова была провалиться сквозь землю. Но девочка улыбнулась и кивнула:

— Договорились!

— Нет, я…

— Не бери в голову! Я же сказала: договорились, сегодня я буду "Ведьмочка", мне даже нравится. Вон, кстати, и твоя мама идёт. Так что, ещё увидимся!

Мама действительно шла по двору у неё за спиной, неся увесистые сумки. Взглянув на меня и увидев последствия моего "полёта", она, вздохнув, покачала головой, но ничего не сказала. Я привычно встала ей навстречу и, забрав сумку поменьше, потопала домой.

— Ключи за креслом поищи, — раздалось у меня за спиной. Я оглянулась, и "Ведьмочка" со своей открытой улыбкой помахала мне рукой. Каково же было моё удивление, когда, придя домой и с пыхтением отодвинув от стены массивное кресло, я действительно обнаружила за ним свои ключи. Я удивлённо повертела их в руках и, вздохнув, усмехнулась сама себе:

— Здорово! Что бы ещё такое потерять?...

Так началась наша дружба, удивительная и невероятная, которая продлилась целых девятнадцать лет.

Под утро в ту ночь действительно была гроза, и ветер, носясь над домами, ловил в свои ладони всполохи молний, гася их как свечные фитильки, чтобы они не мешали спать измученному жарой городу. А небо негромко посмеивалось над ним далёкими раскатами грома…

*

Прошло почти полгода с тех пор, как я познакомилась с Ярославой, так, оказалось, звали ту самую "Ведьмочку". Мы сталкивались с ней в школе — она была на год меня моложе — но я ни разу не видела её разговаривающей с другими девчонками. Всё время одна.

— У тебя вообще друзья есть? — однажды на переменке спросила я её, а она посмотрела на меня с улыбкой, взяла мою руку и вложила мне в ладонь один из своих бутербродов.

— Конечно, есть. Ты.

Как-то раз, после уроков возвращаясь домой, мне вдруг очень захотелось прогуляться вокруг школы. А что? Солнышко. Лёгкий морозец. Хорошо! На выбеленной инеем ветке плакучей берёзки пристроилась маленькая, голубая, как кусочек неба, синичка, нахохлила свою пушистую жёлтую грудку и звонко тенькала, поглядывая на меня то одним, то другим маленьким глазом.

— Ах, ты, какая красивая, — умилилась я. — Надо спросить у мамы кусочек сала и на балкон повесить. А ты ко мне в гости прилетишь и…

Но пташка вдруг что-то тенькнула на своём на птичьем, недослушав мой монолог, вспорхнула в небо, сделала круг и, снова спустившись, скрылась в дальних кустах. И тут я увидела…

Четыре или пять девчонок (считать мне тогда было некогда) стояли вокруг ещё одной в зелёном зимнем пальтишке и что-то говорили ей. Вот одна протянула руку и постучала по черноволосой растрепанной голове (рыжая меховая шапка валялась рядом), спустя секунду другая толкнула ссутулившуюся и прижимающую к груди руки девочку в спину и она упала на колени, с трудом удержав равновесие, чтобы не ткнуться лицом в снег, по-прежнему прижимая руки к груди…

Знаете, я никогда в жизни до того дня так не орала. Я расшвыривала соплячек в стороны, даже не понимая слов, вырывающихся из моего рта. Я хватала их за что попало, по-моему, у одной из них даже оторвала меховую опушку с капюшона. Я понимала, что если они вдруг решат меня "проучить", быть мне битой по полной программе. И когда владелица того самого пострадавшего капюшона с воплем "ах ты, дура!" кинулась на меня, я уже мысленно попросила у мамы прощения за порванный новенький пуховик, скорее всего разбитое лицо и, как следствие, первый вызов родителей в новую школу, к директору.

Но "вопящая" вдруг резко дёрнулась назад и не устояв, упала навзничь в накиданный школьным дворником сугроб. Секунду я не могла понять, откуда такое счастье и что сие значит, а потом Люськин голос всё объяснил.

— А ну, дёрнули отсюда, твари, пока я всем головы не поотвинтила!

Люська была девчонка высокая, я по сравнению с ней просто коротышкой казалась. Скорее всего, её и приняли за старшеклассницу. И, похоже, узрев нас двоих стоящих плечом к плечу, закрывая собой так и сидящую в снегу Ярку, нападавшие передумали продолжать свою атаку и, что-то выкрикивая, стали отступать, собирая разбросанные вещи. Минуту мы смотрели им вслед, а потом я вздохнула:

— Завтра маму в школу вызовут…

— ?

— Я капюшон порвала у одной. Наверняка расскажет.

— Не-а, — уверенно ответила Люська, — эти не расскажут. Они — шакалки. Себя под удар подставлять не станут.

Я обернулась к Яре.

— Ты как?

Она подняла, наконец, голову, и из прижатой к груди пригоршни высунулась маленькая ушастенькая головка серенького котёнка. Только один глазик у него сильно заплыл гноем и, наверное, ослеп. Люська опешила.

— Что? И мне вот из-за этого чуть по шее не навтыкали? — Яра молчала, только снова опустила голову и гладила испуганно попискивающего малыша за ушком. — Что хоть они с ним сделать хотели? Хотя нет, не отвечай. Я сама знаю, что они опять искали повод до тебя долепиться.

— Подожди: что значит "опять"? — Теперь я растерянно смотрела уже на Люську.

— То и значит! Я вообще удивляюсь нынешней осени: за три месяца её никто пальцем не тронул.

— А раньше?

— Лучше не спрашивай.

— И ты всё время её защищала?

На этот раз бойкая на язык белобрысая задира промолчала. Может и от морозца, но её щёки заалели маками.

— Делать мне больше не чего, — пробурчала она. А потом вдруг крикнула: — Мне вообще глубоко начхать на эту чокнутую!

— Но ведь ты всё-таки здесь, — вдруг робко улыбнулась Яра.

Люська фыркнула, круто развернулась и, подхватив модную сумку для учебников, пошла прочь.

— Спасибо! — крикнула ей в след Яра, но она даже не обернулась.

— Не обижайся на неё, она — хорошая. — Я присела на корточки рядом с девочкой. — Только, наверное, не знает пока об этом.

Ярка кивнула, продолжая гладить маленький пушистый комочек, умещавшийся у неё на ладошке.

— Я его домой возьму, — вдруг выдала она, и мои брови поползли вверх.

— Я-ар, он — больной вообще-то…

— Вылечу.

— Яра, ты не поняла: он — БОЛЬНОЙ. Плохо уже то, что ты его на руках держишь. Пойдём лучше его куда-нибудь пристроим и… — И мне стало жутко. Почему? Потому что за прищуренными веками моей маленькой подружки пылали алые, как рдеющие угли, зрачки. Я быстро вспомнила: нет, никто меня в драке по голове не бил, это точно. Но и свой цвет зрачки этой девочки менять не собирались. — "Ведьмочка", — одними губами прошептала я. И словно услышав, Яра зажмурилась и отвернулась.

— Люди… — тоже тихо произнесла она. Потом обернулась и, как ни в чём не бывало, сказала: — Понимаешь, если не бояться, то не заразишься. — Я молчала, и она, не дождавшись от меня больше ни слова, встала с колен и попросила: — Проводи меня до дома, пожалуйста, а то мне неудобно будет одной всё это… Ну, ты понимаешь.

Я по-прежнему без единого звука закрыла её портфель, благо ничего из него не рассыпалось, нахлобучила ей на голову шапку и, чуть поколебавшись, потянулась к котёнку рукой.

— Если НЕ БОИШЬСЯ, — напомнила мне Яра, останавливая меня взглядом. И вдруг виновато улыбнулась: — Прости меня. Я больше так не буду.

— Хорошо бы, — тихонько сказала я в сторону, чувствуя, как постепенно перестают дрожать колени, и мир обретает прежнюю твёрдость…

Котёнка Ярослава назвала Дымок. Вылечивший ему глаз ветеринар сказал, что обратились к нему очень своевременно. И с тех пор это "шило", как называла Дыма мама Яры, носилось у них по квартире, по повадкам больше напоминая собаку и безгранично обожая свою маленькую хозяйку. С найдёнышами всегда так: они очень ценят людскую ласку, испытав, что такое Улица…

*

— Ты куда? — Люська в белой коротенькой шубейке, на коньках затормозила возле меня.

— Яру проведать, — я остановилась, задумчиво глядя на её ноги. Может, тоже сходить коньки достать… Вечер хороший, чуть морозный, снежок кружится и исчезает с глаз за пределами желтого прозрачного конуса света, падающего от уличных фонарей. Правда, темно уже, но именно сейчас почему-то кататься интереснее всего. Если очень размечтаться, то как будто на ледовой арене танцуешь. Нет, всё-таки сначала к Ярке, а уж потом и на коньки можно. — Я её сегодня в школе на переменке не видела.

— А-а… Тащи её тоже на коньках кататься, — как бы между прочим сказала Люська и, оттолкнувшись, заскользила дальше, оставляя на укатанной снежной дорожке перед домом длинные пунктиры следов.

Я улыбнулась. Всё правильно: гордость часто не даёт нам совершать правильные поступки, но ещё чаще мы путаем её с глупостью. И что самое плохое, и через то, и через другое бывает очень трудно переступить…

А вокруг всё также падал пушистый снежок. Тёмно-оранжевое от тысяч фонарей небо, укутанное низкими облаками, мягким брюхом огненного дракона нависало над крышами. Из темноты, с натоптанных снежных тропинок, тут и там выныривали спешащие по домам люди. А дети с радостными криками гонялись по большому двору маленького заснеженного города. Они были счастливы, ведь скоро начинались замечательные зимние каникулы. А значит, не за горами и волшебный Новый Год…

Я постояла ещё немного, вздохнула, сделала, наконец, последние несколько шагов и открыла старую деревянную дверь длиннющего многоэтажного дома, покрытую вдрызг облупившейся краской непонятного то ли коричневого, то ли бордового цвета. "Вот уж точно — Китайская стена", — подумала я, вспомнив прозвание этого памятника архитектуры хрущёвского периода и заходя внутрь.

Подъезд был самый обычный, можно сказать, стандартный. Всё те же бело-синие стены с появляющимися почти сразу после каждого ремонта как по волшебству настоящими галереями картин и надписей самого различного содержания. От банального "Маша+Петя=" и т.д. в зависимости от фантазии автора, до явной подготовки к экзамену по человеческой анатомии, тема "Размножение человека", по другому не скажешь (руки бы поотрывала). Всё те же заляпанные побелкой лампочки на каждом этаже, три из девяти которых, как правило, не горят. И всё тот же — О, Господи! — лифт, при открытии которого напрочь перехватывает дыхание.

— Опять кто-то до дома не донёс, — вздохнула я вслух и потопала по лестнице на восьмой этаж.

Яра сидела в своей комнате, не зажигая свет, положив подбородок на сцепленные ладошки и сосредоточенно, не мигая, глядя на горящую свечу. Дым юркнул вслед за мной и сразу же забрался к ней на колени, преданно заглядывая в глаза и топорща свой ещё маленький хвостик-антеннку в потолок, как будто говоря: "А вот и я! Так соскучился-а! Ну, погладь меня! Ну, пожа-алуйста!" Не отрывая взгляд от маленького пламени, девочка опустила ладонь на лопоухую серую головку, и по комнате тотчас же разлилось теплое и уютное, как мамина пуховая шаль, "Мур-р-р!"

— Ты чего? — спросила я от двери.

— Да так… — рассеянно ответила она, не поворачиваясь.

— А чего делаешь?

— Чудо. — Почему-то я не удивилась, ну ни капельки. Наверное, начала привыкать к её странностям. И неожиданно она спросила: — Хочешь, покажу?

Несколько мгновений я хлопала глазами, открыв рот. А потом вдруг, сама не знаю почему, ответила, переминаясь с ног на ногу:

— Да ты знаешь, я вообще-то за тобой зашла, погулять, на коньках покататься. И Люська тебя звала…

— Странные вы, люди, — задумчиво перебила меня Яра, наконец, переводя на меня взгляд. — Вам чудо предлагают, а вы — коньки…

— Что значит "Странные ВЫ люди"?! — откуда-то из глубины во мне неожиданно всплыли раздражение и злость. Господи, да с какой луны она свалилась такая… такая… Да у меня слова не находилось её описать! — А ты кто? Разве не человек?

— Нет, — припечатала она в ответ. — Я — "Ведьмочка"!

— Яра, — застонала я, подходя ближе. — Ну, хватит уже! Так не может больше продолжаться, спустись на землю! Если ты и дальше будешь играть в эту игру сама с собой и со всем миром, ты в нём не выживешь!

— Я не играю…

— Это ещё хуже! Оглядись! На дворе двадцатый век! И он тоже полон чудес! Других, но понятных. Да и самых обычных тоже! Знаешь как сейчас хорошо на улице? Просто чу-дес-но! И это понятно всем! А ты… Если тебя и не сожгут на костре как в средневековье, то в дурдом запрут точно! И не один доктор тебя не отмажет!

— Я такая, какая есть. И такой останусь, пока рядом со мной есть люди, которые могут верить в чудеса. Как ты.

— Да с чего ты взяла, что я могу в них верить?! А даже если и так, я не смогу всегда быть с тобой рядом!

— Тогда я умру.

Она сказала эти слова таким тоном, как говорят "Ничего страшного. Это просто царапина". Я смотрела на Ярку и молчала. Странная девочка. Чокнутая. Но рассуждает, как не всякий здравомыслящий взрослый. Почему? Потому что она сказала чистую правду, я это чувствовала.

— И с какой планеты ты свалилась на мою голову? — обречённо прошептала я. В ответ она вдруг улыбнулась и поманила меня пальцем:

— Смотри. Только дыши в сторону.

Я подошла и села рядом, чуть скосившись на свечу. Яра что-то зашептала и поставила ладошку за маленькое рыжее пламя. Минуту ничего не происходило, я уже начала уставать от ожидания, как вдруг ладонь девочки медленно поплыла вверх, и вслед за ней начало удлиняться свечное пламя. Сантиметр. Два. Пять. Десять. От напряжения огонь дрожал и чуть слышно гудел. Рука Яры так же медленно поползла вниз, и огонёк стал укорачиваться, пока не превратился в рдеющую искорку на кончике фитиля. Девочка резко убрала ладонь, и свеча с явным облегчением ярко вспыхнула.

Мы сидели в полной тишине. Дымок давно покинул хозяйские колени и жался к двери, всем своим видом показывая своё необоримое желание убраться из этой комнаты подальше. Судя по всему, он был напуган.

— Никак не привыкнет, — вздохнула Ярослава, подходя к котёнку и бережно беря его на руки, что-то нашептывая ему на ушко.

— Может, ты ещё и летать умеешь? — хрипло спросила я.

— Нет. И боюсь, теперь уже никогда не научусь, — с убийственной серьёзностью ответила она. — Кстати, ты что-то про Люсю говорила… — она глянула на часы. — Идём...

Выходя из квартиры вслед за мной, она крикнула.

— Мам! Я пойду, погуляю!

*

Освещённая фонарями площадка для стоянки машин, где всего полчаса назад ребята играли в импровизированный хоккей, гоняя шайбу, правда без коньков, сейчас больше напоминала уснувший муравейник, правда не очень обжитой. В смысле, народу было много, но не толпа, где яблоку негде упасть. И почти все были детьми. Взрослых было всего двое: незнакомый мужчина в хорошем зимнем пальто, который сидел на коленях рядом с лежащей на земле девочкой и прижимал ей к лицу какую-то тряпку, и женщина, моя соседка по этажу, кстати. Она стояла чуть в стороне и растеряно повторяла время от времени: "Может скорую вызвать? Может, врача, а?" Несложно догадаться, что в хоккей больше никто не играл: дети тихонько перешёптывались, стоя вокруг.

В девочке на земле я сразу узнала Люську: её белую шубейку, привезённую отцом из Болгарии, ни с чьей перепутать было нельзя. Я бросилась к ближайшему мальчишке и, схватив его за рукав, спросила:

— Слышь? Что случилось-то?

У обернувшегося ко мне Игорька лицо было как новенькая детская раскраска — белое, в цвет снега. Даже губы были, наверное, такие же. Как будто не он совсем недавно краснощёкий и весело кричащий, гонял шайбу с пацанами. На белом фоне выделялись только глаза, большие и испуганные.

— Л-люда… головой… то есть лицом на бордюр упала.

— Как упала? — растерялась я.

— На полном ходу. Шайба попала ей под конёк, она споткнулась и…

В это момент мужчина попытался подняться, подхватив Люсю на руки, и я увидела самое страшное: кровь на снегу, как мне тогда показалось, море крови. И шубка девочки спереди была перепачкана алым. И тряпочка, которую мужчина прижимал ей к лицу, тоже была почти вся в крови. А сама Люся не шевелилась, обвиснув тряпичной куклой.

— Не успели… — услышала я рядом дрожащий голос Яры. А в следующее мгновенье она уже так же, как и незнакомец, сидела на коленях рядом с той, которая всего один раз пришла ей на помощь, осторожно убирая волосы, выбившиеся из-под шапочки неподвижной девочки. Мужчина, сначала опешив, спросил:

— Твоя сестра?

— Нет.

— Так, девочка, отойди и не мешай…

Он хотел сказать что-то ещё, но Яра всего на секунду взглянула ему в глаза, и тот мигом закрыл рот и замер, не отрываясь, глядя на маленькую девочку, сидящую рядом. Я догадалась, что он увидел.

Тем временем, Ярослава убрала мужской носовой платок (а именно им оказалась прижатая к лицу Люси тряпка) и прежде, чем её ладошки накрыли Люсино лицо, я разглядела почти чёрный в неярком свете фонарей сочащийся кровью рубец на лбу между бровей подруги, продолжающийся на левой щеке спускающимся вниз рядом с носом алым подтёком. Зрелище, надо сказать, было то ещё. Не для детских нервов точно. В тот момент я, наверное, стала сестрой-близнецом Игоря, по крайней мере, по цвету лица.

Яра долгих секунд пятнадцать сидела не двигаясь, жили только что-то шепчущие губы и чуть подрагивающие от напряжения кончики пальцев. Все вокруг, казалось, тоже замерли, как и само время перестало дышать, больше не подгоняя своим дыханием события. И тут вечность длиною в четверть минуты лопнула так неожиданно, что все вокруг ахнули: Люся вдруг вздрогнула всем телом, застонала и приоткрыла глаза, когда маленькие ладошки склонившейся над ней девочки сжались в кулачки и отодвинулись от её лица. Какое-то время они обе смотрели друг на друга, а потом губы Люси с трудом дрогнули, и мне показалось, что я почти услышала тихое, как падающий снег "спасибо". Яра еле заметно кивнула в ответ.

— Люда!!! Людочка!!! Дочка!!!

Мать Люси бежала через двор в халате и тапочках, судя по всему, в этом одеянии и застало её принесённое известие. Следом за ней едва поспевала моя соседка, та самая, опять же судя по всему, взявшая на себя роль добровольного вестника. Что было следующие минут пять-десять — описывать не имеет смысла. Зачем? Думаю, каждый знает и так, как себя поведёт мать, если ей сообщить, что с её ребёнком случилось что-то настолько страшное, что "кровиночка" лежит без сознания, если не умирает совсем. У меня, по крайней мере, было такое ощущение, что именно это и сказали бедной женщине. В конце концов, Люсю увели домой, и народ стал понемногу расходиться. Играть в этот вечер больше не захотелось никому из детей.

Мы с Ярой тоже потихоньку двинулись домой. Сначала молча. Потом я спросила:

— А что ты всё время шепчешь, когда творишь свои "чудеса"?

— Стихи.

— ?!

— Нет, не простые стихи, — тихо засмеялась Яра, — а… стихи-заклинания, что ли.

— А где ты их берёшь?

— Они приходят сами, когда надо и какие надо.

— То есть ты их сочиняешь?

— Ну, да… — Она немного помедлила и вдруг сказала, глядя себе под ноги: — Хочешь, я и тебя научу сочинять стихи? У тебя получится.

— У меня?

— Угу. Поверь мне. Только слушай своё сердце.

— И я тоже смогу как ты творить чудеса? — с замиранием сердца спросила я, но Яра вдруг рассмеялась, звонко, заливисто, и, чмокнув меня в щёку, как свою сестру, ответила:

— Нет, только писать стихи…

Скорую для Люськи в тот вечер всё таки вызвали. И позже, после проведённого за несколько дней обследования, врач повторно осмотрел девочку, глянул на все снимки и развёл руками, покачав головой.

— Вам несказанно повезло, — сказал он её матери. — Ни сотрясения, ни гематом… Ни-че-го… Если бы не столь яркое свидетельство на её лице, я бы подумал, что Вы меня разыгрываете или приняли случайную шишку за пробитый череп…

Ещё более удивительным было то, что спустя примерно год на лице Люськи не осталось даже шрама от того падения. Постепенно все начали думать, что ей действительно просто повезло, а про Яру никто не вспоминал вообще. Никто, кроме меня и самой Люси, которая после того дня никогда больше не называла Ярославу "чокнутой". И никому не позволяла её так называть.

И лишь один человек, "незнакомый мужчина в хорошем зимнем пальто", наверное, ещё очень долгое время почти каждый вечер выходил на свой балкон и, поднося к губам дрожащую в пальцах сигарету, тихонько шептал "Ведьмочка…", пронзая остановившимся взглядом темноту. Только он никому никогда ничего так и не рассказал. Почему? Спросите у него сами. Я не знаю.

А я действительно начала вскоре писать стихи, которые очень нравились моей маме и всем, кто их читал, кроме меня самой. Мне всегда казалось, что они слишком "сырые". Иногда один стих даже мог шлифоваться годами, взрослея вместе со мной.