Берендей-3

Юлька не могла спать. Не могла есть, не могла готовиться к экзамену, но сдала его на четыре — лишь благодаря тому, что успела запомнить в семестре. Оставался еще один экзамен, последний — зоология беспозвоночных. Восьмого числа.

Четвертого после экзамена ее потащили в кафе — отметить успешную сдачу. Юлька не хотела, но Людмила помахала у нее перед носом распечатанной фотографией Егора и сказала, что отдаст ее, только если Юлька пойдет вместе со всеми.

— А откуда она у тебя? — спросила Юлька.

— Так в Новый год всех щелкали, ты что, не заметила?

Людмила расхохоталась. В кафе все радостно рассматривали фотографии и время от времени смеялись.

Юльке было не до смеха. Она хотела остаться одна, забиться к себе в комнату и там думать про Егора.

— А что это Юлик у нас такой печальный? — спросил Андрей.

— Оставь ее в покое, она влюблена, — заявила Людмила.

Юлька покраснела и вскочила с места:

— Людка! Как тебе не стыдно!

— А чего стыдиться-то? — философски заметил Андрей. — Мы тут все твои друзья, а скрывать правду от друзей очень нехорошо.

— А я ничего и не скрываю, — Юлька краснела все больше и почему-то приняла слова Андрея всерьез. — Просто есть вещи, о которых мне бы говорить не хотелось.

— Юль, да не сердись на него, — Виталик взял ее за руку и потянул вниз. — Садись, рассказывай.

Света тут же глянула на него с неодобрением.

— Ничего я рассказывать вам не собираюсь! — Юлька села обратно на стул.

— Да ладно, — примирительно сказала Людмила, — чего ты? В Егора она влюблена, который с нами в Новый год был.

— Чего? — Андрей посмотрел на Юльку косо, как на ненормальную. — Ты что, с ума сошла?

— Ни в кого я не влюблена! — крикнула Юлька и уткнулась в вазочку с мороженым.

— Нет, Людмила, ты нам все подробно расскажи. Что-то мне это не нравится, — Андрей изобразил на лице беспокойство.

— А тебе-то что? — спросила Людмила.

— Ну да, друг пропадает, а мне и дела до этого быть не должно? Нет, тут все не так просто.

— А почему это я пропадаю? — возмутилась Юлька. — Чем это тебе так не понравилось, что мне кто-то понравился?

— Ага! — торжествующе улыбнулся Виталик. — Значит, все же влюблена!

— Вопрос не в том, что влюблена, — оборвал его Андрей, — вопрос — в кого!

— И что тебе не понравилось в этом вопросе? — с вызовом спросила Юлька.

— Ну, если ты сама не понимаешь…

Вместо Юльки ответила Людмила:

— Да ладно, Андрюша. Не кипятись. Тебя этот Егор бесил с самого начала, я же видела. Потому что он сразу на Юльку глаз положил.

— Да я чувствовал, что он к нам на халяву примазался! Не люблю халявщиков. Пришел, никто и звать никак, в приличный дом.

— Не смей так говорить, — прошипела Юлька. Ей было обидно до слез.

— Да? Почему это? Разве это неправда?

— Ты тоже Наташку привез — никто и звать никак, между прочим, — съязвила Людмила.

— Она моя девушка. Была, — Андрей смутился.

— Вот именно, что была. К тому же все продукты Юлькина мама покупала, так что ты точно так же примазался на халяву, как и Егор.

Разговор не клеился, Юлька обиделась и замолчала, Людмила хихикала, а Виталик чувствовал себя неудобно. Света прошептала что-то на ухо Андрею и искренне, по-детски улыбнулась. Тему замяли, но минут через пятнадцать Андрей отозвал Юльку в сторону.

— Юль, — начал он смущаясь, — ты извини. Но я должен тебе сказать.

— Ну? — спросила Юлька, не ожидая ничего хорошего.

— Как ты не понимаешь, что этот Егор тебе не пара? Он человек не нашего круга. Зачем тебе это надо?

Юлька вспыхнула:

— Можно, я сама буду решать, кто мне пара, а кто — нет?

— Ты нарешаешь! Я тебе как друг говорю — не связывайся с ним. Ну о чем ты с ним будешь говорить? Он же деревенщина! Он хоть читать-то умеет?

Юльке очень хотелось сказать ему что-нибудь ядовитое, но она долго не могла подобрать слов и ловила ртом воздух.

— Он понравился моей маме. А маме я доверяю больше, чем тебе, — наконец нашлась она.

— Значит, мое мнение для тебя ничего не значит? Очень хорошо! Тогда не зови меня больше к себе на вечеринки. И постарайся не попадаться мне на глаза со своим Егором!

Андрей развернулся и вышел из кафе.

«Чего это он?» — подумала Юлька и пожала плечами. И чем Егор так ему не угодил?

Весь вечер она просидела на кровати, разглядывая фотографию Егора. Юлька так хотела остаться одна, но, закрывшись в комнате, почувствовала себя еще хуже: не находя выхода тоске, Юлька то сжималась в комочек, то, наоборот, вскакивала и начинала бродить по комнате. Самое страшное — она не знала, когда они встретятся снова. Егор ничего не сказал ей об этом, даже не намекнул! Если бы только знать, сколько времени осталось ждать, можно было бы чем-то занять себя, что-нибудь придумать. Помечтать о том, какой будет эта встреча.

Юльке же не оставалось ничего, кроме воспоминаний. И она вспоминала, перебирая в голове мельчайшие детали и подробности. И все в нем восхищало ее: как он катал ее с горы, как протягивал руку, как улыбался. Поддерживал, если она скользила. И какая она была дура, когда все утро старалась не обращать на него внимания! А он не понимал, он искал ее взгляд и выглядел виноватым. Как она могла! Разве он может быть в чем-то виноват перед ней?

Андрей обидел его, Юлька не удержалась и что-то сказала. И Егор посмотрел на нее… Как он на нее посмотрел! А она взяла свои слова назад, да еще и отвернулась!

И как она была счастлива, когда стало понятно, что Егор не имеет к Людмиле никакого отношения! Почему она раньше не вспомнила, что с Людмилой приехал этот Иван? Земля ему пухом… Как ей вообще такое могло прийти в голову? Но утром за столом Егор сел рядом с Людмилой, и Людмила вела себя так, как будто давно с ним знакома. Юлька была счастлива, она не могла в себя прийти от счастья, когда этот ужасный человек… У Юльки передернулись плечи. Ему было больно, а она в эту минуту радовалась… Юлька даже не успела понять, что произошло, а когда поняла, было поздно что-то делать.

И вечером Егор поцеловал ее. Под елкой.

Юлька не могла больше ждать. Ей надо было все ему объяснить. Попросить прощения за то утро, когда она не хотела с ним разговаривать. Пусть так делать нельзя, пусть порядочные девушки так не поступают, но Егор поймет, если она сама к нему приедет. Поймет и обрадуется. Сначала удивится, а потом обязательно обрадуется!

Утром пятого она поднялась в семь утра, тихо оделась и вышла из дома, пока родители спали.

В электричке было холодно, гораздо холодней, чем она думала, поэтому на платформу Юлька вышла, стуча зубами. Она никогда здесь не бывала и даже не знала, на какую сторону от железной дороги перейти. Но, немного подумав, решила эту задачу: если лес начинается от дома Егора, а кончается около ее дома, значит, ей надо на восточную сторону, потому что ее дом именно с той стороны.

Светало. Поселок давно не спал, ходили автобусы, открылись магазины. Юлька перешла на другую сторону железной дороги и остановилась в нерешительности. Куда дальше?

Она села на скамейку возле автобусной остановки и вытащила из сумки распечатку карты. Это была довольно подробная карта, но поселок на ней изображался схематично: только большие улицы и мосты. Лес тянулся с его северо-восточной стороны. Судя по масштабу, только вдоль леса можно было идти около пяти километров — и это по поселковым улицам. А ведь Егор мог жить и не рядом с поселком; может быть, к его дому вела одна из асфальтированных трасс. А их Юлька насчитала три…

Она зажмурилась в отчаянье. Ей казалось, что она приедет сюда и тут же его найдет. Может быть, спросит у кого-нибудь. Но сейчас эта затея показалась ей безнадежной: она не могла подойти к незнакомому прохожему и спросить, не знает ли он егеря Егора. Это было бы верхом глупости. Если, что вероятно, человек его не знает, он посчитает Юльку дурой. А если знает, будет еще хуже… Он начнет интересоваться, зачем ей Егор. Как отвечать на этот вопрос? Юльке не приходило в голову ни одной правдоподобной лжи. И потом, она совсем не умела врать — сразу краснела, начинала запинаться, и каждому становилось ясно, что она врет.

Юлька еще раз внимательно посмотрела на карту — ни одной мысли в голове не появилось. Но так просто сдаться она не могла, не для того же она так долго мерзла в электричке, чтобы теперь развернуться и поехать назад! Надо изучить карту медленно и подробно, сантиметр за сантиметром. Взвесить все за и против. В конце концов, почему бы не найти наиболее вероятное место, где может жить Егор.

Она начала с железной дороги и, двигаясь по карте на восток, мысленно отметила три места, показавшиеся ей похожими на то, что нужно. И тут на глаза ей попалась тонкая ниточка прямой дороги, уходившая в лес и заканчивавшаяся тупиком. Сердце бухнуло и провалилось куда-то в желудок. Таких дорог на карте было несколько, но Юлька почему-то ни на секунду не усомнилась, что это именно то, что она ищет.

От отчаянья и неуверенности не осталось и следа. Она еще раз внимательно взглянула на карту и спрятала листок в карман.

По дороге Юлька согрелась. Ей было не тяжело идти, наоборот, хотелось бежать вперед как можно быстрее. Вскоре дома поредели, а потом и совсем кончились — вокруг потянулись детские сады и лагеря: «Малыш», «Балтиец», «Малышок», «Спутник». Юлька фыркнула: очень оригинально!

Через сорок минут пути показалось автобусное кольцо: колея делала большой круг и возвращалась обратно на дорогу. Юлька еще раз взглянула на карту — поворот в лес должен быть где-то здесь. И она быстро обнаружила его: прямая заснеженная дорога уходила направо, над ней аркой выгибалась береза — заиндевевшие ветки были белее, чем ствол. Юльке показалось, что она пересекла границу леса, вошла на огороженную территорию.

Она бодро прошла около километра. Гнутой березы сзади уже не было видно: она слилась с белой дорогой и белым лесом вокруг. И вдруг Юльке стало страшно. Она одна. Даже если кричать, никто не услышит. А в лесу бродит медведь. Впрочем, если на нее нападет медведь, кричать все равно бесполезно.

Ей захотелось съежиться, стать маленькой, как мышка, чтобы незаметно скользить по дороге вперед. «Медведь ходит бесшумно. Совершенно бесшумно», — вспомнились ей слова Егора. Интересно, медведь и по снегу ходит бесшумно? Под ее сапожками снег тонко скрипел, и звук шагов в тишине леса разносился очень далеко.

Она пошла еще быстрее — лес смотрел на нее с двух сторон, и ей мерещились горящие глаза за каждым деревом. Иногда боковым зрением она угадывала какое-то движение, но, повернув голову, убеждалась, что это ей показалось.

Ее собственное дыхание и скрип шагов мешали слушать, что происходит вокруг, она поминутно оглядывалась, потому что ей мерещилось чужое дыхание за спиной.

А дорога все не кончалась.

Когда в лесу снова что-то промелькнуло, Юлька испугалась настолько, что присела на снег, за большим раскидистым кустом, как будто он мог ее спрятать. Но никакого движения больше не наблюдалось, и Юлька, собрав всю свою храбрость, двинулась дальше.

На карте эта дорога была не длиннее двух километров, но Юлька шла уже сорок минут, а конца пока не предвиделось. Но ведь карта была схематичной, на ней этой дороги могло не быть вообще, поэтому Юлька не отчаивалась.

И вдруг… На этот раз не было никаких видений. Никаких смутных ощущений и бокового зрения. Она увидела в лесу что-то огромное и коричневое. Оно двигалось медленно, и из-за деревьев Юлька не могла разглядеть его как следует. Она остановилась, замерла и перестала дышать. Зверь! И действительно, как и говорили, размером с корову — даже больше коровы! Зверь брел вдоль леса, а когда повернул в сторону Юльки, она заорала. Она визжала так, что невыносимо больно стало горлу.

И зверь, услышав ее крик, вдруг развернулся к лесу и побежал, шумно ломая ветки и глухо стуча копытами.

— Это всего лишь лось… — разочарованно сказала себе Юлька. И засмеялась. Так что слезы побежали по щекам.

Ее еще трясло от пережитого страха, когда она заметила, что дорога сворачивает в сторону, — это обнадежило и придало сил. И не напрасно: едва она зашла за поворот, как тут же увидела дом за изгородью, и несколько яблонь, и еще какие-то постройки. Не осталось никаких сомнений в том, что именно здесь живет Егор. Потому что ей сразу понравился этот двор, и дом, и сад. Потому что все это сразу показалось ей родным: как будто она жила здесь когда-то, а теперь вернулась домой.

В изгороди не было калитки — только проход. Утоптанный, широкий проход. И рядом с ним — лыжня. Юлька вошла во двор и направилась к крыльцу.

Дом был очень старым, но не производил впечатления дряхлого: так крепкий старик выглядит сильней мягкотелого юноши. Бревна не потемнели от времени, а приобрели цвет серебра, гладкого и блестящего. Иней покрывал стены и искрился на солнце, и шапка снега на крыше белизной слепила глаза. Такие дома бывают только в сказках или на новогодних открытках: не хватало лишь света в окошке и дыма из трубы.

Вот сейчас… Она постучится, и Егор выйдет открыть ей дверь. Она так хорошо представила себе его лицо: сперва он удивится, его брови поднимутся вверх и изогнутся, а потом он обрадуется и улыбнется своей замечательной тихой улыбкой. Эта картинка согревала ее всю дорогу, начиная с вокзала. И ради того чтобы увидеть его улыбку, она и шла столько времени по морозу через лес. И боялась, и встретила лося, так похожего на медведя издали.

Юлька подошла к крыльцу, поднялась на ступеньки и увидела на дверях огромный замок: нетрудно было догадаться, что дом закрыт снаружи.

Она с минуту смотрела на запертую дверь, не в силах поверить, что такая прекрасная мечта только что со звоном рассыпалась на кусочки. Этого она ну никак предположить не могла! А напрасно: люди не сидят дома целыми днями, и у Егора наверняка есть какие-то обязанности. Она не представляла себе, что должен делать егерь, но что-то наверняка должен. И наверняка не дома. Да он мог уехать в город по делам или пойти к кому-нибудь в гости!

Как это было глупо! Глупо и неправильно! Может быть, он и вовсе не хотел ее здесь видеть. Он даже не оставил ей номера своего мобильника! Ах да, у него нет мобильника… А может, он ей соврал? И просто не хотел с ней больше видеться?

Юлька опустилась на ступеньки крыльца. Ну и пусть! Пусть! Рано или поздно он вернется домой. Она будет его ждать.

Она ни на секунду не усомнилась в том, что пришла именно к его дому. Даже отсутствие собаки, про которую он рассказывал, не смутило ее: если он пошел в лес, то наверняка взял собаку с собой.

Мысль о том, что нужно снова пройти весь тот путь, который она преодолела, привела ее в ужас. Нет. Егор вернется. Он вернется скоро. Она дождется его, и он сперва удивится, а потом обрадуется. И улыбнется. И, может быть, поцелует ее еще раз.

Она просидела больше часа, вглядываясь в заснеженный лес. Но лес молчал и был неподвижен. Она изучила каждое дерево, которое видела с крыльца, она нарочно отводила глаза и от прохода в изгороди, и от поворота дороги, чтобы, повернувшись обратно, увидеть Егора. Но сколько она ни играла сама с собой, Егор не появлялся.

Через два часа она поняла, что ей очень холодно. Ей и до этого было нежарко, но тут она озябла окончательно. Вместо того чтобы подняться и начать двигаться, Юлька плотнее закуталась в шубку, сунула руки в рукава и нахохлилась. Ей было так холодно, что она заплакала. И плакала долго, тихо и горько. Слезы немного согрели ее и успокоили. Действительность перестала казаться ей мрачной, в ней появились розовые краски. И даже небо немного порозовело. И вокруг искрился розовый снег, и розовое солнце начало пригревать, и розовый плюшевый тигренок уселся ей на колени и говорил с ней о тепле и лете. Она не заметила, как глаза ее закрылись: она согрелась и уснула. И уснула совершенно счастливой.

Берендей нагнал бера всего через три часа после выхода из дома: Заклятый лег на дневку, лег не таясь и не путая следов. Как хозяин леса, которому ничто не может угрожать. Берендей почувствовал его задолго до того, как увидел. Что ж, он и сам ложился на дневку, ни от кого не таясь. Когда был хозяином леса.

Заклятый тоже почуял его и проснулся. Медведи спят чутко, даже в берлоге. А на дневке не было ни одного шанса подобраться к нему незамеченным на расстояние выстрела. Но Заклятый и не собирался бежать: он поднялся, встряхнулся, как пес, и неторопливо пошел навстречу Берендею — тот вскинул ружье.

— Вот теперь ничто меня не остановит, — сказал он вслух и взял бера на прицел. До него было не меньше пятидесяти метров, и оставалось время подпустить его чуть ближе.

На Берендея шел сильный и красивый зверь. Так ходит тигр, учуявший добычу. При свете Берендей разглядел его как следует: широкая грудь покачивалась из стороны в сторону, над опущенной головой вздымалась холка, и плавно перекатывались лопаточные кости. Бер шел неторопливо, лениво выкидывая вперед когтистые лапы, взрывавшие снег. Он спал как хозяин, а теперь шел как хозяин.

Зверь приближался. Он уже вдвое сократил расстояние между ними и шел так уверенно, будто точно знал, что бояться нечего. А ведь он был не просто бером — он был берендеем, он знал, что означает нацеленное на него ружье. Но без страха смотрел в два дула, готовые изрыгнуть тяжелые пули. И шел прямо на Берендея, не останавливаясь и не ускоряя шагов.

Если бы бер побежал или поднялся на задние лапы, Берендей бы выстрелил — только от страха. Но медведь не побежал. И не поднялся. Он шел словно на таран. Как будто у Берендея не было ружья. Как будто испытывал его на прочность.

— Ну! — крикнул Берендей, но не смог нажать на курок. И понял, что медведь не станет пугать его. Он будет подходить все ближе, смотреть в глаза. И Берендей не выстрелит. Он не выстрелит! А потом будет поздно, и бер убьет его.

Берендей подпустил его к себе шагов на двадцать. Больше ни секунды медлить было нельзя: зверь преодолеет эти двадцать шагов в три прыжка. Ну, в четыре.

Берендей развернулся и побежал. Он быстро бегал на лыжах, на этот раз у Заклятого не было ни единого шанса его догнать: не позволил бы глубокий снег.

И вдруг за спиной он услышал смех. Обычный человеческий смех. Заклятый смеялся басом, зло и обидно. А потом смех смолк и грохнул выстрел. Около уха свистнула пуля и со стуком впилась в ствол дерева впереди. Берендей метнулся за дерево, и второй выстрел уже не застал его врасплох: он опять вскинул ружье и поискал прицелом Заклятого. Но тот тоже спрятался за дерево — ему надо было перезарядить двустволку.

«А я бы не промахнулся», — подумал Берендей. И понял, что не убьет Заклятого и в человечьем обличии. Потому что убийство человека — главное табу для берендея. Даже того человека, который стреляет в него. А может быть, он придумал это для себя? Может быть, ему не хватает духу убить человека? И табу здесь ни при чем? Да какая разница!

Берендей не стал дожидаться, пока Заклятый перезарядит ружье. Он успел отбежать на приличное расстояние, когда снова прогремели два выстрела подряд. На этот раз он не услышал даже свиста пуль — стрелял Заклятый плохо.

Берендей бежал до самого дома, по прямой — это заняло у него не больше часа.

Когда ему было лет шестнадцать, отец рассказал, почему нельзя оборачиваться зимой. Рассказ был страшным, но отец посчитал, что Берендей уже достаточно взрослый для того, чтобы его понять.

«Когда началась война, я не подлежал мобилизации, по паспорту мне было шестьдесят семь лет. А я просился. Но мне вежливо отказали. Немцы пришли сюда в конце августа или в начале сентября, точно не помню. Это потом я узнал, что в двадцати километрах расположились партизаны. Если бы я знал это в сорок первом, я бы мог им здорово пригодиться. Но я начал свою войну, может быть, более победоносную.

Я обернулся и начал выслеживать их по одному. Я убивал их, я пользовался хитростью и осторожностью зверя, и при этом обладал умом человека. Я бесшумно появлялся из темноты, вырастал над ними, как живое возмездие, и разил наповал. Я наслаждался их ужасом. Я ненавидел их всей душой только за то, что они ходят по моей земле. Потому что считают себя хозяевами на моей земле. И перед смертью все они понимали, кто здесь на самом деле хозяин.

Я не могу сказать точно, сколько их на моем счету. Сначала я убивал их и бросал там, где убил. А потом пришла зима, и я начал их жрать. Я убивал их и жрал их трупы. Я ненавидел их так люто, что выбросил из головы все заповеди и табу берендеев. Если не я, то кто? Кто еще мог так тихо подкрадываться и так молниеносно разить?

К январю шерсть у меня лоснилась, я был жирен и доволен собой и жизнью. Они несколько раз ходили на меня, обкладывали со всех сторон. Но я оборачивался человеком и уходил. И снова становился бером, и снова убивал их и жрал.

У меня было два брата. Да, они оба погибли в войну. Но погибли после того, как немцев выгнали отсюда поганой метлой. Потому что они не смогли остановиться. Три года я питался человечиной, это стало моим естеством. Я шел на запад впереди линии фронта и продолжал убивать. И остановился только перед Одером. Остановился и понял, что не смогу больше без этого жить. Я привык. Как наркоман привыкает к наркотику, так и для зверя человечина имеет небывалую притягательную силу. Стоит ему однажды попробовать человечины, и он навсегда становится людоедом. Поэтому его убивают.

Но я не был до конца зверем. Мои братья, оба, не выдержали и были убиты. А я смог остановиться. Я не оборачивался несколько лет. Пробовал — и возвращался назад, в человеческий облик. Потом отпустило. Но я до сих пор вспоминаю те три с небольшим года как самые счастливые в жизни. Может быть, и правильно: я жил в гармонии. Я был счастливым человеком, уничтожавшим врагов. И я был счастливым зверем, который не знает голода и ест самую вкусную пищу, которую может предоставить ему природа.

Но если бы ты знал, чего мне стоило остановиться! Я ни на минуту не осуждаю своих братьев. Тогда казалось, что легче умереть, чем справиться с этим».

Берендей выслушал отца не без трепета, но так и не смог решить, восхитил его рассказ отца или ужаснул. Во всяком случае, он стал уважать отца еще больше.

Берендей издали заметил кого-то на ступеньках крыльца. Это было непривычно и неожиданно, и он прибавил скорость. И, влетая во двор, понял, что это Юлька: сжавшаяся в комочек, подобравшая под себя ноги — она не пошевелилась, когда он бежал через двор и скидывал лыжи. Только подойдя вплотную, он заметил, что она спит, и сразу понял, что это может означать.

С утра он не топил печь (для этого пришлось бы встать часа на два-три раньше) и теперь проклинал свою лень. Ключ не желал попадать в замок, дверь не открылась сразу, а он спешил. Никогда нельзя спешить, если хочешь действовать быстро, — так говорил отец.

Берендей распахнул дверь, поднял Юльку на руки, внес в дом и уложил на отцовскую кровать. Сначала закрыл двери, чтобы сберечь такое необходимое сейчас тепло, а потом кинулся ее раздевать. Она не просыпалась, щеки ее были белее снега и даже отливали синевой, но она дышала. Совсем тихо — Берендей еле уловил ее дыхание: оно было не таким теплым, как обычно.

Он не знал, за что схватиться сначала: растереть ее или затопить печь? В конце концов решил, что печь надежней. Хорошо, что он с вечера заложил в нее дрова, оставалось только поднести спичку. На всякий случай он зажег все четыре конфорки на плите и включил духовку.

Да, лучше всего при переохлаждении согревает тепло другого тела… Но на это Берендей не решился.

Спирт нашелся не сразу, уксус тоже: Берендей вывалил весь буфет на пол, чтобы добраться до них.

Он тер ее голое, безжизненное тельце изо всех сил, не боясь ободрать кожу. Сперва грудь и спину, потом ноги, руки. Она была красивой, только очень белой, неестественно белой. И, как ни странно, сначала он не чувствовал ничего, кроме страха и жалости.

Наконец Юлька застонала и шевельнулась.

— Я видела лося, — сказала она отчетливо и снова закрыла глаза. А потом заплакала.

Ему было жарко, он скинул свитер, надеясь, что дом уже прогрелся, но, глянув на градусник, увидел, что в комнате всего восемнадцать градусов. Это мало, очень мало!

Он снова начал тереть ее и заметил, что кожа начинает розоветь.

— Мне холодно, — всхлипнула она.

— Сейчас, малыш, сейчас, — прошептал он, — скоро будет тепло.

Если ей холодно — значит, температура поднимается. Это обнадежило его и придало сил.

— Накрой меня одеялом, пожалуйста. Мне так холодно!

Он влил в нее стопку разбавленного спирта, Юлька закашлялась и снова начала плакать.

На кухне было гораздо теплей, чем в комнате отца, и он, сдвинув в сторону буфет, перетащил кровать и поставил ее прямо перед печкой.

— Здесь теплее?

— Да, — она всхлипнула. — Накрой меня одеялом, пожалуйста.

— Да не поможет тебе одеяло!

Берендей открыл печную дверцу.

— Так лучше?

— Да, — она повернулась на бок, лицом к огню, — только спина мерзнет.

— Ложись на живот, я разотру тебе спину.

Она покорно перевернулась, и он опять начал тереть ее спиртом с уксусом. Ее кожа была мягкой, как будто бархатной. И уже порозовела.

Страх и жалость ушли. Он понял, что ему приятно прикасаться к ней. Но хотелось, чтобы эти прикосновения были не такими… грубыми. Берендей испугался, пытаясь взять себя в руки.

— У тебя руки горячие, — Юлька перестала плакать. Она согревалась и скоро должна была окончательно прийти в себя.

Чем отчетливей он понимал, что смерть ей больше не грозит, тем сильней ее тело кружило ему голову. Ее молочный запах… Нежная, прозрачная кожа… Родинка на пояснице. Очень хотелось прикоснуться к ней губами. Берендей встряхнул головой.

— Не три так сильно, пожалуйста.

— Ну уж нет.

— У тебя пальцы царапаются. Мозолями.

— Так тебе и надо.

Он отвечал ей, а голос его не слушался. Руки продолжали широко и сильно растирать согревавшееся тело. Берендей чувствовал нарастающую дрожь, сжимал зубы и старался глубоко и ровно дышать.

— Все, хватит! Мне уже тепло!

Юлька перевернулась и села на кровати. Берендей отдернул руки. Ее взгляд был вполне осмысленным, только растерянным. Она молчала несколько секунд, а потом рывком подтянула ноги к груди, обхватила себя руками и прошептала:

— Ой, мамочка!

— Жива, — Берендей улыбнулся, выдохнул и вышел в комнату. У отца в шкафу было припрятано теплое белье, которым они никогда не пользовались.

На этот раз он не спешил, поэтому нашел белье без труда.

— Держи, — он не стал заходить в кухню, только протянул руку.

Юлька долго не забирала белье у него из руки, а потом резко выхватила. Как будто рассердилась.

Берендей походил по комнате, ставшей без кровати пустой и какой-то маленькой. Руки дрожали — он стиснул кулаки и несколько раз глубоко вдохнул. Голова кружилась, а щеки горели. Ему было неловко и хорошо одновременно.

Но Юлька оделась быстро, и он не успел до конца прийти в себя.

— Заходи, — позвала она.

Он остановился в дверях, глядя на нее сверху вниз. Белье было ей велико, и она старательно подворачивала рукава.

— Нет, ты иди сюда, чтобы я тебя видела.

Она сердилась. Берендей на это только усмехнулся.

— Ну? — спросил он, присев перед ней на кровати и продолжая глупо усмехаться.

— Что «ну»?

— Говори, что ты обо мне думаешь.

— Ты!.. Как ты мог уйти так надолго, когда я приехала к тебе!

Она сама испугалась того, что сказала, и ахнула.

— Теперь горячего чаю, — подвел он итог.

Юлька кивнула, и Берендей поставил чайник на плиту.

— Я видела лося, — сказала она.

— А я знаю, — кивнул он.

— Откуда?

— А ты уже говорила.

— Когда?

— Ты не помнишь. Как ты меня нашла?

— Просто нашла. Шла и нашла.

— Если бы я вернулся на час позже, ты бы умерла.

Берендей сам испугался своих слов, а Юлька побледнела и приподняла плечи.

— А лоси здесь часто бывают, у них тут кормушка, — поспешил объяснить он. — Так что ничего удивительного.

— Я думала, это медведь. Я всю дорогу шла и боялась медведя.

Берендей не стал спрашивать, зачем она приехала: побоялся ее ответа. Ему было достаточно того, что она пришла, и он даже не стал ее пугать тем, что она очень правильно боялась медведя.

А потом Юлька выпила чаю и уснула. Берендей выключил газ и подложил в печку дров.

Он посидел несколько минут, глядя на нее: она показалась ему очень красивой, маленькой и беззащитной. Но вместо того, чтобы устыдиться, Берендей снова почувствовал жар и дрожь.

Нужно было чем-нибудь заняться, чтобы ее тело перестало сводить его с ума. Берендей зашел в библиотеку и долго перерывал старинные книги, надеясь найти как можно больше о заклятых берендеях. В детстве отец насильно заставлял его читать такие книги, но Берендей не запоминал их содержания: они не казались ему интересными. Ну, а прочитать о берендеях все, что собрали отец, дед и прадед, было невозможно.

Он выбрал то, что показалось ему полезным, и перешел в комнату отца. В его комнате тоже стоял стол, куда более удобный для чтения, но он хотел одним глазом приглядывать за Юлькой.

Муторное чтение сделало свое дело: Берендей с трудом продирался сквозь тяжелый слог далеких предков, но успокоился, перестал дрожать и почти полностью переключился на мысли о том, как победить Заклятого. Однако за два часа нашел только одну мысль, которая чего-то стоила: берендей по крови не должен связываться с заклятым, потому что не может его убить. Так же, как бер не может убить берендея. А Заклятый его — может. Он надеялся найти ответ на вопрос: «Почему?», но пока не нашел. Не может убить, и все.

Зато дальше было написано, что Заклятый всегда будет стремиться занять место берендея по крови — его как магнитом притягивает территория берендея. Что ж, пока все было правильно.

Берендей так увлекся поиском, что не заметил, как сзади к нему подошла Юлька. Он оглянулся, когда она уже сунула нос в книгу, которую он читал.

— Ой, это что? — спросила она.

— Книга, — Берендей смутился.

— Я заметила. Это какой язык? Это же латынь!

Берендей смутился еще больше.

— А как ты догадалась?

— Ты что, читаешь по-латыни? — спросила она.

— Ну да. А ты? — он натянуто улыбнулся.

— Нет. Конечно нет. Я знаю некоторые слова, названия животных и разные термины. А это что? — она ткнула пальцем в книгу попроще.

— А это на древнерусском, — рассмеялся Берендей. Как хорошо, что она не поймет, что в них написано.

— Ты издеваешься?

Берендей кивнул.

— Этому учат всех егерей? — спросила она.

Он подумал, что этому учат всех берендеев. Потому что их мало и каждый должен хранить историю рода. Ему жизни не хватит, чтобы перевести это на русский, а тем более записать. А через три поколения язык изменится настолько, что снова потребуется перевод.

— Нет, меня отец научил.

— И про что эта книга?

— Про медведей, — ответил Берендей и нисколько не соврал.

— Слушай, а ты вообще представляешь, сколько могут стоить такие книги? — она погладила кожаную обложку фолианта, лежащего на столе.

— Даже не берусь представлять.

Ему было неприятно, что она об этом подумала.

— Да если кто-нибудь узнает, тебя убьют через неделю!

Берендей облегченно вздохнул: такой поворот понравился ему больше.

— Вот и не говори никому. Если не хочешь, чтобы меня убили.

Берендей отвез Юльку на станцию к девяти вечера. Расписания у него не было, поэтому они приехали за полчаса до ближайшей электрички.

— Тебе не холодно? — спросил он, увидев, что она зябко ежится.

— Нет, — она покачала головой. — Можно я еще раз к тебе приеду?

Берендей пожал плечами: он хотел, чтобы она приехала еще раз. Он очень этого хотел. Но вокруг его дома ходил Заклятый. А еще… Он боялся оставаться с ней вдвоем в пустом доме. Потому что и сам не знал, до чего может дойти.

— Я приеду, — сказала она. — Я приеду девятого числа. У меня восьмого экзамен. А девятого я приеду.

Он подумал, что не доживет до девятого. Еще три дня. И четыре ночи. За это время он точно что-нибудь сделает с Заклятым.

— Только… это так долго, — шепнула Юлька.

Берендей обнял ее. Он ни разу не дотронулся до нее, пока они были дома. Он показывал ей дом и двор, передвинул на место мебель, поил ее чаем, рассказал про Черныша, но ни разу не дотронулся до нее.

Они стояли на пустой платформе, и Берендей подумал, что завтра весь поселок будет говорить о том, что он провожал девушку на электричку. Потому что их отлично видно с любой стороны. Но Юльку тут никто не знал, а ему было плевать.

— Не смей приезжать ко мне без предупреждения, — сказал он ей на ухо как можно строже.

Она кивнула.

— Я встречу тебя здесь, — снова шепнул он.

Она опять кивнула, и Берендей понял, что она не дождется девятого. Она приедет раньше. И не сможет предупредить его. И где он будет в это время, и где в это время будет Заклятый, можно только гадать.

Он прижал ее к себе еще крепче.

— Я купил мобильник, — шепнул он.

Юлька встрепенулась в его руках и подняла голову.

— Правда? Как здорово!

— Только у меня дома все равно нет сети.

— Ну и что! Хоть иногда ты бываешь там, где сеть ловится?

— Конечно.

— Я буду писать тебе СМС-ки. И как только ты появишься в сети, я сразу об этом узнаю.

Он удивленно поднял брови.

— Да это очень просто! Я пишу и жду, когда придет сообщение о доставке. Если СМСка до тебя дошла, значит, ты в сети.

— Здесь ты замерзнешь — пойдем на вокзал. Покажешь мне, как получать твои СМС-ки.

Берендей довел Юльку до вокзала, не убирая руки́ с ее плеча, и усадил на деревянные стулья с гнутыми спинками.

— А какой экзамен ты сдаешь восьмого? — спросил он, выяснив все про получение и отправку СМС.

— Зоологию беспозвоночных.

— У… А позвоночных?

— А позвоночных — на третьем курсе, — она засмеялась.

— Слушай, а кем ты будешь, когда закончишь институт?

— Если честно, еще не знаю. Я хотела быть зоопсихологом, когда поступала.

Он опять поднял брови: вот это была новость… Несомненно, берендей — самая подходящая партия для зоопсихолога.

— Но с такой специальностью надо либо заниматься наукой, либо дрессировать собак, — продолжила она, — а какой из меня дрессировщик собак? У меня и собаки-то никогда не было.

— Я тебя научу, — он коснулся губами ее волос.

И из окошечка кассы на него с любопытством взглянула мать его одноклассницы. С любопытством и осуждением. Завтра все его знакомые будут знать, что к нему из города приезжает девчонка.

— Чему?

— Дрессировать собак.

Берендей нагнулся и поцеловал Юльку в губы. И до самой электрички не дал ей сказать ни слова. От нее пахло молоком, сладко и приятно. Как от младенца.

Берендей вернулся домой около десяти вечера и собирался почитать перед сном. Он еще не отошел от расставания с Юлькой, щеки его горели, а сердце стучало гулко и редко.

Он оглядел кухню, где чуть больше часа назад сидела Юлька, и глубоко вздохнул: да, он хотел, чтобы она приехала еще раз.

В доме было жарко: он топил долго и усердно, и за несколько часов тепло еще не успело уйти — градусник в комнате отца показывал плюс двадцать восемь. Берендей сел за стол, вынул из кармана мобильник и еще раз глянул на сообщение, которое она ему послала для пробы: «Я приеду 9 января». Он снова вздохнул и хотел уже пойти в библиотеку, как вдруг услышал шаги за окном, и тут же в стекло постучали.

Берендей напрягся: от Заклятого можно было ожидать чего угодно — он мог и стрельнуть в окно. Стоя боком у стены, Берендей откинул занавеску и осторожно выглянул: вместо Заклятого под окном стоял усатый Семен.

Семен приехал не один, с ним было пятеро ребят, как две капли воды похожих на Вована — молчаливого истукана, сопровождавшего их в лес. Ребята были молодыми, примерно его ровесниками, а может и моложе. Но серьезные, флегматичные маски на их лицах придавали им немного солидности.

— Охотников это… примешь, егерь? — спросил Семен.

— Приму. Только кордон подальше, метров двести отсюда. У меня все не поместитесь.

— Пошли в этот кордон твой, — согласился Семен.

— Вы что, пешком пришли?

— Да не… Джип на дороге бросили. Не видно ни черта. Может, сюда и не въехать.

— Тогда лучше уж до кордона доехать, вы же с вещами, надеюсь.

— А как же!

— Сейчас, погодите, оденусь.

Берендей не сильно обрадовался гостям: он прекрасно понял, на какую охоту они собрались. Для него, конечно, это был шанс: Семен или один из его истуканов запросто застрелят Заклятого. Но нехорошее предчувствие скребло по сердцу. Берендей никогда не бывал на медвежьей охоте. Конечно, он знал про нее немало, но ему претило участвовать в охоте на медведя. Даже на Заклятого. Когда он выходил с ним один на один — это была не охота, а единоборство. А всемером — это больше похоже на расстрел. А главное, он смутно чувствовал, что Заклятый принадлежит ему, это его враг и его добыча. И Берендей ревновал.

Он надел ватник и сапоги, взял ключи от охотничьего домика и бани.

— Ну, где ваш джип? — спросил он, сбегая с крыльца.

— А там, — махнул рукой Семен.

Он снова взял в дорогу своих «ищеек», теперь троих кобелей. А вдобавок к ним здорового кавказца, запакованного в намордник, которого из джипа вывел один из истуканов.

Берендей проводил их на кордон. Охотничий домик был построен еще в советские времена, без излишней роскоши, но добротно и вполне пригодно для загородного отдыха. Правда, без водопровода и канализации, с печным отоплением, но с привозным газом, телевизором, огромным промышленным холодильником и прочими «удобствами». Да и баня была неплохая.

— Ну как, нравится? — спросил Берендей, когда гости осмотрелись в общей комнате.

— Нормально. Я думал, будет хуже, — кивнул Семен.

— Холодно здесь, — зябко повел плечами один из истуканов.

— Сейчас затопим, — успокоил Берендей, — часа через три-четыре спать можно будет.

— Ничего себе! Только через три часа? — возмутился второй истукан.

Семен цыкнул на него, и тот недовольно замолчал.

— Меня вообще-то заранее предупреждают, — косо глянул на него Берендей, — тогда я днем топлю. А если без предупреждения приезжают, так тут уж ничего не поделаешь. У меня и глава администрации здесь сам печку топит.

— Помочь чем? — спросил Семен.

— Да не надо, — отмахнулся Берендей. — Вещи пока раскладывайте. Комнаты занимайте. Тут пять спален, каждая на двоих. Только не раздевайтесь особо, быстро застынете. Минус в доме.

Он принес дров, затопил обе печки и успел натаскать воды, пока молчаливая компания располагалась.

— Ну что? — наконец спросил у него Семен, когда все собрались за столом в общей комнате. — Сколько возьмешь за охоту на медведя?

Берендей пожал плечами.

— Я никогда не устраивал охоты на медведя. Поэтому сами судите. Лицензии, я думаю, у вас нет?

— Как же! Есть. У нас все есть. И документы на оружие, и лицензия. И даже охотничьи билеты. Прикинь!

— Да кто ж на этот участок лицензию выдаст? Здесь же медведей не числится.

— За такие бабки и на мою квартиру лицензию дадут, — хохотнул Семен. — Да ты не бойся, Николаич подсуетился. Все настоящее, никаких претензий к тебе не будет. И это, проживание, типа, оплачено. Все честь по чести. Так скока?

— Не знаю. Сказал же, никогда не водил никого на медведя.

— А сам ходил?

— Ходил, — Берендей усмехнулся.

— Тыщи хватит?

Берендей пожал плечами. Конечно, это было несерьезно, но он не стал торговаться. Тем более что в результате был вовсе не уверен.

— Сразу отдам, — сказал Семен и полез за пазуху, — а то карман тянут.

Он вытащил пачку и начал отсчитывать зеленые бумажки.

— Эй, вы что? — остановил его Берендей. — Такие деньги за камчатского медведя платят. При гарантии результата.

— А чё, этот мельче камчатского? — усмехнулся Семен.

— Нет, — потупился Берендей.

— Вот и бери, пока дают. Не свои плачу, мне не жалко.

— Я не даю гарантий. Это непростой медведь. Можем неделю по лесу кружить, а на него не выйти.

— А чем же он так непрост? — прищурился Семен и царапнул Берендея взглядом.

— Он человека не боится. И на приваду не пойдет — хитрый. Зимой медведя на берлоге берут, а у него нет берлоги.

— Ну и что ты предлагаешь? Я так думал, мы лес прочешем и выгоним его.

Берендей покачал головой:

— Для облавы мало народу. Уйдет. Частой цепью пойдем — мимо обойдет, редкой — между нами может проскочить. Из вас кто-нибудь охотился хоть раз? Ну, хоть на уток?

Гости как один потупились и промолчали. Берендей вздохнул.

— А оружие у вас какое?

— Карабины. Сайга 308-1. Десять патронов в магазине.

— Хорошие карабины. С подхода — идеально. А вот в упор стрелять хорошо из гладкоствольного. А лучше всего из обычной двустволки.

— Это почему? Из гладкоствольного сколько ни целься — все равно не попадешь.

— Вы ж не в тире… — Берендей покачал головой. — На такой охоте чаще всего навскидку стреляют, целиться некогда. А навскидку без разницы, что нарезное, что гладкоствольное. Двустволка — надежней. Безотказная. И потом никто из нее заводскими патронами не стреляет. Ладно, хорошо хоть не калашниковы.

— А что, с калашом плохо охотиться? — спросил один из истуканов.

— Не знаю, — Берендей рассмеялся, — не пробовал. А кавказца зачем притащили? Он же сторожевой.

— А чё? Кавказ хороший зверь, злобный. И не боится ничего, — вступился за питомца его вожатый.

— На медведя с лайкой ходят. И не простой лайкой, а с медвежатницей. Притравленная лайка медведя не кусает, только поднимает его и не дает уйти далеко. И близко к зверю не подходит. Их же учить надо специально. Покажите поближе своего кавказца, — Берендей поднялся.

— Пошли, — с азартом согласился вожатый.

Они вышли на улицу, освещенную прожектором с крыши дома.

— Как тебя зовут? — Берендей чувствовал себя неловко, если не мог обратиться к человеку по имени.

— Сергей.

— Я — Егор. Ну, показывай.

Сергей свистнул. Берендей увидел, как нехотя и с достоинством поднялся пес. Хороший пес, сильный и гордый. Но не охотничий.

— Намордник сними, — попросил он.

— А не боишься? — усмехнулся Сергей.

Берендей покачал головой.

— Казбич, морду! — скомандовал хозяин.

Пес неторопливо сел и с готовностью ткнулся носом Сергею в руку.

— Хороший пес, — одобрил Берендей. — Можно теперь я попробую?

— Ну попробуй. Но он вообще-то только меня признает.

Берендей махнул согнутой рукой вверх и тихо сказал:

— Стоять.

Пес лениво поднял зад и стоял так, как будто немедленно собирался опустить его, как только Берендей отвернется.

— Молодец, — Берендей похлопал его по боку. Пес наконец выпрямил задние ноги до конца.

— Смотри-ка! Послушал! — удивился Сергей.

Берендей отошел на несколько шагов.

— Лежать! — он махнул рукой вниз.

Пес медленно начал опускаться на снег, долго устраивался и наконец обратил свой взор на Берендея, как будто спрашивая: «Ну лег — и что дальше?»

— Гуляй. Отличный пес. Для кавказца — потрясающая дрессировка. Но только он уже убит. Когда я даю команду «лежать», собака должна упасть в снег. Сразу. Потому что иначе она попадает под выстрел. Так что ты его держи на поводке. Это смелый пес, он может не испугаться медведя. И медведь его убьет. Отпускай, если медведь напал на кого-то из людей. Тогда он жизнь чью-нибудь спасет — и вот тут ему равных не будет. Он защиту сдавал или только караулку?

— И защиту сдавал, и караулку.

— И что он сделает, если услышит выстрел, как думаешь?

— Н-да, — Сергей потупился.

— Так что держи его на поводке, иначе он нас всех вместо медведя пожрет. Но намордник не надевай.

— Да это понятно.

Из дома вышел Семен.

— А моих собачек посмотришь? — он потер плечи, а потом ладони. — Холодина-то какая!

Берендей не возражал: все равно придется обходиться теми собаками, какие есть. Это лучше, чем вообще без собак.

— Аякс! — крикнул Семен.

Аякс был лохмат, невысок и имел очаровательную мордашку, более подходящую дамской собачке, чем медвежатнику.

— Я сам, можно? — попросил Берендей.

По команде «ко мне» пес вскочил и кинулся на зов, но стоило Берендею крикнуть «лежать», и тот упал в снег там, где его застала команда.

— Здорово! — с искренним восхищением сообщил Берендей. — Все такие?

— Как один, — заверил Семен.

— Это хоть что-то. Не притравлены, конечно. Но, может, не испугаются? Их задача — не дать медведю уйти. Ну, и в случае опасности защитить вас.

— Защитят. Это я не сомневаюсь.

— А защите обучены? — спросил Берендей.

— Обижаешь!

Берендей замахнулся на Семена, и Аякс тотчас же обнажил клыки и приготовился к прыжку.

— Здорово, — подтвердил Берендей. — А Казбич их не слопает?

— Не, — ответил Сергей. — Они уже выяснили, кто главный. Больше драться не должны.

— Посмотри еще! — Семена окрылил успех. — Барклая или вот Черныша!

Берендей отшатнулся, как будто Семен его ударил.

— Что? Не хочешь? Чего ты так?

Берендей не был готов к такому удару, но взял себя в руки:

— У меня был пес, Черныш. Его убил медведь. Третьего дня.

Семен обнял его за плечо и потряс.

— Ничего. Ничего, парень. Мы убьем его. Завтра.

— Нельзя говорить про медведя «Убьем». Примета такая. Завалим. Возьмем. Только не убьем, — поправил Берендей. Впрочем, сам он не боялся таких слов. Может быть, напрасно.

Семен понимающе кивнул.

Берендей осмотрел их оружие. Ножи они купили накануне, все одинаковые, впрочем, как и карабины. Не самые дорогие, но вполне добротные. Только, похоже, стрелять из карабинов им еще не приходилось. Он терпеливо показал каждому, как их перезаряжать, и даже устроил что-то вроде тренировки.

— Вы непременно завтра хотите пойти? — спросил он у Семена.

— А чё тянуть? — не понял тот.

— Да потренироваться бы, пристреляться. Ребята вообще-то стрелять умеют?

— Еще как! Семь человек нас, кто-нибудь да попадет!

Берендей вздохнул. Если бы все было так просто! Если медведь на них поднимется, двое из них, как положено неопытным охотникам, испугаются и побегут. Еще двое начнут палить куда попало — хорошо бы не друг в друга. А сам он выстрелить не сможет, в этом он уже не сомневался.

— А лыжи у вас есть? — на всякий случай спросил он.

— Не… Про лыжи мы что-то не сообразили…

Берендей сплюнул.

— Там снегу по колено. Охотничьи нужны лыжи. Толстые такие, широкие. С петлей вместо крепления.

— Да? — озадачился Семен. — И чё делать?

— Есть здесь лыжи. Четыре пары есть. И у меня еще две возьмем. Так вы ж на них ходить не умеете!

— Ничего! Как-нибудь, — Семен почесал в затылке, видимо вспомнив, как шел по лесу, когда они нашли Ивана.

Гости снова собрались в общей комнате за столом.

— А не погреться ли нам чем-нибудь покрепче чая? — Семен потер руки.

«Бойцы» радостно зашумели.

— Будешь, Егор?

Берендей покачал головой:

— И вам не советую. Серьезно не советую. Это не ручной медведь для царской охоты. Надо выспаться и затемно выйти. Придется долго идти по лесу. А главное, если медведя поднимем, реакция нужна хорошая. Не простой это медведь, говорю вам.

— Да какая же охота без водки? — разговорчивого истукана звали Антоном. — Все нормальные охотники водку пьют.

— Ну, пусть нормальные и пьют. Если бы я вас на лося вел, сам бы выпил с удовольствием. А на медведя — не стоит. На этого медведя.

Берендей задумался: завтра эти люди будут всерьез рисковать жизнью, очень всерьез. Он не имеет права не предупредить их об опасности. И он не может говорить с ними о Тайне. Он тряхнул головой: будь что будет. Человеческая жизнь дороже всего остального.

— Я должен вам всем сказать. Вы мне можете не верить, я и сам не верю. Но запомните, на всякий случай. Старый охотник мне сказал, что этот медведь человеком может оборачиваться. Это, конечно, байки охотничьи, но во всякой охотничьей байке есть доля правды.

Кто-то рассмеялся, кто-то насупился. И никто не поверил. Разумеется.

— Только если встретите в лесу человека, незнакомого человека… Даже человека с ружьем — будьте осторожны: кто его знает? Старики больше нас в этой жизни понимают.

Он старался быть убедительным, он хотел напугать их. Но они не испугались. Может быть, зернышко сомнения он в них заронил? Берендей очень хотел на это надеяться.

— И еще. Я видел этого медведя. Если мы его поднимем, вы не должны удивляться и тем более пугаться. От вашего хладнокровия зависит ваша жизнь. Когда он встает на задние лапы, роста в нем больше трех метров. Это выше, чем потолок в этой комнате. Представили?

— Ну ничего себе! — Антон запрокинул голову и поглядел туда, где стена смыкалась с потолком.

— Он весит примерно семьсот килограмм. Когти длиной в два пальца. Представили?

— Да это монстр какой-то, а не медведь! — присвистнул Сергей.

— Да, это монстр. Голова примерно вот такого размера, — Берендей развел руки, — клыки с мой большой палец.

— Эй, чего ты пацанов пугаешь? — занервничал Семен.

— Я не пугаю. Я хочу, чтобы они сегодня знали, что это такое. Потому что, когда он поднимется, пугаться будет поздно, надо будет стрелять. Поэтому сегодня ночью постарайтесь представить его как можно страшней, чтобы завтра он вам таким не показался.

— Так ты что, преувеличил? — не понял Антон.

— Нисколько.

— А куда стрелять?

— Чтобы подранить — в тело. Куда попадешь. А чтобы завалить — лучше в голову. Можно в сердце.

— А где у него сердце?

— Есть такая байка… Проверенная байка. Медведь, когда поднимается, лапой сердце прикрывает, если видит, что в него целятся. И вот как только он лапу убирает, надо туда и попасть. Лучше в голову стреляйте. Надежней. Но бывали случаи, когда с большого расстояния пуля медведю череп не пробивала. Только с близкого.

Леонид охотился в Белицах, но старался долго там не задерживаться: его как магнитом тянуло к дому берендея. Он ненавидел этот дом и хотел его. Леонида раздражало в нем все — и собака, от которой он быстро избавился, и крыльцо, и старый сарай, и изгородь, совсем не похожая на приличный забор. И баня, в которой мыльная совмещалась с парной. Его бесило все, но он желал этого, как чужую жену, любящую своего мужа. Он хотел победы, завоевания и обладания. А там — можно посмотреть, пригодится оно ему или нет.

Мальчишка оказался непрост. Он не только быстро бегал, но и отлично стрелял. Егерь! Когда берендей в первый раз направил на него ружье, через форточку, Леонид испугался. Он первый раз испугался в медвежьем облике. Даже шабашники с бензопилами не напугали его, он лишь поступил осторожно и осмотрительно, не связываясь с ними.

Но мальчишка не выстрелил! Тогда Леонид еще не понял, почему. Он почувствовал, что двустволка нацелена ему в глаз; с двадцати шагов берендей не мог промахнуться. Но он не выстрелил! Он его напугал и прогнал. Но Леонида это лишь задело и раззадорило. И желание убить берендея только усилилось.

Когда мальчишка поднял его с дневки, Леонид уже не испугался: он понял, что выстрелить пацан не сможет. Как Леонид видел в нем медведя, так и берендей видел перед собой человека. И мальчишке не хватало духу этого человека застрелить. Конечно, была вероятность, что рано или поздно он перешагнет через себя, но Леониду показалось, что мальчишке это не удастся — или он совсем не разбирался в людях.

Но он все равно опасался напасть на берендея в открытую, хотя такая возможность у него была: он нашел хорошее, тихое место, откуда просматривался весь двор и где ни почуять, ни тем более увидеть его мальчишка не мог. И иногда приходил туда, глядя на предмет своего вожделения и ненависти.

Оттуда-то он и увидел берендея с девчонкой. Девчонка была влюблена. Чтобы понять это, не требовалось аналитического человеческого ума — он и глазами зверя видел: каждый жест, каждое движение выдавали ее с головой.

Леонид никогда не связывался с молоденькими девицами, ему нравились ровесницы — опытные и циничные. Завоевать такую было трудно и приятно, да и дальнейшее общение сулило массу удовольствий. Но он уже не был таким, как раньше, когда шел от победы к победе. И эта девочка сразу стала для него частью имущества берендея — дома, двора и леса. И он захотел ее тоже. Получить в собственность, насладиться и потом сожрать. И сожрать в данном случае было высшим проявлением обладания.

Прежняя утонченность в отношениях с женщинами казалась ему теперь смешной. Зачем он изворачивался, стремясь понравиться? Зачем выдумывал красивые позы, отрабатывал мужественные жесты, рассматривал свое лицо в зеркале, выбирая нужное выражение? Зачем? Женщину можно взять силой. Весом. И сейчас он был уверен, что только это и будет по-настоящему мужественно.

На следующее утро Берендей поднял «охотников» в семь часов. Поставил на лыжи и заставил пройти несколько кругов вокруг дома. Проверил, как они одеты. Двоим пришлось принести вязаные носки. Одному выдал шапку. Показал, как правильно носить карабин и быстро срывать его с плеча. Но пристрелять не позволил: Заклятый мог быть рядом и услышать выстрелы.

Берендею было тоскливо. Его не оставляло чувство вины: как будто он мог отговорить их от этой затеи и не отговорил. Впрочем, семь человек с карабинами… Берендею это уже не казалось расстрелом.

— Семен, послушай, что скажу, — он отозвал его в сторону.

— Ну? — Семен тетешкал своих «ищеек-медвежатников».

— У меня такое чувство, что я веду вас на смерть.

— Да ерунда все это. Семь человек! Куда он денется, твой монстр? Завалим!

Семен хлопнул его по плечу и хохотнул.

— Я предупредил, — проворчал Берендей. Не то было у них настроение, не то!

Он заглянул в сарай с инвентарем и долго думал, прежде чем взять рогатину. Она валялась там давно, сколько он себя помнил. Отец говорил, что когда-то с ней охотился Михалыч. Рогатина служила чем-то вроде музейного экспоната: многие охотники хотели на нее взглянуть и подержать в руках, — и Берендей не предполагал, что когда-нибудь захочет ею воспользоваться.

Конечно, таскать ее с собой неудобно. И семьсот килограммов ему все равно не удержать. Да и выдержит ли она семьсот килограммов? Но это был единственный его шанс: он не сможет стрелять, никаких иллюзий строить не надо. Иногда не хватает всего нескольких секунд, и рогатина может их обеспечить.

— Это что у тебя? — спросил Семен.

— Рогатина. У меня двустволка, могу не успеть перезарядить. Это лучше, чем нож.

— Крут!

— Да нет, наоборот. Кстати, если до нее дойдет, учтите, я долго его держать не смогу. Либо рогатина сломается, либо я. Так что стреляйте.

Берендей посмотрел на каждого: Сергей. Вован. Антон. Илья. Боря. И усатый Семен. Они даже думать не хотят об опасности! Берендей попытался представить, кто как поведет себя при встрече с медведем. Он еще не успел достаточно изучить их, у него не было времени, но кое-что уже мог сказать. Илья побежит. Антон будет палить куда попало. Сергей не успеет среагировать, хотя и не испугается: кавказец очень закаляет нервы. А Боря? Боря, может, и спрячется за кого-нибудь. Надежда только на Вована и Семена. Впрочем, Семена могут отвлечь собаки.

В лес отправились до света, на след вышли только часам к двенадцати. Но след был совсем свежий: Берендей решил, что через два часа они его догонят. Шли молча, Берендей запретил переговариваться.

Антон нисколько не боялся медведя. Даже такого, каким его описывал этот странный, испуганный егерь. Охота на медведя — дело настоящих мужчин, и Антону очень хотелось проверить себя в этом новом для него деле. Времена «братков» безвозвратно ушли в прошлое, но Антон как никто жалел об этом! Вот это было время! Когда вопросы решались серьезно и просто: кто сильней, кто отважней — тот и прав. И теперь наконец ему представился шанс. Шанс доказать, что он не пацан и не хлюпик.

Сергей вел Казбича на поводке и жалел, что не может его отпустить. А с другой стороны, кто его знает, этого злобного зверя? Без намордника же. А если хватанет кого? Мало, между прочим, не покажется. Сергей не раз видел, как Казбич переламывал зубами коровьи бедренные кости. Вот охота на медведя — это подходящее дело. Сергей заводил собаку, чтобы чувствовать себя сильным, а получилось, что сила нужна для того, чтобы подчинить ее себе. Ни разу он еще не попадал в ситуацию, где бы Казбичу пришлось его защищать. Все время было наоборот: ему приходилось защищать кого-то от Казбича. А несколько раз и защищаться самому. И вот теперь случай представился: бесстрашный пес покажет себя! И после этого можно спокойно слушать сказки о том, что кавказцы — тупые и злобные твари.

Вован был простым парнем и очень уважал Семена. Семен вообще стал ему как отец — после того, как взял в службу охраны Скоробогатова. Тогда Вовану было всего семнадцать, и никто не желал принимать его всерьез: несмотря на комплекцию, в нем сразу угадывался мальчишка. А Семен научил его, как выглядеть старше и солидней. Семен научил его стрелять и драться. Не так, как его учили в секции по вольной борьбе, а по-настоящему. Как спецназовцы. И Вован верил каждому его слову. Если Семен считает, что они завалят медведя, значит, в этом можно не сомневаться. Наверное, он единственный верил, что собаки Семена действительно крутые. Все посмеивались над Семеном, и только Вован был уверен, что Семен нисколько не преувеличивает их заслуги. Вован не думал про медведя — он шел туда, куда его вел Семен, и ничего не боялся.

Илья пребывал в эйфории. Опасность щекотала ему нервы. Не говоря уже о том, что он сможет рассказывать об этой охоте всем знакомым. Жаль, не взяли фотоаппарат! Весь вчерашний день он лазил по Интернету, читая про охоту на медведей, и теперь понимал в ней не меньше, чем егерь. А может, даже больше. Ну конечно, егерь, небось, никогда в жизни не видел Интернета, откуда ему знать подробности, которыми делятся опытные охотники на форумах? И вообще, задача егеря — срубить как можно больше бабок. Семен отвалил ему штуку. За что, спрашивается? У него и оружия-то нормального нет. Пальнет пару раз из своей двустволки, и пиши пропало. А с рогатиной только крутые охотники ходят, вот он и выпендривается. Посмотрим еще, чей выстрел окажется смертельным!

Борису не нравилась эта затея с охотой. Он не любил деревню. Его раздражало все — глубокий снег, мороз, тяжелые лыжи, тяжелый карабин. Неужели нельзя было заплатить егерю еще и за то, чтобы он выследил зверя и обложил его — или как это называется? Нет, обязательно надо таскаться по лесу всей толпой! Они уже третий круг проходят. Зачем? Встреча с медведем не пугала Бориса: семеро вооруженных людей не могут не справиться со зверем. Он вообще не понимал, зачем столько всего придумывают вокруг этой охоты. Увидел зверя — бей. Все зависит от того, насколько метко ты выстрелишь. Конечно, если ты не можешь попасть медведю в голову с пятидесяти метров, тогда бери оптику. Борис стрелял отлично. Единственное, что его смущало, — непристрелянный карабин, но он надеялся с этим разобраться на месте.

Он слегка подотстал, но не стал торопиться: пусть бегут. Все равно, пока будут медведя поднимать, он успеет подойти ближе. А не успеет — не очень-то и хотелось.

— Здорово, браток, — услышал он сзади и оглянулся. В снегу стоял мужчина лет сорока, с двустволкой за плечом. В ватнике и теплых шароварах. — Вы куда это такой компанией? Не на медведя, случайно?

Борис остановился.

— А что? Здесь и вправду есть медведь?

— Есть, — усмехнулся человек.

— А вы его видели?

— Да видал. Здоровый зверь. И егерь с вами?

— Да. Куда ж без егеря, — Борис скроил презрительную мину.

— И много вас?

— Семеро, — не задумываясь ответил он. И вдруг почувствовал смутное беспокойство. Как будто должен был вспомнить о чем-то важном. И последний вопрос человека показался ему странным… «Если встретите в лесу человека с ружьем — будьте осторожны». Да, Борис еще смеялся тогда. Любят охотники выдумывать ерунду, лишь бы романтики побольше было. Но почему-то сейчас ему не захотелось смеяться. И за деревьями уже не было видно ни одного из своих.

— Шестеро, — сказал мужчина.

— Почему шестеро?.. — прошептал Борис и потянулся к карабину. Но не успел нащупать ремня: человек начал расти на глазах. И оказался вовсе не человеком. Не прошло и секунды, как над Борисом нависла мохнатая туша: он не поднял головы, увидел только когтистую лапу, какие показывают в плохих фильмах ужасов. И от этого самого ужаса Борис не мог ни пошевелиться, ни закричать. Другая лапа сбоку ударила ему в голову.

Берендей остановился и резко развернулся назад. Запах. Бер шел за ними, он обманул их, сделав круг и зайдя со спины. Чего он хочет? Зачем подошел так близко? Испугается он, если услышит их, или, наоборот, примет бой?

Берендей приложил палец к губам и вернулся в конец цепочки. Одного «охотника» не хватало, он не сразу сообразил, кого. Но снял с плеча двустволку и надеялся, что остальные последуют его примеру. Он ошибся. Берендей не видел Заклятого, но чувствовал его присутствие — как будто лес стал вдруг прозрачен, как будто за витыми узорами подлеска угадывалось движение огромного тела. А еще он слышал его запах. Выйдет навстречу или уйдет в лес?

Казбич утробно заворчал.

— Пускай собак, Семен, — безо всякой надежды велел Берендей.

— Думаешь, пора?

— Он здесь. До него метров восемьдесят. Если он уйдет, мы будем за ним еще три дня ходить.

— Аякс! Вперед! Вперед, малыш!

Аякс был вожаком, остальные должны были пойти за ним.

И пес пошел. Он только однажды робко глянул на хозяина, словно проверяя: неужели тот посылает его в лапы страшному чудовищу, которое прячется за деревьями? Но пошел, подбадривая себя злобным лаем. Вслед за ним рванули Черныш и Барклай. Казбич хотел к ним присоединиться, но Сергей придержал его. Казбич зарычал еще громче, а потом тоже начал лаять — глухо и низко. За деревьями лай собак изменился: они атаковали. Но Заклятый и не собирался уходить — напротив, он вышел из-за деревьев. Собаки скакали позади него, но он не обращал на них внимания. Впрочем, они только лаяли, не пытаясь его схватить, но Берендей и на это не надеялся.

Заклятый шел, нагнув голову. Медленно и спокойно, как и накануне.

— Цепью встаньте, иначе стрелять не сможете, — напомнил Берендей то, что долго объяснял вчера, — и скидывайте лыжи.

Семен ушел в сторону и вскинул карабин, вслед за ним в сторону шагнул Вован. Берендей ждал. Чем ближе, тем легче попасть, но тем больше опасность. Он выстрелил первым, прицелившись в ствол сосны рядом с Заклятым. Им нужен был сигнал — кто еще мог его дать?

И тут бер на них побежал. Побежал молча и очень быстро: так, что невозможно было прицелиться, и несколько хлопнувших выстрелов прошли мимо цели. Берендей стоял чуть впереди остальных и не мог уйти в сторону. Он отбросил ружье и выставил вперед рогатину, хотя знал, что рогатиной не убьет Заклятого: лезвие было коротковато, поперечница[1] явно не рассчитывалась на такого огромного зверя.

Заклятый затормозил в трех шагах от обоюдоострого лезвия на конце шеста и поднялся во весь рост: рев его был страшен. Грохнули еще два выстрела, но, казалось, он заговорен от пуль. Берендей в два прыжка преодолел расстояние до медведя и изо всех сил воткнул рогатину Заклятому в грудь: по шесту ему в рукава хлынула кровь.

— Стреляйте! Стреляйте же! — крикнул он. Заклятый взревел снова, уже от боли, но понял, что отойти ему не удастся: Берендей не выпустит его. И тогда зверь пошел вперед. Шест оказался надежней, чем думал Берендей. Он уперся, сдерживая натиск семисоткилограммовой туши, но мог лишь притормозить его движение вперед, не более. Три пули попали в мощные плечи бера, но ни одна не убила его, даже не ранила всерьез. Заклятый попробовал отступить, но Берендей пошел на него, поворачивая лезвие вокруг оси шеста. Заклятый с ревом снова шагнул вперед, наклоняясь вниз всем весом. Он пытался сломать шест передней лапой, но Берендей ему не позволил, уводя рогатину в сторону.

Свистнули еще две пули, одна из которых попала зверю в голову. Без толку! Она, похоже, не пробила черепа, а ведь стреляли почти в упор! Берендей за мгновение почувствовал, что шест сейчас переломится, и попытался уйти в сторону, направив его нижний конец в землю. Ему это почти удалось: если бы он выпустил рогатину, медведь смел бы его по инерции, а так у него осталось полсекунды на то, чтобы выйти из-под удара. Заклятый задел только его плечо, хотя метил в голову, но и скользящего удара было достаточно, чтобы Берендей отлетел в сторону. Он ударился спиной о дерево и на несколько секунд потерял возможность двигаться и дышать. Но картина разворачивалась перед ним, как в замедленной съемке.

На пути бера первым оказался Вован. Он всадил пулю зверю в грудь, но не остановил его. Заклятый махнул лапой, сметая его со своего пути, как муху. И, судя по чавкающему звуку, Вован умер быстро.

Илья, который стоял за его спиной и так и не поднял карабина, бросился бежать. Медведь не стал его преследовать, повернувшись к Семену. И Берендей с ужасом понял, что у того нет патронов! Антон палил не целясь и помочь Семену не мог — на лице его была паника. Сергей держал бесновавшегося пса, и Берендей никак не мог крикнуть ему «пускай собаку». Но «ищейки» Семена, увидев, что хозяину грозит опасность, не оставили его. До этого они только неистово лаяли и прыгали без особого толку, но тут Аякс устремился между бером и хозяином. Отважный зверь! Медведь отбросил его со своего пути, но двое других плотно повисли на его шкуре. Берендей пошевелился и начал подниматься.

Бер закрутился на месте, пытаясь достать собак, как кошка пытается достать блоху, кусающую ее спину. И Семену хватило времени отскочить в сторону и поднять карабин Вована. Он выстрелил, целясь в голову, но не попал. Медведь смёл Антона. Смёл случайным ударом, отмахиваясь от собак. И наконец освободился от них, достав обеих одним ударом.

— Пускай собаку! — крикнул Берендей, но закашлялся.

Однако Сергей и сам об этом догадался, когда Заклятый пошел в его сторону: Казбич, сорвавшись с поводка, метнулся на медведя, куснул волчьим, режущим укусом, отскочил и снова пошел в атаку. Но медведь не обращал на него внимания. Сергей вскинул наконец карабин, но выстрелить не успел: Казбич кинулся между ним и медведем, взревев при этом почти так же, как медведь. Медведь накрыл их обоих огромной тушей, и Берендей услышал хруст костей, визг пса и хрип Сергея.

Семен стрелял, стрелял в упор, и бер не выдержал натиска. Поднявшись в последний раз, он ничком повалился в снег. И замер.

Семен опустился на землю шагах в пяти от него и выпустил из рук карабин. Берендей остановился. Перед глазами мелькали черные мошки, и звуки доносились, как сквозь вату. Он сел в снег, чтобы не упасть.

Из-за деревьев медленно и осторожно вышел Илья. Он шел прямо к поверженному Заклятому, и в глазах его застыли восторг и удивление. Берендей глянул на медвежью тушу и все понял.

— Беги! — хрипло крикнул он.

Уши бера стояли — уши мертвого медведя плотно прижимаются к черепу. Да и не мог Заклятый умереть медведем! Родившись человеком, в последний миг перед смертью он должен был вернуть свой облик!

— Беги!

Но было поздно: Заклятый понял, что его трюк разгадали. Он поднялся с грацией ягуара, невозможной в таком массивном теле. Он не вставал на задние лапы, а стремительно бросился к Игорю на четырех и вцепился зубами ему в горло: оно как раз находилось на уровне его огромной морды. Семен вскочил, но не успел подобрать карабин. Не прошло и секунды, как на снег упала окровавленная голова Игоря. Бер отбросил его тело в сторону, мотнув головой, и бегом устремился в лес, ломая сучья и сметая кусты подлеска.

Берендей замер, не в силах отвести глаз от мертвой головы на снегу. Мошки перед глазами заметались с удвоенной скоростью, закружились сумасшедшим вихрем, пока не превратились в абсолютную черноту. К горлу подступила дурнота, и Берендей потерял сознание.

Бой с медведем не отнял и пяти минут.

Леонид заметил охотников, когда направлялся к дому Берендея, чтобы занять позицию для наблюдения. Они шли шумно: хрустели ветки, слышалось тяжелое дыхание. Они не увидели его, и даже берендей с его чутьем не заметил, что Леонид наблюдает за ними из укрытия. Он пропустил их вперед и пристроился сзади. Не очень далеко, но и не близко. Так, чтобы он мог их слышать, а они его видеть не могли.

Ему было интересно и совсем не страшно: он заранее предчувствовал победу. Он не мог разглядеть, сколько их и кто они такие: охотники шли на лыжах след в след, и разобрать в этих следах, что к чему, Леонид не умел. Ему хотелось схватки! Он так привык к легким победам, что они стали приедаться. Он уже не ощущал прежнего восторга, когда видел ужас в глазах жертв. Ему этого было мало! Он хотел, чтобы жертва сопротивлялась! Чтобы он мог показать всю свою мощь! Он хотел сам прочувствовать свою силу, до конца. Убедиться в том, что сила эта не имеет границ. А если имеет, то он должен понять, где проходят эти границы.

Его охватило возбуждение. Все они были вооружены, но однажды он уложил троих вооруженных охотников, один из которых был опытным медвежатником. Интересно, почему берендей со своей двустволкой, прицельная дальность которой не превышает тридцати метров, в одиночку вызывает в нем страх, а группа вооруженных людей, с этим же берендеем во главе, только горячит ему кровь?

Впрочем, теперь берендей с двустволкой уже не пугал его.

Леонид проделал свой излюбленный трюк с превращением на отставшем охотнике. Обидно, но охотником тот вовсе не был — наверняка «бычок» из какой-нибудь охранной структуры. Не самую сильную команду подобрал себе берендей! Что поделаешь — мальчишка!

Едва Леонид успел разделаться с первым «охотником», как берендей почуял его. Они пустили своих смешных шавок — а Леонид видел хороших лаек и знал, что они должны делать. Когда они собирались брать медведя на берлоге, то не взяли собак, чтобы не поднимать лишний шум: собачий лай разносится так же далеко, как звук выстрела. Только выстрелов требуется немного, а собаки будут лаять долго и громко.

Эти шавки никогда не видели медведя, и пожелай Леонид уйти, он бы ушел. Они не только не смогли бы его задержать — они бы даже не раздражали его своим присутствием! Но он не собирался уходить. Он собирался сражаться. И вышел прямо на охотников, не создавая им лишних хлопот.

Берендей выстрелил в дерево. Зачем? Мог бы вообще не стрелять. Леониду было понятно, что стрелять в него тот не сможет, кишка тонка. И лицо у берендея при этом было несчастное и обреченное. Леонид побежал ему навстречу — не столько чтобы сшибить, сколько для того, чтобы напугать.

Захлопали выстрелы карабинов, и несколько пуль застряли-таки в толстой звериной шкуре. Ну точно как пульки из рогатки!

Это только раззадорило и озлило его. А что вы скажете, если я сейчас поднимусь во весь рост? И когда вы увидите меня целиком, во всей моей красе и силе, — что вы запоете тогда?

Он притормозил, увидев, что мальчишка выставил вперед рогатину. Он никогда не видел рогатины, хотя и мечтал поохотиться с ней, но, конечно, знал, что́ она из себя представляет. Что ж, можно сказать, его мечта сбылась. Только теперь он был не охотником, а зверем. Медведи не умеют хохотать, а то бы он обязательно расхохотался. Он в десять раз превосходил мальчишку по весу! Он сметет его и его деревянную палку, как зубочистку с зонтиком на конце! Это примерно так же, как взрослому мужчине сражаться с трехлетним ребенком. На что надеется этот пацан?

Леонид выпрямился во весь рост и заревел. Пусть у мальчишки поубавится пыла. Пусть он до конца поймет, на кого поднимает хвост.

Но мальчишка почему-то не испугался. Наоборот: сам кинулся вперед и ткнул своей зубочисткой Леониду в грудь.

Это было гораздо сильней и больней, чем он ожидал. Что ж, и трехлетний ребенок с ножом может нанести серьезное ранение взрослому. Леонид взревел от ярости и хотел отступить назад, чтобы вырвать лезвие из груди, но берендей последовал за ним — избавиться от копья в груди не получилось. Тогда он надавил вперед, надеясь сломать деревянную палку, такую хлипкую на первый взгляд. И растоптать мальчишку, посмевшего сделать ему так больно! Берендей отступал, но, черт возьми, Леонид не ожидал, что в его руках столько силы! Каждый сантиметр продвижения вперед причинял ему невыносимую боль.

В него стреляли, и он не замечал пуль, впивавшихся в шкуру. Но идти вперед на рогатину устал. Кровь хлестала из груди и стекала по шесту прямо на руки берендею. Леонид снова попробовал отступить, но проклятый берендей крутанул лезвие в ране, и Леонид снова взревел от боли и бешенства. Смести, сокрушить, растоптать! Он ринулся вперед, нажимая на рогатину сверху всем весом. Мальчишка не удержит его! Потому что удержать его невозможно!

Шест хрустнул, уткнувшись в землю. И помешал Леониду нанести точный удар в голову противнику. Он почувствовал, как его когти задели плоть, но этого было мало! Охотники палили в него, а Леонид настолько озлобился, что готов был крушить все вокруг. Гнев застил ему глаза, он забыл про берендея. Он ревел, он был страшен, он побеждал! Огромный пес, кинувшийся в атаку, хотя и нанес несколько болезненных укусов, не помешал достать его хозяина. Оставался последний охотник, так метко и больно палящий в него из карабина, и Леонид поднялся ему навстречу. Кровь лилась у него из груди широкой струей, рана мешала ему, изматывала, утомляла! Видно, это изрядно ослабило его, потому что очередная пуля толкнула в грудь, и он потерял равновесие. Упал в снег и решил, что пока рано подниматься. Пусть расслабятся. Пусть подойдут поближе. Кто у них самый смелый? Берендей? Вот пусть и посмотрит, завалили они медведя или еще нет.

Но самым смелым оказался как раз «бычок», который сбежал от него, бросив своих товарищей умирать. Верней, не самым смелым, а самым глупым. Леонид поднялся мгновенно, едва увидел его в пределах досягаемости. Подъем дался нелегко: он почувствовал, что перед глазами все кружится, расплывается и раскачивается, словно на качелях. Это не помешало ему отгрызть голову восторженному идиоту, так неосторожно приблизившемуся к «мертвому» медведю.

Но Леонид не стал продолжать боя. Кто знает, насколько серьезно его ранение? И сколько крови в нем еще осталось? Зачем рисковать? Они придут еще не раз и не два… А он успеет набраться сил до следующей схватки.

Берендей очнулся быстро и увидел небо над головой. И верхушки сосен. Кто-то плакал совсем рядом с ним. Берендей попробовал подняться: опираться на правое плечо было больно, но терпимо. Голова кружилась, и слегка тошнило.

Семен сидел метрах в десяти от него, обнимал Аякса и рыдал, как ребенок. Рядом лежали Черныш и Барклай. Берендей встал и пошатываясь подошел к нему.

— Они спасли тебе жизнь, — сказал он и положил руку Семену на плечо.

Семен завыл и уткнулся в тело Аякса.

Берендей глянул на собак и вдруг заметил, что ребра Черныша слегка приподнялись, а потом опустились.

— Черныш жив, — сказал он.

Семен на секунду замолчал.

— Что?

— Черныш жив, он дышит.

И Аякс, и Барклай были мертвы. Берендей побрел к Сергею, тот лежал к нему ближе всего. Нет, не о чем говорить. Их с Казбичем тела сплелись в тугой ком. У Сергея в четырех местах был сломан позвоночник и сплющены ребра. Берендей постарался не смотреть на голову Игоря и подошел к Вовану. Нет. Заклятый снес ему полголовы. С этим не живут. Тело Антона лежало дальше всех, у него было окровавлено лицо и неестественно вывернута в сторону нога. Берендей присел и попробовал нащупать пульс на шее. И услышал его! Антон был жив!

— Ну, хоть один! — Берендей хрипло засмеялся. И сам испугался своего смеха.

Он вытер кровь с лица Антона — щеку рассекали три рваные раны. Сквозь одну блеснули зубы. Берендей осмотрел его внимательней: скорей всего, у Антона было сильное сотрясение, может быть, ушиб мозга. И, очевидно, сломана нога. Раны на лице, несмотря на кровотечение, опасности для жизни не представляли.

Берендей подошел с Семену, который перестал оплакивать своих питомцев и возился с перевязкой Черныша, и сказал:

— Антон жив.

Семен рассеянно кивнул. Берендей не стал его трогать.

Он перевязал Антону лицо — бинт он всегда брал с собой на охоту. Потом из двух лыжин сделал шину и сжал между ними его сломанную ногу.

На этот раз волокуша не требовалась — лыж хватало. Еще три пары. Нет, одна оказалась сломанной — видимо, Заклятый наступил на нее. Впрочем, хватило бы и одной. Берендей связал четыре лыжи вместе, сделав подобие саней.

Он не посмел снять одежду с покойников, чтобы настелить на импровизированные санки, поэтому положил на них свой ватник. На правом плече он был распорот в клочья, рукав окровавлен. Он переложил Антона на сани: тот не пошевелился.

— Ты готов? — спросил он Семена.

— Да, почти, — отозвался тот.

Берендей сел в снег и посмотрел на свое плечо. Свитер насквозь промок от крови, но рана не была страшной. Два когтя. Один слегка оцарапал, второй задел мышцу, но не порвал ни крупной вены, ни артерии.

— Пошли? — спросил Семен.

— Перевяжи мне плечо.

— У меня бинта уже не осталось.

— У меня еще есть. Немного.

Семен умел делать перевязки. Бинта не хватило, и повязка сразу промокла от крови, но это было лучше, чем ничего.

— Теперь пошли. И пошли быстро. Парню нужен врач, и, может быть, срочно. Он очень долго без сознания.

Берендей встал, Семен поднял на руки Черныша и пошел вперед.

— Лыжи надень, — крикнул ему Берендей, — так ты не далеко уйдешь.

— Ты прав, — согласился Семен.

Они двинулись в обратный путь молча: впереди Семен с Чернышом, а сзади Берендей с Антоном на санках.

— А где Борис? — спросил вдруг Семен.

— Надеюсь, что сбежал, — ответил Берендей.

Но через минуту понял, что надежда его была напрасной: Борис погиб первым из всех, и погиб на том месте, где Берендей почуял Заклятого в первый раз.

— Да, Егорка, ты был прав… Я привел их на смерть… А у меня, гляди-к ты, ни царапины…

— Такого я предположить не мог, — отозвался Берендей. — Знаешь, сколько пуль ты в него всадил? Да не меньше двадцати. Одну в голову. Когда я его рогатиной держал. Она даже черепа не пробила.

— Двадцать не может быть. У меня десять зарядов. Да у Вовки штук пять осталось. Не, не двадцать. Как думаешь, он и вправду оборотень?

— Ерунда.

— Оборотня только серебряной пулей убить можно.

— Глупость это, — и Берендей знал, что говорит, — просто жирный он. Пули в жире застревают. И башка крепкая.

Он и сам не знал, почему Заклятого не убили двадцать пуль.

— Сделать тебе санки для Черныша? Еще пара лыж есть.

Семен покачал головой:

— Он же замерзнет… Я лучше так.

Они отвезли Антона в поселковую больницу. Семен сунул им столько денег, что машина «Скорой» с мигалками понеслась в город. По дороге из леса Антон так и не пришел в себя, и Берендей, когда тащил его за собой, все время боялся сделать что-нибудь неосторожное. Он решил, что покойников возить проще.

Чем дальше они уходили от места охоты, тем страшней было вспоминать о ней. Когда они вернулись на кордон и погрузили Антона в машину, Берендей еще мог что-то делать, понимая, что без него Семен не справится. Но когда оказался в окружении людей, то понял, что хочет только одного: чтобы его оставили в покое. Лучше всего скорей добраться до дома. Чтобы никто не мешал ему… не вспоминать.

В больнице Семен оставил Берендея в вестибюле с Чернышом на руках, пока сам занимался отправкой Антона. Он махал пачкой долларов и удостоверением помощника депутата, лишь бы Антона отправили в город поскорей. Но Берендей-то знал, что торопится он только для того, чтобы отвезти Черныша к ветеринару. Наконец вой сирены замер вдали, и Семен в сопровождении старшей сестры спустился к Егору.

— И парня перевяжите, большая рана, — он кивнул на Егора.

— А страховой полис у него есть? — строго спросила сестра. Берендей не был с ней знаком, она приехала сюда недавно.

— Да идите вы на… со своим полисом! Вообще с ума посходили тут! — Семен даже затопал ногами.

— А это что? Собака? В больнице? — у сестры от возмущения вытянулось лицо.

— Если бы не эта собака, вы бы сейчас не деньги получали ни за что, а оперировали. Если бы было кого оперировать… — проворчал Семен и бережно принял Черныша из рук Берендея. — Мальчика перевяжете?

— Да, — недовольно ответила сестра и крикнула в дверь приемного покоя: — Галина Пална!

— Ну я пошел, Егор. Мне надо быстрей.

Берендей кивнул.

— Я вернусь. Вот разберусь с Чернышом и приеду. Завтра.

Он почти выбежал из больницы, но на прощание еще раз оглянулся и кивнул Берендею. Берендей прикрыл глаза.

Из приемного вышла Галина Павловна — строгая маленькая женщина с большими руками. Она знала Берендея с детства.

— Егор? Что случилось? Так это ты привез мальчика с черепно-мозговой?

Берендей кивнул.

— Проходи, я тебя перевяжу.

Он покорно встал и направился в приемное.

— Что, это правда был медведь?

Берендей снова кивнул. Ему не хотелось говорить. Медленно и постепенно он пытался осмыслить то, что произошло, но мысли ускользали. Голова не желала думать об этом, подсовывая только кошмарные зрительные образы.

Она усадила его на металлический стул с тонкой деревянной спинкой, покрашенной некогда в белый цвет, и сняла с него свитер. Свитер был местами заскорузлым, но тяжелым и мокрым: не вся кровь успела высохнуть. И кровь Берендея, и кровь Заклятого.

— Что ты молчишь, Егор? — она начала разматывать жалкую повязку, наложенную Семеном.

Берендей пожал плечами. Он не хотел говорить.

— Что там у вас произошло?

Он поднял на нее глаза, и она не стала повторять вопроса. Он мысленно поблагодарил ее за это.

Галина Павловна была хорошим врачом и с детства жалела его, потому что у него не было матери. И всегда ругала отца, если с Берендеем что-то случалось. А в детстве со всеми мальчишками что-нибудь случается. Она начинала разговор с отцом со слов: «Если бы мальчик жил с матерью…». Отец, прекрасно зная, что ни в чем не виноват, все равно опускал голову и мямлил что-то вроде «Этого больше не повторится». И Берендей жалел его и очень уважал Галину Павловну, потому что перед ней склонял голову даже отец.

— Егор, не молчи. Ты слышишь меня? Ну, что же ты молчишь?

Она хотела расшевелить его. Он понял. Он отлично понимал, что происходит и где он находится, но только одной половиной ума. Другая половина отказывалась ему подчиняться. Галина Павловна хотела заставить работать эту вторую половину, но не могла. Ему было неудобно перед ней, но он не хотел ей помогать.

— Егор! Ну что ты сидишь с таким каменным лицом? Тебе хотя бы больно?

— Да, — ответил он вслух. Ему действительно было больно. Но не настолько, чтобы боль заслонила картинки, которые рисовала услужливая память.

Она обрадовалась и этому.

— Я тебе красивый шовчик сделаю, ты не беспокойся. Шрама почти не останется.

Берендей снова молча кивнул. Какая разница?

Галина Павловна обколола рану новокаином. Лучше бы она этого не делала. Берендей надеялся, что когда она начнет обрабатывать рану и накладывать шов, боль отвлечет его от воспоминаний.

Она присела напротив него.

— Я должна в милицию сообщить. И про мальчика с черепно-мозговой, и про тебя. Они официально на охоту приехали?

Берендей кивнул.

— Ну что ты киваешь? Ты скажи.

— Да.

— Значит, у тебя производственная травма будет. Я обязана в милицию сообщить.

— Да, — повторил он.

— Час от часу не легче! Да что же с тобой случилось?

Берендей собрал все силы и сказал:

— Не переживайте, со мной все в порядке.

Галина Павловна улыбнулась ему. И пока зашивала рану, не оставляла его в покое. Она не раздражала Берендея, но было тяжело следить за ее словами и отвечать.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала она, — шестнадцать швов. И завтра приезжай на перевязку.

Берендей кивнул.

— Егор! Ты слышал меня?

— Да.

— Повтори.

— Завтра приехать на перевязку.

— Молодец. И не забудь. Часам к двенадцати приезжай.

— К двенадцати часам, — повторил он.

Она забинтовала плечо туго и аккуратно: белый бинт резко контрастировал с побуревшей от крови кожей вокруг.

— Еще раз повтори, — строго велела она.

— Завтра к двенадцати часам на перевязку.

Она обняла его и поцеловала в лоб:

— Пойдем. Миша тебя отвезет.

Потом глянула на его свитер, лежавший на кушетке.

— Это, наверное, надевать пока не стоит. А куртка у тебя есть?

Он покачал головой. Не говорить же, что ватник лежал под головой Антона. Галина Павловна выдала ему казенную фуфайку, посадила в машину «Скорой» и велела водителю Мише довезти его до самого крыльца.

Когда Миша привез его домой, было еще светло. А Берендею казалось, что прошло сто лет. Или хотя бы несколько суток.

Он зашел в дом, разделся и забился под одеяло.

Он не спал и не бодрствовал. Какое-то странное забытье овладело им. Оцепенение. Он лежал с открытыми глазами и ни о чем не думал. Хлопнула входная дверь, и вскоре в комнату тихо зашел отец. Он сел за письменный стол напротив кровати и сказал:

— Здорово, сын.

— Здорово, бать.

— Я же говорил тебе: никогда не связывайся с Заклятым.

— Я уже понял, — ответил Берендей.

— Нет, сына. Ты еще не понял. Верней, ты еще не все понял. Но я все равно желаю тебе удачи.

Отец вздохнул, поднялся и хотел выйти.

— Бать, — окликнул его Берендей, — а я могу жениться на обычной женщине?

— У тебя было три сестры, — уклончиво ответил отец.

— Почему «было»?

— Одна родилась в девятьсот третьем году, вторая в двадцать втором. Ну а третья — в сорок шестом, она и сейчас еще жива. Я трижды вдовец.

Он усмехнулся и прошел в библиотеку. А потом послышался хлопок входной двери, хотя из библиотеки попасть в кухню можно было только через обе комнаты. Берендей не хотел задумываться, наяву или во сне это произошло. Забытье не оставляло его.

Стемнело. Он видел стену напротив себя, очертания стола, книжных полок и стула. И в то же время шел по лесу в облике бера. Шел бесшумно и осторожно осматривался вокруг. И, так же как и комнату, отчетливо видел темные стволы вокруг, кружевной подлесок, белый снег. Это напомнило ему недавний сон об автобусной остановке, но на этот раз это не было сном. Берендей направлялся к месту сегодняшней охоты и ощущал голод. И голод заглушал все остальные его чувства. Он не хотел превращаться в человека, его израненная шкура болела, мешая двигаться быстрей, особенно широкая резаная рана в центре груди. Но голод был сильнее боли. Берендей вышел на то место, где утром были убиты четыре человека. Их тела уже замерзли, но хмельной запах крови все еще витал вокруг, кружа голову.

Берендей подошел и тронул лапой безголовое тело. Оно ничем не отличалось от остальных, только находилось ближе. Он с утробным урчанием содрал с него одежду и впился зубами в затвердевшую на морозе плоть. Там, где было больше всего мяса. Зубы легко разрывали молодые сочные мышцы, мясо таяло во рту. В прямом смысле. Никогда в жизни он, всегда равнодушный к еде, не испытывал такого наслаждения от необыкновенного вкуса. Казалось, он может есть бесконечно, не останавливаясь. Но постепенно сытость и сонливость победили. Берендей оторвал от тела руку, надеясь съесть ее чуть позже, и зашагал в глубь леса, зажав ее в зубах.

В доме опять хлопнула входная дверь, и опять кто-то вошел в его комнату. Но это был не отец. Берендей видел вошедшего: тот позвал его по имени, но он не отозвался. Вошедший помахал рукой у него перед глазами, покачал головой и вышел.

А Берендей шел по снегу между деревьев. Теперь он хотел только покоя. Какого-нибудь тихого места, где можно будет зализывать раны и дремать, чтобы набраться сил. Он вышел на поваленное дерево, корни которого взметнулись вверх на несколько метров, подняв с собой метровый слой земли. Берендей промял ложбину в сугробе у подножья вывороченных вверх корней и залег туда, как в берлогу.

В снегу было тепло, и он бы уснул, но раны не давали ему покоя. Он никак не мог достать языком грудь и, конечно, лоб. Зато все остальные раны он мог лизать бесконечно, и это тоже приносило наслаждение. Не такое, как еда, но похожее.

— Егор!

Кто-то тряс его за плечо. За больное плечо под одеялом.

— Егор, проснись.

— Я не сплю, — ответил Берендей и заметил, что у него стучат зубы. Рана пульсировала в такт грохоту в висках, и казалось, что боль в плече бьет его по голове.

— Вставай.

Это был Михалыч. Берендей сел на кровати. В комнате горел свет, как и во всем доме, а в печке потрескивали дрова.

— Одевайся, пошли в баню.

Берендей не стал сопротивляться. В баню так в баню. Ему было холодно.

— Давай-давай, — подгонял Михалыч, — просыпайся. Посмотри на себя-то. Весь в кровище, в грязи. И в постель!

— Ты что, баню стопил? — спросил Берендей.

— Стопил. Только парить я тебя не буду, и так горишь весь. Вымою только.

— И давно ты здесь?

— Да часа полтора уже. Лежишь, как покойник, с открытыми глазами.

— Да кто ж баню полтора часа топит?

— Сказал же, помыться только. Котел скипел — и ладно.

Михалыч сам вымыл его, хотя Берендей возражал. Но он был слаб и у него кружилась голова.

— Это крови из тебя много вытекло, — пояснил Михалыч. — Щас чайку покрепче заварим, Лида тебе пирогов прислала, а я гранат купил. Доктор говорит, лучше всего гранаты помогают. Ну, еще, говорит, икра черная, но икры в магазин сегодня не завезли, так что извиняй.

— Ты что, пешком сюда пришел? — насторожился Берендей.

— Не, меня участковый привез. Он сам хотел с тобой поговорить, но не стал тебя трогать.

Берендей оделся в чистое и сухое. После бани стало легче, и рану перестало дергать так сильно. В голове потихоньку прояснялось. Если не вспоминать сегодняшний день, все было не так уж и плохо.

Михалыч усадил его за стол, налил чаю и почти насильно затолкал в него очищенный кислый гранат.

— Пирог с мясом будешь? — спросил он.

Берендей покачал головой — пожалуй, чересчур сильно.

— Ну и не надо пока. А теперь рассказывай мне все.

Берендей поднял на него испуганные глаза.

— Ничего-ничего, — подбодрил Михалыч, — давай. Пока не расскажешь все, оно тебя мучить будет, изнутри грызть. Рассказывай все по порядку.

И Берендей рассказал. Он рассказывал долго, и чем дальше двигался его рассказ, тем сильней он чувствовал, как что-то отпускает, вытекает из него, как гной из нарыва. Он как будто переживал охоту заново, но глядя на себя со стороны. И чувства, облеченные в слова, осознавались совсем по-другому.

Михалыч слушал молча, изредка покрякивая и вставляя что-то вроде «Эх!».

— И ведь что самое ужасное, Михалыч, — сказал Берендей, дойдя до того момента, как они вернулись на кордон, — я же два раза в него выстрелить не смог. В первый раз он ко мне во двор зашел, могилу чернышкину раскапывал. Я из форточки в него прицелился, а выстрелить не смог. А второй раз в лес на него пошел.

— Да ты чё? Один?

— Один, один. С дневки его поднял. Он прет на меня, как танк, а я не могу выстрелить. Как будто в человека целюсь.

— И что? — Михалыч затаил дыхание.

— Что-что… Развернулся и рванул оттуда, на лыжах.

— Это, знаешь, бывает. Я про такое слышал. А медведь — он же и впрямь как человек. И собаки на него как на человека лают. Однажды я медведицу взял. Давно это было, лет сорок назад. В Карелии мы охотились. Один взял, никого больше не было. Ну, снял шкуру с нее, гляжу — а это женщина. И груди, и руки с пальцами, и бедра пышные такие, как у Лидки моей. Я, веришь, часа два над ней плакал, как мальчишка. А как плавает мишка, видел?

Берендей кивнул. Он отлично знал, как плавает мишка.

— Как человек. И саженками, и на спине, и стоя. Я с тех пор только самцов брал, на медведицу ни разу не выходил. Да и то рука дрожала. Я так думаю, надо очень душой зачерстветь, чтобы в медведя стрелять. Так что ты не бери в голову-то, душа у тебя, значит, хорошая, добрая.

— Да уж, добром повернулось, ничего не скажешь… Я вот думаю, выстрелил бы я в него, и четверым бы жизнь спас.

— Да? Не скажи. Сколько в него пуль-то всадили, говоришь? Вот то-то. Подранил бы его только.

— У двустволки убойная сила больше. И стреляю я лучше.

— Ерунда. Его на рогатину надо брать. Только не одному, конечно, а вчетвером-впятером. И поперечницу подальше отодвигать, раз он жирный такой, чтобы до сердца достать. Только не знаю я таких охотников, кроме тебя, кто на медведя с рогатиной выйдет, если ружье его не подстрахует.

— Да я-то как раз на их ружья и надеялся. Мне ж тушу такую не удержать.

— Ты все правильно делал. Это я как старый медвежатник говорю. Был бы он обычный медведь, вы бы его взяли, и без потерь. Ты его на рогатину поймал, вот тут сбоку одного выстрела могло хватить, чтоб башку ему продырявить. Да и из-за твоей спины можно было стрелять — он же выше насколько! Да, был бы обычный медведь…

— Да обычный это медведь!

— Не скажи. Я за свою жизнь много историй таких слышал. А дыма без огня не бывает, сам знаешь. Отец мне рассказывал. Я-то совсем малец был в войну. А отец мой партизанил. И жил здесь медведь-оборотень, громадных размеров. Появился он, когда немцы сюда пришли. А немцы ушли — и его не стало. Так вот, бил этот мишка фашистов не хуже партизан. И ведь что интересно, ни одного нашего не тронул. Они его в лесу много раз встречали и расходились-раскланивались. Немцы на него облавы устраивали, из Германии своих медвежатников привозили — и ведь так и не смогли взять. А он, говорят, оборачивался человеком и уходил. Отец говорил, что сам видел его следы. Идет медвежий след, а потом раз! — и человечий.

Берендей слушал рассказ об отце затаив дыхание. Какая красивая получилась история… В устах отца она звучала совсем не так. Может быть, иногда можно приоткрывать завесу Тайны перед людьми?

— А вот еще старше сказка. Дед мой рассказывал, когда мы мальцами были, еще до войны, — продолжал Михалыч. — Жил здесь в незапамятные времена медведь-оборотень. Жил, никого не трогал, людям зла не делал. И люди его не трогали, почитали за защитника своего. И вот однажды пришел в эти места еще один оборотень. Злой оборотень. И крупнее был нашего медведя, и сильней. А главное, на людей нападал почем зря. И сколько люди ни хотели его извести, ничего у них не выходило. Он одинокого путника увидит — и подходит к нему в человечьем обличье. А когда тот бояться перестанет, он медведем оборачивается и съедает путника. И пошли люди к нашему медведю просить защиты. Поклонились ему в ноги и просят: защити нас, батюшка-медведь. Житья не стало. Наш медведь подумал и говорит: отдайте мне самую красивую девку в жены, тогда и прогоню я злодея. Подумали люди, почесали в затылках — а ну как не пойдет самая красивая девка за медведя замуж-то, хоть и оборотень он? Упали в ноги к ней, а она им отвечает: пойду замуж за медведя, если моих отца с матерью кормить-поить до самой старости станете. И если дети мои от медведя с вами жить захотят — их не прогоните, а всяческий почет и уважение им окажете. Привели ее к медведю, сыграли они свадьбу. Ну, после свадьбы люди ему говорят: выполнили мы твою просьбу, батюшка-медведь. Выполни и ты нашу. А он отвечает им: принесите мне платок красный да скатерть белую. Положил платок на скатерть накрест. И говорит: вот кровь оборотнина, а вот моя кровь — и ладонь себе когтем процарапал. Полилась кровь на платок, а через него на скатерть. Отбросил он платок и говорит про скатерть: а вот наша общая кровь. И если переступит оборотень через эту скатерть, тут смерть его и придет. Люди обрадовались, пошли в лес и позвали оборотня как будто на свадьбу. А на порог дома скатерть эту положили. Пришел оборотень на свадьбу, перешагнул через порог, тут его конец и пришел. А девка, что женой медведя стала, родила добра молодца, силы богатырской. И от них род богатырей пошел.

Михалыч смутился вдруг.

— Я эту сказку наизусть помню, дед часто нам ее говорил. Щас рассказываю — и словно голос деда слышу. А ведь почти семьдесят лет прошло…