Габриэль Гейл, дневниковые записи

«Некое… марта. А марта ли? Опять потерял счёт числам, что же такое...

Вчера Блэйзу пришло письмо. Всю его семью казнили… забаррикадировали в доме и сожгли. Вот так оно бывает.

Вчера Блэйзу пришло письмо. Страшное, злое письмо, пахнущее истинным лицом войны, не прикрытым благородными целями и героическими историями. Я рад, что у меня никого нет из родни, потому, что не хотел бы получить такое же. Конечно, у меня есть много товарищей, и мне будет больно, если они умрут, и мне уже было больно, когда они умирали. Но если судить по тому, что случилось с Деймором, родня — это что-то гораздо страшнее.

Вчера Блэйзу пришло письмо. И я в жизни не видел ничего ужаснее. Наблюдали ли вы, как вековая скала рушится от дуновения ветра? Это письмо стало таким ветерком. И наш железный хирург сломался, упал и разбился на части, как фарфоровая куколка. Бедный-бедный рыжий Блэйз, как мне жаль его.

Вчера Блэйзу пришло письмо, и старина-железяка плакал, как… нет, не как ребёнок. Дети ТАК не плачут. Так никто не плачет. Я видел, как он снова и снова пробегал взглядом по строчкам, десятки, десятки раз. А потом вдруг рухнул на колени, как пулей подкошенный, и завыл, как воет подстреленный, бьющийся в агонии зверь. Я не знаю, сколько раз мы с Тайлором пытались вырвать пистолет из его руки, когда Деймор приставлял дуло к виску. Когда я заметил за ним этот порыв в первый раз и попытался помешать, хирург набросился на меня с кулаками. Даже Великан с двумя солдатами едва оттащил его, воющего и рыдающего. Я отделался сломанным ребром и разбитым носом, и совершенно не понимаю, КАК. Уж не знаю, сколько ещё раз после этого Тай и я пресекали его попытки убить себя, и уж совсем не представляю, как гиганту удалось его подуспокоить, поскольку отрубился где-то в середине той злополучной ночи. Уж не знаю, что в этом было виновато — алкоголь, которым мы заливали и себя за компанию с Деймором, или же полученный удар по голове увесистым кулаком Железного.

Вчера Блэйзу пришло письмо, а сегодня он не выходит из присвоенного кабинета. Я заходил проведать его этим утром, и понял, что, не смотря на все старания, мы всё равно его потеряли. Железный умер в Хирурге. Хирург умер в Блэйзе Дейморе, который умер вместе со своей семьёй. Это, наверное, очень страшно — умереть, оставаясь живым. Мертвец смотрел на меня пустыми глазами. Взгляд Железного тоже был пустым, но пустым по-другому. В нём не было эмоций, но была душа, была жизнь. Теперь там нет ничего, за мутноватыми выплаканными зрачками. Полная пустота. От рыжего осталась одна оболочка. Пустая и мёртвая. Я не боюсь трупов. Никогда не боялся и никогда не понимал, чего боятся другие — это всего лишь оболочка, бездушная, а, следственно, ничем не отличающаяся от, допустим, этого пера, вот этой койки или той картины на стене. Но сегодня мне стало страшно. Блэйз стал первым мертвецом, которого я испугался. Потому, что его убила не пуля, не холодная сталь чужого оружия, а собственные чувства. Живой и мёртвый — это страшно. Лич наоборот — тело живо, душа мертва.

Кто ты теперь, как думаешь, Блэйзи?Ты больше не Железный.Теперь ты — Мертвец. Да. Теперь я буду звать тебя так.

Вчера Блэйз получил письмо. И рухнули скалы, и треснули небеса. Железная опора нашего командирского состава рухнула. А мы? Сколько мы простоим без неё?»

"Десять дней спустя от Некого Марта.

Сегодня я видел девочку. Странную маленькую девочку с волосами цвета бумажного пепла. Странную маленькую девочку с глазами цвета зимнего неба. Странную маленькую девочку со взглядом убийцы. Странную, но всё же девочку, маленькую эльфийскую девочку.

Сегодня я видел девочку. Странную маленькую девочку в перештопанных обносках и одной варежке. Просила милостыни. Я дал ей семнадцать драканов — всё, что было в кармане. Она сказала спасибо, но я знал, это был не голос, это было шипение. Милый облик меня не обманет. Её глаза цвета зимнего неба принадлежат хищнику, и я знаю, что их зрачок на самом деле узкий, как щёлочка, а в белёсых волосах от меня не скроется блеск чешуи.

Сегодня я видел девочку. Странную маленькую девочку-рептилию, что не спрячет от меня своей истинной сущности. И я не могу понять, почему её не видят другие.

Но тебе не обмануть меня,

маленькая странная девочка с глазами змеи,

с чешуёй в волосах

и шипением в голосе.

Я-то знаю, кто ты. Но я никому не скажу.

Это будет только наш маленький секретик.»

« Три дня от ДДСоНМ.

Он смотрел на меня со страхом в глазах, кричал: «Убийца! Изверг!» А я не понимал, что со мной не так. Я ничего ему на сделал. Ведь да?..

Мальчик, дурашка, где ты взял пистолет? Ко дал тебе пули, глупый юнец?

Я просил его опустить оружие, а он обвинял меня во всех грехах, заливаясь слезами. Он говорил, что мы — революционеры, — варвары, разрушители и убийцы. Бесчестные недовольные лентяи, которым не хотелось работать, а получать всё за просто так.

Может и так, может он и прав. Может, именно поэтому нам не сиделось на фабриках, а не потому, что выставленные властью режимы работы заставляли нас умирать за станками от голода и переутомления.

Я просил его не стрелять, я просил. Я сказал, что не имею права умереть, что не дам ему убить себя.

Но он всё равно нажал на спусковой крючок.

Я пишу теперь левой, правая совсем не работает: Мертвец не в силах помочь так эффективно, как помог бы Железный. Пуля пробила плечо. Не дрожи его руки так сильно, пацан, верно, попал бы метче.

Я видел ужас в его глазах, я видел ненависть на дне его зрачков, я видел боль, застывшую запёкшейся кровью на разбитых губах. И СТРАХ, Но парень ему не поддался. Пуля у него, видно, была только одна, и он кинулся на меня с ножом. Мои ноги запутались в какой-то верёвке, я упал и не успел встать, только закрывался руками от ударов ножа. Я не мог дать убить себя, а сил скинуть его не хватало. Я всегда был слабоват физически, мне не одолеть без большого труда даже подростка, особенно — разъярённого подростка. Моё дело — пушки, взрывчатка, разведка, слежка. Не открытый бой, нет.

Кое-как я сумел достать свой нож и ударить, совсем наугад, лишь чтобы сбить его с ритма. Вот только… «наугад» — это, видимо, слишком метко.

Я просил его не умирать, я просил. Я притащил его Великану, Великан помог донести до Мертвеца. Мертвец сказал, что он уже мёртв. Я просил его, я просил, но он всё равно умер. Глупый парень, дурашка, почему ты не послушал моих просьб? Никто никогда не слушает моих просьб. Никто. Никогда.»

«Два дня спустя от тДСоДДСоНМ. Эта аббревиатура становится по-неудобному долгой.

Сегодня я снова видел её. Она улыбнулась мне улыбкой хитрого зверька, и я не увидел, но заметил её ядовитые клыки. Пока совсем ещё маленькие, но придёт время, и она отравит ими кучу народа.

Маленькая девочка с глазами змеи. Кто ты такая, откуда пришла? Тебе не спрятать от меня блеск чешуи в своих волосах, и ты это знаешь. И ты улыбаешься мне, потому, что знаешь: я больше никому не скажу.

На твоих потрескавшихся губах я вижу чёрные капли лжи, из царапин на щеке вместо крови сочится ненависть. Ты обманываешь чтобы жить. Ты живёшь, чтобы ненавидеть. Это приведёт тебя к краю. Это вырастит из тебя Дракона. Совсем такого же, как на одной из сторон дракана, да-да. Ты тоже будешь возвышать себя надо всеми, тоже будешь опасной и ненавидящей, тоже будешь жить на страданиях других. И так же не будешь понимать, что нарисована лишь на самой мелкой монете.

Но пока ты только маленькая остроухая эльфийка с глазами цвета зимнего неба. Где-то я видел их уже, эти глаза, пронзающие насквозь. Где-то я прятался от их колкого взгляда. Не помню, где и когда, но точно знаю это.

Ты строишь милое наивное личико, прося пару монет «на пропитание сироткам войны», и прячешь в рукаве заточку, готовая отнять их и силой. О, моя дорогая, ты — нежный цветок с ядовитыми шипами, что в своё время погубит многих.

Но тебе стоит знать: рано или поздно найдётся некто, кто шипы заметит раньше кружевных лепестков. И тогда уж твоя судьба будет решаться лишь им: срезать ли шипы или же цветущий венчик. Вот тогда ты и станешь либо лилией, либо ядовитым плющом. А до того — быть тебе змеёй, стать тебе драконом.»