ЗОНА

Разбудила меня «красная тревога».

— Общее нарушение условий содержания в четвёртом блоке, — сообщила система звукового оповещения. — Охрана восстанавливает условия содержания. Запрошено разрешение на проведение процедуры «88-Садко».

Мы общаемся стандартными формулами. Мы ими мыслим. Мы ими живём… И это — правильно. Иначе нельзя.

Я посмотрел на часы. Время отдыха истекало через сорок минут. Бороться тут было не за что.

— «Садко» — запрещаю. «Садко» проведу сам. Позже. А пока мне нужны завтрак и Зайцев.

Обитатели четвёртого блока не могли стать причиной серьёзных осложнений. Во всяком случае, в плане восстановления условий содержания. Исключение тут составлял номер восемьдесят восемь. Но восемьдесят восьмой всегда хочет, чтобы его сдержали. Он подождёт. И лучше, если «Садко» проведу я. Тогда всё будет ровно. Я проводил эту процедуру десятки раз. Я сам её разработал, ещё во времена когда… И зоны этой не построили ещё, когда я разработал «Садко».

Но теперь Зона-23 существовала, и, являясь её директором, я по-прежнему лично курировал восемьдесят восьмого. Некоторые вещи не меняются. Не на кого мне переложить эту ношу. Нет достойных. Мельчает народ, думал я, снимая щетину бритвой.

Разве что, Зайцев чего-то стоит.

Начальник оперативной части своеобычно явился пред мои очи бодрым, как сукин сын, отутюженным и детально осведомлённым обо всём происходящем, вероятном и планирующемся. Но перекусить оперативник, по видимости, не успел. Ибо тут же, грубо нарушая субординацию, стянул у меня из тарелки гренок.

— Восемьдесят восьмой снова превратил воду в вино, — доложил он, похрустывая поджаренным хлебом. — Всю…

Вообразив на мгновение рубиновые волны океанов, выносящие на берег мёртвую рыбу, я содрогнулся.

— …В водопроводе четвёртого блока. Нарушение условий содержания началось более часа назад, но по халатности начальника смены было замечено не сразу, так что…

— Тьфу на тебя. Напугал.

Такое уже случалось. Два месяца назад восемьдесят восьмой, утомившись возиться с посудой, пожелал, чтобы вино текло прямо из крана. К сожалению, представления заключённого БАС-88 об устройстве водопровода в недостаточной мере соответствовали действительности. Так что, хотя вино и потекло, но трубы по всему блоку после завершения инцидента нам пришлось менять. Это оказалось… дорого. Тем не менее, по сравнению с перспективой превращения в вино действительно всей воды — в планетарном или даже галактическом масштабе, — подобные издержки следовало признать допустимыми.

— Что-то ещё?

Недаром же при Зайцеве была его зловещая чёрная папка.

— Да, — признался Зайцев. — Допивай кофе и подпиши сюда. Наконец, закрываем и передаём в архив дело ноль-третьего. В связи с устранением.

Я подписал. Ноль-три — Человек-Паук. Типичный БАС — «Благонамеренный Аномальный Субъект». Но три побега. А третий раз, как у нас говорят, «счастливый». После него обратно не возвращаются.

— Как?

— Как ты и предлагал. Человек-Тапок.

— Значит, то ещё было шоу.

— Угу, — кивнул Зайцев, похищая второй гренок. — И при большом, заметь, стечении народу. Но прикрытие обычное: снимается фильм.

— Проследи.

— Обижаешь, Доктор. И фильм будет. И даже сцена раплющивания ноль-третьего Человеком-Тапком в него войдёт. Отлично получилось. Снимали с трёх точек. Раз, — и в брызги!.. Хотя потом Паук, разумеется, воскресает.

А вот это…

— Только по сюжету, — успокоил меня Зайцев. — В реале всё, что нам удалось соскрести со стены, было мертвее мёртвого. Ноль-три — устранён. Дела больше нет.

****

Как я и предполагал, к моему появлению условия содержания в четвёртом блоке в общих чертах уже удалось восстановить. Краны были завёрнуты, наиболее пострадавшим оказывалась медицинская помощь, заключённые же пострадавшие сравнительно мало разошлись по камерам. Где теперь либо спали, либо пели — разное и нестройно.

Четвёртый блок, вообще, относился к местам содержания с режимом минимальной строгости. БАСам позволялось свободно передвигаться в его пределах и работать в мастерских, запрашивая любое оборудование и литературу. Для них блок являлся «Лабораторией Аномальных Технологий». Большинство находящихся на содержании субъектов считало, что проживают на секретной правительственной базе для своей же собственной безопасности. И что они могут покинуть убежище, когда захотят.

Некоторые покидали. Лишь за тем, чтобы одни оперативники Зоны, представившись сотрудниками иностранных спецслужб (или боевиками мафии, тут могли быть варианты) похитили их, а другие наши агенты «спасли» и доставили назад. Впрочем, требовалось подобное чрезвычайно редко. Последний раз процедура «Блудный сын» проводилась восемь лет назад. Ещё до Зайцева.

Даже без воспитательной работы полубезумные изобретатели не спешили уходить оттуда, где им обеспечивались трёхразовое питание и условия для работы. Зона была их домом. Только у нас они могли рассчитывать на понимание и человеческое отношение. Здесь никто не смеялся над ними и не ставил под сомнение их способность изготовить субатомный бластер из водяного пистолетика, антигравитационный ранец из пустых консервных банок или работающий на воде двигатель внутреннего сгорания. Ибо мы-то прекрасно знали, что им это вполне по силам.

В действительности никакие исследования в «Лаборатории» не велись. Создаваемые в стенах четвёртого блока устройства представляли очень ограниченный практический интерес ввиду невоспроизводимости. В рамках физики нашего мира эти механизмы не могли работать. И, соответственно, копии не работали. Но на оригинальные, собранные руками местных БАСов образцы законы здравого смысла не распространялись. Так что, некоторую пользу «Лаборатория» приносила. В частности, вечных двигателей у нас уже было три. Самый маленький — скорее модель, чем машину, — я держал у себя в кабинете. Средний по размеру был где-то здесь — в подсобном помещении блока, — его сломали завистники. Большой же размещался на нижнем ярусе Зоны в комнате на всех схемах обозначаемой, как «реакторный отсек». Но там не было реактора. Ток давал вечный двигатель.

И это уж не говоря о поражающем сквозь стены оружии, индивидуальных летательных аппаратах, боевых экзоскелетах и прочем нестандартном снаряжении, достаточно регулярно применяющемся агентами Организации. Создавалась подобная амуниция чаще всего не здесь, ибо аномальные конструкторы, стремящиеся к разрушению, а то и к завоеванию мира при посредстве какого-нибудь гиперболоида, классифицировались как ЗАСы — «Злонамеренные Аномальные Субъекты» — и немедленно устранялись. Но после закрытия дела очередной изъятый гиперболоид попадал именно сюда — на склад четвёртого сектора. Ведь один аномальный учёный почти всегда мог понять, починить, а то и улучшить то, что изобрёл другой.

Объявившийся, наконец, начальник смены обречённо доложил, что условия содержания восстановлены, в ходе чего убитых ноль, раненых ноль, изъято восемьдесят литров неустановленной красной жидкости, вероятно аномальной либо аномального происхождения, и ещё конфисковано три самогонных аппарата. Из которых два — точно не аномальные. Я отдал Зайцеву его на правёж, а сам пошёл к восемьдесят восьмому.

****

БАС-88 относился к четвёртому блоку только административно. Ибо ничего не изобретал, и содержался отдельно, в изолированной, тщательно охраняемой камере. Охранялась она, впрочем, лишь для предотвращения несанкционированного доступа снаружи. Сам-то восемьдесят восьмой мог выйти в любой момент.

Потому что он мог всё. Всё. Без ограничения общности утверждения.

Но восемьдесят восьмой не хотел выходить. Когда-то давно мы обсуждали с ним проблему свободы передвижения и пришли к выводу, что покинуть пределы пространства нельзя. Ибо такие понятия, как «движение», «за», «предел» производны от понятия пространства и определены только в нём. Из этого логически вытекало, что всё пространство само по себе является абсолютной, окончательной Зоной, побег же из одной её камеры в другую очевидно лишён смысла. Восемьдесят восьмой согласился, что предоставляемая ему Организацией камера представляет собой область пространства не хуже прочих, был поставлен на содержание, и с тех пор с завидной регулярностью нарушал мой ночной отдых «красными тревогами». Причём массированное превращение воды в вино, сопровождаемое разрушениями разной степени тяжести, представляло собой лишь сопутствующее обстоятельство. Вино требовалось ему для вдохновения.

Когда я вошёл, восемьдесят восьмой, расстелив бороду, медитировал на полу под заполненной багровым напитком раковиной.

— Я хочу отменить энтропию, — сообщил БАС. Восемьдесят восьмой выглядел пьяным мертвецки, но не испытывал затруднений с речью. С мышлением, вероятно, тоже. Он, вообще, не испытывал затруднений с тем, с чем испытывать их не хотел. — В смысле, не саму, а закон её неубывания. Тепловую смерть необходимо предотвратить. Нельзя, чтобы всё кончилось так. Нельзя, чтобы кончилось всё.

— Почему, нельзя? — поинтересовался я. — Всё имеющее начало, должно иметь и конец. Я могу перенести эту мысль.

— Не убедительно, — отмёл восемьдесят восьмой. — Ты просто не беспокоишься по поводу того, что не способен изменить. И чему точно не станешь свидетелем. Это — разумная позиция. Но я-то, понимаешь, вижу ситуацию несколько иначе.

Туше.

— Туше, восемьдесят восьмой… Но особенности твоего состояния не опровергают мою аргументацию.

— Потому что это и не аргументация вовсе. Откуда, например, следует необходимость конца?

— Бытие, — объяснил я, — это изменение состояния во времени. Накопление же изменений приводит к переходу объекта в новое качество.

— В качество трупа, — с неудовольствием прокомментировали ход моих рассуждений с пола.

— Как вариант. Но в общем случае, просто в новое качество. И таким образом, бытие объекта в прежнем качестве прекращается… Следовательно, неизбежность конца вселенной в том виде, в котором она существует сейчас, вытекает из самого факта её бытия.

— А энтропия…

— Просто механизм. Закон, направляющий движение материи, переход её в новые формы, а значит и бытие. Наличие такого закона — необходимое условие бытия. И если тебе он не нравится, то попробуй придумать что-то получше неубывания энтропии… Хотя, неизбежность конца это всё равно не отменит.

— Я подумаю над этим, — согласился восемьдесят восьмой. — А теперь, уходи. Изыди.

Процедура «Садко», таким образом, завершилась. Энтропию я спас, как уже трижды до этого спасал смерть, и несчётное количество раз — зло во всех прочих видах. Я так часто спасаю мир, что и сам уже ощущаю себя аномальным супергероем. А значит, именно меня надлежит взять под содержание и заключить в тюремном блоке на глубине четверти километра под землёй.

Где я, собственно говоря, в настоящий момент и пребываю. Всё логично.

— Почему я не могу ничего? — донеслось мне в спину.

Это был сложный вопрос. А я — почему?

По сути, восемьдесят восьмого давно следовало устранить. Но, принимая во внимание масштабы его способностей, никто не хотел брать на себя ответственность за возможные последствия провала процедуры «Ницше».

****

Пока я восстанавливал условия содержания восемьдесят восьмого, Зайцев тоже не терял времени. Когда он успел составить и где распечатал — тайна веков, — но на выходе меня уже ждал приказ о наложении взыскания на начальника смены. На основании того, что взыскание оказалось вполне умеренным, можно было заключить, что никакой вины за служащим Зайцев не усматривал. Однако, за лопнувшие трубы, как у нас, — и только ли у нас? — водится, кто-то должен был ответить.

Я подписал.

Но это было ещё не всё. Папка раскрылась снова, на этот раз исторгнув приказ о реклассификации БАС-609 (кодовое название «Человек-Тапок») в ЗАС-609. В графе «обоснование» упоминалась совершение субъектом двух убийств. Жертвами числились так и не получивший номера Человек-Муха по кличке Вельзевул, — ЗАС из ЗАСов, никогда в связи с этим не ставившийся на содержание, а устранённый сразу — с восьмой попытки. Ну и, само собой, ЗАС-03 — Человек-Паук.

То, что эти устранения были произведены по нашему, и даже, если выражаться прямее, по моему приказу, не могло считаться смягчающим вину БАС-609 обстоятельством. Ибо Организация не занималась наказанием виновных. Достаточной причиной постановки на содержание являлось обладание аномальными способностями. Опасность субъекта рассматривалась, как основание для его устранения.

Все аномалы опасны, хоть и в различной мере. Типичный БАС четвёртого блока способен изготовить из наручных часов и бутылки кефира Бомбу Судного Дня. Не удивительно по этому, что мы содержим лишь тех, кто бомбу делать не станет даже под страхом смерти. Даже под пытками, — это мы обязательно проверяем.

Ну, а БАС-609, стало быть, эту проверку провалил. Сдерживание бойца, готового убивать, и продемонстрировавшего способность в самом буквальном смысле размазать по стене Паука — личность легендарную, между прочим, — могло повлечь жертвы среди персонала. И я подписал этот приказ. Подписал я и следующий. Об устранении ЗАС-609 с помощью огнестрельного оружия. Там в графе «обоснование» указывалась установленная уязвимость естественной (не боевой) формы номера 609 к проникающим ранениям.

Заполучив третью подпись, Зайцев изобразил лицом полное удовлетворение и тут же отбыл по каким-то невнятным делам, пообещав дождаться меня в первом блоке.

Мне же предстояло завершить ежедневный обход владений, — мною же самим введённый ритуал. Фактической целью которого являлась проверка системы на стрессоустойчивость. По моим наблюдениям, подразделения способные хоть как-то выполнять свою работу даже в присутствии высшего начальства, не ударят в грязь лицом и в случае возникновения кризисной ситуации класса «П».

****

Прекратив сеять панику и хаос в и без того пострадавшем сегодня четвёртом блоке, я поднялся на следующий ярус. Третий блок являлся наиболее охраняемым, режимным, и по этой причине самым тихим из отделений Зоны. Здесь не часто звучали тревоги. Последний раз, — когда сбежал Паук.

В третьем блоке содержались наиболее мощные БАСы — сверхлюди, маги, аномальные герои. Все они стремились творить добро. И все представляли исключительную опасность для общества.

Это самое общество, не отвергает нас с ужасом, не объявляет тюремщиками и палачами лишь потому, что считает «людей в чёрном» одной из городских легенд. Обыватель не имеет представления о наших методах. И не должен иметь. Но в действительности мы не маньяки. Мы — гвардиналы рационализма. Мы — стражи границ возможного.

Казалось бы, что за беда, если лекарь, пусть и методами, не имеющими научного объяснения, исцелит нескольких страждущих? Или если культурист, натянув красные плавки поверх синих штанов, покарает пару преступников?

Но такие события недопустимы уже потому, что наше мышление построено на презумпции невозможности чудес. Наблюдать, сопоставлять и делать выводы нам позволяют три неявно принимаемых постулата: познаваемость, сохранение массы и изотропия — неизменность законов в пространстве и времени. Даже трёхмесячный щенок понимает, что выкатившийся из поля зрения мячик продолжает существовать, хоть его и не видно, и что мячик можно найти. Причём, искать следует именно там, куда он катился.

Мы ничуть не глупее щенка. И тоже мыслим, исходя из правильных предпосылок. И хороши же мы будем, если станет известно, что эти предпосылки ложны! Как, например, расследовать преступления, если присутствие подозреваемого в двух разных местах одновременно нельзя исключать?

Обществу не следовало знать, что алиби не существует. Что можно убивать мыслью на расстоянии, можно перемещаться мгновенно, можно раздваиваться. Что здесь, в звукоизолированном боксе третьего блока расчёсывает волосы сирена, голос которой вызывает множественные кровоизлияния в мозг.

Сирена действительно расчёсывала волосы, — в этом я убедился, посмотрев в глазок на двери. В соседней камере пирокинетик — голый, истощённый и угрюмый — сидел на полу в окружении несгораемых материалов. Но с ним тоже всё было в порядке, — он всегда выглядел недовольным, сколько помню.

Этих двоих сдерживать было относительно просто. Однако, силы, которым мы вынуждены противостоять, нередко не просто аномальны, а абсолютны. И это означает, например, что если уж герой непобедим в бою, — если таково его аномальное свойство, — то победить его действительно нельзя. Численный и технический перевес не сыграют роли. Скорее всего, он переживёт даже ядерный взрыв. Последнее, впрочем, относится к области гипотез. На практике данный метод устранения ни разу не применялся. Но именно потому, что наличествуют обоснованные сомнения в его эффективности.

Как следствие, нам и самим приходится прибегать к методам иррациональным. И против Человека-Паука направляется Человек-Тапок. Ибо тапку паук противостоять не способен! Стремительный, неотвратимый тапок — это олицетворение паучьей смерти. Или смерти супергероя, до какой-то степени ассоциирующего себя с пауком.

Мне так казалось. И это — сработало. Как работал когда-то — в другой, ныне уже закрытой зоне содержания — криптонит, полупрозрачный светящийся минерал, лишавший БАС-01 аномальной силы. Увы, в нашей реальности криптонит не существовал. Организация могла противопоставить неуязвимому аномалу лишь подделку — стекло с примесью фосфора. И ничего. Ноль-первый до самого закрытия дела успешно содержался отделанной зелёным стеклом камере. Для него это был криптонит.

У нас криптонит не использовался. Мы применяли свинец — отличный, дешёвый, универсальный материал, почему-то являющийся преградой для телепатии. Почему — загадка. Передача мыслей не связана с излучениями, поглощаемыми свинцом, — мы проверяли…

Я обошёл блок, но нарушений не обнаружил. И на выходе, проявляя демократичность, простоту и неусыпную заботу о подчинённых, перекинулся парой слов с уборщиком Виктором — некогда субъектом на содержании, а теперь уважаемым сотрудником Организации.

В прошлом Виктор был непримиримым борцом с коррупцией и носителем уникальной аномалии: под его осуждающим взором всё неправедно нажитое имущество претерпевало мгновенную деградацию — загнивало, ржавело, рассыпалось. Как это обычно и случается, необъяснимо возникнув, аномальная способность стремительно развивалась, выходя из-под сознательного контроля субъекта. Уже на второй неделе, Виктор мгновенно обращал в прах несущиеся по улицам лимузины. Наконец, он уничтожил подвергшийся рейдерскому захвату ночной клуб, вызвав обрушение расположенного над ним жилого дома. И Организации пришлось чертовски потрудиться, чтобы выдать это, повлёкшее десятки человеческих жертв аномальное событие, за взрыв бытового газа.

В ужасе от содеянного, Виктор сам желал сдаться в руки правосудия, но в полиции его просто не поняли. Мы извлекли несчастного из какого-то грязного подвала, уже основательно поколоченным тремя бомжами, пожитки которых он тоже превратил в пыль.

Потом была постановка на содержание и добровольное участие в экспериментальной программе перевоспитания. Нашим психологам удалось ввести способности Виктора в безопасное русло, убедив субъекта, что главным злом мира является вовсе не воровство, а конечные продукты его собственной аномальной деятельности — грязь, мусор и пыль. Специалисты полагали, что поскольку дальнейшей деградации этих субстанций Виктор не вызывает, его способность будет работать вхолостую. Что-то такое и произошло. После завершения курса, аномальные проявления полностью прекратились. И, в конце концов, мне удалось добиться снятия субъекта с содержания. Но последствия обработки, однако, давали себя знать, и с тех пор Виктор целиком посвятил себя борьбе за чистоту. Работая неутомимо и с воодушевлением, постоянно изобретая новые способы оптимизации процесса уборки, он справлялся на четыре ставки.

****

Второй блок, занимающий целый ярус выработанной ещё в ударные времена первых пятилеток шахты, был вшестеро больше двух нижних вместе взятых. Здесь содержались целители, спириты, ясновидцы и прочая публика не способная натворить великих бед. Из четырёх крыльев блока камеры запирались только в одном, — туда я и направился. Ибо лично встречаться с находящимися на содержании субъектами в мои планы не входило.

И без того мне хватало головной боли со вторым блоком, обитатели которого имели право раз в неделю подавать прошения об изменении условий содержания своим кураторам, и раз в месяц — жаловаться на кураторов мне. Этим правом, БАСы, мне кажется, злоупотребляли, непрерывно требуя диетическое питание, журналы и услуги парикмахера. Нормального, — а не нашего с Зоны. Словно тут у нас не тюрьма, а где! Наш парикмахер, между прочим, и меня самого стрижёт тоже… Когда-нибудь, всё-таки, реклассифицирую этого паразита. Криворукость такого масштаба, по-моему, вполне можно считать аномалией.

Не резиновые у нас фонды! А целители, между прочим, через одного нуждаются в дорогостоящей медицинской помощи, — и этот парадокс лучшие умы Организации тщатся объяснить уже много лет. Находящиеся же на содержании прорицатели непрерывно бомбардируют меня сообщениями о грядущих катастрофах, требуя немедленно принять меры: объявлять эвакуацию, укреплять плотины, заглушать реакторы атомных станций.

А о какой эвакуации можно говорить, не имея доказательств и зная, что даже субъекты с подтверждёнными провидческими способностями угадывают в лучшем случае один раз из пяти?

Но мы пытались предотвращать. Увы, — простите нас, японцы! — эксперимент показал, что всеведение отнюдь не тождественно всепониманию. И тем более, всепониманию правильно. С тектоническими плитами у восемьдесят восемь вышло ещё хуже, чем с водопроводом.

Тьфу!

Не в диетическом питании дело. А в том, что второй блок уже три месяца работает в состоянии «зелёной тревоги» объявленной в связи с нарушением условий содержания БАС-580. Хотя субъект свою камеру даже не покидал. В какой-нибудь несерьёзной тюрьме — для террористов, скажем, или наёмных убийц, — администрация не считала бы такую ситуацию чрезвычайной. Не сбежал заключённый и ладно, и хоть трава не расти. У нас всё иначе.

Я заглянул в окошко из свинцового стекла.

Пятьсот восьмидесятый, — возраст субъекта составлял около двадцати лет, а выглядел он ещё моложе, — подобрав ноги, сидел на кровати спиной к двери и использовал предоставленный ему ноутбук (без выхода в сеть) в развлекательных целях. Каким именно образом использовал, я видеть не мог, но то, что в развлекательных, сомнений не вызывало. Моей обеспокоенности сложившейся ситуацией паршивец явно не разделял…

БАС-580 был телепатом, и не из сильных, однако, на расстоянии вытянутой руки чужие мысли слышал отчётливо. И с этой неприятной проблемой мы успешно боролись путём внутримышечных инъекций подавляющего телепатические способности препарата. Глюкоза и витамины в этом качестве действовали вполне удовлетворительно, хотя и вызывали болезненные побочные эффекты. Ибо субъект полагал, что настоящий препарат такой особенностью обладать должен.

Причиной возникновения чрезвычайно ситуации стало нарушение протоколов содержания куратором БАС-580 доктором Зацем. Всякий регулярно применяемый медикамент требует постепенного повышения дозировки для сохранения прежнего действия. Оказалось, что это касается и плацебо, никакого действия не имеющего. В какой-то момент глюкоза и витамины стали блокировать способности пять-восьмидесятого не полностью. И Зац этого не заметил.

Но окончательно куратор запорол содержание, когда в нарушение протокола при выполнении процедуры 580-1 (нейтрализующего аномальные способности укола) решил заменить отсутствующего охранника собственной стошестикилограммовой персоной. Увидев в проёме двери белый халат вместо грозного серого камуфляжа, БАС-580 вообразил, что это — шанс, опрокинул ассистента Глинскую, завладел шприцом с глюкозой и попытался прорваться из камеры.

«Обезоружив и обездвижив субъекта умелыми действиями левой руки, сильными ударами правой я дважды поразил пять-восемьдесят шприцем в левую ягодичную мышцу». Это из объяснительной Заца. Я плакал, когда читал, — я плакал! Два сильных удара шприцом поразили меня в самое сердце. А не ниже, как пять-восьмидесятого. Почему два?! На поражение и контрольная? Я даже поручил Зайцеву тщательно расследовать данное обстоятельство. В нашем деле не бывает мелочей. За любой странностью может скрываться аномалия. Почему два удара?

Исследовав вопрос, Зайцев пришёл к выводу, что причина у второго удара та же, что и у первого, — некомпетентность Заца. Пока этот болван боролся с пять-восьмидесятым, субъект читал его мысли. А думал Зац, что и естественно в такой ситуации, о протоколе содержания, — о том, какие именно пункты нарушены и к чему это может привести. В отличие от ассистентов и охранников Зац знал, что в шприце плацебо, и что средства для подавления телепатии у нас нет и не может быть!

И теперь пять-восемьдесят тоже это знает. Глюкоза на него больше не действует, и нам неизвестно, действует ли свинец. Мы не знаем, как изменились его способности, и что он задумал.

Зайцев советует закрыть дело пять-восемьдесят, пока оно не закрыло нас. Но я сомневаюсь.

****

Первый блок считается административным. Здесь сосредоточены помещения для персонала, склады, службы, рекреационные залы. Здесь иной порядок и иной дух. Официальный и немного не рабочий.

В первом блоке я чувствую себя лишним, как призрак оперы на вокзале.

По этому, когда я вышел из лифта, Зайцев тут же вручил мне фуражку. Никогда не мог понять, откуда он её достаёт в нужный момент. Головной убор определённо не мог умещаться в папке. Загадкой для меня остаётся и то, откуда точно в нужный момент Зайцев берётся сам. Аномалия? Нужно будет проверить.

На службе в Организации мне полагалось носить мундир. Вроде бы даже генеральский, судя по шитью и лампасам, и смотревшийся на мне, как седло на корове. Доктор, он и есть Доктор. Но фуражка совершала волшебную метаморфозу, придавая образу законченность. В ней я становлюсь похожим на опереточного диктатора. Причём, болезненная бедность, мешки под глазами и горькие складки у рта наводят на мысль, что дни моего правления сочтены. С таким лицом отдают бессмысленные приказы об обороне до последнего солдата.

Однако «диктатор» — это лучше, чем вообще никакого впечатления не производить.

Зайцев в свою очередь вошёл в образ, заменив бухгалтерские очки минус восемь, на узкие солнцезащитные, совершенно неуместные в подземелье. В них он был слеп, как крот, — так что мне приходилось направлять его под локоть, — зато становился похож на агента Смита из «Матрицы».

Не помню, правда, носил ли настоящий Смит тёмные очки. Но и не важно. Сходство в любом случае было поразительное.

Этот облик мы принимали, когда от нас требовалось не действовать и не думать, а олицетворять нечто величественное на официальных мероприятиях. Наверное, я олицетворял Власть, а Зайцев Силу. Или наоборот. Не знаю.

В реальности, мне кажется, мы представляли собой отвратительное и жалкое зрелище. Но что есть, «реальность»? Существует ли она? И нужна ли?

Как известно, реальность дана нам в ощущении, а ощущения — субъективны. По этой причине мы вынуждены оперировать не категориями реальности, а лишь представлениями о ней. А в представлении, например, восемьдесят восьмого Вселенная существует лишь в его воображении.

В представлении же четверых молодых людей, в сумме образовывавших специальную оперативную группу «Форель», мы с Зайцевым воплощали Силу, Власть и Высшую Справедливость. Собранный из управляемых БАС отряд являлся учебным и полулегальным. Права реклассифицировать находящихся на содержании субъектов в агентов Организации мне никто не давал. Но «форелям» знать об этом было не обязательно.

Чего-то стоила из всей группы только форель-один. Она же БАС-609. А теперь уже ЗАС. Увы. Демонстрируя мастерство, девушка мгновенно перемещалась от одной стены спортивного зала к другой, бегала по потолку и превращалась в огненный столб.

— Труднее всего было уговорить её принимать форму тапка, — вздохнул Зайцев. — Очень хотела сразиться с Пауком в огненной форме. Красиво. Но ведь не выгорело бы, пожалуй…

Я согласился.

Остальные трое «форелей» с шестьсот девятой сравниться не могли. Один с китайскими ужимками дубасил боксёрскую грушу в десяти шагах от себя. Второй вроде бы умел становиться невидимым, но его почему-то было видно, — этого я не понял. Третий же только, ценой яростного напряжения лицевой мускулатуры и судорожного скрючивания пальцев, на расстоянии передвигал небольшие предметы. Нужно признать, что семьсот тринадцатый много упражнялся последние полгода, однако дальше яблока дело у него не шло.

Но это не имело значения. Не за способности принимали в «Форель». За их отсутствие. Не по сердцу мне, что во втором блоке люди у нас сидят ни за что. Там, на поверхности, давно уж с ума по сходили от служебного рвения. И хватают кого попало, невзирая ни на масштаб аномалии, ни на её характер. Погоду предсказывает? В клетку его! Нельзя так.

Нет. Совсем непричастных мы всё-таки отпускаем. Я добился снятия с содержания уже дюжины бедолаг — ясновидящих, экстрасенсов, гуру мошенничавших так ловко, что наши следователи были введены в заблуждение. Организация борется с такими субъектами публичными методами. Против лжи удобно идти с открытым забралом. Лишь для правды приберегаем мы плащ и кинжал...

Перевод в первый блок был максимумом того, что я мог сделать для тех, у кого аномалии всё-таки были. И ещё я мог пожелать «форелям» успехов. А шестьсот девятой вручить диплом, запечатанный конверт с новым назначением, пожать руку и сказать, что подготовка завершена, проверки пройдены, что я считал за честь, надеюсь, рад, и что сожалею. Последнее, во всяком случае, было правдой. Ни один телепат меня бы не расколол.

— А на пять-восемьдесят не подпишу, — сообщил я Зайцеву, когда мероприятие, наконец, завершилось.

— Подпишешь, — уверенно предсказал оперативник. — Куда ты денешься-то?.. Вниз сейчас?

— Нет. У меня ещё здесь есть дела.

— А, — понял Зайцев. — Ну, тогда и у меня тоже.

****

Зачем-то мы зашли в бухгалтерию. Вследствие чего там немедленно вскрылась недостача и повисли компьютеры. А без компьютера, заменяющего современному человеку, как минимум, половину мозга, бухгалтер о недостаче ничего вразумительного сообщить не смог, а лишь шарил по столу, мямлил, делал страдальческое лицо и разводил руками.

Тогда мы пошли к системному администратору. Но у него, как раз, всё работало, по экрану шастали монстры, каких даже в третьем блоке не увидишь, и он просто послал нас лесом. Причём, словами нам — продвинутым юзерам — непонятными.

И здесь я тоже ничего не мог изменить. Если что-то с сервером.

Мы ещё миновали два шлюза, три поста охраны и поднялись на лифте в огромный, приспособленный для движения автотранспорта коридор. Он уже вёл наружу, на поверхность. И там был последний пропускной пункт, охрана которого нас с Зайцевым не знала. Этим бойцам вообще было известно лишь то, что под ними располагается секретный правительственный объект, и что они должны стрелять в любого, кто попытается войти или выйти без разрешения.

Разрешения на выход у меня не имелось. Так было нужно. Ведь опасность для общества представляли не сами аномалии, а знание об их существовании.

Я знал.

От прочих заключённых меня отличало лишь право на сколько угодно телефонных звонков в день. Хотя и только по трём номерам: в штаб сектора, в учёный совет и в службу внутренней безопасности.

И ещё у меня, в отличие от них, был шанс. Хороший, реальный шанс. Уже через год, если не случится чего-либо чрезвычайного, я могу рассчитывать на повышение, перевод в штаб, на камеру с окном и окруженный бетонной стеной сад для прогулок.

Но это, повторяю, если ничего чрезвычайного не случится. Если восемьдесят восьмой по лютой пьяни не отключит гравитацию, если не сбежит очередной Паук, вызвав нездоровую сенсацию в мегаполисе.

Если…

— У тебя готов приказ на пять-восемьдесят?

— Да, — кивнул Зайцев. — Сейчас?

— Нет, — ответил я. — Потом. Позже.

— Конечно, — согласился Зайцев. — Можно потом. Не горит.