Жертвы Искусства

Красота никого не спасла,

Красота – только повод для зла.

Оля и Монстр – «Человечность»

Пролог

2179 год. Крейсер «Идзанами».

Из личного дневника старшего инженера-механика  Чарльза Донована.

«Запись № 37.

Сто пятьдесят с лишним лет – долгий срок. Даже в космических масштабах, где время и расстояние измеряются куда большими величинами, человек остается существом, жизнь которого скоротечна. Семь веков это больше, чем одна жизнь. Если повезет, то в личный опыт уместится лет девяносто. Еще два три десятка можно увидеть взором внутренним, рожденным логикой и аналитикой. Но дальнейшее скрыто за горизонтом от сознания и интеллекта. Говорят, что лишь фантазия позволяла людям заглядывать в настолько отдаленное будущее. Одаренным людям. Жаль, что на Глизе их не было и нет.

Конец записи. 11:43 – 68 д.п.»

Часть первая. Шаман.

Триста восьмая Луна. Великая Пыльная Равнина.

Храм Мазни.

Кунслера мучила бессонница. Уже которую ночь подряд он беспокойно метался в кровати, пытаясь изгнать из своей головы тревожные мысли и найти, наконец, приемлемую позу для сна. Но мысли были настойчивы, а пролежать более десяти секунд не сдвинув в сторону ногу  или не повернув головы, было и вовсе невозможно. Кунслеру казалось, что в неподвижных частях тела моментально скапливалась некая болезненная усталость. Она ощущалась почти физически – мышцы будто деревенели, а кровь охлаждалась и густела, превращаясь в студень. Время сна превратилось в пытку – не было отдыха ни телу, ни разуму. Лишь за пару часов до рассвета приходил долгожданный сон, подобно ночному вору — тихо и незаметно, будто стыдясь за свое долгое отсутствие. Но эти несколько часов лишь усиливали сходство мучений Кунслера с работою мастера заплечных дел – они позволяли ему протянуть еще один день, не потеряв сознание от нервного истощения, и не более того.

Мысли же, донимавшие Кунслера по ночам, сводились к одному – грядет большая беда. Точнее, это были не совсем мысли, скорее чутье, интуитивное ощущение приближающейся опасности. Несчастья случались и раньше – засуха, из-за которой сорок Лун назад погиб практически весь урожай, например. А до того было время, когда в течение десяти дней шли дожди цвета ржавого железа. Плоды, которые собрали после них, были горьки и не годились в пищу. Не было счета внезапно случавшимся студеным зимам, когда приходилось возносить молитву по околевшим по два-три раза за день. И много иных испытаний –  болезни, неурожаи, падеж скота, — всякие беды помнил Кунслер, ибо каждый раз молился об избавлении и отпевал погибших соплеменников. Но ни одну не предчувствовал заранее.

Разумеется, все соплеменники, начиная с последнего козопаса и заканчивая самим вождем Фураром, свято верили в обратное. Кунслер был шаманом, а значит, умел говорить с богами и был посвящен в события дней грядущих. Именно за это знание он получал свой кусок мяса с лепешкой даже в самый голодный год. И с того самого дня, как его отец помер от старости, Кунслер вполне успешно симулировал наличие внутреннего ока. Но сейчас он предпочел голодать, более того – работать фермером или скотоводом, лишь бы избавиться от гнетущего чувства надвигающегося кошмара. И нормально поспать хотя бы одну ночь.

***

2029 год. Львов.

Съемная квартира.

Двенадцатый за месяц скандал стал последним. У Петра попросту не было сил, чтобы в очередной раз объяснять свою позицию, искать компромиссы, уговаривать. Он слишком устал от бесконечного повторения одних и тех же претензий, от попыток заставить его изменить свою жизнь. А вот Светлана, казалось, могла сколь угодно долго рассуждать о том, какой он на самом деле слабак, рохля и неудачник. И о чувствах, конечно же. О том, как она любила его, доверяла, а он даже не хочет просто измениться ради нее. Как именно – она не уточняла. Просто перестать жить так, как он живет сейчас, и начать жить «правильно».

— Я же говорила тебе, мне нужен «другой Пётр»!

«Другой Пётр» был своеобразным мифическим персонажем, и представлял собою внутренний идеал мужчины Светланы. Впервые он был помянут спустя четыре месяца с начала их отношений. Изначально, она говорила, что имеет в виду «будущего» Петра, состоявшегося, добившегося поставленных целей и достигнувшего определенных высот. Спустя еще несколько недель, «другой Пётр» начал напоминать жителя параллельной Вселенной – у него внешность и голос Петра, его ум, манеры, таланты, одежда и мотоцикл. Но при этом, он серьезнее, солиднее и смотрит на вещи более реально, и не ведает ни о каких творческих кризисах. И чем больше проходило времени, тем сильнее менялся «другой Пётр». В отличие от текущей версии Петра, с каждым новым скандалом он становился все идеальнее. Он добивался поставленных целей, каких именно – не важно, но явно не тех, которые настоящий Пётр ставил перед собой сейчас. Он находил способы ежемесячно увеличивать уровень своих доходов, причем вполне легальными способами, благодаря правильному использованию мозгов и постоянному саморазвитию. При этом у него всегда было достаточно свободного времени, которое он целиком и полностью посвящал Светлане. А все потому, что он действительно любил Светлану. В отличие от его настоящего парня.

Поначалу это даже стимулировало, помогало расставить приоритеты и акценты. Но время шло, и Петра начала выматывать эта бесконечная погоня за идеальным собой. Это напоминало одну из апорий Зенона, согласно которой Ахиллес в честном забеге никогда не догонит черепаху, если та будет находиться впереди в момент старта. Точнее, это даже напоминало своего рода забег-реванш, в котором фору на старте получал герой-полубог, а черепахе предстояло его догонять.

— Я так больше не могу! – Светлана была категорична. – Мы больше не «мы»!

Пауза. Теперь Петру полагалось ее отговаривать, переубеждать, торжественно отказываться от своих привычек, обещать измениться. Возможно, даже умолять.

Молчание затягивалось. Светлана выжидающе смотрела Петра, едва ли не понукая его вслух: «ну, давай, извиняйся, я жду». Но Петр так и не проронил ни слова. Не то, чтобы он не хотел, в его голове то и дело вспыхивали слова, которых Светлана ждала, которые ему следовало произнести, чтобы получить еще одну отсрочку. Он знал, что должен сказать ей. Но не хотел.

 - Ясно, — сказала Светлана, и ушла в спальню.

Дальнейшие ее действия достигли сознания Петра сугубо в виде звуков – глухой удар о паркет сброшенного с антресолей чемодана, отчаянный скрип дверцы распахиваемого шифоньера, финальный грохот захлопнутой входной двери.

Светлана ушла.

***

2179 год. Крейсер «Идзанами».

Из личного дневника старшего инженера-механика  Чарльза Донована.

«Запись № 41

Сегодня в кают-компании разгорелся нешуточный спор между профессором Чингаевым и сержантом Роджерсом. Всё же военные и ученые никогда не смогут понять друг друга! На Глизе, по крайней мере, достаточно свободного места, чтобы и те и другие могли заниматься своими делами, не пересекаясь друг с другом. Здесь же, на борту корабля, где всем нам приходится делить одну кают-компанию, подобные столкновения неизбежны. Можно даже назвать везением то, что первый подобный инцидент возник спустя почти четыре месяца с начала полета, а не на следующий же день.

Все началось с того, что профессор, в свойственной ему экспрессивной манере, принялся рассуждать о пользе искусства. О тех благах, которые оно могло бы принести в жизнь глизеанцев, если бы наши предки были чуть предусмотрительнее. Увлекшись, он обронил следующую фразу: «Безусловно, колонизация – дело сложное и опасное, и я понимаю, почему были отобраны сугубо ученые и военные. Для покорения и заселения планеты нужны мозги, это — безусловно. И мускулы».

Следует отметить, что слова «военные» и «мускулы» он выделял тоном так, что не оставалось никаких сомнений в том, что это были эвфемизмы. И, разумеется, военным, сидевшим за столом в другом конце кают-компании, это не понравилось. Рядовые нахмурились, стиснули зубы, но промолчали. А вот сержант Роджерс решил не сдерживаться. Далее постараюсь привести их разговор, а точнее – перепалку, максимально точно:

— Если бы не эти самые мускулы, мистер ученый, Жабы с удовольствием полакомились этими вашими выдающимися мозгами, а кишки бы развесили на ближайшем дереве, как украшение.

— Молодой человек, на вашем месте я бы постыдился упоминать аборигенов. Ваши, подчеркиваю – именно ваши предки устроили им форменный геноцид. Естественно, что они после этого настроены враждебно.

— Они всегда были настроены враждебно. И военные отстреливали Жаб, спасая ваших, подчеркиваю — именно ваших предков. Эти твари – хищники. Агрессивные, голодные, вооруженные…

— Вооруженные? Чем? Палкой-копалкой? Вы, как всегда преувеличиваете опасность, чтобы оправдать свои желание пострелять по живым и, более того, разумным, мишеням!

— Если эта мишень является угрозой – я просто жму на курок и убиваю гадину. Если я буду размышлять о разумности, морали или что вы там еще имеете в виду, она этой самой палкой-копалкой сначала проломит череп мне, а потом вам.

— Сначала стрелять, а потом думать. Хотя нет, даже не так. Стрелять и не думать вовсе. Как типично для людей вашего… кхм, склада.

— Людям моего склада свойственно эффективно действовать, выполнять приказы и обеспечивать безопасность. Вашу безопасность, господин Мудреная Задни…

— Довольно! – оборвал его капитан Ченг. Он стоял, в проеме, отделявшим кают-компанию от спального отсека номер четыре. Все были настолько поглощены перепалкой, что никто не заметил, когда он вошел. – Роджерс, рекомендую вам впредь быть более сдержанным. А вас, господин Чингаев, я попросил бы не провоцировать моих людей, а также воздержаться от оскорблений в их адрес. Это возможно?

Воздерживаться от чего бы то ни было профессор не привык. Мимолетная ехидная гримаса была верной приметой того, что он намеревается сказать особо едкую гадость. Но всё-таки смолчал, проиграв капитану блиц-партию в гляделки, сдержанно кивнул и отвернулся. На этом ссора закончилась. На моей памяти это, наверное, единственный случай, когда кому-то удалось заставить Чингаева оставить свое мнение при себе.

Не знаю даже, кто из них больше не прав. Нам всем известно, как тяжело давалась колонизация и какую роль в этом сыграли Жабы. Они атаковали нас. Свирепо, беспощадно. И получили отпор. Мы действительно многим обязаны людям, которые сумели отвоевать для людей право жить на Глизе. Но и профессор отчасти прав – аборигены разумны. Более того, поняв, что мы сильнее, они признали в нас толи вожаков, толи высшую касту, и присмирели. Мы согнали их в резервации и убиваем при малейшем намеке на агрессию. Но правильно ли это? Ведь люди уже победили, стали доминирующим видом на планете.

Впрочем, эта тема слишком сложна и обширна – недаром вопрос о судьбе и правах аборигенов периодически лихорадит Палату вот уже добрую сотню лет. Это тема диссертации, а не записи в личном журнале. Так что, пожалуй, закончу на этом.

P.S. Что если и на Земле в нас увидят врагов?

Конец записи. 21:54 – 112 д.п.»

Часть вторая. Götterfunken.

2034 год. Львов.

Петр погружался в депрессию медленно, день за днем, месяц за месяцем. Периодически ему казалось, что он достиг своего предела. Той черты, после которой он будет окончательно сломлен. Того дна, где снизу уже никто не постучит. Но всякий раз, переступая подобную черту, он, почему-то, испытывал эмоциональный подъем, вновь обретал надежду на то, что, наконец, добьется признания своего таланта и приятия его как личности. Надежда окрыляла, но лишь для того, чтобы он вновь достиг той высоты, с которой падать было больнее всего. Зарабатывал он все меньше, переезжал с одной съемной квартиры на другую, с каждым разом понижая градус уюта и комфорта. «Творческие вечера» переехали из стильных кафе в обшарпанные, второсортные «едальни», но даже там задержались ненадолго. Конечная остановка – подземный переход.

Играя в этом урбанистическом мини-подземелье, Пётр сидел на старом барном стуле, который выкинули после того, как пьяный посетитель порезал дерматиновое сиденье перочинным ножом. Пахло сыростью, пылью и прокисшим энергетиком. Постоянные шаги прохожих – то быстрое цоканье каблуков, то шарканье детских башмачков, то уверенная поступь берцев, — да гудки проезжавших наверху автомобилей, мешали держать ритм. Постоянно донимал холодный сквозняк, беспрепятственно гулявший между всеми четырьмя выходами. Лишь с акустикой повезло – покрытые желто-бурым налетом кафельные плиты да пыльный бетонный пол, заставляли музыку заполнять весь тоннель без остатка.

 В раскрытый гитарный чехол редкие прохожие кидали мелочь, которой молодому барду не хватит даже на оплату коммунальных услуг. Но он все равно продолжал петь:

«Я вознесся в рай, но присел у порога,

И сказал Петру: «Уточни у Бога -

Я грешен, смешен,

Из другого теста.

Я чумаз, несмышлен,

Мне в раю не место».

Но ответил Пётр: «Так и мы не святы,

Мы хитры, двулики и порой предвзяты.

И коль скоро ты сам дошел досюда,

Так давай, входи, не лепи верблюда».

Я опешил. Будто лицом да об стол.

Ладно, был бы зэк, так ведь то апостол!

На меня глядит,

Мол, слыхал хорошо же ведь?

Так, давай, не тяни

Не задерживай очередь.

Оглянулся я – там и впрямь колоннами,

Всё бандиты, воры, да Ехидны с Горгонами.

Я опять к Петру: «Что за мракобесие?

Их не в рай, а к черту! На столбах развесить бы!»

И вздохнул он тихо, как от старой боли.

«Ты пойми, браток, я же подневолен,

Мне сказали – стой,

Да врата распахивай.

А решать, кто свой -

Не моя епархия.

Раньше каждый здесь — свят да агнец был,

И, в руно замотавшись, на луну не выл.

А теперь тут вижу злых блудниц с гордынею,

Да завистливых, алчных обжор в унынии».

— Ну а что же Бог?

— Как Христа распяли,

Он от нас ушел.

— Не нашли?

— Не искали».

Он написал эту песню буквально прошлой ночью, и теперь, исполняя ее впервые, позабыл и про грязноватый переход, и про донимавший голод, и про гнетущее чувство одиночества. Он пел, прикрыв глаза, представляя, как люди останавливаются, прислушиваются к словам, на минутку отбрасывают свои тревоги, перестают спешить. С каждым куплетом слушателей становится все больше. И может быть где-то в этой толпе будет та самая девушка, которая способна услышать то, что он вкладывал в эти строки. Понять, почувствовать. Полюбить. А еще в этой толпе может совершенно случайно оказаться известный продюсер…

Песня закончилась. Пётр открыл глаза, чтобы увидеть единственную свою слушательницу – склочного вида старуху, замотанную в старое драповое пальто мышиного цвета.

— Тьфу, богохульник! – сказала она, и от всей души пнула гитарный чехол, заставив монетки весело звякнуть. – Работу бы нашел, бесталанная патлатая бестолочь! 

Высказав свое критическое мнение и хмыкнув на прощание, старуха ушла. И почему-то именно это стало для Петра последней каплей – ни ушедшие девушки, ни отвернувшиеся друзья, ни поставившие на нем крест родители, не смогли подорвать его веру в собственное призвание. А вот хамоватой бабке это удалось.

В тот же вечер он продал гитару. Вырученных денег хватило на один холст, одну кисть и два тюбика с красками – алой и темно синей.

«Если ты не можешь добиться славы, известности и заработать денег тем, к чему у тебя талант и что ты любишь – попробуй то, что ты ненавидишь и не умеешь делать совершенно. И не робей, выставляя цену» — таков был план Петра.

Алой краской он нарисовал в центре холста многоугольник. Затем, кое-как отмыв кисть, окружил его темно-синими разводами. Это была его первая картина. Продать ее удалось за семь с половиной тысяч евро. Вторая ушла вдвое дороже, а в цене за третью было на целую цифру больше. Если  ты потребуешь за свою работу баснословную сумму, тогда никто и не подумает, что ты продаешь грошовую поделку.

***

2179 год. Крейсер «Идзанами».

Из личного дневника старшего инженера-механика  Чарльза Донована.

«Запись № 55

Завтра мы выходим из нуль-пространства. Это не означает, что мы практически у цели – остаток пути займет еще достаточно долгое время. Идея в том, чтобы появится достаточно далеко от Земли, дать время нас обнаружить, опознать, установить связь. И иметь запас времени на уход обратно в нуль-пространство, если нас все равно расценят как угрозу и торпедируют. Перестраховка, конечно. Но коль скоро наша миссия – разведывательная, то так и надо, наверное. В любом случае, это все решение военных. Чингаев, Чхонг, Вэйдмор и остальные профессора  могут сколько угодно надувать щеки и ворчать. Пока существует вероятность, что власть на Земле перешла к парням в камуфляжной форме, пусть и у нас такие вопросы решают наши вояки. Рыбак рыбака, как говориться.

 Конец записи. 11:04 – 140 д.п.»

***

Триста десятая Луна. Великая Пыльная Равнина.

Храм Мазни.

Кунслер свершал вечернее созерцание, когда в Храм вбежал до смерти напуганный скотовод.

— Шаман! Шаман! Кунслер! – эхо разносило крики по всему Храму. Пришедшие на вечернее созерцание – девять воинов, пара фермеров и старая вдова, — отвлеклись от Изображений, но тут же спохватились, вновь повернулись к древним холстам, чтобы сотворить жест, завершающий молитву.

Воины протянули к картинам кулаки, демонстрируя  богам свою силу и решимость, и надеясь, что боги примут их в свое воинство, когда они падут в бою. Фермеры показали Изображениям «кукиш», что означало пробивающийся из земли росток – мольба о хорошем урожае. Вдова же протянула раскрытую правую ладонь, сложенную «лодочкой» – именно так, как протягивали руку за податью нищие всех времен и народов, — прося помощи и покровительства. То была половина жеста – люди тянулись к Изображениям, в надежде получить то, что каждому было нужно больше всего.

Кунслер вошел в первый зал храма, под звук дюжины звонких хлопков. Ударить ладонью о лоб, прикрыв глаза – универсальное завершение жеста, символ приятия божественной благодати.

— Кунслер, Кунслер! – перепуганный скотовод подбежал к шаману, упал на колени, и ухватился за полы его балахона. – Там! Там!

Кунслеру хотелось пинком отбросить от себя этого чумазого человека, от которого воняло козьей кровью и навозом, но взгляд двенадцати пар глаз заставил его сдержаться. Положив ладонь на шапку спутанных, засаленных волос, шаман сказал:

— Успокойся. Скажи, в чем дело?

— Глаз Дьявола в небе! Я поздно стал загонять скотину на ночевку. Закончил, когда уже стемнело. И когда утирал пот со лба – увидел его! Испугался, подумал, что мерещиться мне, побежал к бочке с водой, умылся, вновь посмотрел – а он все еще там. Тогда я испугался еще сильнее и прибежал к тебе. Что же делать?

«Глаз Дьявола» — первая картина зала Смерти. Большая алая остроконечная звезда, окруженная мешаниной темно-синих разводов. Кунслер почувствовал, будто его дурные предчувствия начали обретать плоть. Холодную и липкую, как пот больного кровавым кашлем.

-  Что ж, пойдем посмотрим, — сказал шаман. Он был готов смотреть на что угодно, лишь бы этот вонючий дуралей наконец отцепился от него. Да и свежий воздух сейчас будет очень кстати.

Глаз Дьявола действительно оказался там, куда указывал трясущейся рукой скотовод. Он был и правда был похож звезду, но маленькую, не очень яркую. Но она мигала, то зеленым, то красным – будто пытался проморгаться после долго и крепкого сна. Дурные предчувствия окончательно материализовались, Кунслер ощущал, как они облепили его сердце и легкие, пустили корни в живот и голову. И теперь это были уже не предчувствия, но уверенность.

«Началось!» — подумал шаман. В ужасе пустившиеся наутек фермеры и лишившаяся чувств вдова дали ему понять, что он произнес это вслух.

***

2179 год. Крейсер «Идзанами».

Из личного дневника старшего инженера-механика  Чарльза Донована.

«Запись № 62

Тишина. Мы продолжаем посылать сигналы – как направленные, так и нет, на всех возможных частотах. Но с каждым днем надежда на то, что мы получим ответ, становится все призрачнее. С Земли нас уже должно быть видно невооруженным глазом, так что вряд ли они молчат просто потому, что до сих пор нас не заметили. Готовимся к худшему.

Конец записи. 18:18 – 152 д.п.»

***

2047 год. Роттердам.

Музей Бойманса — ван Бёнингена.

Петр приходил в музей не затем, чтобы посмотреть на картины. Ему нравилось смотреть на людей, любующихся ими. Они считали их произведением высокого искусства, божественным откровением или чистым вдохновением, выплеснутым на холст. Восхищались изяществом линий, пытались ощутить эмоции, с которыми герр Артманн наносил уверенные и точные мазки. Их умы будоражили отдельные пятна краски, они вглядывались в них, пытаясь разглядеть за ними всю бунтарскую сущность талантливого художника. В каждом ромбе, многоугольнике, овале, штрихе, полосе  – везде они видели работу истинного гения.

Для Петра же это была просто мазня – совершенно случайная, почти безумная мешанина пятен и полос, изломанных линий и геометрических форм. Просто взять холст, кисти, краски, не задумываясь что-то намалевать и выставить на продажу за баснословную сумму. Таков был план. И он сработал.

«Неужели они настолько твердолобы?» — размышлял Петр. – «Или просто делают вид, что восхищаются всем этим, чтобы товарищи не заподозрили в отсутствии вкуса и чувства прекрасного? А впрочем, это ведь не они, а ты сам не можешь понять культурной ценности, причем не чужих картин, а своих собственных. Так что сам ты дурак, Петя. Хотя даже и не Петя, а уже год как Питер Артманн. «Другой Пётр», как любила говорить Светлана. Интересно, где она сейчас? И не подавилась ли локтями?»

Его личная жизнь так и не сложилась. Он понимал, что сорок лет – это еще далеко не конец, тем более, что теперь он богат и знаменит. Но в том и дело – теперь он богат и знаменит. Лакомый кусочек, золотой холостячек! А раньше он был всего лишь неудавшимся бардом – помятый человек с гитарой, бородой и амбициями, в старом свитере и потертых джинсах. И ведь казалось, что было все, что нужно. Голос — сильный, проникновенный, с легкой хрипотцой, умение писать действительно хорошие тексты и извлекать из гитары не только блатные аккорды «цоевским» боем. Но, увы, не сложилось. Толи не хватало уверенности в себе, толи «пробивной силы» характера. А быть может, просто не повезло.

Размышляя о странных перипетиях собственной судьбы, герр Артманн покинул музей, сел в гиперкар, который стоил ему нескольких тюбиков краски, крупного холста и трех часов жизни, и поехал домой — в трехэтажный особняк, ради приобретения которого ему пришлось написать аж целый триптих. Правда, краски на  это ушло даже меньше – всего-то и нужно было изобразить три цифры – «1», «2» и «3», по одной на каждую картину. Тот факт, что во время первой экспозиции, работник галереи по ошибке повесил картину с цифрой «3» первой, до сих пор забавлял Питера. А уж реакция критиков, которые каким-то образом углядели в этом триптихе то ли «бунтарский призыв не следовать установленным и навязанным порядкам и нормам», то ли «переосмысление библейских слов о том, что последние станут первыми», смешила его всякий раз когда он перечитывал их рецензии.

Часть третья. Vita brevis, ars longa.

2179 год. Крейсер «Идзанами».

Из личного дневника старшего инженера-механика  Чарльза Донована.

«Запись № 78

Худшие опасения подтвердились – Земля погибла. Пятые сутки висим на орбите, собираем информацию. На данный момент удалось установить, что в начале 2090-х разразился сильнейший экономический кризис, в результате которого количество безработных перевалило за исторический максимум. Однако при этом личный капитал отдельных компаний и частных лиц значительно вырос. Как и следовало ожидать, подобная ситуация породила революционное движение, которое в течение трех лет охватило весь мир.

Лидером всего движения, которое называлось толи «труженики», толи «трудяги», был некто Влад Железняк. Нам не удалось установить, реальное это имя или псевдоним. Из всех исторических личностей он больше всего походил на средневекового монаха Савонаролу – также люто ненавидел богатых людей, презирал роскошь в любом виде и не стеснялся в выражениях. И, в конечном итоге, сумел разжечь новые Костры Тщеславия. Однако в этот раз сжигали не только книги, картины, музыкальные инструменты и дорогую мебель, но и людей.

В 2098 году победа революции Железняка была неизбежна. Именно тогда те немногие его противники, кто еще оставался жив, прибегли к последнему средству – ядерному оружию. Мы не знаем, сработало ли нечто похожее на программу «мертвой руки» или же им удалось получить доступ сразу к нескольким стратегическим ракетным комплексам, но одно известно наверняка – в течение нескольких часов были запущены десятки ракет. Сотни, если считать «ложные цели». Мир, каким его знали наши предки, был уничтожен.

Сейчас мы ищем людей. Потомков тех, кто каким-то чудом пережил войну. Конечно, вероятность подобного ничтожно мала, но мы должны все проверить. Чтобы быть уверенными, что не оставили здесь тех, кого могли спасти.

Конец записи. 07:02 – 190 д.п.»

***

2067 год. Брюссель.

«RothschildPlaza», банкетный зал.

Банкетный зал казался слишком холодным. Точнее – заледеневшим. Виною тому было обилие хрусталя – люстры, скульптуры, посуда. Подобный зал пришелся бы по душе Снежной Королеве из сказки Андерсена, но Питера Артманна, виновника торжества, он угнетал. Шестидесятилетний художник предпочитал более теплые тона и компании, поскольку они напоминали ему о молодости. Странно, наверное, мультимиллионеру и всеобщему любимцу тосковать по съемным квартиркам, неведомым образом вмещавших до двух десятков молодых парней и девушек, которым для счастья вполне хватало пения хором под одну-две гитары, дешевого вина и остывшей пиццы. Именно такую компанию он счел бы лучшим подарком на юбилей. Но увы, человек, которого мировая интеллигенция, богема и вся хипстерня с креаклеатом в придачу, считают живым гением от абстракционизма, не может позволить себе справить шестидесятилетие в тесном кругу друзей. Впрочем, остались ли друзья, которых Питер хотел бы видеть в этом самом кругу? Год за годом, этот вопрос плавно перетекал в категорию риторических.

Часы пробили девять. Официанты принялись деловито курсировать между столами и дверьми на кухню. Питер взял бокал и поднялся. Зал затих.

— Дамы и господа, позвольте поблагодарить вас за то, что вы нашли время посетить это скромное мероприятия, устроенное в честь того, что я в стал чуть более дряхлым стариком.

Вежливые улыбки. Шутка о собственном возрасте в начале речи как вилка при сервировке стола – обязательна. И настолько же смешна.

 - Но всех присутствующих объединяет кое-что еще, — продолжил Питер. – Любовь.

Короткая пауза. Легкое недоумение.

— К живописи!

И вновь улыбки. На этот раз – облегченные, будто каждый втайне боялся, что Питер сумел подобрать ключ к его или ее личному шифоньеру, похитил оттуда самый пыльный скелет и намеревался его продемонстрировать всей честной компании. Тем временем, именинник продолжал свою речь:

— Мне очень часто задают один и тот же вопрос: «скажите, мистер Артманн, как вы пишете свои картины? Откуда берете идеи? Не продали вы души дьяволу?»

Пауза. Улыбки и заинтересованность – а вдруг и правда продал?

— И я скажу вам по секрету – ответ весьма прост, как и все гениальное. Я просто беру кисти, краски, и начинаю марать холст хаотичными пятнами и линиями.

Смех, похожий на лавину. Растекается по залу, отражаясь в полированных гранях хрусталя и бриллиантов. Грохочет в ледяных чертогах, такой же прозрачный, такой же пустой внутри. Стихает он быстро, секунд семь-восемь спустя. Смеяться дольше – моветон. И когда в зале вновь воцаряется тишина, Питер продолжает свою речь. Но в оставшейся части, которая впятеро длиннее и стократно серьезнее произнесенного вступления, Питер не скажет больше ни слова правды.

***

Триста одиннадцатая Луна. Великая Пыльная Равнина.

Храм Мазни.

Глаз Дьявола вот уже третью ночь висел над самим Храмом. До этого он почти половину Луны метался по всему небу, то исчезая, то появляясь вновь. Будто искал что-то. И теперь – нашел. И стал пристально разглядывать.

Кунслер с удивлением обнаружил, что тревога покинула его. Знамение и Изображения все еще не предвещали ничего хорошего – разрушение и смерть, конец всему. Но это больше не заставляло его сердце скакать как козел под камнепадом. Все эти ночи, когда племя тряслось от страха, пытаясь подальше спрятаться от взгляда небесного ока, шаман спокойно спал. Бессонница отступила, будто Глаз напугал и ее, заставил сбежать.

Каждый день в Храме собиралось практически все племя. Сам вождь Фурар, обычно свершавший созерцание лишь по праздникам, и тот приходил с зарею и покидал Храм глубокой ночью. Все они пытались найти в Изображениях путь к спасению. Кунслер бродил по залам, изображая крайнее погружение в мир духов. Для полноты образа он то принимался размахивать посохом, невзначай огревая им особо не нравящихся ему прихожан, то принимался напевать что-то бессвязное, но непременно жуткое. Все это он делал для того, чтобы оградить себя от утомительных расспросов и стенаний соплеменников. Выйти из транса пришлось лишь пару раз, когда к нему обращался сам Фурар. Но вождь был напуган не меньше остальных, хоть и сумел скрыть это от всех, кроме шамана, а потому общался с Кунслером только лишь для проформы.

Для себя же шаман решил – будь что будет. Если верить Изображениям, то вскоре Дьявол пожрет их, а мир разорвет на тысячи тысяч кусков. Что ж, быть может, желудок Дьявола – не самое худшее место. Все лучше осточертевшей Равнины.

***

2093 год. Будапешт. Следственный изолятор «Донаукинд»

Выдержка из протокола допроса обвиняемого в использовании и производстве предметов роскоши.

«…

Вопрос следователя: Что вы можете сказать по существу предъявленных обвинений?

Ответ обвиняемого: Каюсь, грешный, в своих деяниях. Молю, в смирении, о прощении.

Вопрос следователя: Прекратите паясничать! Признаете ли вы, что создали сто семьдесят три картины, с целью их продажи в качестве предмета роскоши?

Ответ обвиняемого: И Гроб Господень не забудьте. Продал неверным. Дважды. Хотя нет, трижды.

…

Вопрос следователя: Нам известно, что в июне месяце прошлого года был произведен масштабный вывоз картин, скульптур и прочих предметов из музеев и личных коллекций. В том числе – картин, которые нарисовали вы. Вместо них разместили подделки, а оригиналы спрятали. Мы в любом случае обнаружим их, но если вы поможете нам…

Ответ обвиняемого: Нет.

Вопрос следователя: Послушайте, Питер, вы – пожилой человек. К тому же на известно, что вы часто жертвовали крупные суммы, пусть и заработанные таким способом, на благотворительность. Если вы будете сотрудничать с нами, поможете нам, то и мы поможем вам. Вы сможете покинуть это заведение уже сегодня, если расскажете нам…

Ответ обвиняемого: Вы правы, я – старый человек. И знаете, я ведь никогда не хотел быть художником. Да и рисовать никогда не умел и не любил. Вы правы вдвойне – я добился славы и сколотил капитал, обманывая людей. А ведь в молодости, я хотел быть совсем другим человеком…

Вопрос следователя: Вот видите! Кем же вы хотели быть? Врачом? Инженером? Архитектором?

Ответ обвиняемого: Бардом. Когда-то давно я верил, что у меня есть к этому талант. Но, увы, не срослось. И знаете что – давайте, убейте меня. Расстреляйте, сожгите или что еще вы собираетесь делать. Я ничего вам не скажу. Я – великий художник современности. Если бы я не стал им, я бы стал великим бардом. Если бы мне все равно это не удалось – лепил бы прекрасные скульптуры. Или виртуозно вырезал фигурки из дерева. Делал эксклюзивную мебель из редчайших пород дерева. Выковыривал из носа уникальные козявки, покрывал лаком и продавал за миллиарды! Я не отдам вам свои картины. Не потому, что я считаю их произведениями искусства, нет – это все мазня и только. Но вам до них не добраться, бестолочь вы твердолобая. Потому что будь там не картины, а записи с моих концертов – вы бы хотели уничтожить их. Размолотить мои скульптуры кувалдой, разрубить топором мою мебель или смыть мои прекрасные лакированные козявки в унитаз. Вам важен лишь факт разрушения. А потому знайте – мои картины в надежном месте. Именно мои картины – тот самый обман неграмотного народа, при помощи которого я сколотил миллионы. И вам никогда их не найти. Они переживут и вас, и ваших детей, и ваших внуков и правнуков. Но однажды ваши далекие потомки, такие же невежественные как и вы сами, найдут их. И тогда они будут почитать их как нечто древнее и великое, ценное и даже божественное. А теперь давайте, убивайте меня. Искусство ведь требует жертв, верно? Все равно я победил. И вы это знаете. И я знаю, что вы знаете. А потому я подохну счастливым!

Реплика следователя: Увести обвиняемого».

***

2179 год. Крейсер «Идзанами».

Из личного дневника старшего инженера-механика  Чарльза Донована.

«Запись № 79

Мы обнаружили выживших! Пока удалось установить, что их не более пяти-шести десятков. Они сильно одичали, выживают за счет разведения животных, похожих на коз, собирательства, и выращивания неустановленных злаков. Пока продолжаем изучать их.

Конец записи. 07:02 – 194 д.п.»

«Запись № 80

Собрав и проанализировав данные, пришли к выводу, что выживших необходимо забрать на Глизе. Здесь это племя обречено – с востока на них движется радиоактивная пылевая буря. Сегодня с разведки вернулись последние дроны. Судя по всему, это племя – последние люди на Земле.

Сейчас разрабатывается план наземной операции. Собираем коммуникационное устройство – как говорят лингвисты, земляне общаются на наречии, похожем на «Чудовище доктора Франкенштейна, сшитое из клочков всех языков романской группы». Конечно, перевод будет далеко не идеальный, но надеемся, что сможем наладить диалог.

Несколько профессоров, во главе с Чингаевым уже третий час спорят с  капитаном Ченгом. Что-то, на счет вооружения бойцов, недопустимости повторения «Глизеанского геноцида аборигенов». Как будто солдаты сами не понимают, что там внизу не Жабы, а такие же люди как и мы! Впрочем, кто может сказать наверняка? Даже мне сложно представить, через что они прошли, как выживали, чему учили своих детей. В любом случае, надеюсь, что они скоро договорятся – гневные возгласы то профессоров, то военных, все чаще разносящиеся по кораблю, уже достали.

 Конец записи. 07:02 – 196 д.п.»

***

Триста двенадцатая Луна. Великая Пыльная Равнина.

Храм Мазни.

Фурар оказался трусом – он, как и остальные, спрятался за спиной шамана, когда в день, предсказанный Тройным Изображением Числа, явились черти.

Они спустились с неба в раскаленной скале, если верить рассказу фермеров. Наверное, дьявол просто сплюнул их сюда. Но зачем?

— Зачем вы пришли? – спросил Кунслер.

Черти стали шептаться, периодически поглядывая на свои руки, где у них были какие-то светящиеся утолщения. Ни разу они не давали ответ сразу – ни когда шаман спросил кто они, ни когда потребовал, чтобы все они прошли в Храм. Не то, чтобы шаман верил, что Изображения защитят племя или что черти не смогут войти – просто в Храме остальному племени было немного спокойнее.

— Мы приходить вместе миром, — ответил старый черт. -  Давным-давно наши отец жили Земля. Много Лун назад. Они улететь далеко звезда. Через несколько Лун Земля перестала разговаривать. Много Лун мы выживать далеко звезда. Мало лун назад сумели смастерить лодка, достаточно сильный, чтобы ходить домой Земля обратно. Узнать, что случилось плохо. Война. Все умереть. Но мы найти вас. И теперь надо забрать всех человек на далекий звезда.

Кунслер вздохнул. Хоть черти и говорили как малоумные, но все было предельно ясно – пророчество сбылось. «Случилось плохо, война, все умереть, забрать все племя».

— Забрать туда? – шаман устремил палец к небу, имя в виду Глаз Дьявола.

На этот раз ответ последовал сразу:

— Да-да! – черти радостно кивали головами.

— Если Дьявол решил нас сожрать, — от громогласного крика Фурара, внезапно раздавшегося у него за спиной, Кунслер вздрогнул. – То пусть подавится моим трупом! Бей!

Не только воины племени, но и фермеры, скотоводы, и даже пожилая вдова – все бросились в атаку вслед за своим вождем. Один лишь шаман остался стоять на месте. Он увидел, как более рослые и сильные черти оттолкнули старых назад, себе за спину, и вскинули короткие посохи, концы которых вдруг заискрились.

Первым пал Фурар. Затем вдова, которая оказалась на удивление прыткой и была в первом ряду атаки. Затем – остальные. Несколько фермеров и несколько воинов передумали было воевать, и рванули влево, в сторону выхода. Но черти повели посохами, и убили и их. Последним черти убили Кунслера, который так и не двинулся с места.

«Вот и все», — подумал он, пока его одеревеневшее тело падало на холодный пол Храма Мазни. – «Конец света, и я умираю последним. И почему старые черти так кричат? Радуются, наверное».

***

2094 год. Краков. Изолятор «Плашов».

Двор термической переработки №19

Треугольные дворики, в которых производилась термическая переработка предметов роскоши, заключенные прозвали «Чертовыми Пирамидами».

Их запускали по одному – дверь была узкой, но в толщину не менее сантиметра. Десятый, одиннадцатый. Двенадцатый – Питер. Последний в этой группе.

Весь пол двора был завален скульптурами, обломками мебели, картинами, музыкальными инструментами. Перед смертью им предстояло топтать все это ногами. Похоже, «трудяги» находили это символичным.

Впрочем, большинство смертников просто расселись то там, то сям. Кто-то плакал, кто-то перебирал предметы, любовались напоследок. Некоторые же разглядывали не произведения искусства под ногами, а узкие щели, расположенные в вершинах «треугольника» на уровне груди.

  Питер старался не обращать на эти бойницы внимания, отгоняя от себя мысли о скорой смерти. Никто не знал, сколько времени им предстояло провести в этом дворе, прежде чем их расстреляют, а трупы сожгут вместе со всей этой роскошью – пять минут или пять дней. Говорили, что это идея самого Железняка. Впрочем «лидеру работающих людей» приписывали авторство практически всех используемых в лагерях приемов психологического давления.

Без особого интереса Питер окинул взглядом валявшиеся под ногами предметы. Он не узнавал ни картин, ни скульптур, хотя наверняка видел большинство из них в музеях или на выставках. Он мог бы припомнить названия, но ему совершенного не хотелось напрягать память. Сейчас это все казалось пустым, лишним. И тут на глаза ему попался гитарный гриф. Питер подошел, снял с деки какие-то картины и взял гитару в руки. Это была старинная шестиструнная акустическая гитара, видимо раритет из коллекции какого-то заядлого меломана. Присев на стоящий неподалеку стул из красного дерева, Питер провел большим пальцем по струнам. Звук ему не понравился. Проверил первую струну – вроде звучит как надо. Подтянул вторую, проверил, немного ослабил. Затем третью, четвертую. Последние две настраивать не пришлось.

Питер извлекал аккорды, пытаясь вспомнить что-то из собственных песен. Вспомнилась только самая последняя. Прикрыв глаза, вспоминая сыроватый и пыльный львовский переход, Питер запел:

«Я вознесся в рай, но присел у порога,

И сказал Петру: «Уточни у Бога…»

Завершив песню, он открыл глаза. Арестанты стояли вокруг него, забыв про зияющие щели в углах, за которыми таились пулеметные дула, про лежащие под ногами шедевры – они стояли и слушали, как старый художник поет на незнакомом им языке. Но Питер видел, что они сумели понять все до последнего слова. Все одиннадцать его слушателей — аншлаг двора смертников, — улыбались ему сквозь слезы.

Двор заполнили громкие, ритмичные хлопки.

«Странно, никто не двигается, но я отчетливо слышу аплодисменты», — успел подумать Питер, прежде чем пули вонзились в него.

Эпилог

2180 год. Крейсер «Идзанами».

Из личного дневника старшего инженера-механика  Чарльза Донована.

«Запись № 96

Наконец-то доработали коммуникатор – теперь он должен выдавать более точный перевод. Литературный, так сказать. Также закончили оборудовать специальный отсек. Думаю, что идея налаживать контакт с землянами поодиночке – правильная. В любом случае, оптом их не взять – слишком агрессивны. Им очень повезло, что Чингаев все-таки настоял на своем, и сумел заставить военных применить станнеры, а не боевые винтовки. Очень повезло.

Кстати, развесить картины в отсеке с землянами тоже было его идеей. Хорошей идеей, они и впрямь стали спокойнее после этого. Эти картины – последний и единственный уцелевший предмет искусства Земли. Каким-то образом, эти картины помогли им выжить – они постоянно повторяю: «В Изображениях боги послали нам Истину и Спасение». Правда, нам пока не удалось понять, какую информацию все же несут в себе эти полотна. По отдельности все элементы нам известны, но мы до сих пор не знаем, но в целом… это выглядит как хаотический набор из цифр, символов, точек, линий и много чего еще. Да и все криптологические программы оказались бессильны. Нужно действительно быть гением, чтобы создавать нечто настолько сложное. Надеюсь, когда мы наладим контакт, земляне помогут нам разгадать этот хитроумный шифр.

Сейчас профессора решают, кого первым поместить в камеру. Думаю, что все-таки выберут Кунслера – он выглядит самым вменяемым. Впрочем, некоторые все еще настаивают на Фураре.

Так или иначе, мы сумели их спасти. Остальное – дело времени.

Конец записи. 07:02 – 218 д.п.»

После конца мира. Великая Пустота.

Желудок Дьявола.

Кунслер смотрел в дыру, за которой переливались вязкие чернила Великой Пустоты. Там, в этой пустоте, чинно проплывали серебристые нити. Они были похожи на звезды, из которых боги свили веревки. Шаману это зрелище нравилось. Впрочем, не ему одному – в первые дни, переборов страх, у круглой дыры толпились по пять шесть человек. Поэтому на четвертый день Кунслер сказал, что это – пупок Дьявола, а за ним мир духов. И что если долго туда смотреть – духи могут забрать к себе. А поскольку он шаман, то его и только его духи трогать не станут.

На пятое утро появились Изображения. Правда, некоторые висели верх ногами, а то и вовсе боком, но кроме Кунслера этой детали никто не заметил. А если и заметил, то, видимо, подумал что так и должно быть. Соплеменники решили было, что это Дьявол сожрал их, но Кунслер быстро объяснил, что это добрый знак – Боги перенесли Изображения в желудок Дьявола, чтобы тот страдал животом и не мог переваривать людей.

— Скоро они нас спасут, — успокаивал людей шаман. — А в награду за то, что мы верили в Изображения и хранили их, подарят нам новый мир – сказочный и прекрасный. И чтобы это случилось скорее – будем же созерцать!

Племя разбрелось по отсеку. Они медленно бродили от одной картины к другой, и периодически хлопали себя по лбу, прикрывая глаза. Кунслер же устроился поудобнее перед иллюминатором. Он решил хорошенько вздремнуть, сделав при этом вид, что впал в глубокий транс. Благодаря своему особому дару шаман знал – этой ночью за ним придут.