Запах ромашек

Командир сошел с ума. Сегодня он убил Клима. Просто подошел к лежащему солдату, и выстрелил в голову. Разве Клим виноват в том, что заболел? Седьмой случай эпидемии в нашем небольшом лагере. Седьмой летальный. Среди нас бытует мнение, что от этой чумы нет спасения. Все рано или поздно заразятся. И я молю бога, чтобы не быть последним.

Но убить товарища, только из-за того что тот болен? Это абсурд. На такое способен лишь сумасшедший. Убил, отдал приказ бойцам схоронить труп в общей яме и преспокойно отправился по своим делам.

— Рядовой Сухарев! — голос командира прозвучал грозно прямо за спиной.

— Я!

— Бегом на дежурство вместо Климова!

— Есть!

Безжалостный дятел. Когда он заболеет, я буду первым, кто прострелит его пустую черепушку к хренам собачьим.

Молча тащусь на пост из мешков с песком. Да кому мы нужны? За две недели ни ответа, ни привета от «вышестоящих». Даже помощь не прислали. А по рации и вовсе молчат. Будто нет нас уже. Схоронили давно, а я так себе — призрак. Блуждаю тут по части. Заблудился, ага.

На посту меня встречает сладким сном Тетерев. Обнял автомат, словно родную мать, пустил слюнку на приклад и духом не ведает, что Клим отправился на тот свет. Возможно, ему даже повезло. Быстро отмучился рядовой Клименко.

— Рядовой, мать-перемать Терехин! — моему голосу до командирского далеко… ой как далеко…

— Сухой… иди ты в баню… — Тетерев подтянул ближе к себе автомат и засопел в знак протеста.

— Уступи место сна товарищу. Смена пришла, — я попытался отобрать автомат у сослуживца.

Терехин уверенным движением вырвал автомат и поднялся на ноги.

— Сволочь ты, Сухой! — пробубнил он. — Не даешь товарищам выспаться. Нехороший ты, как морковка.

— Клима командир шлёпнул, — констатирую факты.

— Чего? — Тетерев протёр глаза и непонимающе уставился на меня.

— Чего, чего! Вчера, если помнишь, Клим всю ночь бредил. От пауков отбивался. Сегодня ему еще хуже стало. Кричал, что мы умрём, что всё в огне. Ну, командир его и хлопнул из «мушкета». Чтобы не мучился…

— Псих, ненормальный! — сплюнул Терехин. — Совсем с катушек съехал, морковка…

— Все там будем.

— И ты тоже бездушная морковка, — махнул он рукой и пошел в сторону части.

Коротать время на посту можно двумя способами. Один из них сон. Второй — тупое бдение за несуществующим врагом. Закрываю глаза в надежде уснуть. Какой там… Воспоминания только и лезут в голову…

*****

В кабинете у следователя душно. Толи от того что накурено, то ли от того что нет окон. На голом столе нет ничего кроме пепельницы и бумажной папки, на которой приклеена надпись: «Дело №116». Сам следователь тучный мужик в пиджаке, который на размер меньше. Кажется, сожмет следователь кулаки и кранты — разойдется пиджак по швам.

— Фамилия!?

— Сухарев Дмитрий Николаевич.

— Я спросил только фамилию, сучонок! — цедит сквозь зубы следователь, а рука тянется к пачке сигарет.

В душной комнате загорается сизый огонёк зажигалки, замирает у сигареты, затем вьётся сизый дымок. Шикует гнида, курит Парламент.

Молчу. Хватит синяков на теле.

— Фамилия!?

— Сухарев.

— Имя Отчество!?

— Дмитрий Николаевич.

— Ну что Димок? Серьезно ты попал, да? — суровый голос «следака» становится елейным, пропитанным фальшью, словно хлеб маслом.

— Вам виднее.

— Ты поговори мне еще, падла! — тяжелый кулак падает на стол. Пепельница подпрыгивает, оставляя ровный кружок пепла вокруг себя.

Снова молчу.

— Итак, Сухарев. Осужден…

— Еще не осужден, — нагло перебиваю.

— Заткнись! За тобой убийство мальчик. Да? Ты согласен с этим?

— Там все в протоколе написано.

— Послушай меня Димка, я же вижу — ты хороший парень! — следователь стряхнул пепел на стол. Промахнулся, с кем не бывает. — Расскажи, как было на самом деле?

И снова воспоминания накатили волной: студенческая вечеринка, море выпивки. Оксана. И снова Оксана. А ведь как всё начиналось. Любовь, ночные прогулки по паркам, признания в любви, клятвы верности. Поплёлся провожать её домой. А дальше всё словно в фильме по кадрам. Ночной переулок. Толпа, пристающая к какой-то девушке. А хотел-то всего лишь напугать ножом. Чтобы в панике разбежались. В итоге кровь на руках. И эта, дура, постыдившаяся признать, что была изнасилована. На следствии она скажет, что я напал на толпу безвинных людей. И будет прятать от меня глаза. Сказала спасибо за спасение. Береги честь смолоду, как же…

— Всё в протоколе.

— Да что ты заладил!? Ясно же невооруженным глазом, что всё было по-другому.

— Было, но прошло.

— Так слушай! — следователь нервно затушил сигарету и достал из пачки новую. — Ты мне не мудри, понял? Я тебе помочь хочу!

— Помогли уже, спасибо.

— Не ёрничай. Есть шанс прикрыть дело, но баш на баш! — колючие глаза следователя изучающе смотрят прямо в душу. Что он хочет увидеть? Раскаяние? Заинтересованность? Да мне плевать уже на всё. Оксана ушла сразу же, пролепетала что-то типа: «Я не могу так, ты сам понимаешь…» Да будь что будет!

— Слушай меня внимательно! — закуривает новую. Как можно так много курить? — Есть предложение поучаствовать в проекте вооруженных сил России.

Боже мой, как напыщенно.

— Вместо тюрьмы уйдешь на три года в армию по контракту. Правительство проводит интересный эксперимент. Это твой лучший вариант. Что скажешь?

Что скажу? Послать бы вас всех вместе взятых на три буквы, да не поможет делу. Правительство не знает туда путей. Обязательно попросит показать.

— Расцениваю твоё молчание как согласие, — противно лыбится следователь. Глаза колючки так и бегают туда-сюда.

— Мне плевать. Делайте что хотите.

— Вот и ладненько. Садись ближе! — достает из под стола еще одну папку. — Распишись тут в кое-каких бумажках…

*****

— Солдатик! — голос Алёны нежно касается восприятия. — Не спи! Замерзнешь!

— А я и не сплю, — улыбаюсь, — прыгай!

Помогаю девушке перебраться через мешки. Улыбаясь, усаживаемся на землю. От Алёнки пахнет ромашками. Этот запах будоражит сознание. Глупо улыбаюсь, не в силах что-то сказать.

— Как служба? — волосы Алёнки заплетены в косу.

— Солдат спит, служба идёт, — отвечаю, продолжая улыбаться, как дурак.

— Так и болеют?

— Да, сегодня Клим отмучился.

— Бедный…

— Слушай, а как ты догадалась, что я на дежурстве?

Вместо ответа только рассмеялась и потрепала за щеку. Снова глупо улыбаюсь. Чем же так привлекательна Алёна? По-детски вздёрнутый носик, худая словно иголка, рыжие веснушки даже на шее. Глаза голубые-голубые, как океан из фильма «Голубая лагуна». Губы — тоненькие полоски, но в тоже время такие соблазнительные. Девушка-дурман, как сказал Тетерев.

— Симптомы те же?

Продолжая любоваться ею, отвечаю с неохотой:

— Да. Жар, глюки, сыпь на лице… всю ночь от каких то пауков отбивался… В итоге командир его того…

— Чего того?

— Пристрелил.

— Ты серьезно? Матерь божья…

— Говорят командир маньяк-убийца в прошлом. Его сущность вылезла наружу.

Алёнка поднялась на ноги:

— Мне пора Дим, в деревне хватятся. Могут вообще заругать, скажут: заразу таскаю…

— Ну, беги.

Ловко перескакивает через мешки и уходит по дороге. Хочется крикнуть ей вслед что-то приятное, но слова, почему-то, застревают в горле. Оборачивается и машет рукой на прощание. Девушка-дурман… не прав Тетерев. Девушка-ромашка, так точнее будет.

*****

Сегодня были учения. Точнее это были учения только в глазах командира. В наших же это выглядело сущим бредом. Цель: Антипов в танке. Средства: руки и ноги. Задание: обезвредить танк голыми руками. Не слабо? Командир явно слетел с катушек. Мало того, что в шесть утра поднял всех, кто остался от взвода, три часа гонял по полигону, два часа читал лекцию о никчемности нашей жизни перед Родиной, так еще и учения выдумал. Так и сказал:

— Антипов, бегом в танк! Остальные сдать оружие. Задание: обезвредить танк, взять языка и уничтожить.

Терехин — самый языкастый из взвода и на этот раз не удержался:

— Товарищ командир, разрешите обратиться!

— Быстро!

— Уничтожить языка, это «взаправду»?

— Так, я не понял бойцы!? — могучая фигура командира с каждым его криком, казалось, только вырастала. — Вы что плохо слышали приказ? Тебе лично Терехин повторяю: уничтожить врага Антипенко любым способом!

Стоит ли говорить, как побледнел в тот момент Антипенко?

Суровые игры на выживание начались. Ловить танк голыми руками это всё равно, что играть в футбол самолетом. Глупо и смешно. В нашем случае суровые игры на выживание превратились в весёлые салочки с танком, то ты бежишь за ним, размахивая руками, то, выжимая из себя последние силы, уносишь ноги от железного монстра. Антипенко тоже очень хочет жить. В общем, через час бесплодных игр в «беги-догоняй», пять солдат устало повалились на поле, а из танка вылез счастливый Антипенко, довольный победой.

За невыполненное задание нас ждало суровое наказание. Три часа бега по кругу. На этот раз счастья у Антипенко поубавилось.

А ночью случилось то, чего боялся каждый. Терехин заболел. Неладное началось еще вечером. Сначала веселый болтун Тетерев внезапно затих и не проронил и слова до отбоя. После началось невообразимое, то, что мы слышали и не раз. Задыхающийся в бреду солдат кричал о наступающих на часть огромных монстрах, захлебывался слюной и бился ногами и руками о постель. Никто не спал, но притворялся спящим. Бред какой-то. Наверное, каждый видел, как командир встал с кровати и подошел к койке больного. Минуты три он смотрел, как солдат бьется в конвульсиях, затем достал пистолет и снял с предохранителя. Все молча сглотнули и отвернулись.

— Рядовой Антипенко!

— Я! — раздался сдавленный ответ соседа по койке Терехина.

— Возьми пистолет и избавь Тетерева от боли! — приказ командира пророкотал по комнате.

— Есть.

Антипенко дрожащей рукой взял из рук командира пистолет и навел на соседа по койке. Утерев рукой слезы, он сжал зубы и закрыл глаза.

— Боец! Выполнять приказ! — прошипел ему в ухо командир. Этот шепот был громче криков командира во сто раз.

Нет, никто не винил Антипенко в том, что он сделал. Приказ командира, и ослушаться его нельзя. Это часть эксперимента. Каждый находящийся здесь штрафник. Осужденный по каким либо причинам и выбравший службу. И каждый из нас проходил гипнотический сеанс обработки. Психологический барьер, возведенный учеными, не позволяет ослушаться приказа командира. Попытка создать универсального солдата. Да и бог ведает, что они там еще поправили в твоей голове во время гипноза. Не осуждали Антипенко, но отношение к нему изменилось. На месте его мог оказаться любой.

В полной тишине прерывающейся всхлипами Терехина, выстрел прозвучал как облегчение.

— Молодец, боец! — прошипел командир. — А теперь вытащи бойца и похорони, как следует.

— Есть! — дрожащим голосом ответил солдат. — Разрешите выполнять?

— Безусловно, — улыбка командира походила на звериный оскал. Псих.

*****

Это утро началось неожиданно поздно. Не в шесть, как обычно. А в десять, что никак не стыкуется с уставом. Оставшиеся солдаты даже не знали, как на это реагировать. Радоваться или сразу идти стреляться за углом, пока командир не придумал еще что-то. Однако, сегодня, его настроение было на редкость отличным, что пугало еще больше.

Где-то до обеда мы торчали на плацу, читая вслух стихи Пушкина. Читали почти все, кроме Антипенко. Тот считал мух и постоянно чихал, вызывая среди присутствующих смешки в сторону. После обеда, состоявшего из консервных запасов склада, командир отправил меня на пост. Так и рявкнул, но теперь на несколько децибел тише прежнего:

— Сухов, мать-прабабушка! Бегом на пост, смени Одинцова.

Презирая себя за то, что согласился на этот гребаный эксперимент, а больше презирая командира, я плелся через часть в сторону мешков с песком.

Одинцов, он же Одиночка, спал. Собственно так и делают все из нашего взвода, а других всё равно здесь нет, чтобы брать с них пример. Я набрал больше воздуха в легкие, чтобы крикнуть что-нибудь язвительное, но Одиночка, оказывается, следил за мной одним глазом.

— Заткнись, Сухой!

— Да ну вас! Скучно с вами! — махнул я рукой и сплюнул на песок.

— Что там на базе?

— Сплошной рай, аж не верится! Пушкина читали… — отозвался я, удобно устраиваясь на песке.

— Ха! — ухмыльнулся Одинцов. — Сегодня ночью ваш Пушкин превратится в Фредди Крюгера, будто не знаешь…

— Знаю…

— Пошел я короче. — Одиночка встал на ноги, поправляя форму.

— Пошел ты! — согласился я и закрыл глаза, слушая шорох песка под ногами удаляющегося солдата…

Спать не хотелось, мысли постоянно роились в голове.

*****

— Сухов! К вам посетители.

Неохотно поднимаюсь с каменного пола ставшей уже родной клетки четыре на четыре. Кого там принесло на мою голову?

— За мной, Сухов! — широкая спина оперативника загораживает вид коридора. Попробуй, угляди что там впереди.

Вместе открываем тяжелую дверь камеры свиданий. Вместе — это, в смысле, оперативник открывает, а я ему всем видом помогаю. Руки то в наручниках. От яркого света сначала щурюсь и, беспомощно натыкаясь на стул, подхожу к столу, сажусь.

— Здравствуй Дима… — знакомый голос бьет словно ток. Оксана.

— Привет.

— Слышала, тебе крупно повезло? Ты в армию уходишь?

Ха! Повезло, как же. Глаза привыкают к свету. Наконец могу рассмотреть её. Ну что тут скажешь? Всё также красива. Зеленые глаза, натуральная блондинка. Под солнцем, кажется, что волосы блестят своим неповторимым светом. Красиво.

— Ну что-то вроде того…

— Рада, что так вышло.

Молчу. Неловкая пауза затягивается. А мне нечего сказать. Всё что хотел — знаю и слышал. Думаю, она тоже. Зачем только пришла?

— Дим, послушай. Прости, что я так сказала в тот раз. Просто… — она развела руки в стороны. — Просто это было так неожиданно, всё так сразу навалилось. И родители стали напирать…

Прикусываю нижнюю губу. Спокойно. Хочется плакать. Но непонятно от чего. То ли от того что ситуация тупая, то ли от жалости к себе. Непонятно.

— Родной, я дождусь тебя из армии. Всё будет хорошо, слышишь?

Нет, не слышу. Не слышу с тех пор, как ты, дура, сказала, что не можешь так. Здесь я был не нужен тебе, а теперь как только прошла информация, что всё наладится, сразу прибежала? Нет, я не слышу тебя с тех пор, как ты ни разу даже не попыталась выслушать мою версию случившегося. Не слышу теперь, после того, как все мосты сожжены тобой, глупая. Не хочу даже слышать этот родной голос, который шептал на ухо всякие глупости и ласки. Нет, не хочу. Не могу. Хватит.

— Оксана, котёнок. Не надо меня ждать. Я больше никогда не вернусь сюда, в этот город. Прости. Наши дороги расходятся.

И не могу сказать того, что накипело. Просто встаю и ухожу, по пути замечая, как ухмыляется оперативник. Смейся, дурень, для твоих тупых мозгов такие разговоры лишь отдушина от никчемности жизни. Боже, как всё это бесит…

*****

— Дима! Дим! — от неожиданности вздрагиваю и хватаю чью-то руку у своего лица.

— Эй! Служивый, тише! Это же я! — Алёна стоит надо мной, хитро улыбаясь. Запах ромашек проникает в мир ощущений. Кажется что весь мир — ромашковое поле.

— Я не слышал, как ты пришла! — двигаюсь, уступая место рядом с собой девушке.

— Конечно, не слышал, ты спал как убитый! — смеется и треплет за щеку. От каждого её прикосновения по телу разливается тепло, и становится так хорошо и уютно, как… как… не знаю даже с чем сравнить. Хочется сказать что-нибудь приятное, но слова как обычно теряются где-то в подсознании.

— Как дела? — спрашивает, как ни в чем не бывало.

— Вчера настала очередь Терехина, — отвечаю неохотно. Не хочется о грустном — хочется о прекрасном, о ромашках…

— И что, командир опять расправился с ним?

— Приказал Антипу, чтобы пристрелил товарища, — морщусь, вспоминая ночные неприятные моменты.

Алёнка хватается за голову и вздыхает:

— Ну и дела…

— Да… Рано или поздно это всех нас ждёт…

— Серьезно? — испуганно заглядывает в глаза, замечаю около губ тоненькие морщинки. Такие привлекательные, такие правильные, будто и должны быть там, подчеркивая соблазнительный разрез губ. Ромашки в голове…

— Сама посуди. Эпидемия только среди нас. И кто-то умирает каждый день. Помощи нет. Наши песенки спеты…

— Дима, не говори так. Я думаю, помощь придёт, слышишь? Тем более…

Теперь внимательно смотрю на неё я.

— Что тем более??? Ты что-то знаешь?

— Нет, просто… Просто в вашем взводе есть человек, которого я не хочу терять…

С этими словами она вскочила на ноги, и ловко перепрыгнув через мешки, поспешила прочь. Эти слова так поразили меня, что я смог лишь подняться вслед за ней и молча смотреть на её удаляющуюся фигуру. Мысли ромашковые и неловкие не вылетали из головы до самого отбоя…

А ночью снова случилось ЧП. На этот раз старуха с косой пришла за Антипенко. После отбоя, я не мог уснуть. Сказался сон на посту и позднее пробуждение. Ворочаясь в постели, услышал скрип, который только усиливался. Ощущение что кто-то напильником точит ножку кровати. Командир вскочил на ноги и включил свет. Звук шел от кровати Антипенко. Чуть погодя я догадался, что тот скрипит зубами. Думаю, что я, что Одинцов, поняли, что сейчас случится. Потому натянули одеяла повыше и притворились крепко спящими.

— Тигры!!! Мы все мертвы! — вырвалось у Антипенко. — Уберите тигров! Уберите мать вашу!

Не надо было даже открывать глаза, чтобы понять что происходит. Металлический щелчок затвора узнаваем среди тысячи других. Щелчок смерти.

Минуту ничего не происходило. Лишь скрип зубов Антипенко нарушал тишину. Мы затаили дыхание, боясь даже шевельнуться. Выстрел прогремел неожиданно, так что нервы лопнули в напряженных ногах. Дернувшись словно ужаленный, я закусил край одеяла зубами, кое-как сдерживая слезы.

— Всем спать! — глухо произнёс командир. — Я сам его похороню.

Уснуть мы не могли до утра. Я и Одинцов. Два солдата оставшихся из взвода. Завтра рулетка выберет кого-то из нас. И вряд ли это будет командир… Боже спаси и сохрани…

*****

Это утро стало началом, того кошмара, что не показывают даже в фильмах. Хотя все начиналось вполне буднично. Командир построил нас двоих и стал читать лекцию о выживании в диких условиях.

— Если вы, скоты, попали в лес, и у вас нет карты, мать его! Что вы делать должны? Сухов, мать перемать!

— Я!

— Что ты будешь делать, если заблудишься в лесу?

— Буду определять стороны света по мху на деревьях и расположению веток, а также по муравейникам товарищ командир!

— Я не понял боец! Каким образом ты будешь это определять?

— Мох растёт на южной стороне командир!

— Упор лёжа боец! — голос командира взрывал полигон. — Сто раз!

И в таком духе продолжалось почти два часа. После инструктажа командир собрал нас у полосы препятствий и объявил:

— Бойцы! Сегодня игры на выживание! Кто последний пройдет полосу препятствий, тот погибнет! Ясно?

Мы с Одинцовым переглянулись. В глазах товарища можно было прочитать не только испуг…

— Выполнять бойцы!

Одинцов неожиданно сделал шаг назад, в отличие от меня, продолжавшего как вкопанный стоять перед стартом.

— Я не буду этого делать, товарищ командир! — Одинцов гордо поднял голову, презрительно измеряя командира взглядом.

— Что? Я не понял боец! Выполнять приказ!

— Я не буду выполнять ваш приказ! Довольно!

Творилось что-то невообразимое! Одинцов ослушался командира! Каким образом он преодолел психологический барьер?

— Твою мать! — командир вытащил пистолет из кобуры и направил на бойца. — Я приказал выполнять!

— Черта с два! — сплюнул на землю Одинцов. — Пора с этим кончать!

Рука Одинцова оказалась на кобуре, но вытащить пистолет он не успел. Раздался выстрел. Пуля пробила череп солдата насквозь. Оторопело, я рассматривал эту картину, не понимая, что здесь произошло. Затем движение командира вернуло меня к действительности.

— Теперь с тобой разберемся! — процедил он сквозь зубы.

Нависла тяжелая пауза. Дуло пистолета смотрело на меня, ожидая нажатия курка, чтобы выплюнуть огненный цветок. Вот и пришло время икс. От смерти отделяет одно движение пальца. Если даже с реакцией у командира плохо, максимум что я успею, это опустить руку на кобуру, как Одиночка. А дальше будет тьма…

— Я так не думаю! — раздался чей-то голос позади грозного психа-командира. До боли знакомый Алёнкин голос. — Не шевелись Полтавцев! Я буду стрелять!

Полтавцев. Теперь я вспомнил его фамилию.

— Как мило! — глаза командира сверкнули и он медленно обернулся.

Теперь я увидел Алёнку. В строгой военной форме, она стояла, направив пистолет на нашего командира. Теперь я совсем ничего не понимал.

— Проверим чья реакция быстрее? — прошипел Полтавцев.

— Я больше не позволю вам убивать ни в чем не повинных людей!

— Соплячка! — сплюнул на землю командир. — Ты кто такая?

— Меня приставили к вам наблюдателем. Считайте меня особисткой! — Алёна медленно отходила в сторону лежащего Одинцова. — Зачем вы убили моего напарника?

Вот так новость! Мне бы сейчас таблеточку снотворного и забыться суток на пять… Одинцов и Алёна наблюдатели? Наблюдатели эксперимента что ли?

— Наблюдали за нами, говоришь? — улыбнулся Полтавцев. — Ну чтоже! Я не буду убивать тебя. Сделаем по-другому! Рядовой Сухов!

Вздрогнув от неожиданности, я выпалил:

— Я!

— Пристрели нашу особистку! Выполнять!

— Есть!

Уже направив пистолет на Алёну, я сообразил, что от меня требует командир и замер. Оставалось всего лишь нажать на курок. Приказ командира, я не могу ослушаться, но на прицеле Алёна! Девушка, которая мне не безразлична! Я судорожно сглотнул подступивший к горлу ком. Неприятные предчувствия закружились в голове, словно надоедливые мухи.

— Дима! Послушай!

Я сжал зубы, поглаживая курок пистолета. Слезы норовили вырваться наружу. Но внутри что-то толкало выполнить приказ. Это ведь просто! Нажать курок и готово. Приказ выполнен. Жми, Сухов!

— Ты можешь преодолеть барьер! — тем временем продолжала Алёнка. — Ты сможешь, только поверь в себя!

— Сухов! Выполнять приказ! — командир нервно сглотнул.

Я ровно на микрон надавил на гашетку. Палец задрожал, но остановился. Слезы брызнули из глаз. В голове хаосом летели мысли. Алёнка, Оксана, тюрьма, нож… Казалось, что голова сейчас лопнет, словно перезревший арбуз. Нельзя стрелять, ведь там Алёнка, она не сделала ничего плохого. Нет, надо стрелять, это приказ командира. Уничтожить врага. Тот, кто направил на командира оружие — враг. Уничтожить! Да, блин! Что за мысли? Отогнать их в сторону и опустить пистолет. Опустить после того, как выстрелю в Алёнку… О боже…

— Стреляй мать твою, сука! — кричал командир, продолжая держать Алёнку на прицеле. — Иначе это сделаю я!

Я закрыл глаза, и попытался собраться. Проклятый барьер! А мысли всё текли ручьем. Служба по контракту вместо тюрьмы, несправедливость властей, псих командир, Алёнка, запах ромашек… Запах ромашек… Девушка с пистолетом. Девушки все дуры. Одна засадила в тюрьму, другая металась туда сюда, брошу не брошу, третья оказалась наблюдателем. Застрелить её. И выполнить приказ. Палец вдавил гашетку еще на микрон и остановился. Стрелять? Не стрелять? Приказ! Приказ же твою мать!

— Не надо Дима! — голос Алёнки. Запах ромашек…

Я нажал на курок. Раздался оглушительный выстрел. Мертвое тело упало на землю с глухим стуком. Всё кончено. Я это сделал…

Обессиленно, солдат Сухов, упал на землю и зарыдал, грызя землю, пачкаясь в грязи слёз… Сегодня, солдат Сухов преодолел барьер… сегодня он впервые не выполнил приказ… сегодня, солдат Сухов нарушил устав, и выстрелил в своего командира… сегодня, солдат Сухов на самом деле совершил преступление…

— Ты сделал это! — Алёнка горячо зашептала в ухо, обнимая меня. От теплых ладошек пахло ромашками. Они спасли меня, эти ромашки…

— Алёна… — мой голос звучал странно, дрожаще, отстраненно. — Я, кажется, люблю тебя!

— Дурачок! — глаза Алёнки наполнились слезами, вот-вот готовыми прорваться наружу.

— Я серьезно…

— Я знаю милый! — зашептала она и прижала к себе словно ребенка. — Когда я сказала что из вашего взвода мне кто-то важен, надеюсь ты понял кого я имела ввиду… Потому что я…

Договорить она не успела. Раздался еще один выстрел. Неожиданный и подлый. Глаза Алёнки расширились в ужасе. По губе покатилась струйка крови. Я не верил собственным глазам.

— … люблю тебя… — прошептала она одними губами.

Дальше все было как во сне, раздался выстрел из моего пистолета. Выстрел за выстрелом. Я продолжал вколачивать пули в Полтавцева, посмевшего выстрелить в спину Алёнке. Выстрел за выстрелом, пока не разрядилась вся обойма.

Плюнув в окровавленную рожу бывшего командира, я вернулся к умирающей Алёнке, и поднял её на руки. Это я виноват, что с первого раза не убил командира, а лишь ранил его. Это я виноват, что не сделал контрольный выстрел в голову командира. Я виноват. Боже! Всё случилось так быстро. Всё и сразу!

— Дима… — Алёна смотрела в небо, ясными голубыми глазами. — В кармане у меня…

Глазами, которые угасали. Глазами, что были голубы как океан. Глазами, которые я любил, по настоящему любил, впервые в жизни…

— Потерпи, родная! — шепчу сквозь слёзы. — Потерпи еще чуть-чуть!

Но она молчала. Алёна умерла на моих руках по моей вине, по вине тех, кто задумал всё это…

Как ни странно в голове всё прояснилось, лишь глухая и тупая обида остались в сердце. Обида и холодный расчет. Я опустил девушку на землю и достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

«Докладная записка генералу РА Литвинову С.А.

В связи с вышедшей из под контроля ситуацией на экспериментальном полигоне «Суздаль-2», прошу немедленно прекратить эксперимент по психологическому подчинению солдат. По данным наблюдателя Одинцова А.А. на объекте имело место быть нарушение субординации со стороны командира Полтавцева Р.А. по отношению к проходящим контрактную службу солдатам. Сам эксперимент показал несостоятельность психологического управления за солдатами, так как у солдат проявляется нарушение психики, приводящее к полному катарсису. В подтверждение докладу прилагается видеозапись с камер скрытого наблюдения»

Наблюдатель Суровцева А.В.»

Доклад был распечатан на листке А4. Сверху мелким шрифтом отпечатан адрес электронной почты генерала. Дата стояла двухнедельной давности. Эти «сволочи сверху» знали о том, что происходит здесь и ничего не предприняли. А вот наличие скрытых камер это уже что-то интересненькое.

Решение сформировалось моментально. Оно не было спонтанным. Я буквально ворвался в казарму, и теперь уже легко нашел одну из скрытых камер возле датчика пожара. Не составило особых усилий вырвать эту камеру из гнезда. Это вам за Одинцова, который всегда помогал на полосе препятствий отстающим. За Терехина, который слыл балагуром и вызывал лишь приятные эмоции. За Антипенко, молчаливость которого всегда вызывала уважение. За Климова, умевшего одной рукой валить четверых. За пацанов, которые полегли от рук придуркаПолтавцева.

Держа камеру перед собой, я сказал то, что собирался сделать за тех, кто оставил жизни в этом проклятом месте:

— Я иду за вами, уроды. Я иду…

За Алёнку, запах которой я не забуду никогда… запах ромашек…