X - Y

Профессорша снисходительно посмотрела на докладчицу и вздохнула.

— Ну что ж, ваша теория интересна, дражайшая Гризелла, но увы, недоказуема. Да-да, милая моя, недоказуема. Не считаете же вы, дорогуша, что научный мир должен пересмотреть давно устоявшиеся взгляды на развитие рода человеческого, исходя только из ваших статистических выкладок, сдобренных вашим же воображением? Это право несерьёзно. Я вовсе не хочу обидеть вас, упаси боже, но поймите меня правильно: вы представили нам сравнительную таблицу костяков, обнаруженных в пяти районах земного шара за период в шестьдесят тысяч лет, и на основании произвольно выбранного вами критерия утверждаете, будто они принадлежат разным ветвям человека разумного. Простите, но таким образом можно заявить, что нынешние люди принадлежат к разным биологическим группам, поскольку отличаются по росту. Да-да, именно так. Ширина таза или толщина костей — не тот аргумент, который произведёт впечатление на учёное сообщество. Нужны бесспорные доказательства, а их нет. Их нет, любезная Гризелла, что бы вы ни говорили в оправдание. Посему я не могу рекомендовать вашу книгу к публикации и предлагаю её доработать. Там есть пара интересных мыслей, хотя общий тон оставляет желать лучшего. — Профессорша выдержала короткую паузу, глядя куда-то в стену. — Не думайте, что я хочу на корню зарубить ваш труд. Он заслуживает внимания хотя бы своей компаративистикой. Вы, несомненно, проделали изрядную работу, и это делает вам честь. Однако заключительная часть пока не выдерживает никакой критики. Поразмышляйте над ней. Уверена, вы согласитесь со мной, если взглянете на своё исследование непредубеждённым взглядом.

Я покорно выслушала эту тираду. Профессорша была права — мои выводы выглядели слишком сырыми. С такой доказательной базой нечего было и думать соваться в учёный совет. Тамошние корифеи распотрошат меня в один момент. Но всё же в душе затаилась обида: неужели я работала напрасно? Непроницаемый взгляд водянистых профессорских глаз, казалось, намекал именно на это. Я покосилась на коллег — те старательно избегали моего взора, смущённые резкостью отповеди, учинённой мне профессоршей. Что ж, во всяком случае, они не злорадствуют. Хотя кто их знает?

В унынии покидала я здание института. Не утешала даже красивая музыка, лившаяся с небес. Большие перламутровые колокольчики покачивались на толстых стеблях, тоненько позванивая в такт мелодии. Трёхмерные звуковые картины на стенах домов шелестели листвой деревьев и накатывались на песок пенными волнами.

В голове робко забренчал сигнал ментального доступа. Звонила Эдита, наш научный секретарь. Достав из нагрудного кармана палочку материализатора, я сотворила прозрачное кресло и, расположившись в нём под сенью пахучей акации, открыла канал. Моему мысленному взору явилось весёлое лицо Эдиты.

— Ну что, сильно расстроилась, подруга? — спросила она. — Вижу, что сильно. Прямо смотреть грустно. Не принимай близко к сердцу. Профессорша поворчит-поворчит, и остынет.

— Ты думаешь? — засомневалась я.

— Конечно! Твоя работа уже вставлена в план. Так что не волнуйся.

— Но ведь она должна пройти через учёный совет. А там могут упереться. Слишком у меня смелые выводы.

— Не упрутся. Институт живёт за счёт фондов. Чем больше издаётся работ, тем крупнее фонды. Они заинтересованы в твоём исследовании. Кстати, ты слышала, что на днях сказала Инна?

— Нет. А что?

— Заявила, что наш отдел паразитирует за её счёт. Представляешь? Я поверить в это не могу.

— Неужели так и сказала?

— Ага. Я от Амалии это слышала. А она, ты знаешь, вхожа к директорше… Шила в мешке не утаишь.

— Поразительная бестактность.

— Профессорша пообещала принять контрмеры…

Журчали фонтаны, под ногами пружинили разноцветные живые дорожки, в парках резвилась детвора. Умилительная картина! В лучах солнца искрились струны космических лифтов и линий доставки, шмыгали туда-сюда полупрозрачные шары спасателей, а высоко в синеве мерцали крошечные сферы искусственных лун. Сейчас, при свете дня, они казались едва заметными колечками, зависшими где-то на границе земной атмосферы. Но ночью, когда на небе высыпают звёзды, эти сферы выглядят яркими серебристыми плазмоидами.

— Ах, вы так удручены, милая! Что случилось? — спросила меня соседка, когда я добралась до дома.

— В отделе отвергли мою работу. Начальство требует переделки. И я не знаю, как поступить.

— Это ужасно. Столько усилий — и всё насмарку. Я вам сочувствую.

— Благодарю вас.

— Знаете что — заходите к нам на посиделки, а? Вам станет легче, уверяю вас.

— Пожалуй, не откажусь

— Замечательно! — обрадовалась соседка. — Вы так редко дарите нам своё внимание…

— Что поделаешь — наука требует жертв…

— Ах, не говорите мне о науке. Моя дочь учится в университете. Только и слышно: ментальность, абсолют… Она так увлечена своим делом! Вы знаете, её даже отправляли на городской конкурс. Да-да, мы такие! — Соседка кокетливо покачала пальчиком.

— Что ж, желаю ей всяческих успехов.

— Спасибо. Обязательно передам. Она будет рада услышать это. Вы знаете, в её возрасте важна любая поддержка. Она ведь так неуверенна в себе, так робка, милая девочка…

Продолжая лепетать всякий вздор, соседка проводила меня до квартиры, долго раскланивалась и, наконец, ушла. Я шагнула внутрь, миновала входной проём, стилизованный под огромную ракушку. Мысленно приказала стенам изменить угол отражения света, чтобы сделать помещение более светлым. Стены моментально стали полупрозрачными, на посуде и мебели заиграли зайчики. Соседи справа устроили перестройку дома: оставив каркас силового поля, бродили по воображаемым комнатам и, помахивая материализаторами, обсуждали будущий интерьер жилища. Увидев меня, улыбнулись и коротко кивнули. Я тоже кивнула им.

Плюхнувшись на диван, я прикрыла глаза и расслабилась.

— Вы нуждаетесь в помощи? — осведомился пролетавший мимо автоматический спасатель.

— Нет, благодарю вас, — мысленно ответила я.

— Ваше эмоциональное состояние тревожит нас, — сказал он. — Если желаете, мы можем истребовать для вас отпуск на работе.

— Нет, не нужно, — лениво откликнулась я. — Это излишне.

— Удачи вам и не болейте.

— Спасибо.

Полежав немного, я включила канал ментальных запросов. Среди всякой ерунды, обрывков бессвязных мыслей и остаточных впечатлений затесалось деловое предложение от некой Ингрид Ла-Вон, сотрудницы Пятьдесят четвёртого института археологии. Она высказывала заинтересованность моей теорией и выражала желание встретиться. Странно, откуда эта особа узнала обо мне? И что общего может быть между археологией и биологией?

Я отправила ответ, попросив конкретизировать, о чём хочет говорить со мной госпожа Ла-Вон. Мне не хотелось попасться на удочку скучающей барышни, жаждущей новых впечатлений.

Вдруг мозг мой зафиксировал ещё один вызов. Я открыла доступ, мысленно улыбнулась.

— Привет, красавица!

— Привет! — грустно ответили мне. — Гриззи, у нас проблемы.

— Что стряслось?

— Я сегодня проверялась… ну, в этой клинике, знаешь?.. И мне сказали… Ну, в общем, я беременна.

— Да ты что? — выдохнула я. — Когда же ты успела?

— Вот… успела…

— Погоди, — пробормотала я, пытаясь привести в порядок спутавшиеся мысли. — Но раз так… пускай. Ведь это замечательно! Разве нет? Это же так здорово! Господи, Стефа, я просто на седьмом небе от счастья. Наш первый ребёнок… Мне так странно думать об этом…

— Да, наш первый ребёнок, — голос подруги был уныл, будто она говорила о смерти. — Но есть одна трудность. Меня проверили на хромосомы… Ну, ты знаешь, они делают это…

— Ну да, да. И что?

— В общем… не знаю, как тебе сказать… Короче, у меня хромосомный дефект.

— Что?

— Хромосомный дефект. Икс-игрек. Понимаешь?

Меня взяла злость.

— Но куда же смотрели твои родители? Это же определяется ещё в инкубаторе.

— Они у меня традиционалисты. Забыла?

— И что теперь делать?

— Я… не знаю. Думала, ты мне подскажешь.

— Н-да, задачка!

Мы помолчали.

— Но я всё равно буду рожать! — упрямо произнесла Стефа, словно предугадав мои мысли.

— Может, стоит сделать операцию?

— А ребёнок?

— А что ребёнок? Нового заведёшь…

— Что ты такое говоришь! — потрясённо вымолвила моя подруга.

Я раздражённо сцепила зубы.

— Когда это произошло?

— Два месяца назад. Я как раз была на пике. — Стефа всхлипнула. — Самое отвратительное, что они могут усыпить ребёнка.

— Да, — индифферентно согласилась я.

— Ты приедешь на роды?

— Ну конечно, солнышко! Ты ещё спрашиваешь!

— Спасибо.

— Вот чудачка! За что спасибо? Это ведь наш общий ребёнок. Разве не так?

— Ну да. Я просто подумала…

— Что?

— Ну, что тебе будет стыдно со мной. Люди обычно не связываются с уродами.

— Какой же ты урод? Даже смешно…

— Две разные хромосомы — это уродство. Пусть его не заметно простым глазом, всё равно...

— Брось. Ты совсем пала духом. У меня есть знакомая, она занимается такими вещами. Я поговорю с ней.

— Поговори. Не хочется делать свою беду общим достоянием. Начнутся пересуды, сплетни… Я не люблю этого, ты же знаешь.

— Не волнуйся, солнышко. Всё будет в порядке.

Я успокаивала её, но в душе клокотала. Подумать только — две разные хромосомы! Это же клеймо на всю жизнь. О чём она думала раньше? Легкомысленная дурочка.

Наконец, Стефа попрощалась со мной, и я осталась наедине с грустными мыслями. Вот и новая проблема на мою голову. Мало было мне неприятностей в институте… Теперь проблем не оберёшься, особенно из-за её родителей-ретроградов. Традиционалисты, чтоб их…

Я встряхнулась и начала действовать. Направив мысленный запрос в клинику, подождала немного, обдумывая предстоящий разговор, потом телепатировала:

— Гвен, это Гриззи. Отзовись!

— Привет, Гриззи! — раздался в моей голове приветливый голос. — Чмок тебя в щёчку! Как дела?

— Чмок! — ответила я. — Послушай, Гвен, мне нужна твоя помощь.

— Всё, что в моих силах, подружка.

— У моей партнёрши проблема с хромосомами. Нестандартный набор. Ты можешь это исправить?

— Пускай приходит на обследование. Посмотрим.

— Но мне нужно быстро. Без огласки.

— Хорошо. Сделаем.

— И вот ещё что: она беременна.

— Да? Это усложняет дело. Я так понимаю, ты хочешь исправить дефект до родов, чтобы родные не прознали, — умница Гвиневра как всегда ухватила самую суть.

— Именно так. Это возможно?

— Всё возможно в наше время. Пусть приходит. Поглядим.

— Я тебя обожаю, солнышко.

— И я тебя, милая.

— Чмок!

— Чмок!

Сеансы единения или, как их называли, посиделки, проходили обычно в доме собраний, размещавшемся прямо во дворе. Я редко бывала там: все эти публичные жалобы и потоки слёз были не по мне. Но сегодня я тоже захотела открыть кому-то душу.

Вдоль полукруглых стен тянулись шерстяные подстилки, в центре на столбике возвышалась большая матовая сфера. Сквозь редкие квадратные окна в сводчатом потолке проглядывало голубое небо.

— Мы рады видеть вас здесь, Гризелла, — произнесла ведущая сеанса, пожилая сухопарая матрона, поигрывая платиновыми насадками на пальцах. — Так радостно, что вы заглянули к нам. Не правда ли, дамы?

— Да, да! — закивали все.

Смущаясь, я прошла к одной из подстилок, опустилась на неё, оглядела присутствующих. Как я и предполагала, здесь собрались одни дамочки предпенсионного и пенсионного возраста. Сидя на подогнутых коленках или вытянув вперёд ступни, они негромко переговаривались, улыбались, морщили жёлтые лица. Шагах в пяти от себя я заметила соседку, которую встретила сегодня возле квартиры. Мы молча кивнули друг другу.

— Итак, внимание, — объявила ведущая. — Первая тема для обсуждения: эмоциональный диссонанс нашей милой Аннеты и её дочери. Аннета, голубушка, будь добра, введи нас в курс дела.

С одной из подстилок поднялась высокая грузная женщина в туго перетянутом комбинезоне, с прямыми длинными волосами. Я видела её несколько раз, направляясь в институт. Она жила двумя этажами ниже. Разведя руками, женщина певуче произнесла:

— Сил моих уж нет, а что делать — не знаю. Не хочет девчонка учиться — хоть ты тресни. Одни гулянки на уме. Уже даже из клиники приходили, интересовались. Говорят, без коррекции мозга не обойтись. А мне боязно — вдруг они там что поломают? Всё ж таки кровиночка моя, деточка…

Выслушав её сбивчивую исповедь, женщины принялись громко сочувствовать и наперебой давать разные советы. Выступавшая благодарно кивала и время от времени всхлипывала. «Психологическая терапия, — мысленно усмехнулась я. — Сопереживание ближнему своему. Что я здесь делаю — не пойму».

Дамы поднимались одна за другой, делились своими проблемами, плакали, искали утешения. Затем, выплеснув эмоции, садились обратно на подстилку и уже не произносили ни звука, словно впадали в транс. Наконец, настала и моя очередь. Я подняла руку.

— Вы тоже хотите что-то поведать нам, Гризелла? — повернулась ведущая.

— Да. Если можно.

— Прошу. Мы будем рады вас послушать. Женщины, давайте похлопаем нашей соседке. Все знают Гризеллу? Очень хорошо. Вам слово. Не стесняйтесь, говорите всё, что у вас наболело.

— Благодарю вас.

Я собралась с духом и коротко изложила суть своего дела. Но если я ожидала сочувствия, то была горько разочарована. Женщины пришли в волнение, зашумели, одна даже отчётливо произнесла:

— Вот стерва!

— Простите? — я удивлённо повернулась к ней.

— О нет, это я не о вас, — поспешно объяснила та. — Я о вашей партнёрше.

— Но почему же стерва?

— А кто же она ещё? Знала, что больна, и молчала.

— Она вовсе не больна.

— Неважно. У неё дефект в организме. Подставила она вас, нечего сказать.

Я не нашлась, что ответить.

— Но вы-то куда смотрели? — вступила в разговор моя соседка по дому. — Ах, какой жестокий удар судьбы. Я вам так сочувствую, дорогая.

— Но как же мне теперь быть? — спрашивала я. — Настоять на операции или дождаться родов?

— Вам решать, милая, — произнесла ведущая. — Но я бы на вашем месте прекратила все отношения с данной особой. Обманувший единожды уже не может вызывать доверия.

— Как же так? Ведь она носит нашего ребёнка!

— Прежде всего, это — её ребёнок. Ребёнок мутанта…

— Вы говорите так, словно она — не человек.

— Увы, Гриззи — вы позволите вас так называть? — она действительно не совсем человек. Я понимаю, это тяжело звучит, но такова правда.

— Это чудовищно…

Что и говорить, диспут на тему моих отношений со Стефой вышел совсем не таким, каким я его себе представляла. Очень скоро я пожалела, что открылась им. Но делать было нечего, пришлось испить всю чашу до дна. Наконец, истерзанная и униженная, я села на своё место и погрузилась в печальные думы. Ведущая меж тем, очаровательно улыбаясь, промолвила тихим проникновенным голосом:

— Вот и настал миг единения. Мы признательны всем, кто поделился с нами своими бедами. Надеемся, что услышанное здесь позволит им обрести твёрдую опору под ногами и изгонит из душ беспокойство. Давайте же все возьмёмся за руки и ощутим единение.

Матовый шар на подставке озарился электрическими разрядами, внутри него заплясали молнии. Сидящие по бокам женщины протянули ко мне ладони. Лица их были озарены счастьем, в глазах светилась любовь. Слегка улыбнувшись, я обхватила их пальцы своими и закрыла глаза.

— Наше тело — лишь оболочка, — раздался тягучий голос ведущей.

— Наше тело — лишь оболочка, — повторили мы за ней.

— Тело — только скорлупа.

— Тело — только скорлупа…

— Тело — это тлен, а душа вечна.

— Тело — это тлен, а душа вечна.

Так и пошло: ведущая произносила фразу, а мы как сомнамбулы повторяли за ней.

— Отрекитесь от телесного, думайте о возвышенном. Плоть — это оковы, связывающие сознание. Материя — ничто, душа — всё. Цель существования — постижение универсума. Смерть физическая не есть смерть духовная…

Успокоенная и полная благорасположения ко всему миру, возвращалась я в свою квартиру. Ничто, казалось, не могло нарушить моей гармонии с окружающей средой, но один-единственный сигнал в мозгу едва не разрушил эту безмятежность. Он раздался в тот момент, когда я, войдя в комнату и плюхнувшись в фантомное кресло, собиралась немного подзарядиться от автомата энергоподпитки.

— Здравствуйте, госпожа Гризелла! Это — Ингрид Ла-Вон. Я могу поговорить с вами?

Стоило мне услышать это имя, как все треволнения дня накатили с новой силой.

— Можете, — нехотя произнесла я

— Благодарю вас. Я действительно чрезвычайно заинтригована вашими статьями. Как мне кажется, ваша догадка о существовании в далёком прошлом иной ветви человека разумного не лишена оснований, причём подтверждение этому можно найти не только в антропологии, но и в археологии. Собственно, именно об этом я и хотела с вами потолковать. Мне представляется, что некоторые остатки материальной культуры, обнаруженные моими коллегами, подкрепляют вашу гипотезу…

— Подождите, — утомлённо прервала я её: — Вы говорите об остатках материальной культуры… Но ведь это максимум сто тысяч лет.

— Совершенно верно.

— Мои же предположения строятся на куда больших временных отрезках. Боюсь, в данном случае имеет место недопонимание…

— Нет-нет! — возразила моя собеседница: — В том-то и дело! Я вполне отдаю себе отчёт, что археология и антропология оперируют разными масштабами времени. Но как историк могу вас заверить, что материальная культура обычно далеко переживает своих создателей. В наших музеях хранятся вещи, созданные десять, двадцать тысяч лет тому назад. То же самое можно сказать и о музеях прошлого. Они сберегали в своих тайниках реликвии давно ушедших народов, благодаря чему мы, раскапывая их сейчас, можем составить себе представление о доисторическом периоде. Вы понимаете меня?

— Да, понимаю, — лениво отозвалась я. — И что же вы хотите? Показать мне эти реликвии?

— Если вы не против.

— Что ж, давайте. Когда вы хотите встретиться?

— В любое удобное для вас время.

— Завтра вам подходит?

— Вполне.

— В первый отрезок вечернего цикла. У меня дома.

— Хорошо.

— Вы знаете, где я живу?

— Нет. Но я могу выяснить в информатории.

— Запоминайте адрес…

Я продиктовала собеседнице свои координаты и попрощалась.

Неприятные мысли вновь нахлынули на меня. Вспомнилось, что где-то там стонет беременная Стефка, а в институте точит зубы мегера-начальница. Но тут же зародились и новые надежды. Кто знает, быть может, с помощью этой Ингрид я всё же протолкну свою концепцию. Хотя верилось в это с трудом. Уж слишком закоснели в своём консерватизме наши учёные.

Первое, что я сделала на следующий день — это сообщила Стефе о своей беседе с Гвиневрой.

— Она согласна прооперировать тебя. Но гарантий у неё нет.

— Пускай, — изрекла моя подруга. — Главное — чтобы ребёнок был жив.

Потрясающее самоотречение, подумала я. Не каждый способен вот так перечеркнуть свою жизнь ради детей.

— Что же, тогда встретимся у клиники, — сказала я.

— Во сколько?

— В четверть первой фазы дневного цикла.

— Так рано?.. А впрочем, ладно. Идёт.

— Можем и попозже, если хочешь.

— Нет-нет. Пусть будет первая фаза. Я хочу разобраться со всем как можно скорее.

…В назначенное время я была на месте. Нос будоражили запахи лаванды и сирени, в воздухе дрожали голографические картины лесов и снежных гор. Чуть поодаль медитировала группа школьниц. До уха привычно доносилась спокойная музыка, дорожка под ногами слегка пружинила, лаская ступни в тонких сандалиях. Стефа появилась из-за кустов шиповника, быстро подошла ко мне, улыбнулась, поцеловала в губы. На ней было свободное тёмное платье с длинными рукавами и едва заметные стельки вместо обуви. Она всегда одевалась так, чтобы скрыть могучую фигуру и высокий рост.

— Привет! Я так рада тебя видеть! — пробасила она, глядя на меня сверху вниз.

— Я тоже. Как самочувствие?

— Нормально.

— А эмоциональное состояние?

Она хотела что-то ответить, но лишь пожала плечами и отвернулась.

— Понятно, — сказала я.

— Сначала думала вызвать спасателя, — всхлипнула она. — Но потом решила, что не стоит. Сама справлюсь.

— Напрасно. Твоя угнетённость может плохо сказаться на плоде.

— Ты думаешь? — встревожилась она.

— Да.

Стефа вздохнула.

— Почему-то всё, что я делаю последнее время, оказывается неправильным.

— Не кори себя. Просто ты в депрессии.

— Да, наверное.

Я обняла её за талию, неспешно повела к зданию клиники. «Тело — это тлен, а душа вечна» — провозглашала надпись на крыше больницы.

— Возможно, тебе придётся провести здесь несколько дней. А если будут осложнения, то и пару месяцев, — предупредила я.

— Пускай. Лишь бы это не отразилось на ребёнке.

— Я буду навещать тебя.

Стефа повернула ко мне лицо, робко улыбнулась.

— Спасибо.

Мы поцеловались.

Гвиневра встретила нас в кабинете. Бросив оценивающий взгляд на мою спутницу, сказала:

— Не волнуйтесь, душенька, всё будет в порядке. Такие операции для нас — рутина. Сегодня проведём обследование, а завтра, думаю, исправим ваш дефект. Но придется некоторое время полежать у нас, пока тело будет приспосабливаться к новым условиям.

— Я готова. Лишь бы с ребёнком ничего не случилось.

— Ребёнок, конечно, осложняет дело, — задумчиво произнесла Гвен. — Но на то мы и врачи, чтобы решать такие задачки. — Она подмигнула Стефе. — Не унывайте, милая. Не вы первая, не вы последняя… Подождите пока в коридоре. Мне надо поговорить с Гризеллой.

Стефа послушно вышла из кабинета. Гвен устремила на меня озабоченный взгляд.

— Всё хуже, чем я думала. Судя по её сложению отклонения имеют очень глубокий характер. Организм буквально сочится тестостероном.

— Что же делать?

— Ничего. Пускай ложится на операцию. Я просто предупреждаю тебя, чтобы ты не питала иллюзий.

— Есть опасность для жизни?

Гвен задумчиво кивнула.

— Есть. А кроме того, даже если операция пройдёт успешно, до конца своих дней она будет сидеть на гормонах. Да и ребёнок опять же… Трудный случай.

— Почему ты не сказала об этом ей?

— Зачем лишний раз тревожить пациентку? Она и так узнает всё после.

— Но если бы она сознавала это, то, возможно, отказалась бы от операции.

— Ты же сама говорила, что не хочешь огласки. А если она будет рожать, не исправив хромосомный дефект, то утечка неизбежна.

— Да, в самом деле, — вынуждена была признать я.

Гвен подошла ко мне, нежно обняла.

— Не унывай, подруга. Сделаем всё по высшему разряду.

— Хорошо, если так, — вздохнула я.

Мы вышли в коридор.

— Ну что же, голубушка, будем вас класть, — объявила Гвиневра Стефе. — Вы готовы?

— Да, конечно, — ответила та.

— Сейчас дежурный врач занесёт вас в базу данных. А ты, Гриззи, иди. Я сообщу тебе время операции.

— Спасибо, Гвен, — с чувством сказала я.

— Не за что, — усмехнулась докторша. — Удачи в делах!

Я ещё раз обняла поникшую Стефу и вышла из больницы.

Ингрид Ла-Вон оказалась дамой весьма нервного склада, готовой вспыхнуть от любой искры. Не знаю, научные ли баталии были тому причиной или она унаследовала эту черту от родителей, но резкость её суждений могла задеть человека куда более снисходительного, чем я. Едва появившись в моей квартире, она тут же принялась атаковать «паразитов от науки», способных лишь тупо повторять заезженные истины и гнобить нестандартно мыслящих людей. В этой невысокой щуплой женщине сорока с лишним лет полыхало неугасимое пламя борьбы. Отказавшись от предложенного чая, она сразу перешла к делу и вытряхнула из потёртой кожаной сумки множество коробочек со слайдами.

— Вот, ознакомьтесь, — решительно потребовала она, подвигая коробочки ко мне. — Только слепец или циник может отвергать тот факт, что в доисторический период люди хранили память о потерянной ветви человечества. «Легенды, сказки», — так говорят иные представители академического сообщества. Чушь! Не слишком ли схожи эти легенды между собой? Как объяснить изображения на Парайской скале? Почему Иветтские петроглифы словно списаны с керамики Милонесского периода? И что мы должны думать, находя в ранних слоях Джиила образы, поразительно похожие на всемирно известную графику из Гофсталя? Может, древних поразил массовый психоз, и они, не сговариваясь, начали рисовать одинаковых призраков? Ха-ха! Объяснение может быть только одно: древние хранили память о некоем существе, долгое время жившем бок о бок с ними. Причём, ареал обитания этого существа охватывал всю планету…

— Погодите, — прервала я её, слегка ошеломлённая таким напором. — Мне трудно уследить за полётом вашей мысли. При чём здесь все эти слои и керамика?

— Ну как же! — радостно воскликнула госпожа Ла-Вон. — Они являются прямым доказательством существования исчезнувшей ветви человечества, о которой вы писали в своих статьях. Поглядите-ка вот сюда, — она вставила слайд в крохотный проектор и протянула его мне. — Ну как вам?

Я приставила проектор к глазу. На слайде был изображён мраморный обломок какого-то барельефа. Я увидела сплетение нагих тел, лошадей, разных предметов…

— Что это?

— Фрагмент одного храма с Аданского полуострова. Период — примерно двадцать восьмой — двадцать девятый цикл нулевой эры.

— И что я должна здесь увидеть?

— Присмотритесь внимательнее к телам. Вы не находите ничего странного?

Я ещё раз взглянула в проектор.

— Да, строение тел очень необычное. Талии почти нет, плоские животы с мощными мышцами, слабо развитые молочные железы, растительность на лице… Какие-то отростки между ног. Древнее одеяние?

— Отнюдь, — усмехнулась Ингрид Ла-Вон. — Это — часть их тела.

— Вероятно, мифические существа, — пожала я плечами, откладывая в сторону проектор.

— Мифические существа, — саркастически повторила Ингрид. — А что вы скажите на это?

Она протянула мне другой слайд, и я опять приставила проектор к глазу. Моему взору предстала размытая пещерная живопись. Я увидела полуголых людей в причудливых позах, слонов, лошадей и всякие непонятные предметы.

— Да, — сказала я. — Строение тел, волосатость — всё то же самое. Жаль только, что их бёдра закрыты одеждой. Трудно говорить о полном сходстве.

— И всё же туловища и волосяной покров такие же, — констатировала госпожа Ла-Вон.

— Любопытно, — произнесла я, откладывая проектор. — Откуда это?

— С севера Адерии. Тридцать второй — тридцать пятый цикл нулевой эры.

— Ну что же, бывает. Иногда люди создают похожие мифы. Вспомнить хотя бы сказки о драконах…

— О драконах, — опять с сарказмом повторила госпожа Ла-Вон. — Тогда посмотрите ещё вот сюда.

Я опять устремила взгляд в проектор. Передо мной возникла безногая и безрукая статуя, покоившаяся на дне огромной ямы. Тело её было обнажено и не оставляло сомнений в своей видовой принадлежности.

— Инарский полуостров, — пояснила госпожа Ла-Вон. — Тридцатый или тридцать первый цикл.

— Что же тут удивительного? — сказала я. — Инарский полуостров находится совсем рядом с Аданским. Очевидно, культурное влияние…

— Удивительная преемственность, — язвительно бросила моя гостья. — Тем более, что нам неизвестны мифы о подобных существах.

Я пожала плечами. Голова моя была забита мыслями о Стефе, и мне трудно было сосредоточиться на словах гостьи.

А госпожа Ла-Вон между тем продолжала совать мне под нос какие-то слайды, тараторила без умолку и возбуждённо размахивала руками. Очевидно, моя недоверчивость вывела её из себя.

— Странно встретить такой скептицизм с вашей стороны, — произнесла она с досадой. — Идя к вам, я полагала, что вы — человек более широких взглядов.

— Просто я стараюсь быть максимально осторожной в выводах, чтобы не попасть впросак. Вы как учёная должны понимать, что излишняя увлечённость идеей только вредит науке.

— Тем не менее, вы поддерживаете теорию о двух ветвях рода человеческого.

— Поддерживаю. Слишком многое указывает на это.

— Тогда почему же вы не допускаете мысли, что потерянная ветвь могла сохраняться гораздо дольше, чем мы думаем?

— Я допускаю такую мысль, но мне нужны бесспорные доказательства. То, что вы показали, очень любопытно, однако не может служить основанием для однозначных выводов.

Госпожа Ла-Вон удручённо посмотрела на меня, опустила глаза. Мне стало неловко.

— Надеюсь, я вас не задела своими словами?

— Нет. Ничуть, — она вздохнула. — Я сама виновата. Набросилась на вас как хищница на добычу.

— Ну что вы! Это было даже интересно.

Она помолчала, глядя куда-то в сторону, затем вновь перевела взор на меня.

— Ну хорошо. Пусть так. Но представьте на секунду, что эти вымершие люди дожили до нулевой эры. Ведь это возможно, не так ли? Могли ли они жить среди наших предков? Или составляли какое-то отдельное общество?

— Трудно сказать. Если бы они жили среди нас, то сейчас остались бы их потомки...

— Тогда посмотрите вот сюда.

Ингрид вставила очередной слайд в проектор и протянула аппарат мне.

Я увидела многофигурный барельеф на скале. Высокие волосатые существа в набедренных повязках обнимались с людьми, целуя их в губы и катаясь с ними по земле. Всё это было похоже на любовные игры.

— Забавно, не правда ли? — произнесла Ингрид. — Похоже, наши праматери были изрядными шалуньями.

— Что это? — спросила я, внимательно разглядывая скульптурную композицию.

— Развалины дворца в Северной Адерии. Аналогичные сюжеты найдены в Джииле и Иветте. Хотите взглянуть?

— Н-нет, не надо. У меня уже глаза болят.

Я отложила проектор и потёрла веки.

— Разумеется, это тоже может быть какой-то миф, — язвительно заметила Ингрид. — Однако…

— Подождите, — прервала я её. — Подождите. Дайте подумать.

Какое-то неясное озарение осветило мой мозг. Я не могла его сформулировать, но некая догадка уже отчётливо забрезжила в сознании.

— У некоторых видов млекопитающих, — медленно начала я, — размножение происходит путём совокупления двух особей разного пола: самки и самца...

— Вы думаете… — изумлённо начала Ингрид.

— Нет, — решительно замотала я головой. — Нет-нет. Это невозможно.

— Но почему же?

— Да потому что род человеческий не может эволюционировать так быстро. Когда были созданы эти барельефы?

— Примерно в двадцать девятом — тридцатом цикле нулевой эры.

— Значит, около ста тысяч лет назад. За этот срок ни один организм не в состоянии перейти от двуполого размножения к однополому. Хотя, — я выдержала паузу, — эта гипотеза многое объясняет.

— Что, например?

— Ну хотя бы хромосомный дефект. Вы слышали об этом?

— Да. Какое-то генетическое заболевание.

— Именно. У большинства людей клетки содержат по две хромосомы вида игрек. Однако бывают случаи, когда одна из хромосом похожа на икс. Причины этого сбоя пока не ясны, но замечено, что те, у кого наблюдается данный изъян, страдают от избыточной выработки рудиментарного гормона тестостерона. Это приводит к тому, что у них обычно более высокий рост и развитая мускулатура…

— В точности как у существ, изображённых в Джииле, — вставила Ингрид.

Я куснула губу, задумалась.

— Послушайте, госпожа Ла-Вон, давайте отложим этот разговор. Сейчас мне нужно многое обдумать.

— Конечно. Как вам будет угодно, — ответила моя гостья, не скрывая торжества.

Я проводила её к фокусировщику. Уже прощаясь, она вдруг произнесла:

— А знаете, может, и к лучшему, что они вымерли.

— Кто?

— Ну эти, как вы их называете, самцы.

— Почему?

— Судя по археологическим остаткам, их мир был очень жесток и не знал сострадания. Помните первый барельеф? На нём изображена война.

— Неужели? — поразилась я.

— Да.

— Никогда не видела войну...

Ингрид кивнула.

— Миру древних не было знакомо снисхождение к слабым. А наша ветвь человечества относилась именно к слабым.

— Но ведь мы выжили. А они — нет.

— Так распорядилась эволюция. Очевидно, недостаток мышечной массы мы восполнили приспособляемостью. — Она почесала щёку. — Вы знаете, в самых ранних слоях почти нет изображений обычных людей, одни бородатые крепыши. Странно, не правда ли? А если привычный нам человек и встречается, то исключительно в роли жертвы или воспитателя детей. О чём это говорит? О том, что исчезнувшая ветвь рода человеческого когда-то доминировала в мире, а мы прозябали под её властью. — Она улыбнулась, заметив недоверие на моём лице. — Пока это лишь экстравагантная догадка. Не придавайте ей значения. — Ингрид ещё раз попрощалась и исчезла в фокусировщике.

В больших сомнениях провела я остаток того вечера. Гипотеза моей гостьи выглядела сколь заманчивой, столь и фантастической. Допустить, что в далёком прошлом люди были двуполы… Нет, это было слишком смело. С такими теориями место не в институте, а в обществе эзотериков. Вся эта крипто-биология — удел шарлатанов от науки. Нам, серьёзным учёным, не к лицу носиться с подобными химерами. Но ведь есть, есть же двуполые млекопитающие! Пусть они — исключение из правила, но их наличие указывает на многовариантность развития. Возможно, когда-то, на заре истории, человечество тоже шло по этому пути: самки рожали детей, а самцы защищали их от хищников. Позднее, когда люди победили природу, надобность в охране исчезла, и самцы вымерли. И пусть это — лишь умозрительные догадки, не с таких ли догадок произошли все великие открытия?

Ментальный сигнал вернул меня к реальности.

— Гриззи, привет!

— Привет, Гвен! — ответила я. — Что новенького?

— Сообщаю тебе время операции: завтра в середине второго дневного цикла.

— Спасибо, милая. Очень тебе признательна. Как там Стефа?

— Нервничает.

— Бедная. Можно, я с ней поболтаю?

— Конечно. Только недолго. У нас скоро отбой.

— Хорошо. Целую тебя, лисичка!

— До завтра, дорогая.

Конец второго дневного цикла. Яркие лучи весеннего солнца играют на разноцветной площадке перед больницей. Я смотрю в окно. На постаменте возле кленового сквера рыжеволосая поэтесса читает стихи. Собравшиеся люди — человек тридцать-сорок — внимают ей, время от времени разражаясь аплодисментами. В небе искрятся прозрачные сферы, кругом разносится аромат свежего луга. Красивая музыка льётся мне в уши, навевая дремотный покой. Я оборачиваюсь, смотрю по сторонам. Больница выстроена так, что линии стен и перекрытий соответствуют энергетическим токам планеты; мебель стоит в тех местах, где наблюдается позитивное биополе; для усиления целебного эффекта вокруг здания высажен палисадник, а в самом коридоре тут и там возвышаются цветы и декоративные пальмы. Стены слегка пульсируют розовыми и голубыми тонами, с потолка доносится пение искусственных птиц. Картина настолько благостная, что я невольно впадаю в безмятежность. Всё будет хорошо, твержу я себе. По другому и быть не может.

Открывается дверь операционной. Выходит озабоченная Гвиневра. Я бросаюсь к ней, кладу левую руку на её плечо. Гвиневра смотрит на меня, безнадёжно качает головой.

— Она умерла, Гриззи. Прости.

Я гляжу ей в глаза, не произнося ни звука.

— Мы сделали всё, что в наших силах. Но потом встал выбор: или она, или плод.

— Я понимаю, Гвен. Не кори себя.

Докторша подходит к окну, обхватывает себя за локти.

— Ребёнка мы уже отправили в инкубатор. Тебе нужно только подмахнуть пару документов.

— Конечно. — У меня перехватывает горло, а на глазах выступают слёзы. Гвен обнимает меня, хлопает по спине. Я плачу, уронив лицо на её плечо. Нет больше моей Стефы, нет, нет, нет… Как с этим свыкнуться? И ради чего теперь жить?

Гвен хочет что-то добавить, но не решается. Наконец, собравшись с духом, произносит:

— Есть ещё одно дело, Гриззи. Давай зайдём ко мне.

Мы идём в её кабинет. Закрыв дверь, Гвен поворачивается ко мне, приседает на столешницу, протягивает платок. Я вытираю глаза, сморкаюсь, сглатываю новый спазм. Сквозь расплывчатую пелену угадываю перламутровую надпись над головой подруги: «Тело — это тлен, а душа вечна». Гвен сочувственно смотрит на меня, потом предлагает:

— Не хочешь попробовать её мозг?

— Что?

— Понимаешь, труп сегодня отправят на разделку. Пока он дойдёт до родственников, мозг уже будет несъедобен, и его выкинут. — Она пожимает плечами. — Не пропадать же добру. А вы были так близки…

Я коротко думаю.

— А как родные? Они не станут предъявлять претензий?

— Станут. Но мы скажем, что отправили мозг в банк тканей.

— Прохиндейки, — улыбаюсь я, смахивая слёзы.

— Не каждый день перепадает возможность отведать свежий человеческий мозг. Деликатес, как-никак! Можем же мы иногда себя побаловать. Маленькая врачебная хитрость.

Я вздыхаю.

— Что ж, неси.

— Но учти, что готовить будем на сковородке — так вкуснее. Ты умеешь жарить на сковородке?

— Не приходилось. Но с удовольствием понаблюдаю, как это делают.

— Ну и чудненько. Я приглашу кое кого из своих коллег, ты не против?

— Как хочешь.

— Ты — золотце! — она целует меня в щёку и выпархивает в коридор.